7. ДЛЯЩЕЕСЯ ОТКРЫТИЕ РАЗУМА: ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Решение Средних веков обратиться к аристотелевскому корпусу как субструктуре повлекло за собой интеграцию теологии с философией и с детальным описанием материальной вселенной.

В течение столетий христианство черпало представления о самом себе и своем мире из первых глав Книги Бытия, из иудейской апо-калиптики и птолемеевской астрономии, а также из теологических учений о сотворении мира и бессмертии индивидуальной человеческой души. Это представление было поколеблено новыми научными традициями, восходящими к Копернику, Ньютону, Дарвину, Фрейду, Гейзенбергу. Великой заслугой Тейяра де Шардена было признание того факта, что христианин испытывает потребность в связном представлении о самом себе в своем мире, и существенный вклад в удовлетворение этой потребности.

Некогда считалось, что наука — это достоверное знание вещей через их причины. Слишком часто клирики исходили из той предпосылки, что эта дефиниция приложима к современной науке. Но современная наука не достоверна, а вероятностна. Она имеет дело не столько с вещами, сколько с данными. Она говорит о причинах, но имеет в виду соотношения, а не конечную цель, деятеля, материю или форму.

Некогда считалось, что наука занимается всеобщим и необходимым. Сегодня в математике необходимость — маргинальное понятие: в самом деле, выводы следуют из посылок с необходимостью, но базовые предпосылки представляют собой свободно выбранные постулаты, а не необходимые истины. В первые десятилетия XX в. ученые говорили о необходимых законах природы и даже о железных законах экономики. Кантовая теория и экономическая теория Кейн-са положили этому конец.

Ученость некогда считала своей целью овладение гуманистическим красноречием.

Было время, когда необходимые начала признавались базисом философии, и эти начала отождествлялись с самоочевидными пропозициями, которые служили базовыми предпосылками философских дедукций. Так вот, это верно, что существуют аналитические пропозиции: если определить А через обладание отношением Я к В, то не может существовать А без отношения Я к В. Но равно верно и то, что нет никакой необходимости в существовании А, вкупе с его отношением Як В. Ибо конечное существование познается не через определение терминов и не через построение аналитических пропозиций, а через процесс, именуемый верификацией.

Аристотель и его последователи разделяли науки на специальные, имеющие дело с сущими определенного рода, и на общие, имеющие дело с сущим как таковым. Сегодня все естественные и гуманитарные науки нацелены на то, чтобы давать отчет о чувственных данных. Соответственно, если должна существовать какая-либо общая наука, то ее данные должны быть данными сознания. Так совершился поворот к интериорности. Общая наука — это, во-первых, когнитивная теория (что мы делаем, когда познаём?), во-вторых, эпистемология (почему мы познаём?), и, в-третьих, метафизика (чтб мы познаём, когда познаем?). Такая общая наука будет общим случаем метода, а вовсе не содержания специальных наук, в отличие от того, как это было в аристотелизме.

Указанный поворот к интериорности пытались осуществить разными способами, от Декарта до Канта и до немецких идеалистов XIX в. Но затем последовал еще более показательный сдвиг — от познания к вере, воле, сознанию, решению, действию: у Кьеркегора, Шопенгауэра, Ньюмена, Ницше, Блонделя, персоналистов и экзистенциалистов.

Четвертый уровень не только возводит на новую ступень предшествующие три; первые три уровня также заметно отличаются от умозрительного интеллекта, который, как предполагается, призван схватывать самоочевидные и необходимые истины. Такой умозрительный интеллект мог притязать и действительно притязал на полную автономию: злая воля вряд ли могла примешаться к постижению самоочевидной и необходимой истины или к необходимым выводам, следующим из этой истины. В действительности же то, чтб человеческий интеллект схватывает в данных и выражает в понятиях, есть не необходимо, а лишь возможно релевантная интеллигибельность. Эта интеллигибельность внутренне гипотетична и потому всегда нуждается в дальнейшей проверке и верификации, прежде чем можно будет утверждать, что она de facto релевантна наличным данным. Так что современная наука находится под водительством метода, причем отобранный метод, которому затем следуют, оказывается результатом не только переживания, понимания и суждения, но и решения.

Я суммарно указал на ряд фундаментальных изменений, которые произошли за последние четыре с половиной столетия. Они изменили представление человека о самом себе в своем мире, его науку и концепцию науки, его философию и концепцию философии. Они затронули три базовые дифференциации сознания, и все три лежат далеко за пределами горизонта древней Греции и средневековой Европы.

Эти изменения обычно встречали сопротивление клириков по двум причинам. Первая причина — в том, что клирики, как правило, в действительности не понимали их природы.

Наука Нового времени — одно дело, а вненаучные мнения ученых — другое. Среди вненаучных мнений ученых вплоть до принятия квантовой теории царил механистический детерминизм, который неверно представлял природу, а также исключал свободу и ответственность человека14.

Новая история — одно дело, а философские допущения историков — другое. Х.Г. Гадамер рассмотрел допущения Шлейермахера, Ранке, Дройзена и Дильтея15. В более общем виде Курт Фрёр констатировал, что работа историков в первой половине XIX в. была отмечена смешением философского умозрения и эмпирического разыскания, и что устранение умозрения во второй половине XIX в. было делом еще более влиятельной философии — позитивизма16. Возник-

14 О философской позиции ученых, пришедшей на смену механистическому детерминизму, см. P.A. Heelan, Quantum Theory and Objectivity, The Hague: Nijhoff, 1965.

15 H.G. Gadamer, Wahrheit und Methode, Tubingen: Mohr, 1960, SS. 162 ff. 16 K. Fror, Biblische Hermeneutik, Munchen: Kaiser, 1964, S. 28.

ший в результате историцизм проник в библейские штудии, где ответной реакцией на него стало творчество Карла Барта и Рудольфа Бультмана. Оба признавали значение морального и религиозного обращения. У Барта это выразилось в отстаивании того тезиса, что, хотя Библию можно читать исторически, ее также следует читать религиозно, а религиозное чтение — это вопрос не только набожных чувств читателя: он должен также внимать реальностям, о которых говорится в Библии17. У Бультмана, с другой стороны, религиозное и моральное обращение представляет собой экзистентный (existenziell) ответ на зов и вызов керигмы. Но такой ответ есть субъективное событие, объективация которого рождает миф18. Хотя Бультман вообще-то не позитивист, ибо знает, что такое verstehen [понимать], тем не менее, с его точки зрения, библейские штудии распадаются на две части: есть научная часть, не зависимая от религиозной веры; и есть религиозная часть, проникающая под слой библейских мифических объективации к субъективным религиозным событиям, о которых она свидетельствует. ,

Как у Барта, так и у Бультмана, хотя и по-разному^ обнаруживает себя нужда в интеллектуальном, моральном и религиозном обращении. Только интеллектуальное обращение способно исцелить фидеизм Барта. Только интеллектуальное обращение способно вытеснить секулярную идею научной экзегезы, представляемую Бультманом. Но самого по себе интеллектуального обращения недостаточно: оно должно эксплицитно выразиться в философском и богословском методе, причем метод должен включить в себя критику метода науки и, равным образом, критику метода учености.