Во многих логических пунктах правовая концепция Дж. Локка пересекается с концепцией Т. Гоббса, но есть и то, что выделяет его теорию и создает иное видение отношений индивид — общество — государство. Т. Гоббс и Дж. Локк — два мыслителя, которые задали темы для обсуждения, и дискуссия по этим темам продолжается до сегодняшнего дня. В зарубежной и отечественной литературе большая часть исследований посвящена гносеологическим воззрениям Дж. Локка, и многие авторы вслед за философами С. Лампрехтом и Ф. Поллаком до сих пор утверждают, что Локк-философ затмевал славу Локка-поли- тика . Интерес к творчеству английского просветителя развивался волнообразно. После большого подъема интереса к наследию Дж. Локка у французских просветителей накануне буржуазной революции в период самой революции наступает спад. В 70-х годах XVIII в. только на американском континенте политико-правовые идеи Локка продолжали жить. Гэррет Шелдон, исследователь наследия Томаса Джефферсона, напрямую связывает его Декларацию независимости с наследием Локка и указывает на их тематическое соответствие в отношении толкования человеческой природы, природы правления и права на революцию324. В дальнейшем намечается окончательный разрыв не только с учением Дж. Локка, но и с идейным течением теории естественного права. Льюис заметил по этому поводу, что в Англии одно время вошло в моду относиться к Локку свысока325. И уже в самом начале XIX в. на первый план выходит историческая школа права Савиньи и Пухты, которая «противопоставила рационализму философии просветителей эволюционный подход к праву...»326 Затем новый этап в исследовании политико-правовых идей Дж. Локка начинается в 1876 г., когда вышла в свет работа Ф. Борна «Жизнь Джона Локка». В том же году Л. Стефен издает двухтомную «Историю английской мысли XVIII века», где прослеживает влияние идей Локка на политическую мысль Англии. Л. Стефен отмечает, что для эпохи Просвещения Дж. Локк был «идейным источником, откуда позднейшие писатели выводили свои аргументы, и тем авторитетом, к которому они апеллировали при недостатке аргументов»327. Этой же мысли придерживается Т. JI. Лабутина328. Но все же до середины XX в. интерес к Дж. Локку был невелик. Примечателен тот факт, что в 1926 г. на родине мыслителя издается сборник статей под общим названием «Социальные и политические идеи некоторых великих мыслителей XV—XVII веков», в котором присутствовали статьи, посвященные анализу идей таких мыслителей, как Б. Спиноза, Ф. Суареш, Т. Гоббс, Г. Гроций и др., но не было статьи о политико-правовых взглядах Дж. Локка329. И только с 1966 по 1976 г. в родной стране Локка журнал «Философия» характеризует это десятилетие как «период, когда движение “Назад к Локку” достигло размаха движения “Назад к Гегелю”»330. Следует учесть, как справедливо заметил Г. Геттер в своей «Истории всеобщей литературы», «что он (Дж. Локк. — И. Ц.) свое учение о познании теснейшим образом связывал с вопросами политики и религии»331. Той же мысли придерживается Р. Арон . Поэтому различение Локка-философа и Локка-политика, акцентирование внимания на одной из сторон его творчества не может дать полной картины локковских идей. Примечателен факт, что В. Г. Графский в своей докторской диссертации «Проблема взаимоотношений власти и знания в истории политической мысли» рассматривает эту проблему у таких мыслителей, как Платон, Аристотель, бл. Августин, Ф. Аквинский, Лютер, Кальвин, Декарт, Гоббс, Бэкон, Сен-Симон, Конт и др., но Дж. Локка в этом многочисленном списке нет332. На самом деле именно тема взаимоотношения власти и знания, на пересечении которых рождается право, является ключевой темой во всем творчестве Локка, именно его гносеологические взгляды позволили ему сформулировать новый политико-юридический идеал общества, в котором каждый человек с самого начала признавался в качестве независимого индивида, труженика и собственника. Модель естественного состояния Дж. Локка существенно отличалась от модели его старшего соотечественника. И если они оба исповедовали единые методологические принципы эмпирико-сенсуалистической философии, то в вопросе о природе права и политической власти Дж. Локк был оппонентом Т. Гоббсу. При написании своего главного труда «Два трактата о правлении» на столе у Локка постоянно находилось гоббсовское произведение «Левиафан, или Материя, форма и власть государства церковного и гражданского». И хотя в своих текстах Локк никогда не упоминал имя великого англичанина, тем не менее все говорит о том, что именно Гоббсу он хочет дать ответ, именно против его аргументов он создает свои аргументы. Действительно, естественное состояние Дж. Локка — это не состояние безудержной свободы, а «состояние полной свободы в отношении их (людей. — И. Ц.) действий и в отношении распоряжения своим имуществом и личностью в соответствии с тем, что они считают необходимым для себя в границах закона природы, не испрашивая разрешения у какого-либо другого лица и не завися от чьей-либо воли»333. Кроме изменившегося стиля речи, изменилось и содержание — Локк вводит понятие «закона природы», т. е. естественной нормы. Это отличие замечали многие ученые и политики, в частности, Г. Ласки пишет, что если «у Гоббса естественное состояние, в котором пребывала политическая организация, было состоянием войны», то у Локка «естественное состояние регулируется законом природы»334. То же замечает и немецкий политолог Отфрид Хеффе. Вот что он пишет: «Локк, в свою очередь, определяет естественное состояние кай совместную жизнь до возникновения политического насилия, понимая под этим свободное от государства, но не свободное от права общежитие. Локк, в частности, утверждает, что люди в естественном состоянии жили в совершенной свободе (perfect freedom), что наводит на мысль о свободе от права. Но Локк тут же оговарива ется — «в границах естественного закона»335. О. Хеффе видит в этом незавершенность выработки установки мыслительного эксперимента Дж. Локка. По его мнению, он выполнен не до конца, и для дефиниции естественного состояния необходимо отвлечься не только от исторической специфики, но и от «правовой и государственной формы человеческого общежития»336, а поскольку у Локка этого нет, то понятие «закон природы» введено некритически. Действительно, движение извлечения в мыслительном эксперименте естественного состояния Дж. Локка останавливается перед «законом природы» как естественно-необходимой нормой общежития, которая «повелевает или запрещает нам делать что-то»337 — нормой, обладающей реальностью еще до и вне всяких социально-политических институтов, до государства и позитивного права. Он отказывается видеть человека, пришедшего в этот мир без' норм. «Неужели же только человек, — восклицает он, — вне закона, совершенно независим, неужели он явился в мир совершенно бессмысленно, без закона, без каких-либо норм своей жизни?»338 За эмоциональностью этого высказывания следует видеть очень существенный момент, а именно то, что Локк говорит о сути правового мышления. Правовая мысль в принципе нормативная мысль, и ее форма другая, нежели импликативная форма естественных наук «Если А, то В», и обосновать необходимые (истинные) формы институтов государства и права, используя только логическую импликацию, невозможно. Как это было, например, у Гоббса: если естественное состояние — это состояние войны, то в целях выживания необходимо государство. Этим способом можно продемонстрировать общественную потребность данного института, но ответить на вопрос «Каковым оно должно быть?» — нельзя. Правовая мысль — это мысль другого характера, она строится по модальной форме долженствования: «А необходимо мыслить как В», т. е. общественную жизнь необходимо изначально мыслить как нормативную. Поэтому термин «закон природы» у него имеет нормативный характер как естественно-необходимая норма общежития. В силу этого безграничная свобода не только уничтожает природу человека, но и означает, что из факта голой силы невоз можно вывести понятие нормы. «Сила» и «норма» — это два непере- секающихся понятия, т. е., как впоследствии заметил Ж.-Ж. Руссо, сила не производит никакого права, поскольку «с прекращением силы прекращается право, сильный захватывает власть по праву, слабый повинуется сильному не из обязанности, а из необходимости»339. Выходит, что слово «право» ничего не добавляет к слову «сила». Из всего этого следует, что источником правовой нормы вовсе не являются ни сила, ни абсолютная свобода. В чем же видит источник права Дж. Локк? Источником права он считает разум, «закон природы» называется им «здравым разумом» (recta ratio с лат. — правильный, нормативный разум. — И. Ц.), который определяет практические принципы. Природа человека — это разумная природа. Способность мыслить — это то, что отличает человека от животного, и в силу этого от данной способности невозможно абстрагироваться в мыслительном эксперименте, в противном случае человек будет отождествлен с животным, как это произошло у Гоббса. Следует учесть, что на первом шаге теоретико-легитимационной аргументации речь не идет о содержании правовых норм. Нормативный разум это еще не определение того, что считается справедливым, а что несправедливым. Никакого позитивного содержания recta ratio не имеет. Локк последователен в вопросе чистоты мыслительного эксперимента, запрещающего необоснованно апеллировать конкретными представлениями о справедливости. Он постоянно отмечает, что «закон природы» «не запечатлен в душе человека», что «врожденной» идеи права у человека нет. Более того, как справедливо заметил по этому поводу 3. Огоновский, «Локк подорвал классическую теорию естественного права... своим радикальным антинативизмом (нативизм — с лат. врожденный, прирожденный) и эмпиризмом»340. Действительно, на первом этапе своего мыслительного эксперимента он просто фиксирует факт способности человека мыслить, осознавать себя мыслящим существом и ничего не говорит о содержании «закона природы». Таким образом, если Дж. Локк может представить модель «естественного» человека, живущего вне политического общения, если он может абстрагироваться от историче ского опыта, то только с оговоркой — абстрагироваться от способности мыслить невозможно. Воля и разум — это природные качества человека. Но, замечает он, воля и разум — не соотносимые между собой понятия, и люди вводят себя в заблуждение, не видя разницы между волей и «некоторыми совершенно отличными от нее актами ума» . Это локковское высказывание фиксирует новое понимание им сущности человека и его свободы, переводит разговор о свободе совсем в другую плоскость, нежели та, в которой он велся его предшественниками. Долокковская парадигма свободы акцентировалась в вопросе о «свободе человеческой воли», где «свобода воли» понималась натуралистически как «свобода от...», т. е. как свобода от страстей, нищеты, господства или даже от божественной воли, воли, стоящей «над» волей человека. Необходимо еще учесть, что данная парадигма предполагала количественное измерение свободы, определявшееся перечнем дел человеческих и дел божественных, тех, которые относятся к юрисдикции человека, и тех, которые ведомы Богу, в силу чего свободы могло быть «больше» или «меньше». Дж. Локк категорически отрицает подобную трактовку свободы и считает, что вопрос «Свободна ли человеческая воля или нет?» неправильно сформулирован, поскольку свобода относится к воле человека так, «как быстрота движения — ко сну, или квад- ратность к добродетели»341. Он постоянно отмечает, что между свободой человека и его волей нет ничего общего — «воля есть не что иное, как одна сила, или способность, а свобода — другая сила, или способность»342. Дж. Локк критикует способ рассуждения о свободе, где, во-первых, «над» волей человека надстраивается действие воли более высшего порядка: «А люди, предлагающие такие вопросы, должны предполагать другую волю для определения актов первой, третью — для определения актов второй и так далее in infinitum...»343 Во-вторых, он не отрицает того, что человек обладает определенными способностями, но высказываться о действиях человека на основании допущения «особых сущностей, способных к действию» — неверно. Отвечать на вопрос: «Что есть причина движения?» — «двигающая способность» или утверждать, что «разум разумеет», а «воля повелевает», неверно. Самое большое, к чему все это можно свести, так это к утверждениям, что «пищеварение совершается чем-то способным переваривать, движение — чем-то способным двигать, и понимание — чем-то способным понимать»344. Сама по себе воля еще ничего не говорит о свободе человека, и невозможно о ней высказаться, если постоянно апеллировать к неким «сущностным силам», действующим вне зависимости от сознания. В связи с этим он считал, что правильным будет вопрос «Свободен ли человек?», а не «Свободна ли воля?». За этой переформулировкой вопроса скрывается еле заметный сдвиг в мышлении Локка, приведший впоследствии к установлению новой парадигмы свободы и нового политико-юридического языка. Действительно, правовой стиль мышления Локка совсем иной. Для философа акты сознания, и только они, являются интегралом человеческих способностей и делают его тем, кто он есть. Это означает, что всякий разговор о человеческих поступках лишается смысла, если не учитывается разумная природа человека, его способность осознавать свои собственные действия. «Когда мы видим, слышим, обоняем, пробуем, осязаем, обдумываем или хотим что-нибудь, мы знаем, что мы это делаем... благодаря этому каждый бывает для себя “самим собой”, тем, что он называет Я»345. Другими словами, есть восприятие и есть сознание восприятия, есть воля и есть сознание воли, есть мышление и есть сознание мышления, есть жизнь и есть сознание жизни. Все это — самосознание. Таким образом, сознание человека является основанием тождественности личности, его «самостью», что делает его интегрированным, автономным и самостоятельным субъектом действия, и как самостоятельный субъект он не свободен от сознания. «Бодрствующий человек не свободен мыслить или не мыслить»346, находясь в здравом уме и полной памяти, он обречен мыслить. Такой подход позволил Дж. Локку развернуть новую тему о свободе и несвободе. Во-первых, человек свободен, если он сам принимает решения на основании своих собственных представлений о том, что для него хорошо, а что плохо, и он не свободен, если за него совершают поступки другие люди, даже те, о которых он сам мечтал. Во-вторых, практический разум работает в режиме выбора. Именно ситуация выбора дает основания для осознанного поведения, в ней человек проявляет себя как мыслящее существо, вынужденное на основе размышлений совершить выбор: «...ум в отношении хотения (воли. — И. Ц.) не властен действовать или не действовать, а в этом и состоит свобода. Ум в этом случае не властен воздержаться от хотения, он не может избежать того или иного решения относительно их. Как бы ни было коротко размышление, как бы ни была быстра мысль, она или оставляет человека в том состоянии, в каком он был до того, как он думал, или изменяет его, продолжает действие или кладет ему конец»347. Этот отрывок недвусмысленно говорит, что для Локка ситуация выбора — это единственная человеческая ситуация, которая делает его самостоятельным, интегрированным субъектом, от нее невозможно абстрагироваться, не потеряв человека из виду. Как бы человек ни оправдывал свои действия, к каким бы идеологе- мам он для этого ни прибегал, он все равно выбирает между оправданным действием и неоправданным, между существующим состоянием и изменением его. Такое понимание свободы уже не имеет количественных определений. Говорить о мере свободы абсурдно — человек либо свободен, либо нет, поскольку в любой момент времени он может выбрать только одно из двух, а не из трех, четырех, пяти и т. д. Предельное выражение свободы заключается в предпочтении человека что-то делать, а от чего-то отказаться, т. е. не делать: «...он (человек. — И. Ц.) непременно должен предпочесть одно из двух — хождение или нехождение»348. В-третьих, свобода как форма самосознания, интегрирующая личность через выбор, определяет основание правовой ответственности. Если человек совершает поступки в здравом уме и полной памяти, то он сам за них несет ответственность, а незнание закона не освобождает от ответственности: «На этом тождестве личности основано всякое право и справедливость наград и наказаний»349, — заключает он. В отличие от последующих позитивистских трактовок юридической ответственности, где действию предшествует норма позитивного права, Локк считает, что юридическая ответственность может возникать только тогда, когда человек самостоятельно совершает свой выбор. Такая интерпретация свободы позволяет ему дать юридическое определение личности. «Это юридический термин, — пишет он, — касающийся действий и их ценности и относящийся только к разумным существам, знающим, что такое закон, счастье и несчастье»350, т. е. свобода выбора задает пространство «действий и их ценностей». В данном случае свобода как форма сознания лишается своего мистического ореола — то ли высшие, «надчеловеческие» силы управляют его действиями, то ли «внутренние субъекты» действия. Реальная свобода замыкается на самосознании конкретного эмпирического субъекта, в каждый момент времени совершающего свой выбор. Таким образом, элементарная (простейшая) транскрипция свободы Дж. Локка — это свобода совести, понимаемая как право человека самому определять свои собственные приоритеты, что для него хорошо, а что плохо. Справедливо замечание по этому поводу Э. Ю. Соловьева: «Локк настаивает на том, что каждый человек обладает способностью самостоятельно ориентироваться в проблемах, к его удовольствию и страданию, пользе и вреду. Всякая попытка решать за индивида, что для него выгодно, а что пагубно, является морально несостоятельной»351. В своем письме от 6 апреля 1682 г. Локк с возмущением писал леди Демерис Мешем о религиозном фанатизме. «Свобода совести есть естественное право человека, принадлежащее как правоверным, так и инакомыслящим, и никого не должно принуждать в вопросах религии законом или силой»352. ОтказаЬшись описывать свободу количественно-натуралистическими метафорами: «свобода от нищеты», «свобода от страстей» и даже «свобода от господства», как было еще у Гоббса, и трактуя свободу как самостоятельное целеполагание индивида, Локк смог обос новать новое понимание естественного равенства людей. Если свобода — выбор, то нет никакого смысла трактовать равенство уравнительно. Речь может идти только о равенстве возможностей. Естественное состояние необходимо мыслить так, что каждому индивиду должно быть предоставлено право самостоятельно определять свои жизненные приоритеты. Такое равенство вовсе не имеет в виду единообразие (равнокачественность) индивидов и не содержит в себе их уравнивания. Наоборот, фиксируется «равенство без уравнивания», равенство, которое допускает и, более того, оберегает естественное несходство людей. Говоря о равенстве, Локк говорит о юридическом равенстве. «Юридическое равенство граждан перед законом в теории Локка, — пишет Г. В. Мальцев, — ведет к установлению фактического равенства между людьми в силу того, что все члены общества обязаны подчиняться единым установленным нормам, одинаково отвечать за их нарушение, никто не поставлен законом в лучшее или худшее положение»353. Эта идея, непонятная ни одному из «традиционных» обществ, является одной из основных в локковской «естественно-правовой» концепции. Впервые на английской почве она прозвучала у Т. Гоббса: «Каждый должен представлять собой выгоду для остальных. Для того чтобы понять это, нужно обратить внимание на то, что при образовании обществ среди людей наблюдаются различия в способностях»354. Локк подхватывает эту формулу, имевшую еще у Гоббса смысл одной из норм государственной целесообразности, и акцентирует ее собственно правовое содержание. Он считает, что возможности, предоставленные для реализации естественных различий и неравенств, есть лучшее средство для устранения неестественных (искусственных) привилегий, т. е. такого состояния общества, где знатные и сильные обладают исключительным правом на экономическую и личную независимость, а все прочие влачат подневольное существование. Юридическое равенство, на котором настаивал Дж. Локк, это равенство, фиксирующее разнокачественность индивидов, свободно вступающих в отношения взаимоиспользования. И суть этих отношений сводится к тому, что ни один индивид не может быть исключенным из свободного обмена способностями (какими бы скудными они ни были), т. е. люди в естественном состоянии должны быть признаны автономными субъектами отношений. Таким образом, под свободой и естественным равенством Локк понимает такое состояние, где каждому позволено самостоятельно следовать своим интересам, реализовывать свои природные различия в условиях равенства возможностей. «Под свободой, — пишет Г. Ласки, — Локк подразумевает право индивида следовать своим собственным вкусам и влечениям, дарованным ему, но только соблюдая закон природы. Закон в таком аспекте является ясным средством для реализации свободы, так же, как правила дорожного движения, принятые всеми, охраняют соблюдающих их от несчастного случая»355, т. е. каждый имеет право ехать по дороге так, как он может, но не нарушая правил дорожного движения. Из вышеприведенного смыслового контекста можно более точно понять исходное значение локковского термина «закон природы» как «естественно необходимой» нормы. Причем отмечалось, что на первом этапе теоретико-легитимационной аргументации ни о каком позитивном содержании «закона природы» (общих правил дорожного движения) речи не велось. Конкретное содержание возникает только на следующем аргументационном шаге. На первом этапе Локк конструировал модель «естественного» человека, которая включала в себя, во-первых, различия в физических и интеллектуальных способностях индивидов и, во-вторых, формальный момент равенства — способность самостоятельно выбирать свои жизненные приоритеты (ситуация осознанного выбора). По мнению Локка, эти два момента определяют природу человека, и ни от одного из них нельзя отвлечься в процессе мыслительного эксперимента, иначе «для того чтобы кто-то мог претендовать на безграничную свободу, необходимо полностью истребить природу»356- В таком случае «закон природы» есть норма, запрещающая посягательства на природу человека, а его (человека) «естественная» обязанность — сохранять свою природу. Вот что он пишет: «Каждый из нас, поскольку он обязан сохранять себя и не оставлять самовольно свой пост, обязан по той же причине, когда его жизни не угрожает опасность, насколько может сохранять остальную часть человечест ва и не должен, кроме как творя правосудие по отношению к преступнику, ни лишать жизни, ни посягать на нее, равно как и все, что способствует сохранению жизни, свободы, здоровья, членов тела или собственности другого»357. Обратим внимание на первую часть высказывания: человек «обязан сохранять себя и не оставлять самовольно свой пост». Здесь речь у Локка идет о запрете на самоубийство. Казалось бы, что этот вопрос невозможно отрегулировать правовыми средствами (позитивным правом), но Локк об этом и не думает. Он формулирует основную нравственную установку, без которой невозможны остальные правовые категории: «Человек может распоряжаться только тем, что сам создал». Разве можно помыслить, что жизнь как биологическое существование человека сотворена самим человеком? Разве можно представить, что человек является причиной самого себя? На эти вопросы Локк отвечает отрицательно. При этом он использует как аргумент веры — жизнь дана Богом и существование индивидов должно продолжаться до тех пор, «пока ему, а не им это угодно», так и аргументы эмпирического наблюдения — жизнь человеку даруют его родители. Поэтому жизнь не является собственностью человека и распоряжаться ею он не имеет права. Человек во что бы то ни стало обязан жить сам и давать жить другим, даже если разрушена вера и растоптана нравственность, даже если человек не видит «высших» целей жизни — не видит в ней смысла. Право на жизнь оборачивается обязанностью жить. При этом самоубийство Локком понимается не только как акт физического самоуничтожения, но и в более широком смысле. Добровольный переход в состояние рабства трактуется им тоже как самоубийство, «ибо человек, не обладая властью над собственной жизнью, не может посредством договора или собственного согласия отдать себя в рабство кому-либо или поставить себя под абсолютную, деспотическую власть другого, чтобы тот лишил его жизни, когда это ему будет угодно»358. Эту локковскую мысль особо подчеркивает Г. А. Зайченко, отмечая, что «человек не может подчинить себя деспотической власти другого...»359 Рабство — это отсутствие права на самоопределение (выбора своих жизненных приоритетов) и, как след ствие, отсутствие права на жизнь. Добровольное рабство равносильно самоубийству. Раб по согласию нарушает «закон природы» — обязанность жить самостоятельной жизнью. Раб — это безответственное орудие чужой воли. Если обобщить установку мыслительного эксперимента Дж. Локка, то ее можно свести к трем основным пунктам: 1) право на жизнь (как и обязанность жить); 2) свобода целеполагания своих жизненных приоритетов; 3) равенство возможностей. Объединив эти три пункта в единую установку, Локк затем совершает процедуру ее осуществления, просматривая возможные варианты способов общения людей и определяя теоретико-легитима- ционные основания институтов государства и права. Локковская установка мыслительного эксперимента позволяет ему заявить, что дополитическое состояние общества вовсе не является состоянием «войны каждого против каждого»: «...мы имеем ясную разницу между естественным состоянием и состоянием войны; а эти состояния, что бы ни утверждали некоторые люди (Дж. Локк имеет в виду Т. Гоббса. — И. Ц.), столь же далеки друг от друга, как состояние мира, доброй воли, взаимной помощи и безопасности и состояние вражды, злобы, насилия и взаимного разрушения»360. Естественное состояние людей он определяет как состояние мира и согласия и, следовательно, отсутствие в нем социальных конфликтов. На первый взгляд может показаться, что этот тезис ведет его в лагерь радикальных анархистов, которые именно на нем строили свои аргументы в пользу внеполитического (безгосударственного) общения, т. е. отрицали необходимость в обществе институтов политического принуждения. Его конструкцию «естественного состояния» можно отождествить со счастливым и безоблачным прошлым человечества. Так, английский логик Б. Рассел пишет: «Не ясно, насколько естественное состбяние является для Локка простой иллюстративной гипотезой и насколько он предполагает, что оно имело историческое существование; но я боюсь, что он был склонен думать о нем как о состоянии, которое имело место в действительности»361. Опасения Б. Рассела не случайны. Поскольку если естественное состояние понимается как натуралистическое понятие и отождеств ляется с идеалистическим прошлым общества, которое действительно имело место в истории человечества, то возникает потребность в объяснении причин его порчи в последующие времена и в поиске фактического материала, объясняющего исторический генезис государственности. Но Локк не занимается исследованием такого рода материала, его не интересует, как справедливо заметил Л.С. Мамут, «сам по себе действительный генезис государственности», а интересует, «какими должны быть организационные, этические и юридические основания государства»362, т. е. вопрос нормативно-теоретический, так как историко-фактический материал в этом деле ничего не дает. Поэтому Б. Рассел был не прав, обвиняя Локка в натурализации понятия «естественного состояния». И если в локковских текстах иногда просматривается натурализм, то, на мой взгляд, это дань традиции того времени — для пущей наглядности представить естественное состояние мира и согласия как существовавшее на самом деле, тогда как для самого Локка оно является гипотетико-норматив- ной моделью. Но в этом случае Локка подстерегает еще большая опасность — попасть в объятия радикального анархизма. Избежать же этой опасности возможно, если совершается аргументированный переход естественного состояния мира и согласия к состоянию вражды, т. е. теоретически обосновывается самонедостаточность естественного состояния. На мой взгляд, из этого затруднения Локк выходит с честью. Он отмечает, что естественное состояние мира и согласия может перейти в состояние войны, если, «сообщая словом или действием не об опрометчивом и поспешно принятом, но о продуманном и твердом решении лишить жизни другого человека, сделавший это вовлекает себя в состояние войны» и если «кто в естественном состоянии пожелал бы отнять свободу...»363 Казалось бы, выход найден. В естественном состоянии присутствует не только элемент мира и согласия, но и элемент войны. Но как возможно осмыслить это противоречивое высказывание? Здесь нарушен формально-логический закон тождества, запрещающий об одном и том же предмете высказывать противоположные суждения. Это противоречие замечает Макферсон, говоря, что в одной интерпретации у Локка естественное состояние — это состояние мира и согласия, а в другой — война всех против всех364. Некоторые авторы считают, что Локк решил эту проблему при помощи эволюционизма. Состояние мира и состояние войны — это этапы развития естественного (догосударственного) общества. Так, М. Тоболовская усматривает в локковской концепции естественного состояния два периода: естественное состояние (the state of natural) и состояние войны (the state of war)365, а Л. Т. Кривушин выделяет целых три этапа естественного состояния: «естественное состояние» — «всеобщая война» — «гражданское общество» . Эволюционизм не решает задачу теоретико-нормативной аргументации, в какой бы последовательности мы ни выстраивали этапы естественного состояния — то ли вначале мир и согласие, переходящие в войну, то ли война, переходящая в мир и согласие. В любом из этих случаев требуется обоснование подобного перехода. Неясно, например, в чем заключен источник войны, когда представляется гипотетическая конструкция мира и согласия. Локк высказывает по этому поводу следующие суждения: «...однажды начавшееся состояние войны продолжается», «когда же применение силы больше не имеет места, тогда состояние войны прекращается»366. По характеру суждений нельзя сказать, что Локк имеет в виду эволюционизм естественного состояния, и нигде, собственно, он о нем не говорит’. При этом следует, на мой взгляд, обратить внимание и на вышеприведенные высказывания: «сделавший это (продуманно и твердо лишил жизни человека. — И. Ц.) вовлекает себя в состояние войны» или того, «кто (курсив мой. — И. Ц.) в естественном состоянии пожелал бы отнять свободу... по необходимости следует считать умышляющим отнять и все остальное», т. е. жизнь. В этих высказываниях акцентируется внимание на конкретном, эмпирическом субъекте действия, а не на обществе в целом. Состояния мира или войны — это не состояния общества, а состояния эмпирических субъектов. Это их осознанный, «продуманный и твердый» выбор — жить либо в согласии с «законом природы», либо идти против него. Другими словами, мир и война — это выбор каждого отдельного индивида. Этим положением Локк прекращает всякого рода спекулятивные обобщения по поводу естественного состояния общества — то ли оно держится единственно на мире и согласии, то ли это «всеобщая война». Для него не существует такого рода обобщений. Мир, как и война, зависит от каждого отдельного индивида367. С тем чтобы удержать людей от посягательства на права других и от нанесения ущерба друг другу, чтобы соблюдался «закон природы», требующий мира и «сохранения всего человечества», «проведение в жизнь закона природы, — пишет Дж. Локк, — находится в руках каждого геловекаъ (курсив мой. — И. Ц.). Каждый человек в естественном состоянии имеет право предпринимать такие меры, которые бы воспрепятствовали нарушению «закона природы». И поскольку, по мнению Локка, без этого права, как и без людей, пользующихся этим правом, «закон природы и все другие законы оказались бы бесполезными», то можно сделать вывод, что «проведение в жизнь закона природы» необходимо мыслить как обязанность. Действительно, если мы уберем этот пункт, то локковское естественное состояние ничем существенным не будет отличаться от «войны каждого против каждого». Именно так интерпретирует локковское «естественное состояние» М. Селиджер, считая, что Локк идеализировал свободу в естественном состоянии и что это с необходимостью воспроизводило неограниченную власть и состояние войны, т. е., что Локк недалеко ушел от Т. Гоббса368. Схожую оценку локковского естественного права дает Б. Н. Чичерин. Он пишет: «Из того, что человек не имеет права посягать на собственную жизнь, отнюдь не следует, что он не имеет права отчуждать свою свободу и подчиняться чужому произволу»369. Чичерин был бы прав, если бы мы мыслили право на жизнь без обязанности жить и, следовательно, без ответственности за соблюдение «закона природы». Именно эти пункты естественно-правовой доктрины Локка выделяют ее из предшествующих интерпретаций естественного состояния и задают пространство естественной нормативности, а не произвола. Но одно дело — юридически грамотное и точное определение, а другое — реальная жизнь. И Локк в следующем шаге мыслительного эксперимента демонстрирует такую реальность, где меры, предпринимаемые для «проведения закона природы в жизнь», оказываются самыми разнообразными. Каждый человек в силу своих собственных (субъективных) представлений судит о справедливых и несправедливых мерах защиты «закона природы», выносит решения и определяет меру наказания преступнику — человеку, преступившему «закон природы». Имея право в естественном состоянии сохранять «закон природы», в условиях, где «нет никакого превосходства и юрисдикции одного над другим»370, человек самопроизвольно избирает меры для этой цели. Он является законодателем, судьей и исполнителем «закона природы» и по своему собственному усмотрению определяет меру наказания и приводит приговор в исполнение. Б. Н. Чичерин замечает, что у Локка «естественное равенство... есть только равное право каждого на свободу, без всякого подчинения другому»371. Это замечание существенно, поскольку если в естественном состоянии нет никакой власти одного человека над другим, то не ясны легитимаци- онные основания политической власти. Но Локк четко фиксирует, что «в естественном состоянии один человек приобретает какую-то власть над другим»372. Только эта власть определяется задачами защиты «закона природы» и не является «полной и деспотической». Всякий, преступивший «закон природы», не имеет права на защиту от произвола другого лица. Он ставит себя вне закона, и по отношению к нему любой может совершить самосуд. Эта норма для Локка на столько очевидна и ясно «запечатлена в сердцах» всего человечества, что он ссылается на библейский сюжет об убийстве Авеля братом Каином и слова Каина: «Всякий, кто встретится со мной, убьет меня». Б. Рассел, оценивая это положение естественного права Дж. Локка, находит его «в высшей степени странным». Он замечает, что у Локка «по закону природы каждый человек имеет право наказывать за нападение на себя или свое имущество даже смертью. Он не делает исключений, так что если я поймал маленького воришку, то, очевидно, по естественному закону имею право застрелить его»373. Действительно, Дж. Локк допускает такую возможность. Но это не «странность» его мысли, а наоборот, строгая последовательность, поскольку по «закону природы» каждый имеет право наказать преступника, тогда как о соответствии меры наказания мере преступления-«закон природы» ничего не говорит. Мера негативной ответственности в естественном состоянии определяется каждым произвольно, субъективно, а это и есть правовая несовершенность естественного состояния374. Принимая возражения своих оппонентов относительно субъективности такого положения вещей, когда человек выступает судьей своим собственным делам, тем не менее для него это неудобство «естественного состояния» намного справедливее такого, где только одному лицу (монарху) позволено судить о делах всех, поскольку его волю «никто не имеет ни малейшего права ставить под сомнение»375, более того, монархическая форма правления не есть, с точки зрения Локка, политическая форма общежития, она есть составляющая естественного состояния, поскольку монарх на основании только своих субъективных представлений о справедливом «судит о делах всех». Главным же гарантом закона и законности для Локка является неотвратимость наказания, но, как справедливо заметил О. Э. Лейст, «в естественном состоянии эти гарантии недостаточно надежны, ибо неупорядоченное использование каждым своей власти наказывать нарушителей закона природы то карает чрезмерно сурово, то оставляет нарушение безнаказанным»376. Таким образом, главные недостатки «естественного состояния», которые не создают условий для мирного и справедливого существования людей, Локк фиксирует в трех пунктах. Во-первых, недостает установленного с общего согласия людей закона, который выступал бы общим мерилом справедливости и несправедливости. В отсутствие такого закона каждый человек может руководствоваться своими частными интересами и своими субъективными представлениями о позитивном праве. Во-вторых, в естественном состоянии нет независимого и беспристрастного судьи, который обладал бы властью разрешать споры между людьми и все другие затруднения в соответствии с установленным законом. В-третьих, необходима еще сила, которая могла бы подкрепить и поддержать справедливый приговор и привести его в исполнение. В естественном состоянии такой силы нет, поэтому неупорядоченность в исполнении приговоров приводит либо к чрезмерному наказанию, либо к безнаказанности. Эти три теоретико-легитимационных аргумента позволяют Локку обосновать необходимость института политического принуждения. Поскольку избежать неудобств «естественного состояния», «когда уже нет иного прибежища, кроме неба, и когда исчезают все различия и не существует никакой власти, которая вынесла бы решения относительно спорящих»377, возможно, если будет образовано гражданское общество и учрежден институт государства, которому будет дано право «создавать законы, предусматривающие смертную казнь и соответственно все менее строгие меры наказания для регулирования и сохранения собственности, и применять силу сообщест ва для исполнения законов и для защиты государства от нападения извне — и все это только ради общего блага»378. Локк, как и Т. Гоббс, стоит на позиции договорной теории «происхождения» государства. Но его общественный договор более сложен по своей структуре, и от этого он только выигрывает. В этом вопросе все мысли Локка направлены на устранение недостатков гобб- совской концепции, что, на мой взгляд, ему удалось сделать, а именно определить юридическую форму общественного договора по вертикали (между обществом и государством) и юридическую форму гражданина, возобновляющего в каждый момент своей сознательной жизни условия договора. В первую очередь следует отметить, что локковский общественный договор содержит положения, определяющие организационные, этические и юридические основания государства. Организационным основанием выступает сам договор и передача определенных прав естественного состояния. Этическим основанием — добровольность, т. е. право каждого свободно выбирать, присоединяться к нему или нет. И наконец, юридическое основание — это правовая обязанность после заключения договора соблюдать его условия. Но, как считал Локк, учреждая институт государства, люди передают ему не все свои естественные права, а только те, которые могут быть отчуждаемы. Ему «ясно и отчетливо» представляется, что есть неотчуждаемые (первичные) естественные права, которые человек даже добровольно не имеет права никому передавать, и есть отчуждаемые (вторичные) права, субъективные, следовательно, передаваемые в пользование государству. Он пишет: «...никто не может передать другому большую власть, нежели та, которую он сам имеет, и никто не обладает абсолютной деспотической властью над собой или над кем-либо другим, правом лишить себя жизни или лишить жизни или имущества другого»379, т. е. в естественном состоянии, по «закону природы», человек не обладал властью распоряжаться как жизнью, свободой и собственностью другого, так и своей жизнью и свободой. В естественном состоянии нет права на добровольное рабство. Человек не имеет права рассчитывать на то, что кто-то будет и должен решать его личные проблемы. Он обязан «самостоятельно ориентироваться в проблемах, к его удовольствию и страданию, пользе и вре ду». Именно на обязательности свободы совести акцентирует внимание Дж. Локк, поскольку тесно увязывает право самостоятельно определять свои жизненные приоритеты с правом на жизнь. Кто владеет первым, тот владеет и вторым. Поэтому право на жизнь, собственность и свободу совести — первичные, неотчуждаемые права, и никому они не могут быть переданы. Отчуждаются только вторичные (субъективные) естественные права, те, которые создают неудобство естественного состояния, т. е. право самостоятельно определять меры «проведения в жизнь закона природы», выносить решения и приводить приговор в исполнение касательно лиц, преступивших «закон природы». Следовательно, отчуждается законодательная, исполнительная и судебная власти, которыми люди обладали в естественном состоянии. Теоретическая конструкция «общественного договора» Т. Гоббса имела существенный недостаток — договор заключался в пользу одной из сторон (государства) в силу того, что все права естественного состояния передавались государству и, таким образом, оставался не ясен (не определен) предмет договора (перечень прав и обязанностей сторон). Локковское же положение о неотчуждаемых (первичных) правах человека четко определяет предмет договора. И перечень этих прав выступает основанием договора по вертикали, определяющим юридические права и обязанности сторон (государства и общества). С одной стороны, общество, предоставляя право государству на законодательную, исполнительную и судебную власти, оставляет за собой первичные (неотчуждаемые) права на жизнь, собственность и свободу совести. С другой стороны, государство обязуется соблюдать и защищать «закон природы», а члены общества — повиноваться политической власти. Только в этом случае государство и общество, по мнению Локка, будут находиться в ситуации взаимного использования и взаимной ответственности. Каждая из сторон ответственна за соблюдение «закона природы». Эта формула публичного права создает возможность контроля со стороны общества за деятельностью государства и при нарушении им условий договора дает право на сопротивление властям. Нередко это право подвергалось критике. В частности, Б. Н. Чичерин писал: «Таким образом, все опять приводится к верховному праву неустроенной массы восставать на правителей по собствен ному усмотрению. Это не что иное, как узаконенная анархия»380. Но следует заметить, что у Локка не при всяких обстоятельствах и не по произволу «неустроенной массы» оправдывается неповиновение властям, а только при нарушении условий договора, когда государство, нарушая «закон природы», возвращает себя в естественное состояние. Данным правом Локк фиксирует неотчуждаемость верховной власти от народа381. Власти, которой единственной позволено учреждать государство. Причем, чтобы договор между обществом и государством имел силу, его должно поддерживать большинство. Только с согласия большинства учреждается государство и наделяется полномочиями на политическую власть, так как «то, что приводит в действие какое-либо сообщество, есть лишь согласие составляющих его лиц, а поскольку то, что является единым целым, должно двигаться в одном направлении, необходимо, чтобы целое двигалось туда, куда его влечет большая сила, которую составляет согласие большинства...»382, — пишет Локк. В данном случае Локку представляется очень важным обоснование права большинства решать за всех. Тема немаловажная даже для сегодняшнего дня, поскольку, во-первых, право большинства является общепризнанным принципом демократии, во-вторых, оно не раз в истории подвергалось сомнению на том основании, что большинство не всегда бывает объективным, что оно может навязать свою волю столь же тиранически, как и священное право королей, и что справедливые законы чаще всего рождаются в головах у образованного меньшинства. Ко всему прочему именно в этой теме мы, казалось бы, обнаруживаем противоречие у Локка. С одной стороны, он отстаивает право большинства решать за всех, а с другой — яростно нападает на идеологему «глас народа — глас божий». Он отмечает, что эта «зловещая поговорка» чревата несчастиями и политическими пристрастиями, что «если бы мы захотели прислушаться к этому гласу как глашатаю божественного закона, мы в результате потеряли бы веру в существование бога»383. В другом месте он пишет: «Какая низость не стала бы не только позволенной, но и неминуемой, если бы закон устанавливал поведение большинства, в какой позор, в какую мерзость и всевозможные нравственные пороки не ввергнул бы нас закон природы, если бы пришлось следовать большинству?»384. Высказывания достаточно красноречивы. Они говорят о том, что для Локка не всякое большинство имеет право на верховную власть, а только определенным образом организованное. Какое же большинство имеет право на верховную власть, а какое нет? При каких условиях «толпа» превращается в совокупность граждан? Для Локка это очень важные вопросы. Без ясного и четкого ответа на них теряет смысл его естественно-правовая концепция. Локк считает, что объединение сообщества в политическую организацию возможно и на «естественных» началах, под которыми он понимает не договор, а традицию. Теоретико-легитимационным основанием государства в данном случае выступает традиция, привычка людей понимать справедливость по «законам старины», а не по «закону природы». Вот как он определяет традицию: «...традиция не является первоначальным и надежным способом познания закона природы, так как все услышанное нами от других и принимаемое только потому, что другие называют это нравственным, даже в том случае, если оно дает правильное направление нашим нравам и удерживает нас в рамках долга, все же является для нас указанием других людей, а не разума»385. У большинства, которому довелось воспитываться на примере других людей, нет другого критерия в определении закона, кроме «обычаев своей страны и общественного мнения». Традиционные нормы основываются на вере, а не на знании, зависят от авторитета говорящего, а не от очевидности фактов. Именно в этих условиях возможны всякого рода политические спекуляции относительно «гласа народа», когда в отсутствие четких процедур выявления общественного мнения происходит некритическая апелляция к мнению народа, как будто это мнение уже заранее известно. Такое положение дел может привести к тому, что «сила обычая... та кова, что она вооружает людей даже против себя, заставляет их накладывать на себя руки и с такой же настойчивостью искать смерти, с какой другие стремятся избегнуть ее»386, а это и есть основное преступление перед «законом природы». Для того чтобы устранить политические спекуляции вокруг мнения большинства, необходима строгая эмпирическая процедура подсчета голосов. И только соблюдая эту процедуру, можно точно и ясно сказать, что хранимо и почитаемо народом, а что нет. Причем она дает возможность для временного затишья политическим бурям, остановке автоматической работы традиционных представлений. Дает время и возможность человеку подумать и обнаружить в себе «закон природы». Но если эмпирическая процедура подсчета голосов выступает техническим инструментом определения права большинства, то организационным принципом является собственность. По мнению Локка, только собственники имеют юридическое право учреждать государство. Собственность определяет юридический статус гражданина и превращает толпу в юридически организованное сообщество. По этому поводу Б. Рассел отмечал, что «большим политическим дефектом учения Локка и его учеников с современной точки зрения было преклонение перед собственностью»387. Действительно, во всех текстах у Локка термины «жизнь» и «собственность» употребляются вместе, как нерасторжимые понятия. Право на жизнь и право на собственность — это практически одно и то же. Он считал, что собственность не является предметом общественного соглашения и государство не вправе самовольно производить реквизицию собственности граждан, в отличие, например, от Т. Гоббса, который считал, что собственность есть креатура государства388. В чем причина такого «преклонения перед собственностью?» Ответ на этот вопрос можно получить, если предварительно ответить на другой: «Есть ли частная собственность в естественном состоянии или нет?» На этот вопрос отвечали по-разному. Те, кто отрицал наличие частной собственности в естественном состоянии, говорили о коллективизме Локка, те, кто находил ее там, — об индивидуализме. Правильный ответ заключается в правильном понимании локковского термина «собственность». Для Локка собственность имеет узкое и широкое значение. В узком смысле слова собственность определяется материальными вещами (имуществом), которыми владеет человек. В широком смысле — это все то, что относится к внутренней структуре субъекта. Это его интеллектуальная и физическая энергии, его представления о жизни и ценности жизни. Как справедливо выразил точку зрения Дж. Локка на собственность Говард М. Джонс, «собственность — это то, что принадлежит человеку, то есть не только материальное достояние, но и неосязаемые ценности — жизнь, свобода, положение в обществе»389. Именно так понятая собственность позволяет Дж. Локку говорить о ней, как о жизни, употреблять ее синонимом жизни. Не случайно поэтому, что главу «О собственности» во второй книге «Двух трактатов о правлении» он размещает до главы «О возникновении политических сообществ», т. е. еще в дополитическом сообществе человек являлся собственником — собственником своих неосязаемых вещей. Локк пишет в этой главе: «Хотя земля и все низшие существа принадлежат сообща всем людям, все же каждый человек обладает некоторой собственностью, заключающейся в его собственной личности, на которую никто, кроме него самого, не имеет никаких прав. Мы можем сказать, что труд его тела и работа его рук по самому строгому счету принадлежат ему»390. Таким образом, собственность он оставляет в естественном состоянии. Уже всякий дополитический субъект обладает собственностью в широком ее значении, и в процессе трудовой деятельности, опредмечивая свои физические и интеллектуальные усилия в продуктах труда, он их присваивает на правах собственности. Джон Локк развивает трудовую теорию собственности, начало которой положил Джон Понет. В своем «Кратком трактате о политической власти» Понет пишет: «Каждый человек имеет право законно владеть своей собственностью, и никто не имеет права отнять у него его имущество произвольно, даже король или император»391. Но, добавил бы Дж. Локк, при условии, если «труд... утвердил мою собст венность на них»392. Локк настаивает на том, что юридическую форму собственность (в узком смысле) имеет только тогда, когда она является продуктом разного рода степеней прилежания, поскольку, «что бы тогда человек ни извлекал из того состояния, в котором природа этот предмет создала и сохранила, он сочетает его со своим трудом и присоединяет к нему нечто принадлежащее лично ему и тем самым делает его своей собственностью»393. Именно такая собственность является неприкосновенной и должна находиться под защитой государства. В связи с этим он ссылается на обычай, сложившийся в кромвелевской армии, когда военачальник мог приговорить солдата к смерти за самовольное оставление поста или даже за неповиновение самым безрассудным приказам, но не мог при всей своей абсолютной власти отнять из собственности солдата хотя бы фартинг. Трудовая теория собственности Локка сыграла положительную роль для правовой науки, но, как считает Б. Н. Чичерин, «упустив из виду другой ее источник — завладение, он пришел к совершенно неверным заключениям»394. А В. Е. Сатышев пишет: «Локк немало повинен в распространении легенды о “заработанной, благоприобретенной, добытой своим трудом” буржуазной собственности»395. Но при всей, казалось бы, наивности такого взгляда на происхождение собственности с точки зрения современного экономического и исторического знания его «заблуждение» и его «легенда» имеют специфический характер. Суть локковской иллюзии точно выразил Э. Ю. Соловьев. Он пишет: «...мысль эта, ошибочная как суждение о действительных фактах экономической истории, содержит в себе тем не менее момент нормативной истины. Неверно, будто «имущество различных размеров» возникало как результат «различных степеней прилежания», но верно, что общество должно признать и санкционировать имущественные различия, если они действительно являются результатом различных степеней прилежания; неверно, будто любая собственность есть плод труда ее владельца, но юридически неопровержимо в отношении любого индивида, что «труд его тела и работа его рук по самой природе вещей принадлежат ему... общество и государство обязаны признать всякую собственность, являющуюся результатом труда»396. Поэтому несправедливо, считает М. М. Федорова, что легитима- ционным основанием акта присвоения у Локка является договор, общее согласие397. Несмотря на все социально-политические катаклизмы, сопровождающие становление собственности, несмотря на все ее недостатки, она сыграла существенную роль в общечеловеческом прогрессе. В. С. Нерсесянц заметил: «...наиболее высокая ступень свободы (в виде всеобщего формально-правового равенства людей, свободы личности в качестве субъекта права и владельца собственности, члена гражданского общества и правового государства) реально-исторически достигнута в условиях развитой буржуазной собственности»398. Дж. Локк, пожалуй, первый, кто по-настоящему провозгласил первенство общества перед государством. Эта идея исходит из признания того, что в основе общества лежит собственность (в широком смысле). Собственность очерчивает границы сферы, в которой человек выступает самостоятельным и независимым индивидом, и является вместе с тем пределом индивидуальной свободы. «Такие категории, как “порядок”, “власть”, “собственность”, — пишет Е. Трубецкой, — ценны для Локка не сами по себе, а как орудия для ограждения жизни и безопасности человеческой личности...»399 Исходя из этого, можно сделать вывод, что большинство, обладающее верховной властью учреждать государство и «решать за всех», есть то, которое состоит из независимых индивидов-тружени- ков-собственников, т. е. такое, «которое подразумевает неискаженную представленность личности в большинстве»400. Эта триединая формула определяет юридический статус гражданина, превращает толпу в граждан, реализующих свое право на жизнь и собственность как в узком, так и в широком значении этого слова. По мнению М. А. Рейснера, у Локка «по своему составу “народ” — это собственник, имеющий действительный интерес в осуществлении власти»401. Поэтому гражданин-собственник заинтересован, с точки зрения Локка, в том, чтобы государство было не деспотическим, а правовым, т. е. соблюдающим условия общественного договора. Именно такие граждане являются активными субъектами политического и правового оборота и «своей жизнью, своими требованиями и ожиданиями возобновляют его к жизни»402. Таким образом, индивиды-труженики-собственники, заключая между собой договор, учреждают институт государства, передают ему часть своих естественных прав (вторичные права) и требовательно ожидают от государства соблюдения их первичных естественных прав на жизнь и собственность. Как высказался Э. Ю. Соловьев, «правовое государство существует с того момента, когда народ, уже обладающий полнотой власти, добровольно ограничивает свою власть и волю признанием прав человека»403. Деление на «первичные» и «вторичные» права естественного состояния у Локка происходит не случайно. В этом вопросе он строго следует своим принципам эмпирико-сенсуалистической гносеологии. Внешнему наблюдению подвержены пространственно-локализованные тела, обладающие первичными, принадлежащими им самим качествами: плотностью и протяженностью. Только эти качества дают ясное и точное знание, следовательно, только они могут быть подвержены строгому правовому регулированию, а это есть физические тело человека и его материальная собственность. Все остальное: религиозные ценности, нравственность, личные убеждения человека — не являются эмпирически наблюдаемыми явлениями и в силу этого не могут быть как предметом точного научного анализа, так и предметом правового регулирования. Эти цели он называет «безразличными» по отношению к целям государства и права. В своей работе «Опыт о веротерпимости» он подробно разбирает и классифицирует цели, которые по отношению к себе должны обладать мерой терпимости со стороны государства и общества. Во-первых, абсолютной терпимостью обладают «спекулятивные мнения и вера в бога», именно в силу того, что они «сами по себе не касаются государства и общества»404. Во-вторых, «такие, которые по своей природе не хороши и не плохи, но касаются общества и отношений людей друг с другом; а таковыми являются все практические мнения и поступки по отношению к безразличным вещам»405. Под этим Локк понимает семейные отношения, распоряжение своим имуществом по личному усмотрению, предпочтение отдыхать или работать и т. п. «Однако, — замечает он, — лишь в той степени, в какой они не ведут к беспорядкам в государстве и не приносят обществу вреда...» В-третьих, «такие, которые касаются общества, но в то же время по своей природе хороши или плохи; таковыми являются нравственные добродетели и пороки»406. Здесь Дж. Локк имеет в виду следующее: хотя принципы нравственности могут непосредственно влиять на общественное благополучие, но тем не менее нравственное менторство или силовое привитие нравственности является большим грехом, нежели терпимость к этому. Все эти три категории внутренних качеств человека для Локка являются вторичными качествами, т. е. такими, которые не презен- тируются в границах представления, следовательно, не могут быть ясно и отчетливо познаны. Такая структура субъекта правопорядка, которая разделена на первичные и вторичные качества, по мнению Локка, создает условие для рационального (осознанного) поведения человека в обществе. Поскольку рационально действовать можно только в том случае, если все участники общественного процесса являются по своей сути однородными субъектами и преследуют одни и те же объективные цели. Такими целями являются защищенность (правовая цель) и приращение собственности (экономическая цель). Если к идеям Дж. Локка применить формулу рационального субъекта Д. Ролза, которая гласит: «Рациональные индивиды, чего бы они ни хотели, стремятся к определенным вещам как к условию выполнения их жизненных планов. При прочих равных условиях они предпочитают более широкие свободы и возможности менее широким и большую долю богатства и больший доход меньшим»407, то эта формула будет соответствовать представлениям английского философа о рациональном субъекте правопорядка. Таким образом, задача государства, в трактовке Дж. Локка, — это помочь гражданину в осуществлении его прав и защитить его, когда эти права нарушены. Правовое государство ставит целью своей деятельности охрану свобод и прав каждого гражданина, не вторгаясь в сферу «безразличных» для государства целей. «Государство у Локка, — пишет А. Г. Тимофеев, — есть слуга народа, а не его властитель. Оно осуществляет и действует для общего блага, а не ради благополучия главы государства или знати»408. Или, другими словами, отношение между государством и обществом мыслится по аналогии с институтом опеки. В договорном процессе участвуют трое субъектов: учредитель опеки, опекун, осуществляющий опеку, и подопечный. Как справедливо замечает В. Эденстайн, «у Локка только два участника: закон (опекун) и народ (одновременно и учредитель, и подопечный). У опекуна в первую очередь есть обязанности, а не права. Опека устанавливается в интересах подопечного, а не по воле опекуна»409. Только в этом случае опека приобретает юридическую форму, а не семейно-родственную, где родительская опека, никем не учрежденная, осуществляется по воле родителя. Государство-опекун — это «государство — ночной сторож», но не более. Уже современники Дж. Локка критиковали договорную концепцию происхождения государства. Суть аргументов оппонентов Локка сводилась к следующему: во-первых, «не имеется примеров в истории, чтобы какая-либо группа людей, независимых и равных друг другу, сошлась и подобным образом учредила правительство», во-вторых, «невозможно с точки зрения права, чтобы люди поступили подобным образом, поскольку все люди, будучи рожденными под властью какого-либо правительства, должны повиноваться ему и не свободны учреждать новое»410. Другими словами, оппоненты требовали для подтверждения теории конкретных фактов, исторических примеров, т. е. понимали общественный договор натуралистически. Позднее Д. Юм критиковал теорию общественного договора с позиции утилитаризма. Как сказал Д. Ролз, «доктрина Локка представляет для Юма излишнюю перетасовку аргументации: можно было прямо перейти к полезности» , т. е. государство во всех отношениях полезно для общества. Исходя из естественных потребностей человека, не требуется дополнительных соглашений (общественного договора), для обоснования необходимости подчинения государственной власти. «Все люди, говорят эти философы, — пишет Д. Юм, имея в виду сторонников теории общественного договора, — родились свободными и равными. Государственная власть и верховенство могли быть установлены лишь путем согласия. Согласие людей, установивших государственную власть, налагает на них новое обязательство, неизвестное естественным законам. Итак, люди обязаны повиноваться своим правителям только потому, что они это обещают, и, если бы они явно или молчаливо не дали слова быть верноподданными, это никогда бы не стало частью их нравственного долга. Однако если это заключение должно охватывать государственную власть во все эпохи и при всех условиях, то оно совершенно ошибочно; и я утверждаю, что если долг верноподданства вначале действительно имеет своим источником обязательность обещаний и в течение некоторого времени поддерживается именно этой обязанностью, то вскоре он сам по себе укореняется и приобретает самостоятельную обязательность и авторитетность, независимую ни от какого договора»411. Что критикует здесь Д. Юм? Именно то, что, на наш взгляд, является сутью политико-правовой доктрины Локка. Юм не может помыслить общественно-договорную ситуацию «во все эпохи и при всех условиях», тогда как единожды в кратковременном акте она может иметь место. Юм не видит главного — рационального (осознанного) основания общественного договора. Мы могли бы сформулировать вопросы так: «Возможно ли учреждение правового государства и добровольное подчинение властям, если люди неосознанно совершают свою политическую практику?»; «Возможно ли положить пределы абсолютной власти, если человек не осознает границ политической власти?»; «Может ли человек соблюдать повиновение, если он не дал на это согласие?» На эти вопросы Дж. Локк отвечает отрицательно. Общественный договор — это рационально осмысленный договор свободных людей, и он может сохранить свой статус на условиях добровольности. При этом Локк для подтверждения договорной теории приводит как исторические примеры, в частности, он ссылается на историю возникновения Рима и Венеции, т. е. «еще пытается подыскать исторические примеры...»412, так и примеры несколько иного характера. Вот что он пишет: «...только согласие свободных людей; родившихся под властью какого-либо правительства, делает их членами этого государства, и это согласие дается порознь, поочередно, по мере того как каждый достигает совершеннолетия, а не всеми вместе; люди не замечают этого и считают, что этого вообще не происходит или что это не обязательно, и заключают, что они являются подданными по природе, точно так же, как они являются людьми»413. Локк не мыслит общественное соглашение натуралистически: мол, вот села конкретная группа независимых и равных людей и за «столом переговоров» учредила правительство. Для него общественное согласие свершается с каждым в отдельности, в момент его вхождения в самостоятельную жизнь. Это право каждого свободно выбирать, соглашаться или не соглашаться с данным правительством. Любой взрослый человек в здравом уме и полной памяти, проживающий под сенью того или иного государства, уже в момент совершеннолетия свершил свой выбор, дал гласное или молчаливое согласие на ту или иную форму политического господства. Граждански развитая личность «заключает договор» в каждый момент своей осознанной жизни, добровольно отказываясь от тех вторичных прав естественного состояния, в котором логически первично пребывала до гражданского состояния и твердо требуя от государства сохранения своих неотчуждаемых прав на жизнь и собственность. Таким образом, общественный договор не есть эмпирически наблюдаемое явление, и искать исторические факты для подтверждения этой теории не имеет смысла. Это теоретико-нормативная модель, которая не только не определяется социально-экономиче- сними и политическими факторами, но которая сама эти факторы конструирует. В свете этого не вполне точной представляется трактовка идей автора «Трактатов» о порядке перехода из естественного состояния в государственное, которая дается А. Дебориным. Вот что он пишет: «Локк утверждает, что люди в естественном состоянии, где они были свободны и равны и где им принадлежало все на основе общей собственности, неизвестно по какой причине решили перейти в гражданское состояние большинством голосов. Тот факт, что переход из “естественного состояния” в гражданское совершается большинством голосов, должен служить оправданием для права большинства в гражданском обществе»414. На наш взгляд, Деборин допускает ряд ошибок. Во-первых, у Локка право на частную собственность возникает уже в естественном состоянии, где «каждый человек обладает некоторой собственностью... на которую никто, кроме него самого, не имеет никаких прав». Во-вторых, Локк прямо указывает на причины перехода в гражданское общество — это «неудобства» естественного состояния, связанные с необеспеченностью прав собственности и произвольностью установления каждым человеком мер защиты «закона природы». В-третьих, неверно, что Локк мыслит переход из естественного состояния в государственное большинством голосов. Если он и говорит о праве большинства, то для него это такое большинство, в котором неискаженно представлена личность, т. е. независимый индивид-собственник-труженик, выражающий общечеловеческие интересы. В силу этого Локк большое внимание уделял позитивному законодательству, поскольку именно позитивный закон разрушает субъективность естественного состояния, устанавливая единое правовое пространство, и именно от законодателя зависит, по каким законам будет жить общество. Законодательную власть он называет не только верховной, но и «священной и неизменной в руках тех, кому сообщество однажды доверило»415. Она представляет собой лишь «соединенную власть всех членов общества», поэтому она не может быть деспотической в отношении жизни и достояния народа, она не имеет иной цели, кроме как сохранение членов общества. Все позитивное законодательство, создаваемое этим органом, должно соответствовать «закону природы», и позитивное право не должно противоречить естественному праву. Позитивный закон — это тот же «закон природы», только выраженный в слове «опубликованный». Он один для всех: «для богатого и для бедного, для фаворита при дворе и для крестьянина за плугом»416. Как легко заметить, у Локка нет непроходимой границы между естественным и позитивным правом. Для него позитивное право не есть «то, что “сейчас” и “здесь” — право, а то, что “завтра” и “здесь” или “сейчас” и “там” — уже не право» . «Закон природы, — подчеркивает он, — выступает как вечное руководство для всех людей, для законодателей в такой же степени, как и для других. Те законы, которые они создают для направления действия других людей, должны так же, как и их собственные действия и действия других людей, соответствовать закону природы...»417 Законодатель должен находиться как бы в двух позициях одновременно: в позиции законодателя и в позиции простого гражданина, и действия первого должны соотноситься с действиями второго. «Общественный договор» как теоретико-нормативная модель указывает именно на эту двойственность позиции законодателя, когда он (законодатель) в законотворческом процессе должен учитывать и позицию граждан, и позицию власти. И только это, по мнению Локка, позволит создавать не произвольные указы, а законы, обладающие силой законности. «Большое достоинство учения Локка, — пишет В. С. Нерсесянц, — состоит в уяснении необходимой внутренней связи между свободой и правом, свободой и законом (естественным и гражданским). Отвергая понимание свободы как произвольного усмотрения и не связанной никаким законом, Локк связывает свободу с законом (природы и государства) и рамками законности, наделяя тем самым понятие закона и законности необходимой и определенной ценностно-содержательной характеристикой»418. Закон природы является у Локка не антитезой позитивному закону, а «скорее его собственным условным прошлым»419, не в смысле предшествующего во времени, а в смысле условий возможности. Чтобы позитивный закон имел форму законности, он должен включать в себя естественное право и общественный договор как условия его (позитивного закона) возможности. Без этих моментов немыслим позитивный закон, который рассматривался бы со всех точек зрения. «Локк, — пишет И. Ю. Козлихин, — объявляя естественными основные принципы частного права, доказывает тем самым их приоритетность по отношению к позитивным законам, задачи государства ограничивает защитой этих принципов»420. Всю многочисленную критику теоретико-легитимационных понятий «естественное состояние» и «общественный договор» можно резюмировать в главном: «Человеческое общество никогда не находилось в естественном состоянии, и общественный договор никогда в истории не свершался. Мыслить политическое общество такими категориями неестественно — это иллюзия». Действительно, это иллюзия, но такая иллюзия и такая «неестественная естественность», которая нормативно определяет форму субъекта правоотношений — по сути абстрактного субъекта, способного жить в режиме формального равенства. И при всех идеологических победах позитивно-исторической школы права в действительности выиграла естественно-правовая школа, идеи которой зафиксированы в конституционных нормах и нормах гражданского права развитых в правовом отношении стран. «Общественный договор» как теоретико-нормативная модель создает элемент долженствования, т. е. то, как необходимо рассматривать отношения между обществом и государством, а не то, как эти отношения складывались в истории. Договор определяет юридические права и обязанности сторон (общества и государства) и имеет непосредственное отношение не только к юридическому статусу гражданина! но и к правомочности политической власти. Поэтому правовым государством, с точки зрения Дж. Локка, можно назвать только такое государство, где государственная власть не является большей, нежели та, которой люди обладали в естественном состоянии и где осуществлен принцип разделения властей. Некоторые авторы, в частности В. В. Абашмадзе, считают, что «учение о разделении государственной власти так же старо, как само государство и право»421. Подобные утверждения не совсем точны. И хотя в учении Аристотеля об истинной форме государства (политии) мы можем обнаружить схожий принцип (смешение монархического, аристократического и демократического элементов)422, но, как отметил В. С. Нерсесянц, «дифференциация целостной государственной жизни имела место в древнем мире, и античная мысль отразила этот факт», тем не менее, продолжает он, «...ввиду отсутствия в древности абстракции политического государства отсутствовала также и абстракция власти политического государства, о разделении которой, по существу, и идет речь в Новое время»423. Именно так была сформулирована проблема у Дж. Локка. В отличие от Т. Гоббса, он считал, что основным организационным принципом государства должен быть принцип разделения властей. Но будет несправедливо предполагать, что концепция разделения властей «была создана Локком для обоснования осуществленного вигами исторического компромисса между парламентом и королевской властью, трансформированной в конституционную монархию», как считают А. Н. Медушевский424 и И. С. Нарский425. Его идея разделения властей исходит не столько от политического компромисса, сколько из естественно-правовой концепции. На самом деле именно то, что в естественном состоянии каждый человек мог выступать в роли и законодателя, и судьи, и исполнителя в «своих и чужих делах», т. е. то, что власть не дифференцировалась, приводило к правовой необеспеченности этого состояния. И именно в силу этого, по мнению Локка, в государстве должен быть реализован принцип разделения властей. Г. А. Зайченко усматривает в этом отсутствие различия у Локка между естественным состоянием и политическим. Он пишет: «Различие между естественным состоянием и государственной организацией общества оказывается при этом не столь сущест венным: исполнительная власть как функция всех людей в естественном состоянии становится функцией специального исполнительного органа в государстве. А то, чем в государстве должен руководствоваться законодательный орган, — закон природы — уже фактически действует в естественном состоянии»426. Зайченко не прав, отказывая Локку в различенности этих двух состояний. Во-первых, власть в естественном состоянии — это никем не уполномоченная власть — власть по «закону природы», и этим она отличается от политической власти. Во-вторых, как было сказано, из-за ее недифференцированное™ проистекает правовое несовершенство естественного состояния. Таким образом, Локк видит политико-правовой механизм, способный создать условия сохранения неотчуждаемых естественных прав человека и преодоления «естественного состояния» в реализации принципа разделения властей, где ни у кого не будет всей полноты власти, т. е. способ решения задачи «удержания государственной власти в границах, безопасных для развития общества свободной конкуренции...», где высшие органы власти «лишаются возможности сосредоточить у себя абсолютную власть и злоупотреблять своими полномочиями...»427 Поэтому соответственно вторичным правам естественного состояния, от которых люди через общественный договор добровольно отказываются, он конституирует две основные ветви власти: законодательную и исполнительную. Правда, Локк говорит еще и о федеральной власти, но существенного различия между исполнительной властью и федеральной не делает. Они отличаются не по сути, а по функциям. Первая из них включает в себя «исполнение муниципальных законов общества внутри него самого»428. Вторая власть руководствуется целями «внешней безопасности и интересами общества»429. Эти власти при их различных целях «почти всегда объединены», и он не рекомендует их «передавать одновременно в руки различных лиц» . Б. Рассел пишет: «Удивительно, что Локк ничего не говорит о судейской корпорации, хотя в его дни это было жгучим вопросом»430. Действительно, он не обсуждает этот вопрос, несмотря на то, что сама логика его естественно-правовой концепции с необходимостью ведет к выделению судебной власти. Ведь именно то, что в естественном состоянии отсутствует беспристрастный, независимый суд, побуждает людей к учреждению государства. Но Локк действительно не доводит свою мысль до конца и судебную власть объединяет с исполнительной. Наибольшее внимание он уделяет законодательной власти. И это не случайно. Именно от тех законов, которые принимает законодательный орган, зависит жизнь общества в целом. Эта власть является «неизменной в руках тех, кому сообщество однажды доверило»431. Только законодательному органу позволено устанавливать законы, и ни один указ кого бы то ни было не обладает силой и обязательностью закона, если он не получил санкцию этого органа. В силу этого он детально анализирует объем законодательной власти, ее цели и средства. Во-первых, эта власть представляет собой лишь «соединенную власть всех членов общества», и, основываясь на идее неотчуждаемых прав человека, она не может быть деспотической в отношении жизни и достояния народа, т. е. не может иметь больше власти, нежели та, которой обладал человек в естественном состояния, и которая в своих самых крайних пределах «ограничена общественным благом»432. Она не имеет иной цели, кроме сохранения общества и его членов. Она не имеет права «уничтожать, порабощать или умышленно разорять подданных»433. Все позитивное законодательство, которое создает законодательный орган, должно соответствовать «закону природы» и не быть произвольным, наподобие деспотических указов. Во-вторых, позитивные законы — это опубликованные законы, и они не должны меняться в каждом отдельном случае. В-третьих, верховная власть не может лишить человека ка- кой-либо части его собственности без его согласия, ибо это противо речит одной из целей государственной власти — сохранению собственности. Под этим подразумевается не только непосредственное силовое отчуждение собственности, но и косвенное — повышение налогов на собственность. В-четвертых, законодательный орган не может передать право издавать законы в чьи-либо другие руки, поскольку, хотя Дж. Локк и называет законодательную власть «верховной властью», сувереном для него является народ. Раз народ уполномочил законодательный орган издавать законы, значит этот орган не вправе самостоятельно лишать себя этих полномочий. «Только народ может устанавливать форму государства, делая это посредством создания законодательной власти и назначая тех, в чьих руках она будет находиться» . «Безусловно, — писал С. Лоу, развивая мысль Локка о народном суверенитете, — парламент с юридической точки зрения является суверенным владыкой Британской империи, но политический суверенитет, который следует отличать от суверенитета строго юридического, находится в руках избирателей. Совокупность избирателей является реальным “сувереном” в Англии, и конституционные соглашения охраняют его верховную власть»434. Под политическим суверенитетом следует понимать исключительное право учреждать законодательную власть, под юридическим — исключительное право создавать единое правовое пространство. В противном случае, если бы законодательный орган обладал и юридическим суверенитетом, и политическим, т. е. имел бы право передавать свою законодательную функцию в другие руки, то произошло бы, по мнению Локка, полное отчуждение власти от народа, утратился бы механизм влияния народа на деятельность государства. Исходя из вышеизложенного, с точки зрения Дж. Локка, только законодательная власть, избранная на основе прав большинства, имеет право «указывать, как должна быть устроена сила государства для сохранения сообщества и его членов» . Но он также замечает, что нет никакой необходимости в том, чтобы этот орган действовал беспрерывно. Во-первых, создание законов — это кратковременное действие, и раз создав, их просто необходимо соблюдать. И только в исключительных случаях, тогда, когда в обществе происходят серьезные изменения, законодательному органу необходима более долгосрочная работа с целью отслеживания и фиксации в законах происходящих изменений. Во-вторых, «при слабости человеческой природы» законодатели, работая постоянно, могут впасть в искушение, и «те лица, которые обладают властью создавать законы, могут также захотеть сосредоточить в своих руках и право на их исполнение, чтобы, таким образом, сделать для себя исключение... для своей личной выгоды»435. Поэтому считает Локк, будет очень полезным, если законодатели, разъехавшись после сессии, побудут в роли простых граждан и на себе самих испытают действенность изобретенных ими законов. Именно в силу того, что законодательная власть является, по Локку, краткосрочной, необходима еще власть, которая существовала бы все время и следила бы за исполнением законов. Это право Локк дает исполнительной власти. Выше было сказано, что в исполнительную власть, как часть ее, входит и федеральная, которая является выразителем интересов общества как целого организма и представляет эти интересы вне государства. Эта власть имеет право «войны и мира, право участвовать в коалициях и союзах, равно как и право вести все дела со всеми лицами и сообществами вне данного государства ...»436 Для обоснования необходимости такой власти он использует свое теоретико-легитимацион- ное понятие естественного состояния. Эта власть такая же природная, как и другие, поскольку в естественном состоянии ею «по природе обладал каждый человек до того, как он вступил в общество» , т. е. в естественном состоянии право вступать в союзы, объединяться с другими людьми имел каждый человек. Все эти ветви государственной власти (в дальнейшем будем учитывать только законодательную и исполнительную) у Дж. Локка обоснованно соподчинены. Он достаточно четко разделяет их не только по функциям, но и выстраивает иерархическую соподчиненность. Верховным сувереном является народ. Он имеет право «устранять или заменять законодательный орган»437. Законодательная власть — это доверенная власть народа и в системе государственного управления является высшей властью, которой все остальные подчиняются. Что же касается исполнительной власти, он выделяет два ее типа. Первый — если верховный исполнитель участвует в законодательном органе, и тогда над этим верховным исполнителем нет вышестоящего органа, который мог бы его сместить. Должностные же лица исполнительной власти подчиняются только ему. Несомненно, что речь здесь у Дж. Локка идет о монархе. И так же, как в случае с законодательной властью, только народ в силах выразить ему неповиновение, если его действия не будут соответствовать закону. «Но когда он теряет это представительство (доверие и подчинение народа. — И. Ц.), эту общественную волю и действует по своей личной воле, то он роняет себя и является лишь частным лицом без власти и без воли, которая не имеет права на повиновение438. Таким образом, в конституционно-монархическом государстве для Локка монарх является таким же частным лицом, как и все остальные. Второй тип исполнительной власти тот, который строго подчиняется законодательному органу и может по его желанию быть изменен и смещен. Это возможно, если эта власть «находится где угодно, но только не в руках лица, которое участвует также и в законодательном органе»439. При всей подчиненности исполнительной власти законодательному органу, тем не менее на исполнительную власть Дж. Локк возлагает ряд полномочий, которые по силе приравниваются к законодательной власти. Во-первых, это право на созыв законодательного органа. Поскольку исполнительная власть есть постоянно действующая, а законодательная — временная власть, исполнителю поручается созывать и распускать законодателей. В этом пункте современники Дж. Локка ему возражали и подвергали сомнению возможность устойчивого взаимоотношения исполнительной и законодательной власти. Его оппоненты сомневались в том, что исполнительная власть, обладая силой государства, будет выполнять свои обязательства по созыву законодателей. По их мнению, она может воспрепятствовать этому и тем самым узурпировать власть. На это Дж. Локк отвечает уже привычным образом. Применение силы в отношении законодательной власти автоматически считается применением силы против самого народа, и поэтому «кто так поступает, представляет собой естествен ное состояние войны с народом»440. Значит народ может силой восстановить законный порядок. Помимо этого, исполнительная власть имеет свою прерогативу. Прерогативой Дж. Локк называет право исполнительной власти «действовать сообразно собственному разумению ради общественного блага, несмотря на предписания закона, а иногда даже вопреки ему»441. Такими полномочиями Дж. Локк наделяет исполнительную власть, принимая во внимание, что закон не может учесть все случаи жизни, а также быстро отреагировать на изменившиеся общественные условия. Законодательная власть слишком «громоздка и поворачивается слишком медленно» для того, чтобы вовремя поспеть за изменениями. Эта прерогатива приравнивает исполнительную власть к законодательной и дает возможность узурпировать власть. Но это было бы возможным, с точки зрения Дж. Локка, «если.бы люди были настолько лишены разума и настолько скотоподобны», что позволили бы прерогативе перерасти в деспотическую власть442. В ситуации действия прерогативы возникает законный вопрос: «Кто будет судьей, определяющим правильность ее применения?» Вопрос достаточно серьезный, и Дж. Локк очень смело на него отвечает: «... между действующей исполнительной властью, обладающей подобной прерогативой, и законодательным органом, зависящим от нее в отношении созыва, на земле не может быть судьи; точно так же, как не может быть судьи между законодательной властью и народом»443. Что это? Недоработка? Слабая сторона его политико-право- вой концепции? Или, наоборот, ее сила? Очень легко в этом пункте критиковать Дж. Локка и считать, что он не дал позитивного ответа на этот вопрос. Но, на наш взгляд, его ответ выражает силу его позиции. Невозможно, чтобы в этих отношениях был единый, общий судья, «кроме Бога». А это означает, что в отношениях между ветвями власти должна быть позитивная ответственность каждой ветви перед другой и всех их перед народом, как и у народа должна быть позитив ная ответственность за учреждение институтов государственной власти, Помимо этого, чтобы позитивно разрешать проблемы взаимоотношения законодательной власти и исполнительной, государства и народа, необходимо создать еще одно учреждение, уполномоченное на это. А над этим учреждением еще одно учреждение, и так до бесконечности. Таким образом, правовое государство — это то, которое связано взаимными обязательствами, где каждая власть осознает свою ответственность за действия согласно закону природы. Не может быть в правовом государстве безответственного управления (управления без знания дела) и безответственного подчинения граждан своему правительству. Утопия это или реалистичность мысли Дж. Локка? При определенной точке зрения это положение может показаться достаточно утопичным, поскольку надежда на то, что ветви власти будут разумно поступать в отношении друг друга, не имея высшей инстанции, которая определяла бы правомочность их действий, чревата уверованием в божественное провидение разрешения политического кризиса. Но не вера в то, что кризис разрешится при помощи потусторонних сил, руководила мыслью Локка. Судя по всему, он был одним из первых представителей либерализма, признающих и отстаивающих необходимость политического компромисса. Именно то, что «на земле не может быть судьи между законодательной властью и исполнительной точно так же, как между народом и государственной властью», конституирует ситуацию компромисса. Общая позитивная ответственность и невозможность обратиться к высшему и справедливому судье должны, с точки зрения Локка, вести людей к компромиссным решениям, а это, на наш взгляд, отражает реалистичность его мысли, а не просто утопию «идеального государства». Но если все же компромисс не может быть достигнут, то только сила народа может разрешить кризисную ситуацию, даже путем гражданской войны, т. е. практически такие проблемы решаются силой, а не правосудием и законом. Б. Рассел, оценивая позицию Локка и обобщая идею разделения властей, писал: «Подобная точка зрения присуща любой доктрине, исходящей из разделения государственной власти. Там, где подобные доктрины воплощены в конституции, единственный путь избежать случайной гражданской войны — это прибегнуть к компромиссу и здравому смыслу. Но компромисс и здравый смысл — это свойства ума, и они не могут быть зафиксированы в конституции»444. Это же у Локка отмечает и Н. Ворошилова: «Локк отмечает, — пишет она, — что чем образованней страна, тем подробнее и определеннее закон, следовательно, имеются возможности пользоваться прерогативами»445. Действительно, можно согласиться с этими суждениями, точно так же, как и согласился бы с ними Дж. Локк. Ведь мы говорили выше, что для Локка не всякое большинство обладает правом на установление государственной власти, а только то, которое имеет определенные «свойства ума», т. е. правосознание. Разделял ли Дж. Локк понятия «гражданское общество» и «государство»? По мнению К. С. Гаджиева, он этого не делал. «Симптоматично, — пишет он, — что даже Дж. Локк использовал понятия “гражданское общество” и “государство” как взаимозаменяемые»446. И действительно, на первый взгляд так оно и есть. Причем сам Локк прямо об этом говорит: «Под государством я все время подразумеваю не демократию или какую-либо иную форму правления, но любое независимое сообщество (any independent commynity), которое латиняне обозначали словом «civitas»; этому слову в нашем языке соответствует слово «государство»447. Но, на наш взгляд, основу для разделения гражданского общества и государства заложил именно Дж. Локк. Хотя гл. VII второй книги его «Трактата», где он рассматривает элементарную ячейку общества — семью и монархическую форму правления по аналогии с семейной, называется «О политическом или гражданском обществе», то гл. IX той же книги называется «О целях политического общества и правлении». В ней под политическим обществом он понимает такое общество, где государство гарантирует автономность общества по отношению к нему. Политическое общество то, где из ведения государства изъяты несвойственные ему функции опеки над членами общества. Тогда как монархия — это вовсе не политическое общество. Поэтому, с нашей точки зрения, если у Дж. Локка отсутствуют четкие определения понятий «государства» и «гражданского общества», тем не менее основа для их различения у него есть. Это подтверждается еще и тем, что Локк категорически настаивал на отделении от государства института церкви. По этому поводу Ф. Руффини пишет: «Что же касается взаимоотношений между Церковью и Государством, то Локк высказывался за решительное отделение их друг от друга, но только в том смысле, что Государство совершенно не должно касаться чисто духовных дел, а Церковь не имеет никакой власти в светских вопросах, а потому все, что относится к ее имущественным интересам, должно подчиняться исключительно светской юрисдикции»448. А независимость институтов частной собственности и церкви — один из главных критериев гражданского общества. В общем виде политико-правовую концепцию Дж. Локка можно изложить в следующих позициях: 1. Человек обладает полным правом быть самим собой: распоряжаться своей жизнью, своими действиями и имуществом, применять свои способности и таланты так, как считает нужным. Свобода означает безусловное право выбора жизненных целей и средств, сделанных самостоятельно и в собственном интересе. Свобода есть собственность человека на все, чем он в этом мире располагает, — на свою жизнь, личные качества, способности и таланты, достоинства и недостатки, предметы и отношения, возможности и перспективы. В ситуации выбора свобода предполагает абсолютное право предпочесть собственный интерес всем другим интересам. Свобода человека ограничивается только свободой другого человека. 2. Человек вправе распоряжаться беспрепятственно плодами своей деятельности, участвовать в системе обмена деятельностями и продуктами труда наравне с другими лицами. 3. Никто не может возложить на индивида обязанность уступить часть принадлежащего ему имущества другому или оказать кому бы то ни было безвозмездную помощь на условиях, которые исключают добровольность. Свободный человек рассчитывает только на себя, а не на благодеяния и помощь других. Индивид приобретает необходимые ему блага, производимые другими людьми, только в порядке обмена. 4. Человек должен быть предоставлен своей собственной судьбе. Никто не может присвоить себе право принудительно направлять его судьбу, руководить его жизнью, препятствовать реализации его жизненных интересов и навязывать собственные жизненные ценности. 5. Человек вправе на началах добровольности и взаимности вступать в необходимые ему контакты и соглашения с другими лицами, но он должен быть свободным от принудительных связей и обязанностей. Все действия в отношении индивида законны, если он сам с ними согласен и если они не запрещены правовым законом. 6. Государство не должно ограничивать свободу человека в самом главном ее смысле — в смысле права распоряжаться своей собственной жизнью. Право частной собственности и обеспечивающие его законы выше государственных прерогатив. У государства должно быть как можно меньше прав, а тем более реальных возможностей совершить интервенцию в сферу частнохозяйственных отношений, поэтому идеальным является «малое государство» (государство — «ночной сторож»), требующее небольших общественных затрат. 7. Индивиды выступают субъектами так называемых первичных прав человека, в соответствии с которыми гарантируется невмешательство во все их дела с чьей бы то ни было стороны. 8. Естественные (неотчуждаемые) права и общественный договор как форма публичного правопорядка предшествуют позитивному праву, т. е. являются необходимыми условиями всякого позитивного законодательства, придают закону правовую форму, делают из распоряжения государства «правила дорожного движения», когда каждый водитель может управлять транспортом так, как он может, но не нарушая правил.