Навыки в сфере правового регулирования

Замечательной особенностью психических переживаний, в какой бы форме они ни существовали, является их принципиальная повторяемость, воспроизводимость в близких по характеру и времени ситуациях.

щий в себя большое число автоматизированных операций и элементов. Конечно, речь идет об элементах сознательной деятельности, которые прошли через механизмы психической регуляции, пережиты индивидом на собственном интеллектуальном, эмоциональном и волевом опыте. Эффект автоматизации как раз и означает, что психические элементы сознания перемещаются на уровень, где они приобретают способность действовать неосознанно или почти неосознанно.

Отмечая, что проблема навыка имеет прямое отношение к проблеме осознаваемого и неосознаваемого в деятельности, Б. Ф. Ломов писал: «По существу, при овладении навыком происходит изменение в соотношении ролей разных уровней регуляции: того, который осуществляется сознанием, и неосознаваемых форм психического отражения...

В сущности, перед нами интеллектуальная деятельность, многие структурные элементы и психические процессы которой достигли высокой степени автоматизации.

Из того, что навык относится одновременно к двум уровням психической регуляции, возникает проблема пропорций сознаваемых и неосознаваемых элементов в его структуре. Автоматизированные действия никогда не бывают полностью бессознательными, при сбоях в поведении разум может в любое время «вернуть» отправленный в «подвалы сознания» мотив, иначе его опредметить, возможно, сформировать новый навык.

Осознаваемые элементы навыка выполняют функции, благодаря которым этот навык приобретает определенное значение для действия и деятельности. «Навык не является некоторым самостоятельным элементом деятельности. Он, скорее,

показывает уровень ее сформированности»[157]. Любая деятельность, как только она вступает в фазу более или менее спокойного, стабильного развития, обретает тенденцию к размеренности и упорядоченности, начинает продуцировать навыки и умения в качестве необходимых условий для формирования практического опыта.

Отметим, что опыт приобретения как общих, так и профессиональных навыков носит сугубо индивидуальный характер;

все имеющиеся у меня навыки — мои и только мои. У другой личности есть собственные навыки, хотя они могут быть аналогичными моим. Однако в бытовом и социальном плане носителями некоторых из них может выступать множество людей, принадлежащих к одной социальной группе, субкультуре, религиозному или иному сообществу, проживающих в одной местности, связанных общими нормами и институтами.

В психологической сфере навыки смыкаются еще с одним важным психическим явлением, выражающим индивидуальную способность человека выполнять определенную деятельность. Речь идет об умении, которое представляет собой соединение навыков, подконтрольных сознанию, с представлениями, идеями, знаниями, получаемыми из опыта психического отражения действительности, опыта прошлого и настоящего, собственного и чужого, уже апробированного и подлежащего проверке. В умении преодолевается либо существенно смягчается консерватизм навыка. Будучи более сложным психическим образованием, умение интегрирует навыки, относящиеся к одному и тому же виду деятельности, в нечто целое, усиливает одни из них за счет подключения других, вводит их в действие в тот момент, когда это нужно. Навыки трудовой деятельности, организаторской работы, творческих занятий, хозяйственной распоряди-

тельности, спортивной борьбы и проч. помогают индивиду приобрести умение на уровне высокого мастерства, которое только тогда достигнет совершенства, когда к умению хорошо выполнять рутинные действия, применять навыки присоединяется умение использовать расширяющийся круг знаний о предмете деятельности для освоения новых форм соответствующей практики.

Из всего сказанного следует, что навыки, составляя часть психических регулятивных механизмов, фиксируют меру их устойчивости, надежности, скрепляют слабые звенья, автоматически обеспечивают некоторый «несократимый» минимум регуляции, превышение которого достигается средствами развивающегося сознания. Поведение и виды деятельности, в реализации которых большую роль играют навыки и привычки (применительно к моральному, правовому поведению, этикету их можно рассматривать в единстве), становятся неизбежными, неотвратимыми, притягательными для самого индивида. Люди любят свои навыки и привычки, неохотно расстаются с ними, часто, чтобы подчеркнуть свою серьезность и постоянство, говорят: «я своим привычкам не изменяю», «в моем возрасте привычки не меняют». Неприятные ощущения, душевное расстройство овладевают человеком, если его навыки оказываются ненужными для дела, если от него требуют непривычного поведения. Отмечая несомненную императивность навыков и привычек, внутренний позыв, психически укорененную тягу к их осуществлению, следует сказать и о том, что при наличии соот-

ветствующих сигналов и информации сложившийся стереотип поведения проявляет себя как внутренняя потребность действовать. По отношению к первичным потребностям навыки и привычки являются инструментами их реализации, но сами они в качестве потребностей также создают мотивы в пользу своего осуществления. Они вступают в систему потребностей и мотиваций индивидуальной психики не в одной, а нескольких ролях, не с единственной функцией, а комплексом функций.

Ригидность, необратимость навыка вместе с предрасположенностью индивида следовать своим привычкам составляют основу для предсказуемости действий, уверенности в том, что человек сделает то, чего от него ждут. Навык и привычка привносят в социальное поведение индивидов элементы порядка, дисциплины, аккуратности в делах, т. е. того, что входит в круг целей как психической регуляции, так и социального регулирования. Можно подумать, что «автоматизированный» человек с его многочисленными поведенческими стереотипами идеально подходит для решения регулятивных задач общества, поэтому следует культивировать привычные формы поведения, воспитывать в людях, широко «тиражировать» навыки и привычки. Если речь идет о навыках конструктивной деятельности и полезных привычках, то кажется вполне рациональным и целесообразным переложить «бремя» регулирования на экономичные, самовоспроизводящиеся регуляторы, действующие автоматически или с минимальным напряжением сознания и воли. Понятно, что нет никакой надобности поощрять навыки карманного вора, виртуозно владеющего искусством вытаскивать кошельки и мелкие вещи у зазевавшихся людей, нет резона культивировать дурные привычки, от которых и без того трудно избавиться. Но там, где автоматизация и стереотипизация действий служат во благо людям, появляются рациональные доводы в пользу расширения зоны таких действий.

В юридической науке интерес к проблеме навыков существует давно и связан зачастую с пониманием традиционных нормативных феноменов — правового обычая и обычного права, которые выражают не что иное, как «опривыченное» поведение. В этимологии русского слова «обычай», как и соответствующих слов других славянских языков, хорошо прослеживается связь с древнеславянским словом, означающим «обвыкать», «выкнуть», «обвыкнуть». Это свидетельствует о том, что обычай возникает в результате привыкания людей к совершению сходных (аналогичных) действий в сходных (аналогичных) ситуациях. Некое изо дня в день повторяющееся действие формирует устойчивые социально-психологические установки, в состав которых входят навыки и привычки. Обычай определяют как «опривыченную, традиционную норму»[160]. В силу этого обстоятельства обычное право не требовало особого аппарата принуждения, значительных административных средств и воздействия внешней власти. Под впечатлением живых примеров обычно-правовой практики многие юристы провозгласили обычай высшей формой права (историческая школа), а идеалом правомерного поведения стали считать действия, вошедшие в общественные и индивидуальные привычки.

Общество, полагали многие юристы, должно целенаправленно воздействовать на сознание и психику людей, воспитывая у них «чувство права» (Петражицкий), «чувство законности» (Шершеневич), положительное эмоциональное восприятие юридических требований, перерастающее в привычку их исполнять. У Шершеневича эта привычка выступала как безусловный фактор правомерного поведения. Под чувством законности он понимал побуждение соблюдать установленные законы, т. е. общие правила поведения, «не сообразуясь с конкретными условиями их применения»[161]. Человек подчиняется закону не потому, что у него нет мотивов не соблюдать его, не из страха перед наказанием, а из привычки следовать законным предписаниям, такой же императивной, как привычка мыть руки перед едой. Изменивший своей привычке человек испытывает неприятное душевное состояние, угрызения совести, и это лучше, чем что-либо другое, обеспечивает правомерность человеческих действий. Сильное чувство законности может передаваться от поколения к поколению, но его надо поддерживать и постоянно укреплять мерами воспитательного характера. Задача правового воспитания, по Шершеневичу, — повышать степень развития в обществе чувства законности и уважения к закону[162]. Если в дореволюционное время лишь немногие русские юристы приходили к мысли о воспитании людей в духе права и правомерного поведения, то в советской юридической науке соответствующие проблемы ставились широко в плане развития воспитательной функции права, правовой психологии и педагогики, распространения юридических знаний. Многочисленные исследования на данные темы пронизывала мысль о возможности формирования путем воспитательных мер выверенных в качестве эталона и устойчивых видов правомерного поведения.

О              том, что эта проблема может приобретать практическую и даже политическую значимость, свидетельствует пример из советского прошлого. В теории и стратегии строительства коммунистического общества, как известно, важное значение придавалось перспективам достижения бесклассовой, социально однородной его структуры, отмирания государства, постепенного затухания правового регулирования, вытеснения норм права нормами морали. В наиболее развернутом политическом документе, отражающем данную стратегию, Программе Коммунистической партии Советского Союза, принятой в 1961 г., предполагалось, что данные процессы пойдут в направлении все большего расширения нравственных начал, морального фактора в жизни общества и, соответственно, уменьшения значимости административного регулирования взаимоотношений между людьми. В обществе, которое превратится в высокоорганизованное содружество людей труда, сложатся единые общепризнанные правила коммунистического общежития, соблюдение которых станет внутренней потребностью и привычкой людей. Все это связывалось с высоким уровнем сознательности и воспитания, при котором правомерное поведение приобретает характер «опривыченности», обрастает навыками, привычками, ставшими внутренней потребностью человека.

Не будем говорить о том, достижимо или нет подобное положение в обществе, возможно ли «царство свободы», где человек ведет себя правильно по собственному выбору и убеждениям, без внешних понуканий и принуждения. Было бы прекрасно, если бы человечество могло прийти к этому «царству». Но нас интересует сейчас парадокс, скрытый в вопросе о том, почему в высокосознательном, добродетельном обществе, о котором мечтали не только коммунистические, но и многие другие мыслители, должны превалировать привычные, т. е. во многом неосознаваемые формы поведения с высокой степенью автоматизма и стереотипизации. В какой мере допустимо и допустимо ли вообще связывать навыки и привычки поведения с образом идеального поступка свободной личности в высокоорганизованном обществе? Выше мы говорили о пользе и регулятивной ценности рассматриваемых психических образований, но всего этого, видимо, мало, чтобы привычное поведение считать идеальным. Стереотип добра много лучше, чем стереотип зла, но это лишь стереотип, а не «живое добро». Не вполне «живым» представляется поведение, курс которого всецело задается навыками и привычками. Что такое, например, правомерное поведение, ставшее привычкой? Всякий раз, когда о последнем говорят как о цели воспитания, обращает на себя внимание некоторая узость постановки вопроса. Поощрять и воспитывать в людях необходимо не только навыки, привычки, но и в целом умение индивида поступать в соответствии с нормами права. Только в таком случае можно рассчитывать на оптимальное соотношение осознаваемых и неосознаваемых элементов поведения, продуктивный результат использования двух уровней психической регуляции в юридических действиях индивида.

Основное затруднение, возникающее в связи с идеализацией навыка и «опривычиванием» правомерного поведения, вытекает из упомянутого выше принципа необратимости навыка, согласно которому его нельзя просто демонтировать, лишить психической реальности, уничтожить ради того, чтобы, вернувшись к исходному положению, создать на его месте новый навык. Если при изменившихся коренным образом обстоятельствах наработанные индивидом образцы автоматизированного и стереотипного поведения становятся неадекватными, они усилиями сознания и воли могут быть отодвинуты в сторону, депонированы в памяти (эта психическая операция смоделирована, как известно, в компьютерной технике), где и хранятся «на всякий случай». Пока на базе вновь открывшихся потребностей, мотиваций и вызванных ими целей формируются новые навыки и привычки, старые тоже рвутся к делу, особенно на первых порах. Они в условиях непривычной деятельности прорываются, чаще всего, бессознательно, осложняют процесс поиска и становления новых образцов поведения. Вернемся к примеру, приведенному выше, — высококлассной работе опытного бухгалтера, демонстрирующего навыки и привычки, характерные для данной профессии, в самом лучшем виде. Это пример хорошо организованной правомерной деятельности. Но представим себе, что радикально изменились закон и нормативные акты, регулирующие систему бухгалтерского учета, произошел своего рода правовой переворот в бухгалтерском деле. Приходит тяжелое время для экстра-профессионала. Люди сильных навыков и привычек тяжелее других адаптируются к крупным законодательным новациям в своей сфере, они вообще могут оказаться неспособными принять изменившуюся реальность. Вот почему правомерное поведение, ставшее привычкой, нельзя отнести к идеальному образу действий в резко меняющихся правовых ситуациях.

Поставленные перед необходимостью переучиваться, переходить от высочайшей квалификации к другой, пока неизвестно какой, люди впадают в расстройство, переживают стрессы, из которых есть несколько выходов, одинаково ущербных. Иногда они пытаются, пока это возможно, работать по старинке, используя свой прежний опыт, иногда честно говорят: «я ухожу, потому что не могу привыкнуть к новым условиям», но чаще всего ведут себя оппортунистически, никуда не уходят, но работают не так, как требуют нормативные акты, не так, как надо, а как привыкли. Вообще говоря, даже очень одаренные люди не могут быть специалистами высочайшего класса одновременно в нескольких сферах, природа предназначает их к чему-то одному, главному делу, в котором таланты и способности человека могут развернуться во всю мощь. Найти свой жизненный путь смолоду — значит определить себя профессионально как работника, обреченного на успех. На это трудно рассчитывать индивиду, которому часто приходится переучиваться, переквалифицироваться, переключаться с одного вида деятельности на другой.

Отсюда вытекают некоторые психологические «законы», полезные для законодателей и законодательства, регулирующего различные виды профессиональной деятельности. Один из них состоит в том, что слишком частые, неожиданные и скоропалительные изменения юридических норм и институтов в какой-либо сфере специализированных действий ведут к разрушению психической структуры устоявшихся форм правоприменительного поведения в данной сфере. Если норма или совокупность норм в виде института, отрасли и подотрасли права действует достаточно долго, то лица — субъекты правоприменения привыкают к ним, приобретают соответствующий опыт и полезные навыки, обеспечивающие согласованность процессов психической регуляции с механизмами правового регулирования. Необходимо время, чтобы люди, и в особенности правоприменители, свыклись с нормой или нормами, нау

чились работать с ними, довели некоторую часть действий до высокой степени автоматизма. В широкой или узкой сфере специализированной деятельности трудно и медленно формируется психология правоприменения, система психических явлений — переживаний, эмоций, потребностей и мотиваций, целей, навыков, ориентированных так или иначе на юридическую норму. На нее, таким образом, выпадает функция организации психической стороны правоприменения. Одновременно в этих же сферах на базе действующих норм определяется логика правоприменения, в соответствии с которой должны совершенствоваться данные нормы.

Иначе говоря, в развитии нормативных структур, относящихся к специализированной сфере, просматривается единая логическая линия, за которой стоят интеллектуальные и психологические факторы правоприменительного процесса. Логика норм и психология правоприменения в условиях стабильного общественного развития должны определять курс законодательных новаций, а не наоборот. В действительности, однако, сплошь и рядом происходит так, что правоприменительная практика со всеми ее рациональными и психологическими составляющими движется, лучше сказать, дрейфует в направлении, приблизительно указанном законодательством, которое исходит в основном из политической целесообразности. Иллюзия, будто стоит лишь принять закон, предписать людям сверху, что надо делать, чтобы обязать их следовать норме вопреки своим привычкам, убеждениям и настроениям, живуча даже среди юристов. Что же касается логики и психологии правоприменения, то вся эта труднодостигаемая, сложносоставленная, хрупкая совокупность факторов легко выводится из равновесия взмахом пера безответственного законодателя. Когда правовые нормы быстро и радикально меняются без удовлетворительного объяснения, рациональных аргументов, а законодательный вал грозит уничтожить все живое в праве, тогда не стоит даже говорить о правомерном поведении, вошедшем в привычки людей. Сегодня увеличивается число законов и других нормативных правовых актов, которые безразличны к психологической стороне общественного правосознания, не считаются с психологией правоприменения, не могут чувственно восприниматься, психически переживаться людьми. А это непосредственно отражается на действии права, снижает его эффективность.