Психологизация отечественного судопроизводства во второй половине XIX в.

В России благоприятные условия для серьезных исследований в области юридической психологии появились после принятия новых Судебных уставов, ставших венцом российской судебной реформы 1864 г.

водворить в России суд скорый, правый, милостивый и равный для всех подданных, возвысить судебную власть, дать ей надлежащую самостоятельность и вообще утвердить в народе то уважение к закону, без которого невозможно общественное благосостояние и которое должно быть постоянным руководителем действий всех и каждого: от высшего до низшего.

Судебные уставы широко раскрыли              Александр 11

свои двери отечественной прикладной науке. Находя питательный материал для своих исследований в практике новых судебных учреждений, наука, чуждая судам до 1864 г., явилась руководительницей и помощницей судебных деятелей. Сознание необходимости взаимодействия науки и практики повлекло создание в 1865 г. небольшого юридического кружка, собиравшегося у видного ученого и общественного деятеля В.Д. Спасовича, а позднее — осно

вание юридического общества при Петербургском университете с подробно разработанным уставом.

Именно в это время начинают складываться объективные условия для применения психологических знаний в деятельности суда и розыске преступников. В этот период наступает расцвет отечественной юридической мысли, переосмысление роли общественности в осуществлении правосудия и проблем взаимоотношений между сторонами в уголовном процессе.

Взамен прежней инквизиционной системы, основанной на формальных доказательствах, провозглашались новые начала уголовного судопроизводства. Вводились два вида суда — мировой и общий, а судьи избирались по специально созданным для этого округам уездными земскими собраниями из кандидатов, проходивших по возрастному, имущественному и образовательному цензам.

Благодаря этим нововведениям судопроизводство начало становиться не только источником правозначимой информации, но и своего рода творцом добра и справедливости, стимулятором поиска новых знаний, уроком культуры общения, уроком Права в самом высоком смысле этого понятия. В выполнение норм судебного ритуала, по выражению А.Ф. Кони, вносились вкус, чувство меры и такт, «ибо суд есть не только судилище, но и школа». Центр тяжести переносился на развитие истинного человеколюбия на суде, равно далекого и от механической нивелировки отдельных индивидуальностей, и от черствости приемов в защите общественного правопорядка.

Судебная реформа и сопровождавшие ее преобразования в других сферах жизни русского общества породили условия, в которых юридическая деятельность стала, как никогда ранее, ответственной и престижной.

После многовекового мрачного периода беззакония и произвола от полицейского сыска и прокуратуры было отделено предварительное следствие, новые принципы деятельности которого нашли отражение в напутственном слове основоположника судебной реформы Д.А. Ровинского к молодым, еще не испорченным рутиной и соблазнами жизни следователям:

Опирайтесь на закон, но объясняйте его разумно... Домогайтесь одной награды — доброго имени общества, которое всегда отличит и оценит труд и способности. lt;...gt; Дай Бог, чтобы. вы могли сказать всем и каждому:

Что. служили делу, а не лицам.

Что. старались делать правду и приносить пользу.

Что. были прежде всего людьми. а уже потом чиновниками.

Особое значение для утверждения в народе новых демократических принципов судопроизводства имела реорганизация прокуратуры. В эпоху взяточничества и своекорыстия личности пореформенных прокуроров, таких как Д.А.

Введение в России заимствованного на Западе института государственных обвинителей потребовало от составителей Судебных уставов решения труднейшей задачи. Стало необходимостью создать институт должностных лиц, осуществляющих новые, необычные обязанности и действующих не в тиши «присутствия», а в обстановке публичного столкновения и обмена убежденных взглядов и влияющих притом неведомым до этого оружием — живым словом с опорой на закон и разъяснения его справедливости.

Выгодно отличаясь в своих доводах на суде от французского деланного пафоса и немецкого канцелярского характера речи, выступления российских пореформенных прокуроров по сей день представляют прекрасный образец для изучения и подражания, несмотря на то что появлению их на прокурорской трибуне не предшествовала какая-либо практическая школа, облегчающая знакомство с техникой судоговорения.

Судебные уставы, создавая прокурора-обвинителя и указав его задачи, начертали и нравственные требования, возвышающие его деятельность. Они вменяли в обязанность прокурору отказываться от обвинения в тех случаях, когда он найдет оправдания подсудимого уважительными, и заявлять о том суду по совести, внося, таким образом, в его деятельность элемент беспристрастия. Судебные уставы указывали и на то, что в речи своей прокурор не должен ни представлять дела в одностороннем виде, извлекая из него только обстоятельства, уличающие подсудимого, ни преувеличивать значения доказательств и улик.

Принципиально иным по сравнению с дореформенными стряпчими и ходатаями стал юридический статус адвокатурыы. Адвокатура теперь рассматривалась как институт, предназначенный для оказания квалифицированной правовой помощи. По Судебным уставам 1864 г., адвокаты объединялись в самоуправляющуюся корпорацию — сословие присяжных поверенных.

Созидателями и стражами нравственных устоев русской адвокатуры выступили Советы присяжных поверенных. Они ревниво поддерживали авторитет своей корпорации и нередко отказывали в приеме в адвокатуру лицам, которые хотя и удовлетворяли формальным требованиям (высшее юридическое образование плюс необходимый служебный стаж), но не внушали доверия своей «нравственной физиономией».

Русской корпоративной адвокатуре, выступившей на историческую сцену, нельзя было и думать воспользоваться духовным наследием своих предшественников. И если, например, французская адвокатура в числе древних представителей указывает даже такого, который был причислен к лику святых (Saint Yves — земляк Ренана), английская — Кока, Томаса Мура, то русская, напротив, должна была прикладывать всяческие усилия, чтобы заставить всех как можно скорее забыть о безнравственных традициях своих предтеч —

Молодой адвокатской корпорации приходилось создавать все сначала; начинать с азбуки адвокатского поведения и этики; «медленно и не без тяжких усилий прокладывать тропу к вершине общественного признания так, чтобы другим, на то глядючи, повадно было так делать». Они твердо следовали тому, что В.Д. Спасович формулировал как «главные правила, которых приходится пуще всего держаться», а именно «полной племенной, национальной и религиозной терпимости», с одной стороны, и «великой и строгой нетерпимости этической», «нравственной брезгливости» — с другой стороны. В.Д. Спасович говорил:

Мы изобрели и наложили на себя узы самой беспощадной дисциплины, вследствие которой мы, не колеблясь, жертвуем своими вкусами, своими мнениями, своею свободою тому, что скажет громада — великий человек.

Введение института присяжных в России стало важнейшим элементом формирования правосознания общества. Адвокатура внесла свой вклад в фундамент правомерного поведения граждан, их

образованности, гражданской и нравственной воспитанности, правовой развитости. Ведь адвокат не ограничивался лишь служебной деятельностью; он не только представлял интересы тяжущихся в суде, но и давал юридические консультации, руководил правовыми сделками, разъяснял права и возможности применения закона. Консультации стали информационными центрами постижения гражданами законов, необходимых для жизни и деятельности, поведения в быту, возможностей и порядка обращения в правоохранительные органы и других юридических знаний и умений как надежной защиты от бед, как условие личного успеха.

Петербургский совет присяжных поверенных (1870—1871)

Слева направо: сидят — А.Н. Матросов, П.А. Потехин,

К.К. Арсеньев, В.И. Танеев, В.Д. Спасович;

стоят — А.М. Унковский, Н.М. Соколовский, В.Н. Герард,

А.И. Языков

Адвокатура этой поры затронула и многие молчавшие до того стороны общественного сознания, привлекая вольнолюбивые, независимые умы судебного мира возможностью хотя бы относительного противодействия, даже в условиях самодержавного режима, беззаконию, карательному пристрастию и террору.

На вершине новой судебной пирамиды был учрежден кассационный суд. На нем лежала обязанность не только бдительно следить за нарушениями процессуального порядка, но и разъяснять законы. Этот институт приучал новые суды к правильности отношения — к людям, понятиям и законам, устанавливал властно и внушительно, как должны держать себя судьи по отношению к сторонам, свидетелям, подсудимым, указывал на нежелательные приемы в судебных прениях, выяснял сложные понятия о составе преступлений, побуждая проникнуться мыслью законодателя.

Кассационная практика тех лет представила бесчисленное множество примеров разъяснения мотивов закона, толкования понятий о служебном подлоге, о посягательствах на честь и целомудрие женщин, клевете в печати противной правилам чести и т.п.

Центральным звеном Великой судебной реформы явилось введение 20 ноября 1864 г. суда присяжных. Потребность этого новшества была обусловлена отменой в 1861 г. крепостного права, переходом от феодализма к капитализму, появлением на рынке труда миллионов лично свободных крестьян, что не совмещалось со старой судебной системой, которая не обеспечивала их равенства перед законом и судом, судебной защиты их прав и свобод.

Сторонники введения суда присяжных (С.И. Зарудный, Н.А Буцковский, Н.И. Стояновский, Д.А. Ровинский, A.M. Плавский и др.) исходили из того положения, что лишь суд присяжных позволит распространить в народе понятие о справедливости и законе и положительно отразится на развитии общества. Оторванные на время от своих обыденных занятий и соединенные у одного общего, глубокого по значению и по налагаемой им нравственной ответственности дела, присяжные унесут с собой не только возвышающее сознание исполненного долга общественного служения, но и облагораживающее воспоминание о правильном отношении к людям и достойном обращении с ними.

Суд присяжных

Суд присяжных стал играть определенную социально-консоли- ирующую роль: помещик и крестьянин, купец и мещанин, буржуа и мастеровой впервые за всю историю страны сели за один стол и получили возможность вести свободную дискуссию, убеждая друг друга в правильности своей точки зрения. Мнение каждого приобретало особую силу, потому что для осуждения подсудимого требовалось единогласие присяжных (при отсутствии такового судья возвращал присяжных в совещательную комнату, и если единогласие вновь не было достигнуто, допускалось вынесение обвинительного вердикта большинством голосов).

Обобщение материалов дореволюционной судебной практики также приводит к выводу, что суд присяжных со своей стороны оказывал благоприятное воспитывающее воздействие на общество, которое проявлялось в искоренении взяточничества, уменьшении числа преступлений, особенно тех, на которые присяжные смотрят строже, увеличении числа подсудимых, сознающихся в совершенных преступлениях, повышении доверия народа к суду, уровня его правовой культуры, профессионализма коронных судей. Даже при несомненной доказанности преступления присяжные нередко «корректировали» право, оправдывая подсудимого с учетом его личности, мотивов совершения преступления и т.д.

В России до 1/3 уголовных дел рассматривалось судом присяжных (остальные 2/3 менее значительных дел были отнесены к компетенции мировых судей). Это значительно больше, чем в Англии, Франции и Германии того времени.

В XIX в. русские суды присяжных оправдывали около 40% подсудимых. Такой либерализм вызвал серьезную озабоченность в правительственных кругах и среди правоведов. Предполагалось даже упразднить суд присяжных. Однако на его защиту выступили видные юристы, и он уцелел. Правда, число оправдательных вердиктов в XX в. удалось все же уменьшить до 25% (для сравнения заметим, что наши суды выносят лишь 0,6% оправдательных приговоров).

Общеизвестно, что суд присяжных оправдал Веру Засулич (Санкт- Петербург, 1878), покушавшуюся на жизнь петербургского генерал- губернатора Ф. Трепова в знак протеста против его приказа выпороть заключенного Алексея Боголюбова (Емельянова) розгами. Оправдательный вердикт суда присяжных под председательством А.Ф. Кони прозвучал как смелый социальный протест против деспотических форм правления в России.

Суд присяжных сумел противостоять антисемитской кампании, сопровождавшейся погромами, в связи с убийством якобы по религиозным мотивам мальчика Андрея Ющинского (знаменитое дело Бейлиса, Киев, 1913). В связи с этим делом в «Русском знамени» был опубликован призыв: «Жидов надо поставить в такие условия, чтобы они постепенно вымирали». По версии защиты, Андрей Ющинский, 13 лет, дружил со своим ровесником Женей Чибиря- ком, мать которого содержала воровской притон. Кого-то из воров арестовали. Их соучастники посчитали, что это произошло по доносу Андрея. Они заманили его, убили и сбросили труп в пещеру. Полиция скрыла эти данные от следствия и суда. Обвинение развалилось, и последовал оправдательный вердикт присяжных.

Не менее известен процесс по делу о «мултанском жертвоприношении», связанный с именем русского писателя и публициста

В.Г. Короленко.

Обвинение пришло к выводу, что в с. Мултан недалеко от церкви и школы местными жителями — удмуртами был убит странствующий нищий Матюшин (1892). Труп обнаружен девочкой в 9 часов утра возле дороги. Труп был обезглавлен, сердце и легкие были изъяты из грудной клетки. Следствие установило, что убийство носило ритуальный характер (жертвоприношение богу Курбону). На скамье подсудимых оказались семь удмуртов, которые отрицали свою вину, но говорили: «Христос страдал, нам страдать надо». Вердикт был странным: «Да, виновны, но без заранее обдуманного намерения». Вскоре к делу подключился В.Г. Короленко. Он был возмущен тем, что в кровавом убийстве, в сущности, обвинен целый народ.

В.Г. Короленко выезжал в с. Мултан, осматривал место происшествия, беседовал с местными жителями и священником. Ему удалось добиться пересмотра дела. При этом было установлено, что никакого бога Курбона у удмуртов нет и обычая приносить в жертву человека не существует. Вина удмуртов оказалась недоказанной, и, пробыв в тюрьме 4 года, они были оправданы судом присяжных, слушавшим дело повторно в ином составе....

Учитывая низкий уровень грамотности крестьянства и ставя задачу утвердить в народе то уважение к закону, без которого невозможно общественное благосостояние, судебная реформа предусмотрела создание вместо суда полицейского института мировых судей.

В коридоре суда

Мировые суды стали своеобразной школой правовой культуры для огромной части населения страны. Местный обыватель скоро увидел, что стародавняя поговорка «Бойся не суда, а судьи» теряет свое значение. У «мирового» действительно совершался суд скорый, а личные качества первых судей (И.И. Каразина, О.И. Квиста, Н.А. Неклюдова, Е.А. Шакеева и др.) служили ручательством, что этот суд не только скорый, но и правый и вместе с тем милостивый.

Великая судебная реформа и сопровождавшие ее преобразования в других сферах жизни русского общества породили условия, в которых гласный суд стал центром правового воспитания и просвещения граждан. В зал суда хотели попасть буквально все: и высшие сановники, и корифеи литературы, и неграмотные зеваки, которые не меньше, чем юристы, считали зал суда местом для плодотворного наблюдения и изучения причин преступления. Преобладала же (в громадной степени) учащаяся молодежь. Студенты, чтобы попасть на разбор дела, иногда дежурили всю ночь напролет во дворе судебного здания.

Газеты, содержащие отчеты о процессах, были нарасхват[I]. Самые незначительные речи приводились целиком, а иные из них обходили и мировую прессу. Повсюду между обвинением и защитой происходили публичные состязания в благородстве чувств, правильном понимании законов и жизни, остроумии, блеске фраз и постижении тончайших изгибов человеческой души. По меткому выражению одного из современников, в судебных речах того времени встречалось правового просвещения и воспитания соотечественников более, нежели во всей правительственной пропаганде.

В подтверждение этого можно также привести высказывание из «Дневника» Ф.М. Достоевского, оставленное им более чем через 10 лет после проведения судебной реформы:

Трибуна наших новых правых судов — решительная, нравственная

школа нашего общества и народа, решительный университет...

Благодаря состязательному уголовному процессу с участием присяжных заседателей в среде прокуроров, адвокатов и судей начало формироваться новое поколение юристов с прогрессивным правовым мышлением, высокой нравственной и профессиональной культурой, чуждое казенно-бюрократическому отношению к правам человека, чиновничьему менталитету, коррупции, жестокости, формализму, судебным ошибкам в виде незаконного и необоснованного привлечения к уголовной ответственности неповинных людей. Неслучайно видный юрист П.А. Александров говорил:

Я проникнут традициями того времени, когда всякая непорядочность в прениях удалялась, а чистоплотность и порядочность прений считалась одним из лучших украшений суда.

Свобода, внезапно обрушивающаяся на российскую общественность, выдвинула на передний план человеческие личности, оставляя в тени публичные учреждения. Не суд, а судебный деятель, не адвокатура, а адвокат стали главными явлениями обновленной юридической жизни русского общества. Их имена, а не названия учреждений стали символом этого обновления.

С.А. Андреевский, П.А. Александров, К.К. Арсеньев, В.И. Жуковский, Н.П. Карабчевский, Ф.Н. Пле- вако, В.Д. Спасович, Д.В. Стасов, В.И. Танеев, К.А. Урусов и другие выдающиеся юристы первыми оценили возможности судопроизводства как общественной трибуны. Для них правосудие стало средством формирования гражданских устремлений и правосознания. Они стремились пробудить творческую энергию судебной аудитории, вовлечь ее в процесс живого соразмышления, вызвать потребность в критическом анализе воспринимаемого, научить самостоятельному поиску правовой истины. Успешно применяя в своих выступлениях методы, пробуждающие познавательную активность, они заставляли аудиторию творчески мыслить и самостоятельно искать ответы на поставленные вопросы.

Характерный пример приводит попечитель Казанского учебного округа П.Д. Шестаков.

В 1878 г. 16-летний сын крупного саратовского помещика «прислал к отцу из Петербурга письмо такого приблизительно содержания: «Батюшка! lt;...gt; Был я на lt;...gt; процессе, слушал там речи адвокатов. О, какой новый свет они излили на меня, как много я узнал! Да, батюшка, я узнал так много, что с удовольствием сел бы на скамью подсудимых, с наслаждением принял бы участие в их деле»».

Трудно найти эпоху русской жизни, в которой устная речь благодаря гласному суду играла бы такую воспитывающую роль.

Как вспоминают слушатели выдающихся судебных ораторов XIX столетия, долго еще после каждого их выступления обсуждались высказанные ими мысли. Помогали этому и так называемые «формулы», которые предлагались аудитории. Обычно основная идея речи на суде концентрировалась в виде яркого образного

выражения, зачаровывая и восхищая присутствующих. Одной фразой замечательные художники судебного слова могли раскрыть характер описываемого преступного события, а иногда и целой человеческой судьбы. Так, раскрывая личностные особенности подзащитной, Ф.Н. Плевако блестяще привлекает необходимые данные о роли наследственности и семейного воспитания в

становлении психологии человека.

В период запоя, в чаду вина и вызванной им плотской сладострастной похоти, была дана ей жизнь. Ее носила мать, постоянно волнуемая сценами домашнего буйства, страхом за своего груборазгульного мужа. Вместо колыбельных песен до ее младенческого слуха долетали лишь крики ужаса и брани да сцены кутежей и попоек.

Гласный суд предоставил возможность более широко и наглядно изучать нравы людей, проводить (конечно, наряду с юридическим) психологический анализ дела — обстоятельств, улик, самой личности обвиняемого. Отмечая такую особенность в деятельности преимущественно русской адвокатуры, С.А. Андреевский говорил, что

психология французских адвокатов не идет далее одной стереотипной фразы, повторяемой решительно в каждом деле: «Посмотрите на подсудимого: разве он похож на вора, убийцу, поджигателя и т.д.?» Но ссылка на внешность подсудимого, как на лучший довод в его пользу, равносильна сознанию, что его внутренний мир совершенно недоступен для защитника.

Гласный суд стал весьма серьезным источником собирания материалов для последующего психологического анализа, приводимого в художественных произведениях многими русскими писателями. В произведениях Ф.М. Достоевского, Л.Н. Толстого, М. Горького, А.П. Чехова, Л.Н. Андреева, И.Ф. Горбунова раскрывались не только внутренний мир и психические переживания лиц, совершивших преступление, но и те изменения в личности, которые возникают и порождаются процессом судопроизводства. Художественные произведения прогрессивных русских писателей помогли полнее выявить психологические проблемы судопроизводства, стали для всех поколений юристов источником ценнейших знаний об общих свойствах человеческой природы, проявляющихся при подготовке, совершении и сокрытии преступления, привели к постановке вопроса о не

обходимости рассматривать осуждение не только как наказание, но и как воспитание, перевоспитание.

Так, С.А. Андреевский шедевры художественной классики считал даже более полезными для юристов, нежели специальноюридические трактаты. В лекции для помощников присяжных поверенных «Об уголовной защите» он высоко оценил рассказы А.П. Чехова «Злоумышленник» и «Беда»:

Чехов — не юрист. Но кто же, даже самый лучший из нас, по тем двум обвинениям, которые я назвал (крестьянин Григорьев в «Злоумышленнике» по ст. 1081 и купец Авдеев в «Беде» по ст. 1154 Уложения о наказаниях. — Прим. авт.), когда бы то ни было произнес в суде что-нибудь до такой степени яркое и простое, до такой степени обезоруживающее всякую возможность преследования этих двух преступников (Григорьева и Авдеева), как то, что написал Чехов в этих двух коротеньких рассказах? А в чем же тайна? Только в том, что Чехов правдиво и художественно нарисовал перед читателем бытовые условия и внутреннюю жизнь этих двух, выражаясь по-нашему, своих клиентов.

В своем стремлении понять и раскрыть внутренние причины преступления судебные ораторы действовали в духе русской литературы, поставив исконные вопросы о сущности преступления и наказания. Глубокие и искренние приемы отечественной литературы в оценке жизни с ее великими открытиями в теневой области человеческой души и психологии преступления, перенесенные в суд, позволили им соединить дар психолога и темперамент художника. Так, Ф.Н. Плевако в защите Качки как лучшим доводом воспользовался разбором некрасовского стихотворения «Еду ли ночью по улице темной»; В. О. Адамов неоднократно цитировал стихотворение Никитина «Вырыта заступом яма глубокая»; П.А. Потехин оправдал Кожевникова, зарезавшего свою любовницу, даже посредством... музыки, доказывая присяжным, какую невыразимую печаль на сердце вызывают мотивы вальса «Дунайские волны».

С ликвидацией системы формальных доказательств, провозглашением свободной оценки доказательств судом встал вопрос об особенностях восприятия доказательств судьями, особенно присяжными заседателями. Появилась возможность психологического воздействия на присяжных заседателей со стороны адвокатов и прокуроров.

Более внимательного изучения требовала личность преступника, так как создались условия для глубокого анализа в судебных речах их мотивов, побудительных причин, морального облика.

Значительная часть речей адвокатов той поры была посвящена вопросам психофизиологии и содержала множество тонких и обнаруживающих обширную эрудицию замечаний и характеристик из области уголовной физиологии и психологии. Так, В.Д. Спасович с особым вниманием исследовал чувствительный, мыслительный и волевой процессы в человеке.

Идея безжизненна в своем холодном состоянии, — говорил он, —

ей нужно согреться чувством, чтобы перейти в живое дело.

Сделанные им (в особенности в деле Островлевой) анализы душевных недугов как болезней мышления и разбор их отличия от болезней чувств и воли дали ему вполне заслуженное право быть избранным в 1885 г. в члены Психиатрического общества при Императорской военно-медицинской академии. Свобода воли, обусловливающая собой вменяемость, по мнению Спасовича, выражается в действии трех главных мотивов человеческих деяний — страсти, ума (расчета) и нравственного чувства (совести), и наказание назначается за то, что один из двух первых мотивов оказался сильнее третьего, за то, что страсть одолела ум или ум наложил молчание на протестующую совесть...

В целом судебная реформа положила начало теснейшему и бесповоротному союзу науки и практики, юриспруденции и психологии. Доказательством этому служат актуальные и сегодня работы А.У. Фрезе «Очерк судебной психологии»

(1871), Л.Е. Владимирова «Психические особенности преступников по новейшим исследованиям» (1877). В них высказывались идеи использования психологических знаний в конкретной деятельности судебных и следственных органов, привлечения к судопроизводству спе- циалистов-психологов.

В конце XIX в. судебная психология постепенно оформляется в самостоятельную науку. Крупнейший ее представитель — Д.А. Дриль указывал, что психология и право имеют дело с одними и теми же явлениями — «законами сознательной жизни человека» («На что должна быть направлена карательная деятельность? Пси

хологический очерк». СПб., 1881). В другой работе («Психологические типы в их соотношении с преступностью... Частная психология преступности». СПб., 1890) Д.А. Дриль, анализируя общие механизмы преступного поведения, приходит к выводу, что один из этих механизмов — ослабление у преступников способности «властно руководствоваться предвидением будущего».

Выдающийся юрист А.Ф. Кони, уделяя большое внимание связи уголовного права с психологией, не только читал курс лекций «О преступных типах», но и опубликовал ряд содержательных работ. Так, в работе «Память и внимание» он писал:

Судебные деятели по предварительному исследованию преступлений и рассмотрению уголовных дел на суде должны иметь твердую почву сознательного отношения к доказательствам, среди которых главнейшее, а в большинстве случаев и исключительное, место занимают показания свидетелей, для чего в круг преподавания на юридическом факультете должны быть введены психология и психопатология.

Вместе с тем в России получает распространение антропологическая теория Ч. Ломброзо. Согласно ей, преступление имело биологическую природу, которая измерялась точными морфоанатомическими характеристиками. Психика преступника начинает рассматриваться как психопатология — состояние, близкое к психическому заболеванию.

Одновременно с критическим анализом теории Ч. Ломброзо начинают складываться самостоятельные судебно-психологические воззрения русских ученых. Так, профессор МГУ Д.Н. Зернов на обширном материале показал несостоятельность надуманных представлений об атавистических признаках преступника, доказав, что неправильности черепа, которые сторонниками антропологического направления оценивались как стигмы врожденного преступника, представляют собой индивидуальные особенности лиц, перенесших родовые травмы, интоксикации, тяжелые соматические заболевания, ушибы, переломы костей лицевой и затылочной частей головы, а также страдающих психическими болезнями, имеющими соматическую почву. Основательной критике труды Ломброзо в криминологическом аспекте подверг и русский криминалист Е.Н. Ефимов, доказавший полную несостоятельность биологических взглядов на преступность.