3. КРИТИЧЕСКАЯ ИСТОРИЯ

Первый шаг к пониманию критической истории — отчет о докри-тической истории. Сообщество для нее — это сообщество, стоящее перед глазами: ее собственное. Носитель такой истории — нарратив, упорядоченное повествование о событиях.

Так вот, такая докритическая история, даже будучи очищена от своих дефектов, вполне может отвечать реальным потребностям функциональной специализации «коммуникации», но не функциональной специализации «история». Ибо эта специализация, оперируя на четырех уровнях — переживания, понимания, суждения и решения, на трех из них оперирует только в виду суждения, установления фактического положения дел. Весьма важная воспитательная задача — внушать своим согражданам или клирикам надлежащую оценку их собственного наследия и надлежащую преданность его сохранению, развитию и распространению, — не ее задача.

Далее, эта работа не сводится к обнаружению свидетельств, проверке их достоверности и нанизыванию того, чтобы было найдено достоверным. Не сводится, потому что исторический опыт — одно дело, а историческое знание — совсем другое. Нанизывание достоверных свидетельств означает лишь переиздание исторического опыта; оно не продвигает вперед историческое знание, которое постигает происходящее, что по большей части ускользало от современников. Многие ранние христиане имели фрагментарный опыт того способа, каким формировались элементы синоптических евангелий; но Рудольф Бультман реконструировал этот процесс как целое, и хотя его доказательства были взяты из синоптических еван-

7 См., например, G.P. Gooch, History and Historians in the Nineteenth Century, London: Longmans, 19131,19522, chap. 8: On the Prussian School.

гелий, они не предполагали веру в истинность евангельских утверждений8.

Наконец, только последовательность открытий позволит историку продвинуться от фрагментарных опытов, которые служат источником его данных, к познанию процесса в целом. Подобно детективу, столкнувшемуся с совокупностью улик, которая поначалу обескураживает его, историк должен обнаружить в этих уликах, перебирая их по одной, то свидетельство, на котором он построит убедительную реконструкцию происшедшего.

Так как свидетельство должно быть обнаружено, следует проводить различение между потенциальным, формальным и актуальным свидетельством. Потенциальное свидетельство — это любые данные, воспринимаемые здесь и теперь. Формальное свидетельство — те же данные, поскольку они используются при формулировании вопроса, значимого для исторического понимания, и в ответе на него.

Запускает этот процесс не что иное, как вопрос, значимый для исторического понимания. В связи с некоторой определенной ситуацией в прошлом человек хочет понять происходившее. Очевидно, что такой вопрос предполагает некое историческое знание, в противном случае человек не знал бы о ситуации, о которой идет речь, и не знал бы, что подразумевается под «происходившим». Стало быть, история вырастает из истории. Критическая история была рывком вперед от докритической истории, докритическая история — рывком от историй и легенд. И наоборот, чем больше истории знает человек, тем больше данных входят в его кругозор.

8 R.

Bultmann, Die Geschichte dersynoptischen Tradition, Gottingen: Vandenhoeck & Ruprecht, 1958"; первое издание вышло в свет в 1921. О том же: I. de la Potteric (ed.), De Jesus aux Evangiles, Gembloux: Duculot, 1967, где Formgeschichte [история форм] играет промежуточную роль между Traditionsgeschichte [историей традиции] и Redaktionsgeschichte [историей редакций].

тем больше вопросов он может задать, и тем разумнее он сможет задать их.

Вопрос, предлагаемый для исторического понимания, помещается в свет предшествующего знания и в связь с некоторыми определенными данными. Он может вести к инсайту в отношении этих данных, а может и не вести. Если он не ведет к нему, то человек переходит к другому вопросу. Если ведет, инсайт выражается в догадке, догадка представляется в виде образа, а образ ведет к дальнейшему вопросу, связанному с предыдущим. Этот процесс может быть возобновляющимся, а может и не быть. Если он не таков, это означает, что исследователь зашел в тупик и должен сменить подход.

Далее, если исследователь идет верным путем достаточно долго, происходит смещение в способе постановки вопросов, ибо дальнейшие вопросы во все большей степени возникают из данных, а не из образов, основанных на догадках. Ему все еще приходится задавать вопросы, ему все еще приходится быть настороже; но он уже перешел от предварительных допущений и предположений к самому исследованию. Он уже достаточно прозревает объект вопрошания, чтобы схватить те из допущений и перспектив, которые адекватны этому объекту. И такое схватывание делает его подход к последующим данным конгениальным в гораздо большей степени, чем это подсказывали бы дальнейшие данные, наводящие на дальнейшие вопросы. Чтобы описать эту черту исторического исследования, скажем, что кумулятивный процесс накопления данных, вопрошания, инсайта, догадки, формального свидетельства, — этот процесс экстатичен. Это не пылкий экстаз набожности, а холодный экстаз растущего прозрения. Он заставляет человека забыть о себе. Он отодвигает в сторону прежние допущения и перспективы, чтобы высветить допущения и перспективы, адекватные объекту исследования.

Этот процесс одновременно избирателен, конструктивен и кри-

207

тичен. Он избирателен в том, что не все данные переходят из статуса потенциального свидетельства в статус свидетельства формального. Он конструктивен в том, что отобранные данные соотносятся друг с другом через взаимосвязанную совокупность вопросов и ответов, или, иначе говоря, через ряд инсайтов, которые дополняют друг друга, корректируют друг друга и потенциально вливаются в некое единое видение целого.

Итак, единому процессу развертывающегося понимания я приписал целый ряд различных функций. Этот процесс эвристичен, поскольку высвечивает релевантные данные. Он экстатичен, поскольку выводит вопрошающего из его исходной перспективы к перспективам, адекватным его объекту. Он избирателен, поскольку из всей совокупности данных отбирает релевантные для достижения понимания. Он критичен, поскольку переводит из одного способа употребления или контекста в другой те данные, которые в

9 Отметим, что слово «критический» имеет два совершенно разных значения. В докритической истории оно означает, что историк сначала проверяет достоверность некоторого авторитетного свидетельства, прежде чем поверить ему. В критической истории оно означает, что историк сместил данные из одного поля релевантности в другое. Об этом блестяще и убедительно пишет Дж. Р. Кол-лингвуд. См. две его статьи: «The Historical Imagination* и «Historical Evidence*, in: The Idea of History, Oxford: Clarendon, 1946, pp. 231-282.

противном случае могли быть сочтены релевантными для вот этой задачи.

Отличительная особенность критической истории заключается в том, что этот процесс осуществляется дважды. Сначала историк приходит к пониманию своих источников; затем он использует эти понятые им источники со знанием дела — чтобы понять объект, для которого они релевантны. В обоих случаях понимание развертывается как эвристичное, экстатичное, избирательное, критичное, конструктивное. Но в первом случае историк идентифицирует авторов, относит их труды к определенному месту и времени, изучает их среду, устанавливает их авторские цели и возможных читателей, Исследует их источники информации и тот способ, какими они используются. В предыдущей главе, «Интерпретации», мы говорили о понимании автора; дальнейшая цель состоит в том, чтобы понять, чтб он имел в виду. В специализации «история» мы тоже пытаемся понять автора источников, но здесь дальнейшая целЬ состоит в том, чтобы понять, на что он был способен и как он это делал. Именно это понимание лежит в основе критического использования источников, в основе тонких различений сильных и слабых сторон автора и соответствующего их применения. Как только это достигнуто, историк может сосредоточить внимание на своей главной цели, а именно, на понимании процесса, о котором идет речь в его источниках. Если раньше понимание развертывалось как эвристичное, экстатичное, избирательное, критичное и конструктивное применительно к установлению того, на что способны авторы, то теперь оно эвристично, эстатично, избирательно, критично и конструктивно применительно к установлению того, что происходило в сообществе.

Нет нужды говорить, что оба развития взаимозависимы. Не только понимание авторов способствует пониманию исторических событий, но и достигнутое понимание событий рождает вопросы, способные привести к пересмотру понимания авторов, а следовательно, к пересмотру того способа, каким мы их используем.

Опять-таки, хотя каждый новый инсайт выявляет некую очевидность, побуждает отказаться от прежних перспектив, отбирает или отбрасывает данные как релевантные или нерелевантные и добавляет нечто к выстраиваемой картине, внимания заслуживает не каждый единичный инсайт, а конечный инсайт в каждом кумулятивном ряду. Именно такие конечные инсайты называются открытиями. В них кумулятивный ряд достигает кульминации, а поскольку кумулятив-ность обладает специфической направленностью и смыслом, открытия касаются либо нового свидетельства, либо новой перспективы, либо иного способа отбора или критического отбрасывания данных, либо еще более сложных структур.

До сих пор мы думали о структурировании как об интеллигибельном паттерне, который схватывается в данных и соотносит данные друг с другом. Но существует и другой взгляд на этот предмет. В самом деле, при понимании то, чтб схватывается в данных, выражается также в понятиях и словах. Таким образом, от интеллигибельного паттерна, схватываемого в данных, мы переходим к интеллигибельному паттерну, выраженному в повествовании. На первый взгляд, повествование — это лишь догадки, которые вопрошающий бормочет сам себе. По мере того, как догадки все меньше остаются просто догадками и все более явно ведут к открытию дальнейших очевидностей, начинают проступать пробные сцепления, взаимосвязанные целостности. По мере того, как дух вопрошания схватывает каждую неудачу в понимании, обращая внимание на еще не понятое, а потому легко упускаемое из вида, одна из взаимосвязанных целостностей выдвигается на роль доминирующей темы, проходящей через другие взаимосвязанные целостности, которые тем самым становятся подчиненными темами. По мере того, как исследование движется вперед, и поле данных, подпадающих под контроль, расширяется, организация будет не только расширяться, в смысле доминирующей темы и подчиненных тем, но также будут возникать все более высокие уровни организации. Так среди доминирующих тем возникнут доминирующие подтемы, чтобы оставить другим доминирующим темам лишь подчиненные подтемы. По мере того, как процесс организации распространится не только на все ббльшие территории, но и на все более высокие уровни организации, судьба доминирующих тем ожидает ббльшую часть доминирующих подтем. Не следует думать, что этот процесс прогрессирующей организации един и единообразен. Некоторые открытия дополняют и корректируют прежние открытия, а коль скоро изменяется понимание, должна измениться и организация. Темы и подтемы мыслятся все более точно и выражаются все более успешно. Радиус их доминирования может расширяться или сокращаться. Моменты, некогда считавшиеся важнейшими, могут отступать на задний план, а другие моменты, наоборот, — выходить из относительной тени и приобретать выраженную значимость.

Точное постижение и успешное выражение тем и подтем немаловажно: ведь они определяют новые вопросы, которые будут заданы, а эти новые вопросы приведут к новым открытиям. И это еще не все. Мало-помалу историческое исследование подходит к завершению; это происходит, когда оно достигает такой совокупности инсайтов, которая сводит все концы с концами. Мы узнаем ее по тому, что поток дальнейших вопросов по определенной теме или подтеме постепенно уменьшается и наконец иссякает. Неточное или безуспешное понимание и выражение опасны тем, что либо поток вопросов иссякнет преждевременно, либо будет по-прежнему течь, когда в действительности уже не останется релевантных вопросов.

Отсюда следует, что кумулятивный процесс понимания в его развитии не только эвристичен, экстатичен, избирателен, критичен и конструктивен, но также подразумевает рефлексию и суждение. Понимание, которое было достигнуто в определенном пункте, может быть дополнено, исправлено, пересмотрено, только если в этом самом пункте возможны дальнейшие открытия. Такие открытия возможны, только если возникают дальнейшие релевантные вопросы. Если же фактически релевантных вопросов больше нет, то фактически определенное суждение было бы истинным. Если — в свете исторического знания — больше нет релевантных вопросов, историк может сказать, что, насколько ему известно, вопрос закрыт.

Стало быть, имеется критерий исторического суждения, а, следовательно, и пункт, в котором формальное свидетельство становится актуальным. Такие суждения формулируются вновь и вновь по ходу исследования, по мере выполнения каждого малого, а затем и каждого крупного фрагмента работы. Но в критической истории, как и в естественных науках, позитивное содержание суждения представляет собой, пожалуй, лишь наилучшее из доступных мнений. Это очевидно на всем протяжении исторического исследования, пока оно длится: в самом деле, последующие открытия могут заставить скорректировать или пересмотреть открытия предыдущие. Но то, что верно применительно к еще ведущимся исследованиям, можно распространить и на те исследования, которые, с точки зрения их интенций и целей, завершены.

В самом деле, во-первых, нельзя исключить той возможности, что будут обнаружены новые источники информации, которые затронут будущее понимание и суждение. Так, археологические раскопки на Ближнем Востоке дополняют ветхозаветные штудии; документы, найденные в пещерах Кумрана, значимы для новозаветных исследований; а неопубликованные тексты из Кенобоскиона [Наг-Хаммади] определяют наши суждения о гностицизме.

Но есть и другой источник пересмотра: это позднейшие события, которые ставят более ранние события в новую перспективу. Исход сражения фиксирует перспективу, в которой рассматриваются последовательные стадии сражения; победа в войне выявляет значение каждого из следующих друг за другом сражений; социальные и культурные последствия победы и поражения служат мерой результативности войны. Таким образом, история, вообще говоря, есть развертывающийся процесс. По мере развития процесса контекст, в котором надлежит понимать события, непрестанно расширяется. По мере расширения контекста сдвигаются перспективы.

Однако ни один из этих источников пересмотра не обесценивает выполненной до конца предшествующей работы. Новые документы дополняют картину; они высвечивают то, что прежде оставалось темным; они смещают перспективу, опровергают лихие или умозрительные построения, а не просто уничтожают всю сеть вопросов и ответов, превратившую исходный набор данных в массивное свидетельство для прежнего описания. История опять-таки являет себя как развертывающийся процесс, и поэтому исторический контекст непрестанно расширяется. Но следствия этого расширения не универсальны и не единообразны, ибо личности и события занимают свое место в истории в силу одного или более контекстов, а эти контексты могут быть узкими и кратковременными или широкими и длительными, включая весь спектр промежуточных вариантов. Лишь в той мере, в какой контекст все еще открыт либо может быть открыт или расширен, позднейшие события проливают новый свет на более ранние лица, события, процессы. Как заметил Карл Хойси*, легче понять Фридриха Вильгельма III, короля Пруссии, чем Шлейерма-хера; и если Нерон всегда будет Нероном, то о Лютере этого пока сказать нельзя10.

Помимо суждений, к которым пришел историк в его исследовании, существуют суждения, высказанные о его работе коллегами и последователями. Такие суждения образуют критическую историю второго порядка. Ибо это не просто «оптовые» выражения доверия или недоверия: эти суждения опираются на понимание того, каким образом была сделана работа. Как сам историк — сначала в отношении своих источников, а затем в отношении предмета исследования — переживает процесс развертывания понимания, который одновременно эвристичен, экстатичен, избирателен, критичен, конструктивен и в итоге приводит к суждениям, так и критики исторической работы проходят через сходные этапы в отношении самой этой работы. Они делают это тем легче и тем компетентнее, чем более историк потрудился не скрывать хода своей работы, но выложить все карты на стол, и чем лучше сами критики знакомые данным полем исследования или, по крайней мере, со смежными полями.

Результатом такого критического понимания критической истории становится, естественно, возможность умного и разборчивого использования работы критикуемого историка. Выясняется, в каких пунктах его работа хороша; выявляются ее ограниченности и слабости; можно установить, где она, безусловно, нуждается в пересмотре, а где может потребовать пересмотра. Как сам историк умно и разборчиво пользуется своими источниками, так профессиональное сообщество историков разборчиво пользуется работами своих собственных членов.

Ранее в этой главе мы заметили, что историческое вопрошание предполагает историческое знание, и чем больше это знание, чем больше данных входит в кругозор историка, тем больше вопросов он может задать, и тем умнее будут его вопросы. Так наше рассмотрение

* Карл Хойси (1877-1961) — немецкий исследователь истории Церкви. — Прим. пер.

10 Karl Heussi, Die Krisis des Historismus, Tubingen: Mohr, 1932, S. 58.

совершает полный крут: мы приходим к отчету об этом предполагаемом историческом знании. Оно представляет собой критическую историю второго порядка. По существу, она состоит в кумулятивных трудах историков, но — актуально — не просто в доверии к этим трудам, а в их критической оценке. Такая критическая оценка порождается критическими рецензиями на книги, критическими высказываниями профессоров перед своими студентами, и подтверждается их разъяснениями и аргументами, свободными обсуждениями в неформальной обстановке и более формальными дискуссиями на конгрессах.

Критическая история второго порядка имеет составной характер. В ее основе — исторические статьи и книги. Ее второй уровень образуют критические тексты, сравнивающие и оценивающие исторические работы: они могут варьироваться от кратких обзоров до обширных исследований, вплоть до истории и историографии по определенному вопросу, вроде книги Герберта Баттерфилда «Георг III и историки»". Наконец, существуют обоснованные критические мнения профессиональных историков об историках: мнения, влияющие на работу историков, их замечания при обсуждении, процедуры написания работ на близкие темы.

Прежде чем завершить этот раздел, будет полезным напомнить, в чем конкретно состоит наша цель и забота. Она непосредственно ограничивается функциональной специализацией «история». Мы исключили все, что принадлежит к функциональной специализации «коммуникации». Я не сомневаюсь в том, что историческое знание подлежит сообщению, и не только профессиональным историкам, но и, в определенной мере, всем членам исторического сообщества. Однако прежде чем удовлетворить эту потребность, историческое знание еще нужно приобрести и поддерживать на современном уровне. Настоящий раздел был посвящен первой задаче: установлению того, какой набор и какая последовательность операций обеспечива-

" Herbert Butterfield, Georg III and the Historians, London: Collins, 1957. О разнообразии точек зрения на историю историографии см. Carl Becker, «What is Historiography?.*, The Amercian Historical Review, 44 (1938), 20-28; reprinted in: Phil. L. Snyder (ed.), Detachment and the Writing of History, Essays and Letters of Carl L. Becker, Cornell University Press, 1958.

ют ее выполнение. Принято считать, что к ней лучше всего подступаться, не преследуя никаких собственных целей: во всяком случае, вовсе не они были моим главным резоном при различении между функциональными специализациями «история» и «коммуникации». Мой главный резон заключается в том, что эти специализации подразумевают разные задачи, решаемые разными способами, и пока их различие не будет признано и удержано, нельзя будет прийти к точному пониманию каждой из этих задач.

Опять-таки, для теоретиков исторического знания привычно сталкиваться с проблемами исторического релятивизма, отмечать влияние, которое оказывают на исторические труды взгляды историка на исторические возможности, его ценностные суждения, его Weltanschauung [мировоззрение], Fragestellung [способ постановки вопросов] или Standpunkt [исходная позиция]. Я опустил рассмотрение этого момента не потому, что не считаю его крайне важным, а потому, что он уже находится под контролем, и не только технических приемов критической истории, но и технических приемов нашей четвертой специализации — диалектики.

Стало быть, цель этого раздела строго ограничена. Она предполагает, что историку известно, как нужно вести разыскание и как нужно интерпретировать смысл документов. Она оставляет другим специализациям некоторые аспекты проблемы релятивизма, а также важную задачу — выявить степень влияния исторического знания на современную политику и практику. В нашу цель входило лишь сформулировать набор процедур, которые caeteris paribus [при прочих равных условиях] доставляют историческое знание; объяснить, каким образом это знание возникает, в чем оно состоит, и каковы его внутренние ограничения.

Хотя я был вынужден признать, что технические ресурсы критической истории не позволяют решить задачу полного устранения исторического релятивизма, я тем решительнее утверждаю, что они позволяют осуществить и действительно осуществляют его частичное устранение. Я настаивал и настаиваю на том, что критическая история — это не вопрос доверия к надежным свидетельствам, а вопрос открытия того, что до сих пор присутствовало в опыте, но не было надлежащим образом познано. В этом процессе открытия мы выявили не только его евристический, избирательный, критический, конструктивный аспекты и аспект суждения, но и аспект экстатический, отменяющий ранее принятые перспективы и мнения, чтобы заменить их новыми, возникающими из кумулятивного взаимодействия данных, вопрошания, инсайта, догадок, образов и очевидных свидетельств. Именно так сама критическая история продвигается к объективному познанию прошлого, хотя ей могут препятствовать такие факторы, как ошибочный взгляд на исторические возможности, ошибочные или неточные ценностные суждения, неадекватность мировоззрения, исходной позиции или постановки вопроса.

Коротко говоря, в этой главе я попытался высветить набор процедур, которые разными путями приводят историков к утверждению возможности объективного исторического знания. Карл Бек-кер, например, признавал себя релятивистом в том смысле, что Weltanschauung влияет на работу историка, но в то же время утверждал, что значительная и все возрастающая часть знания объективно достижима12. Эрих Ротакер проводил корреляцию между Wahrheit [истиной] и Weltanschauung, так как они оказывают влияние на историческую мысль; но в то же время он утверждал существование правильности (Richtigkeit) применительно к критическим процедурам и собственным выводам историка13. Карл Хойси тоже считал, что философские взгляды не затрагивают критических процедур, хотя вполне могут оказывать влияние на способ написания истории14. Он также утверждал, что, хотя относительно простая форма, в которую историк организует свои материалы, заключается не в бесконечно сложном ходе событий, а только в сознании историка, тем не менее, разные историки, отправляясь от одной и той же исходной позиции, приходят к одинаковой организации своей работы15. Сходным образом Рудольф Бультман полагал, что критический метод, основанный на определенной Fragestellung, приводит к однозначным результа-

и Цит. по: Carl Becker, «Review of Maurice Mendelbaum's The Problem of His-torical Knowledge», Philosophie Review, 49 (1940), 363, by C.W. Smith, Carl Becker Ort History and the Climate of Opinion, Cornell University Press, 1956, S. 97.

4 Erich Rothacker, Logik und Systematik der Geisteswissenschaften (Handbuch der Philosophie), Munchen-Berlin, 1927, Bonn, 1947, S. 144.

14 Karl Heussi, Die Krisis des Historismus, Tubingen: Mohr, 1932, S. 63.

15 Ibid.,p.56.

там16.

Эти авторы по-разному говорят об одной и той же реальности. Полагаю, они имеют в виду, что существуют процедуры, которые, caeteris paribus, приводят к историческому знанию. Наша цель и забота в этой главе заключалась в том, чтобы указать на природу этих процедур.