Период третий

§ 78.Определить точно время наступления третьего периода довольно трудно; он настал не вдруг, а постепенно. Монархическая власть, призванная на Русь добровольным согласием самого же народа, представляется в течение нескольких столетий одним из элементов общественной жизни.

Но еще рано, а именно благодаря первоначально татарщине, начинается ломка основ народной жизни. Татарщина убивает постепенно самобытную народную жизнь.

С ослаблением татарской власти получает все большее и большее значение монархическая власть; она усиливается, свергает татарское иго и делается самовластною распорядительницею весей Руси.

Самодержавный монархический элемент не есть, как известно, какое-либо аномальное явление. Как естественный продукт известного общественного строя, монархия являлась и является поныне в истории. Но самодержавная власть в России XVII и XVIII столетий имела ту отличительную черту, что она забыла самое общество, его жизнь, его особенности, характер и т. д. У нее является мысль разрушить весь тот строй жизни, который возрос в среде самого народа, и создать новый, по своему плану, по своей мерке. Из всех подобных строителей Русской земли выдвигается Великий Преобразователь России Петр I. Начиная с XVI и, главным образом, в XVII столетии происходит разрушение всего прежнего строя жизни. Общинный быт постепенно исчезает. "Русское общество, говорит г. Беляев, уже и во время Иоанна Грозного было так испорчено предшествовавшею администрациею наместников и волостелей, что многие общины не нашли уже в себе достаточных сил к самоуправлению", но в других, впрочем, самоуправление продолжало существовать весь XVII век. "Самозванщина и междуцарствие еще сильнее (продолжает тот же исследователь) расшатали основы русского общества; общины все более и более отодвигаются на задний план и незаметно теряют право за нравом.

Безгласною массою делается весь русский народ и пребывает в этом состоянии более чем столетие. Низшие слои общества теряют все права и переходят в состояние рабов; понятие личности, а отсюда и права чести, гибнет у них. Петр I уверял в 1722 году мелкое шляхетство, что оно продаст людей врознь, как скотов. "Но народ обращен был в скотов еще в Москве", говорит один исследователь. По словам этого же исследователя, "теряет в это время значение даже слово человек; имя "человек", высокое, по сознанию народа (малороссийское человек - домохозяин), спускается до названия холопа, лакея: общественное название лакеев: "человек, люди"*(323). Пропадают права личности и у высших классов; они перестают считать себя людьми, они гордятся высшим для себя званием "слуг даря"; теряют параллельно с этим они и права своей чести. Вследствие этого, во второй период нашей истории, как мы и постараемся доказать ниже, пропадает та честь, которая существовала в предыдущем периоде: русский человек забывает то свое достоинство, которое ему принадлежит как члену русского общества. Честь переходит в новый период: для низших классов она исчезает почти совершенно, для высших - наступает полное развитие так называемой служебной чести.

§ 79. Материальное уголовное право до XVII в. жило главным образом в обычае; выражалось оно в письменной форме, но большей части кратко, и отдельных указах или как дополнение с судным грамотам, судебникам; в 1640 году происходит первая полная кодификация русского уголовного права: издается знаменитое Уложение царя Алексея Михайловича.

Уложение 1649 года можно поставить в параллель с законодательством Карла V в Германии. Германская Каролина была первым уголовным кодексом и притом кодексом, "сплотившим все элементы тогдашнего правового быта в одно целое"*(324). Право писаное и народное - обычное, право иностранное - римское, насколько это последнее привилось к тогдашнему общественному строю, право церковное и, наконец, особые требования, выставленные развившейся в то время монархии в ограждение своих интересов - все это соединилось в законодательстве Карла V. Подобное же сплочение всех элементов правового быта России произошло в Уложении 1649 года. Обычное право и все прежние указы, судебники и т. п. приняты были здесь за первую основу. Церковные законы, правила святых апостол и святых отец, градские законы греческих царей приняты были тоже в соображение по прямому указу царя. Затем за руководство при составлении Уложения взят был Литовский Статут; из него, по словам всех исследователей Уложения*(325), заимствовано было много. Через Литовский Статут проникло, таким образом, к нам так же, как и через церковное право, право западноевропейское и римское. Наконец, на Уложении отразилось право монархической власти и те изменения, которые произошли под влиянием ее в строе нашей жизни. Итак, в Уложении совершилось примирение всех тех элементов, которые находились в то время в борьбе; в нем получил полное свое признание и самодержавный монархический элемент, легший в основу нашей последующей истории.

§ 80. Преступления против чести излагаются в Уложении 1649-го года во многих статьях.

Самое первое, что бросается в глаза при чтении Уложения - это деление всех граждан на классы по количеству чести, присущей лицам той или другой категории. Статья 20-я X главы гласит: "А будет кто учнет о каком деле бити челом.... государю, то.... наказание - бити батоги; а кто почестнее, и того посадити в тюрьму на неделю". Привилегия тем лицам, которые "почестнее", дается таким образом немаловажная: вместо батогов, их сажают только на одну неделю в тюрьму.

Затем другая статья отделяет еще рельефнее тех, для которых честь есть столь драгоценное благо, что его можно отнимать за преступления. В статье 5-й X-й главы говорится: "А будет боярин, или окольничий, или думный человек, или дьяк, или иной какой судья истца или ответчика по посулом.... правого обвинит...,, и на тех судьях взяти истцов иск втрое и отдати истцу...., да за ту же вину у боярина, и у окольничего, и у думного человека отняти честь".- Дьяки, которые, как известно, не были важными чиновными лицами, и "иные какие судьи", следовательно, судьи выборные из простого народа, и т. д. платят штрафы; по отношению к ним такой поступок не считался бесчестным, высшие же классы лиц наказываются отнятием чести.

Еще более точное деление всех граждан на категории представляется в Уложении в тех статьях, которые говорят "о плате за бесчестье". Здесь в семидесяти трех статьях*(326) перечисляются, более чем тщательно, не только все классы граждан, но даже и многие отдельные лица; так напр. определяется различная плата за бесчестье архимандрита, келаря, казначея Троицко-Сергиева монастыря от архимандрита и т. д. Владимирского, Рождественского, Чудова, Симонова и других монастырей.

При всем обилии постановлений, определяющих крайне разнообразную плату за бесчестье - от выдачи головою, торговой казни, батогов, до платы штрафов 1 руб. сер., нельзя, тем не менее, не заметить довольно-резкого различия, проходящего через все статьи, а именно служилых, как духовных, так и светских лиц, которые "государевым денежным жалованьем верстаны", от лиц неслужилых. Этими последними лицами Уложение занимается очень мало, и из 73-х статей им посвящена только одна (94 ст. X-й главы). Хотя и они здесь делятся также на категории, но различие, представляемое тут, не велико, а именно плата за бесчестье гостя назначается в 50 руб., за всех же других граждан этой категории - от 1 до 20 рублей.

Женам назначается, по Уложению, бесчестья "вдвое против мужня оклада", дочерям - "против отцова оклада вчетверо"*(327).

Что величина чести зависела в эту эпоху от степени приближения к царю, это видно и из других сведений, относящихся к рассматриваемой эпохе; так, наприм., очень характеристично говорит, по отношению к этому, Котошихин: "Роды ж, которые бывают в думных дворянех и в околничих из честных родов; и из середних, и из дворян: и те роды болши тое чести не доходят. Есть потом и иные многие добрые и высокие роды, толко еще в честь не пришли, за причиною и за недослужением"*(328).

Таков взгляд Уложения на честь различных классов общества. Еще более рельефным представляется честь в этот период через просмотр того, что считалось оскорблением чести.

Кроме реальных оскорблений, о которых говорится в 94, 105 ст. X главы, 10, 11 ст. XXII гл. и многих других, Уложение посвящает многие статьи изложению и словесных обид. Но и в Уложении, равно как и в предыдущих юридических памятниках, не определяется понятие обиды. Все виды оскорбления чести имеют здесь одно наименование "бесчестья"; никаких подразделений "бесчестья словом" не представляет законодательство. Во многих статьях о бесчестьи словом прибавляется - "бесчестье непригожим словом", но что подразумевается под словом "непригожее" в Уложении не сказано.

Итак, Уложение не определяет какими выражениями совершалось тогда оскорбление чести; но некоторые, сохранившиеся до нас, судебные дела дают возможность выяснить это до известной степени. Так в следующих, напр., случаях подавалась жалоба на бесчестье: "...И вы Федор да Павел в ту пору бранились с князем Борисом Репниным, а называли его братом. И боярин князь Борис бил челом на вас о бесчестье, что вы его тем бесчестили"*(329). Или: "...бесчестил он меня, называя холопом Воротынского"*(330). "Боярин Алексей Семенович Шеин бесчестил боярина князя Михаила Григорьевича Ромодановского всячески ж и называл малопородным человеком и худым книзишком, и отца его "не слугою"*(331). Или: "...И будто я, холоп твой, пришел к нему ко двору ж его, государь, бесчестил и лаял и называл будто его - ты, князь, вор, женка, а не слуга"*(332).

Все эти, хотя и не многие, примеры указывают нам на тот же характер чести, о котором мы говорили выше: считается обидою название "малопородным человеком", "не слугою" и т. п.

§ 81. Что касается до того преступления, которое составляет предмет сего исследования, а именно до так называемой клеветы, то оно остается, по-видимому, в том же состоянии, как это было и в первую эпоху. Клевета, как самостоятельное преступление, не выдвигается и в Уложении, как и в позднейших памятниках, но скрывается и здесь под генерическии понятием "бесчестья". Но унижение лица в глазах других признается по-прежнему преступлением против чести, как это можно видеть из нескольких случаев; напр. в одной челобитной говорится: "князь Трубецкой позорил меня, лаял пред всеми бояры и называл страдником"*(333). Но было ли в это время унижение лица в глазах других главнейшим преступлением против чести, мы не знаеж; обращая же внимание на новый строй общественной жизни, в котором пропадает уже то значение, которое придавалось прежде доброму мнению со стороны сограждан, мы полагаем, что на вопрос этот можно ответить отрицательно.

Условия преступного унижения в глазах других сохранились те же, какие были в первую эпоху. Нет ни одного случая, который указывал бы на возможность унизить лицо в его отсутствии, напротив большинство из них показывает противное. В статьях Уложения говорится почти везде следующим образом: "а будет меж себя побранятся и кто кого из них обесчестит непригожим словом" (X гл. 105 ст. Уложения); "а будет кто с кем побранятся, назовет кого в........" (X гл. 280 ст.); "а если учинится ссора меж бояр и окольничих и думных людей, и кто из них кого бесчестит непригожим словом...." (X гл. 90-я ст.) и т. д. Статьи эти нельзя признать только случаями оскорблений чести в ссоре, брани, так как Уложение не знает иных статей, относящихся к этому же предмету, т. е. нет, напр., ни одной статьи, которая гласила бы - а какое же должно быть наказание за название в........ не во время брани, или какова должна быть мера бесчестья при оскорблении боярином боярина не в ссоре и т. п.

Что касается до лживости распространяемого, то требование это выставляется довольно ясно, напр. в следующем деле: с Семена Колтовского приказывается доправить бесчестье за название князя Волхонского в........; обвиняемый оправдывался и говорил: "яз де окольничого в....... не называл, а называл их всех Волхонских, что они пошли от в......а, от Ивашка от Толстой-Головы, и то перво де в том не запираюсь: вели им про себя сказать, от кого они пошли"*(334).- Точно также ясно высказывается право представлять exceptio veritatis из Уложения, а именно ст. 280-я главы X гласит: "А будет кто с кем побраняся, назовет кого в........, и тот кого он назовет в........, учнет на него государю бити челом о бесчестье, и с суда сыщется про того челобитчика допряма, что он не в.......: и ему на том, кто его назовет в........, велеть по сыску доправить бесчестье вдвое безо всякие пощады. А будет про того челобитчика в сыску скажут, что он прямой в........, прижит он у наложницы до законные жены, или и при законной жене, или после законной жены: и таким в........ в бесчестьях отказывати, и к законным детем того, кто его у наложницы приживет, не причитати, и поместей и вотчин того, кто его беззаконно прижил, ему не давать".

Само собою разумеется, что хотя это постановление и относится к специальному случаю, к названию в.......м, но, тем не менее, нельзя признать, чтобы тоже правило не относилось к названию "вором", "не слугою" и т.п., по крайней мере мы не видим ни малейшего основания допустить противное.

Наконец, что касается до animus injuriandi, то и в Уложении учение о нем совершенно не развито, и, по всему вероятию, намерение обидеть не принималось за основание в оскорблении чести.

§ 82. Взгляды, высказанные в Уложении по отношению к оскорблению чести, продолжают, вероятно, жить не только во весь XVII в., но и в XVIII веке, хотя в судебной практике они и перестают применяться довольно скоро. В царствование императора Петра I издается несколько новых законов, где говорится и об оскорблениях чести, которые, при всем их несогласии с действительными взглядами того времени, приказывают прилагать в судебной практике.

Вся деятельность Петра I, как известно, состояла из ряда реформ; прежний строй жизни изменяется, и вводится новое из Западной Европы. Так же отразилась деятельность Великого Преобразователя и на уголовном законодательстве. Воинские Артикулы, уголовный кодекс Петра I, не составляют законодательства туземного, выросшего и развившегося на русской почве: это было законодательство частью немецкое, частью шведское, взятое без всякого разбора пригодности его для Русской земли. Если весь Артикул не был годен для России, то еще более следует сказать тоже по отношению к главам о чести. Петра I представляет, как здесь, так и в Морском Уставе 1720 г., в Генеральном Регламенте и в нескольких отдельных указах, полное учение о немецких оскорблениях чести. Здесь является и честь, которая может быть отнимаема, по усмотрению государя, т. е. вводится так называемая infamia, являются и реальные, и словесные обиды, и клевета, и пасквили, как самостоятельные преступления; являются даже и особые запрещения дуэлей, как иоследетвий личных обид,- дуэлей, которых ни раньше, ни в это время не еущеетвовало.

Словесная обида определяется: "ежели один другого бранными словами зацепит, оного шельмом или сему подобным назовет".

Клевета, как оскорбление чести лица за спиною, вводите также новым законодательством. Для совершения клеветы должно быть намерение "честное имя обругать и унизить". Но что касается до exceptio veritatis, то ему, как условию, несогласному с требованиями петровской монархической власти, не дается никакого значения. В наказаеие вводятся немецкие Widerruf, Abbitte*(335).

О пасквилях и поносительных письмах говорится следующее: "Кто пасквили или ругательные письма тайно сочинит, прибьет и распространит, и тако кому непристойным образом какую страсть или зло причтет, через что его доброму имени ни какой стыд причинен быть может, оного надлежит наказать таким наказанием, каковою страстью он обруганного хотел обвинить; сверх того палач такое письмо имеет сжечь под виселицею". Пасквилянт наказывался, ипритом чрезвычайно строго, и за распространение истинных фактов: "Ежели же дело, в котором будет в пасквиле обруганный обвинен, весьма о том будет доказано, то, правда, хотя обыкновенное наказание не произведено будет, но, однако ж, пасквилант, по рассмотрению судейскому, тюрьмою, сосланием на каторгу, шпицрутеном и прочие наказан быть имеет, понеже он истинным путем не пошел, дабы другого погрешение объявить". Из какого законодательства заимствованы все эти постановления - определить нельзя, хотя часть их, напр. статьи о пасквилях, очень схожи со статьями о том же законодательства Карла V-го. Бесспорно только то, что все они немецкого происхождения; сравнение Воинского Устава с тем, что изложено нами в третьей главе этого исследования, убеждает нас в этом вполне. Вернее всего можно полагать, что статьи эти не выписаны из какого-нибудь законодательства, а составлены, по заказу Петра I, каким-нибудь немцем. Г. Утин полагает, что в постановлениях Артикулов "сгруппированы определения, господствовавшие в то время в немецкой практике и в сочинениях лучших юристов"*(336). Может быть это и правда, хотя, впрочем, нам неизвестно из каких сочинений лучших юристов заимствовано запрещение exceptio veritatis. Во всяком случае, справедливо то, что статьи Воинского Артикула об оскорблении чести могут быть средством к изучению немецких взглядов конца XVI и начала XVII столетий, но никоим образом не могут считаться источником к изучению права русского. Г. Утин говорит, что "законодательство Петра рассчитывает главным образом на будущее; когда должны будут взойти семена культуры, бросаемые Петром на русскую почву, и народная жизнь должна будет принять то, что ей дал гении, тогда и выступят ясно те правовые отношения, для которых законодательство уже было дано". Но зачем же это законодательство, созданное для будущего, прилагалось в то время, когда это будущее еще не наступило, когда "семена культуры" не успели еще взойти? - Г. Утин говорит, что "в войске, для которого и издан первоначально Артикул, служило много иностранцев, и оно было поставлено на иностранную ногу, поэтому применение этих постановлений там было необходимо". Но если даже и так, то почему же Устав распространен был и на все остальное общество? Ответа на этот вопрос не может дать никто. Мало этого. Устав Петра не только не был годен для того времени, в которое он издан, но не оказался годным и для будущего. Чем более "всходили семена культуры, бросаемые великим гением на русскую почву", тем более и более оказывались для нас непригодными постановления Артикулов. Так, напр., infamia в том виде, как она введена Петром, должна была исчезнуть, по словам самого же г. Утина, из русского права*(337). Клевета, как обвинение лица исключительно за спиной, никогда не был? принята в нашем праве; учение об exceptio veritatis тоже было совершенно изменено; учение о пасквилях хотя и существует до некоторой степени и по ныне в нашем кодексе, но несогласие его с требованиями жизни приводит к тому, что не долго до отмены этого постановления. Только относительно одних дуэлей оказались справедливыми предположения Петра I: дуэли, благодаря реформам в войске, ввелись у нас в употребление и, главным образом, из одного подражания.

Но, впрочем, и законы Петра I оказали некоторую пользу нашему учению об оскорблениях чести. В них впервые на русской почве появляется деление этих преступлений на виды. Научная, теоретическая обработка, которая одна только может классифицировать преступления, представляющиеся с первого взгляда однообразными, не проникала до сих пор в наше учение об оскорблениях чести. Литовский Статут, влиявший на Уложение, не оказал никакого влияния на эти преступления. В Артикулах Петра I впервые появилось деление обид на клевету и обиду в тесном смысле слова. Клевета является как самостоятельное преступление, хотя далеко и не в том виде как понимал ее русский народ.

§ 83. Законодательная деятельность Петра I произвела полную неурядицу в делах о преступлении против чести. Старые взгляды на честь, выросшие в среде русского народа, должны были исчезнуть под напором занесенных, чуждых нам, западноевропейских воззрений; но новое воззрение на личность естественно не могло быть долго воспринято. Благодаря этому, произошло то, что в последующий за Петром I период невозможно было определить - что следует называть честью и когда может быть совершена обида.

Что касается оскорблений чести низших классов общества, то законодательства Петра I и его наследников не представляют об них никаких указаний. Только в конце XVIII века существует несколько постановлений по этому поводу. Но ж сюда, как увидим сейчас, проник тот общий взгляд на честь, которым отличается третий период русской истории. Личность, как личность, теряет почти всякое значение; она и здесь оценивается сообразно или со службою, или с доходом, доставляемым царю и государеву. В Городовом Положении 1785 г. апр. 21-го, в 91-й ст. "запрещается мещанам учинять бесчестье; кто же учинит им бесчестье словом или письмом, тот повинен будет платить, сколько обиженный как казне, так и городу платит тот год, какого бы то звания сбор ни был; за удар рукою без иного орудия - вдвое; жене - вдвое против мужей, дочерям вчетверо"*(338). Кроме того, в том же акте есть еще одно очень характеристичное постановление: "если жена (продолжает Положение) сама платит подать, то за бесчестье ее давать вдвое против ее и мужнего платежа". Женщина сама по себе не пользуется правом личности; только как жена получает она значение, сообразное с доходом, даваемым мужем казне и городу; но коль скоро женщина сама начинает платить подать, ее значение и ее честь тотчас же увеличиваются.

Из Городового Положения 1785 г. ясно видно, что личностей не существует: есть только плательщики податей. Не дающий казне дохода теряет всякое значение.

Что касается до крестьян, то правительство XVIII столетия полагает, что они, как лица, приносящие однообразный доход, должны быть одинаково оцениваемы и в своих оскорблениях. По Высочайше утвержденному докладу экспедиции государственного хозяйства 7 августа 1797 г.*(339), "каждый, коснувшийся обидеть словом простого крестьянина, платит полтину пени, волостные же головы, писари сельские и деревенские выборные и другие старшины, т. е. вообще должностные лица, должны быть от остальных крестьян очень почитаемы, и за обиды их должно платить 1 рубль пени". Любопытно, что честь должностных лиц считалась затронутою и "в случае ослушания их".

Нельзя не заметить, что пеня за оскорбление чести крестьян уменьшилась в только что приведенном постановлении вдвое, и даже более, сравнительно с Уложением. Как ни мала была плата за оскорбление крестьян, по Уложению, а именно minimum ее был 1 рубль, в докладе 1797 г. эта плата понижается до половины и уже для всех крестьян делается одинаковою. Объяснить это понижением вдвое курса денег, конечно, невозможно; ясно, что это зависело от уменьшения прав у крестьянина: личность крестьянина, параллельно с большим усилением крепостного права, понизилась вдвое. Только те члены крестьянского общества, которые, как должностные лица, должны быть "очень почитаемы пред прочими крестьянами", только за этими лицами осталась та оценка чести, которая прилагалась прежде ко веем.

Что касается до высшего класса общества, которое состояло в это время, как известно, из аристократии служебной, то относительно ее г. Утин справедливо замечает, что она отличалась от остальной массы поверхностным образованием; действительное развитие было у немногих, большинство довольствовалось внешними атрибутами образования.

О понятии чести этим классом общества говорит нам ясно императрица Екатерина II в своем Манифесте о поединках от 1787 года*(340). Манифест этот относится почти исключительно к дворянам. Во введения к нему императрица говорит, что после того, как она дала дворянам новые права и привилегии, она думала, что дворянство будет видеть свою честь "в любви к отечеству, а следовательно, и к императорскому величеству, и в наблюдении всех законов и должностей"; но оказывается, что это ожидание императрицы не сбылось: в дворянство проникли разные "предубеждения, не от предков полученные, но перенятые или нанесенные, чуждые". Сравнивая взгляды эти с взглядами времен варварских, императрица говорит, что "в эти несчастные времена толк о чести и бесчестье был своевольный, без правил, по собственному нраву каждого, страсти и наклонности, ежечасно прихотями всякого применяяся". Благоразумный свет и просвещенные люди, говорит императрица, охотно с нами согласятся, что "не прилично нашему народу последовать предубеждениям веков варварских и невежеством наполненных". В § 6Манифеста говорится: "Понеже оскорбление, или обида, или дело о чести и бесчестье до ныне подлежат многому различному понятию, тольку и недоразумению, то заблагорассудили мы всенародно объявить в последующих статьях законное толкование о оскорблении, или обиде, или о деле чести и бесчестии".

Но вот эти-то именно последующие статьи, которыми императрица надеялась выяснить понятие чести, особенно рельефно показывают нам, каким неопределенным понятием была честь и обида в этот период. "Обида или оскорбление есть (говорит § 8) буде кто кого вредит в праве или по совести". Определение более чем неясное: сюда как бы подводится всякий "вред праву", т. е. определяется не оскорбление чести, а так называемая injuria в обширном смысле слова. Но Манифест поясняет нам, далее, как следует понимать только что высказанное постановление: вред же в праве и по совести существует, "когда кто порочит, поклеплет, пренебрежет, уничижит или задерет". Тот же Манифест продолжает в § 12 и дальнейшее объяснение того же понятия: обида словами совершается "буде кто кого при нем порочит закону противными делами, или поступками, или произносит на него брани и угрозы личные или имению его". "Обидою (по § 10) будет и всякое небрежное отношение к особе ближнего с намерением оскорбить или вредить ему лично, или жене, или чаду, или служителю, или ближним его".

Вот сколькими способами может быть наносима обида. Не только тот, кто порочит и клевещет, совершает обиду, но и кто уничижит (?) лицо, кто будет высказывать брань и угрозу по отношению к его имению, кто будет относиться небрежно к лицу с целью повредить интересам его слуги, его ближнего.- Все эти определения подтверждают, таким образом, общее постановление § 8, что оскорбление чести совершается при "вреде праву", и в то же время показывают нам, что и Манифест не был в состоянии выставить какое-нибудь твердое и ясное определение преступлений против чести.

О таком неопределенном понятии обиды свидетельствуют нам и многие другие случаи жалоб на оскорбление чести, сохранившиеся от этого периода; так, напр., в 1779 году 30 октября жаловались на землемеров, что они наносят оскорбление помещикам, не обращаясь к ним с благопристойностью, тихостью, но сурово и продерживая долгое время без надобности их людей, как понятых.

Вообще понятие чести было крайне неопределенно в течение всего XVIII столетия. На идеал, к которому стремилось правительство и который оно видело, конечно, в высшей аристократии, как в более ревностных слугах, указывает нам императрица Екатерина II. Она желала, как мы уже говорили, чтобы дворянство видело свою честь "в любви к отечеству, а следовательно, и к императорскому величеству, и наблюдении всех законов и должностей". Но этот идеал - должностная честь в высшем своем виде - соблюдался, конечно, только ревностными слугами тогдашнего переменчивого правительства; все же остальное общество утратило вообще сознание о чести, как о каком-либо особом благе, и старалось видеть оскорбление во всяком нарушении интересов как личных, так и имущественных. Сознание об известном достоинстве, присущем лицу, как гражданину того общества, в котором оно живет, потеряло значение вследствие изменения самого строя жизни; признание же за лицом известного нравственного достоинства, как личностью, как человеком, еще плохо сознавалось в тогдашнем обществе. Только распространение образования в конце XVIII века и в XIX в. помогло выяснить человеку его права, как такового, и потребовать от всех и каждого признания за собою этих прав; но такое воззрение распространялось туго.

§ 84. Что касается до клеветы, то об этом преступлении мало упоминается в сохранившихся до нас памятниках XVIII столетия, кроме указанных уже выше законов Петра I.

По Уставу Благочиния 8 апреля 1782 года, клевета считается преступлением против народной тишины. Статья 230-я перечисляет все уголовные преступления против народной тишины и говорит, что сюда относятся: "сходбища подозрительны, запрещается ездить или ходить, стращая людей" и т. д., и, наконец, наравне со всеми этими преступлениями, "запрещаются лжи и клеветы". Но что понимается под клеветою, здесь не говорится. Сопоставление же ее с ложью дает как бы право предполагать, что этим постановлением запрещалось распространение в народе лживых слухов, с целью взволновать общественное спокойствие.

Самым полным постановлением об обидах во весь рассматриваемый период представляется Манифест императрицы Екатерины II о поединках, но здесь не существует клеветы, как самостоятельного преступления. Г. Утин объясняет это тем, что клевета, как распространение обидных слухов и как разглашение через письмо вымышленного и бесчестного поступка, была в то время редким и притом сравнительно неважным преступлением. Но мы не видим ни малейшего основания согласиться с этим.

Рассматривая постановление Манифеста о поединках, мы замечаем прежде всего, что в введении к нему императрица упрекает наших предков, что они пользуются при решении вопроса об оскорблениях чести "не взглядами, от предков полученными, по предубеждениями принятыми, нанесенными, чуждыми". Относясь с подобным упреком к подданным, императрица Екатерина старалась, по-видимому, по крайней мере сама, в своем Манифесте не впасть в подобную же ошибку; от этого-то она пытается восстановить до некоторой степени взгляд на честь, существовавший в России искони. Манифест признает клевету, но он не выставляет ее как самостоятельное преступление. По § 8-му, оскорбление чести совершается и тогда, когда кто порочит, поклеплет... Но затем в § 12 выставляется следующее определение: "Обида словами есть: буде кто кого при нем порочит закону противными делами и поступками, или произносит на него брани или угрозы личные, или имению его; заочная же брань ни во что да вменится и да обратится в поношение тому, кто ее произнес". Таким образом, только опорочение, поклеп, произнесенный в присутствии лица, и наказывается; все сказанное в отсутствие обижаемого не считается преступлением. Манифест не знает, далее, и постановления, запрещающего exceptio veritatis, ни постановления о пасквилях, которых не знало и Уложение, но о которых так усердно распространяются Воинские Артикулы. Таким образом, императрица, при составлении Манифеста, руководствовалась до некоторой степени нашим допетровским правом, но, тем не менее, она, конечно, не могла отчудиться от запутанных взглядов на честь, которые жили уже в это время в обществе.

Как условие оскорбления чести, Манифест признает намерение оскорбить; это сознается вполне ясно; ст. 9-я гласит: "чтоб слово, письмо или действие почтено было за обиду или оскорбление, надлежит знать - было ли намерение обидеть, или оскорбить, или вредить?" Таки образом animus injuriandi признавался условием обиды, хотя его и путали c намерением вредить.

Постановление Манифеста о дуэлях важно еще в том отношении, что здесь вводится римский иск, а именно предоставляется обиженому право вести дела или путем гражданским, или уголовным, сообразно с его желанием. "Иск в обиде, говорит Манифест, есть двух родов: во-первых, в обиде тяжкой - иск уголовный; во-вторых, в обиде - иск гражданский. Буде кто на кого учинит в обиде личной иск уголовный, тому не запрещается от оного отстать и учинить иск гражданский. Буде кто на кого учинит в обиде личной иск гражданский, тот лишается в той же обиде личной иска уголовного"*(341).

§ 85. В нынешнем столетии начинаются попытки кодификации русского уголовного законодательства. Первоначально они не привели ни к какому результату. Задались мыслью составить идеальный кодекс, призвали для этого немецких ученых и, не позволяя знакомиться с русскою жизнью, русской историею, поручили им составить уголовное уложение.

В 1813 году издан был первые проект уголовного законодательства. Составленный под сильным влиянием западноевропейского права, проект не мог быть пригодным, и действительно не был принят.

Проект 1813 года различает обиды словесные и письменные и, по отношению к первым, говорит: "за обидные слова или клеветы, заочно произнесенные, суда не давать"*(342); но клевета на письме признается преступлением. Она определяется при этом следующим образом: "Когда кто другого на письме или в печатных сочинениях обвиняет или порочит закону противными деяниями, которые подвергли бы его уголовному наказанию, если бы доказаны были"*(343).- Это понятие клеветы очевидно заимствовано из определения, обсуждавшегося в то время проекта Баварского Уложения 1813 года; но откуда взято запрещение словесной клеветы, высказанной заочно, - неизвестно; по всему вероятию, в данном случае повлияли взгляды допетровской России.

С царствования императора Николая Павловича начинается снова ряд законодательных работ. Благодаря великому деятелю на почве истории русского законодательства Сперанскому, работы приняли иной характер: издается Полное Собрание Законов Российской Империи, и из них уже, как экстракт, выводится действующий Свод Законов.

Путь, предпринятый этими работами, бесспорно, много более разумный, чем попытки перевести на русскую почву немецкие законы, чем издать, через посредство ученых немцев, идеальные немецкие кодексы. Но, тем не менее, и по отношению к работам Сперанского нельзя не сделать одного возражения: Полное Собрание Законов представляет ведь свод всех приказов, распоряжений, указов и т. д. Все это сводится в одну массу, а потом из всего этого делается вывод и объявляется действующим правом. Но дело в том, что благодаря подобному способу действия, в Полное Собрание попали очень многие из законов XVIII столетия, не имевших ничего общего ни с предыдущею русской историей, ни с тогдашним положением дел, ни даже с последующим строем русской жизни; к числу таких законов, прежде всего, должно отнести Воинский Артикул Петра I. Между тем подобные законы попали в Полное Собрание ж затем многие определения их вошли в действующий Свод. В этом, нам кажется, заключается ошибка редакторов: Россия нуждалась не в "Своде" законов, а в издания нового "Уложения", согласного со строем новой русской жизни, с вновь выработанными воззрениями. Уложение царя Алексея Михайловича уже, конечно, устарело; почти два столетия на столько изменили Россию, что еж нужно было новое законодательство; законы же Петра I и некоторые из законов последующих императоров, часто не были никогда пригодны для нашей почвы. Итак, нал нужен был новый уголовный "кодекс", а не "свод". Конечно, и редакторы Свода не принимали многое, что казалось им несогласным с новою жизнью; но так как они все-таки стояли на неверной почве, то естественно, что в наши законы попали (я даже до сих пор сохранились) многие определения, существование которых нельзя объяснить ничем иным, как только возникновением их в законах и указах XVIII столетия.

В 1832 г. был издан Свод русских уголовных законов. Затем он вытерпел реформы в 1842, 1845, 1857 годах и, наконец, действует в наше время под именем Уложения о наказаниях 1866-го года.

§ 86. Что касается до преступлений против чести, то они оставались во всех этих сборниках далеко не однообразными, а именно до 1845-го года существует одно постановление, с этого же времени оно видоизменяется.

В Своде 1832 г. и затем в Своде 1842 г. различается обида от клеветы. Обида определяется как пренебрежение к особе ближнего с намерением обидеть его, или оскорбить, или повредить ему лично, или его жене, или чаду, или служителю, или ближнему его (Свод 1832 г. ст. 367; Свод 1842 г. т. XV-й, ст. 404-я). О клевете же говорится следующим образом: "Тот, кто поклеплет на другого с намерением обругать честное его имя, должен пред судом и пред обиженным обличить свои слова и сказать, что он солгал; сверх же того подлежит он заключению в тюрьму на полгода" (Свод 1832 г. ст. 388; Свод 1842 г. ст. 428).

Главным руководством к составлению в Своде 1832 г. статей об оскорблениях чести служил Воинский Артикул. Некоторые статьи составляют даже почти дословное повторение Артикула, так напр. о пасквилях*(344); к числу подобных же статей относится и определение клеветы. Приведенная выше статья (388-я ст. Свода 1832 г. и 428 ст. Свода 1842 г.) есть ничто иное, как повторение § 151 Воинского Артикула*(345).

Более точного определения понятия клеветы Своды 1832 г. и 1842 г. не знают.

В 1845 г. последовало изменение статей об оскорблениях чести. В Уложении о наказаниях, изданном в том году, представляется определение клеветы в 2,017-й, 2,018-й и следующих статьях. Затем эти же статьи вошли буквально в Уложение 1857 г. (ст. 2,095 и 2,096). Наконец, статья 2,017-я и некоторые другие попадают и в ныне действующее Уложение, а именно они помещены здесь от 1,535-й до 1,540-й ст.; статья же 2,018-я изменяется несколько и входит в Устав о наказаниях, налагаемых мировыми судьями, в статью 136-ю.

Четвертый период

С начала нынешнего столетия начинается все большее и большее развитие личности русского гражданина. Высшее умственное развитие, доступное сначала малому числу лиц, увеличивается постепенно более и более; параллельно с этим в среде большого количества лиц начинает выясняться правильный взгляд на личность человека, а через это вырабатывается и более правильное понятие чести.

Громадный шаг на пути к новой жизни русской личности сделало нынешнее царствование. Уничтожение крепостного права признало de jure права личности за большей половиной русского населения. Если de facto это осуществилось еще и не вполне, если низшие классы русского общества плохо понимают еще и до сих пор свои права, то в этом виновато уже не законодательство. Освобождение крестьян нельзя считать единственною реформою, клонящеюся к поднятию забитой русской личности: целый ряд реформ имеет в виду, прежде всего, ту же цель.

Параллельно с этим выясняется и понятие чести. Если в низших классах русского общества и замечаем мы до последнего еще времени примеры слабой чувствительности, за то в развитом классе честь принимает ту форму, какая вполне согласна с новым взглядом цивилизованного мира на личность человека.