Глава 3 ПРОСВЕЩЕНИЕ И ЮРИСПРУДЕНЦИЯ Политико-правовые дискуссии накануне Английской буржуазной революции
Период Английской буржуазной революции ознаменовал окончательный разрыв с средневековой схоластикой. Вовлеченность широких масс людей с различными представлениями об истине и справедливом в политический оборот продемонстрировала тщетность схоластического метода примирять непримиримое. Политическая история Англии с времен норманского завоевания (XI в.) существенно отличалась от политической истории Италии. На первом этапе политические и правовые институты, созданные норманскими королями в Англии в XI—XII вв., были схожи с институтами, которые создавали их соотечественники на юге Италии в Сицилийском государстве несколькими десятилетиями ранее. Как на севере, так и на юге Европы первые короли предпринимали действия по укреплению централизованной власти в границах единой территории, по сути, создавались первые территориальные государства на Западе. Политические реформы были направлены на преодоление феодализма, узкоместнические тенденции которого, по меткому замечанию Т. Н. Грановского, «отрицали государство»244. В XII в. в Сицилийском государстве были созданы такие постоянно действующие учреждения, как 1) канцелярия, глава которой хранил королевскую печать и был ответственным за издание от имени короля мандатов, дипломов, указов и разнообразных предписа ний; 2) казначейство, занимавшееся ведением королевских счетов и управлявшее разнообразной системой налогообложения; 3) королевские суды, которые к концу XII в. подчинили феодальные и городские суды; 4) институт королевских бейлифов, королевских чиновников, направлявшихся для исполнения королевских приказов на места; 5) «реестр баронов», устанавливающий количество конных рыцарей, которых обязан был поставить королю каждый барон. Реформы первых сицилийских королей, несомненно, укрепляли власть короля и ограничивали власть местной феодальной верхушки. Но, как отмечает Г. Д. Берман, «если бы норманское Сицилийское королевство... имело будущее, сравнимое с будущем норманского королевства Англии, то политические и правовые институты, созданные в Сицилии в XII столетии, изучались бы столь же много и были столь же известны сегодня, как и институты Англии ХЦ в. ...»245 Политический опыт Сицилийского королевства не распространился на весь Аппенинский полуостров. Первое территориальное государство оказалось изолированным, и Северная Италия осталась страной «городов» с различными формами правления. Раздробленность Италии создавала опыт политического общежития, когда в пределах малых по территории княжеств и горо- дов-коммун наибольшую политическую роль играл личностный фактор: вождь республики, глава аристократического рода, военный предводитель (кондотьер) и т. п. Даже власть первых сицилийских королей отличалась по своему характеру от власти первых норманских королей Англии. В Сицилийском государстве короли в большей степени считали себя независимыми от «закона». Они считали себя не только создателями закона, но и стоящими «над» и «вне» всякого закона, тогда как на Севере властители предпочитали править на основании закона. Поэтому политическая власть, даже еще во времена Н. Макиавелли, связывалась с деятельностью отдельных личностей, а сам «великий флорентиец» полагал, что святое дело объединения Италии посильно великому человеку. Англия не только не утратила опыт политического строительства норманов, но и продолжала его расширять и укреплять. В XII в. в Англии сложилась схожая с Сицилийским государством система политического управления. Английский король Генрих II (1154—1189) перестроил систему государственного управления в Англии и Нормандии, существенно расширив полномочия постоянных специализированных центральных правительственных департаментов: канцелярии, казначейства и «суда общих дел» (королевский суд)246. Генрих II стал назначать на должности шерифов выходцев из мелких и средних феодалов, наделив их высшими судебными, военными, а также финансовыми и полицейскими полномочиями на территории графства. В соответствии Кларендонской ассизой 1166 г. расширилась юрисдикция королевских судов. Каждый свободный человек мог за определенную плату получить разрешение перенести свое дело из любого вотчинного суда в королевский, причем дело в королевских судах рассматривалось при помощи посредников из местных жителей, обязанных давать показания под клятвой. Так создавались первые предпосылки для суда присяжных. Впоследствии королевский суд стал судом высшей инстанции для всех других местных судов, и это создавало условия для формирования системы общего права. В военной сфере Генрих II ограничил срок обязательной военной повинности для вассалов и ввел «щитовые деньги» — налог, освобождающий от военной службы королю. На эти деньги король мог создавать собственную наемную армию. Так создавалась система подчинения, при которой все подданные становились непосредственными вассалами короля в отличие от континентальной системы подчинения, где действовала формула «вассал моего вассала — не мой вассал». Опыт организации единого централизованного государства изменил само отношение к королевской власти. Политическая власть — это не деятельность отдельного человека, это система управления, причем такая, что даже в отсутствие короля она продолжает действовать . При Генрихе II изменился и стиль королевских предписаний с формулировки указа, предписывающего выполнить определенному лицу определенное распоряжение короля — «сделай то-то и то-то», на указание проведения определенных процессуальных действий — «проведи расследование перед моими судьями для решения спорного вопроса», т. е. требовалось не выполнение приказа короля, а проведение одного из разнообразных по типу судебных процессов. Вышедший в свет в 1187 г. «Трактат о законах и обычаях королевства Англии» Глэнвила обобщал правовые реформы Генриха II и был сосредоточен в основном на королевских юдициальных предписаниях, определяя конкретные средства правовой защиты по конкретным видам правонарушений. Изменение стиля королевских предписаний с приказа выполнить нечто на распоряжение о проведении судебного разбирательства в королевском суде английский историк Дж. И. А. Джолифф назвал «революцией в правовой науке»247, которая привела не только к укреплению королевской власти, но и, акцентируя внимание на процедуре, ограничивала власть государя. Продолжение развития институциональной монархий получило во времена правления Иоанна II (Иоанна Безземельного). Воспользовавшись благоприятной политической ситуацией, феодальная элита заставила короля подписать в 1215 г. Великую хартию вольностей, гарантирующую права подданных государя и защищающую их от его произвола. В дальнейшем, в целях укрепления положений Хартии, в Англии был создан двухпалатный парламент, обладающий правом устанавливать налоги и участвовать в создании законов. Несмотря на то, что последующая политическая история Англии имела немало примеров столкновения интересов короля и парламента, тем не менее к концу XVI — началу XVII в. в английском обществе сложилось устойчивое представление, что король правит страной вместе с парламентом. Монархическое правление по формуле «король в парламенте» воспринималось англичанами самой естественной и приемлемой. Поэтому, как отмечает С. В. Кондратьев, «английская политическая мысль XVI — начала XVII в. не знала проблемы наилучшей формы правления»248. На протяжении трех веков в Англии складывалась система управления, в которой в той или иной степени были распределены полномочия не только между королем и парламентом, но и между различными департаментами королевской администрации. Отношения между королем и парламентом строились на основе исторических прецедентов. Определенные действия в прошлом короля и парламента считались источником публичного права и являлись доказательной базой в спорах между королевской властью и парламентом. Таким образом, прерогатива как короля (право короля. — И. Ц.), так и парламента основывалась на общем праве и была его составной частью, а в книгах по общему праву в 20 местах содержались утверждения, что король может делать по своей прерогативе и чего он делать не может249. Т. Смит, юрист цивильного права, в 1583 г. так охарактеризовал королевскую власть с точки зрения общего права: «Английский король обладает абсолютной властью в вопросах войны и мира. Он единолично может объявлять войну, заключать мир, вступать в различные союзы, назначать по своему усмотрению членов Тайного Совета, с которыми обсуждает государственные проблемы. Он производит назначение на все высшие государственные должности. От его имени осуществляется судопроизводство. Он может налагать опеку на держателей земель, управлять землями больных и умалишенных... в военное время государь приобретает такую абсолютную власть, что его слово становится законом и он может, не прибегая к указанной процедуре и судебному разбирательству, предавать смерти или телесному наказанию того, кого пожелает...Иногда он может поступать так и в период смут и мятежей. Государю принадлежит право чеканки монет. Он обладает правом помилования преступников»250. Т. Уилсон добавляет в 1600 г., что государь сам определяет срок пребывания в должности, ибо «ни служащий двора, ни судьи не передают свои м^ста в королевстве», но по общему праву король не правомочен «издавать или отменять законы...», поскольку «это должно происходить по общему согласию всех в парламенте»251, а также самолично устанавливать налоги. Нельзя не учесть еще и то, что король имел право созывать и распускать парламент, а также традиционно обладал большим влиянием в делах англиканской церкви. О парламенте Т. Смит пишет следующее: «Они (члены парламента. — И. Ц.) выражают свои мнения и обсуждают законопроекты, которые становятся законом после их одобрения королем на заседаниях обеих палат. Закон, принятый парламентом, символизирует согласие с ним всех подданных. Законодательная власть парламента состоит в том, что он может отменять старые законы, издавать новые... изменять права и владения частных лиц, легитимировать бастардов, определять формы религии, регулировать соотношение весов и мер, определять формы престолонаследия, уточнять сомнительные права... предоставлять субсидии, вводить взымания, налоги и пошлины, объявлять амнистии и помилования, восстанавливать в правах. Как высший суд, парламент может осуждать и освобождать от ответственности тех, кого государь повелел предать суду»252. Нельзя не заметить, что прерогативы короля и парламента пересекались, и это не могло не вызывать трений между ними. Тем не менее форма правления, сложившаяся в Англии, — король правит вместе с парламентом — в основном оценивалась как форма, преодолевающая недостатки монархии, аристократии и демократии. Рассуждения о формах правления как среди королевских должностных лиц, так и среди юристов общего права велись в духе Аристотеля. Ни одна из чистых форм правления не является наилучшей, в каждой из них есть свои недостатки. Монархия может превратиться в тиранию, аристократия в олигархию, а демократия в анархию. Карл I в своем ответе на «19 предложений» Долгого парламента в 1642 г. писал, что каждая из трех форм правления (монархия, аристократия, демократия) обладает своими недостатками, но опытные и мудрые предки англичан создали смешанную форму правления, поскольку «законы принимаются сообща королем, палатой пэров и палатой общин, избранной народом. Все они обладают свободой слова и особыми привилегиями. Управление, согласно английским законам, вручено королю... и мы не желаем изменять законы Англии»253. В согласии с античной традицией, смешанная форма правления признавалась наилучшей, и как Аристотель считал наилучшей формой полиса ту, которая устанавливает баланс трех политических элементов: власти одного, власти немногих и власти большинства, так и подавляющее большинство английских юристов считало, что правление короля совместно с парламентом есть смешанная форма, в которой представлены интересы основных слоев населения, и подобная система управления устанавливает баланс между социальными группами. Канцлер Англии Т. Еллесмер писал, что «все три составляющие парламента приходят в собрание, движимые разными задачами: король — чтобы продемонстрировать свое верховенство; знать и прелаты — чтобы поддержать свою честь и достоинство; общины — чтобы продлить и поддержать свои исконные свободы и привилегии». Поэтому важно сохранение баланса между ними, «в противном случае государственный строй может превратиться либо в тиранию, либо в аристократию, либо в демократию»254. Излюбленный прием, который использовался большинством юристов предреволюционной Англии для оправдания существующего порядка, заключался в сравнении политической организации с телом человека. Как гармонично все согласовано в человеческой телесной организации, так и гармонично согласуются интересы в смешанной форме правления. У. Лэмбард пишет, что король и две палаты (лордов и общин) являются собственно головой, грудью и животом общества и должны действовать слаженно255. Только при совместных слаженных усилиях разных «политических элементов» достижимы спокойствие и благосостояние всего общества. Об этом пишет и государственны^ секретарь Эд. Кок: «Как в естественном состоянии, когда все жилы, объединенные с головой, соединяют свои силы для укрепления тела и тем самым являют абсолютную мощь, так и в теле политическом, когда король, лорды духовные и светские, рыцари и горожане собираются по повелению короля вместе во главе с ним для совещания во имя общего блага, они являют абсолютную мудрость»256. Прямая аналогия политической организации с человеческим телом подчеркивала органицизский характер государства. Государство есть учреждение, состоящее из органов, действующих на основе права, а не приказов короля. Правда, органы власти представлялись в то время как органы, продолжающие социальное тело, т. е. включающие в себя социальную структуру общества. Государство и общество мыслились как неотделимые друг от друга понятия. Использовалось также сравнение политической организации с домашним хозяйством. К сравнению с семьей прибегали в том случае, когда необходимо было отделить власть короля от власти парламента и обосновать его главенство в государстве. Король в государстве, как отец в семействе. Юрист общего права Оливер Сент-Джон пишет: «...король является отцом семейства, который по закону домохозяйств должен не только сохранять мир в доме, но и защищать жену, детей и все семьи от опасных поползновений извне»257, а с точки зрения Дж. Селдена, короли необходимы людям для их же собственного блага. Он сравнивает короля с человеком, который покупает пищу для членов семьи, «если пищу будет покупать любой член семьи или окажется много покупателей, они никогда не смогут прийти к согласию: один купит то, что другой терпеть не может, или то, что другой купил ранее»258. Сравнение королевской власти с главой семьи подчеркивало первенство короля в вопросах правосудия, защиты государства и внешней торговли. Организм человека и семья — это очевидные предметы природного естественного мира. Поэтому, используя аналогию организма, хотели сказать, что естественным является и существующий общественный порядок. Политическое устройство незыблемо, как незыблемо «устройство» организма. «Законы» природы и «законы» политики — это одни и те же законы. Семья — это такая же незыблемость для человеческого рода, как и организм для живой природы. При помощи таких сравнений обосновывался баланс власти смешанной формы правления. Но аналогия ни с организмом, ни с семьей не могла уловить и описать те подспудно зреющие настроения в английском обществе, которые требовали не баланса власти, а ее ограничения. Казалось бы, дискуссия о власти между сторонниками короля, с одной стороны, и представителями от рыцарей и горожан (джентри), с другой стороны, велась на одном языке. Как первые, так и вторые не выходили за рамки устоявшихся представлений и понятий о наилучшем политическом устройстве. Формула «король в парламенте» ни у кого не вызывала возражений. Речь в дискуссии шла только о наиболее оптимальной форме баланса между «политическими элементами», т. е. интересами разных социальных групп. Первый король из династии Стюартов Яков I в работе «Истинный закон свободных монархий» утверждал, что восставать против него — значит идти против естественного права и порядка, так как король есть голова тела и глава семьи и он может отсечь один из больных органов во имя сохранения всего тела. Отсечь же голову — равносильно убийству всего тела259, но тут же оговаривается в духе Хартии вольностей, что справедливый государь не отнимет жизнь у подданного, если на то нет «ясного указания закона», что «Богу не угоден король, который правит не по закону... И хотя истинно то, что...король выше права, как автор и создатель его, но все-таки добрый король не только с удовольствием управляет своими подданными по закону, но даже сверяет свои действия с ним...»260 Похожее утверждал и его сын Карл I, выступая перед парламентом в 1628 г.: «...королевская прерогатива состоит в том, чтобы защищать народные вольности»261. # Представители парламентской оппозиции в своих суждениях не шли далее того, что отстаивали «свои исконные свободы и привилегии», но в пределах все той же смешанной формы правления — короля с парламентом. «Парламент, — пишет Г. Финч, — есть суд, объеди няющий короля, знать и общины и обладающий абсолютной властью в решении всех проблем...»262 В 20—30-х годах члены Палаты Общин ставили вопросы о регулярности созыва королем парламента. Палата Общин настаивала на периодичности созыва парламента не реже одного раза в год. Королевская администрация считала, что частый созыв парламента грозит превращением смешанной политической организации в демократию. Оспаривался вопрос о праве короля на роспуск парламента. Эд. Элфорд заявлял в парламенте в 1621 г.: «...король не может распустить парламент в тот момент, когда мы держим заготовки в тигле, пока они не закончены»263, т. е. парламент настаивал на том, чтобы иметь возможность до распоряжения короля о роспуске рассмотреть все вопросы повестки дня. Поэтому спорили и о процедуре.парламентских сессий. Корона всегда хотела, чтобы парламент сразу же переходил к вотированию испрашиваемых ею субсидий264. Члены парламента, опасаясь, что после предоставления субсидий король сразу распустит парламент, настаивали на первоочередности исследования состояния дел в государстве и подачи петиций королю. Таким образом, еще в начале 20-х годов ничто не предвещало серьезных социальных бурь и политические дискуссии больше напоминали мирный диалог, ведущийся на одном языке. Это позволило исследователю Английской буржуазной революции Г. Берджесу сделать вывод, что все споры английской короны и предреволюционных оппонентов явились результатом фатального непонимания англичанами друг друга. Ибо они все говорили примерно об одном и том же, и у них сохранялось поле для компромисса265. Действительно, Оливер Кромвель со своими союзниками продолжал работать над соглашением между армией, парламентом и королем до 1648 г. Более того, даже тогда, когда Кромвель уже не видел возможности подобного соглашения, Палата Общин 28 апреля 1648 г. нарушила свое же «решение о прекращении сношений с королем» и проголосовала в пользу предложения не «изменять основных принципов управления в королевстве королем, Палатой Лордов и Палатой Общин» . Тем не менее компромисс не был достигнут, причиной тому, на мой взгляд, послужило то, что хоть оппозиция и говорила с королем на одном языке, но имела в виду нечто иное, чем сложившиеся представления о наилучшем политическом устройстве общества. Борясь с королевскими прерогативами, оппозиция вольно или невольно поднимала вопрос не только об ограничении власти короля, но и об ограничении власти в целом, т. е. акцент ставился не на оптимальности баланса «политических элементов», а на границах (пределах) власти. Поскольку легитимационные модели человеческого организма и семьи не могли ответить на вопрос о свободе вероисповедания и гарантии защиты права собственности, именно эти вопросы оказались в центре внимания английского общества с конца 20-х годов, т. е. остро обсуждались вопросы, связанные с правом короля самостоятельно устанавливать новые налоги, без судебного разбирательства выносить наказание лицам, не повинующимся государю, и вопрос, о свободе вероисповедания. С середины 20-х годов Карл I осуществлял политику, не согласующуюся с нормами общего права. Так, он предпринял чрезвычайные меры (установил новые налоги) с целью пополнить королевскую казну266, проводил аресты людей, которые отказывались подчиниться его требованиям, и все это происходило в условиях, когда Карл I не созывал парламент на протяжении одиннадцати лет. Действия короля напрямую связывались пуританами с действиями, направленными против свободы вероисповедания, против такой национальной церкви, где каждый мог бы свободно находить своего Бога. Парламент на это высказал свои претензии королю в «Петиции о праве» 1628 г., в которой, в частности, писалось: «В недавнее время были изданы различные предписания... в силу которых Ваш народ был... побуждаем ссудить известные суммы денег Вашему Величеству, и некоторые, после отказа это сделать... были принуждаемы явиться к допросу в Ваш Тайный Совет... другие были по той же причине задерживаемы и заключаемы в тюрьму... и различные другие сборы были налагаемы и взымаемы с Вашего народа... по повелению или указанию Вашего Величества или Вашего Тайного Совета противно законам и вольным обычаям королевства», причем причина задержания была одна — «особое повеление Вашего Величества»267. Несмотря на то, что Карл I подтвердил «вольные обычаи королевства», тем не менее такая практика продолжалась и в 30-е годы. Как король, так и парламентская оппозиция свои права доказывали старыми методами, т. е. ссылаясь на нормы общего права Англии. Дело дошло до того, что парламентарии, чтобы исключить королевские прерогативы, ссылались на самое древнее английское право — Англосаксонскую Правду, которое складывалось в дофеодальный период (до норманского завоевания) и в соответствии с которым англичане пользовались свободами, отнятыми впоследствии королевской властью, т. е. наследственная монархия, обосновывающая свою легитимность многовековой традицией, отрицалась еще более древней традицией, и, как заметил Дж. Пококк, «эти “конституционалисты” впали в своего рода исторический обскуратизм, будучи вынужденными в попытках доказать свою независимость от королевской власти, относить эти свободы ко все более отдаленным и мифическим временам»268. В1606 г. получило огласку дело крупного торговца Бейтса, получившее название «Дело об импозициях» (налог на ввозимые товары, установленный Марией Тюдор). В этом году Яковом I была увеличена ввозная пошлина на корицу, и Бейтс отказался платить разницу, сославшись, что этот налог не утвержден парламентом. Судьи королевского казначейства аргументировали право короля, ссылаясь на нормы общего права. По общему праву королю принадлежат все порты и право сношения с иностранными государствами. Он может ограничивать въезд в страну и выезд из нее, поэтому, как говорил на суде барон Флеминг, «все пошлины, старые и новые, являются только последствиями и результатами торговли с иностранными государствами, но всякого рода торговля и дела с иностранцами, все вопросы войны и мира, всякого рода принятие и допущение к обращению иностранных денег, всякого рода договоры определяются абсолютной властью короля... Таким образом, необходимо признать, что ес ли король может облагать пошлинами, он может облагать ими в том размере, в каком ему будет угодно...»269. Несмотря на то, что дело Бейтс проиграл (все судьи проголосовали за короля), этот вопрос рассматривался парламентом в 1610,1614,1621 и 1624 гг. Получив поддержку судей общего права, Яков I в 1608 г. вводит дополнительные пошлины на предметы внешней торговли. В своем распоряжении на этот счет он пишет, что для удовлетворения необходимых государственных нужд «были вынуждены обратиться к некоторым из таких способов извлечения доходов с товаров, экспортируемых из страны и импортируемых в нее, какие в прежние времена обыгно применялись королями — нашими предками... (курсив мой. — И. Ц.)»270. Когда в 1614 г. Яков I попытался прибегнуть к боневоленсам — «добровольным пожертвованиям», которые впервые собирал для войны с Францией Эдуард IV (1461 — 1483), напрямую обращаясь к подданным об оказании материальной помощи, он, как и в первом случае, встретил сопротивление. Несмотря на то, что в истории Англии был прецедент «добровольной помощи», тем не менее Оливер Сент-Джон опротестовал законность действий короля. Сторонники Сент-Джона аргументировали свою позицию, ссылаясь на положения более древнего документа — Великой хартии вольностей, в которой говорится, «что ни один свободный человек не может быть обездоленным иначе как по законам страны», т. е. «добровольные пожертвования» незаконны, поскольку собираются без одобрения парламента. На вопрос же Якова I «Почему английский король не должен использовать те же способы собирания денег с подданных, которые практикует король Франции?», он получил простой ответ: «Внепарламентское обложение приводит к гражданским войнам». В вышеуказанном произведении Якова I прерогативы короля обосновываются не только божественным происхождением королевской власти, это «явствует из Священного писания», а также из «наших архивов, в котЬрых хранится древнее и новое право королевства»271. Карл I продолжил ту же политику внепарламентского сбора средств, что и его отец. На это парламент ответил в «Петиции о праве» в том же стиле, что и стиль королевской аргументации. «Изданным в правление короля Эдуарда I, — пишется в Петиции, — статутом...(в 1295 г.) объявлено и узаконено, что никакие подати или сборы не будут налагаться или взиматься в этом королевстве ни королем, ни его наследниками без доброй воли и согласия архиепископов, епископов, графов, баронов, рыцарей, горожан и других свободных людей этого королевства; и властью парламента, созванного на 25-м году правления короля Эдуарда IV, объявлено и узаконено, что на будущее время никто не должен быть принуждаем против своей воли участвовать в займах для короля, ибо такие займы противоречили принципам и вольностям страны...»272 Общее право не давало строгого определения понятия «доброй воли», что приводило к различным толкованиям. Королевская сторона понимала акт «доброй воли» как непосредственное выражение согласия подданными королевства; оппозиция понимала как утверждение налогов и сборов парламентом. В конце 1634 г. Карл I издал прокламацию, предписывающую мэрам прибрежных городов и шерифам прибрежных графств приступить к сбору «корабельных денег» — подати, которая была известна со средних веков, но которую уже давно не собирали. В средние века эти деньги шли на борьбу с «пиратами и разбойниками на море», а также на «постройку военных кораблей и укрепление прибрежных районов»273. С1635 г. налог был распространен на всю территорию страны, и его размер увеличивался Из года в год, что являлось нововведением и не могло не вызвать возражения парламента. Отказ от уплаты «корабельных денег» принял массовый характер. Сквайр Джон Кемпдел потребовал, чтобы суд доказал ему законность этого налога. Дело получило широкую огласку под названием «Дело о “корабельных деньгах”». В связи с этим король также вынужден был обратиться ко всем двенадцати судьям общего права с вопросом: «Может ли он облагать подданных налогом и на такое время, какое требуется для защиты королевства?» Судьи дали утвердительный ответ, ссылаясь на то, что король является «единственным оценщиком опасностей, исходящих от иностранных государств». Обязанность короля — защищать подданных от внешней опасности, и это дает ему право устанавливать налоги для укрепления армии. Правда, право короля может быть реализовано только при очевидной опасности. Во всех других случаях король обязан это делать через парламент. Д. Кемпдел дело проиграл и был осужден за неповиновение королю, но решение судьями было принято с перевесом всего в два голоса. Несмотря на решение судей, в английском обществе ощущалось большое недовольство. С одной стороны, парламент понимал, что «дело защиты отечества» — это прерогатива короля и, следовательно, ему необходимы дополнительные полномочия во время военных действий, но с другой — понималось и то, что война требует усилий не только короля, но и всего общества в целом, и подобный аргумент уже не является аргументом общего права. Не лучше дело у королевской власти обстояло в отношениях с пуританами по вопросу о свободе веры. Со второй половины XIV в. английская корона вместе с парламентом вела активную борьбу против папского престола. В это время английский богослов Виклеф (1324—1384) впервые выступил с идеей реформирования католической церкви в Англии. Правительство поддержало идеи реформатора и защищало его от нападок со стороны папы и папских легатов. Цель борьбы, которую вела корона, — ограничение влияния папы Римского на внутреннюю политику английского королевства. Достигнуть этого можно было, только отстранив папский престол от назначения иерархов английской церкви. Борьба велась на протяжении двух столетий и увенчалась успехом только в середине XVI в. Английская церковь стала независимой от Рима организацией, глава которой (архиепископ) назначался королем (англиканская церковь), но старые дореформенные должности, включая епископов, остались, как и остались католические обряды. Поэтому пуритане конца XVI — начала XVII в. считали, что была проведена не реформация церкви, а в лучшем случае — полурефор- мация. С 1580 г. вновь возобновилось движение за продолжение церковной реформы. Движение возглавили два религиозных течения: пресвитериане и индепенденты. Оба пуританских крыла считали, что религиозные общины должны быть полностью независимыми от церковной иерархии (архиепископов и епископов), но если первые настаивали на том, что религиозными делами в общине должен управлять избираемый прихожанами пресвитер, а делами национальной церкви Пресвитерианский Собор (собрание всех пресвитеров), то вторые отказывали даже в этом, считая, что в дела веры не должно вмешиваться никакое должностное лицо и тем более орган. Прокатолическая (пропапистская) политика первых Стюартов вызывала недовольство среди «благочестивых» («пуритан») и расценивалась ими как наступление против свободы веры и отказ от продолжения реформ. Поводом для подозрений могли служить на первый взгляд безобидные действия короля, такие, как разрешение иностранным послам придерживаться в Англии католической мессы, прием при дворе папских представителей, усиление церемониального аспекта в богослужении и др. Биограф О. Кромвеля Б. Ковард считает, что основным мотивом, побудившим Кромвеля возглавить вооруженную оппозицию, была его убежденность в том, что «дело парламента и дело религиозной реформации неразделимы...»274. О. Кромвель считал, что если будут обеспечены парламентские свободы, то за этим неизбежно последуют религиозные свободы внутри национальной церкви275. Среди многих комитетов Долгого парламента, в которые входил Кромвель, был комитет по религии. Конечно, последующий ход событий гражданской войны заставил его сомневаться в справедливости своих суждений. Все оказалось не так просто — связь между парламентскими и религиозными свободами не оказалась столь однолинейной. Дело борьбы за свободу веры было не в меньшей степени (а может быть, даже и в большей) важно, чем борьба за гарантии права собственности. «Великая ремонстрация» — документ, подготовленный Палатой Общин и принятый 22 ноября 1641 г., открывает список виновных в «смутах и беспорядках», в «удушении свободы, мира и благосостояния королевства» папистов, епископов и «разложившейся части духовенства» (за ними идут советники и придворные короля). К Ремонстрации была приложена петиция королю, состоящая из трех пунктов, и первый пункт содержал пожелание «лишить епископов их права голоса в парламенте», а также «устранить все те стеснения в религии, в церковном управлении и организации, которые были ими введены и взлелеяны, устранить притеснения и ненужные обряды, которые ввели в смущение многие слабые умы»276. Карл I, отвечая на парламентскую петицию, согласился с ней в той части, где говорится о намерениях папистской партии, и выразил готовность действовать парламентским путем «в согласии со всеми справедливыми желаниями нашего народа», но что касается «лишения голоса епископов», то здесь он заметил, что это право епископов «основано на законах королевства и конституции парламента...»277, т. е. данное положение основывается на общем праве. Все вопросы, связанные с вероисповеданием, корона решала тем же способом, что и вопросы по сбору податей. Главный аргумент — обычай. Сторонники короля ссылались на обычай и в случае права короля устанавливать налоги, и в случае права самостоятельно решать вопросы вероисповедания. Для оппозиции обычай перестал играть роль легитимационного основания. В многочисленной литературе пуританского характера 30-40-х годов просматривается иной подход к конституциональному порядку. В частности, в популярной работе того времени Генри Паркера, посвященной королевской власти, отмечается, что необходимо рассмотреть «сначала королевскую, а затем парламентскую власть», чтобы выявить «мотивы и средства, при помощи которых они поддерживались». Далее Паркер пишет: «Король приписывает происхождение королевской власти Богу и закону (имеется в виду обычай. — И. Ц.), не упоминая о поддержке, согласии и доверии людей», но «власть не может быть ни чем иным среди христиан, как договорами и соглашениями каких-то политических корпораций»278. Таким образом, ни божественные легитимаци- онные основания права на власть, ни объем (прерогативы) королевской власти, определяющийся нормами общего права (прецедентами), не могли удовлетворить оппозицию в силу двусмысленности прецедентов. В многочисленных спорах между короной и парламентской оппозицией первая сторона для доказательства использовала исключительно нормы общего права, вторая прибегала не только к прецедентам, но и к неким абстрактным правовым принципам: непри косновенности частной собственности, свободы вероисповедания, общественного согласия (договора). Неопределенность норм общего права возникала в силу природы прецедентов публичного правопорядка. Прецеденты как источники публичного права создавали своей деятельностью и королевская власть, и парламент, поэтому в силу неопределенности субъекта законотворчества каждая из сторон обладала правом толкования норм общего права. Постепенно парламентская оппозиция стала приходить к мысли, что Палата Общин является единственным источником власти и права. В документе «Апология Палаты Общин» фиксируется, что 1) палата имеет свои привилегии по праву, а не по королевской милости; 2) протоколы парламента являются источником права, и их принимают таковыми по обязанности, а не по великодушию; 3) эти привилегии не могут быть аннулированы без явного вреда для всего королевства. Один из руководителей левеллеров, Р. Овертон, в 1646 г. заявил членам Палаты Общин: «Мы полностью уверены и не можем забыть, что мы вас избрали членами парламента для освобождения народа от всякого рабства и для сохранения государства в мире и счастье. Для этого мы наделили вас своей властью. Мы могли бы это сделать сами, если бы считали это удобным, но вас избрали (как людей, которым мы доверяем) для того, чтобы избежать некоторых неудобств... Мы ваши хозяева, а вы наши доверенные лица. Эту правду вы должны знать, ибо если вы или кто-либо другой присвоит власть, эта власть будет не более как узурпаторской, от которой мы любыми средствами стремились бы освободиться, ибо подобная власть не согласуется с действительной свободой»279. В цитируемом отрывке явно прослеживаются новеллы публичного правопорядка. Политическая власть не может быть никакой другой, кроме как уполномоченной народом властью. Государство представляет из себя «доверенное лицо» народа, при любых других обстоятельствах власть будет незаконной. Все это говорит о том, что в это время сложилось, хотя и фрагментарно, новое понимание политической организации, которое влечет, как заявил О. Кромвель на конференции в Пэтни, «важные изменения в образе правления»280. «Новый образ правления» требовал иную систему аргументации, иную теоретико-нормативную модель, нежели ссылки на общее право и использование «естественных» нормативных моделей органического тела и семьи. Главный вывод — публичный правопорядок не может базироваться на нормах обычая. Предреволюционные дискуссии показывают, что главное различие между оппонентами заключается в понимании «природы» государства. Государство если и есть тело человека, то тело «искусственного» человека, создаваемого усилиями нации, а не доставшееся по наследству из прошлого, — вот то новое, что определило различия между формулами «короля в парламенте» и «парламента без короля». Опыт Английской буржуазной революции высветил ряд ясных и четких теоретических проблем публичного правопорядка. Во-первых, организационная форма политического правления «король в парламенте» (смешанная форма), используя теорети- ко-нормативные модели органического тела и семьи, не определяет легитимационные основания права собственности и свободы вероисповедания. Во-вторых, публичный правопорядок (отношение королевской администрации и парламента) был составной частью общего права и доказывался ссылками на исторические прецеденты, которые в силу неопределенности субъекта законотворчества порождали различное толкование норм общего права и не могли разрешить возникающие между парламентом и королем споры. В-третьих, власть короля и власть парламента — несовместимые политические организации. Политическая дилемма «либо король — либо парламент» раскалывает общество на две враждующие партии. Это приводит к вооруженному столкновению и разрушению общества. В-четвер'Рых, власть парламента как верховного органа должна быть доказана (обоснована), но иным способом, нежели способ обоснования королевской власти. В послереволюционный период интеллектуальные усилия английских мыслителей были направлены на преодоление данных трудностей. Целью теоретических изысканий явились задачи создания в обществе «механизмов» предотвращения гражданских войн, обоснование права государства на принуждение и определение легитимаци- онных оснований права собственности и веры. В систематизированной форме решение данных задач представлено творчеством Томаса Гоббса и Джона Локка. Ставя перед собой одни и те же задачи, эти мыслители решали их разными способами, в силу чего политико-правовые концепции двух великих англичан существенно отличались друг от друга.