Предыстория юридико-психологических знаний

Несмотря на то что юридическая психология — одна из сравнительно молодых отраслей психологии, применение психологического знания в России в целях обеспечения правосудия и других направлений правоохранительной деятельности берет начало в глубокой древности, когда испытания участников процесса нередко основывались на анализе психологических проявлений в момент испытаний.

Отрицательные последствия применения теории формальных доказательств заключались не только в том, что на суд возлагалась обязанность «склонять» подсудимого к признанию, но и в том, что эта теория, как отмечал А.Ф. Кони,

связывая убеждение судьи и внося в его работу элемент бездушного формализма, создавала уголовный суд, бессильный в ряде случаев покарать действительно виновного, но достаточно могущественный, чтобы разбить личную жизнь человека слиянием акта бесконтрольного возбуждения преследования воедино с преданием суду и оставлением невиновного в подозрении, что заставляло его болезненно переживать стыд, который ни разъяснить, ни сбросить с себя нельзя.

Вместе с тем следственное производство на Руси вплоть до эпохи Петра I оставалось гораздо гуманнее европейского, а арсенал пыточных средств был небогат. Он включал, как правило, дыбу и кнут. Не отличались пытки и такой систематичностью, как, например, подробно описанные, с тщательными рисунками в австрийском кодексе Марии-Терезии.

Наряду с физическими применялись и нравственные пытки, в основе которых лежали обобщенные эмпирические данные бытовой психологии. Чтобы заставить человека давать показания, специально создавалась шоковая ситуация, провоцирующая к выражению чувств и отношения к расследуемому событию. Подозреваемого неожиданно для него вводили в слабо освещенную комнату, где лежал труп убитого, и там подозреваемого убеждали сказать правду, рассчитывая, что, потрясенный увиденным, он выдаст свою виновность.

О              том, какое впечатление такое правосудие производило на простой народ, яркое представление дает замечание историка С.М. Соловьева:

При слове «суд» вздрагивает русский человек.

Вместе с тем начиная с XVIII в. потребность в использовании психологических знаний в правовой политике государства стала увязываться с ментальностью народа, необходимостью оказывать просвещающее и воспитывающее воздействие на подданных. Этому способствовало и то, что на Руси во все времена видели в законе выражение совести или, как говаривали в древности, правды. Этот традиционный русский взгляд на закон сильно отличался от законодательства западноевропейских стран, где все, как правило, подробно, до мельчайших деталей, регламентировалось.

Воспитательному характеру российского законодательства вполне соответствовал и их стиль. Если в Западной Европе содержание правовых установлений выражалось специальным юридическим языком, доступным лишь лицам, изучавшим право (чаще всего это была латынь, малопонятная основной массе населения), то в России язык права не был узкоспециальным, а по существу совпадал с обыденным, народным языком. Не случайно первый русский профессор права С.Е. Десницкий в своей речи «Слово о прямом и ближайшем способе к научению юриспруденции» отмечал, что

в России на природном языке все во всенародное известие издаваемо было и в российских указах не было никогда таких трудных и невразумительных слов, какие примечаются в законах феодальных правлений.

Иначе говоря, в России законы излагались тем же языком, на котором писались письма или литературные произведения, а памятники русского права — это одновременно памятники русской литературы.

Тексты законодательных актов дают дополнительное основание для такой оценки. Их чтение доставляет такое же эстетическое удовольствие, как чтение высокохудожественного литературного творения. Составляя тот или иной нормативный акт, законодатель не просто формулировал правовую норму, но и одновременно выражал свою нравственную позицию. Поэтому тексты законов нередко были наполнены эпитетами, причем чаще всего возвышенными, и оказывали глубокое морально-психологическое воздействие на подданных.

Что же касается процессуального законодательства, то оно сделало в этот период также огромный шаг вперед. Суд призван был стать быстрым и решительным орудием в руках государства для пресечения всякого рода попыток нарушить установленный порядок. В связи с чем в России XVIII столетия появляются отдельные работы, содержащие тактико-психологические рекомендации ведения следствия, а также исправительного доведения преступника до раскаяния.

Так, идеолог промышленников и купцов ИТ. Посошков в работе «Книга о скудности и богатстве» обобщил использование приемов допроса свидетелей, дающих ложные показания, подробно объяснил, как надо детализировать показания лжесвидетелей, с тем чтобы получить обширный материал для их последующего изобличения. По силе языка и богатству мысли это сочинение дает полное право причислить Посошкова к первым правоведам, предпринявшим попытку применить психологические наблюдения к праву. В главе «О правосудии» он рекомендует классифицировать заключенных по категориям, на поддающихся воспитательному воздействию и на неподдающихся, чтобы избежать негативного влияния испорченных заключенных. Он предлагал условно освобождать

обвиняемых, не являющихся опасными для общества, из-под стражи до суда и с печалью констатировал отсутствие наличия правосознания у большинства народа.

В.Н. Татищев              М.М. Щербатов

Известный русский историк В.Н. Татищев изложил основы своего мировоззрения в книге «Разговор двух приятелей о пользе наук и училищ». Ее основной направленностью была модная в то время идея естественного права, естественной морали, естественной религии, заимствованная Татищевым у Пуфендорфа и Вальха. Высшая цель, или «истинное благополучие», по этому воззрению, заключалась в полном равновесии душевных сил, в «спокойствии души и совести», достигаемом путем развития ума «полезной» наукой, к которой Татищев относил медицину, экономию, законоучение и философию.

М.М. Щербатов, историк и философ, автор «Истории российской с древних времен», указывал на необходимость знания законодателем «человеческого сердца» и создания законов с учетом психологии народа. Он один из первых поднял вопрос о необходимости привлекать содержащихся в тюрьмах к работам. А крупнейший русский писатель и А.Н. Радищев              мыслитель XVIII в. А.Н. Радищев в ра

боте «О законоположении» обосновал меры по предупреждению преступлений, основанные на учете психологии личности преступника (и прежде всего его мотивации).

Дальнейшее движение в развитии предпосылок возникновения юридической психологии в России как науки придало расширение географии преподавания основ психологических знаний юристам в российских университетах в XIX в. и, как следствие, написание научных работ и учебных пособий. Центрами преподавания стали Московский, Санкт-Петербургский, Казанский и Харьковский университеты.

В 1810—1821 гг. в Петербургском университете преподавал крупный ученый, психолог, профессор А.И.

Профессор Московского университета С.И. Баршев, «учитель русских криминалистов», первым составил русский курс уголовного права, в который вошли такие труды, как «О мерах наказаний» (1840), «О вменении в праве» (1840), «Общие начала теории и законодательств о преступлениях и наказаниях» (1841), «Взгляд на науку уголовного законоведения» (1858). И хотя в настоящее время этот курс устарел и поражает тем, насколько на рассуждениях автора отразилось крепостное право, его идеи об установлении законов с учетом природы человека и наличия у юристов психологической компетентности были очень прогрессивными в ту эпоху. С.И. Баршев говорил:

Ни один вопрос уголовного права не может быть решен без помощи психологии. Решать судьбы людей, не понимая этого, — все

равно что вершить суд не над живыми существами, а над трупами.

Начиная с середины XIX в. в работах криминалистов А.И Палюмбецкого, А Чебышева-Дмитриева, К. Поппе, П.П. Ламанского намечается сдвиг в направлении практического изучения преступности и преступника, осуществления идеи о психологическом обосновании права. Предпринимаются энергичные вслед за А.Н. Радищевым попытки изучения преступности и ее размеров статистическими методами. Но вместе с тем еще сохраняется известная степень декларативности этого требования.

Однако суд и следствие в России в то время вполне обходились без «знания человеческого сердца».

Не меньшим было невежество чиновников досудебного производства, выражавшееся хотя бы в названиях уголовных дел, что в свою очередь демонстрирует, какое представление имели они о составе преступления и как определяли его род и вид: «О найденных в лесу костях, неизвестно кому принадлежащих, по-видимому, солдатских» (по причине найденной между ними форменной пуговицы); «О подложном присвоении крестьянскому мальчику Василию женского пола»; «О публичном произнесении крестьянином N.N. похвальных слов»; «Об угрозах дворянина N.N. учинить над собою резьбу»; «О драке со взломом», «Об учинении мещанскому старосте кулаками буйства на лице» и т.д.

Нравственной нечистоплотностью и безграмотностью славились также стряпчие, ходатаи, которые в дореформенной России играли роль (точнее, некое подобие роли) адвокатов. Известный адвокат П.А. Потехин вспоминал:

Тут были дворяне, прожившиеся помещики, разорившиеся купцы, приказчики, которые прежде вели дела своих хозяев, тут были отставные военные, даже сидельцы кабаков и пивных лавок, были чиновники, выгнанные со службы lt;...gt; и т.д., всех не перечислить.

Не имевшие, по признанию Государственного совета, «никаких сведений юридических — ни теоретических, ни практических», они пользовались дурной славой хищников и мошенников («крапивное семя» — говорили о них в народе). Приспосабливаясь к порокам одиозного дореформенного суда, сами заражаясь, а то и щеголяя этими пороками, стряпчие и ходатаи по примеру средневековых подьячих ловчили, ябедничали, мошенничали за любую мзду... Авторитетный юрист А.В. Лохвицкий писал о них:

Берут по пяти и десяти целковых за фальшивый паспорт; есть у них и такса за фальшивое свидетельство, за фальшивую подпись и проч. lt;...gt; В одно и то же время пишут бумаги и истцу и ответчику и, конечно, с обоих берут деньги.

Типы дореформенных ходатаев и стряпчих картинно увековечены в русской литературе, правдивость которых подтверждается серьез

ными исследованиями. Таковы Провалов из «Ябеды» В.В. Капниста, Могильцев из «Пошехонской старины» М.Е. Салтыкова-Щедрина, Сысой Псоич Рисположенский из пьесы А.Н. Островского «Свои люди — сочтемся», Шабашкин из повести А.С. Пушкина «Дубровский» и особенно неподражаемый «юрисконсульт» из второго тома гоголевских «Мертвых душ», который «всех опутал решительно, прежде чем кто успел осмотреться. lt;...gt; Произошла такая бестолковщина: донос сел верхом на доносе, и пошли открываться такие дела, которых и солнце не видывало, и даже такие, которых и не было».

Прогрессивные русские ученые и писатели — ревнители правового воспитания и просвещения широких слоев общества, по меткому выражению известного публициста И.В. Гессена, стали ферментом, способствующим подготовке судебной реформы 1864 г. Впервые в истории России необходимость радикальных перемен стала осознаваться не узким кругом единомышленников, как это было у декабристов, а целым сословием во главе с императором.