Психическая регуляция и правовое регулирование

До сих пор мы рассматривали механизмы психической регуляции, детерминированные социальной средой, но все же свободные в том смысле, что конечное решение о поступке принимает сам человек, руководствуясь собственными потребностями и мотивами.

Все это означает глубокую деформацию человеческой деятельности, при которой субъект действует в соответствии с чужой целью и служит чужим интересам.

Напрашивается вопрос: если у индивида есть цель действия, пусть не собственная, а чужая, внушенная и навязанная ему, то какими мотивами руководствуется он, реализуя данную цель? Ведь безмотивных целей, немотивированных целевых действий просто не бывает. Прежде чем ответить на данный вопрос, введем в анализ еще один широко распространенный тип ситуаций, в которых цель действия тоже выражает чужую волю, также необходима и принудительна для индивида, но она не внушена, не насильно навязана, а легитимно предписана человеку как норма, социальный императив. Речь идет о действии религиозных заповедей, моральных и юридических норм, внешне выраженных требований к человеческому поведению, которые рассчитаны на добровольное исполнение и лишь при отсутствии у субъекта воли к такому исполнению могут быть обеспечены особыми механизмами социального принуждения. Юридическая норма, например, в императивной форме долженствования («ты должен или не должен делать что-то») априорна, т. е. до собственного опыта индивида предписывает ему цель в предположении, что она пройдет через мотивационные фильтры, будет иметь преимущества в целеполагании, выразится во внешнем поступке как собственная индивидуальная цель. Расчет оказывается верным для многих, возможно, для большинства случаев правомерного поведения. Поскольку право и его нормы адекватно отражают индивидуальные и социальные потребности, как правило, существенные, доминирующие, то юридическое требование, властное веление падают на благоприятную почву психических переживаний. Социальный императив совпал с внутренней потребностью, намерениями и желаниями самого человека, укрепил побудительную силу последних.

Правовая норма активно участвует в опредмечивании потребностей, сакраментальные слова «я имею право» в психологическом и социологическом смыслах в значительной мере приближают субъекта к реальному предмету удовлетворения его потребности. Право, однако, лежит в сфере возможностей ее удовлетворения; иметь право на вещь еще не значит иметь саму вещь. Хотя опредмеченная потребность всегда остается потребностью, существующей вне права, вызванная ею мотивация необходимо приобретает юридический характер. Даже на бытовом уровне можно наблюдать, как устремленный к предмету реализации своей потребности человек часто и охотно повторяет: «эта вещь моя, потому что я имею на нее право», но никогда не использует аргументы типа «эта вещь моя, потому что мне она очень нужна». Это означает, что потребность получила весомый мотив, причем чисто юридический. Так что используемые иногда в правовой литературе понятия «юридический мотив» и «юридическая мотивация» — это психологическая реальность, сопоставимая с реальностью религиозной, нравственной, политической мотивации.

Внутренняя потребность, опредмеченная посредством юридического мотива, указывает на цель действия, прошедшую через двойной выбор — индивидуальный и общественный. Если сам человек санкционирует мотив, направленный на объект удовлетворения своей потребности, то общество признает юридическую возможность этого удовлетворения, санкционирует соответствующую цель потенциально, говорит человеку: «ты имеешь на это право». Данные механизмы относятся к правомерному поведению, которое ввиду того, что доминантные мотивации индивидуальной психики встречают поддержку извне, не порождает на практике особых проблем и затруднений. Это в одинаковой мере относится к правомерным действиям, реализующим права и исполняющим обязанности. Мнение, согласно которому с психологической точки зрения лицо осуществляет права легче и охотнее, чем выполняет обязанности, в большинстве случаев не оправданно. Бывают, конечно, трудновыполнимые обязанности, но и реализация некоторых прав требует огромных затрат душевной энергии, больших физических усилий.

В литературе отмечалось, что в основу соотношения прав и обязанностей можно положить различие между двумя разновидностями индивидуальных потребностей, прослеживаемое на психологическом и социальном уровнях. Условно их можно разделить на потребности для себя, выражающие и обеспечивающие собственную жизнедеятельность индивида, и потребности для других, за которыми стоит личная заинтересованность человека в судьбе своих близких, участливое отношение к другим, привязанности любви и дружбы, альтруизм и другие социально одобряемые переживания субъекта[163]. Мать заботится о ребенке, все его дела и проблемы принимает близко к сердцу, руководитель может быть искренне заинтересован, чтобы каждый сотрудник вверенного ему отдела совершенствовался в профессиональном плане, человек, который видит, как его сосед или товарищ готовится совершить опрометчивый поступок, незамедлительно вмешивается, предостерегает, дает советы и т. д. Одним словом, у человека есть внутренняя потребность жить делами и интересами других людей, заботиться о них, руководить ими, содействовать их жизненному успеху. Суть в том, что необходимость участия в делах других человек переживает как свой долг и обязанность, а действия ради других строит по схеме «не могу не вмешаться», «не допущу вашего позора», «хочу, чтобы ты была счастливой», «не могу смолчать» и т. д. Эта альтруистическая потребность и есть, собственно, личная потребность для других, которая также может опредмечиваться посредством юридического мотива.

Альтруизм — нравственный принцип, способный порождать распространенные формы внутренней мотивации, которые не позволяют человеку психически концентрироваться только на самом себе и своих делах, испытывать приходящие извне, богатые и разнообразные эмоции, радость близкого общения с людьми. Такие формы мотивации дают возможность человеку более или менее легко принимать решения о поступке, направленном на благо других лиц либо коллектива, свободно формировать личный опыт дружеского, солидарного поведения на основе актуально переживаемого долга и обязанности.

Для правовой системы характерно более осторожное отношение к использованию потенциала альтруистического поведения, хотя многие юридические институты явно рассчитаны на определенную активность альтруистического мотива. По идее, дарение есть «акт юридического самопожертвования», человек нечто берет у себя и отдает другому. Но в действительности даритель ничем особенно не жертвует и право не требует от него ничего подобного. Оно вполне удовлетворяется тем, что в договоре дарения присутствует альтруистический элемент — безвозмездное, т. е. не требующее платы или иного вознаграждения, отчуждение вещи одним лицом в пользу другого. Такой же умеренный альтруизм присущ и юридическому институту благотворительности, правовому статусу общественных фондов и общественных учреждений, призванных оказывать социальную помощь и предоставлять бесплатные услуги нуждающимся людям.

Идущие от самого индивида, сопровождаемые психическими побуждениями высокой интенсивности альтруистические мотивы часто сдвигаются на цели, которые являются предметом юридически установленной обязанности. Таковы материальные и иные обязанности родителей по отношению к детям, опекуна по отношению к опекаемому, супружеские обязанности, взаимные обязательства лиц, связанных доверительными отношениями, договором поручительства, обязанности, возникающие из юридического представительства и т. д. Конечно, в исполнение всех этих обязанностей можно вкладывать различный объем личного чувства, но чем больше эмоциональной теплоты и искренности проявляют участники подобных правоотношений, тем полнее реализуются обязанности, быстрее и лучше достигаются личные и общественные цели обязанного поведения. Существование обязанностей, которым в человеческой психике соответствуют потребность действовать для других (в интересах других), опровергает распространенный предрассудок, будто право безразлично к эмоционально-мотивационной стороне юридических действий, может быть вполне удовлетворено формальным исполнением требований нормы. Если такое право и бывает, то это «плохое» право, созданное равнодушным и малограмотным законодателем, не владеющим знаниями о закономерностях социального и правового регулирования.

Различение внутренних потребностей для себя и для других нельзя считать строгой схемой. В плоскости права можно отчетливо видеть, как поступок, совершаемый для себя, затрагивает и продвигает интересы других лиц. И наоборот, в том, что человек делает для других, имеется заметная доля его личного интереса. Относительно некоторых потребностей трудно сказать, ради кого они осуществляются. Например, потребность лидерства, страстное желание властвовать и руководить, человек реализует прежде всего для себя; это поднимает его над остальными людьми, показывает его неординарный духовный и физический потенциал, позволяет выявить индивидуальные особенности и преимущества. В то же время данная потребность не может существовать иначе, как потребность для других, ибо лидерство должно быть широко признано и поддержано в качестве «блага для всех» и только при таком условии способно сохраняться. Тем не менее, указанное различение внутренних потребностей полезно для решения ряда исследовательских задач не только в психологии, но и в юриспруденции. Из потребностей для себя, соответствующих мотивов и целей исходит индивид, настаивающий на своих правах, всегда готовый к борьбе за права в любых обстоятельствах. Он психически настроен на приоритет прав перед обязанностями («прежде всего Я, потом другие»), причем доведенное до крайности это настроение делает человека себялюбивым, черствым, эгоцентричным, не восприимчивым к чужим проблемам, неспособным к сопереживанию и общению. Когда в психической структуре личности существенную роль играют потребности для других, развивается приверженность к обязанностям и долгу перед людьми. У таких индивидов обязанности находятся на первом месте, они всю жизнь служат людям, порою забывая о себе. Они беспрерывно хлопочут, суетятся, приходят на помощь по первому зову или без зова, проявляют заботу о тех, кто, как им кажется, нуждается в поддержке, но постепенно переходят ту грань, за которой их, казалось бы, благородные порывы начинают раздражать окружающих. Люди с гипертрофированной психической настроенностью на приоритет долга перед правами могут восприниматься в семье или социальной группе как бестактные, склонные «совать свой нос в чужие дела», деспотичные, тяжелые и неприятные в общении. Дети, особенно взрослого возраста, тяготятся излишней заботой со стороны родителей, чрезмерная опека с благими намерениями унижает человека, способного свободно и ответственно принимать собственные волевые решения. Так что психический тип личности, внутренне расщепленный на человека права и человека обязанности, в сущности, неустойчив, должен располагать мощными механизмами саморегуляции и самоконтроля, чтобы избежать указанных выше крайностей.

Перейдем теперь к анализу психических переживаний обязанностей, которые не могут опереться на внутренние потребности для других, тем более потребности для себя. Выше речь шла о том, что легитимно предписанная человеку со стороны права, морали, религии (т. е. нормативно-регулятивных систем) цель накладывается на структуру личных потребностей, вследствие чего развивается дополнительная стимулирующая мотивация — юридическая, моральная, религиозная, которая придает поступку специфический характер. Не вдаваясь сейчас в особенности религиозного и морального поведения, отметим, что в правовой сфере предписанная цель, предмет юридически установленной обязанности, может не найти в индивидуальной психике подходящую потребность, побуждающую к положительному поступку. Многие правовые действия, предписанные законом субъекту, не являются для него лично необходимыми, индивид может вообще не понимать, кому и для чего они понадобились. Поэтому не приходится говорить об организованной внутренней мотивационной поддержке определенных навязанных целей-обязанностей, поскольку они не могут трансформироваться в намерения, хотения, желания самого субъекта. Но тогда встает вопрос о юридической мотивации обязанностей, которые человек, если бы ему предоставлялось свободное решение, не стал бы добровольно исполнять. Есть ли здесь юридический мотив и каковы особенности мотивационных процессов, если цели обязанного поведения безоговорочно и принудительно предписаны индивиду?

Для выяснения этого вопроса нужно обратиться к категории негативной потребности, классификационной схеме, которая делит внутренние потребности на позитивные и негативные. Что такое позитивная потребность, мы уже видели: она находит выход в реальных действиях для себя и для других.

В индивидуальной и социальной деятельности долговременные и систематически удовлетворяемые потребности человека стабилизируются, затвердевают, образуют, по А. Н. Леонтьеву, жизненное условие, рубеж, на котором индивид удобно располагается, закрепляется и которого не желает лишаться. Стремление сохранить это условие становится личным мотивом.

Суть негативной (отрицательной) потребности в том, что она есть «потребность в нелишении условий»[165]. Индивид исполнен желания сохранить status quo, удержать, не потерять нечто достигнутое в жизни. Негативная потребность вызывает соответствующую мотивацию, в которой превалируют побуждения, вызываемые чувством страха, осторожностью, осмотрительностью, подозрительностью и т. п. Коль скоро неисполнение предписанной обязанности может повлечь за собой юридические последствия в виде лишения свободы, имущества, социального статуса и прочих жизненных условий, человек, пусть с нелегким сердцем, но вполне сознательно отдает предпочтение мотивам, сопряженным с негативной потребностью. Понимая, что в противном случае, т. е. при отказе от исполнения обязанности, потери будут велики, индивид принимает принудительно навязанный ему курс обязанного поведения. В целом неприятная для многих обязанность платить налоги все же исполняется, но, скорее, не по гражданско-патриотическим мотивам (как того хотели бы государственные деятели), а по оппортунистическому принципу «заплати и живи спокойно». Связанная с негативной потребностью мотивация усиливается, может стать доминирующей в экстраординарных условиях каторги, тюрьмы, концлагеря, пребывания в плену, в ссылке, где неповиновение приказам, нелепым и жестоким, может стоить жизни и здоровья униженным людям. Там резко актуализируется потребность выживания, пожалуй самая сильная из негативных потребностей человека.

Вероятность потери жизненных условий в результате конфликта индивида с высшей властью на почве неповиновения приказам и неисполнения обязанностей, безусловно, возрастает в тяжелые периоды войн, смут, кризисов, господства деспотических режимов, драконовских законов, репрессивных диктаторских систем. Человеческая психика реагирует на них активизацией негативных по характеру потребностей адаптации, приспособления к трудностям жизни, позволяющих избежать либо минимизировать лишения и потери. В сущности это борьба человека за свою личность, за сохранение человеческого в человеке. Возможности психики в данном смысле удивительны. Великолепно высказался по этому поводу А. Н. Леонтьев: «Психология личности есть психология драматическая. Почва и центр этой драмы — борьба личности против своего духовного разрушения. Эта борьба никогда не прекращается. Суть в том, что существуют эпохи ее заострения»[166]. Чрезвычайно интересна мысль этого психолога, касающаяся современного потребительского общества, где действует закон превращения потребностей в условия жизни и, как следствие, закон роста отрицательных (негативных) потребностей. Это значит, что процессы разрушения личности ныне достигли таких грандиозных масштабов, что основная задача психологии перемещается с развития личности на ее сохранение, выживание.

Из предыдущих положений следует, что негативные потребности человека являются потребностями сохранения личности, тогда как позитивные потребности, нацеленные на создание жизненных условий, достижение новых жизненных позиций, выступают как потребности развития личности. Примечательно, что эта классификация прямо связана с проблемами нормативного регулирования. Связь их выражается в том, что каждая потребность предполагает нормы ее удовлетворения, поэтому мотивационным процессам потребностного происхождения всегда необходим некий нормативный каркас. Но отношение к нормам у потребностей сохранения и развития неодинаковое. «Потребности сохранения удовлетворяются в пределах норм; потребности развития превышают норму. Чем больше такое притязание на превышение существующих норм, тем ярче потребность развития»[167].

Как это ни парадоксально, но весь огромный нормативный мир начинается с простого факта: удовлетворение каждой телесной или душевной потребности предполагает оптимальную меру (не выше — не ниже, не больше — не меньше), к которой стремится человек, экономя силы, избегая лишних затрат энергии, пытаясь не выбиваться из сил и, насколько это возможно, облегчать процесс достижения предмета удовлетворения потребности. Если найденная с учетом данных обстоятельств мера регулярно повторяется, приобретает на определенном отрезке времени стабильность, она становится нормой. Оптимальность меры передается норме, принципиально воспроизводимой в многократных процессах и действиях, но, главное, стабильной. Кроме того, у нормы, можно сказать, призывный и «властный» характер, она требовательна, психически переживается как требование. Благодаря такому сочетанию качеств меры и нормы та или иная потребность выступает именно как потребность сохранения личности.

Процессы психической саморегуляции, эмоциональные, мотивационные механизмы, волевые усилия, направленные на удовлетворение потребности, развертываются в постоянном режиме с гарантированным результатом, т. е. постановкой нужной цели, четко определенным предметом и другими важными предсказуемыми элементами. Все эти процессы являются нормальными для человека, потому что они отвечают норме, но они неизбежно превращаются в аномальные (аномалии), когда отклоняются от нормы. Если мера в количественном отношении есть величина точная, означает некую оптимальную точку, ниже которой мера еще не достигнута, а выше — уже превзойдена, то норма может включать в себя диапазон мер, считающихся приемлемыми и нормальными. О ряде мер мы говорим как о «лежащих в пределах норм».

Сама по себе норма, идет ли речь о биологической, медицинской, технической или социальной, представляет собой образование жесткое и нерастяжимое, но она охватывает собой некое множество мер действия или процесса, каждая из которых способна быть средством поставленной цели. Потребности сохранения личности осуществляются в условиях постоянства цели, ибо человек сознательно ее не меняет, но средства достижения цели непрерывно движутся, совершенствуются отчасти усилиями самого человека в ходе его становления в качестве личности, отчасти по независящим от него причинам, лежащим в сфере культуры, экономики, науки, техники и т. д. Приходит время, когда средства перерастают цель; они теперь позволяют человеку улучшить качество либо увеличить меру удовлетворения физических и духовных потребностей. При возросших, таким образом, средствах, прежняя нормативно обоснованная цель представляется людям слабой, скромной. Поскольку меры и нормы исходной потребности уже не устраивают субъекта, у него развивается психический механизм поиска выхода из положения, при котором оптимальная мера удовлетворения этой потребности сдвинулась, пошла вверх, а норма пребывает в неподвижном, фиксированном состоянии, ограничивает и сдерживает поиск. Данный механизм как раз и представлен потребностями развития личности с их сильными мотивациями, новыми сдвигами мотивов на цель, последующей трансформацией целей в новые условия жизни. Удовлетворенные и удовлетворяемые потребности порождают новые потребности, осуществленные и осуществляемые цели приводят к постановке новых целей. Нормы, включенные в процессы удовлетворения потребностей, выбора, полагания и реализации целей, естественно, не оказываются вне развития. Но они — тот последний рубеж, который потребности сохранения личности уступают потребностям ее развития.

Нормы существуют для обеспечения стабильности процессов и действий, но каждый шаг по пути развития так или иначе ставит стабильность под вопрос, связан с необходимостью пройти этап неопределенности, хаоса (хотя бы легкого), прежде чем в какой-либо системе воцарится новый нормативно закрепленный порядок. Это ставит потребности сохранения и потребности развития личности в отношения определенной оппозиции. Увлеченный человек, захваченный страстью к любимому занятию, искусству, спорту, работающий на пределе сил и возможностей организма, может достичь выдающихся успехов, но принести в жертву свое здоровье и, возможно, жизнь. Это пример победы потребностей развития над потребностями сохранения личности, таковых не мало. В случае, когда трусливый солдат бежит с поля битвы и тем самым спасает свою жизнь, верх берет потребность самосохранения. Но соотношение данных видов человеческих потребностей (и всего, что за ними стоит, включая нормы) отличается большим разнообразием вариантов и аспектов. «Мудрость» человеческой психики здесь выражается в том, что она способна соединять две жизненно важные линии — сохранения и развития личности — в одних и тех программах действий, усиливать их в мотивационном и волевом плане применительно к реальным обстоятельствам. Создание все более широкого круга возможностей человека безгранично развиваться без риска и опасностей, без срывов и падений есть одна из задач, а возможно, и главная задача как психической регуляции, так и социального регулирования поведения людей.