Александр Невский в эпоху «холодной войны»

После фазы интенсивного производства текстов и образов в 1941—1945 гг. число новых книг, журнальных статей и картин, предметом которых был Александр Невский, в послевоенное время стало заметно снижаться.

Всего через тринадцать лет после реабилитации Александра Невского в 19.37 г. Большая советская энциклопедия (БСЭ) прославляла его как «одного из любимейших национальных героев русского народа». В 1950 г. она почтила статьей в три столбца этого «новгородского князя, великого русского полководца, крупнейшего политического деятеля и дипломата XIII в., национального героя»31. В статье в первую очередь отдавалось должное его дости

жениям как военного героя и стратега. В этом тексте нашли свое выражение все известные элементы советского патриотического дискурса, начиная с демонизации внутренних и внешних врагов Руси и похвалы тактической ловкости Александра и вплоть до указания на речь Сталина на Красной площади 7 ноября 1941 г.32

Имеющие однозначную связь с культом вождя 1930—1940-х гг. элементы, например прямые отсылки к личности Сталина, исчезают после 1956 г. из официальных текстов об Александре Невском. Это становится очевидным при взгляде на соответствующую словарную статью в новом издании БСЭ 1970 г.33. Десталинизация и разрыв с культом личности привели к сокращению и конкретизации текстов о Невском. Напрасно было бы теперь искать не только указаний на Сталина в этой статье, но и даже эпитета «национальный герой» и шаблонно избыточного перечисления внутренних врагов и «предателей»34.

Рассказ об Александре Невском был неизменной составной частью нарратива о вековой борьбе народов СССР за свою независимость и одновременно — элементом канонического дискурса памяти о Великой Отечественной войне. Воспоминание о герое XIII в. было вплетено в него двояким образом. Во-первых, Александр Невский возникает в официальном нарративе о войне в связи с рассказом о речи Сталина на Красной площади (1941), учреждением военного ордена его имени (1942), наименованием в его честь эскадрильи самолетов (1943) и в связи с патриотической культурой в целом36. Изображение Александра Невского на орденской звезде использовалось, например, как декоративный элемент на советских памятниках жертвам Великой Отечественной войны37. Во-вторых, тексты и артефакты культа Александра Невского 1941—1945 гг. играли центральную роль внутри дискурса о Невском послевоенного времени. Многие из текстов этой эпохи об Александре заканчиваются историей учреждения ордена Александра Невского в

1942 г.38. Некоторые работы напрямую посвящены сорока тысячам награжденных этим орденом или же подробно останавливаются на биографиях и заслугах отдельных кавалеров ордена39. В Музее Александра Невского в Переславле-Залесском (см. гл. 11.4) отдельный зал был посвящен горожанам, награжденным орденом Александра Невского40. Орденская звезда была излюбленным предметом для иллюстраций текстов и книг о героях Невской битвы41. То же относится и к известному «портрету» Александра Невского работы Павла Корина (1942—1943) (см.

И после 1945 г. Александр Невский оставался «местом памяти», обладавшим в основном военными характеристиками. В словарной статье в БСЭ издания 1950 г. он помещен в ряд «великих русских полководцев»47, но и двадцатью годами позже он выступал в качестве одного из «крупнейших военачальников своего времени»48. Наряду с портретами Кутузова, Суворова и др., «портрет» Невского, обвитый венком из листьев лавра и дуба, украшал общественные учреждения, школы, конторы, казармы49. Книги по «истории русского военного искусства» посвящали ему и его тактическому мастерству специальные главы50.

В военной истории России особенный интерес представляли стратегические решения Александра. Тактические планы XIII в.

должны были служить для будущих защитников Отечества примерами мастерства в военном деле51. Советские учебники истории в послевоенное время выполняли функцию компендиумов по преподаванию военного искусства.

Едва ли существовало хотя бы одно повествование о битве на льду Чудского озера, где отсутствовал бы развитый в 1937 г. Козаченко тезис о том, что при построении своего войска перед битвой Александр усилил фланги, создав таким образом предпосылку для окружения и разгрома войск ордена53. По мнению многочисленных авторов, течение и исход битвы 1242 г. указывали на то, что уже в XIII в. русское военное искусство далеко превосходило «западное». Как утверждалось в статье БСЭ в 1950 г., победы Александра «определили передовой характер русского военного искусства, которое показало свое превосходство [! — Ф.Б.Ш.] над военным искусством других стран»54. Особо новаторским было использование пеших войск в битве 1242 г., подчеркивает С.О. Шмидт:

В истории военного искусства Средних веков победа Александра Невского на Чудском озере имела большое значение: русское пешее войско окружило и разгромило рыцарскую конницу и отряды пеших кнехтов задолго до того, как в Западной Европе пехота научилась одерживать верх над рыцарями55.

Наряду с этим ввод в битву резерва представлялся как совершенно новый элемент ведения боя в те времена56. Отвечая на контрольный вопрос учителя: «В чем проявились полководческие дарования Александра Невского?»57 — советские школьники должны были непременно указать на очевидное уже в XIII в. превосходство русского военного искусства над «западным».

Александра Невского и после войны ценили прежде всего за его победы 1240 и 1242 гг.58, поскольку «победы русского народа под предводительством Александра Невского имели огромное значение и спасли Северо-Западную Русь в тяжелое время от порабощения немецкими и шведскими феодалами»59. Победа в битве на Чудском озере, как и прежде, оставалась самым большим историческим достижением Александра. События 5 апреля 1242 г.

рии СССР60. Небольшое изображение битвы с Тевтонским орденом находится на внутренней стороне обложки вышедшего десятым изданием в 1980 г. учебника истории — наряду с картинами Полтавской битвы (1709), Отечественной войны (1812), Октябрьской революции (1917), Великой Отечественной войны (1941—1945), первого полета человека в космос (1961), XV съезда КПСС (1976) и т.п.61. В этом перечислении «звездных мгновений» отечественной истории Ледовое побоище представляется первым действительно историческим «событием» после «расцвета Киевского государства» (XI в.) и «первого упоминания Москвы» (1147)62. Наряду с победой над Тевтонским орденом в дискурсе об Александре Невском снова стало уделяться больше внимания битве на Неве. Это событие в БСЭ издания 1950 г. оценивалось как «знаменитая Невская битва»63. «Разгром шведов на Неве имел большое значение», — говорится в учебнике Епифанова и Федосова64. У В.Т. Пашуто эти события представлены как битвы гигантского масштаба — в 1240 г. около сотни шведских кораблей с пятьюдесятью тысячами человек предприняли попытку завладеть Новгородом65.

Оценка победы 1240 г. следовала за изменением образа врага в советском патриотическом дискурсе об Александре Невском. Перед лицом изменившейся после 1945 г. внешнеполитической ситуации заклинания о «немецком натиске на Восток» потеряли свое значение66. Место старого образа врага заступил теперь «агрессивный Запад». Немногие тексты из дискурса об Александре Невском столь прямолинейно связаны с новыми идеологическими установками, как работы С.В. Липицкого. В своей книге о битве на льду Чудского озера он напоминает своим читателям, что

реакционные круги империалистов США, Англии, Франции и других капиталистических стран противопоставляют миролюбивой политике Советского Союза политику «с позиции силы», политику гонки вооружений, создания агрессивных военных блоков и подготовки третьей мировой войны67.

По Липицкому, пока будет существовать империализм, сохранится и опасность агрессивных войн, поэтому «Коммунистическая партия Советского Союза воспитывает весь советский народ в духе высокой революционной бдительности и постоянной, готовности к защите социалистической Отчизны»68.

В этом контексте советские историки послевоенного времени заново открыли два элемента истории об Александре Невском: сотрудничество в борьбе против Руси в XIII в. «западных» врагов между собой и роль папской курии как инициатора и координатора этого заговора69. Тезис о том, что римский папа подстрекал к нападению на народы Прибалтики и Русь шведов, датчан и Тевтонский орден в первой половине XIII в., не был абсолютно новым. Его можно обнаружить в работах Соловьева, в текстах, относящихся к национальному и церковно-сакральному дискурсам XIX в., в текстах евразийцев и в советском «реабилитационном сочинении» Козаченко 1937 г.70. Однако в СССР после 1945 г. — на фоне создания политических блоков и разделения Европы на «Восток» и «Запад» — интерес к истории враждебной России политике «Запада» вырос. Уже в 1949 г. «политически сведущий» (как его именует Нольте) историк Владимир Терентьевич Пашуто написал статью о политике папской курии по отношению к Руси в XIII в.71. Утверждение Пашуто, что папская курия систематически устраивала крестовые походы против русских княжеств, было в последующие годы подхвачено историками И.П. Шаскольским и Б .Я. Раммом и получило дальнейшее развитие72. Наряду с вновь ожившим вражеским образом папской курии этот тезис после 1945 г. стал составной частью советского патриотического дискурса об Александре Невском73. Согласно точке зрения Шаскольского и Пашуто, Тевтонский орден, Дания и Швеция последовали призывам папы Григория IX к крестовому походу против языческих и «схизматических» народов Северной Европы и согласовали свои агрессивные планы, используя слабость Руси после «нападения монголов»74.

Скоординированные нападения западных врагов на Русь представлялись в советских школьных учебниках как выражение предательства и неблагодарности. С начала XIII в. Русь, согласно официальному историческому дискурсу, была государством, чья культура была равноценна культуре стран Западной Европы. «Накануне монгольского нашествия перед русской культурой в XIII в. открывалась такая же широкая дорога дальнейшего прогресса, как и перед культурой североитальянских городов этой эпохи»75. Вторжение и господство монголов, однако, «на многие века затормозило экономическое и культурное развитие народов нашей страны»76. Русь при этом, согласно основной мысли, пострадала также и за Европу: «Героическая борьба народов Руси [против монголов] спасла Европу от страшного нашествия»77. При ответе на вопрос о том,

какое «значение имела героическая борьба народов нашей страны против монголо-татарских завоевателей для народов Западной Европы?»78, советским школьникам настоятельно рекомендовалось сопоставить «освобождение Европы от фашизма» с историей «спасения континента» от монголов. Здесь Русь еще раз представала как «спасительница Европы». И западный, империалистический мир, который в XX в. — как казалось — погряз в заговоре против СССР, не изъявлял благодарность за жертвы советского народа во Второй мировой войне, подобно католическим государствам средневековой Европы, враждебным к ослабленной монголами Руси.

При исследовании образа врага в советском патриотическом дискурсе об Александре Невском бросается в глаза и подчеркивание классовой принадлежности западных агрессоров. Если в военные годы исторический враг Невского описывался в первую очередь как национальная группа («немцы»), то теперь авторы выбирали признаки, которые характеризовали бы захватчиков XIII в. как «классовых врагов»: «немецкие феодалы»79, «шведские феодалы»80, в целом «феодалы Западной Европы»81. Это заключение корреспондирует с соответствующим изменением картины мы-группы в изучаемых текстах. Наряду с Александром Невским признания заслуживали сражавшиеся с ним бок о бок простые люди82. Мы-группа, «народ», описывается как национальная, русская общность83, которая героически защищала свою родину84. При этом особенно стал подчерки- х ваться вклад нижних слоев общества. Ремесленники и крестьяне, «трудовые люди»85, «воодушевленные горячей любовью к Родине»86, победили западных феодалов и рыцарей87. Этот обновленный интерес к нижним слоям и подчеркивание относительности роли личности в историческом процессе можно, кажется, интерпретировать как следствие реабилитации Покровского и его школы после 1962 г.

В этом проекте образа мы-группы особенно ясным представляется стремление к компромиссу между «национальным» и «марксистским» основаниями историографии. Но вопреки тому, что, казалось бы, диктовалось логикой образа врага — (католического) «Запада» — в текстах, посвященных Александру Невскому, мы-группа русского народа не описывается как общность православных христиан. В изученных нами источниках послевоенного времени отсутствуют тенденции ресакрализации дискурса коллективной идентичности, которые можно установить для периода Великой Отечественной войны (см. гл. 10.3). Возможно, это связано с тем,

что в отношениях между государством и церковью вновь отмечалась напряженность, в особенности после 1959 г.88.

Внутри идеологии советского патриотизма история русского народа занимала особое место. Но неверно характеризовать официальный исторический нарратив, составлявший содержание советских школьных учебников истории в послевоенное время, как воспроизводство в чистом виде образа истории в духе русского национализма89. В официальном изложении истории СССР отводилось также место истории других «советских народов». В основе «Истории народов СССР» лежала, разумеется, москвоцентричная концепция, в соответствии с которой «история народов и народностей с неизбежностью впадала в историю всей Российской империи и находила свое логичное завершение в победе Октябрьской революции»90. Этот образ истории соответствовал официальной концепции коллективной идентичности, которая объясняла, что все граждане СССР должны рассматривать себя и как часть многонационального советского народа, и как представителей той этнической группы или национальности, которая указана в их паспорте91.

В официальном историческом нарративе особое значение получали те эпизоды, которые можно было причислить к общей сокровищнице памяти «объединенных» в Советском Союзе народов и на материале которых советское многонациональное государство получало свою историческую легитимацию. События «героического сопротивления народов нашей страны»92 казались отвечавшими нуждам нарратива, формирующего коллективную идентичность для многонациональной мы-группы. Важнейшей составной частью в этом нарративе был рассказ об освобождении Европы от фашизма93. Но уже в XIII в. можно было обнаружить два крупных события такого же рода: «татаро-монгольское нашествие» и агрессия рыцарских орденов или объединенных католических сил с Запада. В то время как натиск с Востока затронул наряду с русскими также и народы Кавказа94, на Западе, согласно официальной версии истории, русские и народы Прибалтики вместе противостояли общей беде.

После вынужденной «реинтеграции» Прибалтийских государств в СССР в 1939—1945 гг., перед советской исторической наукой встала задача объяснения детям школьного возраста «исторической связи» литовцев, латышей и эстонцев с русским народом. Во всех исследованных нами школьных учебниках история об Алек

сандре Невском рассказывалась под заголовком «Борьба русского народа и народов Прибалтики со шведскими и немецкими феодалами»95. Прежде чем напасть на землю новгородцев, тевтонские рыцари «уже завоевали Прибалтику, жестоко подавили сопротивление прибалтийских народов — предков эстонцев, латышей и литовцев»96, согласно версии Голубевой—Геллерштейна97. В борьбе с тевтонскими рыцарями прибалтийские народы часто поддерживали русские войска (дружины)98, поскольку «ливы, эсты, латгалы и др. — издавна были тесно связаны с русскими землями»99. Эта «дружба» прибалтийских народов с русским только укрепилась в «совместной борьбе против общих врагов»100. То, что «вечная дружба» прибалтийских народов с русским была чистой химерой, позднее проявилось в событиях 1990—1991 гг., когда Прибалтийские республики — наряду с Грузией — первыми объявили о своем суверенитете и выходе из состава СССР.