В отличие от юридического позитивизма XIX в., который по своему предмету и методологическим принципам был достаточно однородным явлением, социологическое направление юриспруденции было многоликим. Сторонники социологического направления расходились во мнениях по ключевому вопросу науки — предмету социологии. Одни считали, что предметом научного исследования является общество в целом и главная задача социологии заключается в выявлении общей модели поведения в условиях дифференциации общественных функций; другие видели предмет науки в стихийно складывающихся моделях поведения больших социальных групп (классах); третьи настаивали на том, что единственным реальным предметом социологии являются отношения людей малых социальных групп (профессиональных коллективов). В вопросе отношения социологического знания и юридического также не было единого мнения. Одно направление, наиболее радикальное, напрямую связывало юридическое знание с социологическим и пыталось вывести все юридические понятия из понятий социологии. Юридический порядок — это только часть социального порядка, и хоть закон суть важный фактор жизни общества, однако сам по себе он не может обеспечить социальный порядок. Поэтому некоторые представители этого направления даже отказывали юриспруденции в статусе самостоятельной науки633 и, более того, единственной наукой об обществе признавали социологию. Социология права для них — это разновидность теории права. Правда, впоследствии позиция смягчилась, и социологию права стали понимать либо как вспомогательную дисциплину правоведения, либо как специальную отрасль социологии. Общее, что объединяло различные социологические направления, был эмпирико-сенсуалистический метод научного исследования. Даже тогда, когда допускалось априорное знание, сам априоризм должен был обладать эмпирической основой — подтверждаться реальной практикой. Также социологов объединял общий взгляд на природу человека. Природа человека зависима от социальных условий жизни, она обусловлена внешними факторами и исторична, изменяется вследствие изменения общественных отношений. Изучение человека в отрыве от социальных связей — незаконное мероприятие, это ведет к метафизике. Таким образом, кантовская модель человека как чувст- венно-сверхчувственного существа, живущего как в сфере сущего, так и в сфере метафизически должного, упрощается до модели человека как объекта социальных связей, следовательно, средства, а не цели общественных отношений. Любое из направлений социологизма было оппозиционным учением юснатурализму и юридическому позитивизму. Главный недостаток последних представители социологической школы усматривали в механицизме этих концепций. Механистический взгляд на общество допускает наличие внешнего по отношению к самому обществу организационного начала (законодательный разум). Общество не самоорганизуется, образовывая необходимые политические и юридические институты, а создается и контролируется отчужденным разумом. Как понятие неотчуждаемых прав естественно-правовой доктрины, так и правовой формализм юридического позитивизма, с точки зрения сторонников социологизма, методологические звенья од ной цепи — признаки внешнего организационного источника. Между тем общество как предмет научного исследования должно быть описано и объяснено нейтральными по отношению к воле законодателя понятиями. Действительным предметом научного анализа общество может предстать только в том случае, если исследователь рассматривает его как единый организм. Методологически органицизм отличался от механицизма именно «местом» расположения организационного начала, для первого он имманентен обществу; для второго — исходит извне. Таким образом, социологическая школа права подвергает сомнению идею о том, что право может быть выведено из субъективной воли законодателя, и следовательно, «глубинные источники правового развития нужно искать вне законодательных текстов»634. На первых этапах своего становления (первая половина XIX в.) социологизм обладал строго выраженными органицизскими чертами. Когда Г. Спенсер в достаточно эмоциональной форме писал, что изречение сэра Джеймса Макинтоша: «Конституции не создаются, а сами вырастают» наделало много шума, то он стремился отметить то обстоятельство, что как «глубоко было незнание в его время социальной науки»635, как глубоко было убеждение, что «общества устраиваются так или иначе непосредственным вмешательством Провидения, постановлениями законодателей или соединением того и другого»636, т. е. вмешательством внешнего источника в социальную организацию. И он недоумевает от того, что такая простая и очевидная истина, как сравнение общества с организмом, «могла ускользнуть от внимания наблюдателей»637. Обращаясь к социально-политическим теориям прошлого, он отмечает только двух авторов, которые, по его мнению, достаточно близко подошли к органицизской идее, — Платона и Т. Гоббса, но и в учениях этих авторов он усматривает логическую незавершенность. Оба сравнивают общество «не с организацией живого тела вообще, но с организацией живого человеческого тела в особенности»638. Ин дивиды сознательно творят государство («здоровое политическое тело» — Платон и Левиафана — Т. Гоббс), а это ведет к противоречию. В области природы они смотрят на государство как на организм — государство есть системное единство частей целого, «в области же истории — как на машину»639 — государство продукт сознательного творчества людей. Если же продолжить логику Платона и Гоббса, то с позиции органицизской гипотезы Спенсеру необходимо было бы отметить, что, в свою очередь, это приводит к доминированию одного элемента социальной системы над всей системой. У первого (Платона) это доминирование философов-законодателей, у второго (Гоббса) — суверена. Органицизская гипотеза научного знания существенно изменила научную парадигму юридического знания эпохи Просвещения. Можно выделить два методологических изменения. Первое касается значения самой гипотезы в корпусе научного знания. Второе — отношения логического и исторического. Органицизская гипотеза социологической школы права XIX в. имеет совсем иную природу, нежели гипотеза «естественного состояния» научных доктрин эпохи Просвещения. Первая является результатом сбора и группировки эмпирических данных, вторая же — результатом критики тех же эмпирических данных. Гипотеза «Общество есть организм», основанная на эмпирически наблюдаемых явлениях, предполагает одно — социальные явления могут и должны быть описаны языком функций различных органов и в обществе нет ничего специфического, что принципиально выделяло бы его из мира органических вещей. Такая гипотеза не ставит цель открытия скрытых свойств предмета, которые не обнаруживаются в обычных условиях, она описывает именно обычные условия. Таким образом, научная гипотеза утрачивает функцию «продуктивного воображения», которой обладала гипотеза «естественного состояния» в предшествующую эпоху. Наблюдение стало преобладать над воображением. В отношении логического и исторического наиболее радикальные органицисты (О. Конт) видели прямую зависимость логического от исторического — что исторически первично, то первично логически. Следуя методологическим установкам радикального органициз- ма, можно сделать вывод, что, например, семья предшествует государству не только в качестве его предпосылки — государство есть объединение множества семей, что демонстрирует историческую первичность семьи по отношению к государству, — но и то, что семья является логическим началом государства. Другими словами, семья создает «правопорядок», который хоть и выражается в наиболее абстрактной (примитивной) форме, тем не менее из понятий «семейного правопорядка» логически выводятся понятия «государственного правопорядка». Семья в скрытой форме содержит государственный правопорядок. В силу этого между семейным порядком и государственным правопорядком различие не качественное, а степенное — государство есть частное от общего. Исторический порядок развития общества повторяет логический порядок объяснения причин- но-следственных связей социальных явлений. Менее радикальные органицисты (Г. Спенсер) критиковали подобную научную методологию, рассматривая идею совпадения исторического и логического как метафизическую идею. Так, Г. Спенсер , критикуя позитивиста Конта640, предъявляет ему претензии, что он совершает ошибку, свойственную германским философам, когда природа рассматривалась ими как «окаменелый разум», а логические формы «суть основы всех вещей...» Несмотря на то, что как О. Конт, так и Г. Спенсер причисляются к социологической школе и их учения действительно обладают некоторым элементом сходства, тем не менее сходство не столь существенное, чтобы эти мыслители сделали одинаковые выводы в отношении природы политического господства и права. Если их объединяет общий взгляд на природу человека (человек — существо социальное) и природу общества (общество есть органическое целое), то они расходятся в вопросе научной методологии. О. Конт ни в коей степени не допускает априорное знание, тогда как Спенсер считает, что наука не может обойтись без априоризма, и это дает ему возможность делать несколько иные политико-правовые выводы, в частности, защищать институт парламентаризма. Создатель позитивной социологии считал, что социальное знание приобретет форму научного знания, если будет описывать только то, что есть, а не рассуждать о том, как должно быть. Наблюдение должно господствовать над воображением. Реальны, утверждает Конт, «только те знания, которые основываются на наблюдаемых фактах»641. Научная социология должна использовать строгие математические методы анализа социальных явлений по аналогии с естественно-научным описанием явлений природы. О. Конт утверждал, что хотя знание человека о социальных явлениях самое первое, поскольку он в первую очередь сталкивается именно с ними, а математическое знание — последняя научная отрасль (человеку необходимо достичь уровня математического знания), то социология как наука завершает иерархию научного знания, поскольку она последняя из всех наук, которая математизирует свою область. В истории развития познания Конт выделяет три стадии: теологическую (фиктивную), метафизическую (абстрактную) и положительную. Вторая стадия развития юридического мышления есть переходная стадия, это стадия господства легистов и адвокатов, когда преобладала вера, что общество может изменяться по воле законодателя642. Стадия позитивного знания описывает «глубинные» (социальные) источники права, изменяющие социальный организм вне зависимости от воли законодателя. Критика Контом «всемогущества» законодателя, защищавшегося юридическим позитивизмом, смыкается с позицией современной ему исторической школы права. Но если историки немало внимания уделяли методам догматики права, занимаясь разработкой пандект- ного права, то Конту была чужда идея формально-догматического анализа правового материала. «Ловкие юрисконсульты, — пишет Конт, — потратив всю свою жизнь на изучение законов, не могут понять, что требует закон в том или ином случае»643. Дух закона содержится не в формально-логической догматике, а непосредственно в социальных связях. Точка зрения О. Конта на социальные явления — это «синтетический позитивизм», утверждающий, что любые социальные явления (социальные связи) — составная часть целого, поэтому подчинены этому целому. В своей теории он выделяет две социологии: со циологию статики и социологию динамики. В первой теории он обосновывает взгляд на общество как на единый социальный организм, части которого выполняют все более специализированные функции, но вместе с тем проникнуты гармонией, солидарностью. Поэтому познание политических и правовых институтов возможно, если познана социальная система в целом. Подобного рода утверждение приводит к тому, что, во-первых, правовая система всегда обусловлена внешними по отношению к ней самой факторами, а понятия юридической науки являются видовыми понятиями от родовых понятий социальной науки; во-вторых, происходит отождествление социальных наук («наук о духе») с науками о природе, из области которых исключен фактор свободного действия. Поступки людей должны оцениваться не как свободные или несвободные, а как целесообразные, т. е. соответствующие целому (общей системе) или нецелесообразные — не соответствующие целому. Вторая теория (теория динамики) определяет причины исторического развития, смены одной организационной формы общества другой. Динамику обществу придает деятельность господствующих социальных групп. Поэтому политическую теорию О. Конта можно обозначить как теорию «господствующей элиты». Каждая историческая эпоха характеризуется сменой типа господствующей элиты: военно-аристократическая элита эпохи средних веков сменяется интеллектуально-промышленной элитой в буржуазном обществе. Но при любых политических элитах общественный порядок может держаться только на силе. Ни один социальный класс не может не господствовать с помощью силы. Единственным политическим философом после Аристотеля О. Конт считал Т. Гоббса, который видел, что всякое общество управляется и должно быть управляемо (в двух смыслах — неизбежности и целесообразности тому, что должно быть) силой. А сила в обществе — это сила или богатство. Таким образом, чисто социальный фактор — слои населения, которые либо силой превосходят других, либо по степени богатства определяют «целое», т. е. общественный порядок, тогда как сама политическая организация (ее форма) не имеет существенного значения. Политико-правовая организация произ- водна от социальной организации. Так, О. Конт, например, считал, что парламент есть институт «от метафизики», а не «от позитивизма». В какой-то степени Конт прав. Парламент представляет институт «говорения», пространство высказываний политических суждений, где оппоненты в споре за политические цели вольно или невольно вынуждены строить свои аргументы не только или даже не столько из социально-политической целесообразности, но и апеллировать к справедливости, т. е. использовать метафизические суждения. Но грех парламентаризма Конт видел не в этом, а в том, что при подобных условиях политический режим приобретает относительную независимость от общей социальной системы, отрывается от жизни. Поэтому если основатель социологического позитивизма допускал необходимость представительных органов власти, то только для утверждения бюджета. В сущности, общество управляется и должно управляться не самостоятельными государственными учреждениями, а представителями господствующего класса. Политическая элита (государственные чиновники, судьи) является не кем иным, как представителями господствующего класса в государстве. Государство — лишь только «внешняя оболочка», формализующая право на господство доминирующего в обществе класса. Судьи как представители этого класса являются носителями его правовых ценностей и разрешают споры на основании утвердившихся моделей поведения членов группы. Чиновники на том же основании контролируют и управляют обществом. Таким образом, О. Конт отождествляет понятие «политическое принуждение» с понятием «социальное принуждение», т. е. по большому счету политическое господство держится и определяется борьбой социальных групп, в которой побеждает сильнейшая (количество и качество). Право здесь всецело определяется допра- вовыми и внеправовыми социальными факторами: суверенитетом обладает тот, кто благодаря высшей власти добивается послушания; подчиненный статус имеет тот, кто в силу явного превосходства противостоящей ему власти предпочитает повиноваться. Впоследствии эту посылку Э. Дюркгейм перевел в теорию «коллектив- | ных представлений», из авторитета которого проистекает j принуждение. «Право, — пишет современный исследователь \ Э. Дюркгейма А. Леви-Брюль, — это совокупность обязательных норм, которые определяют общественные отношения таким образом, каким коллективная воля группы их представляет сегодня в данный момент»644. Тем самым подобная позиция отказывается от задачи спецификации политического господства, которую решал Т. Гоббс, определяя собственные, отличные от социального принуждения, основания политического господства (легитимацию политического принуждения), выводя государство из пространства политической борьбы. В случае социологической теории под авторитетом понимается нечто иное, нежели понятие авторитета у Т. Гоббса. Если последний под авторитетом понимал власть, уполномоченную на принуждение, то социологическое направление под авторитетом понимало привычку к повиновению. Для Гоббса логически первично согласие граждан на принуждение, а затем возможна привычка. Для социологов принуждение не дифференцируется от согласия — в сознании людей согласие и принуждение одно и то же. Если задать коллективисту вопрос: «Почему индивид обязан соблюдать социальные нормы поведения?», то возможен ответ: «Потому что так принято в группе», — «А что принято в группе?» — «Принято подчиняться власти». У Гоббса понятия «согласие» и «принуждение» разделены как на теоретическом уровне, так и на практическом (во времени: вначале согласие, затем принуждение), поэтому допускается возможность несогласия. У социологов в условиях слияния согласия и принуждения несогласие невозможно и таким образом устанавливается диктат коллектива. Д. И. Луковская задается справедливым вопросом на этот счет: «В чем все-таки задается императивность права: в вырабатываемых коллективным сознанием “идеалах” или в осуществлении им принуждения?»645 Вряд ли социологи смогут ответить на этот вопрос. Для подобного рода концепции теоретическую трудность составляет проблема трансляции нормативной модели поведения членов господствующей социальной группы вовне. Единственным основанием трансляции может выступать в данном случае только сила и «привычка к повиновению», т. е. внерациональные (осознанные) элементы. Помимо этого, логика социальной теории Конта ведет к представлению о праве как исключительно «внутреннем» деле соци альной группы. В данном случае вряд ли возможны рассуждения об универсальном праве, скорее уместны будут суждения о плюрализме правовых систем. Правовых систем столько, сколько в обществе основных социальных групп. Также непреодолимой трудностью для социологического позитивизма становится вопрос о спецификации юридических норм. Без явных отличительных признаков юридические нормы сливаются с религиозными нормами и нормами морали. Политико-правовая концепция английского социолога Г. Спенсера в определенной части сходна с концепцией О. Конта. Спенсер писал: «Пункт, в котором мы сходимся с О. Контом, — это аналогия между индивидуальным и социальным организмами»646. Также он разделял контовскую оценку юридического позитивизма, считая, что чрезмерное государственное управление и чрезмерное законодательство невыгодно и даже вредно общественному благу. Чрезмерное законотворчество складывается из того, что людям кажется, будто «в формуле закона заключается какая-то особая сила, которая обладает способностью связывать людей...»647, а в принципе утилитаристской этики «наибольшего счастья наибольшего числа людей» он усматривает принцип «равного наделения благами, материальными и нематериальными, добываемыми деятельностью людей»648. Это, по его мнению, равнозначно позиции коммунизма, когда «индивидуум работает на пользу государства, которому передает продукт своего труда для равного распределения между всеми»649. Правда, впоследствии он писал в частном письме, что ничего не имеет против утилитаристской цели счастья, но эта цель может быть не вполне, «а только отчасти достигаема...»650 Активная критика юридического позитивизма и органицизская аналогия — это, пожалуй, все, в чем схожи позиции двух ученых. По другим пунктам их позиции расходятся. Вполне возможно, что на их разногласия оказала влияние социально-политическая атмосфера двух стран — Франции и Англии се редины XIX в. Если во Франции первой половины XIX в. все еще продолжался конституциональный процесс и политические проблемы остро стояли во главе угла, то Англия этого времени представляла общество с уже устоявшейся конституционностью. Основные конституционные проблемы были сняты: королевская власть с начала XVIII в. уже не пользовалась своими прерогативами, парламент за- конотворчествовал, правительство было подотчетно парламенту, а общество ясно представляло свои права и обязанности. В таких условиях на первый план выступила теоретическая задача обоснования эффективных способов государственного управления и законотворчества. Поэтому в той части социологической теории, которая касалась непосредственно политических и правовых проблем, между концепцией Конта и Спенсера были существенные расхождения. Во-первых, Г. Спенсер не согласен с Контом, что политические явления возможно исследовать путем количественных исчислений. Математическое образование, несомненно, ценно, считает Спенсер, но «политические проблемы не поддаются математическому анализу, и все познания в этой области (математики. — И. Д.) не много помогут при законодательстве»651. Сам Спенсер усматривает единственно возможный метод научного анализа социальных явлений — метод функционального анализа. Функция наиболее соответствует органицизской гипотезе, поскольку наблюдение показывает, что каждый орган организма выполняет строго определенное дело. Спенсер пишет: «Для здорового социального организма и благосостояния его членов требуется уравновешивание функций, а это равновесие не может быть поддерживаемо, если мы придадим функции силу, пропорциональную числу функционирующих»652. Принятие хороших законов не зависит ни от количества законотворчествующих, ни от интенсивности принятия законов, ни от меры силы господствующего класса. Качество законодательства зависит от понимания законодателем места и роли каждого элемента политического организма. Функциональный анализ стремится дать качественную оценку политическим явлениям, а не взвешивать на весах науки второстепенные количественные параметры. Применение функционального анализа политических явлений говорит о том, что Г. Спенсер отказывается от контовской трактовки динамики социального развития и останавливается исключительно на теории статики. Социальная динамика им мыслится только в качестве усложнения социального организма, а не в смене одного социального образования другим, одной идеологии другой: «Постоянно возрастающая сложность, характеризующая прогрессирующие общества, — пишет Спенсер, — есть результат умножения числа различных частей, исполняющих различные функции»653. Это позволяет ему толковать исторический процесс исключительно в эволюционистском духе, т. е. там, где Конт усматривал качественные скачки (теория динамики), Спенсер видит только количественные изменения. История человечества не знает скачков, и на этом основании Г. Спенсер ни при каких обстоятельствах не признавал правомерность революций. История есть процесс приспосабливания индивидов к новым социальным условиям, и в этом процессе верх одерживает тот, кто в наибольшей степени обладает способностью приспосабливаться. Второй аспект разногласий касается значения априорного знания в науке. Французский социолог считал, что внеопытные суждения не относятся к сфере научных суждений, тогда как Спенсер видел необходимость такого рода знания, поскольку без «меры» априоризма разговор об универсальном праве невозможен. «Можно разумно предположить, — пишет английский социолог, — что хотя по форме такие утверждения (имеются в виду утверждения естественно-право- вой доктрины, допускающие существование вечного и универсального права. — И. Ц.) доступны критике, они все же истинны по существу»654. У теорий, отрицающих априорное знание, истина всегда относительна, и такие теории «не имеют вообще никакого основания (имеется в виду теоретическое основание. — И. Ц.)»655. Апостериорные суждения есть продукт ограниченного опыта индивида или отдельной группы индивидов, тогда как «априорные убеждения... являются продуктом опыта бесконечных последовательных особей»656. Поэто му, несмотря на то, что не только социальные учреждения историч- ны (изменчивы), но и сама природа человека подвержена изменениям, формула «свобода одного ограничена свободой другого» отражает предел истории природы человека. Посылка «опыта бесчисленных последовательных особей» как условия возможности априорного знания говорит об индивидуальной свободе. Во многом соглашаясь с И. Кантом, он отмечает, что единственно, с чем он не согласен, так это с тем, что у немецкого философа на первом месте находится «отрицательный элемент, вытекающий из ограничений, налагаемых присутствием других людей», когда у него «в роли первичного выступает положительный элемент — право свободы деятельности»657. В данный момент не столь важно, как понял Спенсер теорию И. Канта658, важно то, что в рамках общей органицизской модели он допускает необходимость свободы выбора, и эта свобода ограничивается свободой другого в том смысле, что отдельный индивид противостоит не другому отдельному индивиду, а группе. Свобода индивида ограничена общими условиями существования, наличием в обществе социальных групп, выполняющих разные социальные задачи. Таким образом, общим условием существования выступает разделение труда. Более развитое общество отличается от менее развитого степенью дифференциации труда. Чем выше степень дифференциации, тем сложнее социальная организация. Чем сложнее социальная организация, тем более оно развито. По мере усложнения общества «способы взаимного нарушения прав становятся многочисленнее и запутаннее...»659, поскольку разделение труда «...предполагает одновременно кооперацию и антагонизм...»660 Кооперация основывается на взаимовыгодном обмене материальными и нематериальными благами; антагонизм возникает из стремления присвоить большую часть этих благ в ущерб другим частям организма. Невоз можно присвоить себе часть общего запаса, не уменьшив «на такую же величину запас, нужный для других частей»661. Таким образом, задача политико-правовой теории — это установление баланса функций. Социальный организм будет неустойчив, если один из элементов социального целого будет выполнять множество функций или несвойственную ему функцию. Это равносильно тому, что каждый орган будет делать то, что вздумается. Априоризм и метод функционального анализа позволяют Спенсеру, во-первых, строго определить перечень прав и свобод индивидов, необходимых в условиях разделения труда, т. е. то, что можно отнести к неотчуждаемым правам, таковыми являются право физической неприкосновенности, свобода передвижения, право пользования природными средствами, право собственности, право невещественной собственности, право дарения и завещания, право свободного дарения и договора, право промышленной свободы, свобода убеждений и культа, свобода слова и печати. Все другие притязания, которые «он (индивид. — И. Ц.) может иметь, должны быть иного рода — их нельзя признавать правами»662. Во-вторых, отстаивать парламентаризм, а следовательно, республиканскую форму правления как необходимую форму в условиях разделения труда. Будучи острым критиком английской парламентарской практики его времени, видя множество недостатков в работе представительного органа власти, он, тем не менее, не отрицает парламентаризм как институт власти. Недостаток Спенсер видит в чрезмерности законодательства, когда парламентарии пытаются законодательно регламентировать те сферы социальной жизни, которые должны исключительно определяться в свободных действиях участников отношений. Сам же парламентаризм необходим, поскольку «парламентские прения представляют собой тщательное взвешивание вероятностей, данными для которых служат вещи как они есть»663. Политические решения — вероятностные решения, «социальный организм не может быть подвергнут какому-нибудь влиянию в одной своей части без того, чтобы остальные его части не подверглись ка ким-либо изменениям, которые невозможно предвидеть»664. Парламентские дискуссии — это возможность оценки степени вероятности политических решений. В целом политико-правовую теорию аглийского ученого можно назвать либерально-демократической, которая отличается от естественно-правовой теории исключительно методом научного анализа. Он так же как и представители естественно-правового направления был сторонником концепции «малого государства» — «государство — ночной сторож»), функции которого ограничены защитой членов общества от врагов и «обузданием... предупреждением смерти или обиды, наносимой членам внутри общества»665. В дальнейшем эволюция развития социологического направления в праве двигалась в сторону поиска реальных социальных явлений. Оспаривался предмет социологии и предмет юриспруденции. В этом направлении от органицизских теорий был пройден путь до со- циал-психологизма и психологизма.