Конституции капиталистических государств о правах человека и гражданина
Конституционное закрепление прав и свобод граждан в развитых капиталистических государствах характеризуется, наряду с общим для всех буржуазных конституций классовым подходом, наличием особенных черт, определяемых главным образом степенью классовых противоречий и остротой классовой борьбы, а также специфическими традициями развития правовой культуры и конституционализма в конкретной стране. Из числа стран, являющихся предметом нашего исследования, много общего в состоянии классовой борьбы и ее влиянии на конституционное закрепление гражданских прав имеется во Франции и в Италии. В традициях правовой культуры и конституционализма трех стран — Франции, Италии и ФРГ, относящихся к континентальной европейской правовой системе, также проявляется определенное сходство- Что касается Великобритании и США, представляющих англо- американскую систему права, то здесь, наряду с такими общими чертами, как, например, преобладающая в обеих странах роль прецедентного права, существует и принципиальное различие. Оно заключается в том, что в Великобритании в отличие от США практически нет конституционного закрепления гражданских прав. Хотя в Великобритании действуют такие старые законы, как Великая хартия вольностей (1215 г.) и Хабеас корпус акт (1679 г.), они фрагментарны и не имеют характера комплексных актов. Конституционные права и свободы граждан в Великобритании формулируются и институционализируются по большей части общими судами в соответствии с основными принципами прецедентного права и «господства права». «Господство права» означает, что гражданина может ограничить в правах только компетентный суд в ходе должной судебной процедуры и на основании действующих правовых норм. Этот принцип может служить гарантией главным образом личных свобод (слова, собраний, вероисповедания) и права собственности. Он предусматривает право «а обращение в суд и процессуальные гарантии, прежде всего право на защиту. Можно, пожалуй, сказать, что английская система исходит из естественно-правового понимания прав человека и гражданина, объективно существующих независимо от человеческой воли и «открываемых» государственными органами—судами — в процессе судебного толкования. Права человека и гражданина в Великобритании определяются негативными, а не позитивными установлениями. Другими словами, в правовой системе существует лишь перечень правовых ограничений — того, что нельзя. Все остальное может выступать как гражданские права независимо от подтверждения судебным толкованием или нормой закона. Это же означает, что в Великобритании не только .законодатель, но и в первую очередь суды управомочены «открывать» права человека и гражданина, равно «закрывать» и ограничивать их. Можно сказать, что старый принцип буржуазного конституционализма, согласно которому конституционные права признаются, если они не ограничены законом, подзаконными актами или судебным решением, в Великобритании проводится со всей последовательностью. Такая система удовлетворяет английскую правящую буржуазию, поскольку позволяет государственным органам действовать весьма гибко: в случае необходимости выступать против нежелательного с точки зрения интересов правящих кругов использования гражданских прав и одновременно сохранять видимость абсолютности и незыблемости прав человека и гражданина73. Конституционная регламентация гражданских прав в США на федеральном уровне чрезвычайно устарела. Ее основой является Билль о правах, который был включен в конституцию в 1791 году. Говоря о философско-правовом источнике Билля о правах, необходимо отметить его тесную связь с актом французской революционной буржуазии— Декларацией прав человека и гражданина 1789 года. Главный создатель Билля о правах Т. Джефферсон был представителем тех слоев американской буржуазии, которые имели тесные контакты с революционной Францией. Политическое кредо Джефферсона выражало прежде всего интересы мелких и средних землевладельцев и промышленников, видевших гарантию либерализма и ограничения государственной власти главным образом в ее децентрализации. Регламентация прав человека и гражданина, содержащаяся в федеральной конституции, является, следовательно, одним из первых каталогов этих прав, который давно уже перестал бы удовлетворять интересы правящих кругов, не будь он соответствующим образом интерпретирован в процессе деятельности федеральных судов, в первую очередь Верховного суда США. Этот конституционный каталог проигрывает в сравнении с конституционной регламентацией прав человека и гражданина во многих развитых капиталистических странах, что является предметом критики у отдельных американских политологов и государствоведов. Вопрос об обеспечении прав человека и гражданина федеральной властью длительное время оставался спорным. Вопреки п. I XIV поправки к Конституции США (1868 г.), его относили к компетенции штатов и лишь во второй половине 50-х годов некоторые решения Верховного суда и законы конгресса 'Несколько изменили ситуацию. Известное расширение регламентации гражданских прав и свобод было проведено конституционным законодательством штатов. Почти во всех штатах были приняты дополняющие законы, а в некоторых даже новые хартии гражданских прав и свобод (Мичиган— 1964, Коннектикут—1965, Пенсильвания—1968, Флорида—1968, Иллинойс и Вирджиния—1971, Монтана—1976, Луизиана— 1975, Калифорния—1977). Хотя рагламентация прав и свобод в конституциях отдельных штатов шире, чем в федеральной конституции, в целом она верна буржуазно- индивидуалистической концепции прав человека и гражданина. Указанные новеллы не идут, например, ни в какое сравнение с положениями, содержащимися в Конституции Италии 1947 года. Регламентация гражданских прав и свобод в послевоенных конституциях Италии, Франции и ФРГ74 еще раз подтвердила правильность исторического тезиса В. И. Ленина о том, что конституция является конкретным результатом классовой борьбы. Названные конституции выражают определенный компромисс между правящими кругами, с одной стороны, и рабочим классом и демократическими силами, с другой. В особенности это относится к итальянской конституции, в которой под давлением левых сил в Учредительном собрании удалось закрепить социальные, экономические и культурные права граждан в объеме, превышающем границы возможностей капиталис* тического государства75. Закрепление гражданских прав и свобод в конституциях перечисленных выше стран в известной мере является также результатом компромисса между консервативной частью правящих классов, стремившейся ограничить и сузить сферу прав человека и гражданина, и реформистским крылом буржуазии, которая хотела путем уступок в области социальных, экопредоставляет органам государства возможность ограничивать эти права78. Несмотря на принципиальные различия между конституционностью и действительной ролью социальных прав в Италии, нельзя недооценивать политического значения конституционной регламентации- Для коммунистической партии Италии закрепление социальных прав в конституции — значительная поддержка в деле привлечения трудящихся к политической борьбе за значимые социальные завоевания, опирающиеся на конституцию. Что касается Преамбулы Французской конституции 1946 года, то в нее — также под давлением рабочего движения— были включены основные экономические, социальные и культурные права: равноправие женщин и мужчин; право на труд и обязанность трудиться, подкрепленные принципом, согласно которому никто не может в своем труде и в своей должности быть притесняем по причине своего происхождения, взглядов или вероисповедания. Широко сформулировано право на защиту интересов через профсоюзную организацию, право на забастовку, право на заключение коллективного договора, на участие трудящихся (через своих делегатов) в управлении предприятием. В Пятой республике многие из этих прав потускнели, и вовсе не реализованным остался принцип, согласно которому всякое имущество, всякое предприятие, эксплуа тация которого имеет или приобретает черты национальной общественной службы или фактической монополии, должно стать коллективной собственностью. Преамбула, далее, декларирует социально-культурные права: развитие личности, охрану здоровья, право на материальное обеспечение, отдых и досуг, а также право на социальную помощь в случае нетрудоспособности, бесплатное светское образование и равный доступ к приобретению профессий, — которые в общественно-политических условиях Пятой республики остаются практически нереализованными и их осуществление является важяой целью политической борьбы прогрессивных сил. Конституционная регламентация социально-экономических прав в США имеется пока только на уровне отдельных штатов. Далеко не все конституции штатов в настоящее время содержат соответствующие разделы и ни в одной нет комплексной регламентации всей совокупности социально-экономических и культурных прав. Так, в конституциях Флориды, Гавайев, Луизианы и Пуэрто-Рико закреплено лишь право на организацию профсоюзов и право профсоюзов заключать коллективные договоры. Правом на восьмичасовой рабочий день, минимальную заработную плату без учета пола и расы, а также правом на образование и равный доступ к получению профессии ограничились конституции Монтаны, Вирджинии и Пуэр- то-Рнко. В конституции Луизианы провозглашена охрана исторических и языковых меньшинств коренного населения. В конституциях Аляски, Гавайев, Мичигана и Техаса закреплена охрана здоровья, Иллинойса, Монтаны и Пенсильвании— декларировано право на здоровую окружающую среду как социальное право человека. Чрезвычайно важное значение для расширения концепции социально-экономических и культурных прав в капиталистических странах имело принятие на III Ассамблее ООН 1948 года Всеобщей декларации прав человека. Следующим шагом, имеющим международно-правовое значение, было принятие XIV Ассамблеей ООН 16 декабря 1966 г. Международного пакта об экономических, социальных и культурных правах, расширяющего и углубляющего положения, содержащиеся во Всеобщей декларации прав человека. Перечисляя социальные, экономические и культурные права, он, пожалуй, даже выходит за рамки возможностей, которые может гарантировать человеку капиталистическое общество. Поэтому — как уступка капиталистическим государствам — ст. 2 Пакта не содержит тре- бованмя немедленного обеспечения реализации провозглашенных им прав (такое требование содержится в ст. 2 Международного пакта о гражданских и политических правах), но указывает, что «каждое государство, подписавшее Пакт, обязуется при максимальном использовании собственных средств самостоятельно и посредством международного содействия проводить мероприятия, главным образом технические и экономические, направленные на последовательную реализацию прав, определенных /настоящим Пактом, с использованием всех надлежащих средств, включая принятие законодательных актов». Если концепция социально-экономических и культурных прав была воспринята конституциями ряда капиталистических государств и важными международно-правовыми актами, то в области буржуазной теории права, го- сударствоведсния и политологии ситуация не однозначна. Немало авторов правой ориентации — прежде всего М. Крэнстон, А. Милн, Р. Флэтман, JI. Штраус и Д. Pa- фаэл — рьяно выступают против этой концепции. Традиционными правами человека М. Крэнстон считает лишь права политические и личные. Попытка же добавить новые категории экономических и социальных прав, по мнению М. Крэнстона, лишь искажает смысл традиционной философской концепции прав человека. С политической точки зрения, утверждает М. Крэнстон, признание концепции социально-экономических прав якобы препятствует эффективной защите того, что издавна считается гражданскими правами. Он полагает, что когда-нибудь требование экономических и социальных прав сможет быть реализовано, но в современных общественных условиях это якобы неосуществимо79. М. Кранстон в своих рассуждениях не учел одного «маленького» обстоятельства: социально-экономические и культурные права являются бесспорной реальностью в мире социализма, составляют основу всей марксистско- ленинской концепции прав человека. Их объем и степень реализации значительно превосходят систему социально- экономических и культурных прав, формально закрепленных в конституциях капиталистических государств, во Всеобщей декларации прав человека и Международном пакте о социальных, экономических и культурных правах. Критикуя закрепление социально-экономических и культурных прав во Всеобщей декларации и Международном пакте, Крэнстон (а вслед за ним и Милн) использует и другую «теоретическую» аргументацию. Права человека, по его мнению, — один из видов моральных прав, отличающихся от других моральных прав тем, что это права всех людей, всегда и во всех ситуациях80. Социально-экономические права якобы не отвечают этим условиям, а значит, не могут быть признаны универсальными правами человека. Они являются правами только определенных слоев общества — рабочих и служащих и, таким образом, не могут быть всеобщими. Включение же во Всеобщую декларацию прав человека социально-экономических прав, принадлежащих только определенным социальным слоям, означает утрату престижа прав человека в мире, особенно с учетом !неосуществимости этих прав. В другом месте цитируемой работы Крэнстон пишет, что эта принципиальная ошибка (имеется в виду включение социально-экономических прав) умаляет значение Всеобщей декларации прав человека. В современный период, когда буржуазные теоретики предпочитают вуалировать истинную сущность своих убеждений, редко можето встретить такую откровенно буржу- азяую классовую позицию, как у М. Крэнстона и А. Мил- па. Утверждая, что универсальными могут быть только политические и личные права, эти авторы забывают один «мелкий» вопрос, а именно: гарантированы ли материально политические и личные права всем классам, социальным слоям и отдельным личностям в современном капиталистическом обществе? Крэнстон поддерживает ту устаревшую, уходящую в прошлый век либерально-ннднвидуа- листическую позицию, согласно которой материальное обеспечение прав признается частным делом самого субъекта, в результате чего права человека и гражданина оказываются предоставленными только высшим классам буржуазного общества — владельцам частной собственности. Впрочем, в буржуазной теории права, политологии и государствоведении можно встретить и такие концепции, авторы которых не разделяют полностью экстремально-правые взгляды Крэнстона, Милна и др.81. Есть и немало ав- торов-реформистов, признающих концепцию социально-экономических прав. Например, бывший министр иностранных дел лейбористского правительства Великобритании Дэвид Оуэн выступает против противопоставления соци- пльно-экономических и культурных прав политическим и личным правам человека, рассматривает социально-экономические права как составную часть современного каталога гражданских прав и призывает к созданию экономических предпосылок для их осуществления82. Во Франции идет спор о том, являются ли сформулированные в Преамбуле конституции 1946 года права и свободы общеобязательной правовой нормой83 или же речь идет о прокламации, выражающей философские и моральные принципы. Буржуазные авторы, полностью или с оговорками принимающие концепцию социально-экономических и культурных прав, в большинстве своем скептически относятся к возможности их реализации в условиях капиталистического государства. Так, ведущий английский конституционалист Д. Маршалл считает, что в западном мире нет единства в понимании социально-экономических и культурных прав, которое способствовало бы изменению традиционной концепции гражданских прав и свобод84. Оценивая возможную деятельность судов, на которые в соответствии с британским конституционным правом в первую очередь ложится охрана социально-экономических прав, Маршалл полагает, что надлежащее осуществление принципа социального равенства вступило бы в противоречие с принципом свободы. Это весьма распространенный ныне подход, основанный «а ложной альтернативе: либо абстрактно понимаемый принцип экономического равенства ограничивает столь же абстрактно понимаемую свободу личности, либо, наоборот, последняя ограничивает принцип равенства. Что касается вымышленной многими буржуазными теоретиками творческой роли судов в этом сложном процессе конструирования социального равенства, то, по мнению Д. Маршалла, суды менее чем кто-либо подходят для решения проблем, связанных с реализацией социально-экономических прав. Он считает, что современное капиталистическое общество в целях осуществления равенства может обеспечить лишь недопущение дискриминации по социальным, религиозным и национальным признакам85. Вся система социально-экономических и культурных прав в таком понимании сводится исключительно к запрещению дискриминации. О весьма ограниченном, формальном применении принципа социального равенства свидетельствует практика британских судов в 60—70-е годы, на анализе которой базируется работа Д. Маршалла. Аналогичная ситуация сложилась и в США. Как уже отмечалось, конституционная регламентация прав человека и гражданина на федеральном уровне значительно устарела. В сущности, она давно уже перестала бы отвечать сегодняшним интересам правящих кругов, если бы не было органов, путем толкования адаптирующих конституцию к современным потребностям капиталистического государства, далеко выходя при этом за смысл ее норм (имеются в виду федеральные суды, в первую очередь Верховный суд США). В конце 60-х годов в решении по делу Shapiro v- Thompson8® (речь шла о признании неконституционным требования прожить в данной местности более года, чтобы приобрести право обратиться за пособием) Верховный суд США высказался в том смысле, что социальное равенство охватывает установленные законом социальные права. Это и некоторые другие решения того же периода, используя понятие социальных прав, трактовали их в позитивном плане87. Однако смена «суда Уоррена» «судом Бергера» путем назначения новых, реакционно настроенных членов Верховного суда, привела к тому, что начиная с 1970 года судебная практика в этой области повернула вспять. Это особенно ярко проявилось в решении Верховного суда о конституционности закона о социальной помощи штата Мэриленд; хотя закон явно противоречил принципу равенства, Верховный суд — правда, незначительным большинством — признал его конституционным. И другие решения показали, что «суд Бергера» отошел от толкования социальных прав с позиций конституционного принципа равенства, закрепленного XIV поправкой к конституции. В решении по делу Lindsay v. Normet (1972 г.) он выдвинул, например, крайне реакционный тезис о том, что «конституция не предоставляет судам правомочий устранять какие-либо социальные или экономические несправедливости»88. Обратимся теперь к весьма распространенной концепции, согласно которой социально-экономические и культурные права не могут существовать без права частной собственности. Один из представителей этой концепции — Л. Милн полагает, что в «свободном» обществе должна существовать заинтересованность в полной занятости, а также в обеспечении материального минимума, достаточного для поддержания среднего уровня жизни. Однако, как считает Милн, неправильно было бы говорить, что в свободном обществе люди имеют право на удовлетворение этих социальных запросов. Здесь речь может идти только об общественной заинтересованности, ио не о субъективном праве. Обратившись к понятию содержаиия права на труд, Милн ставит вопрос, означает ли оно право личности получить работу от государства в соответствии со своей квалификацией, и дает однозначный отрицательный ответ. Право на труд означает якобы лишь право стремиться к получению работы по любой специальности от того, кто ее может предоставить, с одной стороны, и право работодателя взять на работу по собственному выбору каждого, кто предлагает свою рабочую силу, с другой. Речь, следовательно, идет о таком праве на труд, которое должно соответствовать частной собственности, частному предпринимательству, свободному рынку труда и свободной конкуренции. Только такое право на труд якобы совместимо со свободой личности. Право частной собственности и право на труд взаимосвязаны и нуждаются во взаимной координации. Итак, Милн констатирует зависимость между правом частной собственности и правом на труд. Существует ли объективно данная зависимость? Бесспорно, да, но совсем не та, которую он имеет в виду. Это такая зависимость, когда первое как раз исключает второе; там, где частная собственность существует в неограниченном виде, право на труд вообще существовать »е может. (На тех этапах развития общества, когда в результате активности революционных сил, особенно рабочего класса, происходит определенное ограничение частной собственности при сохранении преобладающей роли капиталистических производственных отношений, мы можем говорить об ограииченчюм праве на труд.) По мнению Милна, гражданину принадлежит только право обратиться к государству с просьбой о помощи в получении рабочего места; иными словами, содержание права на труд исчерпывается деятельностью биржи труда, что, разумеется, не имеет ничего общего с действительным его содержанием. Точно таким же образом трактует Милн право на обеспечение в случае болезни, увечья, старости, материнства и т. п., право на медицинскую помощь, право на образование и т. п. Во всех подобных случаях за гражданином признается лишь право обратиться к государству с просьбой о помощи. Милн считает, что общество должно по мерс возможности удовлетворять 'нуждающихся лиц, поскольку речь идет об общественном интересе (не допустить чрезмерного недовольства населения), wo при условии, что это не угрожает частному предпринимательству89. Такая концепция социально-экономических и культурных прав практически означает их открытую ликвидацию. Тем не менее «ыне она общепринята буржуазными политологами, государствоведами, политиками правого толка90. Авторы, придерживающиеся подобных взглядов, допускают, впрочем, отдельные нюансы и отступления, что обусловлено скорее конкретной ситуацией в той или иной стране, чем различиями в концептуальном решении указанных проблем. Например, в ФРГ, где социально-экономические и культурные права включены в Основной закон, их нельзя не признать субъективными правами человека и гражданскими правами. Однако многие западногерманские конституционалисты определяют содержание этих прав вышеуказанным образом91- В Италии право на труд, закрепленное в п. I ст. 4 конституции, трактуется вопреки тексту конституции только как необязательный для государства программный постулат, к достижению которого итальянское общество якобы постепенно будет стремиться. Говоря о стремлении буржуазных ученых и практиков поставить под сомнение категорию социально-экономических и культурных прав, свести их содержание к минимуму, необходимо отметить также попытку соответствующего истолкования права на забастовку и права на объединение. Мили, говоря о праве на забастовку, гораздо больше внимания уделяет праву монополии прибегать к услугам штрейкбрехеров, чем собственно праву рабочих и служащих на забастовку92. Для Макфарлана типично стремление использовать право на забастовку в качестве орудия идеологической борьбы с социалистическими странами. Он подчеркивает, что право на забастовку нужно признать основным правом, имеющим коллективный характер. Далее сш определяет это право как классовое, инструментальное и принудительное (как средство для достижения определенной цели) и в конечном счете как право одновременно экономическое и политическое93. Конечно, с этими словами Макфарлана можно было бы согласиться. Однако смысл его рассуждений становится ясным из дальнейших его выводов. Он считает, что это право реально только в капиталистических государствах, а при социализме рабочие не могут воспользоваться правом на забастовку в ответ на злоупотребления властью со стороны менеджеров и профсоюзных функционеров. Очевидно, Макфарлан не видит — или не хочет видеть,— что социалистическое общество для наведения порядка, например в случаях злоупотребления властью руководителей предприятий, располагает иными действенными средствами (партийная ответственность, заводской народ- Hbiii контроль и т. п.), с помощью которых указанные проблемы можно разрешить куда эффективнее. Полемизируя с Макфарланом, необходимо напомнить, как в действительности осуществляется право на забастовку в развитых капиталистических странах. Здесь нет необходимости приводить массу примеров, свидетельствующих о применении открытого насилия против бастующих со стороны государственных органов и капиталистических предпринимателей. Достаточно указать на ограничения, устанавливаемые подзаконными актами или путем судебного толкования. В результате подобных ограничений широко провозглашенное в конституциях право на забастовку заметно сужается: конституционными и законными объявлены только забастовки, преследующие экономические и социальные, но не политические цели, существуют строгие запреты забастовок государственных служащих. Запрещаются также забастовки, проводимые с умыслом нанести вред предприятию. Кроме того, строго запрещены такие формы забастовок в широком смысле, как захват заводов рабочими, самовольная работа (при остановке работы со стороны работодателя). Для ограничения права на забастовку особенно часто используется гибкое толкование доктрины «охраны общественного порядка». Одна из острейших проблем в области социально-экономических и культурных прав в капиталистическом мире— проблема расового равноправия в общественных, в том числе трудовых, отношениях. Необычайно обострена она в Соединенных Штатах, причем в самых различных областях социальной, экономической и политической жизни. Существует она и в других странах Запада. Достаточно упомянуть расовые обострения в современной Великобритании, вызванные притоком иммигрантов из стран бывшего Содружества, проблемы иностранных рабочих во Франции и ФРГ, о которых уже говорилось выше. Расовые отношения в Великобритании весьма скептически оценивает, например, бывший лейбористский министр иностранных дел Дэвид Оуэн. Он подчеркивает, что возникающие здесь проблемы используются реакцией, которая натравливает беднейшую часть британского населения на иммигрантов из стран Содружества, приток которых в метрополию и есть якобы основная причина безработицы. Эта часть населения Англии легко поддается расистским настроениям, искусственно формируемым консерваторами. Законы 1965 и 1968 гг. (Race Relations Acts) создали сравнительно широкую систему институтов, при званных ликвидировать расовую дискриминацию, но они не в силах разрешить проблему. Более того, как указывается в буржуазной литературе, оба закона имеют существенные недостатки, не распространяются на многие сферы социальной жизни, где проявляется расовая дискриминация (например, жилищное строительство, страхование, кредитование, социальное обеспечение и т. п.)**. Особенно остро проблема стоит в Соединенных Штатах. Борьба за ликвидацию дискриминации и сегрегация цветных, которая раньше выражалась лишь в отдельных актах протеста цветного населения, в полную силу разгорелась после второй мировой войны. Несомненно, этому содействовало международное осуждение расистских теорий и практики нацизма, общая активизация широких слоев трудящихся в капиталистических странах, а также некоторое укрепление экономического и политического положения негров в обществе, связанное с послевоенным увеличением занятости. Однако даже при отчасти возросшем уровне жизни цветного населения все больше увеличивался разрыв между уровнем и возможностями цветного и белого населения во всех сферах общественной жизни, что явилось и является поныне мощным импульсом борьбы за равноправие. Итогом этой борьбы явились Закон о гражданских правах 1964 года и Закон об избирательном праве 1965 года. Закон о гражданских правах провозгласил незаконными дискриминацию и сегрегацию рас во всех общественных учреждениях и торговле. Оба закона провозгласили принцип равенства рас в области избирательного права и в области участия граждан в управлении государством. Во второй половине 60-х годов указанные законы стали исходными в судебной практике федеральных судов, особенно Верховного суда США, в составе которого в те годы ,преобладали прогрессивно настроенные судьи. Его решения несколько расширили границы расового равноправия, установленные в законах9». В 70-х годах ситуация изменилась. Администрация и Верховный суд стали на путь решений, в которых под различными предлогами отвергалось вмешательство в практику расизма9*. Названные выше законы, подвергшиеся вдобавок ограничениям и искажениям со стороны Верховного суда США, не смогли сгладить социального, экономического и культурного неравенства цветного, особенно негритянского, населения. Напротив, как показывают факты и данные о социально-экономическом положении трудящихся в стра не, материальные и социальные условия жизни цветного, в первую очередь негритянского, населения относительно ухудшаются по сравнению с условиями жизни белых. Pe- альнре ,социально-экономическое и культурное расовое неравенство в США — один из наглядных примеров неспособности современного капиталистического общества решать кардинальные социальные проблемы. Другой важный аспект социального равенства, в отношении которого современные капиталистические государства также оказались в трудном положении, — равенство мужчин и женщин в области профессиональной деятельности, семейной и общественной жизни. В некоторых развитых капиталистических странах до сих пор не существует последовательных формально-правовых гарантий такого равноправия. Например, конгресс США в 1973 году принял проект поправки к федеральной конституции, провозглашающей равноправие мужчин и женщин, однако эта поправка не была ратифицирована необходимым числом штатов. В Великобритании вообще не существует общеправовой регламентации равноправия мужчин и женщин. Этот принцип весьма непоследовательно (и то лишь в сфере семейных и трудовых отношений) применяется в судебной практике. В ФРГ, Франции и в Италии равноправие мужчин и женщин, как уже указывалось выше, закреплено в конституциях, но в подзаконных правовых нормах еще имеются значительные недостатки. Это относится главным образом к Италии, где на принцип равноправия мужчин и женщин сильное негативное влияние оказывает католическая идеология, а также начиная с 1964 года непоследовательность Конституционного суда Италии в его проведении. Характерно, что еще в 1961 году Конституционный суд Италии подтвердил конституционность статьи уголовного закона, предусматривающей преследование женщин за прелюбодеяние. Необходимо иметь в виду, что на принцип равноправия полов воздействуют не только экономические и социальные, но и идеологические факторы, пережитки, сохраняющиеся в сознании достаточно широких слоев общественности, умышленно поддерживаемые и искусно используемые буржуазной пропагандой. В центре классовых боев в развитых капиталистических странах находится борьба с ограничениями права на профессиональную организацию, на заключение коллективных договоров и прежде всего на участие трудящихся в контроле и управлении предприятиями государственного и ча стного сектора. Господствующие классы под давлением рабочего движения, особенно во Франции и Италии, вынуждены были юридически санкционировать эти права. Деятельность же капиталистического государства, судов, органов управления направлена на их ограничение, что усугубляется деятельностью полицейских органов и монополистических союзов, часто прибегающих к прямому насилию97. В классовой борьбе трудящихся капиталистических стран за реализацию и расширение социальных, экономических и культурных прав важное место занимает не только стачечная борьба, но также политические акции, проводимые в первую очередь коммунистическими партиями и поддерживаемые широкой прогрессивной общественностью. В тех странах, где действуют массовые коммунистические партии, прежде всего во Франции и Италии, эти акции приобретают большое значение. Можно вспомнить проект Декларации свобод, опубликованный Французской коммунистической партией в мае 1975 года. В декабре того же года депутаты-коммунисты представили парламенту проект этой Декларации в форме проекта конституционного закона, который в случае принятия должен был бы стать частью Преамбулы действующей конституции. Этот по существу новый кодекс гражданских прав98 содержал весьма подробную регламентацию социально-экономических и культурных прав, а также прав коллективов, далеко выходящую за рамки современных регламентаций, существующих в капиталистических странах. Разумеется, проект встретил отпор со стороны правых сил, которым удалось исключить его обсуждение из программы законодательных работ. 6. Проблема политических и личных прав при капитализме Хотя буржуазные идеологи придают политическим и личным правам решающее значение, противоречие между их конституционным провозглашением и возможностью осуществления на практике в эпоху государственно-монополистического капитализма возрастает больше, чем когда- либо. Признавая «слабость» позиций капиталистического государства в социально-экономической и культурной сфере, буржуазные теоретики стремятся создать впечатление, что в области политических и личных прав дела обстоят хорошо. Реальность современного капиталистического го-' сударства, однако, свидетельствует об обратном. Сужается социальная 'база политического ? господства монополий, все резче проявляется кризис доверия широких масс населения к существующим политическим и государственным институтам. Сегодня многие стратеги империализма хорошо осознают эти процессы и стремятся воспрепятствовать им путем «научно обоснованных» политических манипуляций в целях пробуждения политической активности граждан, соответствующей интересам монополистической буржуазии. Многочисленные штабы специалистов занимаются этой деятельностью. Встает вопрос, какова же в действительности цена политических прав, например избирательного права, если гражданин, обработанный массовой пропагандой, не понимает тех общественных взаимосвязей и реальностей, по поводу которых он якобы свободно голосует. Кризис политических и личных прав и свобод в капиталистических странах обострился до такой степени, что ряд буржуазных политологов и конституционалистов в 60—70-х годах вынужден был, хотя и частично, признать его существование. Так, Миллс пишет: «Намного безопасней прославлять гражданские свободы, нежели защищать их; намного безопасней защищать их в качестве формальных прав, чем активно применять их в политике. И те, кто гораздо охотнее отменили бы эти свободы, сами ссылаются на них»100. К. Левенштейн отмечает глубокий кризис гражданских прав и индивидуальных свобод в «конституционных демократиях», причем основной его причиной он считает конфликт между свободой и безопасностью (под безопасностью он понимает совокупность антидемократических мероприятий в капиталистических странах, направленных против прогрессивных сил, в первую очередь — коммунистических партий)101. Подобные взгляды разделяют и другие буржуазные политологи и конституционалисты102. Они пытаются найти выход из создавшегося положения. Однако их указания, хотя зачастую и опираются на обширные эмпирические исследования, не приносят конкретной пользы потому, что их авторы ограничены рамками буржуазного политического и научного мышления. Они анализируют политические отношения и политическое воспитание в отдельных социальных слоях103 и возрастных группах населения, обращая особое внимание на молодежь104. Наиболее остро в подобных эмпирических исследованиях стоит вопрос о том, мо гут ли существующие буржуазно-демократические институты обеспечить срединение политической свободы и общественного порядка. Весьма характерны результаты одного из исследований, проведенного в ФРГ: 70% опрошенных выразили согласие с современной политической системой, а 30% высказались за нацистский режим103. Буржуазные политологи и конституционалисты задаются также вопросом, в какой области общественной жизни в первую очередь необходимы реформы, призванные смягчить кризис в области политических и личных прав. Голландский политолог С. Ибема решающее значение придает формированию благоприятной политической среды, главную роль отводя законодательству и судам1®1. Однако /В условиях государственно-монополистического капитализма нн один законодательный акт или судебное решение не могут изменить господствующей политической среды. Более того, не только и не столько политическая среда служит причиной кризисного положения в области политических и личных прав. Основная причина в конечном счете кроется в экономической и социальной ситуации современного капиталистического общества и государства. Учитывая это, М. Дюверже делает акцент на значении социально-экономических условий для реализации политических и личных прав. Среди факторов, влияющих на политическое поведение, первое место он отводит жизненному стандарту и ощущению социальной принадлежности к определенному слою общества107. Система буржуазных политических и личных прав базируется, в сущности, на концепции, возникшей в эпоху домонополистического капитализма. Инновации, внесенные п нее в ходе XX столетия, и особенно после второй мировой войны, являются, с одной стороны, результатом давления рабочего класса и демократической общественности капиталистических стран на правящие круги, с другой — отражением буржуазно-реформистских установок, в которых проявляется стремление определенным образом приспособить систему буржуазной демократии к изменившимся общественным условиям. Конституция США из политических прав предусматривает избирательное право (разд. 2 ст. I конституции; разд. 2 поправки XIV и поправка XV к конституции), свободу слова и печати, право собраний и обращения с петициями (поправка I). Право объединений не было включено в текст конституции и лишь на основе расширительного толкования поправки I было сформулировано Верховным судом США в 1958 году19®. Личные права и свободы, установленные поправками к конституции, в большинстве своем имеют характер процессуальных гарантий, что обусловлено важной ролью суда в американской системе. Неприкосновенность личности, жилища, бумаг и имущества охраняется поправкой IV к конституции, запрещающей необоснованные обыски и аресты. В поправках V—VII содержится правило, согласно которому наиболее серьезные уголовные и гражданские дела подлежат суду присяжных; принцип non bis in idem, запрещение принуждения к свидетельству против самого себя, право на судебное рассмотрение по месту совершения преступления, право обвиняемого на очную ставку со свидетелями, дающими показания против него, право обвиняемого требовать вызова своих свидетелей и пользоваться помощью адвоката для защиты. В поправке VIIl содержится запрещение взыскания чрезмерных залогов и штрафов, а также применения жестоких и необычных наказаний. К личным свободам относятся, кроме того, свобода вероисповедания (поправка I), право ношения оружия (поправка II) и запрещение размещения в мирное время солдат на постой в доме без согласия его владельца (поправка III). Принципиальное значение с точки зрения гарантий личных прав имеют положения, содержащиеся в поправке V и разд. 2 поправки XIV, провозглашающие принцип должной правовой процедуры, согласно которому никто не может лишнть какое-либо лицо жизни, свободы или имущества без законного судебного рассмотрения (частная собственность может быть изъята только за вознаграждение). Большое значение имеет также принцип равенства, установленный в части первой поправки XIVr, равно как и другое положение этой поправки, согласно которому ни один штат не должен издавать и применять закон, ограничивающий привилегии и вольности граждан Соединенных Штатов. Гражданские права в том виде, как они закреплены в американской конституции, уже давно перестали отвечать запросам современного общества на этапе государственно- монополистического капитализма. Вот почему они дополнялись законодательным путем, и прежде всего путем судебного толкования. Как в законодательстве, так и в судебном толковании, и в первую очередь в решениях Верховного суда США, исторический кодекс гражданских прав дорабатывался и переделывался в соответствии с интересами правящих кругов монополистической буржуа* зии. В Великобритании не существует основного каталога политических и личных прав. Общеобязательные акты, составляющие часть английской конституции, как, например, Великая хартия вольностей, Хабеас корпус акт, содержат в весьма устаревшей форме только незначительный фрагмент регламентации личных прав, который без надлежащего судебного толкования давно бы уже вышел из употребления. Британская конструкция политических и личных прав исходит из идеалистических представлений об объективно существующих политических правах и личных свободах, которые «открываются» и более детально определяются законодательством или судами. Регламентация, или определение, политических и личных свобод в Великобритании содержатся в ряде законов и, конечно, в судебных прецедентах. Во Франции политические и личные права лишь в общих чертах закреплены в Преамбуле конституции 1946 года и то с отсылкой к Декларации прав человека и гражданина 1789 года. По сравнению с США и Францией более широкая шкала политических и личных свобод содержится в действующих конституциях ФРГ и Италии. Из политических прав в них закреплены свобода мнений, слова и печати (ст. 5 конституции ФРГ; ст. 21 конституции Италии); свобода собраний (ст. 8 конституции ФРГ; ст. 17 конституции Италии) и объединений (п. I—2 ст. 9; ст. 21 конституции ФРГ; ст.ст. 18, 49 конституции Италии), равный доступ всех граждан к государственным должностям (п. 2 ст. 33 конституции ФРГ; ст. 51 конституции Италии), право обращения с петициями (ст. 17 конституции ФРГ, ст. 50 конституции Италии). Из личных прав в обеих конституциях декларированы человеческое достоинство (ст. I конституции ФРГ, ст. 3 конституции Италии), неприкосновенность личности (п. 2 ст. 2 и ст. 104 конституции ФРГ; ст. 13 конституции Италии); свобода вероисповедания (ст. 4; п. 3 ст. 33 конституции ФРГ; ст.ст. 8, 19, 20 конституции Италии), неприкосновенность тайны переписки н иных форм связи (ст. 10 конституции ФРГ; ст. 15 конституции Италии), свобода передвижения (ст. 11 конституции ФРГ; ст. 16 конституции Италии), неприкосновенность жилища (ст. 13 конституции ФРГ; ст. 14 конституции Италии), запрещение экстрадиции (п. 2 ст. 16 конституция ФРГ; ст. 26 конституции Италии), принцип, согласно которому никто не может быть изъят из ведения своего законного судьи (п. I ст. 101 конституции ФРГ; п. I ст. 25 конституции Италии), право на судебную защиту интересов (п. I ст. 103 конституции ФРГ; п. I ст. 24 конституции Италии), гарантии в области уголовного процесса (ст. 101 —103 конституции ФРГ; п. 2—4 ст. 25 и ст. 27 конституции Италии). Итальянская конституция в ст. 22 устанавливает также, что никто не может быть лишеи по политическим мотивам право- и дееспособности, гражданства или имени, а согласно ст. 23, никакая личная или имущественная повинпость не могут быть установлены иначе, как на основании закона. Как уже указывалось, буржуазная политология и го- сударствоведение игнорируют вопрос о материальных гарантиях политических и личных прав. Лишь краем касается буржуазная наука и политических гарантий, упоминая политическую среду, в которой реализуются политические и личные права. Эту политическую среду, стоящую на втором месте после материальных гарантий, по нашему мнению, необходимо понимать весьма широко — как весь политико-идеологический контекст функционирования политического режима, включающий и такие вопросы, как обработка общественного, особенно политического, сознания. Правящий класс все более интенсивно прибегает к подобного рода умышленной манипуляции, приводящей к искусственному формированию «неподлинных» политических интересов среди широкой общественности. Средства массовой информации нередко доводят обработку общественного мнения до прямого психического воздействия. Ленинское положение о том, что трудящиеся массы в капиталистическом обществе «тысячами способов и уловок отстранялись от участия в политической жизни и от пользования демократическими свободами»109 характерно для современных капиталистических государств более чем когда-либо до сих пор. Буржуазное государствоведение и политология в качестве гарантий политических и личных прав выдвигают только гарантии формально-юридические, в первую очередь такие институты, как конституционная юстиция, правомочия общих судов по защите политических и личных прав, административная юстиция. В последнее время по примеру Скандинавских стран в развитых капиталистических странах (из числа рассматриваемых — в Великобритании) введен институт омбудсмена. Марксистско- ленинский анализ убедительно доказывает классово-политическую функцию буржуазных формально-юридических гарантий и их недостаточность с точки зрения защиты прав трудящихся110. Кризисное положение и недостаточность формально-юридических гарантий в капиталистических странах в настоящее время настолько очевидны, что часть буржуазных политологов и государствоведов вынуждены признать этот факт111. Институты, призванные гарантировать осуществление политических и личных прав, на практике выполняют про* тивоположные функции. Это относится прежде всего к судебной системе, и первое место здесь занимает толкование Верховного суда США, оказывающее ныне влияние на судебную практику в области гражданских прав не только в англо-американских, но и в капиталистических странах континентальной Европы. Верховный суд США с начала XX столетия сформулировал ряд доктрин, открывающих возможность ограничения политических и личных гражданских прав, гарантированных конституцией, со стороны государственной властн. В период «холодной войны», а также со второй половины 70-х годов при столкновении интересов государственной безопасности с защитой гражданских прав в США получила распространение реакционная доктрина «скверных тенденций» (bad tendency doctrine)112. На ее основе государственная власть вправе подавлять выступления, собрания и демонстрации, в которых проявляются «скверные тенденции», в частности, направленные на подрыв власти либо сдерживающие выполнение государственных обязанностей или препятствующие их осуществлению. Эта доктрина связана и с понятием «подрывной деятельности», открывающим широкий простор для репрессивных вмешательств государственной власти в сфере политических и гражданских прав. Другая, также широко применяемая доктрина, так называемая «явная и наличная опасность» (clear and present danger doctrine), согласно которой государственная власть может ограничить гражданские права, если пх реализация явно и непосредственно связана с опасностью для государства. Судебные доктрины и их применение всегда отражают определенную политическую атмосферу в стране. Так, доктрина «скверных тенденций» широко применялась в процессах против ,коммунистов в период искусственно разжигавшейся маккартистской истерии, в частности в процессе над одиннадцатью членами Коммунистической партии США113. Необходимо иметь в виду, что доктрина «скверных тенденций» оказывает влияние не только на судебную практику, но и на законодательство. Об этом свидетельствует, например, Закон о кодификации, пересмотре и реформе уголовного кодекса, принятый в CUIA в 1978 году114. Используя эту доктрину, в частности, по отношению к свободе слова, печати и собраний, закон практически развязал руки органам полиции для подавления любых выступлений, собраний и демонстраций, в которых проявляются «скверные тенденции». В нем содержится примерный перечень «скверных тенденций», ставящих под угрозу общественный порядок: применение насилия, травмирование, причинение вреда гражданам и имуществу, бунт, угроза и шантаж. Под собранием понимается сбор более чем девяти лиц, под бунтом—неподчинение группы более чем в десять человек призыву полиции разойтись. Под понятие причинения имущественного вреда, угроз и шантажа могут быть подведены действия бастующих (причинение имущественного вреда, уголовно наказуемый шантаж) или деятельность забастовочных пикетов (уголовно наказуемое применение угроз). Можно сделать вывод, что в замысел законодателя входило использование закона именно в этом направлении. Особое внимание закон уделяет антивоенным демонстрациям, прямо запрещая их проведение перед зданиями призывных пунктов. Таким образом, он совершенно очевидно нарушает положения поправок I и IV к конституции США, провозглашающих свободу собраний и личные свободы. В Федеративной Республике Германии в 70-х годах также использовалось нечто вроде доктрины «скверных тенденций». В 1972 году в ФРГ были узаконены полномочия полиции производить аресты без издания судебного приказа. Законы 1976 года «Об уголовных деяниях, противоречащих конституции», «О терроризме» и особенно новые законы земель 1978 года о полиции предоставили полицейским органам возможность квалифицировать в качестве нарушения общественного порядка, подстрекательства к бунту и насилию акции протеста и демонстрации трудящихся и демократической общественности. В зависимости от степени классовой и политической стабильности буржуазного истэблишмента в отдельных капиталистических странах преобладают сторонники либо абсолютной, либо относительной свободы слова и печати. Первые, отвергающие какое-либо вмешательство в область реализации этих свобод, преобладают главным образом в тех капиталистических странах, где не существует не посредственной угрозы классово-политическому господству и государственной власти монополистической буржуазии, где политическое влияние революционных сил еще недостаточно сильно. Здесь монополистическая буржуазия достигает для себя благоприятного эффекта путем «свободной конкуренции» взглядов и идей, так как в условиях государственно-монополистического капитализма предоставление возможностей для осуществления свободы слова, печати и выражения мнений означает в действительности их монополизацию в руках тех, кому принадлежит экономическая и политическая власть. Нарастание революционного движения в капиталистических странах, увеличение экономического неравенства, обострение социальных проблем, прямо или потенциально угрожающих господству монополистической буржуазии, основная причина утверждения релятивистского понятия свободы слова, печати и мнений115. В частности, оно проявляется в государствоведении и политологии ФРГ. Западногерманская теория при этом опирается на ст. 18 Основного закона, предусматривающую возможность лишения политических и личных прав лиц, использующих указанные права для борьбы против «свободного демократического порядка». Западногерманский конституционалист Г. Дю- риг под лозунгом «Никакой свободы противникам свободы» выдвигает концепцию так называемой «обороняющейся демократии», т. е. «демократии», которая якобы должна противостоять угрожающим ей «радикалистским силам»116. На этом же основана концепция «уравновешивания сталкивающихся интересов», которой придерживается Федеральный конституционный суд ФРГ при толковании политических и личных прав, особенно свободы мнений и печати по отношению к охраняемым государством интересам. В действительности пи о каком «уравновешивании» интересов речь не идет. Так, Федеральный конституционный суд ФРГ постановил, что «необходимо отступить от свободы мнений, если ее осуществление может причинить вред охраняемым интересам, имеющим важное значение»117. Судам же якобы надлежит устанавлнвато факт наличия таких высших интересов в каждом конкретном деле исходя из его обстоятельств118. При анализе свободы слова, мнений и печати в буржуазной политологии и государствоведении весьма оживленно обсуждается вопрос о роли средств массовой информации. Здесь также отчетливо проявляется кризис первоначальных либеральных концепций. Реально мыслящие авто ры не могут не признать, что средства массовой информации находятся в руках монополистических групп, главная задача которых — соответствующая обработка общественного мнения. Понятие свободы слова, мнений и печати в подобных условиях становится пустой фразой. В капиталистических странах, где существуют сильные коммунистические партии (например, во Франции и Италии), такое положение дел встретило мощный протест со стороны демократической общественности.^ Его; волны докатились и до Соединенных Штатов, Великобритании и ФРГ. Гигантские теле- и радиокомпании и издательские концерны контролируют не только механизм и распределение потока информации, но и ее содержание. В центрах управления этих компаний и концернов разрабатываются методы обработки общественного мнения, решается, какие идеи нужно навязывать широким слоям населения. Буржуазный политолог Н. Хомски119 пишет, что задачей средств массовой информации, находящихся в руках гигантских компаний, является формирование общественного консенсуса. Концептуальное решение вопросов, в каком направлении нужно стимулировать этот консенсус, в каких целях и какими способами, по утверждению Хомски, по большей части — дело этих компаний. К. Левенштейн считает, что деятельность средств массовой информации — одна из черт, выражающих стремление ограничить свободу и волю гражданина, причем так, чтобы он действовал согласно идеям, внушенным ему аппаратом пропаганды120. Некоторые авторы видят в монополиях, владеющих средствами массовой информации, нечто противостоящее государственной власти, средство контроля за ней, один из важных институтов системы полиархии121. Однако преобладает в буржуазной политологии мнение о необходимости регламентации деятельности средств массовой информации со стороны капиталистического государства, призванного бороться с монополизацией информационной деятельности. Представители этой позиции в Соединенных Штатах опираются па поправку I к конституции, выводя из нес требование воспрепятствовать монополизации и коррупции средств массовой информации, обеспечить «свободный рынок идей» для всех существующих политических течений122. Выдвигаются разнообразные проекты, отличающиеся один от другого степенью предлагаемого государственного регулирования123. Разрабатываются особые системы исков государства в случае нарушения общественных интересов средствами массовой информации, системы пра вительственного контроля за передаваемыми или иным образом публикуемыми материалами и т. д.124. Все это — отражение кризисных тенденций, вызванных интенсивным процессом монополизации такой области политики, как средства массовой информации. Разумеется, речь идет вовсе не о том, чтобы посредством государственного регулирования средств массовой информации обеспечить свободу слова, мнений, печати и информации. Цель проектов— предупреждение нежелательных эксцессов, ориентировка средств массовой информации на выражение интересов «совокупного капиталиста». В капиталистических странах континентальной Европы в настоящее время существует государственное регулирование деятельности средств массовой информации, в частности телевидения. Государственный контроль над радио и телевидением первоначально был поручен парламентам, а позднее, в соответствии с общей тенденцией усиления исполнительной власти, произошла передача контрольных и регулятивных полномочий правительствам. Ранее всего правительственный контроль над радио и телевидением был установлен во Франции (1959 г.). Предложения парламентской фракции левых сил во главе с Коммунистической партией Франции об ограничении контрольных и регулятивных полномочий правительства в пользу парламента не нашли поддержки в Конституционном совете, признавшем проект соответствующим конституции. Тем самым были созданы условия для узаконения других правомочий правительства в данной области, что и произошло во второй половине 60-х годов. В ФРГ в начале 60-х годов произошли острые столкновения между господствовавшим тогда Христианско-демократическим союзом и социально-демократической оппозицией в связи с созданием правительственной телевизионной компании. В политико-правовом споре, предоставляет или не предоставляет Основной закон федеральному правительству полномочия для осуществления подобных действий, Федеральный конституционный суд (в нем преобладали сторонники СДПГ) вынес решение не в пользу правительства. В первой половине 70-х годов правительственный контроль над радио и телевидением постепенно был установлен серией правительственных актов. В то же время подобным образом был установлен он и в Италии. По пути ограничения политических прав граждан с помощью репрессивного законодательства дальше всех развитых капиталистических стран пошла ФРГ, В первую очередь необходимо указать на «Совместное распоряжение федерального канцлера и министров федеральных земель» от 28 января 1972 г.— так называемый «запрет на профессии», или указ о радикалах, существенно дополненный Законом об изменении служебных предписаний 1974 года. Федеральный конституционный суд 27 мая 1975 г. подтвердил в своем решении соответствие этих репрессивных правовых норм Основному закону ФРГ. Их применение — одна из наиболее темных страниц западно- германской реальности. В соответствии с ними «лица, входящие в неугодные властям организации, не могут работать на государственной службе». Закон 1974 года ввел так называемую проверку политической верности конституции, которой подвергаются все государственные служащие. Под нарушением политической верности конституции понимается, в частности, согласие с программой Коммунистической партии. Этой проверке подверглись многие тысячи граждан ФРГ125 и более четырех тысяч были уволены с государственной службы, в том числе из школ и университетов. «Запрет на профессии» вызывает массовое противодействие со стороны трудящихся и демократической общественности. На конференции в Дармштадте, осудившей «запрет на профессию», профессор Абендрот сказал: «В нашей стране существует такая система политического надзора, подобной которой по охвату и разработанности нет равной ни в одной буржуазной демократии и которая, может быть, превосходит аналогичную систему в США эпохи «холодной войны». Политические партии и «заинтересованные группы», как-то: союзы предпринимателей, профсоюзы, церковь и т. д.— представляют собой специфическую и, можно сказать, наиболее значимую форму реализации свободы объединений. На первом этапе развития буржуазного общества между населением и государством как бы не существовало посредников. Во всяком случае либеральные установки того времени их не знали, а законодательство рассматривало в качестве средства выражения политических взглядов активных граждан только свободу собраний, но не свободу объединений. Лишь позднее этот посредник — политические партии — появился на политической сцене. Необходимость в свободе объединений возникла у буржуазии именно в связи с ростом значения политических партий, и в частности — стремлением буржуазии противопоставить появившимся революционным рабочим партиям свою партийную организацию. Стаз по- I оо I средником между «активным народом» и буржуазным государством, политические партии в настоящее время почти полностью подменили «активный народ», оказавшись по этой причине в центре внимания буржуазного законодателя, что нашло отражение в современных конституциях капиталистических стран, принятых после второй мировой войны (ст. 21 Основного закона ФРГ; ст. 4 конституции Франции; ст. 49 конституции Италии). Проблематика политических партий с точки зрения конституционного права является самостоятельно урегулированной частью права на объединение. Буржуазные политические партии стремятся максимально расширить свою социальную базу и стать массовыми партиями. В настоящий период государственно-монополистического капитализма этот процесс достиг своей высшей точки в тех капиталистических странах, где существуют массовые рабочие партии, одерживающие победы на выборах. В период капитализма свободной конкуренции политические партии, как правило, представляли собой объединение некоторого числа «активных граждан» вокруг известных политических деятелей. В период монополистического капитализма массовые политические партии отличаются тем, что состоят из активного меньшинства и пассивного большинства членов. Активное меньшинство — партийная элита — призвано представлять интересы всей партийной массы, в действительности же на первом плане у него — классовые интересы монополистической буржуазии. Более или менее пассивное большинство, которым манипулирует партийная элита, вербуется из рядов мелкой буржуазии и даже рабочего класса. Уже сама эта дифференциация внутри массовых буржуазных политических партий вызывает необходимость в их институ- циализацни, централизации н бюрократизации, степень которых зависит, во-первых, от классово политической ситуации в данном государстве, во-вторых, от характера конституционной системы, содействующей созданию или централизованных партий с четко выраженным политическим профилем (Великобритания), или децентрализованных партий без четко выраженного политического профиля (США). В современном буржуазном обществе не только буржуазные политические партии узурпировали роль посредника в отношениях между гражданином и государством. Аналогичную роль выполняет ряд полугосударственных и общественных массовых «заинтересованных групп», конт- ролнруемых правящим классом, к которым относятся правые профсоюзы, правые молодежные и женские организации, различные профессиональные организации мелкой буржуазии, церковные организации и т. п. Внутри этих организаций — как и в партиях — происходит процесс ин- ституциализации, бюрократизации и централизации. В период государственно-монополистического капитализма, следовательно, характер взаимоотношений граждан и государства по сравнению с домонополистическим периодом значительно изменился. Доминирующими теперь стали не их прямые взаимоотношения, а взаимосвязи между верхушками массовых буржуазных политических партий и «заинтересованных групп», с одной стороны, и буржуазным государством — с другой. Это нашло отражение во взглядах многих буржуазных политологов, в первую очередь в уже рассмотренной теории полиархии Даля126, настаивающего на том, что такое опосредованное выражение интересов граждан является единственно возможным в современных условиях. Даже авторы, принадлежащие к правому направлению буржуазной политической науки, например К. Левенштейн, вынуждены признать трудности, с которыми сталкивается индивид в капиталистическом обществе, когда встает вопрос о непосредственной реализации его политических прав и интересов127. С позиции марксистско-ленинской политической теории можно сделать однозначный вывод: буржуазные политические партии и «заинтересованные группы», контролируемые буржуазией, вносят глубокие изменения в отношения государства и граждан. Их руководящие элиты путем обработки рядовых членов фррмируют ложную политическую волю мнимого большинства партии или «заинтересованной группы». Руководящие органы этих партий и групп тесно переплетены с государственным аппаратом, а их участие в процессе принятия решений по ключевым государственно- монополистическим вопросам столь значительно, что многие буржуазные политологи и государствоведы рассматривают буржуазные политические партии и «заинтересованные группы» как часть государственного механизма128. Сравнивая отношение «гражданин — государство» и отношение «государство — гражданин» эпохи свободной конкуренции и в стадии монополистического капитализма, можно констатировать их принципиальное различи?. Если в первый период более интенсивным было отношение «гражданин (в первую очередь активный гражданин) — государство», то во второй более интенсивным стало отношение «государство — гражданин». Уже сам по себе чтот факт доказывает существование глубокого кризиса, изоляции и отчуждения институтов капиталистического государства от широких масс населения. В развитых капиталистических странах 60-е и 70-е гг. проходили под знаменем борьбы левых сил и прогрессивной общественности за снижение до 18 лет возрастного ценза активного избирательного права. В конце 70-х годов такой возрастной ценз был установлен во всех рассматриваемых в работе странах (позже других — в Италии). Это немаловажный сдвиг в ориентации избирателей, поскольку молодежь в своем большинстве голосует за ле- иых. Впрочем, указанное обстоятельство нельзя переоценивать, как это порой делают радикалистские молодежные течения на Западе,— одновременно следуе(г учитывать' политическую незрелость молодежи, используемую в стратегии буржуазных избирательных кампаний и средств массовой информации. В тот же период монополистическая буржуазия была вынуждена окончательно отказаться от ограничения избирательного права с помощью различных цензов (расовых, имущественных, образовательных, по признаку пола и т. д.). Им на смену пришли новые способы осуществления классовых интересов буржуазии в области избирательного права — использование удобных для правящих кругов избирательных систем, идеологическая обработка избирателей в период избирательных камк избирательным кампаниям. Характерная черта современных избирательных кампаний в развитых европейских капиталистических странах — их американизация, степень которой обусловлена тем, насколько сильно в конкретном государстве сопротивление трудящихся масс и демократической общественности. Во Франции и Италии — в странах, где коммунистические партии являются массовыми,— процесс американизации избирательных кампаний проходит менее бурно, чем в Великобритании и ФРГ. Избирательная борьба и ее финансирование в европейских капиталистических странах по сравнению с США в большей степени урегулированы правом, хотя эффект такого урегулирования в целом пока незначителен. Особенно очевидно это на примере французской и западногерманской юридической регламентации избирательной борьбы, устанавливающей принцип равных возможностей для всех политических партий в области пропаганды своих программ по радио и телевидению. Однако и во Франции и в ФРГ он нарушается в пользу господствующих буржуазных партий (в ФРГ — с совершенно противозаконной санкции Федерального конституционного суда)132. Во Франции и в Италии имеет место острый контраст возможностей буржуазных политических партий, финансируемых монополиями, и коммунистических партий, которые покрывают расходы на проведение избирательных кампаний за счет членских взносов. В целом непосредственное влияние избирательных кампаний на результаты голосования избирателей в европейских капиталистических странах меньше, чем в США,— процент избирателей, голосующих под воздействием избирательной кампании, существенно ниже. Стабильное расслоение избирателей обусловлено прежде всего значительными различиями в профиле политических партий. Пожалуй, наиболее далеко процесс американизации избирательных кампаний зашел в ФРГ. Во Франции парламентские избирательные кампании в 60—70 гг. оттеснялись кампаниями по выборам президента. Таким образом, можно констатировать, что избирательное право в политической практике капиталистических государств не является эффективным средством выражения объективных политических интересов широких слоев избирателей. Под прикрытием мнимой объективности оно служит для защиты и воспроизводства политической власти монополистической буржуазии133. Область личных прав граждан в капиталистических странах характеризуется широким вмешательством органов полиции и безопасности в личную жизнь граждан по политическим основаниям. По данным американской печати, в системах электронной памяти центральных органов безопасности США собрано 4 млрд. единиц различной информации о гражданах США: по заранее установленной программе ведутся наблюдения, досье регулярно пополняются на более чем 1,5 млн. единиц134. По указанию ФБР компьютеры обрабатывают информацию по 10 категориям: I) о лицах, группах и организациях, которые совершили или готовили покушение на лиц, охраняемых Соединен ными Штатами, и высших государственных деятелей на территории страны и за ее пределами; 2) о лицах, группах и организациях, которые совершили или готовили покушение на крупных должностных лиц на территории страны и за ее пределами; 3) о применении физического насилия или покушении как средстве политической борьбы; 4) о всех лицах, которые, вступая в контакт с государственными деятелями, угрожали им; 5) о всех лицах, которые в статьях или публичных высказываниях о высших должностных лицах государства допускали; а) угрозы, б) гневные выпады, в) обвинения в злоупотреблении властью; 6) о виновниках транспортных происшествий; 7) о террористах; 8) о владельцах оружия и боеприпасов; 9) об участниках антиамериканских и антивоенных демонстраций; 10) об участниках общественных беспорядков. В других капиталистических странах ситуация в области нарушения личных прав граждан при помощи современной техники, применяемой органами безопасности, складывается примерно так же135. Вторжение государства в частную жизнь граждан и связанное с этим систематическое нарушение гарантированных конституцией личных прав вызвали в 70-х годах определенные критические отклики в буржуазной политологии, правда, по большей части непоследовательные и нерешительные13*. Причины рассматриваемого явления усматривались, вопреки реальности, не в самой реакционной сущности монополистического капитализма, а в научно- технической революции, которая якобы способствует техническому вооружению органов полиции и безопасности, что с необходимостью влечет за собой нарушение личных прав. Выводы буржуазных политологов пессимистичны, поскольку они не видят реального выхода из создавшегося положения и ограничиваются требованиями установления определенного контроля за использованием компьютеров, банков данных и другой техники, в первую очередь автоматических подслушивающих устройств, со стороны полиции и органов безопасности. Периодическая печать капиталистических стран ежедневно приносит сообщения о вторжении полиции и органов безопасности в частную сферу граждан посредством использования автоматических подслушивающих устройств в общественных местах, учреждениях, школах, квартцрах. В Соединенных Штатах этому явному нарушению поправки IV к конституции даже попытались найти юридическое основание. В 1968 году был принят закон137, кото рый в явном противоречии с конституцией легализовал подслушивание телефонных разговоров и использование автоматических подслушивающих устройств на основании приказа президента в качестве чрезвычайной меры в случаях, когда этого требует национальная безопасность. При рассмотрении одного из дел Верховным судом США закон был признан конституционным138. Права обвиняемого в судебном процессе представляют собой еще одну область личных прав, нарушаемую органами государственной власти. Закон о контроле за организованной преступностью139, принятый в США в 1970 году, явно нарушил положение поправки V к конституции, согласно которой никто не должен свидетельствовать против самого себя. Верховный суд США одобрил конституционность этого закона в 1972 году в весьма противоречивом решении140. Хотя в решении по делу Gideon v. Weinwright (1963)141 Верховный суд США определил право неимущего обвиняемого на гарантированную защиту, вытекающее из поправки Vl к конституции, это право в условиях США обходится государственными органами. Подобная ситуация сложилась в ФРГ и в Италии, несмотря на то, что конституционные суды подтверждали право неимущего обвиняемого на гарантированную защиту. Общей тенденции к ограничению личных прав в судебном разбирательстве соответствуют и законы, принятые в 1974 году в ФРГ, которые ощутимо опраничили права защитников и обвиняемых. Принятие законов западногерманская печать обосновала необходимостью эффективной борьбы с терроризмом и радикализмом142. Один из важнейших принципов американского уголовного процесса — «должная правовая процедура»,— закрепленный в поправке V к конституции, устанавливает, что никто не должен лишаться жизни, свободы и имущества без законного судебного разбирательства. Понятие законного судебного разбирательства включает в себя также требования, чтобы обвиняемый не был осужден на основании ложных свидетельских показаний. Однако в настоящее время имеются доказательства того, что растет число случаев, когда — в первую очередь по политическим мотивам — происходит осуждение на основании свидетельских показаний, ложность которых впоследствии была доказана, но справедливость и законность не восста- норлены. Одним из наиболее типичных примеров подобного произвола юстиции является так называемое «дело» Уилмингтонской десятки — негритянских борцов за расовое равноправие во главе с Беном Хэвисом (в 1972 году он был осужден на основании ложных свидетельских показаний; несмотря на это, Верховный суд США в начале 1976 года приговор оставил в силе). 7.