Нормы и факты. Нормативная связь фактов

В сфере социального регулирования разворачиваются процессы, указывающие на дуализм (двуединство) сущего и должного, факта и нормы. Сам принцип дуальности природных и социальных явлений в теоретическом отношении недостаточно ясен.

Речь идет о несомненной и тесной связи, хотя, строго говоря, проблематика сущего и должного выходит далеко за рамки права. Это важное, на наш взгляд, обстоятельство справедливо подчеркивала Лукашева: «Соотношение должного и сущего, их противоречивые связи являются универсальным свойством всех нормативных систем; и диалектическое противоречие между должным и сущим способствует практическому освоению объективной реальности, социальному прогрессу. В этом заложено ценностное свойство нормативности как активного деятельностного способа освоения мира»[373]. Термин «нормативность» принадлежит к часто употребляемым в юридической литературе, но для глубокого понимания нормативности права надо еще многое сделать, прежде всего уяснить смысл связи нормы и факта, нормативного и фактического.

Факт принадлежит области сущего, существующего. Состояния, предметы, объекты являются фактами в силу своего существования в мире. Но что такое существование? Нечто становится фактом не потому, что оно просто присутствует в космосе, а, как утверждают некоторые философы, вследствие вовлеченности в мировые процессы движения материи и духа.

Для нормативной сферы важно, что каждый факт означает существование (экзистенцию), вовлеченность в бытие; он имеет экзистенциальный статус. В целом же фактом является: а) нечто свершенное либо свершающееся в мире опыта и знания; б) то, что есть в противоположность тому, чего нет; в) то, что актуально, в противоположность тому, что возможно, мыслится абстрактно лишь в потенции; г) то, что есть и существует независимо от его ценности, привлекательности или непривлекательности для людей. В когнитивном смысле фактами называют предложения, логические высказывания, суждения, в которых фиксируются знания, получаемые и проверяемые посредством опыта. К фактической стороне дела относятся не только предметы, события, процессы, действия и другие реальности, но и знания о них, отвечающие критерию истины, выступающие инструментом преобразования действительности.

Отношения между нормой и фактом проникнуты преобразовательным духом. Факт нуждается в норме, подобно тому, как сущее притягивается к должному, которого еще нет, но которое мыслится в потенции и обладает ценностной привлекательностью. В должном выражается то, что необходимо для расширения границ сущего, стало быть, через должное, благодаря своей способности обязывать себя к тому, что есть должное, человек на базе объективных знаний творит новые формы жизни, делает мир все более человечным, адекватным своей природе.

Со времен Юма и Канта философы спорят по вопросу о том, можно ли должное вывести из сущего, а сущее — из должного; решение данной гносеологической и логической проблемы приводило к тем или иным ответам на поставленные выше вопросы. Неокантианский разрыв сущего и должного, который стал основной методологической установкой большинства юридико-позитивистских учений, давал повод думать, что должное в отличие от сущего лишено свойств эмпирического бытия, является предметом нормативного, а не научного познания. То, что дано как должное, с научной точки зрения является непостижимым и недоказуемым, оно не может быть истинным или ложным. Познание должного есть предмет нормативной философии, которая находится за пределами науки.

Многие современные юристы-позитивисты (Г. Л. А. Харт, Кельзен и др.), определяя юридическую норму как должное, противопоставляют ее юридическому факту, отнесенному к сфере сущего; именно таким способом дуализм сущего и должного перерастает в дуализм факта и нормы. Отметим в этой связи, что дуалистическое разделение сущего и должного, вообще говоря, порождает определенный ряд взаимосвязанных двуединств — нормы (должное) и факта (сущее), ценности (должное) и предмета (сущее), цели (должное) и действия (сущее), идеала (должное) и действительности (сущее).

В более конкретной и специфической форме должное выражается не только в норме, но и в ценности, цели, идеале; все это следует воплотить в реальность, все это должно быть представлено в мире сущего соответственно как факт, предмет, действие и действительность. Не будем сейчас вдаваться в детальное рассмотрение этой непростой схемы, отметим только,

что анализ проблемы сущего и должного позволяет определить методологическую платформу для изучения систем жизненных связей, не укладывающихся в научные парадигмы с их акцентом на причинах и следствиях, требующих иных стратегий исследования.

Однако проблема нормативных связей в обществе может быть представлена лишь на фоне общей картины эволюции мировых процессов, в рамках которой выделяются по крайней мере три типа соотношения сущего и должного.

О первом из них сказано выше: мир сущего и должного разделены, не сводимы и не выводимы друг из друга. Соответственно разграничены нормативные (деонтологические) и фактические (онтологические) начала; последние причислены к «ведомству» науки, точных и естественных дисциплин, нормативный элемент или должное является предметом специфической философии, которую называют нормативной или ценностной.

Антиподом этому метафизическому, неокантианскому взгляду на проблему сущего и должного является онтологическая и вместе с тем диалектическая трактовка данной проблемы. Это — второй тип соотношения сущего и должного, который определился еще в древности (древний космизм, натурфилософия, естественное право и т. п.). Сущее и должное принципиально не разделены, образуют состояния или фазы единого бытия, изучаемые средствами философской онтологии. Эти состояния многообразно связаны, вовлечены в цепочки диалектических трансформаций — должное возникает на базе сущего, переходит в сущее, формируется внутри него как новое должное, с другой стороны, сущее принимает форму должного, возвращает его к себе в виде нового сущего.

Наконец, третий тип соотношения сущего и должного возник, видимо, из желания преодолеть, с одной стороны, жесткость метафизической схемы, а с другой — гибкость и синкретизм диалектического разума, привыкшего мыслить потоками, предпочитающего динамику статике. Здесь встречаем мы элементы того и другого подходов. Между сущим и должным, фактом и нормой проведена четкая демаркационная линия, но они развиваются не строго параллельно, как у кантианцев и неокантианцев, но скорее зигзагообразно, то сближаясь, то отдаляясь друг от друга. Часто признают возможность перехода сущего в должное, а должного в сущее, это ставится в зависимость от аспекта рассмотрения данных категорий. В некоторых отношениях они сводимы и выводимы друг из друга, в определенных отношениях — нет.

Норма организует и упорядочивает фактическую среду. Ее функции в отношении фактов, среди которых она существует, таковы: а) норма создает факты; б) норма связывает факты, комбинирует и рекомбинирует их состав; в) норма упраздняет факты. Она обладает способностью наделять факты особого рода позитивными связями, которые выражают суть нормативизма, понятия нормативности. С другой стороны, факт выступает организующим моментом в нормативной среде, он может определять характер действия нормы, начало и конец этого действия.

Глубина и взаимопроникновенность подобных связей хорошо видны в сфере права на примере отношений правовых норм и юридических фактов, объединяемых в юридические составы. Чтобы применить ту или иную норму либо совокупность норм (институт), необходим комплекс (состав) фактов разнообразного происхождения. Примечательно, что среди событий, действий, состояний и процессов, входящих в комплекс фактов, необходимых для применения нормы, могут оказаться другие нормы и даже институты.

В целом же можно сказать, что понятие позитивности правовой нормы указывает, помимо всего прочего, на то, что норма дана как факт, установлена, положена в качестве объективного требования. Нормативные качества данного требования проявляются в процессе регулирования, точнее, в рамках регулятивной ситуации, а вне ее всякая норма есть простой объект анализа, обсуждения, контроля, изучения, мониторинга и т. п. С позиций наблюдателя, действительная и действующая правовая норма представляется в виде реального факта, существование которого не должно вызывать сомнений. Устаревшая и отмененная юридическая норма перестает быть действительной, она не действует и потому уже не является нормой в собственном смысле слова, хотя продолжает оставаться фактом, по крайней мере историческим.

Таким образом, будучи должным, норма способна в то же время быть фактом, встраиваться в ряды фактов, принимая характеристики сущего. Дабы не допустить смешения нормы и факта в сфере сущего, некоторые философы называют нормы идеальным сущим в отличие от фактов, обладающих реальным существованием. Но различение между идеальным и реальным сущим, по-видимому, утрачивает смысл, когда говорят о возможности придания нормативной силы фактам. Мы имеем в виду известную концепцию «нормативной силы фактического», которая в свое время активно обсуждалась в рамках этики, и особенно — юриспруденции.

Как полагал австрийский юрист Еллинек, факты длительного существования обычно воспринимаются людьми как привычные, нормальные, переносятся ими из настоящего в будущее сознательно и с большим старанием. Многократно воспроизводимый в действиях людей факт приобретает силу нормы: «то, что есть, то и будет». «То, что постоянно окружает человека, то, что он непрерывно воспринимает и делает, он рассматривает не только как факт, но и как норму, в соответствии с которой он оценивает, судит то, что от нее уклоняется... Искать основания нормативной силы фактического в его сознательной и бессознательной разумности — было бы совершенно превратно. Фактическое может быть рационализировано впоследствии, но нормативное значение его обусловлено первичным свойством нашей природы, в силу которого все уже испытанное физиологически и психологически легче воспроизводится, чем новое»[375]. В самом чистом виде привычку возводить фактическое до уровня нормы можно наблюдать в поведении детей, в увлечении модой, приверженности к церемониалам и т. п. Правовой обычай, считал Еллинек, возникает из той общей психической особенности, в силу которой фактическое, постоянно повторяющееся, рассматривается как нормативное. «Длящееся осуществление соответствует норме, и вместе с тем сама норма является уже авторитетным велением общества, т. е. правовой нормой. Этим разрешается и проблема обычного права»[376].

Получается, что «нормативная сила фактического» оказывается на поверку силой привычки, психологической привязанности людей, не желающих рисковать старым опытом ради нового, к рутинному образу действия, который обеспечивает людям спокойную, размеренную жизнь, монотонное существование в практически неизменных условиях. Но так либо приблизительно так может жить небольшая община, замкнутая ячейка традиционного общества, но не массовое общество нашего времени, открытое для новшеств и реформ.

За формулой «нормативная сила фактического» закрепилась репутация консервативного принципа, и это вполне оправданно. Ее можно вывести из способности некоторых фактов служить образцом для других фактов, детерминировать правовое поведение. «Важное в правовом смысле поведение человека также направляется фактами, поэтому фактически живущие в общественной действительности правовые явления обладают нормативной силой»[377].

Указанная формула рассчитана на регулятивные ситуации, в которых норма как бы подтверждает существующий положительный факт, переносит его в будущее без каких-либо существенных изменений. Актуальный порядок вещей устраивает общество, которое пытается продлить его чисто нормативными средствами. Но вопрос в том, действительно ли сам факт, получая нормативную силу, становится нормой или конструируется соответствующая норма (должное), которая подтверждает и своей силой закрепляет существующий факт.

Мы склоняемся в пользу второго варианта. В юридической сфере разворачиваются специальные нормативные стратегии, направленные на нормативное закрепление того, что есть. Подлинной формулой подобных стратегий является «это есть, и это должно быть», которая сильно отличается от формулы «это есть, и это будет», означающей не что иное, как пролонгацию сущего, продолженное в будущее развитие факта. Стало быть, суть проблемы состоит не в факте, наделенном нормативной силой, а в норме, поддерживающей и усиливающей положительный факт. Как и всякая норма, она есть должное, точнее, долженствование факта. Но в последнем случае обнаруживается как раз консервативный момент: если связь между нормой и фактом слишком близка, то это значит, что в самой норме положены пределы долженствования факта.

Норма ничего к факту (фактическому) не добавляет, ничем его не обогащает, а лишь показывает, что должное здесь ограничено сущим, развитие топчется на месте. Социальное регулирование продвигает общество вперед, если нормотворческие стратегии выстраиваются не просто по формуле «это есть, и это должно быть», а в соответствии с формулами «это есть, но должно быть нечто иное, более совершенное», «этого нет, но это должно быть», «это есть, но этого не должно быть». Все эти стратегии, требующие коренного пересмотра сущего, плохо изучены в литературе, хотя уяснение относящихся к ним проблем могло бы углубить наши знания о природе дозволений и запретов, субъективных прав и юридических обязанностей, традиций и новаций в сфере правового регулирования.

Наиболее значительной проблемой, относящейся к соотношению нормы и факта, выступает формирование нормативных связей в обществе, без которых трудно себе представить предмет этики и юриспруденции. Это специфическая связь между фактами, создаваемая нормой (нормами) для всех субъектов, находящихся в зоне действия данной нормы (норм). Она отличается, прежде всего, от каузального аспекта человеческой деятельности, от причинно-следственной связи, способной сосуществовать с этой связью и быть независимой от нее. Поступающий правомерно индивид зачастую не видит какой-либо физической причины для своего действия, никакого каузального давления не испытывает, но совершает поступок потому, что есть норма и она требует именно этого поведения.

Необходимость поведения заложена не в природных связях, а в нормативных структурах права, в нормативных связях. Природному человеку, каковым часто изображают homo economicus, хорошо понятны причины, по которым ему не следовало бы исполнять юридические обязанности в ущерб своему материальному положению, вопреки перспективе добиться большого успеха в жизни. Но люди подлинного долга, перешагнув через соблазны, добросовестно исполняют свои обязанности не из страха перед ответственностью (он сегодня не так уж и велик), а из присущего им чувства права, стремления к честной поддержке социальной гармонии и порядка.

Еще более тонкими являются отличия нормативной связи от других видов связей между фактами, в основе которых лежит долженствование, — от телеологических (целевых) и аксиологических (ценностных) связей. В первом случае в качестве принципа организации поведения субъекта выступает цель, во втором — ценность. Это значит, что фактический состав определенного поступка сформирован так, чтобы обеспечить, прежде всего и главным образом, достижение некоторой цели либо утверждение высоко поставленной ценности. Необходимость в особых телеологических и аксиологических способах увязывания фактов возникает тогда, когда ориентиры поведения образуют непрочное единство, появляется возможность (либо опасность) потери определенных ценностей при достижении целей или утраты целей в ходе утверждения ценностей. Во всех других случаях одновременное и непротиворечивое существование связей долженствования — нормативных, телеологических, аксиологических, — применительно к этическому и правовому поведению является скорее правилом, чем исключением. Они непроизвольно настраиваются друг на друга, усиливают мотивацию поступка, вытекающую из нормы, цели, ценности, идеала.

Нормативная связь между фактами позитивна, она положена, установлена волею субъекта нормотворчества по следующей схеме: если действиями определенного лица создан факт А, то за этим, согласно норме, должен последовать для данного лица факт Б. Если кто-то совершил кражу (факт А), то он должен понести наказание за кражу (факт Б). Если лицо покупает акции какой-либо компании (факт А), то оно приобретает юридический статус, права и обязанности акционера (факты Б, В, Г и т. д.).

В обыденном сознании ответственность и наказание представляются как явления, требующие достаточных причин: «не за то волка бьют, что сер, а за то, что овцу съел». Но если с волком захотели бы поступить согласно праву, то для этого мало одного лишь «съедения овцы» в качестве причины наказания. Здесь нужна, в первую очередь, норма, устанавливающая специфическую связь между фактами «съедения овцы» и «битья волка», норма, которая говорит о том, что за первое полагается второе. Люди могут сколько угодно возмущаться определенными действиями и событиями, осуждать их вредные последствия, но если закон не положил нормативной основы для их преследования и наказания, значит, они находятся вне сферы права, по крайней мере уголовного.

В зарубежной юридической литературе дальше всех в изучении проблематики нормативных связей пошел Кельзен, хотя он ограничивался, в сущности, вопросами юридической ответственности, вменения, наложения санкций за преступления, деликты, чем, как известно, не исчерпывается сфера права. Нормативная связь — это осуществляемая на основе нормы связь между субъектом и фактами, фактическими состояниями, получающими все свои юридические характеристики из нормы[378]. Операцию, с помощью которой к действию лица, квалифицированному в соответствии с нормой как преступление, присоединяется санкция, предусмотренная нормой, Кельзен называет «присоединением», «дополнением», «примысливани- ем» (нем. die Zurechnung, англ. Imputation), имея в виду, по сути, механизм вменения человеку его поступков. Понятие вменения, замечает он, относится к специфическому отношению между деликтом и санкцией[379].

Какую роль здесь играет нормативная связь, видно из того, что убийства, совершенные детьми и лунатиками, не признаются преступлениями, а сами они — преступниками, потому что современный правопорядок «не присоединяет к ним каких-либо санкций». Между тем история права изобилует примерами судебных расправ над детьми и умалишенными за правонарушения менее тяжкие, чем убийство. Что же изменилось? Прежде всего, нормативные установки, за которыми, конечно, стоят духовные процессы развития общества: сегодня нормы связывают соответствующие факты иначе, чем в древности и средние века.

Возникает вопрос: а надо ли выискивать какую-то особую нормативную связь между юридическими фактами, придавать ей мотивационную силу, если мы знаем, что правопорядок требует от нас действий, которые зачастую являются необходимыми, вынужденными (в силу причинно-следственных связей между фактами), целесообразными (в силу телеологических связей между фактами), ценностно значимыми (в силу аксиологических связей между фактами)? Разве всего этого недостаточно, чтобы человек совершал правовые поступки и отвечал за них?

Для ответа на этот вопрос воспользуемся примером, на который не раз ссылался в своих работах Кельзен. В римском праве существовала норма, согласно которой лицо подвергалось денежному наказанию, если с крыши его дома упал предмет и убил прохожего1. На каком основании смерть прохожего в результате случайного события вменялась хозяину дома, т. е. ставилась в связь с его личностью и действиями? Это основание не может относиться ни к причинно-следственным, ни к телеологическим, ни к аксиологическим и иным связям. Обвиняемое лицо никаких действий, которые послужили бы причиной смерти прохожего, не совершало, оно не хотело этой смерти, не ставило себе соответствующую цель и т. п. Если вменение все же стало юридически возможным, то основания этого нужно искать только в норме. Это она, руководствуясь не всегда понятной логикой, связывает факты, подобные представленным в данном случае: смерть прохожего в результате падения предмета с крыши дома (факт А) и санкцию, налагаемую на хозяина дома, несущего ответственность за смерть прохоже- [380] [381]

го (факт Б). Это норма при наличии факта А «присоединяет санкции» к личности хозяина дома, делает его ответственным, несмотря на все возможные недоумения и возражения.

То, что устанавливает норма в качестве долженствующего быть, является в любом случае обязательным для исполнения всеми участниками правоотношения. В данном пункте обнаруживается значительное преимущество нормативной связи перед другими названными выше формами связей между фактами. Причины правового действия могут быть неочевидными, непонятными и спорными; конструктивные цели участников правового отношения могут расходиться, поскольку у каждого из них наряду с общими есть собственные цели; приверженность юридическим ценностям у субъектов неодинакова, ценностные установки одних не всегда разделяются другими. Над столкновениями и противоречиями интересов, колебаниями в сфере правового поведения возвышается норма c решающим голосом в регулировании организационных процессов и конфликтов.

Как тут не вспомнить слышанные много раз слова: когда говорит суровое право, молчат мелкие и суетные страсти, смиряются дерзость и упрямство, прячутся по темным углам злоба и алчность. Так, по крайней мере, думали многие юристы — энтузиасты идеи права, свято веровавшие в ее демиургическую миссию. За истекшее столетие представления о праве существенно изменились, но и сегодня многие рассматривают юридическую норму как последний довод в спорах и конфликтах, целебное средство для поддержания общественного здравия.

Право, устанавливая нормативную связь между фактами, не просто предлагает, но предписывает формулу действий, которая должна быть принята в бесспорном порядке всеми участниками юридического общения. Данная формула позитивна, так как норма создает эту связь посредством трансформации должного в положенное, позитивное. То, что позитивируется, — это должное, которому предназначается место в мире сущего. В слитном тексте и смысле нормы мы уже не различаем «это должно быть» и «это положено»: то, что должно делать, вместе с тем и положено (полагается) делать.

Подобная трансформация, конечно, не согласуется с кантианской методологией, отрицающей возможность перехода должного в сущее и наоборот, но она позволяет подключить нормативные ресурсы к диалектике отношений сущего и должного, что само по себе очень важно. Кроме того, здесь, видимо, надо искать сокровенную суть таких феноменов, как позитивность, позитивация, сводимых обычно к тривиальностям. Будущую юриспруденцию едва ли устроит трактовка позитивности нормы и нормативных связей, с которой выступал, например, Кельзен. Он отстаивал безусловный характер позитивности, пытался, с одной стороны, отграничить нормативные связи от причинно-следственных, изучаемых естественными и общественными науками, а с другой — очистить те же нормативные связи от идеологии, которая ассоциировалась у него с телеологическими, аксиологическими и вообще с этическими элементами. Лишь очень короткая дистанция отделяла позитивизм подобного образца от безудержного формализма и догматики.

Нормативная связь между фактами устанавливается, чтобы на практическом уровне подчинить норме интересы, цели, ценности, идеи, идеалы, если они не согласуются либо сопротивляются правовому требованию. Подчинить, но не отрывать. Формальная юриспруденция, возвышая нормативную связь, противопоставляла ее реальной жизни, воспитывала субъекта права в духе беззаветной преданности юридической норме, которая должна восторжествовать везде и всюду, быть верховной вопреки всему и вся.

Pereat mundus, fiat justitia! (правосудие должно свершиться, хотя бы погиб мир!) — вот истинный лозунг такой юриспруденции. Она была рассчитана на высокую исполнительность, граничащую с автоматизмом и безотчетностью правоприменительных действий субъекта. Но человек ответствен, он не может не отдавать себе отчета в своих поступках, поэтому рано или поздно бездумная исполнительность, хотя бы и освященная верой в сакральность правовой нормы, обернется бедой для самого субъекта права. Когда на вопрос «почему ты так поступил?» индивид не может дать никакого внятного ответа, кроме «так положено по закону», тогда он уподобляется вахтеру, который, преграждая дорогу посетителю в какое-либо учреждение, упрямо твердит: «не пущу! не положено!». Можно сказать, произошла беда, — человек ограничивается чисто формальной, бессодержательной мотивацией собственных действий. Впрочем, возможность подобного явления — это не довод против нормативной связи как таковой; это довод против ее отрыва от причинно-следственных, целевых, ценностных связей между фактами, к которому может привести жесткий правовой формализм.

Все дело в том, что нормативные и другие рассматриваемые нами связи между фактами, мотивируя человеческие действия, вступают в различные, непрерывно меняющиеся отношения друг с другом. Бывает, что норма требует от человека одного поведения, а цели влекут к другому, ценности и идеалы могут оказываться на стороне норм или целей, а могут указывать на третью линию поведения, которая прямо ведет к «социальной справедливости», «всеобщему благосостоянию», «бесклассовому коммунистическому обществу», «мировому правопорядку», «царству Божьему на земле» и т. п.

Когда противоречия между различными потоками мотиваций становятся глубокими и серьезными, встает вопрос о приоритетах, которые могут быть установлены только формально. В правовой сфере приоритетно то, что положено нормативной связью между фактами. Это означает, во-первых, что в любой ситуации, требующей юридического разрешения, действует принцип, согласно которому на каждом ее участнике лежит обязанность prima facie подчиняться праву. Она первична в том смысле, что подлежит исполнению в первую очередь (prima facie), не исключает, но лишь отодвигает на второй план иные основания поступка. Учитывая правовой менталитет европейской и российской культур, можно сказать, что подчинение праву есть не что иное, как подчинение норме права и ее схеме связывания фактов. Человек должен поступить прежде всего согласно норме права, и только в рамках этого поступка осуществлять свои целевые, ценностные и иные установки.

Во-вторых, первичным по отношению к мотивам и конкретным элементам правового поступка является сам принцип связывания на основании нормы (норм) двух или нескольких фактов. Свойственный юридическому мышлению, он сводится к тому, что мы дополняем, причисляем к преступлению наказание, к греху искупление, к заслуге награду, к подвигу славу и почет. Под действие данного принципа подпадают бесчисленные акты вменения, возмездия, воздаяния, вознаграждения, возмещения, восстановления, реституций, репараций и т. д. Говоря о масштабах проблемы нормативной связи между фактами, нельзя упускать из виду, что эти связи составляют основу юридических отношений, определяют динамику прав и обязанностей. Опираясь на нормативные схемы, субъект создает своими действиями факты, из которых возникают права и обязанности, формируются условия их реализации, развивается правовой статус лица. Изучение нормативных связей, норм и фактов позволяет глубже понять многие процессы правового регулирования, выявить специфику нормы как социального регулятора.