Глава V ДВИЖЕНИЕ РОССИИ НА ВОСТОК И НЕРЧИНСКИЙ ДОГОВОР С КИТАЕМ

Сразу же вслед за походами Ермака в Сибирь хлынули массы трудового русского населения, стремясь освоить и обжить новые земли.

Летом 1639 года атаман Копылов, посланный на реки Лену и Алдан, направил отряд во главе с Иваном Юрьевым Москвитиным отыскивать реку Ламу (под которой, видимо, подразумевался Амур). Москвитинцы совершили плавания на север — до реки Охоты и на юг — до реки Уды. Пробыли они здесь два года, получив обширные сведения о богатой реке Мамур, лежащей на юге. Москвитин убедил русских людей в правдивости слухов о существовании реки Амур и вызвал естественное желание побывать там, завязать отношения с местными народностями.

Но к Амуру русские стремились не только северным путем, через Якутск. В верховья Амура, на Шилку и Аргунь гораздо короче и удобнее был южный путь — через бурятские земли. Отряды Ивана Поха- бова, Ивана Галкина совершили успешные походы в Забайкалье. Были основаны Верхне-Ангарский (1646 г.), Баргузинский (1648 г.), Ир гене кий (1653 г.), Нерчинский, Селенгинский, Удинский и другие остроги.

Русское продвижение в Приамурье осуществлялось, таким образом, с двух направлений: в среднее и нижнее Приамурье — по северным путям из Якутии; в Забайкалье, то есть в верховья Амура, — южными путями, через Байкал.

В 1638 году в Якутск был назначен воеводой боярин П.П.

Поход В.Д. Пояркова весьма тщательно готовился — в отношении как подбора его участников и материального обеспечения, так и сбора, анализа и обобщения всех известных к этому времени в Якутске сведений о Даурской земле и Амуре2. Имеющиеся к тому времени в распоряжении якутской администрации обширные сведения об этом районе тоже были приведены в «наказной памяти», которую дал Головин Пояркову.

Конкретными целями экспедиции Пояркова было открытие «новых землиц» по Амуру, ознакомление с их населением, его «объяса- чивание» и включение в русское подданство, то есть исполнение государственного поручения: присоединения современного Приамурья и прилегающих к нему районов к Русскому государству.

15 июля 1643 г. отряд В.Д. Пояркова выступил из Якутского острога, по долине Нюёмки поднялся на перевал и через него вышел на южный, амурский склон современного Станового хребта (в XVII в. он еще не имел такого названия) в районе истоков Брянты — правого притока Зеи. Через несколько дней пути, уже в долине Зеи, не доходя до Гилюя, у подножия хребта Тукурингра казаки встретили первых жителей Приамурья — оленных эвенков уиллагиров.

Уиллагиры сообщили Пояркову и его спутникам о даурах. По их словам, это были многочисленные племена, оседло живущие южнее, в среднем течении Зеи.

На поярковцев, как об этом свидетельствуют записи В.Д. Пояркова и рассказы его спутников в Якутске3, большое впечатление произвели многочисленное население, огромные поля, богатые хлеб& и большое количество скота в этих местах. Наблюдения землепроходцев имели важное значение, так как обилие в Даурской «землице» хлеба создавало реальную заинтересованность в освоении этого края как будущей продовольственной базы Восточной Сибири.

С устья Зеи ниже по Амуру В.Д.

Поярков и его спутники открыли остров Сахалин и собрали о нем обширные сведения. Они знали о сахалинских гиляках (нивхах) и о том, что устье Амура и Сахалин не посещают никакие иноземные корабли5.

С местного гиляцкого населения устья Амура и Сахалина Поярковым был собран немалый ясак — в размере 12 сороков (480 штук) соболей и 6 шуб собольих (в шубе в среднем по 20 соболей), всего с 1170 человек — плательщиков ясака (4680 человек из 5700 нивхов в середине XVII в.)6. В.Д. Поярков собирал ясак с зейского и амурского населения и вел ясачные книги, которые свидетельствуют о включении населения Амура в состав русских ясачных подданных.

Разнообразные сведения о Даурской земле, привезенные экспедицией В.Д. Пояркова, являются не только ценным вкладом в историю географического изучения Дальнего Востока. Важное значение имели и сведения Пояркова о независимости основной массы амурского населения. В результате похода В,Д. Пояркова Приамурье в целом еще не было присоединено к Русскому государству. В.Д. Поярков скрупулезно и точно фиксировал полученные им сведения о политическом статусе народностей Приамурья и Приморья. Он не преувеличивал роли какого-то «хана Богдоя», который стремился собирать ясак с незначительной части этого приамурского населения, Таких «ханов» в Сибири до ее присоединения к России было множество. Поярков совершенно правильно не связывал сведений об этом «хане» ни с одним из крупных соседних государств — ни с монгольскими правителями, ни, тем более, с китайскими императорами. Он, конечно, видел в нем одного из мелких местных владетелей.

Поэтому по возвращении в Якутск Поярков выступил с конкретными предложениями о мерах, которые он считал необходимыми по присоединению открытых им и не зависимых ни от одного из соседних государств земель на Дальнем Востоке к Русскому государству и включению их населения в число ясачных подданных России. Россия при своем продвижении на восток не занимала земель, принадлежавших другим государственным объединениям, то есть не совершала территориальных захватов.

В.Д. Поярков полагал, что для присоединения земель по Зее и Амуру туда достаточно послать всего 300 государевых служилых людей «и теми де людми тое землю подвесть под твою государеву царскую высокую руку мочно, и прибыль де тебе государю будет многая, что другая Лена Якуцкая земля»7. Главным, на что при этом он обращал внимание московских властей, было обеспечение участников будущего похода хлебными припасами на месте. С предложениями В.Д. Пояркова якутские власти обратились к московскому правительству. Практическим результатом похода В.Д. Пояркова была санкция Москвы на присоединение Приамурья и Приморья к Русскому государству.

Трудно сказать, когда до маньчжурских властей в Мукдене, а затем в Пекине дошли сведения о появлении в далеком Приамурье русских. Маньчжуро-цинские источники не дают ответа на этот вопрос. Плавание по Зее и Амуру В. Пояркова, очевидно, прошло совершенно незамеченным для маньчжуров в далеких от Амура Нингуте и Мукдене. Какого-либо донесения с мест об этом первом путешествии русских людей по Амуру в Мукден, видимо, не поступало.

В следующем году произошли важные события, повлиявшие на всю дальнейшую судьбу Северо-Востока.

В 1644 году китайский генерал У Саньгуй, охранявший со своими войсками границу Китая с маньчжурами, обратился с просьбой к регенту Доргоню при малолетнем маньчжурском принце Фулине — будущем цинском императоре Шуньчжи (1644-1662 гт.) — выступить в Китай для подавления мощного крестьянского восстания против минской династии, руководимого Ли Цзычэном и Чжан Сянь- чжуном. У Саньгуй открыл для маньчжуров главные ворота из Китая в горном проходе через заставу Шаньхайгуань, и те без боя вошли в столицу Минской империи Пекин. Последний император минской династии Сыцзун повесился в Пекине в своей резиденции в Мэй- шани (на Угольных горах).

Таким образом, в 1644 году произошло новое крупное вторжение маньчжурских войск в Китай, приобретшее на этот раз совершенно особый характер. Маньчжурам впервые удалось захватить столицу страны и, воспользовавшись гибелью последнего представителя минского дома, провозгласить воцарение в Китае своей, маньчжурской династии Цин — уже как всекитайской (1644-1912 гг.). Китай утратил свое прежнее название и в течение всего этого периода назывался Цинской (Дайцинской) империей.

Началась длительная, продолжавшаяся почти 40 лет, жестокая, кровавая война маньчжуров за завоевание Китая и порабощение китайского народа (1644-1681 гт.). Война против новой цинской династии в течение весьма длительного времени приковывала к себе все силы и все внимание маньчжурских захватчиков.

Родина династии Цин — Маньчжурия — после 1644 года на длительный срок вступила в период глубокого экономического запустения. Однако это была тыловая территория в большой китайской войне маньчжуров, куда единственно они могли бы ретироваться в случае неблагоприятного оборота событий в Китае.

Важность для цинской династии периферийных районов Маньчжурии с военно-стратегической точки зрения по-прежнему диктовалась соображениями сохранения здесь промежуточной, буферной зоны для защиты границ маньчжурского домена от нападения потенциальных противников. Однако эта периферия была довольно быстро замирена, и, видимо, можно предполагать, что, с точки зрения маньчжурского правительства, какая-либо угроза, исходящая отсюда, считалась полностью исключенной.

Сразу же, в 1644 году, произошел исход основной массы завоевателей, их челяди и рабов за Великую Китайскую стену. Масштабы этого переселения маньчжуров в Китай были таковы, что уже в первые месяцы войны половина маньчжурской армии была размещена в качестве постоянного гарнизона непосредственно в одном лишь Пекине — для охраны высших маньчжурских сановников и особы императора и ею двора. Маньчжуры постоянно нуждались в подкреплениях, которые на первых порах могли поступать фактически только из одного источника — той же Маньчжурии (ив том числе из Внутренней Монголии). Это еще больше истощало людские ресурсы районов, которые быстро оказались выкаченными.

В условиях, когда маньчжуры не завоевывали территорию проживания северо-восточных племен и не включали ее в состав Маньчжурского государства, не имели на этой территории своей администрации, они не осуществляли никакого прямого управления населением. Маньчжурские власти в столице края Мукдене стремились только к сохранению лояльности местного населения по отношению к маньчжурам, к обеспечению притока отсюда пушнины, и эти задачи маньчжуры пытались решить также и с помощью политических и дипломатических средств. Они осуществляли политику всемерного привлечения на свою сторону населения племен, стремились по мере возможности переселять их на территорию непосредственного контроля Цин, заключали брачные союзы с вождями племен и т.д.8 Наблюдение за территориями, находившимися на значительном отдалении, не включавшимися в состав государства маньчжуров ни в качестве внутренних земель, ни в качестве внешних, осуществлялось с помощью «мягких» политических средств. Очень точно о таком их статусе (а речь идет о территориях Айхуня и Нингуты) писал средневековый китайский автор Ян Бинь, говоря о территории Северо-Восточного Китая по состоянию на первую половину XVIII века: «На всех этих землях (находившихся в подчинении как нингутинекого, так и айхуньского цзянцзюней. — Авт.) не учреждались округа и уезды, они не включены в территорию империи, и ббльшую часть их занимают земли цзимн (разрядка наша. —Авт.)»9.

Цзими, или цзими буцзюе, — традиционная пограничная китайская политика связывания, сковывания сил потенциального противника Китайской империи за ее границами путем создания здесь буферной зоны. Она была проявлением общей китайской стратегии (целиком воспринятой маньчжурами): «справляться с варварами с помощью самих варваров». В частности, и позднее Цины стремились превратить Приамурье в такой буфер для защиты своего домена на северо-востоке.

В целом эта система цзими являлась системой международных отношений на Дальнем Востоке не только в эпоху древности и средневековья, но даже и нового времени, а ее сердцевиной, ее подлинной сутью была обязанность для всех окружающих Цинскую империю «варваров» приезжать в Пекин с «данью», которая в глазах имперского двора как бы символизировала их «подчиненное» положение по отношению к китайскому (маньчжурскому) императору, а приезжавшему давала право осуществлять желаемую торговлю. Собственно говоря, никаких иных отношений, кроме отношений «вассал — сюзерен», китайский император — «сын Неба» — и не признавал10.

Система предусматривала для империи твердую обязанность защиты «своего данника» в случае военной опасности, исходившей от третьей стороны. Россия явно не укладывалась в эту призрачную схему китайско-маньчжурской дипломатии.

Маньчжурским правителям трудно было не связать превращение поступления дани от северных племен с появлением на севере русских. Как справедливо пишет востоковед академик С Л. Тихвинский, «в связи с русской колонизацией Приамурья император Канси опасался за свои вотчинные земли в южной и центральной части обширной Маньчжурской равнины. После маньчжурского завоевания Китая эти земли остались не только без охраны, но и почти полностью обезлюдели»’1.

Полученные известия, несмотря на их возможную первоначальную неопределенность, несомненно, должны были привлечь самое пристальное внимание пекинских властей.

Мы, со своей стороны, особо обращаем внимание на то, что появление в Приамурье русских казачьих партий и присоединение края к Русскому государству не нарушали маньчжурских границ и не создавали никакой реальной угрозы для маньчжурского домена на северо-востоке. Однако маньчжуры, как и китайские феодалы в прошлом, неизменно придававшие огромное значение созданию и сохранению обязательной буферной зоны между своими реальными владениями и каким-либо из соседних государств, своеобразного «пояса безопасности», вполне вероятно, могли воспринимать эти события на дальних подступах к своим вотчинным землям как некую угрозу своему, прежде безраздельному влиянию в нейтральной зоне. Следует подчеркнуть, что это была исключительно маньчжурская интерпретация событий, происходивших в Приамурье, вытекающая из маньчжуроцентристского взгляда на окружающий мир и события в нем. И Цины выбрали не переговоры с пришельцами, а войну.

Не вступая ни в какие контакты с русскими и не объявляя им о каких-либо своих «правах» (которых и не существовало), маньчжуро- цинское правительство приняло решение о пресечении подобной угрозы и таким образом вступило на путь экспансии и агрессии в Приамурье. Именно по этой причине все попытки русской администрации Якутска наладить на месте какие-либо дипломатические контакты с маньчжурской стороной кончались неудачей.

Ввиду специфики действий в этот период казачьих партий, направляемых на «приискание новых землиц», наряду с большими дипломатическими акциями, организуемыми из Москвы, важная роль принадлежала и малой дипломатии русских администраторов на местах, что и создавало в целом единый курс русских дипломатических усилий в отношении стран Востока, в данном случае Цин- ской империи.

Инициативу заболевшего после тяжелого похода В.Д, Пояркова перехватил предприимчивый промышленный человек Е.П. Хабаров, прекрасно осведомленный о походах своих предшественников. При новом якутском воеводе Д.А. Францбекове Хабарову для похода на Амур был открыт широкий кредит из государственной казны, он получил казенное оружие, товары для обменной торговли с местным населением, сельскохозяйственный инвентарь для организации в крае русских земледельческих поселений12.

Инструкциями Д.А. Францбекова Хабарову предписывалось приведение под высокую царскую руку даурского князя Лавкая и других князей, осуществление по всему Амуру ясачного сбора и разведки серебряной и прочих руд. Средства для достижения всех этих целей указывались мирные, подчеркивалось, что казаки посылались «не для бою». Однако намерения русского правительства присоединить Приамурье были самыми серьезными: в случае отказа кого-либо из даурских князьков вступить в русское подданство Хабарову предписывалось таких «захребетных неясачных людей ратным обычаем войною смирить» и собирать с них ясак.

Францбеков приказал «Ерофею (Хабарову. — Авт.) и ко князю Богдою посылать посланников». Они должны были предложить Богдою, чтобы он «со всем своим родом и улусными людьми» был «под государевою царевою и великого князя Алексея Михайловича всея Руси высокою рукою навеки неотступно в прямом в холопстве».

Богдою предлагалось платить русским землям «златом и серебром и другим каменьем и узорочными». Если Богдой признает свое подчинение русским, он может со всеми своими улусными людьми продолжать «жить на прежних своих городах без боязни», под защитой русских ратных людей. В случае же, если Богдой и его люди окажутся «непослушны и непокорны», землепроходцы должны будут «смирять их ратным боем»13.

Находясь уже на Амуре, Хабаров получил информацию о том, что есть хан, который «того хана Богдоя сильнее», — богдойский царь Шамшахан. Об этом он сообщил Д.А. Францбекову. Тот прислал Хабарову новую «наказную память», содержание которой практически не отличалось от первого документа: и Шамшахану-царю тоже предлагалось стать данником Русского государства. Но вручить эту грамоту Шамшахану должен был уже специальный русский по« сланник — служилый человек М.Е. Чечигин с особым посольством.

Из-за столкновения на Амуре с маньчжурами посольство Чечи- гина с санкции Москвы было отправлено только летом 1653 года, но оно не прибыло к месту назначения, погибнув в пути.

Следует отметить, что в то время сведения землепроходцев о князе Богдое, царе Шамшахане еще никак не ассоциировались в Якутске и Москве ни с Китаем, ни с Маньчжурским государством, занятым в этот период завоеванием Китая.

Е.П. Хабаров отправился из Якутска осенью 1649 года и весною следующего года вышел на Шилку. Здесь находились владения даурского князя Лавкая и стоял его укрепленный городок. Городок оказался пустым, покинутым жителями; пустыми оказались и четыре других городка, также принадлежавших племени Лавкая. Сообщая о занятии без боя этих хорошо укрепленных городков и страны, Хабаров писал: «И только б на них страх Божий напал ино было и подумать нельзя и не такими людми такие крепости имать, и то, государь... Бог объявил и поручил под твою царскую высокую руку новую землю»14.

Местные даурские феодалы вначале отказывались подчиниться русским землепроходцам, ссылаясь на то, что якобы только что заплатили ясак этому мифическому князю (или хану) Богдою. Однако если и можно говорить о какой-либо зависимости верхних дауров, то только от эвенкийского князя Гантимура. Гантимур указывал: «Жил де он, Гантимур, преж сего в Даурской земле (выделено нами. — Авт.) по великой реке Шилке, а владел де он многими даурскими пашенными людми, а ясак де платили и пашню пахали те даурские люди на него, Гантимура»15. Сам же Гантимур вступил в русское подданство сразу же, как только в Приамурье появились первые русские правительственные отряды, и начал платить ясак с 1651 года^ а до того времени никому ясака не платил16.

26 мая 1650 г. Хабаров, вернувшись в Якутск, представил воеводе Д.А. Францбекову составленный им «князь Лавкаевых городов и земли чертеж», образцы местных хлебов и расспросиые речи жителей, свидетельствующих о богатстве их края. Все эти сведения были немедленно отосланы в Сибирский приказ в Москву. В сопроводительной «отписке» Францбекова в первую очередь подчеркивалось значение новой приобретенной «землицы» как богатой житницы и источника снабжения хлебом населення и городов Восточной Сибири. В связи с этим указывалось и на близость Даурни к Якутску и удобство сообщения между ними.

После 9 июля 1650 г. Е.П. Хабаров, назначенный уже приказным человеком новой Даурской «землицы», с отрядом в 138 человек снова двинулся на Амур, под городок князя Ал базы, ставший с этого времени главным укрепленным пунктом русских землепроходцев на Амуре.

Уже в течение зимы отдельные роды дауров добровольно приняли русское подданство и регулярно приносили в Албазин ясак. В счет ясака было собрано 166 соболей и одна шуба. Этот ясак и донесение («отписку»), в котором Хабаров сообщал, что князья Лавкай, Шил- гиней и Албаза обещали быть под государевой высокой рукой, что ему на Амуре нужны боеприпасы и подкрепления, 25 марта 1651 г. были отправлены в Якутск.

2 июня 1651 г., «поделав суды большие и малые», Хабаров вновь двинулся по Амуру. Казаки проплыли Дасаулов городок и к вечеру достигли Гуйгударова городка — «тройного», состоявшего из трех городков-крепостей. Через толмачей Хабаров призвал местных дау- ров к послушанию и покорности русскому царю, сдаться «без драки» и давать государю ясак «по своей мочи», за что тот повелит «вас оберегать от иных орд, кто вам силен». Местные даурские князья отказались дать ясак, ссылаясь на то, что они якобы заплатили дань богдойскому царю Шамшахану17. Утверждение это было, однако, лишь уловкой, при помощи которой даурские феодалы стремились уклониться от уплаты ясака русским землепроходцам.

Здесь, в Гуйгударовом городке, 5-6 нюня 1651 г. произошло знаменательное событие в истории русско-маньчжурских отношений: первая встреча Е.П, Хабарова с «богдойскими людьми».

Эта первая встреча русской и маньчжурской сторон имела мирный характер. Хабаров сообщает, что как люди действительно посторонние на Амуре маньчжуры полностью устранились от вмешательства в конфликт, то есть отказались сделать, казалось бы, совершенно логичный в таких обстоятельствах шаг и защитить своих «данников».

Е.П. Хабаров «тому богдойскому мужику честь воздал и подарки государевы давал и отпустил ево, богдойскова мужика, честно в свою Богдойскую землю»18. Однако можно предполагать, что предводитель русских землепроходцев допустил известную недооценку самого факта появления маньчжуров на Амуре, в Гуйгударовом городке. Известный русский китаевед B.C. Мясников обоснованно считает, что это был передовой разведывательный отряд, засланный на Амур маньчжурским правительством, задачей которого было получить наиболее точные сведения о русских, появившихся в Приамурье19.

Для «постоянья и утвержденья» вновь приобретенных земель и новых ясачных подданных землепроходцы приняли решение освободить всех захваченных даурских пленных без какого-либо выкупа «и велели им жить без боязни, и они жили в тех своих улусах у города с нами за един человек, и корм нам привозили и они к нам в город ходили беспрестанно, и мы к ним тож ходили»20.

Советский историк П.Т. Яковлева совершенно справедливо заметила: «Исторически неверно сводить весь сложный процесс русской колонизации Забайкалья и Приамурья только к факту захвата, отмечать только насильственную сторону процесса присоединения Даурии к России»21.

В землях ачанов Хабаровым был поставлен Ачанский острог. Ачаны привезли казакам ясак в 7 сороков (280 штук) соболей. Рано утром 24 марта 1652 г. здесь на казаков было совершено неожиданное нападение двухтысячного маньчжурского войска под командованием Хайсэ (Исинея). Оно выступило из Нингуты в конце января 1652

года, шло до Ачанского острога около трех месяцев и при нападении на казаков было ими полностью разгромлено22.

Поражение это значительно подрывало маньчжурское влияние на северо-востоке, а на Амуре получило широчайший резонанс. Ничего подобного ранее в истории взаимоотношений маньчжуров с населением района к северу от их домена никогда не происходило, и можно предположить, что получение известия о таком поражении в маньчжурской столице вызвало нечто вроде шока.

Цинским двором было принято решение о реванше, то есть, по существу, о продолжении агрессии в Приамурье, а непосредственным актом правительства в ответ на поражение маньчжурского отряда, засланного на Амур, было жестокое наказание его командующих. Запись об этом наказании в маньчжурском источнике «Шилу» является самым первым известным свидетельством в цин- ских источниках о взаимоотношениях с русскими и таким образом открывает хронологию официальной цинской версии маньчжурорусских отношений в XVII веке. Приведем ее:

«[Ранее] чжангинь Хайсэ, поставленный на охрану Нингуты, послал бушэн-и-чжана Сифу и других, которые во главе войска отправились на Хэйлунцян 1Амур] и имели сражение с русскими, но потерпели поражение. Хайсэ был приговорен к смерти, а Сифу лишен своих чинов и сечен 100 ударами плети. Однако ему было приказано по-прежнему оставаться в Нингуте»23.

Обратим внимание на то важное обстоятельство, что в этом первом цинском документе о взаимоотношениях с русскими не содержится абсолютно никаких упоминаний о «вторжении» русских на «территорию Цинской империи» — ничего того, что явилось бы объяснением нападения на русский отряд; нет ни слова о каком- то «особом» характере взаимоотношений маньчжуров с местным населением, которое они хотели бы таким образом «защитить». Нет вообще каких-либо объяснений причин, по которым маньчжурами была предпринята эта военная акция.

Уже к этому времени, то есть к зиме 1651/52 года, совершенно четко обозначилась тенденция к добровольному подчинению местного даурского населения на Амуре Русскому государству.

Московское правительство, получив известие о присоединении Приамурья к России, решило наградить Хабарова и служилых людей. Одновременно было принято решение о посылке в помощь им 3-тысячного войска. Для выдачи наград и подготовки на месте всего необходимого для этого войска сюда с воеводскими полномочиями был послан московский дворянин Д.И. Зиновьев. Встретившись с Хабаровым у устья Зеи в августе 1653 года, Д. Зиновьев раздал землепроходцам царские награды: Хабарову — золотую медаль, служилым людям — 200 новгородок, охочим людям — 700 московок. Все 320 участников походов Е.П. Хабарова получили награды.

Зиновьев потребовал у землепроходцев полного подчинения себе как представителю центральной власти. Казакам он приказал заниматься земледелием, строить в крае остроги. Главная задача, поставленная в Москве перед Зиновьевым, заключалась в «подлинном разведывании» про Даурскую землю. Он должен был узнать о наличии в ней золота и серебряной руды, происхождении «всяких узорчатых товаров»; все полученные им из разных источников сведения «написать порознь по статьям», а также «самому разсмотрети про все подлинно».

Особо, как и во многих других указах того периода, ставилась задача собрать сведения про Китайское государство: насколько далеко лежит оно от Даурской земли, каков к нему путь —• «степью ли, горами или водою». Не довольствуясь столь тщательным сбором широкого круга сведений о Даурии и сопредельных территориях на месте, московское правительство предписало Зиновьеву привезти с собой в Москву самого Е.П, Хабарова и даурских аманатов. Новым приказным человеком на Амуре был назначен служилый человек О, Степанов-Кузнец.

В отечественной исторической литературе (работах АЛ. Нароч- ницкого, В.А. Александрова, B.C. Мясникова, Л.И. Алексеева, П.Т. Яковлевой, Г.В. Мелихова и др.) высказано совершенно единодушное мнение о том, что в результате похода Е.П. Хабарова весь Амур до самого устья был присоединен к Русскому государству. Сведения, приводимые источниками, полностью подтверждают этот вывод. Сам Е.П. Хабаров, упоминая о своих заслугах, с полным основанием заявлял: «Я, холоп твой, тебе, государь, служил и кровь за тебя... проливал и иноземцев под твою царскую высокую руку подводил, и ясачный сбор собирал, и тебе... казну собрали и прибыль учинили и четыре земли привели: Даурскую, Дючерскую, Нат- цкую да Гиляцкую под твою государеву высокую руку»24.

Приведение всего амурского населения в российское подданство, включение его в состав такого крупного многонационального государства, каким уже являлось в этот период Русское государство, имело огромное прогрессивное значение.

Крупные выгоды, получаемые бухарскими купцами от торговли с Китаем, привлекли внимание русского правительства. Было принято решение об организации и отправлении в Китай и русских торговых караванов. Руководство этим делом было поручено находившемуся в Тобольске московскому дворянину Ф.И. Байкову. Первый торговый караван был отправлен во главе со служилым татарином П. Ярыж- киным и торговым бухарцем С. Аблиным. Караван прибыл в Пекин в начале лета 1654 года и пробыл здесь почти год. Летом же 1654 года в Москве было принято решение о посылке в Пекин самого Ф.И. Байкова — уже в качестве официального посла Русского государства.

Целями посольства было установление официальных торговых и дипломатических отношений с Китайским царством, о котором к этому времени в Москве уже были получены сведения как об одном из крупных восточных государств. Наказ послу25, как писал B.C. Мясников, «четко выражал непреклонную волю русского правительства вести дипломатические отношения с великими восточными империями на равных основаниях и отражал замечательную гибкость реальных оценок московской дипломатии»26. Он не содержал никакой связи с амурскими событиями и даже самого упоминания о Приамурье. Посольство пробыло в пути около двух лет.

Между тем в регионе происходили следующие важные события.

Преемник Е.П. Хабарова Онуфрий Степанов со своим отрядом в течение весны и лета 1653-1657 годов совершал регулярные плавания по Амуру, Сунгари и Уссури, систематически собирая ясак с местного дючерского населения и обеспечивая себя хлебными припасами.

В своем отчете в Якутск от августа 1654 года Степанов сообщал о том, что порученное ему по наказу Д.И. Зиновьева строительство острожков в Даурии сделалось невозможным из-за активизации маньчжурами нападений на казачьи партии.

Наибольший же интерес в этой «отписке» Степанова представляет его сообщение о том, что к августу 1654 года маньчжуры осуществили свой первый насильственный сгон верхнеамурского населения в пределы собственно современного Северо-Восточного Китая, на Наун (реку Нонни), полностью разрушив таким образом систему даурско-дючерского земледелия в районе. С той поры район верхнего Амура стал испытывать недостаток в хлебных припасах.

Наступление весны нового, 1655 года ознаменовалось для землепроходцев, зимовавших в Усть-Комарском остроге, событиями весьма драматическими. 13 марта 1655 г. к Усть-Комарскому острогу снова подступило великолепно вооруженное 10-тысячное маньчжурское войско, командовал которым Мингардари, военный министр Цинской империи, специально посланный из Пекина на Амур. 24

марта маньчжурские войска начали «навальный» приступ Ко- марского острога со всех четырех сторон, отрезали осажденных от реки (но на этот случай в городке был вырыт колодец) и изрубили стоявшие у причалов казацкие суда и струги. И все-таки, вынужденные отступить от города, маньчжуры еще около 15 дней (вплоть до 4

апреля) непрерывно, днем и ночью, били по острогу из пушек, выпустив в общей сложности 350 ядер, проводили ночные приступы со своими осадными щитами. Но и это не помогло, пришлось поспешно отступить прочь от острога, бросив снаряжение и боеприпасы.

Так, второе крупное нападение маньчжурских войск, на этот раз на русский Усть-Комарский острог, тоже потерпело полное фиаско. В 1655 году О. Степанов собрал ясак с улусов нивхов (гиляков), находившихся и на острове Сахалин. Нивхское население Сахалина тоже было в этот период частично объя сачено русскими землепроходцами и считалось подданным Русского государства. В 1656 году на Амуре и в низовьях Сунгари тех дючеров, с которых О, Степанов в прошлом, 1655 году собрал ясак, уже «не объявилося», «а объявилось дючерских людей на Амуре немного». Эти «немногие дючерские люди», «остальцы», сообщали Степанову, что-де их, «иноземцов дючерских людей, богдойский царь велел свести с великия реки Амура и снизу Шингалу-реки в свою Богдой- скую землю на Кургу-реку (реку Муданьцзян. — Авт.), а вверх по Шингалу-реке житья их и юрты богдойского царя князец Сергудай сожег и до конца разорил»27.

Так маньчжуры осуществили насильственный сгон дючерского населения и с Амура, и с низовьев Сунгари, опустошив эту страну.

В целом это была обычная военная практика китайцев и маньчжуров по отношению к чужой или ничейной территории. Подобные действия маньчжурских властей нельзя определить иначе, как ясно выраженное фактическое признание территории бассейна нижней Сунгари и Приамурья как не принадлежавшей Цинам, чужой для маньчжуров, на которой они только пытались остановить русских.

В период 1653-1654 годов в качестве первого практического шага по созданию в южной части Северо-Восточного Китая сплошной черты сильных пограничных укреплений на подлинных владениях маньчжуро-цинов был построен западный сектор границы «земель Мукдена» с Монголией — линия так называемого Ивового палисада от Шаньхайгуаня до заставы Вэйюаньпу.

Строительство Ивового палисада отражало прежде всего отмеченные выше опасения цинских феодалов за общую незащищенность границ империи на северо-востоке с учетом близости русских в Приамурье к цинскому домену в Центральной и Южной Маньчжурии и военных неудач, которые терпела империя Цин в своей агрессии в Приамурье28.

Такова была обстановка к моменту прибытия в Пекин посольства Ф.И. Байкова (3 марта 1656 г.), и она также во многом определила неуспех его миссии.

В русской научной литературе высказаны различные точки зрения относительно миссии русского посла- Одни считают причиной ее неудачи отказ от выполнения унизительного церемониала на приеме у богдыхана29, другие — соперничество Цинской империи и русского правительства30, слабость внутриполитического положения маньчжуров в Китае, весь юг которого был охвачен в это время пламенем антиманьчжурской борьбы31. Исследователь Л.И. Думан приходит к выводу, что «нельзя выделять ту или иную из отмеченных выше причин, все они в совокупности обусловили неудачу Ф.И. Байкова», равно как и цинская политика внешней изоляции страны32.

Как было показано в связи с Хайсэ, по наиболее ранним, первым сведениям цинских источников, присоединение Приамурья к России отнюдь не означало вторжения в какие-то границы Цинской империи, об этом в цинских документах не упоминалось ни словом.

Это и понятно: и после утверждения русской власти в Приамурье между владениями обоих государств — Цинской империи и России — лежало огромное ничейное пространство, не занятое и не освоенное ни той, ни другой стороной”.

Цитировавшийся документ является бесспорным свидетельством того, что на этом, первом, этапе маньчжуро-цинские правители отнюдь не считали Приамурье территорией Цинской империи, а его жители не являлись ее данниками. Первая цитировавшаяся выше запись маньчжурского источника о военных действиях против русских еще не была фальсифицирована позднейшей цинской пропагандистской версией о том, что район Приамурья будто бы составлял часть территории Цинской империи, а русские якобы «вторглись в ее пределы».

Но в 1656 году эта новая версия о «вторжении» русских стала навязываться Ф.И. Байкову в следующей формулировке: как это он «прислан от великого государя в послех, а з другую де сторону ево ж, китайского царя, земли великого государя люди воюют?» Уже в совершенно категорической форме утверждалось, что русские «воюют» земли, якобы принадлежащие маньчжурской династии. Русская дипломатия, к сожалению, не сумела сразу отмести эту версию34.

Действия землепроходцев на Амуре были одобрены Москвой, и здесь было принято решение о назначении енисейского воеводы А.Ф. Пашкова на воеводство «на Амур-реку в Китайской и Даурской землях», то есть создании правительством на территории Приамурья и Приморья (Даурии) отдельного Даурского воеводства с подчинением ему всех казачьих партий, действовавших в этот период на Шилке, Аргуни, Амуре и их притоках, и всех русских острогов, построенных землепроходцами на Верхнем, Среднем и Нижнем Амуре.

Новому даурскому воеводе предлагалась весьма подробно разработанная и обдуманная во всех деталях система действий — дипломатических по своей сути. Такая же линия дипломатических переговоров предписывалась и в отношении всех «иных таких же государств», о которых станет известно А. Пашкову. Дальновидность и дипломатическая осторожность чиновных людей Сибирского приказа, составителей «наказной памяти» А. Пашкову, проявились также в следующей формулировке этого документа: «А посылать ему, Афанасью, от себя к богдойскому Андрикану и к никанскому царем или в иные земли посланцов, и с ними приказывать о всем словом, а письма им от себя не давати и ни х кому с ними письма ни о чем не посылати». Даурскому воеводе предписывалось подробнейшим образом докладывать обо всех сведениях, полученных от миссий и посланцев, в Москву. Особо подчеркивалась важность отправки из Даурии в Москву регулярной информации о положении дел на месте и в «иных государствах», «разведывая подлинно, чтоб государю про тамошние про всякия сибирския даурския дела и про вести было ведомо». Это свидетельство представляет несомненный интерес: Москва всемерно стремилась быть в курсе всех событий, происходивших на этой далекой окраине Русского государства — в новой Даурской «землице»35.

30 июня (10 июля) 1658 г, маньчжурская флотилия из засады напала на поднимавшиеся вверх по Амуру суда О. Степанова в Корче- евской луке на Амуре, ниже устья Сунгари. В этом бою, при огромном превосходстве сил маньчжуров, землепроходцы потерпели тяжелое поражение. Японский историк К. Ёсида смакует подробности сражения и разгрома русского отряда36. Однако его версия о «полном разгроме» русских, мягко говоря, неточна. Незадолго до этого неудачного боя с маньчжурами отряд О. Степанова разделился фактически почти на две равные половины, из которых отряд К. Иванова не пострадал совершенно. Далее, 95 человек из основного отряда в этом неравном бою сумели отстоять одно казенное судно и уплыли на нем к устью Амура. Спаслось и немалое число казаков, которые «с судов разбежались с Амура-реки и з берегу врознь».

Таким образом, вопреки мнению К. Ёсиды, и после трагических событий 1658 года на Амуре оставались значительные силы русских землепроходцев, продолжавших свою обычную практическую деятельность: сбор ясака с дючеров и нивхов в низовьях Амура, на Зее и в других местах, строительство острогов.

Без учета этих фактов невозможно объяснить, почему поступление ясака с Амура московскому правительству не только не прекратилось после июня 1658 года, но и продолжалось во все возрастающих масштабах37.

Восстановление в 1665 году отрядом Н. Черниговского Албазин- ского острога, ставшего форпостом освоения русскими края, означало значительное укрепление положения русского населения в Приамурье. Для возвращения ясачных, допустивших «шатость» в уплате ясака, и привлечения новых ясачных подданных активно предпринимались плавания казачьих партий вверх и вниз по Амуру и всем его притокам.

Но цинские власти к этому времени уже отказались от открытого вмешательства в освоение русскими Приамурья. Открытых боевых действий в Приамурье в последующий период 1665-1683 годов, то есть в течение почти 18 лет, уже не происходило.

Чем же можно объяснить такую разительную перемену в прежней цинской политике непрестанных вылазок на Амур, завязывания здесь боев с русскими отрядами и пр.?

Мы выявили редкий красноречивый документ, который ясно свидетельствует, что такое изменение политики Цинов действительно имело место; официальное признание этого факта произошло осенью 1669 года.

«Осенью 8 года Канси (1669 г. — Авт.) русские вновь явились, чтобы захватывать. При дворе обсуждался [вопрос], следует ли напасть на них, когда река [Амур] замерзнет и они таким образом не смогут вернуться домой. Но его величество, несмотря на такие соображения, отклонил это предложение на том основании, что такие военные действия могут принести страдания местным народам (разрядка наша.— Авт.)»ъ%. Оставим в стороне версию о нежелании Цинов принести страдания местному населению. Подлинные причины, безусловно, заключались в другом, а именно: поскольку русские прочно закрепили за собой край, цинское правительство считало необходимым перейти к иным методам борьбы за Амур, нежели эпизодические военные экспедиции в этот район. Цины вынуждены были поменять тактику. Перед маньчжуро-цинским правительством встала задача обеспечения определенного периода передышки в борьбе за Амур, и ее была призвана выполнить новая, так называемая мирная, дипломатия Канси. Но в действительности цинская дипломатия этого периода отнюдь не была 'мирной, а также носила не межгосударственный, а сугубо местный характер. Эти ее черты вытекали из сути экспансионистской маньчжурской политики в отношении Амура и обусловленной для Цинов в этот период необходимости попытаться всемерно усыпить бдительность местных русских властей, которых оно прежде даже не признавало.

Несмотря на узкие, ограниченные рамки, значение этих дипломатических акций, сменивших пальбу маньчжурских пушек на Амуре, чрезвычайно велико. Эти действия свидетельствовали об официальном признании цинской стороной русской власти в Приамурье и ее местной администрации, прежде всего признании района Приамурья принадлежащим Русскому государству.

Основными факторами, обусловившими переход к новой маньчжурской политике, были чрезвычайная слабость хозяйственной базы Цинов к началу 70-х годов в Центральной и Южной Маньчжурии, полная неосвоенность северных, западных и восточных районов края, общая неподготовленность к крупномасштабной агрессии против Русского государства из-за резкого осложнения внутреннего положения в Китае.

Весьма длительный период такой мирной передышки сопровождался высокой хозяйственной и дипломатической активностью каждой из сторон. Начало ей положило цинское правительство, однако русская сторона, перехватив инициативу, воспользовалась обстоятельствами лучше и шире. Для нее передышка означала прекращение маньчжурских военных нападений: обеспечивала большую свободу действий в исследовании края, облегчение его заселения и . хозяйственного освоения. Действительно, период 1670-1684 годов был временем наиболее активного освоения не только района Алба- зина по Амуру, но и его левых притоков, в том числе Зеи, Бурей, Амгуни и морского побережья. Русские в этот период не только обживали Приамурье, но и продолжали активные поиски контактов с цинским двором, с тем чтобы наладить дипломатические отношения, торговлю и мирными средствами решать возникавшие проблемы.

Маньчжурские феодалы, в свою очередь, предпринимали значительные усилия для ознакомления, присоединения к Динской империи и освоения территорий на северо-востоке по периметру своих вотчинных земель и дальнейшего укрепления границ этих земель. Они организовали ряд экспедиций в эти края, создали здесь новые опорные пункты на Сунгари. Маньчжуры развернули активную дипломатию, одной из целей которой была, в частности, попытка убедить русские местные власти в Приамурье прекратить дальнейшее активное подчинение Русскому государству племен и народностей, проживающих по рекам Зее, Сунгари и Уссури.

Ключевым моментом мирной инициативы Канси 'С самого ее начала явилось выдвижение заведомо неприемлемых для русской стороны требований и условий. Поэтому эти действия отнюдь не следует считать мирными и инициативой, служившей установлению нормальных двусторонних межгосударственных связей России и Китая, делу укрепления мира на Дальнем Востоке.

Непосредственную возможность для начала (а затем и для всемерного затягивания) переговоров с русскими предоставили Канси события 1667 года: уход от маньчжуров князя Гантимура и других трех крупных вождей местных племен и родов, которым маньчжуры в свое время, чтобы удержать их в сфере своего влияния, пожаловали высокие военные чины. Вопрос о Гантимуре, требования Цинов о его вьщаче маньчжурам стали постоянным сюжетом дипломатии двух стран с этого времени и вплоть до Нерчинского договора 1689 года.

Помимо согласия на ведение караванной торговли русской стороной в Пекине внешнеполитическая активность цинского правительства выразилась в установлении прямых контактов с местной русской администрацией в Приамурье, в прибытии в Нерчинск нескольких официальных и неофициальных цинских миссий, в приглашении в Пекин русского посольства. Все эти действительно необычные прежде для маньчжуро-цинской стороны дипломатические усилия в 1669-1671 годах были связаны с деятельностью «лутче- го человека» богдойского князца Мэнъэдэ на Сунгари — Шараддая, действовавшего в качестве личного представителя (!) императора Канси; в последующий период активность эта была связана с самим Мэнъэдэ.

В первый раз миссия Шаралдая была снаряжена под видом купцов и приехала в Нерчинск 10 декабря 1669 г.39 — официально для ведения торговли. Объявленной уже позднее целью приезда явились принесение жалобы на действия албазинских казаков, только что совершивших походы вниз по Амуру на дауров и дючеров, и заявление протеста русским властям. Документ, сообщающий о приезде Шаралдая, содержит упоминания об этих походах: «В прошлом де во 177 году (1668 г. — Авт.) июня во 2 числа посылал де он, Ми- кифорко (Черниговский), из Олбазинского острогу олбазинских служилых людей 60 человек вниз по Амуру-реке в поход на даурских и на чючерских людей, а он де, Микифорко, оставался в остроге с небольшими людьми».

Нерчинский воевода Д.Д. Аршинский в своей «отписке» в Сибирский приказ докладывал: «Я, холоп ваш, великих государей, по вашему, великих государей, указу писал в Олбазинский к Микифорку Черниговскому, и в походы ходить не велел, и чтоб они промеж землями ссоры не чинили»40. Желая установления наконец действительно добрых межгосударственных отношений, нерчинский воевода переслал в Албазин указание воздержаться от дальнейших походов в это ничейное пространство, чтобы не тревожить цинское правительство.

Второй визит Шаралдая состоялся 15 апреля 1670 г. Д.Д. Аршинский сообщал, что в этот день в Нерчинск с Шингалу-реки (с Сунгари) прибыли посланцы от богдойского царя — Шаралдай с тремя товарищами и девятью торговыми людьми и кашеварами. Шаралдай, на этот раз уже в качестве официального посланника императора Канси, привез с собой лист непосредственно «от богдойского царя»41.

В листе КанСи говорилось, что после описанного выше первого визита Шаралдая в Нерчинск, где его приняли с честью, он был отослан с донесением о положении русских в Пекин к самому «бог- донскому царю» — Канси. Для чиновника столь низкого ранга, каким являлся Шаралдай, это было совершенно необычайной честью. Здесь важно отметить, что император лично расспрашивал Шаралдая про Гантимура: «Прежде ли де платил великому государю (русскому царю. — Авт.) ясак или мне? А про то де я, — говорил Канси, — допряма не знаю, кому он платил преже»42.

Обращает на себя внимание и следующее важное обстоятельство: лист Канси содержит ясное признание, что цинский император к этому периоду уже твердо знал, что сидящие в Нерчинском остроге и Албазине казаки — люди «великого государя» и что Гантимур «ноне де... платит великому государю ясак в Нерчинском остроге у казаков»43.

Спустя шесть лет, в 1676 году, снова было заявлено, что маньчжуры якобы «не знали», что казаки являются подданными Русского государства. Такие ссылки на мнимое «незнание» являлись обычной практикой цинской дипломатии XVII века. Мы подчеркиваем тот существенный момент, что, уже зная в 1670 году, по его собственным словам, об этих фактах, Канси продолжал вынашивать агрессивные замыслы против русских землепроходцев, а значит — и против Русского государства.

Вопреки признаваемым им самим фактам о том, чьим подданным был Гантимур, Канси, тем не менее, выдвинул официальное требование о его выдаче цинским властям.

В заключение листа говорилось о приглашении прибыть в Пекин русскому послу, которому был заранее обещан самый хороший прием, Такое приглашение с цинской стороны последовало впервые. Нерчинский воевода немедленно воспользовался этим случаем, чтобы направить в Пекин казачьего десятника Игнатия Милованова.

Таким образом, призывая к дружбе между двумя государствами, Канси выдвигал неприемлемое для русской стороны условие: «вернуть» маньчжурам Гантимура — русского ясачного подданного, перешедшего на русскую сторону еще в 1651 году.

Наконец, следует отметить и то обстоятельство, что и в период своих «мирных инициатив» Канси продолжал угрожать русским войной и разорением. Приглашение к мирным переговорам и параллельно наращивание военных усилий — вот подлинный характер «мирных инициатив» императора Канси.

В последующем стратегические соображения и опасения, что русские могут стать потенциальными союзниками ойратского хана Галдана, оказали решающее воздействие на основное направление политики Канси. Под влиянием развития ситуации в Монголии (неудачного для Цинской империи противоборства с Ойратским ханством) Канси вскоре сменил тактику. Он прекратил толковать о мире, взяв курс на более действенное, по его мнению, военное решение амурской проблемы44. Основанием для такого поворота послужили полученные Цинами в ходе «мирной дипломатии» 60- 70-х годов сведения о чрезвычайной малочисленности русских.

В действительности только русская сторона проявляла подлинную заинтересованность в налаживании добрососедских отношений с Цинской империей. Русское государство в этот период направило в Цинскую империю крупную торговую миссию Сеиткула Аблина (1666-1669 гг.), дважды «ласково» принимало цинских посланцев Шараддая «со товарищи» и вело с ними переговоры, осуществляло активную деловую переписку с цинским правительством, организовало миссию в Пекин Игнатия Милованова.

Перехватывая инициативу из рук Шаралдая, нерчинский воевода Д.Д. Аршинский отправил в Пекин дипломатическую миссию во главе с казачьим десятником И. Миловановым. В «наказной памяти», содержание которой посланец должен был сообщить Канси, цин- скому императору предлагалось... перейти в подданство московского царя, после чего царь «учнет богдокана жаловать и держать в своем царьском милостивом призрении и от недругов ево в оборони и в защищение»45. Кроме того, в «наказе» были пункты о Гантимуре с отказом в его выдаче и об албазинских казаках, возлагавших вину за столкновение на дауров и дючеров. И. Милованов и его свита встретили в Пекине беспрецедентный прием и получили аудиенцию у самого Канси. 15-летний цинский император угощал их чаем, целый час молча и неотрывно рассматривал русских посланцев, затем спросил каждого, сколько кому лет. Канси направил в Москву свой лист о желании цинской стороной посольских и торговых связей с Россией и со стереотипными обвинениями в адрес албазин- ских казаков; перевод его имеет много неясностей. B.C. Мясников приходит к выводу, что смысл визита И. Милованова в китайскую столицу был умышленно искажен цинскими дипломатами46.

После посылки Ф.И. Байкова в Цинскую империю вторая попытка Москвы установить нормальные отношения со своим восточным соседом относится к 1673-1676 годам и была связана с полномочным посольством дипломата и переводчика Посольского приказа Н.Г. Спафария, Главными целями и задачами посольства Спафария были: 1) установление с Цинской империей постоянных дипломатических (в том числе обмен посольствами) и торговых отношений, отсутствовавших, несмотря на более чем 20-летнюю историю взаимных контактов; 2) сбор сведений о Китае47. Вопросы церемониала и титулатуры также занимали большое место. В «наказе»48 Спафа- рию, как и Байкову, также не затрагивался вопрос о столкновениях на Амуре и, вопреки мнению исследователя В.А, Александрова49, какие-либо пограничные вопросы. Посольство прибыло в Пекин в чрезвычайно тяжелый для цинского двора момент: в стране вспыхнуло мощное антиманьчжурское восстание (1673-1681 гг.) во главе с У Саньгуем, охватившее весь Юго-Западный Китай (30 лет назад У Саньгуй способствовал захвату маньчжурами Пекина). В самой столице был поднят мятеж, жестоко подавленный властями, после чего в городе начались жестокие репрессии.

После длительных и тяжелых переговоров — формально из-за фактического отказа русского правительства вернуть Гантимура, а также невыполнения послом требуемого цинскими чиновниками церемониала, его отказа принять императорскую грамоту по этому церемониалу — посольство Спафария также не достигло желаемых целей. Главными причинами явились неустойчивая внутриполитическая обстановка в империи, отсутствие у цинского правительства желания поддерживать отношения с Русским государством на началах дипломатического равенства; не было оно заинтересовано и в развитии торговых связей. Император Канси и его окружение вынашивали замыслы насильственного удаления русских из Приамурья; развитие с Россией отношений добрососедства и сотрудничества в его планы не входило. Не добившись успеха, посольство Спафария выехало, а по сути было выслано, из Пекина 1 сентября 1676 г.

Отношения России и Цинской империи носили противоречивый характер. Активная дипломатия русской стороны, стремившейся к установлению нормальных дипломатических и торговых отношений между двумя государствами на основах равенства, столкнулась с консервативным стремлением Цинов воспрепятствовать этому, придать отношениям с Россией «даннический» характер50, Цины, считая себя сильной стороной, не были заинтересованы в дипломатии, они делали упор на военное решение всех возникавших проблем, на язык ультиматумов, на подавление своего «упорствовавшего» оппонента. В таких условиях, конечно, русские посольства к пекинскому двору были обречены на неудачу.

В то же время неоспоримые успехи русского населения в энергичном сельскохозяйственном освоении Амура создавали прочную основу для дальнейшего распространения русских людей на северные притоки этой реки — на Зею, Селемджу, Бурею и Амгунь. Именно здесь, в этом районе, произошла смычка казачьих партий и отрядов, посылавшихся властями из двух центров освоения Восточного Приамурья и Приморья: из Апбазина (Нерчинский уезд) и Удского острога, подчиненного Якутску, и объединение их совместных усилий.

Главной функцией новой зейской администрации был «сбор ясака великому государю» и пересылка его в Албазин для отправления в Москву. Важным моментом здесь являлись протокольные отношения нового приказчика (И. Милованова) с ясачным населением. При приезде «ясашных иноземцов» в зейские и селемджинские остроги И. Милованову надлежало быть «в цветном платье» и объявлять им великого государя милостивое жалованное слово, чтобы местные жители надеялись на государеву милость, жили в тишине и спокойствии и призывали своих неясачных соплеменников н соседние народности в русское подданство, приглашая их приезжать в местные русские остроги. Милованов должен был обещать ясачному населению защиту ратными людьми Русского государства от «немирных иноземцов» — их соседей, не являвшихся русскими подданными. Мы хотим обратить в этой связи особое внимание на содержавшееся в правительственном «наказе» строгое указание с этими немирными землицами, и в особенности с Богдойской (с маньчжурской Цинской империей), «задору никакого не вчинять ни которыми меры». За нарушение этого пункта «наказа» предусматривалось самое суровое наказание, Это свидетельствует, что в Москве придавали большое значение сохранению нормальных, добрососедских отношений с Цинской империей.

В 1681 году нерчинский воевода Ф.Д. Воейков получил из Москвы грамоту, где была поставлена задача: разведать Аргунские места — могут ли там быть устроены пашни и на сколько крестьян, — о чем предписывалось составить подробную роспись и сообщить все эти сведения в Москву. В документе строго наказывалось ссор с соседними землями не чинить, в новом Аргунском остроге брать ясак с местного населения ласкою; говорить новым подданным государево милостивое слово, то есть напоминались те основные и неизменные принципы, которые всегда подчеркивало московское правительство в привлечении новых контингентов местного населения в подданство Русского государства.

В конце 1682 года произошло важное событие в истории Апба- зина. Он был выделен из состава Нерчинского уезда в качестве административного центра нового самостоятельного Албазинского уезда. Все восточносибирские уезды — Якутский, Иркутский, Илимский, Нерчинский и Албазинский — объединялись в Енисейский разряд, во главе которого был поставлен князь К.О. Щербатов. Впервые исследователь В.А. Александров очень точно об этом написал: «Выделение Албазина из состава Нерчинского уезда и образование отдельного Албазинского уезда, охватывавшего территорию собственно Приамурья, было демонстративно политическим актом, которым правительство подчеркивало незыблемость присутствия на Амуре русской администрации, по своим правам ничем не уступавшей воеводам других сибирских уездов»51.

В июле 1683 года казачьей партии, двигавшейся к рекам Быстрая и Амгунь, — отряду Г.С. Мыльника, посланному на замену Г. Фролову, — маньчжуры уже не дали пройти по Амуру. В одном дне пути ниже устья Зеи отряд наткнулся на громадную маньчжурскую военную флотилию, поднимавшуюся вверх по реке. Маньчжуры окружили русские суда. Затем они пригласили Г. Мыльника к себе «хлеба есть» и объявили его и пришедших с ним казаков своими пленниками. Бежать с судов удалось лишь 23 казакам и промышленным людям, но из них несколько человек были захвачены конными маньчжурскими отрядами, сопровождавшими флотилию по суше.

События 27 июля 1683 г. знаменовали собой переход маньчжуро- цинов к новому этапу — к открытой вооруженной агрессии в Приамурье.

1685-1686 годы дают еще один яркий пример «пограничной дипломатии» того времени в русско-китайских отношениях. Годом раньше приказчиком в Удском остроге стал пятидесятник Андрей Амосов. Он направил отсюда «на Амурские покати, на Силимбу- реку» казаков Ивана Томилина и Григория Петрова для призыва ясачных, но изменивших «тунгусов» билярского рода (бирары) возобновить уплату ясака русским властям под своих аманатов (заложников). Однако бирары захватили казаков в плен и повезли на Амур «в город в Зайгу» (Айгунь) и отдали в руки местных маньчжурских властей.

Те заявили свои претензии на русских подданных бираров и земли по Селемдже. Русские люди на это с достоинством ответили: «Мы ходим по указу великих государей, с Уди-реки из Уцкого острожку послал нас приказной пятидесятник Андрей Амосов, пришли мы не воровски призывать прежних изменников Билярских тунгусов под аманатов их с ясачным платежем, а п р е ж ь сего те Билярские Тунгусы платили ясак нашим великим государям (разрядка наша. —Авт.)».

Маньчжурские воеводы стали призывать казаков перейти на службу к цинекому императору, пуская в ход различные посулы: «Как де вы служите своим великим государем, так же вы служите нашему богдойскому царю, и наш богдойский царь пожалует вас великим жалованьем и даст вам по две жены и по два холопа с женами». Казаки «им во всем отказали». И говорили им, богдойским воеводам, те речи: «Мы у вас в поиманье; хотя сам богдойский царь велит казнить смертию, и мы своим великим государем изменить не хотим и вашему богдойскому царю не служим». После этого маньчжуры перестали «прельщать» пленных, а заковали их «в ручные и ножные железа и отдали за караулы». В тяжелых условиях зато- чения И. Томилин и Г. Петров провели «пол-четверта месяца» (т. е. три с половиной месяца).

Вместе с тем из Айгуня о посланцах А. Амосова было сообщено в Пекин. Оттуда, как показали казаки, «указ пришел богдойского царя, что отпустить нас назад в Уцкой острожек».

Им вручили для передачи русским властям маньчжурские «три писма на трех листах». Время возвращения казаков в Удский острог источники не отмечают, но здесь они застали уже нового приказчика — Леонтия Трифонова. Он был отпущен из Якутска на службу в Удский острог для ясачного сбору в 1684-1685 годах и прибыл к месту назначения 8 октября 1685 г. на смену А. Амосову; у него принял Удский острог «и казну и служилых людей и аманатов».

В Якутск же Томилин и Петров пришли в 1686 году, где с них 25

июля 1686 г. были сняты подробные расспросные речи перед воеводой М.О. Кровковым. Донесение казаков открывает еще одну страницу местной пограничной дипломатии.

Недатированное письмо А. Амосову из Айгуня от цзянцзюня Саб- су начинается примечательной фразой: «Сперва ваши Русские люди жили на Уде-реке, в нашу землю не ходили...» — таким образом маньчжурские власти признавали район Уды законным российским владением. Затем, однако, следовали стереотипные обвинения во «вторжении». Сабсу стремился подчеркнуть «великодушие» маньчжуров: русских, захваченных на Хамуне, — «я их призвал, ни единого не убил, всех пою и кормлю». Ог удского приказчика Сабсу требовал отпустить бирарских аманатов, причем, впервые в практике русско-цинских отношений, предлагал размен их на якутских служилых людей, которые были взяты на Тугу ре, в Тугурском зимовье. В случае отказа от такого обмена следовала угроза послать маньчжурское войско на Уду и разорить острог.

Как преисполненное достоинства ответное письмо удского приказчика, сына боярского Леонтия Трифонова, так и переданная с И. Миловановым грамота с приглашением цинскому императору вступить в русское подданство являются поразительными документами русско-китайской пограничной дипломатии XVII века.

Представитель местной русской власти в крае обращался к маньчжурам как к неприятелю. Относительно предлагаемого цинскими властями обмена аманатов на пленных и установления рубежей Л. Трифонов, проявляя подлинный государственный подход к делу, отвечал: «Я без указу великих государей и без ведома воеводского сделать такого дела не смею, чтоб мне, Леонтью, отпустить с Уды- реки Билярских аманатов на Амур-реку и розмена и рубеж поставить». Он сообщал, что написал об этом деле своему непосредственному начальнику М.О. Кровкову и переслал ему маньчжурские листы. «И о том обо всем указ великих государей будет на осень, потому что у нас путь водяной, и вы указу великих государей подождите». На маньчжурские угрозы приказчик Удского острога с достоинством ответил: «Ваши ж ясачные люди, Билярского роду тунгусы, похвалятца и приказывали с теми же служилыми людми притти на Удь-реку летом, побить наших ясачных тунгусов; велите им дождатца указу великих государей, чтоб меж нами никакого худа и ссоры не было».

Это свое письмо на Амур к «неприятелским людем в Зайгу город» Л. Трифонов послал с якутскими служилыми людьми — Григорием Ферапонтовым, Ульяном Ивановым и Михайлом Савиным с переводчиком бираром Нюгзей. Ответа на письмо не последовало, а посланцы Л. Трифонова были посажены в Айгуне «в крепь».

Подлинно драматические события происходили тем временем в районе Верхнего Амура. 10 июня 1685 г. маньчжурские военачальники после длительного топтания на месте наконец отдали своей армии приказ подступить под Албазин. Город был совершенно не готов к осаде, он имел незначительные запасы боеприпасов (пороха и свинца), которые кончились в первый же день штурма. Эти обстоятельства и обусловили первоначальный военный успех маньчжурского войска под Апбазином. Однако, разрушив крепость, маньчжуры сразу же отступили от нее — столь поспешно, что даже не уничтожили более 1000 десятин хлеба, посеянного албазинцами весной 1685 года.

Поражают воображение мужество и стойкость русского населения Приамурья в эту годину жесточайших испытаний. Не успел отгреметь гул сражения на Амуре, а уцелевшее албазинекое население — 324 мужчины и 312 женщин и детей — добраться до Нерчинска, как нерчинский воевода И.О. Власов, получив сведения об уходе маньчжуров с Верхнего Амура, приказал гарнизону вернуться обратно в Албазин, дабы «не потерять... Даурской земли, и побежной из Нерчинска славы не учинить». По решению казачьего круга крепость была восстановлена на прежнем месте и на этот раз значительно сильнее укреплена и лучше снабжена боеприпасами. На Верхнем Амуре было восстановлено положение, существовавшее до первой осады Албази на маньчжурами. Попытки маньчжурского войска взять Албазин вторично успеха не имели.

Героическая оборона Албазина навсегда вписана в историю России. На этом историческом этапе мужественное сопротивление защитников Приамурья окончательно поставило заслон дальнейшему распространению экспансии маньчжуро-цинов на север и северо- запад — на территорию Восточной Сибири и Дальнего Востока.

Говоря о последующих переговорах в Нерчинске маньчжурской делегации с посольством Ф.А. Головина, следует прежде всего обратить внимание на то имевшее решающий характер обстоятельство, что переговоры проходили в условиях, когда маньчжуры осуществили вторичное вторжение в глубину территории Албазинского и Нерчинского уездов России и поставили русскую сторону перед фактом вооруженного захвата значительной части этих уездов, то есть в обстановке военной оккупации части русской территории и фактической осады маньчжурами места переговоров — русского города Нерчинска. Необходимо также подчеркнуть то значительное численное превосходство над русской стороной, которое под стенами Нерчинска настойчиво стремились создать и создали Цины. Еще одним важным моментом была отмеченная русскими послами высокая степень готовности маньчжуров к дальнейшей эскалации военных действий против русской стороны в случае ее отказа удовлетворить непомерные территориальные притязания Цинов на всю территорию Приамурья, то есть при неудаче или срыве посольских встреч.

В таких непростых условиях начались русско-цинские переговоры в Нерчинске. В результате этих тяжелых переговоров32 был подписан русско-китайский Нерчинский договор 1689 года, основная территориальная статья которого была согласована в следующем виде (основной латинский текст): «Статья 1-я. Река, называемая Гор- бица, которая расположена близ реки Черной, по-татарски называемой Урум, и впадает в реку Сагалиен-ула, составляет рубеж между обеими империями. Также от вершины скалы или каменной горы, на которой находится исток и начало вышеназванной реки Горбицы, й через вершины той горы до моря, владение империй так разделить, чтобы все земли и реки, малые или большие, которые от южной части той горы впадают в реку Сагалиен-ула, быти под властью Китайской империи, все же земли и реки, которые с другой стороны горы простираются к северной стороне, остаются под властью Российской империи, таким образом, чтобы реки, впадающие в море, и земли, находящиеся в промежутке между рекой Удью и вершиной горы, указанной в качестве рубежа, оставались бы до времени не определенными...

Также река, называемая Аргунь, которая впадает в вышеназванную реку Сагалиен-ула, определяет границы так, что все земли, которые с южной стороны, принадлежат Китайской, а те, которые с северной стороны, — Российской империи»33.

Говоря о характере размежевания между Пинской империей и Россией по Нерчинскому договору 1689 года, следует прежде всего отметить, что этот договор был первым, самым начальным этапом весьма длительного процесса территориального разграничения между двумя странами на Дальнем Востоке и в Центральной Азии, продолжавшегося в общей сложности более 170 лет. Многие российские исследователи Нерчинского договора считают, что он был «навязан России угрозами и предварительной незаконной оккупацией русской территории многочисленными цинскими войсками. На уело- виях договора сказался военный перевес Цинской империи над Рос- сией на Дальнем Востоке в XVII в.». Ф.А. Головин был вынужден уступить Цинской империи часть территорий по левому берегу Амура и правому берегу Аргуни, принадлежавших русским с 40-80-х годов XVII столетия54. Русские историки также справедливо отмечают неопределенность территориальных статей Нерчинского договора, приблизительность и чрезвычайно общий характер намечавшейся им граничной черты» и это фактически привело к тому, что граница в общепринятом смысле не была установлена вовсе, оставаясь на ряде своих важнейших отрезков совершенно условной. В тяжелой обстановке нерчинских переговоров русские дипломаты все же сумели отстоять свое требование об обязательствах цинской стороны не заселять отходившие к Цинской империи русские земли. Это обязательство было подтверждено на посольском съезде специальной торжественной клятвой цинских послов. Таким образом маньчжу- ро-цинская сторона была ограничена в своем суверенитете над территорией, не вошедшей в состав России по Нерчинскому договору, выполняла это свое обязательство и, по существу, лишь превратила Приамурье в пустынную буферную зону между обоими государствами55.

Далее мы видим, что по территориальным статьям Нерчинского договора стороны оставляли на востоке обусловленные ими и примыкающие к морю земли, которые они согласились считать ^разграниченными между двумя странами и подлежавшими разделу между ними только в будущем. Включение русской делегацией в текст Нерчинского договора этого пункта было еще одной большой дипломатической победой русской стороны. Независимо от величины этого неразграниченного пространства, наличие данного пункта позволяло русской стороне в будущем вновь вернуться к переговорам о границах, завершить разграничение между двумя странами на равноправной договорной основе.

Главной причиной, обусловившей основную неясность пункта статьи I о «вершине скалы или каменной горы» Нерчинского договора и огромное количество вариантов его истолкования, является то обстоятельство, что указанный основной географический ориентир — скала или гора, которая якобы тянется до моря, — в действительности отсутствует на любой современной географической карте.

Маньчжурские дипломаты отказались принять проект русских послов от 25 августа 1689 г., предусматривавший установление границы между двумя странами по «первым каменным горам», то есть горной цепи, ближайшей к Верхнему Амуру56. В свою очередь, русская сторона вынудила маньчжуров снять свое нереальное требование о проведении границы в этом районе по так называемому «хребту Носсы» (под ним имелся в виду водораздельный хребет между реками бассейна Амура и бассейна Лены, лежащий более чем в 2СЮ км к северу от истоков Горбицы; возможно, это был современный Становой хребет, но в XVII — первой половине XIX в. он был еще мало изучен). Русские дипломаты упорно стояли на своем: не признавать это требование. В итоге маньчжурские представители заявили: «А которые прежде упомянутые реки и горы, даже до самого Святаго Носу, великие их послы позволяют быти в стороне царского величества, и тем бы вечный мир поставити». Позднее согласие это было дважды подтверждено57.

В русском тексте договора «пограничная» горная цепь названа просто «каменными горами», в латинском — «вершиной скалы или каменной горы», а маньчжурская делегация в своем маньчжурском тексте Нерчинского договора дала этой горной цепи двойное собственное название — «Большой Хинган» и «Хинганский хребет». Отсюда вытекало и разное толкование сторонами этого главного географического ориентира.

Все это обусловило то, что Нерчинекий договор установил только русско-китайскую границу по Аргуни, существующую и поныне. В районе же к северу от Амура какой-либо границы установлено не было.

Русские власти в центре и на местах, особенно в Якутске и Нерчинске, в течение длительного времени не располагая копией текста Нерчинского договора, не имели четкого представления о характере разграничения и территориальных потерях России, о месте граничной черты восточнее устья Горбицы, о размерах и пределах земель, остававшихся неразграниченными на востоке. Все последующее толкование русской стороной территориальных статей Нерчинского договора и сферы его фактического действия носило ошибочный, чрезмерно расширительный в пользу Цинской империи характер. Уяснение русской стороной подлинного содержания нерчинского разграничения продолжалось до начала 50-х годов XIX в.

Впервые официальное задание уточнить направление горной цепи, отходившей от верховьев Горбицы и составлявшей здесь умозрительную границу России с Китаем, и установить пределы нераз- граниченного пространства было поручено Забайкальской экспедиции Н.Г. Ахте (или Агге) (1849-1852 гг.), и эта экспедиция сразу же принесла весьма важные результаты. Выводы, к которым она пришла, положили конец всем прежним ошибочным представлениям русской стороны о разграничении с Китаем в этом районе. Экспедиция пришла к выводу о прохождении намеченной по Нерчинскому договору русско-китайской границы по Буреинскому хребту, что совпадало с интерпретацией расположения границы и маньчжуро- цинскими географами и политиками. А местоположение неразгра- ниченного пространства в целом было определено к востоку от этого горного хребта. Это было отражено на составленной экспедицией орографической карте Амурского края (1853 г,). Другим не менее важным моментом, выявленным Забайкальской экспедицией и также нашедшим свое отражение на этой карте, явился факт проживания к этому времени на большей части территории неразгра- ниченного пространства местного эвенкийского населения, твердо признававшего себя российскими подданными.

Приблизительно в этот же период (1851-1852 гг.) сподвижник крупного исследователя Дальнего Востока Г.И. Невельского Д.И. Орлов пытался отыскать следы русско-китайской «границы» в Тугурском районе, что оказалось, естественно, безуспешным. Как и следовало ожидать, он не обнаружил никаких достоверных признаков этой, никогда не существовавшей здесь, «границы» между двумя странами. В результате трех поездок Д.И. Орлова по краю в указанный выше период он также, самостоятельным путем, установил, что пограничным хребтом, намеченным в этом районе Нерчин- ским договором, являлся именно Буреинский хребет. Вывод Орлова, как видим, повторил выводы, сделанные экспедицией Н.Г. Ахте, Все это позволило Г.И. Невельскому с полным основанием писать губернатору H.H. Муравьеву в 1852 году: «Пограничный вопрос ныне разъясняется, и вековые заблуждения, будто бы Приамурский край составляет китайское владение, начинают рассеиваться»38.

Несмотря на ряд отрицательных моментов и юридическое несовершенство своих территориальных статей, Нерчинский договор имел важное значение для позитивного мирного развития русско- китайских отношений в последующий период.

Он запрещал подданным обеих стран нарушать границы, что предотвращало конфликты и исключало между Китаем и Россией возникновение войны. Договор провозглашал забвение прошлых обид и отказ принимать перебежчиков. Кроме того, договор разрешал подданным обеих стран «по листу» свободно следовать в земли обеих держав и осуществлять здесь торговлю. Это привело к ее бурному развитию в начале XVIII века и постепенно укрепляло отношения доверия между двумя странами. *

* *

Вхождение независимых приамурских народов в состав Русского государства и присоединение к России территорий Приамурья и Приморья произошло в 1643-1651 годах в результате активности нескольких казачьих партий во главе с В.Д. Поярковым и Е.П. Хабаровым. Русское правительство немедленно организовало действенную систему управления своими новыми землями и осуществляло их хозяйственное освоение как части собственной государственной территории, что дало России первичное и реальное правооснование на владение территорией на Дальнем Востоке на вечные времена.

Цине кая дипломатия пыталась оспорить эти права Русского государства. Русская дипломатия во второй половине XVII века стремилась к установлению с Китаем дипломатических и торговых отношений на равноправной основе. Маньчжурские правители Китая, исходя из воспринятой ими китаецентристской концепции, вообще не признавали равноправных отношений с кем-либо из иностранных государств, а внешнюю торговлю, обусловленную принесением «дани», рассматривали лишь как инструмент своего политического воздействия на соседствовавших с Цинской империей «варваров». Неудачи, с которыми чужеземная династия Цин сталкивалась при завоевании Китая, лишь усиливали стремление цинских властей к демонстрации своего мнимого превосходства над русскими «варварами» и их неуступчивость в отношении русских дипломатических и торговых предложений. Русские дипломатические миссии Ф.И. Байкова и Н.Г. Спафария в таких условиях, естественно, не могли увенчаться успехом.

Цинская империя вступила в борьбу с Русским государством за Амур, когда он уже находился в составе России и был прочно включен в сферу ее активного политического, торгово-экономического и культурно-хозяйственного освоения. Маньчжурские войска в 1683 году совершили вооруженное нападение на селения и остроги, находившиеся на территории иностранного государства, защищаемые войсками этого государства, уже зная об их иной государственной принадлежности. Это была открытая вооруженная агрессия против Русского государства.

В результате начатых Цинской империей в Приамурье военных действий имело место насильственное навязывание цинской дипломатией русской стороне переговоров о перераспределении по-маньчжурски территорий на Дальнем Востоке. Первый этап длительного процесса разграничения между Россией и Цинской империей на Дальнем Востоке и в Центральной Азии носил временный и предварительный характер и на большинстве отрезков дальневосточной территории лишь наметил граничную зону между двумя странами в самых общих чертах. Маньчжурская сторона пыталась фальсифицировать и сам текст договора, произвольно изъяв из него важное положение о пространстве, остававшемся нераз- граниченным.

В последующий период стороны по-разному интерпретировали прохождение на участке к северу от Амура «пограничных» горных цепей, рек Горбиц (их было в этом районе две) и других ориентиров.

Огромной заслугой главы русской делегации Ф.А. Головина в весьма сложных условиях нерчинских переговоров стали разработка и формулирование им на заключительной стадии переговоров положения о неразграниченном пространстве. В процессе дальнейших переговоров стороны согласовали между собой основные рубежи и протяженность этого пространства. Сохранение по Нерчинскому договору 1689 года на востоке не- разграниченного пространства оставляло за каждой стороной юридическое право потребовать дальнейшего окончательного размежевания границ двух стран в этом районе, которое и было реализовано русской стороной в 50-х годах XIX в. Нерчинский договор, несмотря на несовершенство его территориальных статей, установил длительный мирный период в русско-китайских отношениях и способствовал их дальнейшему развитию.