§ 2. Суверенитет как основа государственной власти

Суверенитет — это одна из самых политически острых проблем, к которой систематически апеллируют разные акторы. Под эгидой суверенитета свершаются самые различные политические акции и мероприятия, а иногда и даже различные злодеяния человечества.

Нельзя, однако, утверждать, что суверенитет не попадал в поле зрения ученых, напротив, с момента появления он привлекал и до сих пор привлекает внимание исследователей. Тем не менее, на сегодняшний день нет единого представления о сущности данного признака власти, кому он принадлежит и как должен осуществляться, поэтому он остается одним из полемичных вопросов государствоведения и кажется, что уже найти истины в этом вопросе не удастся, но наша интенциональность все-таки заключается в попытке раскрыть и выяснить существенные особенности данного признака. Изучение же обозначенных контроверз мы будем осуществлять на основе выбранной нами эпистемологической парадигмы, а точнее принципа методологической индифферентности.

В научной литературе уже давно развивается идея безграничного и неделимого суверенитета в различных концепциях. Прежде всего, это теории персоналистической, демократической и имманентной государственной воли. Однако никто из ученых не задумывался о том, что это крайне противоположные идеи.

Известное высказывание Ш. Л. Монтескье в его знаменитом произведении «О духе законов» гласит: «... всякий человек, обладающий властью, склонен злоупотреблять ею, и он идет в этом направлении, пока не достигнет положенного ему предела»[297] [298]. К сожалению, история предоставляет нам только доказательства данного тезиса величайшего ученого прошлого. В свою очередь, учение о суверенитете во всех трех теориях, о которых пойдет речь ниже, настаивает на верховенстве государственной власти 31°. Верховенство же, как всем известно, означает, что выше власти в государстве нет никакой другой власти, все другие власти производны от государственной.

В связи с этим возникает вопрос, не является ли ограничение власти (правом, законом, гражданским обществом и т. д.) нарушением одного из главных признаков государственной власти — суверенитета, отличающего ее от других властных отношений? Т. е., является ли безграничное властвование (или попросту властный произвол) проявлением государственной закономерности, связанной с обладанием властью, таким ее признаком, как суверенитет. Другими словами, суверенитет и предполагает неограниченное, никем и ничем, властвование, которое мы, как правило, называем произволом. Или наоборот, нельзя рассматривать суверенитет как оправдание всевластия.

Актуальность рассмотрения далеко не новых в государствоведении учений о государственной власти и суверенитете вызвана острой идеологической и политической борьбой за тоталитарный контроль в мире, за видение Соединенными Штатами Америки себя в роли возрожденной Римской империи[299], а кроме того, усиление централизации власти в Российской Федерации и многие подобные моменты, возникающие в современном геополитическом пространстве, что и показывает стремление власти к безграничному управлению всеми процессами общественной жизни.

Итак, возможно ли существование суверенитета государства и при этом наличие реальных ограничений власти? Здесь мы подчеркиваем большое значение реальности ограничений, т. к. всем известно, что некоторые мнимые ограничения выдумывает сама государственная власть в оправдание своего произвола и бесконтрольности. Необходимо также отметить, что ограничения государственной власти, как и сама власть, если строго следовать выбранной нами методологии, имеют методологическую двули- кость. Так, ограничения, рассматриваемые как суждения, входящие в правовую норму и устанавливающие связь между понятиями[300], несомненно, находятся в ряду, чуждому всякой онтологии. Ограничения же психологические, социологические, политические и исторические, т. е. реальные, конечно же, и сами движутся в реальном ряду. В данном исследовании нас интересуют только реальные ограничения власти. Суверенитет же находится в ирреальном ряду. Здесь мы не будем доказывать данного утверждения, т. к. это уже сделал И. А. Ильин[301].

Суверенитет в различные периоды развития общества имел специфические оттенки понимания. Нам известны три наиболее распространенные теории суверенитета в истории политической и правовой мысли[302]. Подробней представим соотношение ограничений власти с тремя различными концепциями понимания суверенитета. Начнем с того, что суверенитет возник не как плод «кабинетной научной работы и беспристрастного философского размышления, но явился результатом суровой борьбы государств европейской культуры за свое самосохранение и самоутверждение»[303].

Понятно, что данная теория выдвигает в понимании государства на первый план начало не множества, а единства, не взаимной зависимости, а одностороннего и безусловного господства над всем в государстве властвующей воли[308]. Именно согласно данной формуле суверенитет стал отличительным признаком государства, который впервые выдвинул Жан Боден, определивший «суверенитет как безусловную, ничем не ограниченную и ничем не обусловленную власть»[309] [310].

Соответственно, данная теория, на первый взгляд, категорически не допускает возможности одновременного существования реальных ограничений власти и наличия суверенитета государства, т. е. либо признание за государством, в том числе и народом, суверенитета, либо необходимости наличия реальных ограничений власти. Но тот, кто так рассуждает, совершает недопустимое, с точки зрения методологии, введение в ирреальный ряд реальной категории силы. В связи с тем, что суверенитет рассматривается как реальное свойство государства, т. е. суверенитет, как любое свойство, помещается в онтологический ряд, т. к. свойство, как мы уже говорили, — это внешнее выражение качества явления или то, чем обладает и проявляет себя в объективной действительности это явление. Поэтому правильнее следует говорить о невозможности существования суверенитета и реальных ограничений власти в одном методологическом ряду. Сделанный вывод еще раз доказывает давно существовавший в науке тезис, что такое понимание суверенитета является не правовым, а политическим. Поэтому суверенитет как признак власти, находясь в ирреальном ряду, т. е. только как понятие, выводимое из суждений, как мысленный и в связи с этим только гипостазируемый, но не реальный и поэтому только предполагает безграничную, никем и ничем не ограниченную власть. В реальных рядах власть всегда дойдет до определенного предела, остановится под давлением внешних объективных факторов. В пылу борьбы против абсолютизма и авторитаризма была сформулирована противоположная первой теории концепция демократического (народного) суверенитета, утверждающая, что верховным властителем в государстве является весь народ, другие же «власти» в государстве занимают по отношению к нему положение

322

не самостоятельное, а производное .

На первый взгляд, может показаться, что данная теория в силу своей демократичности допускает возможность существования и

суверенитета, и ограничений государственной власти, т. к. эта власть — производная от народной, которая, в свою очередь, безраздельна и не может быть ограничена, что идеально вписывается в конструкцию суверенитета верховной власти.

Во-вторых, даже на самых демократических выборах часть голосов избирателей остается неучтенной. Так, например, против принятия конституции 1993 г. проголосовало 41,6%, или 25 млн 250 тыс. 125 избирателей. Помимо этого, представляется, что термин «народ» используется властью для создания видимости ее ограничений. Народом прикрываются, чтобы более безболезненно внедрять и проводить в обществе решения экономически господствующего класса или, если угодно, правящей элиты под эгидой воплощения народной воли.

Совершенно справедливо по этому поводу В. А. Четвернин замечает, что «...суверенитет не может принадлежать народу, если он принадлежит государству как организации публичной политической власти, не совпадающей с народом. Понятие суверенитета означает качество верховенства власти; этим качеством обладает государственная власть, и там, где есть государственная власть, возможен только государственный суверенитет. Если народ — «носитель суверенитета», то получается, что институциональный элемент государства (организация суверенной власти) и народ — одно и то же. Либо получается два суверенитета — народный и государственный (или два аспекта суверенитета, который, видимо, обладает идеальным бытием, существует сам по себе — как «эйдос»), что противоречит понятию суверенитета. Так что институциональный элемент государства — организация верховной власти — не допускает иного суверенитета, кроме государственного. Народный суверенитет — это конструкция из утопического учения Ж. Ж. Руссо, противопоставлявшего правительство как аппарат государственной власти и государство как совокупность граждан, решающих (в традициях непосредственной демократии швейцарских кантонов) все основные политические вопросы. Только в утопии Руссо народ существует как «носитель суверенитета»: когда действует народное собрание, полномочия государственного аппарата приостанавливаются. Такая конструкция отвергает саму постановку вопроса об ограничении верховной политической власти свободой

324

подвластных, т. е. о конституционности власти»              .

В связи с вышеизложенным концепция демократического (народного) суверенитета не только не совместима с ограничениями власти, а попросту является вымыслом, не имевшим, не имеющим и никогда в будущем не имеющем реального воплощения. Во-вторых, с точки зрения научной теории власти, как справедливо заметил Н. Н. Алексеев, данная концепция так же, как и первая, исходит из одних и тех же предпосылок, из взгляда на государство как на властное отношение, одному из членов которого приписывались особые свойства полноты и верховенства[312] [313]. Поэтому здесь также происходит недопустимое методологическое смешение, о котором говорилось выше. Впоследствии появляется совершенно другая идея, которая рассматривает суверенитет на основе теории имманентной государственной воли. Данная теория развивается тогда, когда была предпринята попытка обосновать ее уже не на понятии отношения. «Суверенитет с этой новой точки зрения был истолкован, как свойство автономной и независимой воли, которою обладала личность государства. Суверенитет, как учил Гегель, есть «безусловное самоопределение воли, в которой заключается последний принцип при выборе решений». С этой точки зрения суверенитет есть просто выражение индивидуальности государства, как внутренняя автономия есть наиболее яркое выражение жизни самостоятельной личности. По мнению Гербера, для того чтобы волевая мощь государства вполне соответствовала бы своей идее, она должна заимствовать мотивы своего поведения не из какой-либо внешней силы, но должна находить их внутри самой себя. Это свойство государственной воли и называется суверенитетом. Еллинек прямо сравнивает суверенитет государства с идеей автономного нравственного закона. Как нравственно поступающая личность сама определяет себя и сама связывает себя свободно признанными нормами, так и в государстве происходит «самообязывание своими собственными законами». Суверенитет есть не безграничность, а способность, юридически не связанная внешними силами государственной воли, к исключительному самоопределению, а потому и самоограничению путем установления правопорядка, на основе которого деятельность государства только и приобретает подлежащий правовой квалификации характер. Суверенитет означает, таким образом, если формулировать его кратко, то свойство государственной власти, в силу которого она обладает исключительной способностью к правовому самоопределению и самообязыванию. Суверенитет с этой точки зрения является уже не свойством некоторых обладающих особым положением элементов в системе государственного властвования, но особым свойством государственного целого. Так создается учение о так называемом государственном суверенитете, противопоставляющее себя одинаково и теории монархического суверенитета, и теории суверенитета народного»[314].

По мнению автора, в данной теории допускаются некоторые методологические неровности, в частности суверенитет рассматривается как свойство или как вид власти, что опять-таки ведет к невозможному методологическому смешению различных индифферентных рядов. А кроме того, рассмотрение суверенитета как проявление воли, хотя, конечно, и как имманентно присущей государству, но все-таки воли. В связи с чем допускается та методологическая ошибка, о которой мы говорили, рассматривая психологический аспект (ряд) власти, что воля — это понятие, сопряженное с силой и, соответственно, имеющее всегда онтологическое значение, тогда как суверенитет его не имеет.

С нашей позиции, суверенитет как признак государства находится в ирреальном ряду, поэтому свободен от всякой силы, а реальные ограничения власти — в онтологическом, поэтому к ним применима категория силы. Исходя только из этой точки зрения, по нашему мнению, допускается сосуществование данных явлений. Когда же мы производим смешивание суверенитета с силой, то нарушаем методологию, в связи с чем одно понятие противоречит другому. И поэтому те ученые, которые утверждают, что абсолютный суверенитет невозможен, и те, которые противостоят им, говоря о том, что власть без суверенитета не есть власть, одинаково не правы, т. к. при этом и те, и другие допускают нарушение методологического плана. Они рассматривают власть под разными углами зрения, в разных рядах. Б. А. Кистяковский по этому поводу отмечает, что ошибка представителей науки государственного права состоит в том, что они преувеличивают значение юридико- догматического метода, мы бы даже сказали, используют его не в том ряду. Они применили этот метод к определению не только тех рядовых государственно-правовых явлений, которые целиком регулируются нормами положительного права, но и тех исходных и основных явлений государственного права, связанных со всей организацией государства. Одно из таких явлений и представляет из себя государственная власть[315].

Здесь необходимо еще остановиться на следующем моменте. Сделанный нами вывод в первой главе гласит о том, что власть в юридическом ряду есть логический prius психологического, социологического, исторического и политического определения и рассмотрения ее, переход от первого ряда к остальным рядам и может быть охарактеризован как придание власти значения силы. Поэтому свои начала власть берет в юридическом ряду, т. е. ирреальном. В связи с этим и происходит действие отмеченной выше закономерности — сопротивление власти, обладающей суверенитетом, любым ограничениям, т. к. власть стремится свой признак суверенитета воплотить в действительности и делает это, пока не встретит реальных барьеров своего осуществления. По этому поводу Г. Еллинек дает очень точное замечание, что софисты выводят из своих предпосылок неопровержимое следствие, что тот, кто понял природу государства, должен всеми средствами стремиться к господству[316]. Например, Александр Македонский в своих походах, как отмечается в литературе, руководствовался идеей универсального государства, свободного от всяких пределов, географических границ и этнически зафиксированного ядра[317], т. е., по сути, безграничного государства, а значит и властвования, не сдерживаемого любой силой, как вовне, так и внутри. Этим объясняется тот факт, что империи пытаются вывести «государство за пределы национальных границ и наделить его имперским рангом»[318].

Все это показывает, что с логической точки зрения и правильно вымеренной методологической основы рассмотрение суверенитета и ограничений власти должно быть раздельным, т. к. они находятся в разных взаимно индифферентных рядах. Правильно поэтому в свое время Гуго Прейс подметил, что в действительности нет ни одного государства суверенного, обладающего безусловной, безграничной властью. Власть каждого государства в действительности ограничена и обусловлена извне зависимостью его от международного общения, изнутри — от разнообразных общений, из которых оно само слагается[319].

Сделанный нами вывод также доказывает отсутствие такого понятия, как ограниченный суверенитет, т. к. суверенитет либо есть, либо его нет вообще. И совершенно правильно, по мнению автора, Б. А. Кистяковский утверждает: «Суверенитет теперь окончательно определен, как высшая власть, юридико-догматическое понятие которой не допускает никаких степеней и никаких делений[320]. Понятие ограниченного суверенитета, уменьшенного суверенитета, полусуверенитета или делимости суверенитета сплошь противоречивы; а потому они не пригодны для научного объяснения государственно-правовых явлений»[321]. «Абсолютность, по определению, не может быть раздвоенной»[322]. Идея полновластия — это и есть основа классической теории суверенитета[323]. Данное чувство полноты или, лучше сказать, желания и интенциональ- ность к полноте и верховенству присущи любой власти, в том числе и государственной. Аргументировать заявленную позицию можно тем историческим фактом, что появление в государстве двух властей неизбежно ведет к борьбе между ними. Такова причина гражданских войн и революций. Подтверждает заявленный тезис и наличие противостояния между светской и духовной властями на определенном историческом этапе у всех народов[324].

А попытка построения идеи двух властей[325] в итоге оказалась полной утопией. «Обе стороны в этой связке обнаружили выраженную тенденцию к «смещению» своей природы, пытаясь овладеть всей полнотой духовной и светской власти»[326]. Данте Алигьери прямо пишет, что для благоденствия мира нужно, чтобы существовала единственная власть[327]. Кроме того, как справедливо подмечает Н. И. Грачев, необходимость восстановления единства государства, когда в империях возникают несколько императоров, приводит даже к отказу национальных политических традиций республики[328].

Государственная власть является преобладающей по отношению ко всякой другой власти в государстве, в силу наличия у ней такого признака, как суверенитет. И в этом плане мы не согласны с авторами, которые утверждают, что это вызвано интересами всего общества, государственной целостностью и т. д.[329]

Кроме того, необходимо отметить, что высказанные нами предположения относятся к любому виду суверенитета (внешнему или внутреннему), т. к. власть стремится быть независимой не только внутри страны, но и снаружи. Быть могущественным — значит обладать не только внутренней, но и внешней мощью[330]. И также в этом отношении идет до таких пределов, пока не встретит другой противоборствующей и самое главное столь же мощной силы. Этой силой на внешней арене, конечно же, выступает другое столь же суверенное государство. Если же оно слабее, то, безусловно, сильнейший будет стремиться либо поглотить его совсем, либо в крайнем случае подчинить себе, и тогда оно утрачивает признак суверенного. Как писал П. Струве, всякое слабое государство является в возможности и в действительности добычей для государства сильного[331]. И сразу понятны причины сопротивления слабых государств этому господству. Связаны они даже не столько в захвате их территории или их эксплуатации. В некоторых случаях это поглощение даже экономически оказывается выгодным, т. к. примат начинает заботиться о своей составляющей или тем самым пытается войти в доверие к народу данной страны. Все это вызвано признаком суверенитета стараться быть независимым, верховным несмотря ни на что «всякая власть не есть настоящая власть, пока она не сделается полновластием»[332].

Резюмируя сказанное, отмечаем, что нахождение суверенитета и реальных ограничений власти в онтологическом ряду невозможно, а, соответственно, говорить, что в объективной действительности может существовать суверенная власть, но при этом она ограничена, должна быть ограничена или может быть ограничена (правом, законом, гражданским обществом и т. д.) нелепо и пагубно, т. е. в действительности существует закономерность: желание власти простирать свое влияние на все и на всех, поскольку она суверенна, если же мы ее ограничиваем, то она утрачивает признак суверенной. Знаменательно в этом отношении требование Аристотеля не только потенциальной, но и активной независимости вовне только для идеального государства[333]. Еще одним аргументом нашего заключения могут служить слова Г. Еллинека. «Суверенитет должен означать неограниченную и не могущую быть ограниченной власть вообще. Эта власть абсолютна, т. к. никто — в том числе и она сама — не может ее умалять. С точки зрения естественно-правовой теории... самоограничение несовместимо с суверенитетом по самой его природе. Если поэтому для государства существуют ограничения, то это ограничения фактического, этического, но отнюдь не правового характера. Чтобы выяснить этот важный пункт, следует прежде всего иметь в виду, что суверенитет есть правовое понятие ... Независимость государственной власти от какого бы то ни было другого авторитета всегда конструировалось как правовая (курсив Г. Еллинека. — И. Р.), а не фактическая независимость»[334] [335].

Исходя из этого, иногда в теории или на практике происходит отрицание суверенитета, как необходимого качественного признака государства. В связи с этим и возникают такие теории, которые делают выводы о возможном наличии несуверенных государств или, как мы выше говорили, полусуверенных, ограниченно суверенных государств. Но это совершенное заблуждение, т. к. еще раз подчеркнем, что суверенитет — это признак, а не реальное свойство государственной власти. Поэтому не каждый народ или нация могут реализовать свои идеальные политические потенции . Суверенитет — это внутренний признак государственной власти, основанный на том, что внутри государства имеется высшая сила, стремящаяся всех подчинять своей воли.

Поэтому политики, которые говорят, что они всего лишь осуществляют суверенную власть народа, так же лгут, как и те, которые утверждают о том, что суверенная государственная власть ограничена законом.

Проведенный анализ, однако, доказывает только то, что суверенитет является признаком власти, а не ее реальным свойством, но что представляет из себя суверенитет, так и не показал. По мнению автора, суверенитет присущ не одному лицу или множеству лиц и не является проявлением воли государства или власти. Суверенитет — это признак, имманентно присущий власти, без него власть таковой не является, это «верховный закон бытия»[336] [337], и поэтому он находится в ирреальном ряду и придает власти верховный, независимый, всеобъемлющий, можно даже сказать завершенный, характер.

При этом надо помнить, что источник власти вытекает из народа, т. е. подвластных, а не властвующего субъекта. Т. к. мы выше писали, что самая главная квинтэссенция, природа любой власти находится прежде всего в подвластных, а властвующего субъекта может вообще не существовать, и властные отношения все равно возникают и могут даже при этом прогрессивно развиваться. Поэтому источник суверенитета (безграничного властвования) находится в самом народе. При этом не надо смешивать народный суверенитет, представители которого утверждают, что власть исходит от народа, а соответственно, и суверенитет принадлежит народу. Мы об этом не говорим, а утверждаем, что властные отношения появляются в силу возникновения особых чувств, отношений, привычек и т. д. у подвластных. Но власть может реально исходить и от других лиц, в частности от обособленного государственного аппарата публичной власти. Основанием суверенитета, а значит и безграничного властвования является народ, «который мыслим как внутри себя развитую, истинно органическую тотальность, суверенитет выступает как личность целого, а она в соответствующей ее

349

понятию реальности выступает как лицо монарха»              .

Вот и получается, что властный произвол — это истинный признак власти, это абсолютно нормальное явление властной компетенции, т. к. власть в любом ряду обладает таким признаком, как суверенитет. Она всегда старается быть до максимального предела полной и независимой. Стоит только вспомнить психологический ряд, где казалось бы все зависит, наоборот, от подвластного, от осознания им своей зависимости, но никак не от властвующего. Но осознающий зависимость опять-таки бессознательно старается целиком и полностью быть подчиненным. Он таким образом начинает специфически воздействовать уже на властвующего, и все это,

напомним, протекает одновременно под влиянием других рядов, что и вызывает у властвующего субъекта чувства верховенства и независимости. Вспомним также политический ряд, где власть вообще имеет целью постоянного стремления достичь более высокой ступени в телеологической цепи. Абсолютной целью является достижение абсолютной власти. Поэтому политический ряд (а значит и такая разновидность власти, как государственная власть) наи- больше приближен к коррупциогенным факторам.

В связи с этим хотелось бы отметить то проницательное чувство понимания сущности власти, которое имел Федор Михайлович Достоевский. Так, в своем романе «Бесы» он пишет: «Vous savez chez nous... En un mot, поставьте какую-нибудь самую последнюю ничтожность у продажи каких-нибудь дрянных билетов на железную дорогу, и эта ничтожность тотчас же сочтет себя в праве смотреть на вас Юпитером, когда вы пойдете взять билет, pour vous montrer son pouvoir. «Дай-ка, дескать, я покажу над тобой мою власть»... И это в них до административного восторга дохо

дит...»

Но самое главное, что этот процесс остановить невозможно. Можно только оказывать воздействие на власть. И только в том случае, если она будет испытывать давление, будет испытывать реальное чувство потери властных полномочий (как говорит народная мудрость, «клин клином вышибают»), власть опять-таки в силу постоянного желания все большей полноты своих полномочий и страха потерять их будет стремиться поддерживать властеотношения, а соответственно, делать для этого все возможное, в том числе даже будет выполнять волю большинства лишь бы сохранить свои полномочия. Доходит иногда даже до абсурда, когда на властвующий субъект оказывается какое-либо давление, скажем, например, вышестоящим органом, то он может выполнять функции, противоречащие или даже наносящие вред ему самому. [338]