Интересы и субъективные права

Мы подошли к проблеме, ради которой юристы углубляются в исследование социальных интересов и потребностей, ведут давние и непрекращающиеся споры о характере соответствующих категорий.

ществления высших ценностей права (если да, то каких?)? Либералы всех мастей и оттенков с редким единодушием признают, что юридические нормы создаются, а субъективные права устанавливаются с основной целью обеспечивать индивидуальные, в особенности экономические интересы личности.

Консервативно мыслящие люди не склонны разделять эти идеи. В ответ на заявления о том, что наши права существуют в наших интересах, Шершеневич когда-то с удивлением вопрошал своего читателя: неужели общество дало вам права ради вас самих? Наивное предположение! «Общество вырабатывает правила поведения и средства их охранения только ради себя самого, ради поддержания и развития того целого, в котором тонут разрозненные интересы составляющих его единиц»[239].

Иеринг выражал эту мысль более резко: хотя субъективные частные права имеют в виду прежде всего индивида, между ними нет ни одного права, относительно которого субъект мог бы сказать: это исключительно мое право, общество не может его ограничить. Не существует в частноправовой сфере такой границы, где кончается царство общества и начинается «мое личное царство». Характеризуя право как систему защищенных интересов, а государство как силу, обеспечивающую защиту, Иеринг недвусмысленно давал понять, что за это частное лицо должно много прощать и платить государству, представляющему общество. От имени последнего он предъявлял счет индивиду: «В этом счете значится: у тебя нет ничего принадлежащего исключительно тебе одному; всюду рядом с тобой стоит общество или представитель его интересов — закон; во всем общество является твоим партнером, требующим из принадлежащего тебе своей доли: доли тебя самого, твоей рабочей силы, твоего тела, твоих детей, твоего имущества; право есть осуществленное партнерство индивида с обществом. Власть закона, невидимого, вездесущего представителя общества окружает тебя всюду, где бы ты ни был, словно воздух, которым ты дышишь, и нет уголка на земле, нет места в обществе, в котором ты мог бы укрыться от него. Лишь привычка дает возможность почти не ощущать производимого им на тебя давления»[240]. Но если право есть «осуществленное партнерство индивида с обществом» в интересах государства-Левиафана, что тогда приходится на долю самого индивида, каким образом он сам заинтересован в праве? Эти вопросы всегда приводили юристов к исследованию субъективных прав и юридических обязанностей с точки зрения интересов субъекта.

Наиболее надежный путь к соединению регулятивной силы интереса с потенциалом юридической нормы права в целом состоит в том, чтобы, прежде всего, включить его после некоторых апробаций (хорошо изученных юристами социологического направления) в институциональную структуру права. Если в правовую сферу любой жизненно важный интерес входит явочным порядком, может действовать спорадически и стихийно наряду с нормативными программами поведения, то юридическая институционализация интереса, хотя бы минимальная, требует его изучения, оценки, обработки, согласования и прочих рациональных операций, после чего он выступает уже как юридически признанный, юридически защищенный или охраняемый, обеспечиваемый средствами права интерес. В принципе, все, что нужно интересу от права, — это усиливающие гарантии. Даже очень сильный в социальном плане человек не настолько силен, чтобы пренебречь юридической помощью, поддержкой права. Самый благоприятный с этой точки зрения вариант — тот, при котором интерес получает непосредственное выражение в субъективном праве. Тогда он выступает во всеоружии — мой интерес есть мое право. Хотя такой вариант, как мы уже знаем, не всегда возможен, стремление к нему никогда не ослабевает у тех, кто усиленно продвигает свои интересы, ведет «борьбу за право». С позиций гражданского оборота субъективное право есть наиболее эффективное юридическое средство удовлетворения частных интересов, получивших публичное признание, условием которого является совпадение или наличие многочисленных точек пересечения с публичным интересом. «Всякий индивидуальный интерес находит правовое признание только тогда, когда это признание соответствует всеобщему интересу», — писал Г. Ел- линек1. В советской юридической литературе также подчеркивалось, что «личные интересы, к удовлетворению которых приводит осуществление субъективных прав, находятся в гармони- [241] [242]

ческом сочетании и единстве с общественными интересами и получают юридическую защиту лишь постольку, поскольку они совпадают с интересами государства или не противоречат им»[243].

Среди теоретиков права распространены представления, согласно которым законодательство и законы (объективное право) наделяют физическое или юридическое лицо «волевой властью» либо правовой возможностью что-то делать в своих интересах. Волевая власть и юридическая возможность действовать часто выступают в качестве родового признака при определении субъективного права.

Для наглядности приведем некоторые из них. Еллинек, который занимал промежуточную позицию между теорией воли и теорией интереса, полагал, что воля и интерес необходимо и вместе принадлежат к понятию права: «Субъективное право есть признанная и защищенная правопорядком, направленная на благо и интересы волевая власть человека»[244]. Защищенный правом интерес становится таковым, потому что он связан с человеческой волей; только как возможное содержание воли объект внешнего мира или отношение человека к человеку становится составной частью мира интересов. Чтобы защитить добро или интерес, правопорядок должен в первую очередь признать и защитить власть воли. Вслед за Иерингом, который включал интерес в содержание субъективного права, Еллинек заявлял, что «волевая власть — формальный, благо или интерес — материальный элемент в субъективном праве»[245]. Речь идет о воле, опредмеченной через интерес. В приведенной выше дефиниции Еллинека термин «благо» можно опустить, так как благо входит в конструкцию субъективного права постольку, поскольку управомоченное лицо испытывает в нем интерес. В самом деле, зачем мне то благо, которое меня не интересует? Если речь идет о каком-либо другом благе — благе вообще или не моем благе, то проблематично само его отношение к моему субъективному праву.

В качестве примерной дефиниции субъективного права со стороны ученых-юристов, не признававших ни теорию воли, ни теорию интересов, можно считать определение С.

Воля в психологическом смысле не составляет существа субъективного права, точно так же как и интерес не входит в его состав. Если бы это было не так, то юридическая возможность действовать, предоставленная законом (правом, правопорядком) субъекту, свелась бы в определенной сфере к чистому своеволию — власть моя, что хочу, то и делаю. Между тем в поведении управомоченного лица элементы воления, хотения сочетаются с позитивными требованиями должного, контролируются внешними нормами, утверждающими то, что положено. Действующий во всеоружии своих прав человек все-таки не может поступать произвольно. Против включения интересов в содержание субъективного права Кечекьян возражал, ссылаясь на то, что «можно иметь права на предметы, не представляющие никакого интереса для управомоченного лица, бесполезные для него и даже вредные и это обстоятельство безразлично для прав индивида»[247]. Среди дореволюционных русских юристов активными противниками теории интереса были Е. Н. Трубецкой, Шершеневич и др.[248] Интерес только цель, а не сущность права, утверждал Шершеневич. «Сам по себе интерес не в состоянии определить понятие о субъективном праве. Наличность интереса еще не создает права»[249]. Субъективное право, возникая на основе интересов, обладает бытием, отличным от существования интересов, оно имеет свою судьбу, которая, в конечном счете, лишь следует за судьбой интересов, вызвавших к жизни данное право.

Проблема соотношения субъективных прав и интересов оживленно обсуждалась в советской юридической литературе. Однако концептуальные рамки дискуссии определялись уже не юриспруденцией понятий или юриспруденцией интересов, не теорией воли или теорией интересов, а скорее всего марксистско-ленинским, материалистическим и классовым подходом к изучению социальных и правовых явлений.

Материалистически интерпретируемый классовый интерес является необходимым элементом классового понимания права. «Мы в понятие права вкладываем, как решающий момент, его содержание и именно защищенный, поддерживаемый интерес (класса)», — писал Стучка, придерживаясь, как видим, самой терминологии Иеринга[251]. Позднее эта терминология была отброшена, но в советской юридической науке осталась материалистическая трактовка интереса в праве и, естественно, самого права в объективном и субъективном значении. Она сводится к достаточно известным и простым положениям: устанавливаемые законом субъективные права и юридические обязанности вызываются к жизни определенными социальными, классовыми интересами, объективной необходимостью регулировать порядок удовлетворения общественных, коллективных и индивидуальных интересов. Ценность субъективного права определяется ценностью лежащих в его основе интересов. Переставшее соответствовать определенным интересам субъективное право прекращает действовать и теряет действительность.

В советской юридической науке, как и в зарубежной, сложились две основные позиции в решении обсуждаемого вопроса. Одна из них, признавая детерминирующую роль интересов в отношении прав, рассматривает их как самостоятельные явления, наделенные функциями, которые позволяют им конструктивно воздействовать друг на друга. Другая примыкает к традициям теории интересов и в содержательном аспекте отождествляет субъективное право с защищенным интересом. Из числа советских ученых, представлявших первую позицию, мы уже называли Кечекьяна, но составить более полное впечатление о ней можно по работам С. Н. Братуся, относящимся к середине прошедшего века. Возражая тем, кто сводит содержание субъективного права к интересу, он писал: «Носителем субъективного права, независимо от возраста и состояния психики, является человек как общественное существо. Правильно, что определенная мера возможного поведения предоставляется для защиты и осуществления определенного интереса, — на то и существует право, — но интерес сам по себе не является субъективным правом, а его предпосылкой и целью»[252].

Очевидно, что отказ от отождествления рассматриваемых явлений позволяет связать интерес и субъективное право (а также юридическую обязанность) отношениями, во-первых, причины и следствия, во-вторых, средства и цели. Быть предпосылкой — значит быть причиной или хотя бы одной из причин: интерес обусловливает, вызывает, делает необходимыми субъективные права и юридические обязанности, предопределяя их характер. Воля как психологический акт также является предпосылкой субъективного права, но она, находясь в области внутренней регуляции человеческого поведения, не может быть внешней причиной возникновения прав и обязанностей. Воля подключается к осуществлению субъективного права, приводит в движение соответствующее поведение, когда право сформировалось под воздействием причин объективного и субъективного порядка, прежде всего интересов. Субъективные права и юридические обязанности выступают в качестве средств осуществления интересов, а интерес представляет собой цель субъективного права. Таким образом, считал Братусь, нет оснований сводить его к воле или интересам. «Субъективное право, опираясь на интересы, само интересом не является, хотя утеря социально значимого интереса и может повести к тому, что субъективное право утратит свое значение и свою ценность»[253].

По этому поводу мы можем сказать следующее. Если у конкретного лица исчезает либо существенно меняется интерес в использовании какого-либо права, законодательство и закон скорее всего этого даже не заметят; индивид должен сам сделать вытекающие из данной ситуации выводы. Но когда утрачивается всеобщий интерес, положенный законодателем в основу субъективного права, автоматически не наступает исчезновение (потеря юридической действительности) данного права, как это имело бы место в случае, если бы интерес являлся содержанием, сущностью субъективного права. Поскольку юридическая норма, устанавливающая право, продолжает оставаться действительной, остается и само это право. Его отмена — дело будущего, она может случиться через несколько месяцев, через год, через много лет после утраты соответствующего жизненного интереса. Таким образом, может возникать ситуация, когда интерес в известном действии перестал быть актуальным для большинства или всех членов общества, а выражавшее этот интерес субъективное право продолжает существовать.

Позиция, противоположная той, которую мы рассмотрели, поддерживает традицию включения интересов в состав и содержание субъективного права. Ее в советские времена представляли А. В. Венедиктов, Ю. К. Толстой, О. С. Иоффе и др. Аргументируя тезис о том, что «интерес является необходимым и притом ведущим элементом содержания субъективного права», Толстой писал: «Если верно, что классовая природа права обнаруживает себя прежде всего в характере удовлетворяемого правом интереса, что утрата социально значимого интереса приводит и к утрате права, то есть все основания для того, чтобы включить интерес в определение субъективного права»[254].

К такому же выводу приходил Иоффе, подчеркивавший, что содержание субъективного права сводится не только к обеспечению определенного поведения и возможности совершения известных действий управомоченным, но и к интересу, удовлетворение которого обусловливается его осуществлением. Он считал, что «исключение интереса из содержания субъективного права привело бы к тому, что последнее оказалось бы бессодержательным как с точки зрения его носителя, так и с точки зрения его классовой природы»[255]. Эта позиция так или иначе акцентирует регулятивные качества, приобретаемые интересами в результате их юридического признания, оценки и юридико-технической (технологической) обработки в ходе правотворческой деятельности, создания правовой нормы, установления субъективных прав и юридических обязанностей. Чтобы интерес мог работать как юридический регулятор, он должен пройти через все стадии подготовки, нормативного оформления, включения в систему объективного и состав субъективного права. Именно таким путем он получает юридическую ценность.

В более поздних представлениях о субъективном праве, разработанных в рамках отечественной теории права и отраслевых юридических дисциплин, мы, пожалуй, не найдем ярко выраженного акцента на воле и интересе управомоченного субъекта. В отличие от понятия «права человека», которое сегодня подвергается усиленной политической идеологизации, «субъективное право» есть типичная юридико-догматическая конструкция. Как и другие конструкции подобного рода, оно в последние десятилетия оставалось в тени. Объяснить это можно скорее всего тем, что в правовой науке до предела ослаблено внимание к юридико-догматической проблематике, она ушла на периферию научных исследований, уступив место всякого рода приоритетным и актуальным темам, многие из которых на поверку оказывались преходящими и даже пустыми.

Юридическая догматика — это сфера теоретических построений, где господствуют логика, особенно нормативная, строгий стиль мышления, отточенные формулировки и понятия, приобретающие со временем характер аксиоматических положений в юриспруденции. Догма хороша и уместна там, где она предписана юридическим авторитетом не только на основе обязательности, императивной формы, но и в силу логической безупречности мысли, способной останавливать всякое суетное сомнение и легковозбудимый ревизионизм. Догматику часто порицают, находя в ней признак формализованного нетворческого мышления, но аргументы в таких случаях касаются в большей мере методологии использования догматических положений, чем самого существа догмы. Дело в том, что категориальный аппарат науки и иных систем знания (скажем, ценностных) держится на стабильных конструкциях, скрепляющих и объединяющих различные когнитивные структуры в системное единство. Роль таких устойчивых, надежных конструкций в точных науках играют аксиомы, в юриспруденции — догмы. Можно, наверное, вместо слова «догма» использовать какой- либо иной подходящий термин, но от этого суть дела не изменится. Будем надеяться, что концептуализация субъективного права в этом направлении станет делом ближайшего будущего.

Суммируя опыт, находящийся сегодня в распоряжении юридической науки, можно сказать, что всякое субъективное право, во-первых, является элементом правового отношения, который разложим в свою очередь на отдельные элементы (правомочия); во-вторых, определяя юридическую возможность действия, устанавливает волевую власть лица в том смысле, что управомоченный субъект не только господствует над вещью или иным объектом правоотношения, но в пределах требований закона способен передать на исполнение обязанной стороне определенные собственные волевые решения, т. е. «навязать свою волю».

Наличие у лица автономной свободной воли делает возможной волевую власть управомоченного субъекта в рамках правоотношения. Мы сегодня явно недооцениваем волевое содержание субъективного права, как и другие возможности, вытекающие из волевой трактовки права. Право становится субъективным, когда лицо, используя или применяя управомочивающую норму объективного права, вступает в отношения с другими лицами, преследует определенные интересы. Конструкция субъективного права, как она дана потенциально в управомочивающей норме, в законе, устанавливающем субъективное право, наполняется на стадии правоотношения волевой властью заинтересованного субъекта, благодаря чему абстрактное право становится реальным, требующим от его носителя творческой активности, свободно-волевых усилий. Свободная воля многообразно преломляется в процессе осуществления субъективного права то в виде выбора возможных вариантов поведения, то в виде свободного принятия или непринятия фактов, влияющих на развитие правоотношения, то в виде определения границ требований или самоограничения притязаний, если это диктуется собственными интересами. Вместе с волевым фактором, четко обозначенным в структуре субъективного права, выступает интерес в качестве непосредственного стимула движения воли.

Возникает вопрос: как соотносятся в структуре субъективного права воля и интерес? Они, что же, положены рядом друг с другом и между ними имеется некая дистанция, которую можно сокращать либо увеличивать? Интерес, выражающий направленность действий субъекта, есть нечто внешнее по отношению к субъективному праву или содержится в нем самом? Ученые-юристы, включающие интерес в состав субъективного права, ссылаются на аргументы, которые внешне выглядят весьма убедительными. Субъективное право на какое-либо действие не подлежит реализации даже в том случае, если представлены все его элементы, кроме одного — реального интереса, живой заинтересованности субъекта в данном действии.

Поскольку всякий социальный интерес человека, как отмечалось выше, объективен, то его недостаточное или неверное осознание может существенно затруднять, тормозить, откладывать на неопределенное время вступление человека в конкретное правоотношение, и, следовательно, реализацию субъективного права. Например, у граждан есть немало вытекающих из закона прав застраховать свою жизнь, здоровье и жизнь членов своей семьи, имущество, транспортные средства и т. п. Но они не всегда осознают или придают должное значение соответствующим интересам, поэтому страховые компании содержат громадный служебный аппарат, тратят большие деньги на рекламу, чтобы разъяснить будущим клиентам их же собственные страховые интересы. Они это делают ради того, чтобы к имеющемуся у гражданина праву что-то застраховать добавить недостающее звено — реальный интерес. В пользу трактовки интереса как внутренне присущего субъективному праву элемента говорит как будто бы и то очевидное обстоятельство, что для человека, потерявшего интерес к определенному действию субъективное право на это действие становится бесполезным и

ненужным. Исчезновение интереса в праве полностью перечеркивает само право.

Доводы тех, кто выносит юридически значимый интерес за пределы субъективных прав и юридических обязанностей, имеют не менее основательный характер. Обращают внимание на то, что «можно иметь права на предметы, не представляющие никакого интереса для управомоченного лица, бесполезные для него и даже вредные, и это обстоятельство безразлично для прав индивида»1.

Режим осуществления субъективного права отделен и не совпадает по фазам с порядком реализации соответствующих данному праву интересов. Субъективное право нередко заключает в себе возможность реализации нескольких интересов, вместе с тем один и тот же интерес может выражаться в ряде субъективных прав. В сложных ситуациях одно из рассматриваемых явлений становится критерием выбора другого: характер права позволяет определить подлежащие реализации конкретные интересы, а предпочитаемый либо высоко ценимый интерес позволяет субъекту выбрать для осуществления известное субъективное право. Подобные вариации будут исключены, если принять, что конкретному интересу личности соответствует его конкретное субъективное право. Кроме того, интерес неотделим от его носителя, он — величина более или менее постоянная, не может быть ограничен по суду или закону; субъективное право подвержено изменениям, ущемлениям со стороны чужой воли или в силу судебного решения. Недееспособное лицо не может своими действиями осуществлять собственные субъективные права и юридические обязанности, но оно, тем не менее, является полноценным носителем собственных интересов. Слабоумный или душевнобольной не осознает, конечно, своих интересов, но они у него есть и реализуются действиями других лиц, его законных и иных представителей, т. е. действиями, которые совпадают или не совпадают с осуществлением права представляемого субъекта.

В любом споре наступает момент, когда его участники должны спросить себя, видят ли они смысл в продолжении дискуссий после того, как аргументы в очередной раз высказаны, но стороны не приходят к согласию. Кто-то может сказать: какая разница — входит или не входит интерес в содержание

субъективного права, является ли он внутренним элементом либо предпосылкой и целью последнего. Важно, чтобы субъективное право и интерес действовали вместе и в одном направлении. Возможно, в силу определенного скепсиса, относящегося к смыслу проблемы субъективного права и интереса, в отечественной юридической науке наших дней снизилось внимание к этой проблеме, так что многие выводы из более чем столетнего спора юристов до сих пор не сделаны. То, что они обсуждали, — не юридическая схоластика, но важнейшие в теоретическом и практическом плане вопросы социального и юридического регулирования общественных отношений, прежде всего имущественных, хозяйственных. Это участок исследований, где юристы наиболее близко подошли к выяснению секретов взаимодействия социальных регуляторов различного типа. В самом деле, правовые отношения, субъективные права и юридические обязанности являются категориями, которые обозначают крупные правовые институты, действующие там, где сходятся, пересекаются, перекрывают друг друга два уровня регулирования жизненных процессов: регулирование посредством интересов (потребностей, стремлений, намерений и т. п.) и посредством юридической нормы.

Многие юристы, в том числе те, которые принимали участие в спорах, не смогли распознать интерес как самостоятельный и автономно действующий регулятор. Они полагали, что интересы участвуют в регулировании общественных отношений только с санкции объективного права и при условии включения их в состав права субъективного. Человек в сфере права руководствуется своими интересами постольку, поскольку они юридически признаны и обеспечены наличием субъективных прав и юридических обязанностей. Другие юристы обращали внимание на узость такого подхода, подчеркивая, что интересы в правовых отношениях могут выступать во множестве функций, быть предпосылкой и целью субъективного права. Но и они обусловливали активную роль интересов фактом их юридического признания, которое может быть достигнуто в нескольких формах — опосредования интереса в субъективном праве, установления гарантии реализации интереса в виде юридической обязанности, указания на известный интерес как цель правового действия, юридического стимулирования определенных интересов и т. д. Юриспруденция, прежде всего юриспруденция интересов, предпочитает иметь дело с юридически оформленными интересами, отбрасывая все остальные в сторону. Это большая ошибка юристов, от которой им следует избавиться, хотя бы для того, чтобы получить опыт работы с массивами юридически неорганизованных интересов, ввести в рациональные границы их давление на юридическую практику.

Обратимся теперь к интересам, опосредованным субъективным правом. Если оставить в стороне политические и идеологические приемы обработки интересов в процессе их выявления, учета и согласования, методы работы с ними, которые могут применяться без участия юристов и вопреки строгому «юридическому мировоззрению», то и в этом случае следует исходить из принципа первоочередной ответственности законодателя как юридической фигуры за итоги институционализации интересов. В процессе конструирования нормы, устанавливающей субъективное право, тот, кто творит право, вынужден подвергать реальные интересы своеобразной обработке посредством технологических операций социального, логического и психологического порядка, с помощью приемов законодательной техники. Это значит, что реальные интересы со всей их жизненной непосредственностью, богатством и разнообразием оттенков, особенностей и нюансов трансформируются в сухую схему, укладываемую в прокрустово ложе юридических формулировок, тщательно продуманных и осторожных правоустановлений. Полученный результат, т. е. правовой интерес, это прежде всего типологизированный интерес, некая модель (оптимальная или усредненная), построенная индуктивным методом на основе «живых» и реальных интересов, как частных, так и публичных.

Обнаружить в правовом интересе какой-либо хорошо узнаваемый отдельный конкретный интерес, будь это, например, публичный ведомственный либо частный интерес известной фирмы или лица, значит испытать разочарование в праве, чувство недоверия к законодателю, который принимает законы согласно принципу «что хорошо для «Дженерал Моторс», то хорошо для Америки». В обычном процессе проектирования и принятия закона все достойные юридического опосредования интересы не берутся в «живом», «натуральном» виде, а сводятся к некоторым типам интересов, «обтачиваются», принимают всеобщую форму. На стадиях правотворчества в известной мере теряет смысл противопоставление, а может быть, и само разделение частных и публичных интересов. Попадающий в поле зрения законодателя частный интерес получает тем самым известное публичное признание, без которого он просто не может найти воплощение в законе и праве. К тому же, если речь идет об интересах больших социальных групп, скажем, предпринимателей, занятых в мелком и среднем бизнесе, то эти частные интересы в силу своей массовидности принимают характер публичных. Все, что для них предусматривается законодательством, отвечает одновременно и частным, и публичным целям.

В юридической науке неоднократно предпринимались усилия сконструировать особую категорию субъективных публичных прав, существенно отличающихся от субъективных прав в гражданском праве по признакам их своеобразного отношения к публичным и частным интересам. Проблема эта связана с разграничением интересов самым непосредственным образом. Точнее и проще было бы говорить сегодня о четко выраженной контрарности государственных интересов и интересов физических и юридических лиц, представляющих негосударственную сферу. Это не то же самое, что противоположность публичных и частных интересов, между которыми не существует четко установленной формальной границы. Действовать в публичном интересе может, а в известных случаях и должен каждый, независимо от социальной роли, исполняемой лицом в частной сфере. Государство вынуждено стимулировать, поощрять и требовать выполнения определенных публичных функций от частных лиц, пытаясь сделать их публичными агентами, разумеется, в строгих рамках закона. Оно признает за гражданами субъективные публичные права (например, право избирать и быть избранными, участвовать в выработке государственных решений и т. п.), практика осуществления которых определяется прежде всего общественными и государственными интересами. С тех пор, как государство превратилось в распорядителя общих дел гражданского общества и создало для этого необходимый управленческий аппарат, оно наделяет наиболее подготовленных своих граждан, пользующихся доверием политической власти, функциями и полномочиями с целью осуществления публичного, т. е. государственного интереса. К ним, официальным лицам, агентам государства и носителям публичного интереса, переходят публичные права, осуществляемые под эгидой и от имени государства.

По своей юридической природе полномочия принадлежат к категории прав, но внутри этой категории выделяются рядом особенностей, среди которых отметим одну очень существенную. Предусматриваемые полномочием юридические возможности действовать или не действовать определенным образом не могут использоваться должностным лицом, обязанным исполнять данное полномочие, в личных целях или в частных интересах. Полномочие — разновидность права, которая существует исключительно ради публичного интереса, главным образом интереса государственного. Дабы обеспечить представленную здесь связь права и интереса, полномочие юридически конструируется таким образом, что оно одновременно выступает и как обязанность должностного лица, его долг действовать, исходя в первую очередь из государственных соображений. Все попытки обойти это обстоятельство, нарушить данную связь ведут к злоупотреблению служебным положением, коррупции и другим злейшим проявлениям современного бюрократизма.

О полномочиях, следовательно, можно говорить лишь применительно к государственному органу, тогда как государственный гражданский служащий несет должностные обязанности, вытекающие из полномочий органа. Последние выражают и проводят публичный интерес в чистом виде, поэтому действия по осуществлению полномочий не предполагают использование формы субъективного права лица, замещающего государственную или муниципальную должность. К тому же само по себе полномочие, будучи правом и одновременно обязанностью должностного лица, требует в некоторых существенных аспектах (исполнение, контроль, ответственность) прежде всего обязанных действий от лица, замещающего ту или иную должность. Полномочие — это не субъективное право должностного лица, поэтому чиновник, действующий в пределах компетенции государственного органа, не должен смешивать или подменять публичный интерес, ради которого существует полномочие, с частными, индивидуальными, своими личными интересами. Когда подмена или смешение происходят либо назревают, на государственной службе возникает ситуация, которая сегодня обозначается как конфликт интересов.

Полномочие должностного лица само по себе не порождает для него каких-либо принадлежащих ему лично субъективных прав, оно действует лишь как агент публичного интереса в сфере публичного права. Государственная служба, естественно, предполагает вознаграждение чиновников за труд в качестве публичных агентов, поэтому у должностных лиц государственных органов есть и субъективные права, вытекающие из правовых норм, которые устанавливают порядок прохождения государственной службы, оплаты труда, пенсионного обеспечения и т. д. Эти права носят публичный характер, являются элементом служебного статуса данного лица, они обусловлены исполнением должностных полномочий, зависят во многом от качества соответствующей работы и результатов публично-правовой деятельности государственного органа в целом и должностного лица в особенности. Игнорировать различие между полномочиями должностного лица и его субъективными публичными правами, имеющими статусное, служебное происхождение, теоретически недопустимо, практически нецелесообразно. Когда чиновники, наделенные полномочиями распределять государственные заказы, выдавать лицензии, разрешения на какой-либо вид деятельности, прилагают усилия к тому, чтобы физические и юридические лица, для которых они «своими действиями» создали известные преимущества, лично их «отблагодарили», то это и есть коррупционная практика использования служебных полномочий в личных и корыстных целях. Тем более должны пресекаться всякие попытки публичных агентов «приватизировать» в какой-либо форме полномочия, извлекать из них определенную для себя выгоду. Задачи укрепления правопорядка в обществе в том именно и состоят, чтобы вся масса полномочий должностных лиц, осуществлялась в строгом соответствии с публичными интересами.

В конечном счете, любая норма права устанавливается в публичном интересе; все частное получает признание, поддержку и защиту законодательства, если оно соответствует или, во всяком случае, не противоречит общественному, т. е. публичному интересу. Да и правопорядок в целом есть явление публичное, он стремится исключить всякие неорганизованные частности, неоправданный партикуляризм, любые автономные действия, отклоняющиеся от норм права. Но все это не следует понимать как некую враждебность правопорядка по отношению к отдельному интересу и всему частному. Напротив, в сфере правотворчества он дает им публичную санкцию, трансформирует их в юридические, т. е. публичные, институты для того, чтобы на другой стадии — правоприменения — открыть полный простор и дать широкую свободу для реализации публично санкционированных частных интересов. На стадии правотворчества все отдельное и особенное выступает в форме всеобщего, однако в сфере реализации юридических норм происходит своего рода возвращение отдельного и особенного в сферу права.

В рамках правовых отношений управомочивающая норма объективного права по мере комплектования состава юридических фактов индивидуализируется как субъективное право, направленное теперь уже на конкретный «живой» интерес, который может быть публичным или частным, частно-публичным, публично-частным. Классификация субъективных прав может и должна быть проведена по характеру реальных интересов участников правоотношений. В сфере осуществления юридических норм и правовых институтов публичное начало уступает первенство частному, правда, далеко не безусловно. Буква закона, формально-юридические моменты правоприменительной практики доминируют, точнее говоря, должны доминировать над соображениями политического и идеологического характера, принцип законности идет впереди целесообразности. Когда в обществе создается атмосфера, при которой любое отступление от закона ничем оправдать нельзя, обеспечивается господство критериев и принципов права, когда всякое правило не знает исключений либо предполагает минимум хорошо контролируемых исключений, тогда возникает состояние правовой безопасности, всеобщий режим правового благоприятствования для человека и его интересов, прежде всего частных. Чтобы достичь указанного состояния, необходимо, прежде всего, предельно ослабить влияние политических мотивов на сферу правоприменения, достичь безусловной независимости суда, снизить до терпимого уровня политическую ангажированность прокуратуры, милиции и других правоохранительных органов, имея в виду, что требование полной их деполитизации есть демагогия, утопия, культивируемая лицемерными, нечистыми на руку политиками.

Если на стадии правотворчества политика довлеет над правом, политическое решение предшествует юридическому, что само по себе рационально и неизбежно, то в области правоприменения, напротив, юридическое решение предшествует политическому, является приоритетным при его строгом соответствии правовой норме, закону. Травмирующие для общества и граждан последствия наступают в случае, когда юридические основания реализации индивидуальных интересов произвольно изменяются или подменяются властями со ссылкой на экономические условия или политическую целесообразность. В области правоприменительных отно0ений политика должна отступать перед правом, его требованиями и доводами, но она не всегда это делает; власть имущие часто не удерживаются от соблазна вме- 0ательства в частные дела, которые, казалось бы, надежно урегулированы правом. Как бы то ни было, но боль0ая часть гарантий субъективных прав и законных интересов в правоприменительной сфере рассчитана на пресечение или ослабление политических влияний на правовые отно0ения, продиктована намерениями законодателя (искренними или нет) оградить частные интересы от властного диктата, административного произвола. Судить, насколько это удается, можно лить на основе анализа общественной и юридической практики.

Юридически институционализированный интерес — яркий пример «экономичности» правовой формы, которая позволяет творцу юридической нормы продвигать в жизнь и защищать не каждый в отдельности индивидуальный интерес, а юридическую конструкцию (институт), представляющую всеобщий, типизированный интерес, под который на практике можно подвести бесчисленное множество индивидуальных интересов, близких, однотипных, имеющих единую жизненную основу и социальную природу, различающихся по признакам индивидуального своеобразия личности и по малозначительным для права деталям. Ни одно общество в мире не смогло бы вынести правовую систему, которая педантично занималась бы каждым персональным интересом, ре0ала бы в отдельности, какой из них может быть выражен в особом субъективном праве, а какой достоин охраны в качестве законного интереса. Кстати сказать, в древности право пыталось идти путем регулирования, максимально приближенного к индивидуальным интересам, индивидуально определенной ситуации. Нормы тогда создавались достаточно простым способом, который состоял в том, что ре0ение по конкретному спору становилось нормой, обязательной для разре0ения конфликтов таких же интересов и в такой же ситуации. Так называемые каузальные нормы, из- ли0не детализированные, слабо учитывающие элементы общего в поведении множества людей, не выдержали испытания временем, были вытеснены более экономичными правовыми формами, в частности общей нормой права. Общей, главным образом, потому, что она дает одну, но очень емкую формулу для неопределенного множества конкретных индивидуальных интересов.

При таких обстоятельствах становится очевидным, что юридическая защита субъективных прав (и юридических обязанностей) фактически во всех правовых системах рассматривается как наиболее эффективный способ обеспечения не только частных, но и публичных интересов. В гражданском праве «нормы права охраняют проявления человеческой индивидуальности, но не непосредственно, а путем закрепления за личностью субъективных прав в таком виде и объеме, в каком они при существующих экономических и культурных условиях могут в своем осуществлении наиболее полно удовлетворять индивидуальные потребности личности»[256].

Опосредованный характер интересов человека в гражданском праве обусловлен спецификой и развитием нормативного регулирования имущественных и связанных с ними неимущественных отношений, которые в любом обществе расцениваются в качестве первоочередного и важнейшего объекта нормирования. Поэтому в области экономических хозяйственных отношений наблюдается особая интенсивность правового регулирования, все или почти все имущественные интересы вовлечены в гражданский оборот, а многие такие интересы нашли отражение в субъективных правах. Защищая субъективное право, общество и государство защищают лежащий в его основе общий, типизированный интерес, а через него — неопределенную массу индивидуальных интересов — настоящих и будущих, кратковременных и долгосрочных. Общий, типический интерес, выраженный в норме права и лежащий в основе субъективного права, превращается в самостоятельное явление по отношению к конкретным индивидуальным интересам; последние должны соответствовать типическому интересу, по основным признакам совпадать с ним, чтобы пользоваться юридической защитой в ходе своей реализации.

Восстановлением нарушенного субъективного права достигается устранение каких-либо трудностей либо препятствий на пути реализации жизненных индивидуальных интересов лица. Более того, юридическая защита субъективных прав участников гражданско-правовых, семейных, жилищных и некоторых других правоотношений сплошь и рядом содействует реализации законных интересов других индивидов, а если речь идет о правах сторон по договорам и сделкам, то здесь защита может распространяться на интересы третьих лиц. Замечательный эффект юридической защиты субъективных имущественных прав отца семейства состоит в том, что в результате происходит удовлетворение не столько его личных интересов, сколько интересов его детей, внуков. Но когда на доходы от авторских прав знаменитого писателя или музыканта безбедно живут его многочисленные родственники и приближенные — это вряд ли может вызвать восхищение. Каждый акт судебной защиты прав потребителя приводит к удовлетворению интересов не только лица, обратившегося в суд, но и множества других таких же потребителей. В качестве примера можно привести также норму Гражданского кодекса РФ (п. 2 ст. 346), согласно которой суд признает недействительным соглашение между залогодержателем и залогодателем, ограничивающее право последнего завещать свое переданное в залог имущество. Наряду с защитой права залогодателя здесь одновременно защищаются права третьих лиц — наследников.

До сих пор наше внимание было сосредоточено на проблеме соотношения законных интересов с субъективным правом. Но последнее, как известно, выступает не само по себе, а только в корреляции с юридической обязанностью, которая тоже является содержательным элементом правового отношения. Лицо, исполняющее юридическую обязанность, удовлетворяет законные интересы управомоченного лица, совместимые, совпадающие с правом последнего. На первый взгляд кажется, что его действиями реализуется чужой интерес, диаметрально противоположный его собственному. Если задержаться на этом изолированном моменте правовой связи между лицами, то вслед за многими либеральными юристами можно сделать вывод, что обязанное лицо есть воплощение идеи юридического самоотречения, так как оно делает нечто, причиняющее ущерб своему личному статусу. Должник должен вернуть кредитору деньги, которые с болью от себя отрывает, выполнить действия, которые даются ему с большим трудом. Но это поверхностный вывод и он не учитывает динамической структуры правовых отношений, участники которых выступают в отношении друг друга в одно и то же время либо попеременно как управомоченные и обязанные лица. Поскольку содержание юридической обязанности есть развернутое в обратную сторону содержание субъективного права, обязанное лицо, действуя в интересах управомоченного субъекта, поддерживает и развивает правоотношение, в котором заинтересованы обе стороны.

Правовое отношение протекает нормально, пока сохраняется симметрия этих действий. Если хотя бы одна из сторон теряет интерес к правоотношению, последнее, скорее всего, прекратит свое существование. Действуя в интересах управомоченного, обязанное лицо тем самым поддерживает необходимую степень вероятности того, что его партнер, когда роли поменяются и он окажется в положении обязанного лица, будет действовать так же симметрично и добросовестно. В сущности, правовое отношение можно определить как связь между лицами, которые выступают не только как субъекты взаимных прав и обязанностей, но и как носители взаимных законных интересов. Правовую обязанность допустимо рассматривать, как это делал Иоффе, в качестве юридического средства удовлетворения интересов граждан, совпадающих с интересами государства или не противоречащих им[257]. Добросовестное и честное исполнение обязанностей каким-либо лицом есть лучшая гарантия его собственных интересов в правоотношении. Постоянно демонстрируемая готовность действовать в интересах другого или других лиц скрепляет юридические товарищества, создает атмосферу доверия между участниками правового общения. Мои субъективные права и юридические обязанности всегда опираются на мои личные интересы, но проявляется это по-разному. В субъективном праве меня привлекает возможность непосредственного удовлетворения собственных интересов, а моя честно исполненная юридическая обязанность, в свою очередь, «обязывает» партнера блюсти мой интерес, прямо или косвенно стимулирует его соответствующее поведение.