Интересы и потребности — регуляторы общественной жизни

Каждый разумный человек действует вполне сознательно, расчетливо и целесообразно уже тогда, когда руководствуется своими потребностями, желаниями, стремлениями, намерениями, интересами, другими факторами, которые выражают его отношение к внешнему миру.

Благодаря регулятивному эффекту реализации индивидуальных, а также групповых и общественных интересов преодолевается беспорядочное движение социальных процессов, хотя более строгая упорядоченность последних достигается обычно другими средствами, например правовыми. Но в этих первичных регуляторах, прежде всего интересах, многие мыслители видели основную движущую силу человеческой истории. С предельной ясностью высказывался на этот счет Гегель: «Ближайшее рассмотрение истории убеждает нас в том, что действия людей вытекают из их потребностей, их страстей, их интересов, их характеров и способностей и притом таким образом, что побудительными мотивами в этой драме являются лишь эти потребности, страсти, интересы и лишь они играют главную роль. Конечно, там можно найти и общие цели, желание добра, благородную любовь к отечеству; но эти добродетели и это всеобщее играют ничтожную роль в отношении к миру и к тому, что в нем творится»[184]. Если оставить в стороне необычную для идеалиста Гегеля оценку исторической роли идеальных побуждений, то мысль об интересах и потребностях как главных двигателях истории не является преувеличением.

Итак, интересы и потребности имеют отношение к социально регулируемому поведению не только потому, что активно участвуют в процессах образования норм, определяют их существенные свойства и особенности, но и вследствие непосредственного регулирующего воздействия, оказываемого на жизненные процессы, по крайней мере в двух формах. Во-первых, интересы и потребности, воплотившись в той или иной социальной норме (нормах), не отходят в сторону, а продолжают «вести» эту норму к целям ее реализации, преодолевая на пути сложные препятствия, противодействия различных факторов, в том числе иных интересов и потребностей. Благодаря этому действие человека по осуществлению социальной нормы наполняется «живой энергией», опирается на более или менее сильную психическую и социальную мотивацию. За каждой социальной нормой стоят и действуют преобразованные в известной мере интересы и потребности, они-то и придают актам реализации нормы общественный смысл и направленность. Невозможно представить себе действие юридической нормы без поддержки и сопровождения интересов людей, в сознании которых данная норма оказалась связанной с целями реального поведения. То, что лица поступают согласно юридическим нормам, имеет, в сущности, простое объяснение: это соответствует их интересам и потребностям. Правомерное поведение есть результат их совместного действия с нормами права. Но это совместное действие не всегда бывает возможным.

Когда некоторые интересы и потребности не отражены в нормах права и нормативных институтах общества либо представлены в них весьма приблизительно, неудачно, фрагментарно и неопределенно, возникают случаи «нормативного вакуума», недостатка официального нормативного материала для урегулирования определенной ситуации, тогда (это во-вторых) интересы и потребности начинают действовать как непосредственные регуляторы, подсказывают субъекту близкий ему вариант поступка.

Нельзя ответить на вопрос о том, что такое интерес субъекта, предварительно не уяснив, кто есть сам субъект. Важно при этом, что он представляет собой на самом деле, а не то, что он о себе думает, какие качества и добродетели себе приписывает. Избрав подобный ход рассуждений, мы тем самым уже избавляем себя по меньшей мере от двух неверных интерпретаций категорий интереса, одна из которых рассматривает его как нечто мистически-роковое, как указание судьбы, предписанное человеку откуда-то сверху или со стороны, а вторая видит в интересе произвольно-субъективное построение, считает его одним из терминов, обозначающих сильные желания и страсти. Когда к пониманию интереса подходят со стороны экономики, экономической науки, он чаще и легче определяется в плане отношения субъекта к материальным условиям своего существования и потому мыслится как предметно-объективный феномен.

Важным представляется тот факт, что регулирующие функции интересов и потребностей признаются практически всеми исследователями, придерживающимися как субъективной, так и объективной трактовки данных категорий. Что касается субъективного (субъективистского) понимания интереса, то оно, в сущности, означает психологизацию соответствующей проблемы, а сам подход максимально приближен к области психической регуляции и саморегуляции человеческого поведения. В этом случае интерес выводят из психики человека, выстраивают его из психического материала. Чаще всего его представляют как психологическую реакцию личности на характер и динамику индивидуальных потребностей, особенно тех, которые удовлетворяются не автоматически, а в результате мотивированного выбора, сопровождающегося переживаниями, эмоциями, чувствами. В этой связи определение интереса обычно указывает на направленность внимания индивида, концентрацию волевых усилий, нацеленных на удовлетворение определенных потребностей, которые требуют известного напряжения, собранности и самоконтроля. Возникает вопрос: почему интерес, сведенный к психическому переживанию особого рода, возвышается, получает иной статус, чем потребности, имеющие туже самую психическую природу? Как в самой психике отличается интерес от потребностей? Если имеются в виду признаки концентрации воли и направленности внимания, то эти психические состояния могут порождаться и самой потребностью, ярко выраженной и достаточно сильной.

Интерес, мы полагаем, относится к бытию субъекта, и только через него, благодаря ему и по его масштабу связан с психикой, сознанием этого субъекта. Отсюда в известном затянувшемся споре ученых-обществоведов относительно того, объективен, субъективен или объективно-субъективен интерес[185], мы занимаем позицию, согласно которой интерес по его социальной природе объективно-субъективен, отражает движение и логику бытия, так же как и сознания. Он формируется изначально в определенной общественной ситуации как некий особый «предмет», относительно независимый от законов познания и возможностей воли. Существует, следовательно, объективно данный интерес, каким его видят экономисты и социологи, и субъективный интерес, по сути, тот же самый, но осознанный, психически усвоенный его носителем. Поскольку они не совсем идентичны и почти никогда не совпадают полностью, то для обозначения субъективного интереса лучше было бы использовать какой-либо другой, более точный термин, например, заинтересованность.

Собственно, в ординарных ситуациях не столько интерес сам по себе, сколько непосредственная заинтересованность субъекта является активным регулятором поведения, вызывающим сильную мотивацию в пользу определенного варианта действия. Заинтересованность порождает интенции, желания, стремления, несет в себе большой эмоциональный заряд. Высокие регулятивные эффекты достигаются тогда, когда субъект заинтересованно действует в своем интересе. Однако интерес может быть плохо осознанным, он может существовать (но не может, конечно, осуществляться), будучи неосознанным, сокрытым для своего субъекта. Интерпретатором интереса, инициатором его познания и осознавания не обязательно является сам субъект-дестинатор, поэтому в жизни и в истории есть немало примеров того, что кто-то разъясняет, открывает глаза отдельным людям, социальным группам на их собственные интересы.

Наблюдения за коллективным поведением социальных групп и общностей, безусловно, подталкивают нас к определению группового интереса как прежде всего объективного явления, но здесь важно не потерять момент, подчеркивающий специфическое положение и направленность развития носителя данного интереса. Некоторые социологи и экономисты считают достаточным определить интерес как «объективное отношение общности, группы к своим потребностям и условиям собственной жизни»[186]. Но это область отношений, к которой принадлежит интерес (и не один только интерес), здесь ничего не сказано о нем самом. Как объяснить, что группы имеют схожие, почти тождественные потребности, одни и те же условия жизни, а интересы у них разные, подчас прямо противоположные? Неудовлетворительность приведенного выше определения еще более очевидна, когда речь идет о больших социальных группах, странах, нациях, государствах. Интерес есть категория, характеризующая развитие субъекта, и этот момент, на наш взгляд, является весьма существенным.

В онтологическом смысле прогресс есть движение сущностных сил субъекта вперед, а не назад, неукротимое стремление совер0енствовать собственное бытие. Бороться за свой интерес — значит отстаивать свое право на развитие. Но прогрессивные возможности бытия в различных обстоятельствах могут проявляться по-разному: когда человеку грозит гибель, его интерес состоит в том, чтобы просто выжить. Отдельный индивид, как и крупный коллектив, действуя в собственном интересе, непременно укрепляет себя, повышает свою жизнестойкость, достигает новые ступени развития. Круг интересов субъекта включает в себя то, что способствует его совершенствованию, прогрессу, и исключает то, что этому мешает, препятствует.

В содержании интереса необходимо видеть истину и смысл бытия субъекта. В чем же этот смысл и в чем эта истина? Очевидно, в совер0енствовании бытия, наиболее полном его развертывании, в количественных изменениях в сторону боль0е- го, в качественных преобразованиях в сторону луч0его. Иначе говоря, интерес субъекта есть категория, которая связывает его объективное жизненное положение (статус) с объективными возможностями его саморазвития, наиболее полного самовыражения. Названия интереса заслуживает любой объективно сложив0ийся для субъекта 0анс его прогрессирующего развития, совер0енствования, роста. Содержанием интереса может быть все, что при данных исторических обстоятельствах делает возможным совер0енствование, рост, развитие субъекта (индивида, группы, класса, общества в целом) по восходящей линии. Деградация, упадок, гибель абсолютно противоположны интересам субъекта, являются их антиподами. Это то, что находится по ту сторону интересов. Мы берем при определении объективного интереса критерий прогресса в онтологическом и историческом значении.

Яркие проявления объективного качества индивидуальных, групповых и общественных интересов можно наблюдать в области права. Надо сказать, что боль0инство ученых-юристов, теоретиков права и цивилистов, которым приходилось затрагивать проблематику интереса, высказывались так или иначе в пользу его объективной трактовки (П. И. Стучка, С. Н. Братусь, С. И. Аскназий и др.). Это было вполне органично для марксистско-ленинского правоведения, усматривав0его в юридических нормах и институтах прежде всего элементы, отражающие экономическое и классовое развитие общества. «Как проявления экономических отно0ений классовые интересы являются

по своему содержанию объективной категорией, независимой от сознания и воли людей» — писал Б. В. Шейндлин[187].

Дело, однако, не только в экономическом детерминизме и социально-классовых установках. Если верно то, что право в своих нормах отражает социальные интересы (а в этом никто не сомневался и не сомневается), то оно вынуждено объективировать интересы, придавать им объективное качество, определенную автономию в отношении психики и воли человека. Иного порядка выражения и закрепления интересов в праве просто не существует. «Будучи выражением общих интересов, — замечал Братусь, — право, как совокупность норм, вместе с тем и тем самым выражает тот объективный интерес индивида, который определяется его позицией в общественном процессе производства и распределения и который, следовательно, является необходимой основой общеклассовых интересов»[188]. Законодатель, закрепляющий интересы социальных субъектов в нормах и институтах права, разумеется, не входит в долгие обсуждения того, как эти интересы воспринимаются, осознаются и переживаются самими субъектами, тем более каждым из них. Он работает с интересами субъектов в их объективном качестве и типизированном виде, разумно полагая, что все психические, ментальные, индивидуально-специфические моменты, связанные с заинтересованностью субъекта в данной норме, неизбежно появляются, рассматриваются и учитываются на стадии реализации (применения) данной нормы. Благодаря этому объективный социальный интерес, воплощенный в норме права, становится как бы камертоном для необозримого множества практически осуществляемых интересов и потребностей физических и юридических лиц, инструментом, который настраивает юридическую практику на нечто связное и единое, на определенный порядок.

Хотя объективный, типизированный, автономный по отношению к психике субъектов интерес, выраженный в правовой норме, напоминает эталон, лишенный своеобразия и живости, именно он делает юридическую норму общим масштабом и мерой поведения. Часто случается, что интерес человека и его заинтересованность в каком-либо предмете не совпадают или вступают в явное противоречие. В объективном качестве интерес личности может абсолютно противостоять структуре психических переживаний, потребностей, желаний и стремлений человека, пристрастившегося к пьянству, наркотикам, разврату, к тому, что приводит к деградации личности, угрожает полноте жизненных ее проявлений. Признаваемый правом интерес утратившей волю к жизни, опустившейся личности, которая не ведает, что творит, становится иногда единственным мотивом и основанием борьбы общественности за человека против него самого и окружающей его деструктивной среды. В таких ситуациях право может сделать больше, чем какая-либо иная нормативно-регулятивная система. Над человеком, который опускается на дно жизни, могут быть учреждены опека и попечительство, к нему применяются меры воспитательного и медицинского характера, иногда вопреки его желанию. В интересах лица (разумеется, в объективном понимании), которому другие люди причиняют ущерб, воспользовавшись его незрелостью, неопытностью, психическим расстройством, действуют юридические институты такие, как признание соответствующих сделок недействительными, уголовная ответственность за совращение несовершеннолетних, за доведение до самоубийства и т. п. В правовой литературе высказывалась мысль о том, что «отсутствие юридически значимой воли у недееспособных заставляет отрицать и возможность возникновения у них юридически значимых интересов»[189]. Утверждение это выглядит весьма логично, если придерживаться психологизированной трактовки понятия интереса, но оно в принципе неверно в случае, если интерес берется в объективном качестве.

В действительности право не отрицает наличия юридически значимых интересов у лиц недееспособных либо ограниченно дееспособных. Напротив, право признает и защищает интересы лиц с несложившейся, несовершенной и болезненной психикой, не способных адекватно осознавать и оценивать свои потребности, влечения. Это признание повлекло за собой развитие институтов юридического представительства, согласно которым одно лицо (представитель) получает полномочия выступать от имени другого (представляемого) в правовых отношениях, создавать своими действиями для него субъективные права и юридические обязанности. Представитель, естественно, действует в интересах представляемого, которые мыслимы на уровне объективного бытия.

В праве есть другие идеи и институты, проливающие свет на обсуждаемую проблему. Принципиально важным для институционализации уголовного права является признание того, что у человека есть объективный интерес в сохранении его жизни, который общество должно защищать последовательно и во всех случаях. Отсюда — своеобразие юридических оценок таких явлений, как самоубийство, доведение до самоубийства, эвтаназия, убийство по просьбе потерпевшего. Совершенно правильной представляется юридическая позиция, согласно которой «право на легкую смерть» может быть связано с необходимостью применения любых медицинских средств, облегчающих смертные муки человека, но не с искусственным пре- кращеним жизни умирающего, обратившегося к врачам, родственникам и иным лицам с просьбой помочь ему уйти из жизни. Подобные просьбы идут от отчаяния, боли, свидетельствуют о помутнении сознания, о том, что человек тяготится своим существованием, что жизнь потеряла для него привлекательность и ценность. Все эти переживания происходят на субъективном уровне и в экстраординарной обстановке. Означают ли они, что человек утратил интерес к жизни, т. е. тот интерес, который должен защищаться правом?

В истории советского уголовного права был кратковременный и малоизвестный эпизод, когда составители первого Уголовного кодекса РСФСР, принятого в 1922 г., включили в него статью следующего содержания: «Не считается преступлением убийство, совершенное по настоянию убитого из чувства сострадания» (ст. 143)[190]. Поскольку у жертвы, как, видимо, полагали составители, отсутствует интерес к жизни, то нет и объекта преступного посягательства, а в действиях лица, выполнившего просьбу, нет состава преступления. Это была одна из первых попыток узаконить эвтаназию, когда споры вокруг этой проблемы только начинались.

Юридическое решение, казавшееся тогда столь странным, просуществовало недолго. В том же 1922 г., спустя несколько

месяцев после принятия, эта статья была отменена ВЦИКом1. Попытка декриминализировать убийство по просьбе жертвы оказалась неудачной вследствие игнорирования объективной природы интереса человека в сохранении его жизни, а также автономии данного интереса по отношению к актуальным и преходящим психическим переживаниям индивида. Обсуждая современные проблемы эвтаназии и самоубийства, полезно иметь в виду, что объективный интерес человека в сохранении его жизни существует до самого последнего момента, а его заинтересованность в жизни не остается постоянной, пока он жив; она подвержена колебаниям, может резко падать и потом возрождаться вновь. Во время прийти на помощь отчаявшемуся человеку, облегчить его страдания, предупредить его добровольный или вынужденный уход из жизни — таков гражданский и духовный (религиозный, христианский) долг человека перед человеком.

Обратимся теперь к проблемам осознания интереса. Тот, кто склонен свои интересы смешивать с собственными страстями и желаниями, обречен на жизненные ошибки, бесконечные шатания, не способен быть целеустремленным, программировать и осуществлять стабильную, последовательную политику. В целом судьба интереса подвержена всем превратностям познания, хотя бы потому, что человеку, познающему свой объективный интерес, подчас нелегко быть объективным. Бывает, что тот или иной субъект лучше разбирается в вопросах, связанных с чужими интересами, чем с собственными. Иногда он поддается искушению что-то прибавить к своему интересу, преувеличить или облагородить его, словом, идеологизировать, представить его не таким, каков он есть на самом деле. Здесь лежат истоки иллюзорного, искаженного осознания интересов, противоположного научному осознанию. По отношению к объективному осознанный интерес может быть верным или неверным, истинным или иллюзорным, полным или неполным, может возбуждать самые различные психологические реакции у субъекта на собственный интерес — от сильной заинтересованности до совершенного равнодушия. Все это, естественно, в громадной степени осложняет и создает трудности в организации факторного социального регулирования.

Объективные основы существования интересов являются непосредственным предметом их осознания. Субъект должен

установить для себя этот предмет в процессе самопознания, постичь его в полном объеме, что не всегда бывает возможным. Как и всякий познавательный акт, самопознание в условиях сложной социальной реальности может страдать от таких бед, как неполнота и ошибочность. Если говорить об интересах больших социальных групп, классов, наций, народов, то довольно часто они получают неадекватное отражение в сознании и действиях данного субъекта. Отдельный человек может определиться (и то не всегда) со своими интересами в той или иной ситуации, выйти на правильную линию поведения, но народы, государства сплошь и рядом не находят верного пути, правильного ответа на вопросы, как себя вести и что надо делать в данной исторической обстановке. Значительная масса деятельности в истории человечества не отвечала или почти не отвечала интересам его всеобщего и гармонического прогресса. Горькая правда состоит в том, что люди и народы слишком часто поступали и продолжают действовать невпопад, во вред себе и своим интересам. Вот почему «всякий прогресс духа был до сих пор прогрессом в ущерб массе человечества, которая попадала во все более и более бесчеловечное положение»[191].

Мы не касаемся сейчас причин того, почему люди не ведут себя строго в соответствии со своими интересами, но сказать о том, какое значение при этом имеют неполнота и ошибки в осознании интересов, необходимо. Они, если говорить коротко, вызывают интенсивную деятельность по созданию иллюзий и идеологий, присущих социальным группам, классам, нациям, народам. Ошибочное представление относительно интереса делает невозможным его осуществление. Поступок субъекта, реализующего ложно понятый интерес, идет вразрез с действительностью, выводит ее из-под сознательного контроля, влечет за собой неожиданные, случайные и разрушительные последствия. Когда представление субъекта о своем интересе упускает какую-то часть его содержания или не учитывает определенный его аспект, возникает пробел, который заполняется чисто субъективным материалом — намерениями, желаниями, идеалами и т. п. В итоге возникает иллюзия интереса, которая принимается субъектом за настоящий интерес. Она способна выступать в качестве регулятора общественных отношений, проявляет при этом исключительную активность. Обладая высокой мотивационной силой, иллюзорно осознанный интерес иногда может воздействовать на человеческое поведение ярче и более доходчиво, чем это сделал бы настоящий интерес, идеологически не приукрашенный.

В массе индоктринированных людей иллюзии воспринимаются с энтузиазмом, в них истово верят, считают непозволительным подвергать сомнению. Если использовать иллюзии в благих целях, а это происходит в мире постоянно, то и в этом случае иллюзия есть обманчивый регулятор. В конечном счете иллюзии разоблачаются и теряют силу. В специальной области осознания интересов задачи общества не ограничиваются преодолением иллюзий и ошибочных пониманий, но требуют безусловного устранения грубого схематизма, приблизительности, половинчатости, двусмысленности, которыми люди часто удовлетворялись в прошлом, ставя себя тем самым в условия стихийного, нерегулируемого хода истории.

Представим себе, что, несмотря на трудности социальноисторического и гносеологического характера, объективный интерес познан субъектом правильно, с достаточной степенью полноты и точности. Все ли теперь сделано для того, чтобы осуществить данный интерес в жизни? Всякий вновь возникающий интерес должен быть прежде всего включен в систему уже существующих интересов этого субъекта, занять в ней определенное место, а это уже само по себе сглаживает некоторую первоначальную «непосредственность» нового интереса. Дальнейшую и более основательную «шлифовку» он проходит на этапе согласования интересов, включения его в целостную систему функционирующих в обществе интересов, принадлежащих различным субъектам — обществу, коллективам, индивидам. Весомость каждого интереса определяется его местом в системе и отношением к другим интересам, а в конечном счете тем, какая социальная сила является его носителем.

Нельзя, однако, сбрасывать со счета и того обстоятельства, что любой интерес во всяком обществе должен доказывать свое право на реализацию, т. е. он должен быть испытан и должен получить одобрение с точки зрения господствующих политических ценностей и социальных норм. Идеологическая по природе ценностно-нормативная сфера хотя и является в конечном счете отражением социально-экономических интересов в их динамике и взаимосвязи, тем не менее обладает собственными специфическими закономерностями, правилами, традициями, которые находят применение в акте оценки интереса. Область социальных ценностей и норм — политических, правовых, моральных и др. — это еще одно «чистилище», через которое проходит интерес на пути к его реализации. Для него чрезвычайно важно получить поддержку и одобрение со стороны господствующих в обществе ценностей и норм, которые при известных обстоятельствах могут блокировать осуществление определенных интересов.

Требуется, таким образом, выяснение и глубокое исследование социальных и гносеологических причин, вследствие которых интерес, как он представлен в стадии объективного формирования, оказывается не всегда тождественным самому себе на этапе отражения его в сознании людей, а тем более в момент его выражения в юридических нормах, законодательстве. Иначе говоря, познанный интерес, прошедший через стадии согласования и закрепления в правовых институтах, далеко не во всех случаях становится точным отражением своего предмета, он либо упускает, теряет какую-то часть его реального содержания, либо, наоборот, включает то, чего нет и не было в действительном интересе субъекта. Если поставить вопрос в широком историческом плане, то дело здесь, очевидно, не исчерпывается только случаями ошибок и невольных искажений, вытекающих из недостатка средств познания или желания познавать. Условия общественного бытия в широком масштабе продуцируют идеологическое, иллюзорное самосознание, для которого характерно стремление представить действительные материальные интересы правящих слоев общества совсем не в том виде, в каком они реально существуют, т. е. декларировать их как общие интересы всех членов общества, придать им форму всеобщности, изобразить их как единственно разумные, общезначимые. Это вызывает к жизни сложнейшие механизмы иллюзорного отражения социальных интересов в праве. Парадокс данной ситуации состоит в том, что действительный, объективно возникающий интерес власть имущих едва ли смог бы обеспечить себе условия прочного, стабильного существования и успешной реализации в правотворчестве и правоприменительной практике, если бы на стадии осознания он не принял иллюзорный вид. Для такого интереса идеологическая иллюзия есть способ устоять и сохраниться, получить доступ к практической реализации, несмотря на противодействие со стороны общественного большинства, выраженного в различных формах социальной критики.

Как бы ни заблуждались люди относительно своих интересов, благодаря тому, что они объективны, всегда есть возможность вернуться к ним, вновь воспроизвести процесс познания, выявить допущенные ранее ошибки, уточнить детали, применить новые методы исследования и т. д. В истории, как правило, осознание интересов отстает от их формирования. Как предмет познания, сформировавшийся по содержанию интерес существует не только для того, кому он принадлежит, но, в сущности, для всех, кто способен познавать. Цели осознания достигаются различными способами и путями, в числе которых самопознание, а также изучение социального быта, спор, социальная критика и т. д. В принципе каждый, кому это нужно, при известных обстоятельствах может вычислить интерес другого человека и, следовательно, сделать обоснованные предположения относительно его будущих действий. Объективные интересы социально-исторических общностей, крупных социальных субъектов не часто лежат на поверхности общественной жизни, но всегда определяют сущность их политики, привлекают к себе живое и пристальное внимание всех участников общественных отношений, особенно в ситуациях социальных конфликтов. От политических деятелей она требует умения вычислять и калькулировать различные социальные интересы, рассчитывать на их основе, предусматривать, предвосхищать политические действия и события. Тот, кто в совершенстве владеет методами анализа интересов, по-настоящему дальновиден и политически искушен.

В понимании интереса многие исходят из наличия тесной связи между ним и потребностью, т. е. интересы и потребности в этом случае зачастую могут быть представлены как единый комплекс детерминант социального, в том числе и правового действия. Иногда дело представляется следующим образом: «потребность ориентирована, прежде всего, на предмет ее удовлетворения», а «интерес направлен на те социальные отношения, институты, учреждения, от которых зависит распределение предметов, ценностей, благ, обеспечивающих удовлетворение потребностей»[192].

Что касается потребности, то она выступает, во-первых, как осознание, ощущение, переживание субъектом недостатка в каком-либо жизненном условии и, во-вторых, как стремление присоединить недостающее жизненное условие к статусу данного субъекта с тем, чтобы, как правило, реализовать его определенный социальный интерес. Таким образом, содержание объективного интереса базируется на совокупности отдельных потребностей, на отношении субъекта, имеющего потребности, к общественной среде и предпосылкам их удовлетворения. Проблемы формирования и бытия интереса так или иначе отсылают нас к ситуации совместного удовлетворения потребностей, стыковки потребностей различных субъектов в одних и тех же условиях. Если верно, что импульс к возникновению интересов дает отношения между носителями потребностей, то очень важно учитывать характер этих отношений, представляющих различные ситуации — от резкого конфликта до гармонизации различных требований. Отсюда начинается прямой путь от общих теоретических рассуждений относительно интереса к социальной проблематике данного места и времени к динамике реальных интересов. Поэтому коротко остановимся на основных моментах соотношения интереса и потребности.

Согласно определению, которое мы выбираем как наиболее приемлемое, потребность (или нужда) есть единство двух субъективно переживаемых феноменов: а) осознаваемого или ощущаемого субъектом недостатка жизненных условий, благ, необходимых для его сохранения и развития; б) стремления устранить недостаток, присоединить нужное благо, восстановить требуемую в данном случае полноту жизненных условий и в конечном счете улучшить свое положение. Примечательно, что еще Гегель, характеризовавший потребность как чувственное противоречие внутри самого субъекта, отмечал: «самосознание ощущает внутри себя некоторое инобытие, какое-то отрицание самого себя, иначе говоря, присутствует какой-то недостаток, испытывает некоторую потребность»[193].

Действительно, потребность неотвратимо дана живущему и действующему в общественной среде субъекту, она возникает и существует, какими бы ни были перспективы ее удовлетворения. В процессе осуществления для нее, разумеется, не безразличен факт наличия или отсутствия, избытка или недостатка объектов удовлетворения потребности. Однако свое значение для субъекта, выраженное в периодически возникающей неполноте жизненных условий, она сохраняет как среди богатства и изобилия, так и в состоянии нищеты, острого дефицита. С объективной точки зрения потребность — конкретное проявление жизнедеятельности субъекта, необходимость, т. е. необходимая и противоречивая связь субъекта с внешней средой. Человек не может поставить себя выше этой связи и освободиться от потребностей, ему не дано усилиями сознания и воли отменить собственные уже возникшие в данном виде потребности. То, что он способен сделать, зачастую не без ущерба для себя, состоит в сознательном отказе от удовлетворения некоторых потребностей или в неполном их удовлетворении. Отказ или ограничение не равносильны отмене или ликвидации. Подавленная, получившая отказ потребность, собственно, никуда не исчезает, она как бы растекается, трансформируясь в другие потребности, либо через некоторое время возрождается в том же или более сильном виде. С психологической точки зрения потребность — сложнейший комплекс пассивных и активных переживаний, создающих огромное мотивационное давление в пользу определенного рода действий. Как необходимость и как комплекс переживаний потребность дает содержательный материал интересу. Последний, в свою очередь, будучи связанным не с одной, а со множеством потребностей, направляет их реализацию к цели, которая для субъекта является самой высокой, — самосовершенствованию и прогрессу. Содержание объективного интереса базируется на совокупности отдельных потребностей, на отношении субъекта, имеющего потребность к предпосылкам их удовлетворения, и общественной среде в целом.

Сама по себе потребность, обладая определенным объективным значением, все же находится в сфере субъективности, она требует и ждет своего удовлетворения, не выходя за ее пределы. Но данные границы нужно переступить, когда содержание потребности совпадает с содержанием соответствующего интереса. Функция последнего состоит, следовательно, в том, чтобы вывести потребность из ее субъективной изоляции в область общественных отношений, осуществить ее связь с аналогичными потребностями других субъектов. Интересам принадлежит активная и решающая роль в организации условий, способствующих совместному удовлетворению потребностей. Это, конечно, не исключает и не подавляет активности последних: потребности могут быть сильными и даже слишком сильными. То, что они способны создавать исключительно высокое внутреннее напряжение и, кроме того, предметно определены (сама потребность как бы знает предмет своего удовлетворения), делает их решающим фактором саморегулирования. В пределах сознания субъекта рефлексы потребностей свободно трансформируются в систему влечений, желаний, страстей («мне это нужно, я этого хочу»), но в нормальных обстоятельствах люди не бывают в состоянии следовать всему, чего они хотят, удовлетворять все потребности в желаемом объеме. Интерес, с одной стороны, принадлежит субъекту, т. е. он субъектен, а с другой — заключает в себе момент интерсубъективности, который состоит в том, что интерес способен развернуть всю эту вызванную потребностями субъективную энергию вовне, связать, соединить ее с общественной ситуацией, но прежде всего, конечно, с аналогичными потребностями других субъектов. В интересе как объективной категории мы должны видеть средство соединения людей, обладающих одинаковыми или примерно одинаковыми потребностями, наконец, ту силу сцепления людей друг с другом, которая всегда была присуща обществу. Сцепляющее действие интересов имеет огромное значение в регулировании общественной жизни, политической и иной деятельности.

Во временном аспекте потребность рассматривается как нечто единичное, существующее между двумя пунктами — начальным и конечным. Собственно, ее бытие замыкается сравнительно коротким циклом: появление — борьба за выход вовне — реализация (или подавление). Удовлетворенная (или подавленная) потребность перестает быть таковой, она исчезает, и на ее место в другое время приходит другая аналогичная потребность. Речь идет о том, что некоторые потребности, например в труде, общественной активности, отдыхе и т. д., нам кажутся устойчивыми, длительными, действительными в течение всей жизни человека. Но потребность в труде, общественно-политической активности, если не брать их как абстракции, а подходить к ним социологически, представляет собой на самом деле ряд, состоящий из отдельных, разделенных во времени потребностей, каждая из которых самостоятельна, требует своего удовлетворения, существуя в какой-то мере независимо от предшествующих и последующих. Это череда однотипных потребностей, перманентно возникающих у субъекта; дискретный, прерывистый ряд, звенья цепи, которые лишь в обыденном представлении могут сливаться в нечто одно неразличимое целое — в общую потребность. Практически ценным здесь является конкретное. Вообще говоря, потребности слишком важны для человеческой жизни, чтобы о них можно было рассуждать в общем, не различая отдельных единиц. Но тут чрезвычайно важен и временной фактор. Сегодняшняя потребность подлежит удовлетворению именно сегодня, она не принимает отказов со ссылками на то, что аналогичная потребность (трудиться, отдыхать, заниматься общественно-политической деятельностью и т. д.) была удовлетворена вчера или что такое удовлетворение предстоит завтра. По отношению к аналогичным потребностям прошлого и будущего актуальная потребность есть нечто особое, новое, требующее актуальной реализации. Очень часто, хотя может быть и не всегда, неудовлетворенная или подавленная потребность означает упущенный шанс развития субъекта, иногда невосполнимые потери в его жизненном статусе.

То, что иногда считают общей и настоящей потребностью человека в труде, есть, действительно, общая и постоянная его заинтересованность в труде, субъективная форма, в которой выражен осознанный объективный интерес субъекта. Заинтересованность в реализации потребностей есть снятие их единичности, относительной ограниченности во времени и пространстве. В этом смысле осознанный интерес представляет собой устойчивое и обобщенное отношение человека к жизненным условиям, внешней среде и внутренним стимулам, в число которых входит и эта движущаяся, меняющаяся масса конкретных потребностей. Некоторые основные, коренные интересы социального субъекта действительны на весь срок его существования, в течение крупных отрезков времени, а применительно к классам, социальным группам — на протяжении столетий, тысячелетий. Трудно представить себе реализацию интереса как единовременный акт и, напротив, легко заметить, что один и тот же интерес осуществляется, как правило, в многократно повторяющихся действиях, широком потоке деятельности по удовлетворению разнообразных потребностей субъекта. Появление и смена социальных потребностей у людей входят в повседневную жизнь общества, тогда как формирование нового интереса субъекта — это всегда для него заметное событие, особенно если речь идет об интересах больших социальных групп, классов, наций.

Трудности в определении и выявлении интересов вызываются и тем обстоятельством, что в теории и практике они часто и довольно легко идентифицируются с потребностями субъекта. И потребность, и интерес могут выражать, каждый на своем уровне, одно и то же определенное отношение субъекта к окружающему миру, они могут быть направлены на один и тот же предмет, их реализация очень часто совпадает во времени и месте. Применительно к большей части человеческих поступков мотивационные линии, идущие от интересов и потребностей, совпадают в той или иной мере, а в некоторых случаях практически сливаются настолько, что нет особой нужды разбираться, какие мотивы идут от потребностей, какие — от интересов. Как потребности, так и интересы обретают динамику через волю людей, сущность которой состоит в отборе и отстаивании мотивов, приводящих субъекта к действию. В этом сознательном процессе, в котором, однако, определенную роль играют бессознательные моменты, на основе интереса упорядочивается первичный психологический материал, путем рефлексирования осуществляется стыковка разных потребностей данного субъекта, определяется их приоритетность, очередность в удовлетворении и т. д. Иначе говоря, интерес субъекта выступает инструментом его внутренней саморегуляции, самоорганизации потребностей и стремлений. Наконец, многие социальные и правовые проблемы, касающиеся, например, человеческой активности, поведения, стимулов и т. д., ставятся и решаются одинаково применительно к реализации потребностей и интересов. Но все это, конечно, не дает оснований для их отождествления.

Проводить связь между потребностями, группировать их в масштабе общества или его отдельных сфер можно только через согласование интересов и на основе общности интересов. Отдельно взятые потребности субъектов существуют как бы изолированно: каждая требует лишь своего удовлетворения. Потребность у каждого своя. Это, прежде всего, означает, что она может быть удовлетворена лишь собственными действиями субъекта, реальным присоединением к его индивидуально определенному статусу того материального или духовного блага, которое является предметом удовлетворения потребности. В самом деле, нельзя поручить кому-либо удовлетворение своей потребности, невозможно это делать через представителя. Например, сильная потребность человека в политической самореализации, его искреннее стремление влиять на принятие государственных и иных политических решений, конечно же, не удовлетворяется тем, что он выбирает депутата в органы государственной власти, имеет право спрашивать со своего избранника отчет, ожидать от него успешного решения социальных проблем и т. д. Для настоящего удовлетворения данной потребности необходима личная активность, и только она.

Сама по себе потребность индивидуализирована, принадлежит ли она отдельному человеку, коллективу, социальной группе или всему обществу. Это значит, что у множества субъектов не может быть одной общей для всех потребности. За обыденным выражением «общая потребность» стоит тот факт, что у людей, объединенных в некоторую общность, имеются аналогичные или в определенном отношении сходные потребности, но эти потребности автономны, живут собственной жизнью, не поддаются суммированию. С возникновением интереса и от него получают они способность к соединению и формированию в определенные социальные и экономические структуры, как и вообще способность к движению в обществе. Поэтому связь потребностей различных субъектов возможна лишь в опосредствованной форме связи их интересов, которые, как правило, адекватно представляют потребности в динамике социальной жизни. Единственно реальный путь организовать потребности общества, коллективов, личности в единую широкую систему, построенную на принципах координации и субординации, — это установить правильную для данного исторического этапа связь соответствующих интересов.

Объективное формирование интереса в связи и в соответствии с характером потребностей социального субъекта — это только первая стадия его становления, за которой следуют другие — осознание, согласование, включение интереса в законодательство и политические программы и, наконец, реализация интереса. На каждой из указанных стадий возникают специфические проблемы, связанные с развитием, углублением, а иногда и модификацией социальной сущности и функций интересов, а также их соотношения с потребностями. Вначале интерес представляет собой объективно возникающую реальность, которая выступает во всей полноте своих качественных определений независимо от сознания и воли людей. Затем он существует в рефлектированной, отраженной в сознании субъекта форме. Далеко не во всех случаях можно сказать, что осознанный интерес точно отражает свой предмет. И наконец, мы имеет дело с интересом в том виде, в каком он реализуется, пройдя сложный, противоречивый, иногда компромиссный, путь адаптации в реальных общественных условиях.

Применительно к правовой сфере и развитию юридических отношений переход от стадии формирования и процесс осознания объективных интересов связаны с той или иной формой их идеологизации. Существенное различие между стадиями формирования и осознания выражается в определенной самостоятельности их предметов, в возможности несоответствия между интересом как объективным социальным явлением и субъективным представлением об этом интересе. Перечисленные стадии могут быть отделены друг от друга известным, иногда значительным промежутком времени, каждая последующая стадия нередко с большим запозданием приходит на смену предшествующей. Однако не исключена возможность их совпадения или даже практически полного слияния во времени. В ряде случаев становление интереса есть вместе с тем и его осознание, а осознание часто бывает связанным с одновременной его реализацией. Насколько синхронизированы (или нет) стадии становления, осознания и реализации интересов — это зависит, во-первых, от характера самих интересов, степени их сложности, и, во-вторых, от уровня культуры общества, уровня соответствующих знаний, опыта участников общественной жизни, качества политических, нравственных, правовых и других институтов, от того, в какой мере действия людей являются научно обоснованными, ценностно оправдываемыми.

Чтобы получить представление о характере и законах движения социальных интересов, мы должны оперировать общностями более широкими, чем отдельно взятый, изолированный интерес. В действительности мы имеем дело с комплексами, блоками интересов, соединенными между собой на основе определенных социальных принципов и норм. Это значительно усложняет анализ, но приближает его к действительному положению вещей. Интересы есть не единственное, что брошено на чашу весов, подлежит оценке и выбору в процессе регулирования, поиска и принятия юридического решения. С ними конкурируют, подчас весьма успешно, и другие мотивы — склонности, желания, идеальные побуждения, соображения престижа и честолюбия, эмоциональные переживания и т. п. Случаи трудных решений в трудных ситуациях, которые довольно часто возникают в сфере права, опровергают взгляд старого французского материализма на интересы как единственный мотив человеческой деятельности. Те или иные жизненные обстоятельства усиливают какие-то мотивы, и вовсе не исключено, что действительный интерес субъекта вследствие недостаточной мотивационной силы уступит иным соображениям или давлению извне. Было бы неверным говорить, что интересы в любом случае фатально и автоматически предопределяют решение. Отсюда поиски варианта решения, адекватно отражающего действительные социальные интересы, — как правило, сложный, напряженный и ответственный процесс.

Другой источник напряженности лежит в области самих интересов. Только в тех случаях, когда речь идет о взаимоисключающих друг друга интересах, субъект может принимать решение, полностью реализуя одни из них и целиком отвергая другие. Однако существуют социально совместимые индивидуальные, коллективные и групповые интересы, которые дают возможность осуществлять в одном и том же регулятивном акте, решении или действии обширный комплекс интересов. Ясно, что это не простая сумма соответствующих интересов, а их сочетание в определенной мере, которая является правильной в данной конкретной ситуации. То, что выбирает и отвергает субъект права в процессе принятия решения, — это не интересы в целом, поскольку все они, как правило, достойны реализации, но именно мера соединения, сочетания этих интересов, определяемая конкретными возможностями их удовлетворения в данное время и в этом месте. Найти такую меру — пожалуй, одна из наиболее сложных задач организации государственного управления и правового регулирования.

Из сказанного можно сделать вывод, что интересы и потребности являются социальными регуляторами особого рода, они по психической и социальной природе будто специально предназначены быть руководством для человеческого поведения. Если интерес не является кратковременным и преходящим, а потребности имеют вид устойчиво повторяющихся феноменов, то они так или иначе получают регулирующие функции, представляют, выражаясь языком Парсонса, «нормативную ориентацию» действия. Когда говорят: «я поступаю в соответствии со своими интересами и потребностями» — это звучит просто и естественно, выражает в то же время элементарную регулятивную ситуацию. Конечно, для меня «мой интерес» или «моя потребность» есть самая дорогая, близкая «норма»; я бы охотно поступал только так, как мне интересно и нужно, если бы это было возможным. Но рядом со мной находится «мой ближний», интересы и потребности которого должны входить в мою «нормативную ориентацию».

Иногда об интересе говорят как о некоей объективной полезности, его определяют как состояние дел и отношений, из которого вытекает известная польза для лиц, групп и классов. Бесспорно то, что человеку полезно поступать в соответствии со своим интересом, однако в любом случае польза не тождественна самому интересу, она есть только следствие реализации последнего, т. е. положительный результат действий или поступков, который в зависимости от обстоятельств, опыта и знаний субъектов может быть большим или меньшим, лучшим или худшим. Один и тот же интерес может приводить субъекта к действиям различной полезности. Хотя объективный интерес и содержит возможность достижения полезных результатов, он не может быть сведен к некоторому состоянию объективной полезности, поскольку последняя выявляется лишь опытом реализации интереса, а не дана в нем самом. Кроме того, такое сведение означало бы прагматизацию социального интереса, подмену проблемы интереса утилитаристским понятием пользы и выгоды. А тот, кто пытается во всем искать пользу, одержим корыстными побуждениями, стремлением извлечь как можно скорее какую-нибудь практическую выгоду из существующих обстоятельств, тот действует оппортунистически, часто жертвует своими действительными интересами ради иллюзорных, а в конечном счете утрачивает реальные общественные ориентиры и проигрывает. В этом смысле не всякая «польза» полезна, если рассматривать ее с принципиальных позиций, ориентированных на критерий прогресса, т. е. развития данного социального субъекта в связи с развитием общества в целом.

В процессах регулирования человеческого поведения широко используются присущие интересу функции организации и оценки потребностей, которые по сравнению с интересом представляют пластичную, податливую и подвижную массу. По отношению к потребностям интерес выступает регулирующей силой, он их отбирает, дает ход одним, тормозит или блокирует другие. Немецкий социолог Арнольд Гелен отмечал: «Всякая потребность без исключения, даже голод, может отвергаться, тормозиться или допускаться иными интересами. Жизненную важность этой возможности можно увидеть сразу же, как только будет принято в расчет, что длительные интересы, ориентированные на будущее независимо от изменений ситуаций, могут быть прочно зафиксированы, только если им будут подчинены потребности момента...»[194] В обществе происходит своего рода фильтрация текущих потребностей, их оценка по масштабам долговременных, стабильных и фундаментальных интересов. Потребности, соединяясь с интересом, получают возможность формироваться в определенные комплексы, воздействовать на социально-экономические и политические структуры. Они приобретают в рамках общества способность к движению и маневренности. Связь потребностей субъектов коллективных и индивидуальных на широкой арене общественной и политической жизни выступает опосредованно как связь соответствующих интересов. А это значит, что прежде, чем появиться на этой арене, потребности проходят стадию проверки, рациональной оценки с точки зрения интереса (или интересов) субъекта, которому они принадлежат. Наиболее примечательным моментом здесь является то, что «мои потребности» могут сталкиваться и противоречить друг другу или не совпадать с «моим интересом», который выступает в этом случае как платформа и вместе с тем критерий упорядочения многообразных альтернативных, иногда исключающих друг друга потребностей.

В ходе рефлектирования и субъективного осознания возникает специфическая ситуация, которую можно назвать конкуренцией потребностей. Она указывает либо на их несовместимость (временную или постоянную), следовательно, на необходимость отказа от одной из них в пользу другой, либо на «борьбу» потребностей, в принципе совместимых, за преобладание и выход вовне, возможность более быстрой реализации, следовательно, на определение первоочередности, приоритетов. Многочисленные потребности, писал Маркс, «не удовлетворяются одновременно. Напротив, процесс удовлетворения одной потребности заставляет другую перейти, так сказать, в скрытое состояние»[195]. Власть интереса над альтернативными, конкурирующими потребностями может быть различной в зависимости от степени их несовместимости, конфликта. Там, где на пути удовлетворения потребности или известной суммы потребностей нет каких-либо особых препятствий, эта власть минимальна и почти неощутима, но она достигает значительной силы, если внешние условия делают невозможным удовлетворение одной или множества потребностей, ставят перед субъектом проблемы, связанные с серьезными издержками акта потребления, потребительства. Например, страсть к накоплению денег и богатств, несдерживаемая потребность коллекционировать редкие и дорогие вещи могут быстро войти в резкий конфликт с другими материальными и духовными потребностями индивида, обострить проблему выбора, вызвать настоятельную необходимость пересмотра критериев поведения.

С точки зрения регулирования и мотивации социальных действий особого внимания заслуживают конфликты между потребностями и интересами одного и того же социального субъекта. Постановка этого вопроса уже сама по себе спорит с имевшими место в научной литературе многочисленными попытками отождествить интерес и потребность на понятийном уровне или представить интерес в качестве результата осознании потребности ее субъектом. Отождествление если не снимает, то, во всяком случае, затушевывает проблему конфликта, так как тот, кто отождествляет интерес и потребность, декларирует или предполагает их чуть ли не полную гармонию. Поскольку и в самом деле доминанты потребностей и интересов одного и того же субъекта, как правило, совпадают и они чаще всего практически едины, постольку многие исследователи считают, что нет особой нужды разбираться, какие мотивы индивидуальных, коллективных, общественных действий идут от потребностей, а какие — от интересов. Здесь, мол, нет никакой разницы, речь идет примерно об одном и том же стимуле человеческой деятельности. При таком подходе, однако, утрачивается перспектива, в которой могут быть видны возможные конфликты между интересами и потребностями одного и того же субъекта, т. е. проблемы, серьезное значение которых сейчас трудно не замечать.

Одной из наиболее ярких ситуаций, складывающихся в связи с регулятивными функциями интереса по отношению к массе потребностей, является та, в которой субъект ради утверждения своих коренных интересов сознательно идет: а) в долговременном плане на самоотказ в удовлетворении одних своих потребностей либо б) на существенное ограничение, минимальное удовлетворение других. В первом случае конфликт выражается и разрешается в том, что интерес (мотивы, связанные с реализацией коренного интереса в настоящем и будущем) выступает против потребности, он как бы мобилизует внутренние силы субъекта, чтобы подавить ее, во втором — он контролирует, ограничивает потребность, выявляет допустимые при данных обстоятельствах формы и степень ее удовлетворения. На личностном уровне существует немало примеров оправданного отказа субъекта от известного рода потребностей во имя своих действительных интересов. Не так уже редко случается, что человеку чего-то очень хочется, но он решительно говорит себе «нельзя». Имеются потребности (в алкоголе, наркотиках, авантюрах, острых ощущениях и т. д.), которые вообще несовместимы с жизненными установками развивающейся и жизнестойкой личности, потому что они активно содействуют деградации индивида, следовательно, совершенно не отвечают доминанте его интересов. Здесь идет тяжелая внутренняя борьба, и интерес должен взять верх над такого рода потребностями, хотя, как известно, не всегда это происходит. Сложный внутренний конфликт, как правило, возникает и в том случае, когда нормальная, не противоречащая интересу потребность может быть удовлетворена в данной ситуации только одним способом, но он является предосудительным, нечестным, незаконным. Добросовестному, нравственному человеку его собственные интересы диктуют отказ от потребности, если нет надлежащих, социально оправданных, справедливых средств ее удовлетворения.

Проблема самоотказов и ограничения потребностей значительно укрупняется и становится социально-политической, когда речь идет о классах, нациях, народах и обществе в целом. Их объективный интерес есть то, ради чего они иногда жертвуют некоторыми своими потребностями, переносят временные лишения; люди отказывают себе в чем-то или во многом, вынуждены «потуже затягивать пояс». Напомним хорошо знакомые ситуации из прошлого. Крестьянская семья долгое зимнее время живет впроголодь, но сохраняет запас зерна, чтобы весною посеять семена, а осенью получить урожай. Такое поведение семьи в сфере потребления определяется ее интересами. Производители сельскохозяйственной продукции продают на внешнем рынке хлеб и другое продовольствие, которого недостает для внутреннего потребления, ради того, чтобы на вырученные от экспорта деньги приобрести машины, заводы, средства производства, являющиеся гарантией будущего благосостояния. Серьезные, доходящие до конфликтов противоречия между интересами и потребностями одного и того же субъекта, как правило, являются следствием нехватки средств удовлетворения всех потребностей в полном объеме, экономических и иных дефицитов. В таких условиях самоограничение субъектов потребления является частью продуманной социально-экономической и политической стратегии государства, корпорации, социальной группы и т. д., выражением поиска оптимального использования имеющихся средств, стремления достичь больше, чем то, что могло бы им дать удовлетворение актуальных потребностей, сиюминутных нужд.

По видимости своей самоограничения выглядят как жертва, да и в действительности социальные субъекты, конечно, чем- то жертвуют, теряют на данный момент определенные шансы развития. Но это все-таки не абстрактная жертвенность и не простое следование расчету, показывающему причину, по которой надо отложить удовлетворение потребностей до лучших времен. Если это жертва, то она приносится не кому-нибудь, а себе, и, что самое главное, ее требуют не отвлеченные идеалы будущего, а реальные интересы субъекта, конкретно определенные в обозримом пространстве и времени.

На вопрос о том, могут ли существовать альтернативы поведению субъекта потребления, основанному на самоотказах и самоограничениях, мы отвечаем: могут, но эти варианты слишком часто не отражают курса политики, ориентированной на объективные интересы и социальную справедливость. Есть руководители государств, которые умножают государственные долги, не заботясь о том, кто и как будет за них расплачиваться. Отдельные социальные субъекты, например, не обращая внимания на отсутствие достаточных средств и трудности воспроизводства общественного продукта, могут удовлетворять все или почти все свои потребности, пользоваться при этом разными обстоятельствами, включая случайные, брать взаймы везде, где еще дают, и т. д. В современном мире даже государства живут не по средствам, потребляют больше, чем производят, существуют в условиях значительной задолженности, экономической несбалансированности. Если так ведут себя коммерческие организации, корпорации, то их неизбежной судьбой становится банкротство. Отмеченная выше альтернатива самоограничениям приносит в конечном счете горькие плоды, многочисленные примеры чему мы видим в современном обществе.

Чтобы выделить и описать функциональную роль потребностей в социальной и экономической системе, нужно, видимо, четко различать саму потребность как социальное явление, возникшее у субъекта под влиянием различного рода жизненных обстоятельств, и акт ее реализации, иначе говоря, акт потребления. Дело не только в том, что реально осуществляемая потребность может предстать в урезанной или гипертрофированной форме по сравнению с потребностью в том виде, как она возникла и существует у субъекта, но скорее в том, что характеристика акта потребления в общем контексте данной социально-экономической практики общества включает в себя множество моментов, которые не содержатся в понятии потребности и не могли отразиться в ее содержании. Различие и связь между отдельной потребностью и актом ее реализации, актом потребления, в широком социальном плане предстает как отношение системы всех существующих в обществе потребностей к общественному производству и потреблению. Что касается производства, то оно становится непременным фактором этого отношения, поскольку люди должны произвести определенные блага и предметы прежде, чем потребить их.

В соответствии с экономической теорией Маркса потребность, с одной стороны, предшествует актам производства и потребления, с другой — определяется и вызывается ими. Но то, что в рамках производства и потребления возникает как потребность, есть, в сущности, уже другая, новая потребность, которая предшествует, вызывает, стимулирует новые акты производства и потребления. Поэтому основной момент, характеризующий функциональную роль потребления в экономической жизни общества, состоит в том, что она заранее дает производству его цель в виде идеально сконструированного предмета производства. В этом смысле, говорил Маркс, «потребление создает потребность в новом производстве, стало быть, идеальный, внутренне побуждающий мотив производства, который является его предпосылкой»[196]. И далее: «Без потребности нет производства»[197]. Но если потребность, преломившаяся в сознании людей в виде идеального внутреннего образа, предшествует акту производства какого-либо продукта, то она тем более предшествует акту его потребления, который и есть в конечном счете осуществление данной потребности.

Поскольку между появлением потребности и актом ее реализации нередко обнаруживается разрыв во времени и пространстве, а в отдельных случаях вклинивается возможность отказа от удовлетворения потребности, постольку процесс потребления подвержен более или менее длительному воздействию непредсказуемых факторов, которые социальный субъект не в состоянии избежать либо полностью исключить. Общественное и индивидуальное потребление — инерционная сфера жизни, она может трансформировать и деформировать потребности, искажая их до неузнаваемости. Многие тяжелые проблемы современного потребительского общества коренятся именно в том, что западная, а теперь уже и российская, практика, идеология и культура потребления утрачивают связь с реальными нуждами человека и общества. Всякая потребность, материальная или духовная, несмотря на известную пластичность, все же не безмерна, она имеет границы, определяющие акт потребления. Достигнув этой границы, потребитель должен сказать себе: «я удовлетворен, большего мне не надо».

Но такое самоограничение неведомо современному человеку, живущему в обществе, где, как он полагает, могут быть удовлетворены любые «потребительские фантазии». К этому, собственно, он и стремится, поощряемый образом жизни и рекламой, модой и стереотипами престижного поведения. Некогда Э. Фромм, изучая подобный феномен в Америке, назвал его «потребительским идиотизмом». С тех пор мало что изменилось. Пресловутый «золотой миллиард», т. е. преуспевающее население западных стран, живет в условиях излишеств и расточительного потребления, уничтожая громадные ресурсы, выбрасывая массу отходов. Видеть в этом некий «прогресс» или положительный сдвиг в судьбе человечества, к чему иногда призывают, совершенно невозможно. Гипертрофированное потребительство — это противоестественное состояние общества, к которому психическая и социальная природа человеческой потребности не имеет никакого отношения. Даже элементарные первичные потребности обладают качественно-количественной определенностью, предполагают меру своего удовлетворения. Существует имманентная мера, содержащаяся в реальной потребности, благодаря которой экономисты в процессе прогнозирования, составления экономических планов и программ опираются на средние нормы потребления, рассчитывают будущие объемы производства, торговли, финансовых потоков и т. д.

Термины «разумная потребность» и «разумное потребление», которые еще совсем недавно использовались против разнузданного потребительства, по сути, ничего не говорят о существе самой потребности, а лишь отсылают к разуму, который должен решить вопрос в каждом отдельном случае. Из существа потребности как меры вытекает идеал умеренного потребления. Он был актуален уже в Древнем Риме, где его пытались внедрить в общественную жизнь и гражданское сознание средствами права. В императорском Риме существовали «законы против роскоши», налагавшие ограничения на личные и семейные затраты римлян, вплоть до расходов на питание, одежду, содержание прислуги и апартаментов. Об этом можно прочитать у Тацита, Плутарха и других историков, свидетельства которых показывают, как трудно наводить юридическими средствами порядок в области удовлетворения человеческих потребностей. Развернуть человека в сторону естественной меры удовлетворения потребности могут только его индивидуальные нравственные установки, поддерживаемые общественной моралью.

Природную зависимость от потребностей индивид может смягчить, а в некоторых случаях преодолеть, если он понимает свой интерес как определенную власть над собственными потребностями. Хотя такая власть не может быть полной и в одинаковой мере затрагивать все виды потребностей, она лучше, чем что-либо другое, показывает духовную силу личности. «Человек должен, следовательно, дисциплинировать свою душу в отношении потребностей жизни»[198] — эти слова Канта справедливы во все времена. Многое в этой связи определяется культурным опытом и умением людей соотносить свои потребности с возможностями их удовлетворения, материальным и духовным потенциалом общества, правильно осознавать ситуацию, в которую поставлен индивид, удовлетворяющий потребности. Безнравственно предаваться излишествам и «увеселениям роскоши» там, где множество людей лишены возможности удовлетворять свои обычные потребности. На фоне общей бедности роскошь выглядит вызывающе, представляется людям дерзкой социальной провокацией. В период, предшествующий французской революции XVIII в., появлялись призывы типа «пусть никто не ест пирожное, пока у детей нет хлеба», но пресыщенная, самоуверенная аристократия не придавала им ровно никакого значения, и, как оказалось, напрасно. В середине XX столетия богатая элита западных стран периода «государства всеобщего благоденствия» вела себя более осмотрительно, старалась не выделяться и не поражать воображение людей расточительным образом жизни. Они это делают для собственного спокойствия и стабильности порядка, чтобы не порождать зависть, раздражение общественности, не давать лишних поводов для критики существующего политического режима.

Сегодня, несмотря на то, что респектабельная часть экономической верхушки Запада более или менее придерживается той же линии, положение изменилось. Потребление высших слоев вновь принимает показательно уродливый характер, вследствие того, что в эти слои пришли внезапно и случайно разбогатевшие люди (шоу-бизнес, кино, спорт), а также «нувориши» из России, арабских и других стран, не успевших еще нарадоваться своей фантастической удаче. Деньги для меня, как говорил недавно один из известных российских олигархов, есть знак того, что мои возможности безграничны, что я могу делать все, что хочу. Такое умонастроение, как видно, никак не связано с проблемой удовлетворения потребностей, поэтому обращаться к таким людям с лозунгами разумных самоограничений бесполезно.

В XX в. сформировалось понятие «потребительская культура», обобщающее процессы «роста» потребностей, умножения способов и средств их удовлетворения в современном обществе. Высокий уровень потребления в экономически развитых странах объективно необходим для поддержания и развития социальной системы. «Не подлежит сомнению, что американская экономика в очень высокой степени зависит от потребительской способности ее работающего населения. Это экономика, достигшая высокого уровня производства, для которого необходим громадный объем потребления на душу населения»[199].

Из этих слов американского экономиста следует вывод: кто хочет всерьез развивать экономику, должен стимулировать потребление, всемерно повышая платежеспособный спрос населения за счет достижения его полной занятости и справедливой оплаты труда. Коль скоро производство создает в неограниченном числе средства удовлетворения потребностей, означает ли это, что оно тем самым способствует росту и изменению характера самих потребностей? Мы думаем, что положительный ответ на этот вопрос не столь очевиден, как многим представляется. Напротив, объемы потребления напрямую не связаны с потребностями, они создаются искусственно при помощи рекламы, отработанных приемов навязывания человеку вещей и услуг, которые в сущности ему не нужны или даже вредны. Феномен принудительного потребления хорошо описан в социологической литературе, нет необходимости останавливаться на нем подробно. Но что касается базовых жизненных потребностей человека, то их характер в XXI в. остается таким же, каким был в XIX в. и раньше, он отторгает превратности экономической конъюнктуры, манипуляции и иные трансформирующие воздействия.

При всем том потребности, конечно, меняются и обновляются, сохраняя свою человеческую природу. Одно время экономисты говорили о «законе возвышения потребностей», весьма неопределенном по содержанию. Тут они скорее всего принимали возрастание средств удовлетворения потребностей за рост самих потребностей. Наивно думать, что в них содержится некий «гормон роста», открывающий для «маленькой» потребности возможность со временем превратиться в «большую». Сама она существует как бы в одном формате от начала до конца своего существования, но в зависимости от интереса субъекта и внешних социальных факторов может усиливаться значение той или иной потребности, возрастать ее весомость в структуре мотивов индивидуального или группового поведения. Происходит, собственно говоря, адаптация потребности к данной структуре, обычно уже сложившейся и определенной, при этом результат выражается не обязательно в росте значения потребности, но также и в его снижении. Здесь опять-таки проявляется «власть» интереса субъекта над его потребностями, о которой говорилось выше.

Некоторые мыслители (среди них Кант и Маркс) считали, что прогресс общества связан с «возвышением духовных потребностей», но эта идея отражала их общую веру в культурный прогресс человечества. Что касается марксизма, то к подобному выводу его подталкивал прогноз о том, что при успешном развитии производительных сил человек будет постепенно освобождаться от непосредственных материальных забот о «хлебе насущном», которые сегодня его закабаляют, изнуряют и унижают, а все большую часть своего времени будет посвящать совершенствованию себя как свободной духовной личности. Как бы то ни было, но, говоря о «возвышении духовных потребностей», можно иметь в виду только одно — повышение удельного веса данных потребностей в структуре мотиваций человеческого поведения. Это совпадает со стремлением некоторых современных психологов выделить высшую категорию мотивов, объединив в ней потребности самовыражения, самореализации, самоактуализации личности, потребности в достижении успеха, т. е. сложные психические регуляторы, мобилизующие и направляющие активность человека в русло свободы[200].

В существе этих потребностей лежат два дополняющих друг друга стремления человека быть свободным «в себе», в собственных глазах, что позволяет индивиду давать себе высшие самооценки (основа самоуважения, чувства собственного достоинства), и быть свободным в глазах других, проявлять себя в качестве свободной личности. В отличие от многих других индивидуальных потребностей, сводимых к стремлению нечто получить или что-то дать другим людям, данная категория мотивов направлена к тому, чтобы человек достойно включился в социум, добровольно возложив на себя все связанные с этим общественные функции и ответственность. Не трудно понять, почему соответствующие потребности называют высшими. Сливаясь, по существу, с объективными интересами свободной личности, они выступают мощными регуляторами человеческого поведения, действуя наряду с социальными нормами, вместе с ними, иногда без них, в определенных случаях вопреки нормам, которые по каким-либо причинам вызывают у людей чувство неудовлетворения и отторгаются ими.