НАКАЗ СЫЩИКАМ ОТ 2 МАРТА 1683 г. Наказ является крупнейшим законодательным памятником второй половины XVII в. Установление источников и состава Наказа позволяет выяснить его место и значение в законодательстве указанного периода. В докладе, предшествующем собственно Наказу, в кратких чертах раскрыта история создания Наказа. Из нее видно, что новый Наказ сыщикам был принят на заседании Боярской Думы по докладу Поместного приказа. Содержание доклада составляли статьи наказов сыщикам прежних лет и новые указы о сыске беглых крестьян и холопов. Решить вопрос об источниках и составе Наказа сыщикам позволяет книга Поместного приказа, хранящаяся, в Рукописном отделе Государственной Публичной Библиотеки имени М. Е. Салтыкова-Щедрина (Р. О. ГПБ, Собрание поступлений 1956 г., № 53). В книге Поместного приказа содержится ряд указов, регулирующих различные правовые вопросы, связанные с сыском и возвращением беглых крестьян и холопов в 60-е годы XVII в. Ее составление в Поместном приказе было вызвано необходимостью собрать воедино многочисленные законодательные материалы о сыске беглых, накопившиеся к концу 60-х годов XVII в., когда началась крестьянская война под предводительством С. Разина, а сыск беглых крестьян и холопов получил широкий размах. Сличение книги Поместного приказа с Наказом сыщикам 1683 года дает такую картину соотношения указов книги и статей Наказа: Указы в порядке № статей Наказа, Примечание расположения соответствующие в книге указам Указ 1658 г. 1, 2, 3 Статьи 6 и 7 яв Указ от 13 сентяб 4 (первая половина), ляются новыми и при ря 1661 г. 5 (то же), 8, 9, 10, 11 няты при составлении 31 марта 1663 г. 12, 13, 14 Наказа 175 (1666/67 г.) 15 18 сентября 1663 г. 16 10 мая 1665 г. 17, 18 (первая половина) 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25, 26, 27, 28 (первая половина), 29, 30 марта 1667 г. 31—52 Из таблицы следует, что порядок статей в Наказе в полной мере совпадает с порядком указов в книге Помест- нс-го приказа. Это совпадение до такой степени точное, что 15-я статья Наказа, содержащая основную часть указа 175 (1666/67 г.), который в книге помещен с нарушением хронологического порядка между двумя Указами 1663 года, находится в Наказе на том же самом месте между статьями, включающими тексты из Указов от 31 марта и 18 сентября 1663 г. 33 статьи Наказа дословно воспроизводят соответствующие части текста указов из книги Поместного приказа. Лишь 13 статей Наказа содержат разночтения, вызванные редакторской работой при его составлении в 1683 году. Шесть статей включают материалы из Указов 1683 года или составлены заново. Еще задолго до составления книги ее материалы были положены в основу наказов, сыщикам, в том числе сыщику Д. И. Плещееву и воеводе И. Репнину. Начальник Поместного приказа И. Б. Троекуров, готовя новый наказ сыщикам, использовал книгу 1667 года. Из нее были выписаны в порядке расположения материалы, пригодные для включения в новый наказ. Наоборот, непригодное, устаревшее было оставлено без внимания. В результате сложился доклад царям и боярской думе, содержавший «указные статьи о беглых людях и о крестьянах, каковы были даны прежним сыщиком». Все дополнения и изменения к статьям, доложенным И. Б. Троекуровым, были сделаны в результате обсуждения их на Боярской Думе. Основой таких дополнений служили главным образом Указы 1683 года, принятые опять- таки незадолго до Наказа. Сыском беглых занимались, главным образом, представители центральной власти — сыщики, которые рекрутировались из дворян и стольников. А. А. Новосельский подметил, что «значение этой новой формы организации сыска заключалось в приближении приказа к месту действия, в охвате сыском всей территории одного уезда или группы уездов, порученных сыщику» (А. А. Новосельский, Отдаточные книги беглых, ст. 133). Сыщикам предоставлялись широкие полномочия, включая и расследование татебных, разбойных и убийственных дел. В распоряжении сыщика был целый аппарат, обычно именуемый «Приказом сыскных дел». Из центра сыщик приезжал в сопровождении дьяка и подьячих, а на месте, согласно послушной грамоте, адресованной воеводе, получал от него вспомогательную силу — стрельцов, казаков, пушкарей, подьячих (в качестве писарей) и, наконец, палача. В общем виде сложившаяся во второй половине XVII в. система государственного сыска беглых крестьян и холопов включала в себя: деятельность сыщиков и их сыскных приказов в уездах; деятельность писцов по составлению переписных книг, которая обеспечивала возможность официальной регистрации как убывших, так и прибывших беглых крестьян; непосредственное участие крупнейших приказов в сыске беглых путем посылок приставов на места и в результате разбора дел о беглых в стенах самих приказов; деятельность воевод в уездах, полицейские функции слежки за пришлым населением у выборных чинов местной администрации — сотских, пятиде- сятских, целовальников, приказчиков и т. п. Наконец, в общую систему органически входил частный сыск самих феодалов, получивший официальную санкцию органов власти и военно-административную помощь с их стороны. Правовое регулирование сыска беглых содержалось в указах 60—80-х годов, получивших отражение в Наказе сыщикам 2 марта 1683 г. Ст. 1—3 Наказа дословно воспроизводят Указ 1658 года. Указ 1658 года включает в себя две нормы. Первая норма (ст. 1 Наказа) закрепляла результаты приписки дворцовых и владельческих людей и крестьян к посадам в соответствии с Уложением (гл. XIX). Указ запрещал возвращать таких посадских людей в прежнее крестьянское состояние, хотя бы они были записаны в писцовых и переписных книгах за их прежними владельцами. Вторая норма Указа 1658 года (ст. 2 и 3 Наказа) регламентировала возврат крестьян и холопов, которые бежали от своих владельцев в южные пограничные города «по черте», а затем уходили обратно «из государевых городов с черты и службы». Указ предлагал возвращать владельцам лишь тех из них, которые бежали на черту после 1653 года. Наоборот, тех, которые бежали от своих владельцев на черту до 1653 года, а затем с черты перешли к прежним или к иным владельцам, предписывалось чело- битчикам не отдавать, а возвращать с семьями и имуществом на прежнее место, на черту. За исходный срок взят 1653 год, установленный Указом 20 марта 1656 г. (см. стр. 245). Ст. 4—11. При их составлении (кроме ст.ст. 6 и 7) использован Указ от 13 сентября 1661 г., который напечатан в ПСЗ (т. I, № 307) с пропуском в двух случаях клаузулы о взыскании четырех наддаточных крестьян за каждого беглого крестьянина. Основное значение Указа 1661 года состояло в том, что он определял новые в сравнении с Уложением санкции за прием и держание беглых крестьян и холопов, значительно продвинув вперед законодательную разработку этой стороны крепостного права. Характер санкций за держание беглых в Указе дифференцирован в зависимости от времени принятия беглых и от социального и имущественного положения лиц, нарушивших запрет их приема. В отношении времени выделены два периода: первый — от заповедных грамот 1658 года (см. грамота 1658 года нижегородскому воеводе Г. Бутурлину — ПСЗ, I, № 220), запрещавших прием и держание беглых крестьян и холопов, до даты Указа, т. е. до 13 сентября 1661 г., и второй — после Указа. В социальном отношении Указ выделял, во-первых, вотчинников и помещиков и, во-вторых, приказных дворцовых сел и черных волостей, земских и посадских старост и приказчиков вотчин светских и духовных феодалов всех рангов. В период от заповедных грамот до Указа действовали следующие санкции за прием беглых: для приказных людей дворцовых сел и черных волостей и для посадских и земских старост определялось наказание кнутом. В случае наличия у приказных людей собственных поместий и вотчин телесное наказание заменялось взиманием по одному наддаточному крестьянину за каждого беглого в пользу владельца последнего. Для того же времени приказчикам вотчин и поместий светских и духовных феодалов, если они приняли беглых без ведома своих хозяев, Указ, как и в первом случае, определял наказание кнутом, но в более суровой форме: «бить кнутом нещадно». Одновременно на помещика или на вотчинника ложилась материальная часть взыскания: уплата пожилых денег за время, прожитое у него беглыми, и доставку последних с семьями и имуществом их владельцу на собственных подводах. В том случае, если вотчинники и помещики принимали беглых сами или приказчики по их повелению, материальная ответственность вотчинников и помещиков значительно возрастала. Приказчики доказывали свою невиновность предъявлением «грамоток» или «подписных челобитных» от своих хозяев с предписанием принимать беглых крестьян. Наличие оправдательного документа освобождало приказчиков от наказания кнутом, но на владельцев вотчин и поместий, виновных в приеме беглых, сверх пожилых денег налагалось взыскание за каждого беглого по одному надда- точному крестьянину из числа их собственных крестьян. Санкции, определяемые Указом для времени после 13 сентября 1661 г., носили превентивный характер. Их особенностью было значительное повышение материальной ответственности за прием беглых крестьян и холопов. Для приказных людей, старост и приказчиков вотчин и поместий, помимо телесного наказания (нещадное битие кнутом), предусматривалось взыскание пожилых денег. Для приказных людей дворцовых сел, имевших свои поместья и вотчины, вместо наказания кнутом Указ вводил на будущее взыскание за каждого беглого четырех наддаточных крестьян с семьями и имуществом и обязывал доставлять их вместе с беглыми их владельцу на собственных подводах. Таким образом, Указом 1661 года наметилась тенденция замены телесного наказания за прием беглых материальным взысканием пока лишь в отношении одной категории лиц — в данном случае дворцовых приказчиков, экономическое положение которых сближало их с помещиками. Последующие указы 60-х годов продолжили линию на повышение взысканий с приказчиков за прием беглых в интересах ограждения от ответственности самих крупных землевладельцев. Основное значение Указа 13 сентября 1661 г. сводилось, как мы видели, к регламентации ответственности и взысканий за прием беглых крестьян и холопов. Тем самым Указ регулировал правовые отношения в среде господствующего класса в области взаимных претензий отно сительно крепостных крестьян и холопов. Таким путем достигалось укрепление «крепостного устава». Однако нельзя упускать из виду, что усиление материальной и иной ответственности за прием беглых крестьян в законодательстве 60—90-х годов XVII в. было направлено и против крепостного крестьянства. Начиная с 60-х годов, правительство стремилось сделать прием и держание беглых делом опасным и невыгодным и тем самым лишало беглых крестьян убежища. Борьба с побегами стала проводиться в двух направлениях: с одной стороны при помощи наказания за совершение побега, с другой — рассматриваемыми выше мерами. Из всех санкций Указа от13 сентября 1661 г. составители Наказа 1683 года использовали санкции против приказчиков за прием беглых в период до даты Указа. Первая часть ст. 4 Наказа дословно включает текст о наказании кнутом приказчиков дворцовых и черносошных земель, посадских людей городов и ямских старост за прием беглых крестьян холопов после заповедных грамот 1658 года. Точно так же в первую половину ст. 5 Наказа дословно вошел текст Указа 1661 года о наказании кнутом приказчиков поместий и вотчин, самовольно принявших беглых в тот же период времени. Клаузула о наддаточных крестьянах была отклонена составителями Наказа, как уже отмененная Указом 3 января 1683 г. Отменяя Указы 13 сентября 1661 г. и 1 декабря 1682 г. в части наддаточных крестьян, январский Указ 1683 года исходил из того, что немалая часть беглых получает пристанище у попов, торговых и посадских людей, стрельцов и т. п. лиц, не имеющих поместий и вотчин, в силу чего к ним не может быть отнесен закон о наддаточных крестьянах. Указ 1683 года вместо наддаточных крестьян за прием беглых вводил денежный сбор «против Уложения вдвое, 20 рублей на год» за каждого беглого крестьянина. Руководствуясь соображением, «чтобы их в г. указ был всем равен», правительство распространило двадцатирублевые пени за держание беглых «на всех чинов людей» (ПСЗ, II, № 985). Ликвидация положения о наддаточных крестьянах и установление вместо этого равного для всех удвоенного размера пожилых денег означали расширение санкции зз прием беглых, распространение которой мыслилось и на не дворянско-боярские элементы общества. Вторую часть ст. 4 Наказа составляет Указ, принятый в момент утверждения Наказа. Эта часть статьи начинается со слов: «А с нынешнего 191 года великие государи указали и бояре приговорили...» Таким образом, ст. 4 Наказа сыщикам, состоящая из текста, заимствованного из Указа от 13 сентября 1661 г. и нового Указа 1683 года, посвящена определению мер взысканий за прием беглых крестьян и холопов в дворцовые и черносошные земли и в ямские слободы. Новым в сравнении с указами 60-х годов является то, что в ст. 4 наказание приказных людей за прием беглых в период после 1683 года определено в денежном выражении по Указу от 3 января 1683 г. в размере 20 руб. в год за каждого беглого крестьянина вместо предусмотренных Указом от 13 сентября 1661 г. наказания кнутом или взыскания четырех наддаточных крестьян у тех приказных людей, которые имели свои вотчины и поместья. Другой особенностью было то, что материальная ответственность на приказчиков и старост налагалась независимо от их имущественного достатка. Наконец, новшество следует видеть в норме, распространяющей ответственность за прием беглых на крестьян того села и деревни, где они проживали, что отсутствовало в указах 60-х годов. Статья 4 Наказа сыщикам отражала, таким образом, общую тенденцию законодательства второй половины XVII в. к повышению и расширению ответственности за прием беглых крестьян и холопов и явилась как следствие Указа от 3 января 1683 г. прямым ответом на челобитную дворян от 19 декабря 1682 г. Ст. 5, как отмечалось, повторяла в первой своей части текст из Указа от 13 сентября 1661 г. Во второй части этой статьи имеется приговор, принятый при утверждении Наказа. Источником нового приговора служил Указ от 3 января 1683 г., но косвенно в нем использован и Указ от 13 сентября 1661 г. Приговор оставлял в силе взимание 10 рублей в год за каждого беглого, принятого до 170 года (сентябрь 1661 года, дата указа), что было предусмотрено еще Уложением, но, в отличие от Уложения, квалифицировал этот штраф как пожилые деньги (см. Уложение, XI, Ю), а в отличие от Указа 13 сентября 1661 г., распространил его и на промежуток времени от заповедных грамот 1658 года до 13 сентября 1661 г. За прием же беглых в период после 170 года (сентябрь 1661 года) новый приговор устанавливал взимание по 20 рублей на год «за всякого человека с женою и с детьми.., а буде не женат по двадцати ж рублев». Такая редакция ст. 5 Наказа в гораздо более близкой форме отвечала челобитной московских дворян от 19 декабря 1682 г., просивших обратить внимание на держателей беглых холостых или одиноких крестьян, убежавших от своих семей, чем Указ от 8 января 1683 г., который ограничился в этом отношении общей декларацией о сборе 20 рублей «за всякого беглого человека и за крестьянина и за бобыля»; наконец, ст. 5 в отличие от Указа 3 января 1683 г. распространяла его санкцию на прошлое время, начиная с сентября 1661 года, тем самым отменяя взыскание наддаточных крестьян. Наказ сыщикам 1683 года, следовательно, наиболее радикально изменил положение о наддаточных крестьянах, распространив действие законодательной нормы на прошлое время. Однако наиболее интересная сторона нового приговора ст. 5 Наказа состояла в том, что он отменял наказание кнутом приказчиков поместий и вотчин, возложив всю ответственность за прием беглых на самих помещиков и вотчинников и на их крестьян. Удвоенный размер пожилых денег показывал, что они утратили прежний характер компенсации убытка, причиненного феодалу побегом крестьян, и обрели новый вид материальной санкции в отношении держателя беглого. Глубокий смысл переноса ответственности за прием беглых крестьян с приказчиков на самих вотчинников и помещиков состоял в том, что таким путем осуществлялся шаг в сторону уравнения ответственности перед законом всех разрядов феодального класса. Тем самым крупные вотчинники, бояре и думные чины лишались возможности, вытекавшей из Указа от 13 сентября 1661 г., укрываться за спинами самих приказчиков в случаях предъявления исков о беглых крестьянах. Ст. 6 следует рассматривать как принятую в момент составления Наказа. В ее основу положен Указ от 2 марта 1683 г. о посылке сыщиков для сыска беглых крестьян и холопов (ПСЗ, т. II, № 997). Если ст. 6 определяла для сыщика материальные взыскания в случаях нарушения им законов о сыске беглых крестьян, то в то же время эта статья брала сыщика* как лицо, облеченное государственными полномочиями, под защиту закона. Это последнее обстоятельство нашло отражение в другой норме этой же статьи, которая налагала взыскание штрафа за бесчестье с тех лиц, которые подадут ложное челобитье о неправых действиях сыщика. Ст. 7 следует также отнести к установлениям авторов Наказа. Она предоставляет рассрочку в уплате пожилых денег (по сто рублей на месяц) тем из числа держателей беглых, «на ком пожилых денег взять нечего». В случае неуплаты пожилых денег с рассрочкой виновный должен быть подвергнут «жестокому наказанию» кнутом. Такой нормы в прошлом законодательстве не встречается. Да и острой необходимости в ней не было. Теперь же, когда Указ от 3 января 1683 г. и Наказ от 2 марта 1683 г. увеличивали материальное взыскание за держание беглых и налагали его в обезличенно-денежной форме и в равной степени на всех держателей беглых независимо от их имущественного состояния, появление новой нормы было вполне оправдано. Но из нее следует, что принцип уравнения ответственности за держание беглых по Указу от 3. января 1683 г. не мог быть выдержан. Жизнь внесла свои поправки. Материальная ответственность становилась привилегией состоятельных слоев населения, прежде всего господствующего класса. А наказание кнутом — уделом беднейших слоев, главным образом, посадских людей и крестьян. До каких больших сумм могли доходить пожилые деньги, видно, например, из иска 1692 года боярина К. Ф. Нарышкина к князю А. Я. Хилкову в пожилых деньгах с 1672 по 1691 год в сумме 1573 рублей 10 алтын 2 деньги (ЦГИАЛ, ф. 1255, № 6, ч. II, лл. 30—30 об.). Да и сама норма ст. 7 Наказа о рассрочке платежей (100 руб. на месяц) показывает, что в практике нередко пожилые деньги исчислялись сотнями рублей. Ст. 8—9. Повторяют ту часть Указа от 13 сентября 1661 г., которая оговаривала условия приема в вотчины и поместья пришлых вольных людей. Розыск таких вольных людей поручался сыщикам. Повторяя в данном случае соответствующие нормы (ст. 20 гл. XI и ст.ст. 7, 8 и 11 гл. XX Уложения) Указ от 13 сентября 1661 г. давал их толкование применительно к условиям работы сыщиков. Если в отношении пришлых людей, которые окажутся вольными, не будет челобитчиков, то таких людей велено «расспрашивать накрепко» и чинить розыск о их социальном происхождении и положении. В случае установления юридической свободы пришлых людей Указ требовал оставить их на том месте, где застал их розыск — в службе, на посаде или в крестьянстве и юридически оформить их положение поручными записями. Таким образом, по смыслу Указа от 13 сентября 1661 г. в задачу сыщиков наряду с сыском беглых крестьян и холопов и возвращением их прежним владельцам входила легализация зависимого положения пришлых вольных людей, попавших в службу по прибору, в посад или в крестьянство, т. е. превращение юридически свободных людей в лиц, зависимых по закону. Ст. 12—14. Повторяют соответствующие нормы, Указа от 31 марта 1663 г. Этот Указ подтверждал санкции Указа от 13 сентября 1661 г. за прием беглых после заповедных грамот 1658 года, дополнив их лишь в отношении приказчиков: не только бить кнутом, но и посадить на год в тюрьму. Основную часть Указа 1663 года составляла регламентация вопросов о беглых крестьянах, отданных в даточные, и о прикреплении внуков по дедам. В вопросе о даточных Указ предписывал жен и детей беглых даточных отдавать по челобитьям их владельцев, возвращать владельцам и самих даточных, но при условии замены их в полках другими даточными из собственных крестьян того, кто принял беглых. Тем самым правительство удовлетворяло еще одно требование дворян, выдвинутое в коллективной челобитной 1660 года. По вопросу прикрепления внуков по дедам Указ 1663 года предусматривал ситуацию, когда беглые внуки по новому месту жительства записаны в переписных кни-г гах, в то время как у прежних феодалов, за кем их деды значатся в писцовых книгах, ни в писцовых, ни в переписных книгах ни они сами, ни отцы не записаны. Отсюда выводилась норма оставлять беглых у того, за кем они сами значатся в переписных книгах. Крепость дедов в таком случае не имела для них юридической силы. Если же беглые внуки оставались не записанными в книгах, то их следовало по дедам отдавать тому, за кем их деды значатся в писцовых книгах. В этой норме сказалась тенденция законодательства к ограничению в отдельных случаях крепости по старине и потомственной крепости. Личная крепость получила предпочтение перед крепостью потомственной и старинной. Следующая норма Указа от 31 марта 1663 г. предписывала возврат («по неволе») держателям беглых из тюрем на поруки тех крестьян и холопов, за которыми истцы «не присылают многое время». Держатели беглых обязаны были содержать беглых до появления истцов. Появление истцов, хотя бы с опозданием, не препятствовало реализации их права на беглых крестьян. Такое правило Указа может быть трактовано как новая своеобразная санкция в отношении держателей беглых. Наконец, заключительная норма Указа от 31 марта 1663 г. предписывала дворцовых крестьян, женившихся на беглых крестьянских вдовах, отдавать вместе с женами владельцам беглых вдов. В этой части Указ 1663 года повторял норму Уложения 1649 г. (XI, 15). Если же дворцовый крестьянин женится на «беглой девке», то согласно Указу беглая с мужем остается на месте, но за нее взимается вывод. В данном случае, наоборот, имело место отступление от Уложения (XI, 12). Указ определял крестьянскую крепость по тяглой принадлежности (вдова была наследницей тягла своего мужа). В то же время нельзя не видеть, что данный закон шел навстречу интересам государевых дворцовых земель и ущемлял интересы частного землевладения. Признавая единственной мерой взыскания за держание беглых зажилые деньги в двойном размере, составители Наказа, естественно, отвергли санкцию в отношении приказчиков (заключение в тюрьму), установленную Указом 31 марта 1663 г. Ст. 15. Передает Указ 7175 (1666/67 г.) о розыске беглых крестьян, поселившихся на пустых землях. Ст. 16. Повторяет Указ от 18 сентября 1663 г. Ввиду военного времени Указ воспрещал отсрочки явок служилых людей в полки по причине сыска беглых крестьян и холопов. Сыск, как постоянную функцию, Указ закреплял за сыщиками, которые действовали в это время во многих городах страны. Дворянам, находившимся у сыщиков «на правеже» по взысканию зажилых денег и украденного беглыми имущества (сносные животы), но обязанным явкой на государеву службу, Указ предписывал в исках давать отсрочки за поруками. На поруки же было велено отдавать беглых крестьян и холопов, сидящих в городах и у сыщиков по тюрьмам в том случае, если «указу им учинить вскоре не мочно». При отсутствии поручательства следовало возвращать беглых под расписку тем, у кого они жили в бегах, «чтоб с тюремной нужи не померли». Наказ обязывал это делать «поневоле, по-прежнему его в г. указу», т. е. по Указу от 31 марта 1663 г., соответствующая норма которого получила в новом Указе более широкое толкование. Ст. 17—30. Написаны на основе Указа от 10 мая 1665 г. Этот Указ, как и ряд других указов 60-х годов XVII в., посвящен исключительно вопросам сыска и возврата беглых крестьян и холопов. Он включает в себя значительное число детально разработанных норм и казусов, явившихся итогом многолетней практики сыщиков. Используя Указ от 10 мая, составители Наказа подвергли его некоторым изменениям, отбросив то, что повторяло нормы Указа от 31 марта 1663 г. (см. ст.ст. 11 и 14). Исключены также клаузулы о наказании за своз беглых крестьян и холопов и о взыскании наддаточных крестьян. Все остальное использовано в Наказе — в одних случаях с добавлениями, в других — с редакционной правкой. Ст. 17 полностью воспроизводит текст Указа о взимании по Уложенью проестей и волокит в пользу челобитчиков с тех держателей беглых, которые не поставят их в срок под расписку. Ст. 18 в значительно большей степени, чем Указ 1665 года, заострена против составителей подложных отпускных. Если Указ имел в виду составление подложных отпускных самими беглыми крестьянами и при этом не определял санкции за подлог, а лишь назначал розыск, то ст. 18 Наказа прежде всего вводила санкцию за подложные отпускные — наказание кнутом, предусматривая одновременно на основе практики сыска возможность составления подложных отпускных самими держателями беглых. Ст. 19, санкционирующая взимание пожилых денег с наследников (вдов, детей и братьев), проживавших совместно с умершим помещиком или вотчинником, повторяла ту же норму Указа 1665 года. Для иллюстрации использования Наказа сыщикам на практике интересно дело об иске К. Ф. Нарышкина к стольнику А. Я. Хилкову в пожилых деньгах за беглых крестьян с 1671/72 гг. по январь 1691 года в сумме 1573 рублей 10 алтын 2 деньги, по 20 рублей за каждого крестьянина в год. Требование пожилых денег в удвоенном в сравнении с Уложением размере и для периода до Указа от 3 января 1681 г., впервые определившего именно такой размер пожилых денег, показывает, что Нарышкин использовал норму ст. 5 Наказа сыщикам от 2 марта 1683 г. А. Я. Хилков женился на вдове князя И. М. Голицина, в вотчине которого в Пошехонском уезде жили беглые крестьяне К. Ф. Нарышкина. Хилков, получивший вотчину в приданое, опротестовал иск Нарышкина, ссылаясь на указ из Поместного приказа, по которому за таких беглых крестьян с новых владельцев вотчин пожилых денег «править не велено». Нет сомнения, что Хилков имел в виду норму, которая вошла в состав Указа от 13 сентября 1661 г., а затем получила отражение в ст. 11 Наказа сыщикам 1683 года. Указ от 14 апреля 1692 г. отклонил доводы Хилкова на том основании, что пошехонская вотчина ему досталась в приданое, «а не по посторонней какой иной даче». Этим самым Указ подводил дело Хилкова под норму, составившую содержание ст. 19 Наказа сыщикам 1683 года и первоначально представленную в Указе от 10 мая 1665 г. Согласно данной статье, вдова И. Галицина была юридически ответственным лицом, и потому спор о пожилых деньгах был решен в пользу К. Ф. Нарышкина (ЦГИАЛ, ф. 1250, № 6, ч. II, л.л. 30—31). Ст. 20 перекликается со ст. 24, полностью совпадающей с Указом 1665 года. Обе они говорили о поголовном сборе сыщиками «сказок о беглых» за подписями помещиков и приказчиков. Ст. 21 предусматривала возможность подачи «лживых сказок» о беглых, определяя за это санкцию по Уложению как «за лживые обыски». В статье в текст источника вставлено указание на переписные книги 1678 года. Ст. 22 и 24 формулировали в общей форме требование сыска и возврата крестьян челобитчикам по крепостям, по писцовым и переписным книгам и по Уложению. К переписным книгам по этим статьям следует относить и книги 1678 года. Ст. 23 касается процедуры взыскания проестей и волокиты (см. ст. 27). Ст. 25 и 26 касаются возврата землевладельцам беглых крестьянских дочерей и вдов. Уложение (XI, 18) узаконяло возврат крестьянской дочери с мужем, если она была выдана замуж ее беглыми родителями. В Уложении не уточнено ни время побега родителей крестьянки, ни время выдачи ее замуж в период побега. Статья 25, повторяя Указ от 10 мая 1665 г., давала вариант к этой общей норме Уложения. В ней рассмотрен случай, когда побег крестьянской семьи произошел в период до Уложения, а дочь выдана замуж после Уложения. В отличие от Уложения, статья предписывала крестьянскую дочь не возвращать ее первоначальному владельцу, а брать за нее вывод по Уложению. Статья 26 уточняла ст. 15 гл. XI Уложения в части прав владельца беглой крестьянской вдовы, вышедшей замуж в бегах, на ее второго мужа. Если вдова бежала и вышла замуж до Уложения, то она и ее муж подлежали возврату ее прежнему помещику, но без имущества мужа. Ст. 27 отменяла сбор проестей и волокиты в том случае, если крестьяне и холопы бежали до Уложения, а о проестях и волокитах владельцы беглых не били челом. Ст. 28—29 посвящены важному вопросу в развитии крепостного права. В ст. 28 речь идет о юридической силе лишь тех крепостных актов, которые записаны в приказах. Повторив эту норму Указа 1665 года, составители Наказа дополняли ее новым решением («А ныне великие государи указали и бояре приговорили...»), по которому предъявленные старые крепостные акты, не записанные в приказах, если они не будут оспорены актами, записанными в приказах, должны служить основанием возврата беглых прежним владельцам. Значение старинных крепостей и крепости по старине подчеркивает ст. 29. Только при отсутствии старинных крепостей статья предписывала отдавать беглых крестьян и холопов по писцовым и переписным книгам и по Уложе нию. Смысл этих норм состоял в том, что они подчеркнули возросшее значение крепостного акта. Законодательство второй половины XVII в. не отвергало старины как основания крепостной зависимости, но признавало старину фиксированную и официально зарегистрированную. При отсутствии акта, доказывающего владение крестьянином по старине, причем акта, официально зарегистрированного, предпочтение отдавалось новому крепостному акту и прежде всего записи в писцовых и переписных книгах. Вопрос о старине переносился из области обычного права и фактических отношений в область крепостного акта, т. е. в область чисто юридическую. При таких обстоятельствах формула «чья крепость старее, та правее» обретала формально-юридическое основание и получила наиболее точное выражение. Ст. 30 в отличие от статей, дословно повторявших текст Указа 1665 г., дает несколько иную его редакцию, однако с полным сохранением его смысла. Статья требовала возврата беглых крестьян, принятых во дворцовые села, после предварительной сверки с писцовыми и переписными книгами, которые будут присланы волостным приказчиком из Приказа Большого дворца. Ст. 31—52. Написаны на основе Указа от 1 марта 1667 г. В Указе 1667 года повторены нормы, сформулированные ранее в наказах 1658 и 1661 года сыщику Д. И. Плещееву и в грамоте 1664 года новгородскому воеводе И. Репину. Этот факт интересен для уяснения истории указного творчества XVII в. Не только наказы и грамоты возникали на основе указов, но и в указах обретало форму общего закона то, что до этого исходило от правительства в виде грамот и наказов отдельным лицам и по определенному поводу. Существенно важным, однако, для понимания роли Указа от 1 марта 1667 г. являются не эти формальные моменты, а его появление в обстановке подъема крестьянского движения накануне восстания С. Разина. По новому звучали в этих условиях карательные нормы Указа, направленные против крестьян, ограбивших своих господ или убивших их и скрывшихся бегством. Болес того, в обстановке похода С. Разина на Волгу и Каспий в Поместном приказе летом 1667 года была составлена специальная записная книга указов, в которую вошли важ нейшие законодательные материалы 50—60-х годов о сыске беглых крестьян и холопов. Правительство Алексея Михайловича предприняло попытку использовать законодательный пресс для подавления восстания С. Разина, усилив сыск беглых крестьян и репрессии против них к концу 60-х годов XVII в. Указ от 1 марта 1667 г. служил таким образом наставлением для сыска беглых крестьян и холопов. С другой стороны, он являлся не чем иным, как обобщением и юридическим закреплением опыта сыщиков. Указ начинается с новой нормы. В нем предписано приказчиков поместий и вотчин, принявших беглых крестьян без ведома своих хозяев, самих отдавать в крестьяне. Эта санкция, как и санкция Указа от 31 марта 1663 г. о заключении в подобном случае приказчиков в тюрьму на год, была отклонена составителями Наказа. В Наказе представлена санкция материального характера, возобладавшая в законодательстве к 80-м годам XVII в. Новым в Указе 1667 года было и предписание давать челобитчикам (истцам) выписи о беглых с отдаточных книг, заверенные подписями сыщиков. Это положение повторено в конце ст. 30 Наказа. Тем самым сыщики и руководимые ими сыскные приказы были призваны создавать дополнительные юридические (документальные) основания закрепления крестьян за их владельцами. Ст. 31 требовала решать спор о беглых крестьянах и холопах, женившихся в бегах «на дворцовых и на тяглых вдовах», по Уложению (XIX, 37). Ст. 32 устанавливала процедуру оповещания на ярмарках о сыске беглых через бирючей. Та же статья предписывала приведенных к сыщику беглых крестьян и холопов «роспрашивать накрепко», но допущенная Указом 1667 года пытка беглых при допросе составителями Наказа была отставлена. Ст. 33 предписывала посылать официальных лиц за беглыми крестьянами, если местопребывание их установлено при допросе других беглых крестьян. При составлении ст. 33 были отклонены имевшиеся в Указе 1667 года постановления как о пытке беглых при допросе, так и об очной ставке беглых с лицами, донесшими на них во время допроса. Все эти изменения норм следствия о беглых говорят о том, что сыщики по Наказу 1688 года, в отличие от сыщиков 60-х годов, в определении принадлежности беглых крестьян опирались, главным образом, на крепостные акты, а не на материалы их собственного розыска. В этом сказалась возросшая роль крепостного акта к концу XVII столетия. Другое отступление статьи от Указа 1667 года состояло в отказе от наказания кнутом за побег каждого пятого беглого крестьянина, однако это не означало отказа от наказания за побег вообще. О нем говорится в ст. 33 и 34, но без какого-либо определения вида и формы наказания. Этим самым правительство развязывало руки сыщикам, но вместе с тем обязывало их наказывать за побеги не выборочно, а каждого беглеца. ^ Ст. 34—39 предусматривали четыре варианта процедуры возврата частновладельческих беглых крестьян и холопов. Ст. 40—42 предусматривали наказание за убийство феодалов, членов их семей, прислуги, поджог имения, грабеж имущества и, наконец, перемену в бегах собственных имен и имен своих отцов с целью исключить возможность поимки и возвращения на прежние места. Поскольку охрана жизни феодалов и неприкосновенность феодальной собственности были основной функцией феодального права, получившей значительное развитие в Уложении и в период после него, Наказ сыщикам сохранял квалификацию убийства и поджога поместий крестьянами при побеге, как татебного и разбойного дела, и подводил его под преступления, предусмотренные ст. XXI Уложения. Соответственно определялась санкция — смертная казнь через повешение. Как обязательный элемент следствия по делу об убийстве и поджоге узаконялась пытка: «и тех воров распрашивати и по роспросу пытать». Пытка предусмотрена в Наказе и в расследовании дел о перемене имен в бегах, с тем лишь отличием от дел об убийстве и поджоге, что она не была обязательным элементом следствия. К ней прибегали в тех случаях, когда недоставало доказательств принадлежности беглых крестьян. Практически, конечно, выбор средств дознания за- рисел от усмотрения самих сыщиков и воевод. Ст. 43 44 непосредственно примыкают к ст. 32, предписывая сыщикам, в случае отказа владельцев или приказчиков вотчин и поместий «поставить» беглых крестьян для допроса, подвергнуть последних насильственному приводу. Ст. 45 выделяет вопрос о сыске и возврате беглых крестьян и бобылей из «верховых» городов (верховьев Волги). Ст. 46 говорит о юридических основаниях прав на крестьян. В ней предусмотрена ситуация, при которой сталкиваются два вида документов на спорных крестьян — выписи из писцовых и переписных книг тех поместий и вотчин, в которых спорные крестьяне не проживали ранее, и какие-либо крепости (акты «отдачи» из приказов или поступные записи о передаче этих крестьян вместо беглых), предъявленные новыми их владельцами, у которых, по условиям ситуации, предусмотренной в статье, в писцо*. вых и переписных книгах крестьяне не значатся. Закон в таком случае отдавал предпочтение второму ряду документов, закрепляя по ним спорных крестьян за их новыми владельцами. В ст. 46 речь идет не о беглых крестьянах. В ней зафиксирована одна из общих корм крепостного права. На сыщиков, таким образом, возлагалась функция охраны и проведения в жизнь общих норм крепостного права. Статья признавала законную силу полюбовных сделок между помещиками , и вотчинниками о крестьянах, зафиксированных в поступных записях и иных крепостных актах (см. стр. 269 и след.). Правый десяток — пошлина с оправданной по суду стороны. Ст. 47 предписывает жен и детей беглых крестьян и холопов, попавших «на государеву службу», отдавать челобитчикам на поруки до возвращения их мужей и отцов со службы и только после того оформлять возврат беглых челобитчикам по крепостям. Ст. 48 повторяет норму ст. 39 (см.). Ст. 49 предписывала взыскивать с вотчинников и помещиков затраты на содержание их беглых крестьян в тюрьме до тех пор, пока они не возвращены челобитчикам. Ст. 50 затрагивала вопросы сыска беглых на посаде. Беглые дворцовые крестьяне, поселившиеся в городах, если не поступало челобитных о их сыске, должны были оставаться на посаде до «государева указу». Такая норма с очевидностью отражает тенденцию законодательства второй половины XVII в. усилить тяглую посадскую общину за счет пришлых крестьян. Эта тенденция получила наиболее полное выражение в указах 70—80-х годов XVII в. (см. стр. 297 и след.) Ст. 51 содержит важную норму — непризнание силы «несудимых» грамот в судебных делах о беглых крестьянах и холопах. Смысл этой нормы, направленной на охрану интересов дворянства, очевиден — законодательство становилось на путь нераспространения иммунитетных несудимых прав, обычно предоставляемых крупному церковному и светскому землевладению, на дела о беглых крестьянах и холопах. Это имело важное значение и в борьбе посадов с феодалами за крестьян, поселившихся в городах после Уложения 1649 г. Право самостоятельного вотчинного суда, жалуемое царем крупным землевладельцам, не распространялось обычно на татиные и разбойные дела («опричь татиных и разбойных дел»). Новая норма Указа от 1 марта 1667 г., повторенная в Наказе, вводила такое же ограничение в отношении дел о беглых крестьянах и тем самым шла навстречу требованию челобитных дворян об уравнении юридической природы и политического значения дел о беглых с татиными и разбойными делами. Такое подведение названных дел как бы под одну норму кодекса феодального права, несомненно, имело своим основанием определенную близость природы самих явлений: побеги крестьян нередко сопровождались нанесением ущерба господскому имуществу и убийством самих господ. А воровские и разбойные элементы находили в лице беглых крестьян свою питательную среду и несомненный резерв. Роль сыщиков беглых на практике теснейшим образом переплеталась с расследованием татебных и разбойных дел. В 1665 году, например, сыщику Д. И. Плещееву было поручено произвести розыск про «бой, грабеж и насильство», учиненные крестьянами Толоконцовской волости над братией Макарьевского монастыря (Действия Нижегородской Губернской Ученой Архивной Комиссии, т. VI, 1905). Установка правительства на превращение сыщиков одновременно в агентов правительства по расследованию татебных и разбойных дел нашла отражение в выработанных в Разбойном приказе в 1669 году Новоуказных статьях о татебных, разбойных и убийственных делах (см. стр. 396). Сближение крестьянских дел с татиными и разбойными делами безусловно усиливало власть агентов правительства — сыщиков и воевод — на местах и позволяло оперативнее использовать государственный аппарат для борьбы с движением народа. Сказанное дает полное основание утверждать, что новые агенты крепостнического государства — сыщики — играли определенную роль в подавлении крестьянской войны под предводительством С. Разина. Ст. 52 возлагала на сыщиков следствие о беглых солдатах. Приемы и задачи такого следствия указаны те же, что и в отношении беглых крестьян. Наказ сыщикам 1683 года выступает перед нами преимущественно как свод законов предшествующего времени. Такое значение Наказа тем более возрастает, если учесть, что он включает в себя важнейшие законодательные акты 1658—1683 гг., определившие основное содержание процесса развития крепостного права в период после Уложения и до 1683 года. Подчеркивая кодификационное значение Наказа, нельзя забывать, что он дополнил и развил ряд прежних законодательных норм по крестьянскому вопросу. Это выражалось главным образом в расширении возможностей возврата сыщиками беглых крестьян и холопов их прежним владельцам и усилении материальной ответственности за прием беглых с частичной заменой ею наказания кнутом (в отношении приказчиков и выборных лиц, обладавших необходимым имущественным достатком). В целом Наказ сыщикам 1683 года выступает перед нами как обширный кодекс правовых норм по сыску беглых крестьян и холопов и урегулированию при этом взаимных претензий феодалов, выработанный в итоге многолетней практики сыщиков, деятельности приказов и законодательного производства. Значение Наказа в этом плане становится особенно очевидным, если принять во внимание, что ни в одной акции русского феодального государства не раскрывается с такой полнотой его крепостнический характер, как именно в сыске бежавших от крепостной неволи крестьян и холопов. УКАЗ ОТ 8 ФЕВРАЛЯ 1683 Г. Уложение 1649 г., отменяя «урочные годы» сыска беглых крестьян и холопов и тем самым устанавливая принцип бессрочного сыска, придавало новой законодательной норме общее значение для всех крестьян, бежавших от своих владельцев после писцовых книг 1626 года или переписных книг 1646—1647 гг. Действительность второй половины XVII в. внесла в эти нормы существенные поправки, показав необходимость законодательного изменения исходного срока сыска беглых в городах (см. стр. 298), на окраинах государства и т. п. Установление новых сроков сыска беглых крестьян не означало даже частичного отступления от принципа отмены урочных лет. Безусловно, правильнее в подобных случаях говорить об установлении нового исходного срока сыска, по сравнению с тем, который предусматривался Уложением (писцовые книги 20-х годов и переписные книги 40-х годов XVII в.). Под давлением определенных государственных интересов и запросов отдельных групп господствующего класса в новой политической обстановке второй половины XVII в. этот срок подвергался неоднократным изменениям. Первоначально новый срок сыска был установлен в отношении бежавших в украинные города и в города по Белгородской укрепленной черте, строительство которой заканчивалось в первой половине 50-х годов. Такой шаг правительства был продиктован необходимостью заселения городов-крепостей и комплектования гарнизонов пограничной черты. На этом пути пришлось несколько потеснить интересы дворян, требовавших от правительства сыска бежавших в города по черте крестьян и холопов. В ответ на челобитную дворян правительство приняло 5 марта 1653 г. Указ, который подтверждал основные принципы сыска и прикрепления крестьян, содержавшиеся в Уложении 1649 г., но вводил при этом одно от ступление от него — новый исходный срок сыска бежавших в украинные города и по черте, а именно— 1649 год. Другой Указ (от 20 марта 1656 г.), принятый в обстановке Русско-Польской войны, отодвигал начальный срок сыска в украинных городах и по черте до 1653 года. Использование Указа 1656 года сыщиками беглых крестьян в конце 50-х и в 60-е годы показало, что феодалам было возвращено подавляющее число бежавших в украинные города и на черту, так как наиболее массовый характер побеги крестьян приняли с 1654 года и лишь незначительное меньшинство из них, попавших на черту в период до 1653 года, было оставлено на месте (А. А. Новосельский, Отдаточные книги беглых, стр. 14—15). Таким образом, Указ 1656 года в значительно большей мере отвечал интересам феодалов, чем запросам государства по укреплению охраны границ. Правительство придерживалось этого Указа значительное время вплоть до начала 1683 года, когда он был заменен новым Указом от 8 февраля 1683 г. В условиях подготовки к войне с Турцией в 1675 году был проведен разбор служилых людей Белгородского полка. В разборные книги 1675 года попали и беглые крестьяне. В ответ на челобитную обеспокоенных этим помещиков и вотчинников центральных уездов правительство издало 2 июля 1676 г. Указ, подтвердивший действие Указа 1656 года. Сыску, таким образом, подлежали и крестьяне, записанные в разборные книги 1675 года. Следующее подтверждение Указа 1656 года связано с челобитной московских служилых людей и городовых чинов 1682 года. Придерживаться Указа 1656 года даже в ущерб охране южных границ вынуждали правительство не столько челобитные феодалов, хотя и они имели известное значение, сколько реальные формы самого крестьянского движения. Побеги крестьян на юг, включая область Дона начиная с 70-х годов, приняли массовый и в известной мере организованный характер. В таких условиях сыск беглых был непрерывным и интенсивным, принимая в отдельные периоды характер мероприятий большого государственного значения (Л. В. Черепнин, Классовая борьба в 1682 г. на юге Московского государства, «Исторические записки», № 4, стр. 63—72). Тем не менее в обстановке ослабления гарнизонов по черте в результате войн и сыска беглых правительство приняло новый Указ 8 февраля 1683 г. Значение Указа 1683 года будет яснее, если его сопоставить с Указом 1656 года. Различна прежде всего территория, на которую распространялось действие того и другого Указа. Указ 1656 года имел в виду украинные города и города по Белгородской черте, строительство которой к началу 50-х годов было уже завершено. Под украинными городами, как показывает практика применения Указа, подразумевался весь комплекс городов, расположенных на юг от первой тульско-рязанской засечной черты. В делах Разряда по Указу 1656 года встречаются украинные города — Орел, Волхов, Одоев, Деди- лов, Пронск и другие, которых нет в числе городов Белгородского и Севского полков. В Указе от 8 февраля 1683 г. украинные города не упомянуты. В нем говорится о городах «Севского и Белгородского полка, которые в черте и по черте и за чертою». Если проследить расположение этих городов на карте, то легко заметить, что они неширокой полосой с севера и юга примыкали к пограничной черте. Белгородский и Севский полки, как своеобразные пограничные военные округа, были созданы в 60-х годах XVII в. Города Севского полка примыкали к Белгородским городам с запада. Их целью была защита границы со стороны Польши и Крыма. Сюда принадлежали Севск, Пу- тивль, Новгород-Северский и др., в том числе некоторые из заоцких и украинных городов — Лихвин, Белев и др. Гораздо существеннее другое различие между Указами 1656 и 1683 годов. По формуле первого из них имелись в виду все беглые крестьяне, пришедшие на черту и в украинные города до и после 1653 года, независимо от рода занятий и положения в новом месте жительства. На том отрезке времени (до 1653 года) стоял вопрос о заселении новых городов по черте. По Указу от 8 февраля 1683 г., крестьяне, бежавшие в города Белгородского и Севского полков, делились на четыре категории. В отношении каждой из этих категорий Указ устанавливал свою санкцию сыска. Указ 1683 года брал под защиту служилых людей, прошедших войну с Турцией 1677—1681 гг. Другим мотивом отказа феодалам в их правах на беглых крестьян, записанных в разборные книги 1675 года, была ссылка на неподачу челобитных о беглых «многие годы». В данном * случае Указ отказывал тем, кто не успел или не смог воспользоваться Указами 1656 и 1676 годов. Что касается состоявшихся уже с 1653 года отдач беглых с черты их прежним владельцам на основании ранее действовавших законодательных положений (Указов 1656 и 1676 годов), то важно подчеркнуть, что Указ 1683 года оставлял в силе все прежние решения о крестьянах, в том числе и о тех, которые записаны были в служилые люди до разбора и в разбор 1675 года. В отношении беглых крестьян и холопов, попавших на территории Белгородского и Севского полков в положение посадских тяглых людей, Указ 1683 года оставлял в силе норму Указа 1656 года — сыск и возврат прежним владельцам тех из них, которые бежали на черту после 1653 года. Наконец, Указ 1683 года восстанавливал правило Уложения относительно сыска и возврата прежним владельцам беглых крестьян, которые осели в городах Белгородского и Севского полков за помещиками и вотчинниками в качестве крестьян, бобылей и холопов. Значение этой последней нормы Указа 1683 года выясняется в свете процесса проникновения в южные районы и распространения там крепостнического землевладения. К моменту принятия Указа 1683 года среднее и крупное частное землевладение получило на территории уездов «в черте» и по «черте» (гг. Донков, Елецк, Курск, Мценск, Воронеж, Козлов и др.) заметное распространение, что усиливало приток сюда беглых крестьян центра и увеличивало возможности устройства их на новых местах в качестве крестьян и холопов. Отступив от Указа 1656 года и значительно приблизив срок сыска беглых крестьян из числа служилых людей, но при этом далеко не всех, а лишь тех, которые зарегистрированы до разбора и в разбор 1675 года, и лишь спустя восемь лет, в течение которых никаких ограничений сыска записанных в разбор 1675 года не б*яло, правительство суровыми санкциями, предусмотренными Указом 1683 года, за прием беглых воеводами и помещиками в будущем имело в виду успокоить средних и мелких вотчинников и помещиков центра, неустанно добивавшихся расширения прав сыска беглых по черте. Не чем иным, как компенсацией за ограничение прав сыска беглых из числа служилых людей был возврат Указа 1683 года к норме Уложения в отношении сыска бежавших на черту и осевших там в крестьянах до 1653 года, которые ранее были под защитой Закона 1656 года. В таком своем виде Указ от 8 февраля 1683 г. в значительно большей мере отвечал чаяниям и запросам дворян центральных уездов, чем удовлетворял государственные нужды в правовом обеспечении неприкосновенности охраны границ. Указ явился прямым ответом на возросшие к началу 80-х годов побеги крестьян на юг и, в частности, на Дон, знаменуя дальнейшее развитие крепостного права в интересах феодалов. В ходе обширной практики использования Указа 1683 года определилось дальнейшее расширение некоторых его норм — распространение служебного иммунитета записанных в службу по 1675 год включительно на их потомство (на детей, братьев, внуков). Эти новшества получили закрепление частично в Статьях сыщикам 1692 года, а в наиболее полном виде — в Наказе сыщикам 4 мая 1692 г. В 1692 году было положено начало одному из наиболее массовых сысков беглых крестьян и холопов. Сыщики были посланы почти во все города. Им были даны специально для того выработанные Статьи, Наказ 4 мая 1692 г. из Разряда и Наказ 2 марта 1683 г. из Поместного приказа (см. стр. 185). Статьи сыщикам 1692 года (за исключением ст. 1) содержали для справок случаи решения дел по искам «в крестьянстве к служилым людям» в городах по черте. Содержание первой статьи составил Указ от 8 февраля 1683 г. Наказ сыщикам 4 мая 1692 г. состоял из 7 статей. Первая статья содержала указания, касавшиеся приступа к сыску и организации его (см. ст. 32 Наказа 1683 г., стр. 193). В первом пункте первой статьи Наказа 1692 года речь шла о беглых крестьянах, не попавших в разряд служилых людей городов Белгородского полка, а осевших там тке в поместьях, вотчинах и дворцовых владениях. Собственно служилых людей касался второй пункт первой статьи. В нем говорилось, что если жильцы городов Белгородского полка пришли туда и были записаны в службу после разбора 1675 года, то об этом им следует подавать «сказки». Наказ содержал, следовательно, программу поголовной проверки служилых людей пограничных городов. Ст. 2 Наказа сыщикам 1692 года ; включала Указ от 8 февраля 1683 г. Ст. 3 предусматривала положение, когда «всяких чинов люди» городов Севского и Белгородского полков будут бить челом о том, что их деды и отцы были в полковой и городовой службах, а они, осиротев в раннем возрасте или в результате бедности, покинули свои поместья, бродили «меж двор» и попали в крестьяне и бобыли к помещикам, были записаны за ними в книгах 1678 года и в службу не попали. В таком случае, предписывала ст. 3 Наказа, «следует давать им суд в крестьянстве», и если по суду и по розыску будет установлено, что их деды и отцы были записаны в городовую службу до разбора и в разбор 1675 года, то таких лиц от крестьянства освобождать и записывать в службы по дедам и отцам. Статья 3, таким образом, имела в виду не беглых крестьян, а выходцев из среды приборных людей, которые, по тем или иным причинам порвав с нею, попали в ряды частновладельческих крестьян. Их предки, состоявшие в службе до разбора и в разбор 1675 года, могли быть беглыми крестьянами, но могли и не быть ими. Отсюда ясно, что предметом забот ст. 3 Наказа 1692 года была охрана целостности рядов корпорации служилых людей по прибору. Существенное значение имела ст. 5 Наказа сыщикам 1692 года. Она отменяла все ранее осуществленные на основании Указа от 20 марта 1656 г. отдачи помещикам и вотчинникам в крестьянство служилых и жилецких людей Белгородского полка, если эти возвращенные лица сами или их деды и отцы были записаны в службу до разбора или в разбор 1675 года. Под норму ст. 5 Наказа 1692 года попадали и те беглые крестьяне, которые были записаны в разбор 1675 года, но переданы владельцам в промежуток времени между этим разбором и принятием Указа от 8 февраля 1683 г. В целом же ст. 5 отменяла относительно служилых людей весьма существенную для феодалов норму Указа 1683 года, согласно которой оставались в силе все ранее осуществленные отдачи беглых людей с 1653 года. Последние две статьи Наказа 1692 года (ст. 6 и 7) касались сыска в городах Белгородского полка беглых ко- марицких солдат и членов их семей. Таким образом, Наказ сыщикам 4 мая 1692 г. заметно изменял и дополнял Указ от 8 февраля 1683 г. Однако в отношении сыска крестьян, не записанных в службу по 1675 год включительно и не имевших служилых предков, нормы Указа 1683 года оставались в силе в 90-е годы XVII в. (вследствие чего Указ 1683 года и был включен в Наказ 1692 года). Наказ сыщикам 1692 года из числа законодательных актов второй половины XVII в. влек за собой ущемление интересов дворянства. Но этого не следует преувеличивать. Попытка консолидации служилых людей разбора почти двадцатилетней давности после войны с Турцией 1677— 1681 гг. и крымских походов 1687 и 1689 годов при полной поддержке со стороны правительства в деле сыска крестьян, бежавших после 1675 года, не слишком пугала дворянство. Его вполне устраивало то обстоятельство, что, подтверждая в 1692 году срок сыска беглых в городах Белгородского полка с 1675 года, правительство тем самым не обнаруживало желания переносить этот срок по опыту прошлых лет на более близкое время и, следовательно, укреплять в дальнейшем безопасность границ государства силами беглых крестьян и холопов. Сыск беглых крестьян в городах Белгородского полка оставался и в этот период важнейшей задачей внутренней политики правительства. Нормы Указа от 8 февраля 1683 г. были распространены на дворцовые волости городов Белгородского полка и Низовых городов по Волге. УКАЗ ОТ 23 МАРТА 1698 Г. Указ отредактирован, как дополнение к основному кодексу сыска беглых крестьян,, именно к Наказу сыщикам 2 марта 1683 г. (см. стр. 183). Позднейшие списки этого Наказа непременно содержат дополнительные статьи из Указа 1698 года. В Указе сказано: «да им же, сыщикам, в наказы написать в пополнку». Эта «пополнка» начинается с подтверждения отмены положения о наддаточных крестьянах, вторично введенного Указом 1 декабря 1682 г. (ПСЗ, II, № 972) и отмененного Указом 3 января 1683 г. («по прежнему указу 191 году наддаточных крестьян не имать»), и повторяет норму ст. 5 Наказа сыщикам 1683 года о взимании пожилых денег. Далее Указ 1698 года действительно дополнял Наказ 1683 года или точнее отступал от него, ибо вторая часть ст. 5 отменяла наказание кнутом приказчиков вотчин и поместий за прием беглых крестьян, заменив это наказание взысканием пожилых денег с самих вотчинников и помещиков. Указ восстановил наказание кнутом приказчиков дворцовых волостей, патриарших, митропольчьих, архиепископских, епископских, монастырских вотчин и вотчин бояр, окольничих, думных и ближних чинов в случае, если приказчики сами, без ведома господ своих, принимали беглых крестьян и холопов. Если же беглые приняты ими «по письму помещиков своих и вотчинников»,-то сыщики путем допроса приказчиков должны установить, «которые чьи люди о том такие письма к ним писали», и отослать эти письма в Поместный приказ. В случае непосредственной вины думных чинов в приеме и укрывательстве беглых крестьян Указ 1698 года ограничивал санкцию в отношении их докладом государю, на усмотрение которого дело переходило из приказа. Ситуация заметно изменилась. Указ от 13 сентября 1661 г. не определял отдельной санкции для какой-либо группы господствующего класса за то же самое нарушение крепостного Устава, но за формально-юридическим равенством всех феодалов перед законом скрывалось фактическое привилегированное положение крупных землевладельцев, в вотчинах которых делами ведали обычно доверенные лица и приказчики, а закон как раз перелагал на приказчиков значительную долю ответственности за прием беглых крестьян, оставляя в стороне самих землевладельцев (см. стр. 227 и след.) В другом положении по Указу 1661 года оказались мелкие землевладельцы, в поместьях и вотчинах которых приказчики встречались далеко не часто. Наказ сыщикам 1683 года пошел дальше, переложив всю вину за прием беглых крестьян на самих феодалов, независимо от виновности приказчиков, установив единую санкцию — пожилые деньги в двойном размере. Указ 1698 года отступил от этого правила и выделил группу крупных феодалов, входивших в правительство либо близких к царю. Сюда относились думные чины (бояре, окольничие, думные дворяне) и ближние люди. Выделение этой весьма немногочисленной и узкой группы из общей массы феодалов подчеркивало равенство этих последних перед законом, независимо от их положения и размера владений. А выделение придворной клики и думных чинов всего вероятнее было делом рук правительства Л. К. Нарышкина, стоявшего у власти в юные годы Петра до 1699 года. Не случайно, что одной из акций Палаты об Уложении, начавшей заседать в 1700 году, была ликвидация привилегии думных чинов в части ответственности за прием беглых крестьян («Археографический ежегодник», 1958, М., стр. 364—365). Другим отступлением Указа 23 марта 1698 г. от прошлых установлений была передача дел о приеме беглых духовными лицами на рассмотрение Патриаршего двора. Указ от 3 января 1683 г., исходивший из принципа равенства всех перед царским законом, уравнивал духовный и светский чины в смысле ответственности за прием беглых крестьян. Этот Указ был принят с участием патриарха Иокима и знаменовал определенную уступку церкви государству, определенный шаг на пути подчинения церкви самодержавию. Положение и в данном случае изменилось при правительстве Л. К. Нарышкина. Правящая верхушка церкви сумела восстановить свои автономные права для решения дел о беглых крестьянах. Что подобное явление было временным, вскрыли последующие события: упразднение Патриаршего разряда в 1700 году и установление подсудности церковных крестьян светскому суду. За исключением этих двух отступлений, Указ от 23 марта 1698 г. придерживался основных положений законодательства о сыске и прикреплении беглых крестьян и холопов, сложившихся во второй половине XVII в. Указ декретировал очередную посылку сыщиков во все города из основных приказов и вслед за Наказом от 2 марта 1683 г. сыграл определенную роль в установлении правового статута сыщиков, поставив их под защиту закона, как лиц, облеченных государственными полномочиями. Одним из существенных новшеств на пути повышения реального значения сыщиков явилось определение Указд, «для розыску дать сыщиком с Москвы стрельцов, по скольку в которой город доведется». До этого законодательство ставило сыщиков в полную зависимость от воевод, обязывая последних обеспечивать сыщиков вспомогательной и вооруженной силой для поимки и привода беглых крестьян. По Указу 1698 года положение менялось. Сыщик являлся в уезд с определенным контингентом лично от него зависимых стрельцов и лишь «в прибавку на ослушников» брал у воеводы солдат, стрельцов и других приборных людей «по скольку человек будет надобно», По Указу 1698 года сыщикам, кроме Наказа 1683 года и дополнительных статей к нему, сообщался Указ 205 года «об отставке судов», т. е. Указ от 21 февраля 1697 г., закрепивший господство розыскного процесса (ПРП, вып. VIII, стр. 571). Новая форма суда служила более успешному подавлению растущего сопротивления эксплуатируемых масс. С возникновением государственно-организованного сыска беглых крестьян дела о беглых, как и ряд важнейших категорий дел, стали рассматриваться в порядке розыскного процесса. Указ от 21 февраля 1697 г. отдельным пунктом провозглашал: «да о беглых людех и о крестьянех и о землях и во всяких делах, в которых делах были суды и очные ставки, оставить же». Выделение дел о беглых крестьянах и холопах красноречиво говорит о том, какое большое политическое значение придавало самодержавие второй половины XVII в. борьбе с побегами крепостного населения. Но тот же Указ не ограничивал сферу применения розыскного процесса только рамками дел о беглых крестьянах, распространяя его действие до рамок судебных дел о крестьянах вообще. Поскольку дела о крестьянах относились к разряду, решение которых к концу XVII в. стало прочно базиро ваться на крепостном акте, следует признать, что данный пункт Указа 1697 года полностью распространялся на спорные дела о крестьянах. Нарастание элементов розыскного суда видно из самого хода законодательства о сыске беглых. Указы предписывали сыщикам и воеводам активно вмешиваться в расследование дел о беглых, используя в качестве средств расследования и способов доказательства поличное, повальный обыск, пытку, собственное признание беглых и крепостной акт. Указом от 28 марта 1698 г. в сущности завершается процесс законодательства второй половины XVII в. о сыске и прикреплении беглых крестьян и холопов. БОЯРСКИЙ ПРИГОВОР 23 МАРТА 1698 Г. Особое место в развитии крепостного права занимал вопрос о побегах крестьян и холопов на Дон. Московское правительство до конца XVII в. не могло непосредственно осуществлять сыск беглых на территории Дона, учитывая известную самостоятельность этого края. Однако, используя зависимое от России положение войска Донского и прежде всего домовитого низового казачества, царское правительство направляло казачьим атаманам грамоты с предписанием не принимать беглых на Дон и возвращать их обратно. Эти грамоты обычно не имели реальных последствий, поскольку на «вольном» Доне действовало правило: «с Дону выдачи не бывает». Временная перемена курса внешней политики русского правительства в отношении Турции после мира с нею 1681 года имела для Дона существенные последствия. Прекращение грабительских походов казаков в Крым и Черное море усилило хозяйственное оскудение и имущественное расслоение среди казачества, что, в свою очередь, привело к новому мощному движению «голытьбы», едва не вылившемуся в 1682 году в повторение крестьянской войны 1670—1671 гг. Те же обстоятельства привели к крупным переменам в хозяйственном облике края. По крайней мере часть казачества оказалась вынужденной, чтобы иметь средства к существованию, изменить прежний взгляд на земледелие и под воздействием все возрастающей массы беглых крестьян из России и Украины взяться за возделывание земли. На Дону, прежде всего по берегам Хопра и Медведицы, стало возникать пашенное земледелие, основной фигурой которого становился русский беглый крестьянин. Начало хлебопашества на Дону послужило новым мощным стимулом к побегам сюда крепостных крестьян центра России. Массовые, большими группами, передвижения беглых крестьян к Дону в середине и второй половине 80-х годов XVII в. были связаны именно с фактом наличия там хлебопашества. Это обстоятельство отмечают официальные документы. В Указе В. В. Голицыну от 28 сентября 1685 г. указывалось, что мимо Тамбова многие жители городов и беглые крестьяне идут на поселение к казакам по рекам Хопру и Медведице. До недавнего времени по этим рекам пашни не было. «Ныне в тех городках,— говорится в Указе, — они, казаки, завели пашню»; «и слыша то, что они, казаки, пашню пашут и хлеб сеют, дворцовые и помещиковы и вотчинниковы и монастырские крестьяне и бобыли и боярские холопи к ним, козакам, бегают». Указ предписывал учинить в пограничных местах заставы и сторожи, ловить беглых, бить их кнутом и казнить за побег на Дон (ДАИ, XII стр. 124—126). 9 марта 1690 г. на Дон к атаманам и казакам была послана царская грамота, в которой, между прочим, говорилось: «А которые люди и крестьяне до того их, великих государей, указу из городов к ним на Дон бежали и на реках на Хопре и на Медведице поселились дворами и пашут пашню, и тех людей и крестьян всех с тех селищ збить и выслать по прежнему в городы на старые их жилища, хто отколе пришел. И впредь им и иным таким на Дону и в иных местах нигде жить не давали» (ЦГИИЛ, ф. 1255, № 6, ч. II, л. 58 об.). Так как Дон делался пристанищем крестьян, бежавших от крепостной неволи, в особенности в 80-е годы XVII в., это все более и более раздражало русских дворян и крепостническое правительство. Положение изменилось в результате Азовских походов Петра. Значение Азовских походов не ограничивалось только выходом России к морю. Походы усилили волну побегов крестьян на Дон. С другой стороны, Азовские походы привели к распространению непосредственного влияния московского правительства на южные земли, в том числе на территорию Войска Донского. Правительство получило возможность прямого вмешательства в дела «вольного» Дона прежде всего в отношении сыска беглых крестьян. Одним из проявлений этого и был принятый по челобитной «всяких чинов людей» боярский приговор 1698 года о посылке сыщиков в Донские, Хоперские, Бу- зулукские и по Медведице городки для сыска беглых крестьян и холопов. На основании памяти из Поместного приказа сыщики на Дон были посланы Посольским приказом, в ведении которого продолжали находиться приазовские земли. По тому же боярскому приговору сыщики были обязаны осуществлять сыск и возврат с Дона беглых крестьян на основании Наказа сыщикам 2 марта 1683 г. и дополнительных статей к нему из Указа от 23 марта 1698 г. Таким образом, чисто крепостнические нормы сыска и прикрепления крестьян, действовавшие на основной территории Русского государства, без каких-либо ограничений были распространены с 1698 года на территорию «вольного» Дона. Боярский приговор в ПСЗ датирован августом 1698 года. В Записной книге указом Поместного приказа (ЦГАДА, ф. Поместного приказа, кн. 4714, л. л. 223 об.— 224). Этот приговор датирован 23 марта 1698 г., т. е. тем же числом, каким датирован Указ о посылке сыщиков во города (см. стр. 203). УКАЗ ОТ 8 АПРЕЛЯ 1684 Г. Порука была древнейшим институтом феодального права. Представленная в виде поручных записей, она являлась формой закрепления и гарантией имущественных и иных сделок между отдельными представителями господствующего класса. В то же время феодалы и феодальное государство использовали институт поруки для внеэкономического принуждения крестьян, добиваясь с его помощью прикрепления работника к земле и исправного поступления ренгы. Наибольшего размаха достигла круговая порука на черносошных землях, собственником которых являлось феодальное государство. Общинно-корпоративная организация черносошного крестьянства благоприятствовала развитию поручительства. Помимо политического значения, связанного с прикреплением ра* ботника, порука имела для феодала и определенный экономический смысл — в случае невыполнения обязательств лицом, ставшим объектом поруки, ущерб феодалу возмещали поручители. Все эти политические, юридические и экономические черты поруки сохранялись и в XVII в., когда порука получала весьма широкое распространение. Новым в практике использования поруки во второй половине XVII в. было применение ее в системе сыска беглых крестьян, как средства, гарантирующего своевременную поставку спорных крестьян к суду и правильность определения принадлежности беглых какому-либо помещику при отсутствии или недостаточности прямых и официальных доказательств этой принадлежности. Отличительной чертой использования поруки в сыске беглых было то, что нормы ее применения были разработаны и санкционированы законодательством. Правительство возвело поруку в законодательную норму не только в отношении сыска беглых крестьян, но и шире — как одно из средств борьбы с побегами крестьян и холопов и одновременно с бродяжничеством и разбоями гулящих людей. Первое законодательное требование оформления поруки на пришлых людей — дворников — включено в Новоуказные статьи 1669 года о татебных, разбойных и убийственных делах (см. стр. 396). Решительнее и настойчивее эти требования представлены в указах 80-х и 90-х годов. Публикуемый Указ о? 8 апреля 1684 г. запрещал «всяких чинов людем» держать в Москве во дворах и в торговых заведениях дворцовых и помещичьих крестьян и гулящих людей без оформления их найма поручными записями. Указ был направлен против свободного найма пришлых крестьян и людей, о чем свидетельствует его норма, согласно которой не требовалось регистрировать в приказе крестьян, пришедших в Москву к своим помещикам для «домашние работы, а не для найму». Следующий Указ от 19 марта 1686 г. подтверждал требование Указа 1684 года об оформлении поручных при найме пришлых людей и регистрации их в Земском приказе, угрожая за нарушение взысканием пени с держателей пришлых людей, которая с каждым разом возрастала. При невозможности уплаты пени, виновных было предписано «ссылать в сибирские и в низовые городы на вечное житье» (ЦГИАЛ, ф. 1255, № 6, л. 25 об. — 26). Указы 1684 и 1686 годов были повторены в Статьях объезжим головам и в виде памятей разосланы в Разряд, Патриарший приказ и стрелецкие слободы. В 1686 году гулящие люди, жившие в Москве без поручных записей, были биты кнутом и батогами в Стрелецком приказе, а часть из них выслана в Сибирские, Украинные и Понизовые города (ПСЗ, II, № 1181). Ввиду продолжавшейся практики найма пришлых людей без поручных записей Указ от 23 апреля 1691 г. вводил поголовную перепись пришлых гулящих людей в Москве с оформлением на них поручных записей, зарегистрированных в приказах. При отсутствии поруки пришлых людей высылали из Москвы. Указ 1691 года возлагал контроль за составлением поручных по пришлым людям, в отличие от недавнего прошлого времени, когда это было функцией только Земского приказа, на целую группу приказов (ПСЗ, III, № 1403). В том же 1691 году вышло еще два указа, обращенных специально к старостам, сотским и тяглым людям московских слобод, с запрещением держать пришлых людей без поручных записей под угрозой взыскания пенных денег и удовлетворения исцовых исков (ПСЗ, III, № 1420 и 1421). На первый взгляд все эти указы носят характер чисто полицейских мероприятий, направленных на обеспечение порядка в столице. В действительности значение их несравненно глубже. Они были одним из проявлений крепостнической политики правительства и принадлежали к числу мероприятий, направленных на борьбу с побегами крестьян и холопов. И здесь мы сталкиваемся с попыткой лишить беглых убежища. В данной связи следует обратить внимание на одну весьма важную сторону вопроса. Эти же указы вносили значительно более жесткую регла ментацию в условия феодального найма пришлых людей, легализованные Уложением 1649 г. Непременным условием найма становилось оформление поручной записи с регистрацией ее в приказе или поартельная запись пришлых людей в тех же приказах. Фартинные избы— питейные избы, от фартина — штоф, кварта. Кружечный двор — двор по продаже вина. УКАЗ ОТ 30 МАРТА 1688 Г. Вопрос о государственной регистрации сделочных записей на крестьян (поступных, купчих и пр.) составляет существенную сторону развития крепостного права второй половины XVII в. Он имеет прежде всего определенное законодательное выражение. Уложение 1649 г. выдвинуло требование записи в Поместном приказе беглых крестьян, отданных законным владельцам как по суду, на основании сыска и переписных книг, так и добровольно «по Уложению» (XI, 6). В то же время Уложение допускало полюбовные сделки между помещиками в случае спора о крестьянах (XV, 2). Признание юридической силы лишь тех крепостей на крестьян, которые записаны в приказах, связано с законодательством 60-х годов (см. стр. 237). ' С другой стороны, в докладной выписке к Указу от 25 июля 1682 г. находим справку о том, что от Уложенья по 1675 год записки крестьян по сделочным записям в Поместном приказе не было (ПСЗ, II, № 946). Эта же справка повторена в докладной выписке к Указу от 30 марта 1688 г. Как примирить эти, казалось бы, противоречивые сведения законов? Противоречие здесь скорее видимое, чем действительное. Запись возвращенных владельцам беглых крестьян велась после Уложения, но не в Поместном приказе, а в сыскных приказах сыщиков, действовавших в уездах. В составе делопроизводства сыщиков за 60-е годы XVII в. имелись отдаточные книги беглых крестьян, выписи из которых носили официальный характер и служили основанием прав на возвращенных крестьян. У тех же сыщиков 60-х годов велись специальные книги записей «полюбовных договоров» и «мировых зарушных челобитных» помещиков и вотчинников о беглых крестьянах (А. А. Новосельский, Отдаточные книги беглых, стр. 137). В дальнейшем все эти материалы сосредоточивались в Поместном приказе. Таким образом, регистрация полюбовных сделок на беглых крестьян до 1675 года была налицо. Кроме того, поступные записи на вотчинных крестьян без земли заносились до 1675 года в холопью книгу Приказа холопьего суда наряду с актами о полонных и старинных людях (ПСЗ, II, № 1293). Положение изменил Указ 13 октября 1675 г., который в ответ на челобитье близкого к царю боярина А. С. Матвеева санкционировал регистрацию в Поместном приказе сделочных записей, в том числе купчих, на крестьян. С легкой руки Матвеева в Поместном приказе стали записывать поступные записи и купчие на крестьян другие землевладельцы. Но когда напор челобитных помещиков и вотчинников о регистрации крестьян в Поместном приказе по сделочным записям заметно возрос, правительство реагировало на это Указом от 25 июля 1682 г., по которому регистрация сделочных записей на крестьян без земли по-прежнему была отнесена в Приказ холопьего суда. То обстоятельство, что записных книг холопьего суда не сохранилось, исключает возможность установить характер и тип сделочных записей на крестьян с 1682 по 1688 год, когда запись сделок по новому указу была возвращена в Поместный приказ. И все же на основании некоторых косвенных свидетельств можно заключить, что с 1682 года в Приказе холопьего суда заносились в книги не только поступные записи на вотчинных крестьян, но и купчие на них (ПСЗ, II, стр. 920). Однако в 80 г.г. регистрация сделок на крестьян без земли не была прерогативой только Приказа холопьего суда. Можно встретить за те же годы регистрацию поступных записей на крестьян в записных книгах московского Судного приказа (описание актов Уварова, № 579). В то же самое время запись сделок на крестьян производилась на периферии в приказных палатах крупных городов — Казани, Новгорода и др. Наиболее существенное значение в истории официальной регистрации сделок на крестьян имел Указ от 30 марта 1688 г. Его основная норма гласила, что в случае продажи вотчинных крестьян или поступки вместо беглых поместных и вотчинных крестьян, такие сделки по Уложению следовало записывать в Поместном приказе. Указ определял границы сделок на вотчинных и поместных крестьян. Первые из них могли быть объектом купли-продажи и всяких иных сделок, вторые только объектом уступки вместо беглых. Действительность в данном случае не расходилась с законом (см. стр. 275 и след.). Указу от 30 марта 1688 г. присуща тенденция централизовать в Поместном приказе запись крепостных актов на крестьян, включая и те, которые возникли по судным делам о крестьянах в люб.ом из других приказов. Если, говорилось в Указе, возникнет суд о крестьянах в каком-либо приказе, то тот, кому крестьяне будут присуждены, должен записать их в Поместном приказе, а в Холопьем и в других приказах таких крестьян и бобылей не записывать. Можно предположить, что эта норма Указа проводилась на практике, так как ни одного случая регистрации сделочных записей на крестьян по линии других приказов после 1688 года не встречается. Указ от 30 марта 1688 г. предписывал «учинить» в Поместном приказе специальные записные книги крепостям на крестьян. Примечательно, что в фонде Поместного приказа записные книги крепостям на крестьян без земли имеются как раз начиная с 1688 года и до конца столетия. Наряду с этим в Поместном приказе велись записные книги крепостям на вотчины с крестьянами, в которых встречаются и отдельные поступные и купчие на крестьян без земли. Строгого отнесения записей актов на крестьян к определенному виду книг в Поместном приказе не было, но основная масса такого рода актов была занесена в специальные записные книги. Обращение именно к этого рода книгам дает возможность установить совпадение дат указов о записи сделок на крестьян с хронологией актов и их регистрации. Регистрация сделок о крестьянах в Поместном приказе охватывала географически значительный район, именно район развитого крепостнического землевладения, начиная от северных уездов (Белозеро, Вологда), через Замосковье, Верхнее Поволжье и кончая украинными уездами (Новосиль, Мценск, Белев, Алексин и др.). Что касается Новгородской земли и Поволжья, то регистрация сделочных записей на крестьян по этим местам, как и прежде, производилась в приказных палатах Новгорода, Казани и Нижнего Новгорода. Сама процедура записи сделок о крестьянах в книгах Поместного приказа состояла в следующем. Лицо, к которому переходили права на новых крестьян в результате сделки, подавало в Поместный приказ (и в приказные палаты городов) челобитную с просьбой записать за ним крестьян по поступ- ной, купчей и т. п. актам. К челобитной прилагался сам акт сделки (поступная, купчая), с которого в приказе составляли копию, а подлинник с пометой о записи в книги возвращали по принадлежности. Другая сторона, участвующая в сделке, в свою очередь, подавала челобитную, подтверждающую факт сделки, с просьбой записать крестьян за новым владельцем. Челобитные другой стороны были, видимо, обязательны при регистрации купчих на крестьян, но они не всегда имеются в случаях оформления поступных на беглых. Все эти материалы заносились в записные книги Поместного приказа в следующем порядке: а) челобитные сторон, участвующих в сделке, б) список поступной или купчей, в) резолюция приказа о занесении сделки в книгу Поместного приказа. Правительство решительно требовало регистрации сделок в Приказе. Указом от 3 июня 1683 г. предписывалось давать списки только с тех крепостных актов на земли и крестьян, которые будут записаны в Поместном приказе. Тот же Указ определял оформление списков, выдача которых разрешалась только после того, как они будут сличены с подлинными крепостями и оформлены дьячьей приписью и подьяческой справою (ПСЗ, II, № 1017). Факт регистрации сделочных записей и других крепостей на крестьян был определяющим при вынесении приговоров по спорным делам о крестьянах, когда стороны представляли формально равные доказательства своих прав на крестьян, но у одной из них акты не имели приказных помет. В 1685 году состоялся приговор боярина А. П. Головина по спорному делу о крестьянах между В. Подте- вым и П. Кайсаровым. Не входя в подробности самого дела, ограничимся одним из пунктов приговора: «которые люди и крестьяне у кого жили по старым крепостям и по данным, а после того сбегли, а те крепости и данные во многие годы на Москве и в городех в приказех не записаны, и тех людей и крестьян велено отдавать по крепостям, которые крепости в приказе будут записаны. А та запись в приказе нигде не записана и дьячьей пометы на ней нет». На этом основании было вынесено решение истца В. Полтева «обвинить», а ответчика П. Кайсарова «оправить», так как поступная запись на крестьян, отданных в приданое его отцу, в Поместном приказе записана. В общей мотивировочной части приговор А. Головина повторял законодательную норму, представленную в Наказе сыщикам 2 марта 1683 г. (см. стр. 193). УКАЗ ОТ 7 АПРЕЛЯ 1690 Г. Параллельно процессу юридического и фактического сближения поместья и вотчины во второй половине XVII в. шло сближение юридического положения поместных крестьян с вотчинными крестьянами. Уложение 1649 г. вводило единые для вотчинных и поместных крестьян основания и принципы прикрепления к земле и к землевладельцам. Различие касалось второстепенных моментов и вызывалось стремлением предупредить запустение поместных земель. Уложение вводило два ограничения относительно права распоряжения поместными крестьянами. Одно из них касалось перевода крестьян с поместных земель на вотчинные, другое — различий юридической силы отпускных на вотчинных и поместных крестьян. Уложение запрещало перевод крестьян, значащихся по писцовым, отдельным и отказным книгам в поместьях, на вотчинные земли, дабы «поместий не пустошити» (Уложение, гл. XI, ст. 30 и 31). Основное в данной норме состояло в том, что Уложение брало под защиту права возможного нового владельца поместья на крестьян, прикрепленных к поместью по писцовым и иным книгам. В какой мере поставленный Уложением вопрос о перебросках крестьян из поместий в вотчины в пределах одного и того же владения был актуален для второй половины XVII в., показывает положение дела в хозяйстве стольника А. И. Безобразова. Типичным для всех феодалов было стремление Безобразова превратить наиболее ценные и населенные свои поместья в вотчины. Но если превращение поместных земель в вотчины требовало санкции государственной власти, то перевод крестьян из поместья в вотчины в значительной мере зависел от усмотрений самого феодала. Это прекрасно подтверждают следующие цифры: в 1689 году в хозяйстве Безобразова было: земли: вотчинной—1107 чети поместной— 1345 чети крестьян: вотчинных—206 дворов поместных—33 двора. Почти все крепостное население Безобразова было сосредоточено на вотчинных землях. В свою очередь поместья в значительной части заселялись и обрабатывались вотчинными крестьянами (А. А. Новосельский, Вотчинник и его хозяйство в XVII в., стр. 31—32). Последнее обстоятельство, широко распространенное на практике, ставило встречный вопрос, не затронутый в Уложении, о переводах вотчинных крестьян на поместные земли. В дальнейшем были предприняты шаги к выработке закона о возврате вотчинных крестьян из поместий при переходе вотчин в другие руки. Указ 10 марта 1676 г. и Новоуказные статьи о поместных землях 1677 года тре* бовали возвращать крестьян, переведенных из приданых вотчин в поместья, в прежние приданые вотчины, если эти последние перешли к другим лицам «по родству» (см. стр. 57 и след.). По частному определению Указа 13 декабря 1680 г. закон о возврате вотчинных крестья из поместий, примененный первоначально к приданным вотчинам, был распространен на родовые унаследованные вотчины М. И. Морозова. Наконец, Указ 1 февраля 1689 г. распространил правило о возврате крестьян из поместий на все вотчинные земли по челобитьям их новых владельцев в тех случаях, когда крестьяне значились в вотчинах по писцовым книгам 20-х годов и переписным книгам 40-х годов (ПСЗ, III, № 1334). Вскоре после Указа 1689 года выявилось резкое противодействие землевладельцев возврату крестьян, переведенных из вотчин в поместья, на прежние вотчинные земли. Это противодействие созрело в кругах дворянства, наибольшим образом затронутых процессами обращения поместий в вотчины. Протест уходил своими корнями в такие явления развития феодальной собственности на землю, которые стали ощутимо сказываться к 80-м годам XVII в. Сюда относится активное освоение крепостническим землевладением южных окраин государства и связанные с этим переброски крестьян из центральных вотчин на поместные земли «дикого поля». Одновременно происходившие процессы пожалований, продажи поместий в вотчины и т. п. переходы вотчин и поместий из одних рук в другие путем продажи, уступок, закладов и наследования в такой мере запутали права владельцев на крестьян, что Закон 1689 года ощутимо затронул интересы значительных групп дворянства. При этом Указ 1689 года вызвал нарекание еще с одной стороны — он нарушал вотчинное право. Эти мотивы и были изложены в челобитной дворян царю, поданной в начале 1690 года. Наиболее любопытной стороной челобитной была ссылка ее авторов на формулу вотчинного права, получившую отражение в Новоуказных статьях о поместных и вотчинных делах: «всякой вотчинник в своей вотчине продать и заложить и всякую сделку учинить и крестьян перевозить и поступаться волен». В данной формуле речь идет исключительно о вотчинном праве, состоящем из двух частей: 1) из права вотчинника продать, заложить либо учинить любую другую сделку в отношении вотчины 2) из права того же вотчинника поступиться крестьянами и перевести их из вотчины на другое земельное владение. Уступка же крестьян нередко была формой продажи крестьянина. Таким образом, права вотчинника в отношении вотчины и крестьян, населявших ее, примерно совпадали. Ответом на челобитную дворян и явился Указ 7 апреля 1690 г. Его содержание сводится к трем моментам: 1) отменялся Указ от 1 февраля 1689 г.; 2) разрешался перевод крестьян с вотчинных земель на вотчинные же и поместные и с поместных на поместные; 3) соответственно, если переведенные крестьяне были записаны в новом месте по переписным и писцовым книгам, запрещался их возврат на прежние места по чело- битьям новых владельцев вотчин и поместий, откуда они были переведены. Исключение устанавливалось лишь для приданных вотчин? в отношении которых оставался в силе Указ 10 марта 1676 г. В обоснование третьего пункта своего нового решения законодатели выдвинули утверждение: «всякий помещик и вотчинник в поместьях своих и в вотчинах и во крестьянах поступитца, здать и променять, а вотчину продать и заложить и крестьян переводить волен». Сравнивая эту формулу с предыдущей формулой вотчинного права, мы отчетливо видим, как правительство, идя навстречу стремлениям помещиков к уравнению поместий и вотчин, значительно расширило владельческие права феодалов на крестьян. В самом деле, в приведенной формуле Указа 1690 года нет еще полного совпадения прав помещика и вотчинника, но они уже совпадают в весьма существенном отношении — в области права «поступиться» и «променять» как вотчину и поместье, так и крестьян. За вотчинником оставалось право продажи и залога вотчины и перевода крестьян с вотчинных земель на поместные в то время, как помещик располагал лишь правом перевода крестьян с поместной земли на поместную. Тесная связь и взаимодействие двух сторон феодального права — права поземельного и права крепостного крестьянского с большой убедительностью выступают в смене приведенных нами законодательных формул. Все эти явления вскрывает Указ от 7 апреля 1690 г., значение которого, с одной стороны, состояло в том, что он делал заметный шаг в направлении сближения юридической природы поместья и вотчины, а с другой стороны, в том, что он юридически закреплял и санкционировал расширение владельческих прав помещиков на поместных крестьян, тем самым сблизив права землевладельцев на поместных крестьян с их правами на крестьян вотчинных. Под углом зрения законодательной формулы Указов 30 марта 1688 г. и 7 апреля 1690 г. следует рассматривать сложившуюся к последней четверти XVII в. практику распоряжения поместными и вотчинными крестьянами, получившую отражение в поступных, закладных и купчих актах. Еще в одном отношении различались права землевладельцев на вотчинных и поместных крестьян. До 90-х годов действовала норма Уложения о различной юридической силе отпускных на крестьян из вотчин и поместий (Уложение, гл. XV, ст. 3). Однако в 80-х годах XVII в. наметился отход от нормы Уложения. Впервые это коснулось боярина И. А. Воротынского, крестьяне которого, взятые во двор из вотчин и поместий, были отпущены на волю после смерти Воротынского по Указу 1680 года с выдачей им отпускных записей из Приказа холопьего суда. Другой Указ 1680 года, данный по заручной челобитной боярина Б. М. Хитрово, также освобождал его поместных и вотчинных крестьян, взятых во двор, и крестьяне также получали отпускные из Приказа холопьего суда (ДАИ, VIII, № 108). Правда, в Указе было оговорено, что «впредь никому то не в образец и на пример ни ставить», но лиха беда начало! 7 сентября 1690 г. последовал общий Указ о выдаче отпускных из Приказа холопья суда дворовым людям из кабальных и из крестьян после смерти их владельцев (ПСЗ, III, 1383). Таким образом, из Указов 7 апреля и 7 сентября 1690 г. следует, что не только на практике, но и юридически во второй половине XVII в. были сделаны определенные шаги в направлении сближения поместных крестьян с вотчинными и уравнения прав помещиков и вотчинников на тех и других крестьян. Раздельная запись 5 марта 1682 г. Юридической формой реализации права собственности феодала на крестьянина служили акты, фиксирующие те или иные виды отчуждения крестьян одними феодалами другим. При этом сам принцип распоряжения крепостными крестьянами носил определенно выраженный вещный характер. В этом смысле наиболее близкими к традиционным формам имущественных отношений феодального общества были полюбовные раздельные записи. В них, пожалуй, с наибольшей наглядностью, чем где-либо, крепостные крестьяне выступали как «эквивалент» имущества при разделах наследства, выделах сыновей, братьев и т. п. В последней четверти XVII в. встречаются самостоятельные раздельные записи на крестьян, составленные по типу раздельных записей на поместья, домашнее имущество, холопов и дворовых людей. При этом имеются раздельные записи только на дворовых людей, в составе которых могли быть холопы, раздельные записи смешанного состава на дворовых людей и крестьян и, наконец, раздельные записи только на крестьян. Примером последнего вида служит публикуемая запись 1682 года, данная Григорием Кологривовым при разделе «прожиточного отцовского жеребья» и крестьян между ним и братом Михаилом. Раздел крестьян оформлен отдельной записью, по которой Григорию досталось три крестьянские семьи. Практика составления раздельных записей на крестьян без земли была следствием далеко зашедшего во второй половине XVII в. процесса развития крепостного права. Рядная сговорная запись 11 марта 1665 г. По характеру фиксированных сделок раздельным записям весьма близки рядные сговорные записи, составлявшиеся помещиками при выдаче замуж своих дочерей и сестер. В рядных записях указывалось приданое, даваемое за невестой. Выдача замуж помещичьей дочери с приданым по существу была актом выдела одного из членов семейного имущественного комплекса. В составе приданого наряду с имуществом нередко указывались холопы. Для рядных сговорных записей второй половины XVII в. характерны встречающиеся в них упоминания наряду с имуществом, скотом, холопами и дворовыми людьми отдельных крестьян и целых крестьянских семей, передаваемых без земли. Именно такой случай дает публикуемая рядная запись 1665 года. Точно так же в рядных записях архива помещиков Волженских наряду с перечислением имущества указаны и крестьяне (Труды Костромского научного общества по изучению местного края, в. XIII, стр. 225). В 1690 году арзамасцы Ворон цовы сговорили свою сестру Анну замуж за С. Малахова. В рядной сговорной записи после перечисления движимого имущества было сказано: «да приданых людей». Под ними имелись в виду П. Иванов с женой и дочерью, (причем он сам находился в бегах, а жена и его и дети были «в лицах»), вдова Ульяна с сыном и двумя дочерями, да крестьянин А. Кузьмин с двумя сыновьями, дочерью и имуществом. Вместо приданого платья, жених получил «вбе- гах вдову Дуньку Митрофанову с сыном» (Действия Нижегородской Губернской ученой архивной Комиссии, т. XII, в. I, стр. 73—75). В данном случае имеет место не только передача холопов и крестьян в составе приданого наряду с имуществом, но и факт «эквивалентной» замены части имущества (одежды) беглыми феодально зависимыми людьми. Данная 20 октября 1684 г. В одной из рядных сговорных записей 1690 года содержится обязательство матери невесты дать на приданых людей данную запись, а на крестьянина поступную. Практика оформления передачи поименованных в рядных записях людей и крестьян составлением на них дополнительной крепостной документации в виде данных, поступных или отпускных записей была связана с требованием закона официальной регистрации сделок на крестьян в приказах и приказных избах городов. Эта регистрация касалась лишь строго определенной номенклатуры крепостных актов, в которую рядные записи не входили. Так сложилось положение, когда стало необходимым скреплять передачу по рядным записям дворовых людей и крестьян составлением на них поступных записей, подлежавших регистрации в правительственных учреждениях. Поступная запись 17 октября 1675 г. Поступные записи были наиболее универсальными актами, юридически оформлявшими различные сделки между феодалами на крепостных крестьян. Появление поступных записей на крестьян в первой половине XVII в. справедливо связывается с такой ступенью развития крепостного права, когда наряду с поземельным прикреплением крестьянина намечается и его прикрепление к самой личности господина (ПРП, V, стр. 114). Поступные записи первоначально возникли в сфере сделок помещиков и вотчинников относительно беглых крестьян как одно из юридических средств разрешения взаимных претензий. В середине и во второй половине XVII в. сфера применения поступных записей расширяется, хотя уступка крестьян, как форма удовлетворения исков о беглых крестьянах, и во второй половине века сохраняет свое значение. Наряду с ней поступные фиксировали передачу крестьян из одних рук в другие в виде компенсации за убитого крестьянина, за долг и т. п. Наиболее распространенной формой поступной записи была такая, когда вместо беглого крестьянина, в отношении которого предполагалось предъявление иска, по полюбовной сделке сторон потерпевшей стороне передавались другие крестьяне, принадлежащие держателю беглого крестьянина. Такой именно вид записи представляет поступная 1675 года. За одного беглого крестьянина без семьи и за имущество, которое беглый унес с собой (сносные животы), по полюбовному соглашению заинтересованной стороне передается крестьянин с семьей (жена и дети) и со всем имуществом, включая хлеб стоячий, молоченый и засеянный (земляной). В другом случае кн. В. Шаховская дала в 1679 году поступную на двух крестьянских детей вместо беглого крестьянина, который бежал к ней от Е. Сухотина, а затем ушел и от нее (ЦГАДА, ф. Поместного приказа, кн. № 2797, л. л. 48. об.). Уступка двух и более крестьян вместо одного беглого крестьянина была формой компенсации за полагавшиеся потерпевшей стороне пожилые деньги и наддаточных крестьян (см. стр. 227 и след.). «И я, Петр, #е дожидаясь от него, Тимофея... на себя великому государю челобитья, поговоря с ним, Тимофеем, меж себя полюбовно, не ходя в суд, вместо тово его крестьянина...» — обычная формула поступных записей, свидетельствующая о стремлении помещиков решать взаимные претензии о беглых крестьянах полюбовно, не прибегая к суду, чтобы избежать волокиты и уплаты судебных издержек (пошлин). С другой стороны, широкое развитие поступных записей на крестьян в связи с приемом беглых крестьян другого владельца связано во второй половине XVII в. с законодательным введением взысканий за прием и держание беглых (см. стр. 227). Объектом уступки были не только крестьяне, пребывающие в вотчинах и поместьях, но и крестьяне, находящиеся в бегах. Так четыре брата Караваевых поступились в 1680 году И. Непейцыну взамен его беглых крестьян, в свою очередь сбежавших и от них, своими поместными крестьянами, также находившимися в бегах. Поступная передавала И. Непейцыну право их сыска, получения пожилых денег и наддаточных крестьян, а в случае, если беглые выдали дочерей замуж, то и право на их мужей (там же, кн. 2801, л. д. 47—51). Случаи, когда сделки, в том числе по поступным записям, заключались относительно крестьян, находившихся в бегах, не были редкостью во второй половине XVII в. Потенциальная юридическая возможность такого рода сделок покоилась на праве бессрочного сыска беглых после отмены урочных лет. Однако прямой санкции закона на оформление сделочных записей на крестьян, находящихся в бегах, не было до начала 80-х годов XVII в. Уложение 1649 г., ссылаясь на практику предшествующих лет, признавало полюбовные сделки о беглых между помещиками, но требовало, если беглые будут возвращены прежним владельцам по суду или без суда, записывать их в «Поместном приказе за теми людьми, кому они будут отданы» (XI, 6). Речь шла здесь о беглых крестьянах, которые были налицо и обычно ставились в приказе для записи. Вопрос же о поступке крестьян, находящихся в бегах, и о записи в приказах поступных на таких крестьян был поставлен впервые в докладной выписке к Указу от 25 июля 1682 г. на основании челобитной помещиков и вотчинников о регистрации в Поместном приказе сделочных записей на крестьян, находящихся в бегах. Требование помещиков получило отражение в Указе 25 июля 1682 г. (ПСЗ, II, № 946). С санкции закона объектом сделки становился не сам крестьянин, а право на его иск с вытекающими последствиями, касающимися взыскания пожилых денег и наддаточных крестьян. Право на крестьянина передавалось, менялось и даже продавалось (см. стр. 277) таким же образом, как и сами крестьяне. Поступные записи на крестьян 14 сентября 1669 г., 1 мая 1688 г. и декабря 1689 года Во второй половине XVII в. получили распространение поступные записи, фиксирующие передачу крестьянских семей и отдельных крестьян из одних рук в другие за долг. От М. А. Растопчина из Лихвинского уезда в 1661 году бежало шесть крестьянских семей. В 1684 году Растопчин договорился с И. Давыдовым, что тот сыщет беглых, а Растопчин за сыск и за ранее занятые у Давыдова 50 руб. уступит ему половину крестьян (АЮБ, III, № 269/111). ^ Таким же образом в августе 1688 года стряпчий Исаев поступился за долг в 50 руб. беглыми вотчинными крестьянами Бориской Недрогиным с братьями и их семьями дьяку Т. Литвинову. Последнему передавалось право сыска, а Исаев впредь отказывался от всех прав на крестьян и давал обязательство «очищать» их в случае исков со стороны третьих лиц (ЦГАДА, Поместный приказ, кн. № 2801/6, л. л. 766—767). Сохранилась память (расписка) некоего П. Вешнякова о получении взамен долга в 600 руб. вотчинного крестьянина с женою и детьми и со всем имуществом (Архив ЛОИИ, поступления 1693 г.). Аналогичным образом в уплату долга шли дворовые люди и холопы. В 1687 году по поступке за долг в 10 руб. сын боярский И. Ладыженский передал стольнику М. А. Камынину крепостную девку Ульяну (описание актов Уварова, стр. 495). Более сложную систему материальных расчетов, растянувшихся на два поколения, регламентирует поступная запись 1693 года. Рязанский поп Василий занял у попадьи Марьи 20 руб. Марья отдала заемную память своему зятю попу Луке за «недохожее» приданое платье дочери Агафьи. Сын попа Василия, дьячок Григорий, за эти 20 руб. поступился попу Луке крепостным человеком с женою (К. Победоносцев, Акты, стр. 275). К подобного рода случаям примыкают и публикуемые нами поступные записи 1669 и 1688 годов. В последней из них наглядно выступает положение крестьянина, как объекта имущественных сделок. Помещик И. Зубатов в рядной записи в качестве приданого за своей сестрой Мариной указал одежду стоимостью в 15 руб., но затем вместо одежды поступился вотчинным крестьянином с семьею и имуществом. Если крепостной крестьянин, разделяя участь холопа и дворового человека, становился средством расплаты в счет долга, то естественно ожидать, что крестьяне делались и объектом заклада под взятую сумму денег. Случаи такого рода по понятной причине связаны с просрочкой возврата займа, поскольку за этим следовала официальная регистрация крестьян за кредитором, из которой мы и знаем о фактах заклада. Разумеется, как и в других подобных случаях, операциям заклада крестьян без земли с семьями и в одиночку предшествовала практика заклада вотчин с крестьянами. Заклад крестьян без земли появился, видимо, сравнительно поздно. Во всяком случае примеров ранее 80-х годов XVII в. нет. В 1960 году суздальский помещик С. Дмитриев занял у жителя г. Луха П. Курвинского 15 руб. под залог семьи вотчинного крестьянина, дав на себя закладную крепость, в которой передавал Курвинскому все права владения заложенными крестьянами в случае неуплаты долга в срок. Когда срок миновал, в Поместном приказе по закладной записи и по челобитью Курвинского крестьян записали за ним, выдав новому владельцу для вручения воеводе г. Луха отказную грамоту на крестьянина, его детей и братьев (ЦГАДА, ф. Поместного приказа, кн. № 2815/20, л.л. 382—383 об.). В данном случае интересно то, что крепостная зависимость крестьян от нового лица, возникающая из акта заклада, распространялась в духе действующих норм крепостного права на все «племя» крестьянина, включая его боковых родственников, проживающих с ним. Поступная запись С. Толстого 1689 года, публикуемая здесь, указывает первоначально на акт заклада вотчинного крестьянина под взятую сумму денег в размере 20 руб., оформленный кабальной записью, а затем на акт уступки С. Толстым того же крестьянина за долг П. Гетлину. Сумма долга не обозначена, но судя по тому, что неустойка в поступной записи указана в размере 50 руб., можно предположить по аналогии с наиболее частыми случаями удвоения суммы неустойки в сравнении с суммой сделки в различного рода других актах, то долг мог быть в размере 25—30 руб. Поступные записи на крестьян за долг и под заклад формально, по типу самого акта, тождественны поступным на крестьян за приемодержательство беглых. Однако существо сделки в них иное. Уступка крестьян и холопов за долг и под заклад была не чем иным, как модифицированной формой их продажи. Как и в купчих, в подобного рода актах объектом сделки были только вотчинные крестьяне, права владельцев в отношении которых были максимальные. Поместных крестьян в счет расплаты за долги и в заклад не писали, так как правительство не регистрировало такие сделки на поместных крестьян. Поступные записи на крестьян, включая поступку за приемодержательство беглых, за долг и под заклад, обнаруживают заметный количественный рост за вторую половину и в особенности за последние два десятилетия XVII в. Это обстоятельство было отмечено А. А. Шиловым, располагавшим значительным числом поступных записей на крестьян (А. А. Шилов, Поступные записи, стр. 262, 272). Изучая географическое распределение поступных, А. А. Шилов отметил, что подавляющее большинство из них относится к замосковным городам, но указал на отсутствие псковских, новгородских и северных поступных. От^ носительно новгородских поступных важные сведения, извлеченные из записных книг Новгородской приказной палаты, сообщены Е. И. Каменцевой: А. А. Шилов и Е. И. Каменцева согласно отмечают особенно заметный рост поступных с начала 90-х годов, справедливо усматривая связь этого явления с Указом 7 апреля 1690 г., который узаконил поступку крестьянами, включая поместных крестьян (см. стр. 263). Купчая 15 марта 1681 г. От уступки крестьян в счет уплаты долга и отношений заклада до продажи крестьян расстояние было весьма небольшое. С другой стороны, практика отчуждения вотчин, включая их продажу, насчитывающая за собой не одно столетие, в своем развитии подготовила объективные условия, благоприятствовавшие переходу к продаже крестьян без земли. Эти новые явления получили заметное отражение в изменениях состава купчих грамот на вотчины второй половины XVII в. Если в XVI в. и вплоть до начала XVII в. формуляр купчих на вотчины включал лишь указания на земельные угодья в четвертях или в условных межах и перечисление населенных пунктов (села, деревни), а о крестьянах не было речи, то в купчих на вотчины середины и второй половины XVII в. крестьяне выступали наряду с землей и строениями в качестве одного из объектов купли-продажи и, следовательно, одного из объектов оценки. Анализ формуляра купчих на вотчины с крестьянами показывает, что все условия продажи крестьян оговорены в них самостоятельно и независимо от условий продажи самой вотчины (см. стр. 111). Говоря о продаже крестьян без земли, следует отметить, что если основу этого явления составил рост владельческих прав феодалов на крепостных крестьян, то возникновение самого процесса купли-продажи крестьян без земли может быть объяснено тем, что такая сделка представляла собою, с одной стороны, модификацию уступки крестьян за деньги (за долг или по закладу), получившей отражение в поступных записях, а с другой стороны — своеобразное отпочкование от акта продажи вотчин с крестьянами, дальнейшее звено в развитии именно этого института. В истории купчей на крестьян без земли, как акта, решающее значение имел правительственный закон о регистрации купли-продажи крестьян без земли в Поместном приказе. Регистрация давала купчей грамоте официальную силу крепостного акта, который служил основанием владельческих прав на крестьян для лица, купившего их. Такой закон известен. Как явствует из докладной выписки к Указу 25 июля 1682 г. (ПСЗ, II, № 946), по челобитью приближенного к царю Артамона Матвеева 13 октября 1675 г. был принят Указ, разрешивший запись в Поместном приказе крестьян, приобретенных Матвеевым по по- ступным записям и по купчим. Подобное обстоятельство послужило прецедентом для записи купчих на крестьян за другими землевладельцами. Что касается предшествующего времени, до 1675 года, то, как следует из памяти Приказа холопьего суда, в его холопью книгу заносились поступные записи на старинных полонных людей и вотчинных крестьян. Купчие на крестьян здесь не указаны (ПСЗ, II, № 946 и 1293). Есть все основания полагать, что начало правительственной записи купчих на крестьян без земли следует отнести к октябрю 1675 года. Эту дату, следовательно, надо принять за дату появления соответствующей купчей записи, как официального акта. Наши разыскания купчих на крестьян без земли не дали примеров ранее 1678 года, что не противоречит сделанным наблюдениям. В 1678 году кн. М. Горчаков продал помещику В. Кон- дыреву за 100 руб. своего вотчинного крестьянина Рязанского уезда А. Ермакова с женою, детьми, внучатами и со всем крестьянским имуществом, включая стоячий и молоченый хлеб. Горчаков оформил сделку купчей (ЦГАДА, ф. Поместного приказа, кн. 2801, л.л. 629—630 об.). В том же 1678 году подьячий Владимирского судного приказа М. Гурьев продал за 260 руб. своему коллеге подьячему Г. Михайлову, его жене и детям «впрок без выкупу» несколько семей вотчинных крестьян Переяславль- Залесского уезда. И в данном случае сделка оформлена купчей (там же, л.л. 441—443 об.). Ярославец Елчанинов продал в 1681 году дьяку И. Протопопову четыре семьи вотчинных крестьян «с женами и з детьми, з братьями, и племянники, з зятьями, и со внучаты, и с крестьянскими животами», взяв за них 200 руб* В другом случае он же продал за 50 руб. вотчинного крестьянина Е. Титова с женой и пятью дочерями (там же, л.л. 317—320). Во всех подобных случаях купля-продажа крестьян скреплялась купчей записью, подлежащей регистрации в Поместном приказе (см. стр. 259 и след.). Образец такой купчей записи и представляет купчая 15 марта 1681 г. Как и в случаях со сделками по поступным записям, объектом купли-продажи наряду с наличными вотчинными крестьянами становились крестьяне, находящиеся в бегах. В 1680 году К. Михнеев продал Ф. Степанову две семьи беглых вотчинных крестьян Алексинского уезда с передачей ему права их сыска (там же, л.л. 373—376). Такая дее сделка состоялась между А. Ингильдеевым и К. Ден- ковым, первый из которых продал второму за 35 руб. пять человек вотчинных крестьян Смоленского уезда, находящихся в бегах. В купчей было оговорено: «А из бегов ему, Козме, сыскивать самому своими проторми и убытки, а что доведется взять за тех крестьян за пожилые годы, и те пожилые годы взять ему, Козме». Сысканные крестьяне впредь должны быть крепки К. Денкову по переписным книгам Данилы Ченцова 1668 года и по переписным книгам 1678 года (там же, кн. № 2815, л.л. 483 об.—485). И в данном случае мы имеем дело с начальным этапом такой стадии развития крепостного права, когда оно само по себе становилось объектом той или иной сделки, включая куплю-продажу. Все же относительно актов поступки продажа крестьян без земли с оформлением купчей записи была явлением сравнительно редким, что подтверждается записными книгами крепостей на крестьян Поместного приказа и Новгородской приказной палаты. На вторую половину XVII в. приходится лишь начало процесса продажи крепостных крестьян без земли, который получил значительное развитие уже в XVIII в. Известным тормозом в данном случае были различия прав феодалов на вотчинных и поместных крестьян, которые в XVII в. не были полностью преодолены (см. стр. 266 и след.) Поместные крестьяне могли быть объектом раздела с отрывом от земли так же, как объектом приданого или сделки, фиксируемой в поступной записи по искам о беглых крестьянах. Но мы не найдем поместных крестьян в поступных записях, связанных с отдачей крестьян в счет оплаты занятого долга, заклада под денежную сумму либо другую материальную ценность; не найдем их и в купчих второй половины XVII в. И в погашение долга, и в качестве заклада и объекта купли шли только вотчинные крестьяне. Надо сказать, что в данном отношении, видимо, выдерживался определенный правовой режим, который определялся, с одной стороны, санкцией закона на продажу только вотчинных крестьян (см. стр. 210), а с другой — фактом регистрации сделок в приказах и приказных палатах, что позволяло властям контролировать соблюдение указанных норм крепостного права. Поручная запись 23 января 1662 г. Дворяне широко использовали поруку, как средство прикрепления крестьян и принуждения их выполнять те или иные поручения. Иногда поручные записи составлялись вместо порядных грамот при поряжении пришлых людей в крестьян. Наиболее часто, однако, поручные записи в частновладельческих хозяйствах применялись в качестве средства закрепления «непрошно сидящих», ненадежных крестьян с целью предупредить их побег или нежелательное для феодала поведение. К. Н. Сербина, изучив порядные и поручные записи вотчины Тихвинского монастыря, установила существенное различие между ними: «Порядная» увеличивала ряды зависимого от монастыря населения, а «поручная» обеспечивала монастырю бесперебойность выполнения монастырских работ и уплаты денежных оброков в монастырскую же казну. Поэтому поручная запись «являлась документом, предназначенным для внутреннего употребления» (К. Н. Сербина, Очерки.., стр. 65—66). Другая особенность поручной записи состояла в том, что в отличие от иных закрепостительных актов (порядная, ссудная записи), в которых обычно выступали два контрагента — феодал, или заменяющий его представитель власти, и крестьянин — поручная запись была более сложным актом, фиксирующим определенные отношения трех сторон — феодала (или власти), крестьянина и поручителя. Поручители отвечали перед феодалом за крестьянина, ставшего объектом поруки. Публикуемая нами поручная запись была вызвана следующими обстоятельствами. Ф. Горсткин получил крестьянина взамен бежавшей от него крестьянки. Такая передача, несомненно, была оформлена поступной записью, как это обычно делалось в подобных случаях. И тем не менее Горсткин дополнительно оформил поручную запись, желая гарантировать себе возмещение ущерба в случае побега крестьянина. Расчеты его оправдались. Когда крестьянин бежал от него, Горсткин подал пошехонскому воеводе челобитную, прося привлечь к ответу поручившегося за крестьянина попа И. Васильева. Приговор воеводы Наумова обязал попа И. Васильева выплатить по поручной записи вместо 100 руб. 33 руб. 11 алтын серебром, поскольку с сентября по февраль 1662 года за 1 руб. серебром давали 3 руб. медных денег, и за снос имущества 5 руб. Более существенную роль играли поручные записи на государственных черных землях, будучи разновидностью порядных грамот. В. И. Шунков констатировал, что зависимость сибирского крестьянина от собственника земли — феодального государства — четко фиксировалась сначала в порядных и поручных записях, а позднее в переписных и дозорных книгах. В поручных записях, как и в порядных, оговаривались условия «быти в пашенных крестьянах... пашня государева пахать... и поделки делати», «никаким воровством не воровать, зернью и карты не играть и не бражничать», «в государево пашне радеть» и, наконец, «никуда не збежать». Изучение актов такого рода позволило В. И. Шункову прийти к следующему выводу: «общая идея крестьянской крепости, выраженная словами поручных и порядных «никуда не збежать», стремится подчинить себе порядок жизни сибирской деревни XVII в.» Поручительство предназначалось, главным образом, для предотвращения побегов крестьян с пашни. В случае побега поручители отвечали за крестьян своими «порутчиковы головы», на них переводилась десятинная пашня беглых (В. И. Шунков, Очерки по истории земледелия Сибири, стр. 399—400). Большая роль поручных записей на черных землях, чем в хозяйствах частновладельческих, объяснялась тем, что государство, как феодальный собственник земли, имело возможность широко использовать круговую поруку черносошных крестьян, среди которых общинные порядки были сильнее, чем на частновладельческих землях. Усиление закрепостительного характера поручных записей на черных землях свидетельствовало о росте зависимости черносошных крестьян от феодального государства. Ссудная запись 21 января 1685 г. В развитии крепостного права второй половины XVII в. нельзя не отметить крепостные акты, функция которых сводилась к первоначальному оформлению крепостной зависимости «добровольно» бивших челом в крестьянство «свободных» сторонних людей. Сюда относятся порядные и ссудные записи, назначение которых было связано с пополнением крепостного населения феодальных хозяйств за счет еще не закрепощенных или временно освободившихся от крепостной зависимости, но лишенных средств к существованию элементов общества. К ним принадлежали прежде всего отпущенные на волю крестьяне и холопы, выходцы из-за рубежа и те «свободные», так называемые «гулящие люди», положение которых в известной мере было легализовано Уложением (ст. 20, гл. XI). Следует оговориться, что порядные и ссудные акты не решали собою всей проблемы пополнения крепостного населения вотчин и поместий. Они даже не представляли ее основного направления, так как в значительно большей степени частновладельческие феодальные хозяйства возникали и росли за счет государственного пожалования и отказа в вотчины и поместья дворцовых, черносошных и вновь присоединенных земель, путем пополнения крепостных из числа пленных и насильственного похолопливания и окрестьянивания мелких служилых людей, однодворцев, выходцев из-за рубежа и ряда других лиц, временно стоявших за чертой крепостных отношений (см. Н. Новомбергский, «Вымученные кабалы» в Московской Руси XVII столетия, Ж.М.Ю., 1915, т. 5, стр. 288—338, т. 6, стр. 192—247). Исторически ссудной записи предшествовала порядная запись с элементами льготы и подмоги (см. ПРП, V, стр. 52—53, 56, 75—82, 85—89). Эволюция порядной записи и ее модификация в ссудную запись отражали общий рост крепостного права на протяжении XVII в. Впервые условие о невыходе новопо- рядчика от землевладельца появилось в порядных записях первой половины века. Но до Уложения 1649 г. условие о невыходе было ограничено урочными годами, которые вступали в силу в случае побега новопорядчика. Это же обстоятельство ограничивало возможности взыскания неустойки и заряда. Положение существенно менялось с принятием Уложения 1649 г. Уложение официально признавало только ссудную запись (Уложение, XI, 23, 32, XVIII, 40), которая в практике крестьянского поряда возникла еще в первой половине XVII в. Последующее законодательство настойчиво требовало оформления на крестьян, приходящих в поместья и вотчины с отпускными, только ссудных записей и регистрации их в Приказе Холопьего суда и в приказных избах городов (ПСЗ, II, № 1073, 1246, 1278; III, № 1490). Под влиянием активно действовавшего законодательного пресса происходил постепенный, но не во всех районах одинаково протекавший процесс вытеснения порядной записи ссудной записью. Если местами сила обычая длительное время удерживала прежнюю форму порядной записи, как, например, в Пскове (М. Дьяконов, Очерки из истории.., стр. 133) или на Тихвинском посаде (К. Н. С е р б и н а, Очерки.., стр. 65), то в Новгороде с 70-х годов «ссудная запись» прочно входит в практику (Е. И. Каменцева, Условия закрепощения, стр. 138). И хотя в Новгороде в 80-х и последующих годах не всегда выдерживалась правильность терминологии акта и ссудная запись иногда именовалась порядной, ссудной порядной и т. п., это ни в какой мере не меняло существа самого акта и его формуляра. В таких случаях порядная запись была и ссудной, так как выдерживала все ее условия. Временем окончательного становления ссудной записи в районах наиболее развитых крепостнических отношений следует признать 70—80-е годы XVII в. Большая группа ссудных записей за 80-е годы по Арзамасскому уезду (Действия Нижегородской губернской ученой архивной комиссии, т. X, стр. 1—44) и значительное число такого рода актов по центральным уездам (М. Дьяконов, Акты.., в. I, стр. 49—-78) имеют вполне определенный устойчивый формуляр, который характерен и для новгородских ссудных записей 80—90-х годов XVII в. (Е. И. Каменцева, Условия закрепощения). Из арзамасских и новгородских судных записей так же, как и записей других уездов (по материалам М. Дьяконова), следует, что ссуда давалась поряжающемуся бессрочно и возврату не подлежала. Ее целью было привлечь поряд- чика, а назначение сводилось к созданию «крестьянского завода». Само же прикрепление крестьянина к земле и к владельцу не было связано с получением ссуды, а вытекало из факта оформления на себя записи. Взыскание ссуды, допускавшееся только как санкция, главным образом, за побег крестьянина, не меняло его зависимого положения: «запись и впредь в запись и крестьянство в крестьянство» оставались неизменными на будущее время. Публикуемая ссудная запись интересна тем, что условие о поряжении в крестьянство и безвыходности из него оговорено в ней особо и ни в какой связи с фактом получения ссуды не стоит. Как и в остальных ссудных, в ссудной 1685 года оговорено обязательство крестьянина «не сбежать» от феодала и «не заложиться», а в случае неустойки — возврат ссуды и сносного «живота». Условие о «безвыходности» крестьянского состояния, как указывал В. О. Ключевский, «впервые сообщало ссудной записи значение настоящей крепости, утверждающей личную зависимость без права зависимого лица прекратить ее» (В. О. Ключевский, Соч., т. VII, М., 1959, стр. 298). Принимая это частное и конкретное наблюдение В. О. Ключевского, необходимо подчеркнуть, что его общий взгляд на ссудную запись, как на единственный документ, определивший потерю крестьянами независимости, взгляд, вытекавший йз его концепции происхождения крепостного права, не может быть принят. Вместе с тем невозможно принять и взгляд М. А. Дья* конова на ссудную запись, по которой крестьянство якобы возникает из займа (М. Дьяконов, Очерки из истории, Стр. 132—134). В наше время к взгляду М. Дьяконова Примыкает взгляд Е. И. Каменцевой, определяющей ссуду как «Долговое обязательство, следствием которого являлось поселение новопорядчика на земле феодала» (Е. И. К а- менцева, ук. соч., стр. 154). В действительности, ссуда не была ни займом, ни долговым обязательством. Юридически из ссуды не вытекало также никаких последствий в смысле прикрепления крестьянина к земле феодала и к нему лично. Но господская ссуда, будучи материальной основой «крестьянского завода», становилась тем самым источником ограничения имущественных прав крестьянина, усиливая его экономическую зависимость от феодала. Последний предоставлял крестьянину не только основное средство производства — землю, но и обеспечивал ему обзаведение инвентарем. В такой форме получало воплощение второе условие барщинной системы хозяйства: «...необходимо, чтобы непосредственный производитель был наделен средствами производства вообще и землею в частности...» (В. И. Ленин, Соч., т. 3, стр. 184). В ссудных записях в сравнении с порядными наблюдается определенный сдвиг в сторону усиления закрепощения крестьян. В ссудных записях место жительства поряд- чика стало определяться общей фразой: «на его [феодаль- ной]поместной и вотчинной земли, где он мене жить прикажет». Появилось обязательство порядчика не сбежать. Всякая перемена им места жительства рассматривалась как бегство, преследуемое законом. Новым в ссудных записях является условие не красть имущества землевладельца. Но не эти черты составляли основную особенность ссудной записи. В лице последней завершилось становление одного из крепостных актов, по которому крепостная зависимость наступала в силу заключения самой записи, получавшей официальную санкцию правительства. Такое положение дела вполне отвечало уровню развития крепостного права и состоянию законодательства, начиная от Уложения 1649 г. Ссудная запись сообщала феодалу наследственные права на крепостного крестьянина и распространяла зависимость на потомство последнего. Ссудная запись не знала никаких промежуточных переходных состояний в положении порядчика, подобных тем, какое знала порядная запись при наличии льготных лет. Порядчик сразу же попадал в положение, равное положению других крепостных крестьян феодала (включая старинных), и на него распространялись все права господина вплоть до права отчуждения — уступки, мены, заклада и продажи другому лицу. Эти обстоятельства обычно не оговаривались в судных записях, так как разумелись сами собой на основе существующих норм права и крепостнической практики. Но можно привести случай, когда рачительный помещик потребовал от своего порядчика оговорки в ссудной записи указанных выше условий. В ссудной записи 15 декабря 1690 г. вслед за обычной оговоркой возврата ссуды в случае нарушения условий поряда и побега крестьянина стояло: «а крестьянство и впредь крестьянство. И вольно ему, государю моему, меня продать и заложить и самому владеть» (Архив исторических и практических сведений, относящихся до России, изданный Н. Калачовым, кн. I, СПб., 1858, стр. 63). Ссудная запись, таким образом, примыкала к рассмотренным нами крепостным актам — меновным, поступным и купчим. Общность «безвыходности» крестьянства в значительной мере сближала указанные акты, несмотря на то, что объектом поступных и купчих записей были крестьяне, находившиеся в крепостной зависимости, а объектом ссудных записей люди временно свободные и вступающие в крепостную зависимость. С другой стороны, ссудная запись все более сближается со служилой кабалой и это сближение, вопреки мнению М. А. Дьяконова, ни в какой мере не прекращается после 1680 года, когда господствующей формой служилой кабалы становится такая, в которой указание заемной суммы отсутствует. «Вольного» человека, вступившего в холопы, делал таковым сам факт оформления служилой кабалы. Но то же самое происходило с крестьянином, вступавшим в зависимость через ссудную запись. Наконец, по мере развития крепостничества во второй половине XVII в. удельный вес и значение порядных и ссудных записей в кругу других актов крепостной неволи неизменно падали. По крайней мере количественно их все более превышали поступные и купчие акты. Это можно проиллюстрировать на примере новгородских записных книг. Записано в книгах •р 1 оды поступных порядно-ссудных 1673-1690 16 691 1691—1699 124 99 Объяснение отмеченному явлению можно дать двоякое. Сокращались источники пополнения крепостных за счет вольных людей. «Свободных» гулящих людей становилось все меньше, падало и число выходцев из-за рубежа, что для таких уездов, как Новгородский и Псковский, имело существенное значение. С другой стороны, по мере роста владельческих прав феодалов на крестьян число актов отчуждения крестьян из одних рук в другие росло абсолютно и относительно. _3@gg!g=- — -ф, ИСТОЧНИКИ И ЛИТЕРАТУРА РУКОВОДЯЩАЯ ЛИТЕРАТУРА 1. К. Маркс, Капитал, т. III. 2. В. И. Ленин, Развитие капитализма в России, Соч., т. 3. 3. В. И. Ленин, Аграрный вопрос в России к концу XIX века, Соч., т. 15. ОСНОВНЫЕ ИЗДАНИЯ 1. Акты, собранные в библиотеках и архивах Российской империи Археографическою экспедициею Академии наук, т. IV, СПб., 1836. 2. «Акты, относящиеся до юридического быта древней России», т. I—III, СПб., 1857-1884. 3. Дополнения к Актам историческим, т. IV, СПб.^ 1851. 4. М. Дьяков, Акты, относящиеся к истории тяглого населения в Московском государстве, вып. I—II, Юрьев, 1895—1897. б.Крестьянская война под предводительством С. Т. Разина, т. I, М., 1954; т. II, М., 1959. 6. Г. Н. Образцов,,. Оброчные и порядные записи Анто- ниево-Сийсскому монастырю XVI—XVII вв.; «Исторический архив», т. VIII, М., 1953. 7. К. П. Победоносцев, Историко-юридические акты переходной эпохи XVII—XVIII вв., М., 1887. 8. Полное собрание законов, собрание 1-е, т. I—III, СПб., 183°. о 9. М. И. Семевский, Исторические и юридические акты XVII—XVIII вв., «Чтения Московского общества Истории и Древностей», 1869, кн. 4. стр. 1—88. ОСНОВНЫЕ ИССЛЕДОВАНИЯ 1. И. Д. Беляев, Крестьяне на Руси, М., 1903. 2. М. А. Дьяконов, Очерки из истории сельского населения в Московском государстве XVI—XVII вв., СПб., 1901. 3. Е. И. Каменцева, Условия закрепощения новопоряд- чиков, «Труды историко-архивного института», т. VII, М., 1954. 4. А. Лаппо-Данилевский, Служилые кабалы позднейшего типа, «Сборник статей, посвященных В. О. Ключевскому», М., 1909. 5. А. Г. М а н ь к о в, Развитие крепостного права в России во второй половине XVII века, М.—Л., 1962 г. 6. Н. Новомбергский, Вымученные кабалы в Московской Руси XVII столетия, журнал Министерства юстиции, 1915, тт. 5 и 6. 7. А. А. Новосельский, Побеги крестьян и холопов и их сыск в Московском государстве второй половины XVII в., «Труды Института истории Р АНИОН», т. 1, М., 1926. 8. А. А. Новосельский, От даточные книги беглых как источник для изучения народной колонизации на Руси в XVII в., «Труды историко-архивного института», т. II, М., 1946. 9. «Очерки истории СССР. Период феодализма, XVII в.». Под ред. А. А. Новосельского и Н. В. Устюгова, М., 1955. 10. И. М. Скляр, Из истории политики правительства царя Алексея Михайловича по крестьянскому вопросу накануне восстания Степана Разина, «Ученые записки Киргизского государственного заочного педагогического института», т. IV, Фрунзе, 1959. 11. И. В. Степанов, Работные люди Поволжья в XVII в. (К вопросу о характере найма). Вопросы генезиса капитализма в России, сборник статей, Л., 1960. 12. Л. В. Ч е р е п н и н, Классовая борьба в 1682 г. на юге Московского государства, «Исторические записки» 1938 г. № 4. 13. А. Л. Шапиро, Бобыльство в России в XVI—XVII вв.* «История СССР» 1960 г. № 3. 14. А. А. Шилов, Поступные записи, «Сборник статей, посвященных А. С. Лаппо-Данилевскому», П., 1916. 15. В. И. Шунков, Очерки по истории земледелия Си бири (XVII в.), ч. II, очерк III, О феодальном строе сибирской деревни в XVII в., М., 1956.