Наиболее активный период творчества Т. Гоббса (1588—1679) выпадает на годы Английской буржуазной революции. С 1640 по 1658 г. им были написаны и изданы основные произведения по политической философии. С 1640 г. и в течение нескольких лет первые наброски по политической философии распространялись в рукописях. В 1650 г. они были изданы в виде двух отдельных произведений, первое получило название «Человеческая природа», а второе — «О политическом теле». Задуманное как третья часть предыдущих произведений сочинение «О гражданине» вышло ранее их, в 1642 г. Итоговая и главная работа теоретических изысканий Т. Гоббса «Левиафан, или Материя, форма и власть государства церковного и гражданского» вышла в свет в Лондоне в 1651 г. В 1655 и 1658 гг. он издает, соответственно, работы «О теле» и «О человеке». Являясь непосредственным наблюдателем и участником революционных событий, Гоббс в полной мере осознавал проблемы, которые вставали перед английским обществом того времени. Понимая, что уже изжили себя не только старые формы общежития, но и способы их обоснования, он разрабатывал новую теорию государственного суверенитета. Принимая во внимание, что государство — это учреждение, а не творчество отдельного лица, причем учреждение, относительно обособленное от общества и являющееся его «искусственным телом», что создание этого «тела» зависит от усилий всех членов общества, Гоббс стремится продемонстрировать, каким образом возникает государство и в какой мере оно должно обладать соответствующими полномочиями281. На титульном листе лондонского издания «Левиафана» изображен человек-гигант, тело которого собрано из множества крошеч ных человеческих тел. В руках он держит меч и жезл — символы полномочий светской и церковной власти, а его голова увенчана короной. Этой образной метафорой Гоббс стремился подчеркнуть мысль, что государство не может быть описано средствами аналогии органического тела. Если государство — это «тело», то не такое, где работают органы (голова, грудь, живот) и течет кровь. Государство — это фиктивное тело, «поглотившее» множество реальных человеческих тел. Усилиями индивидов создается «Левиафан», и усилиями «Левиафана» они ему повинуются, и только будучи «поглощенными» искусственным человеком — государством, люди могут мирно сосуществовать друг с другом. «Левиафан» Т. Гоббса — сложная интеллектуальная конструкция, представляющая собой комплекс идей, содержащих понятия о социальности — общество есть совокупность независимых индивидов, о политике — политическая власть уполномочена на принуждения, о публичном правопорядке — права и обязанности сторон (государства и общества), о морали — долг каждого своими действиями постоянно возрождать «Левиафана», поэтому концепция «Левиафана» Т. Гоббса неразложима на политические и юридические категории без остатка, за ней всегда остается некоторый этический импульс. Сам Т. Гоббс относился несколько снисходительно к своему проекту «Левиафана», отдавая отчет, что отношения индивид/индивид и индивид/государство в его проекте не представлены конкретными «технологическими узлами». Но отсутствие в проекте технических деталей вполне оправдано, поскольку автор «Левиафана» ставил цель продемонстрировать не средства управления политическим телом, а новую теоретико-нормативную модель. Ему требовалось доказать, при наких условиях «Левиафан» устроит всех. Гоббс размышлял «не о людях у власти», следовательно, не о политических технологиях завоевания, удержания и распространения ими власти, «а (абстрактно) о седалище власти»282, т. е. о понятии политической власти, о власти как социальном институте, и этим его концепция отличалась от концепции его итальянского предшественника Н. Макиавелли. Знание о «Левиафане» и способы его познания Гоббс сравнивает с математическим знанием, допуская, что знание о должном (справедливом) может быть настолько же точным и ясным, насколько точно математическое знание. Эмпирическое доказательство существования множественности миров, того, что у каждого народа складываются свои представления о добре и зле (о должном), у Гоббса из недостатка превращается в позитивный фактор. Т. Гоббс пишет: «...метод доказательства a priori можно применить в политике и в этике, то есть в науках о справедливости и несправедливости, ибо мы сами создаем принципы, служащие нам масштабом для познания сущности того и другого...»' На основании того, что люди сами обустраивают свой политический и юридический быт, он делает вывод, что знание о должном может быть доказано с математической точностью283. Таким образом, допущение существования множественности миров становится условием возможности создания строгой политической теории. В творчестве английского просветителя можно обнаружить определенные параллели с творчеством Н. Макиавелли. Как и великий итальянец, он интересовался историей Древнего Рима с целью анализа тех военно-политических деяний великих людей, которые достойны для подражания. Результатом этого у Макиавелли явилась книга «Рассуждения о первой декаде Тита Ливия». Т. Гоббс проявляет интерес к античной истории. Он много времени посвящает изучению трудов Фукидида, и первый перевод «Истории» античного автора с древнегреческого на английский язык принадлежит именно Гоббсу. Скорее всего, именно история Пелопонесской войны, описанная Фукидидом, давала материал для подтверждения его государственно-правовых взглядов. Так, Ю. П. Михаленко отмечает, что «при работе над “Историей” Фукидида Гоббс не мог не извлечь этот важнейший урок, ставший достоянием антифеодального направления в правоведении XVII века, которое отвергло религиозную санкцию права и признало его основой силу»284. Макиавелли и Гоббса также объединяет общий взгляд на природу человека — человек по преимуществу злое существо, не способное к мирному существованию с себе подобными. Как и флорентийский мыслитель, Томас Гоббс отстаивал идею асоциальности человека, он считал, что человек по природе существо не общественное, поскольку, с его точки зрения, «гражданские общества — не простые собрания, но союзы, для создания которых необходимы договоры и верность им»285. Гоббс не отрицает того, что «природа побуждает людей стремиться к сближению друг с другом»286, его тезис направлен против обоснования гражданского общества, исходя из его (человека) природной социальности. Для того чтобы образовать гражданское общество, такой «естественной социальности» недостаточно. Т. Гоббс считает ложной аксиому, на основе которой строили учения о государстве и праве и которая гласила, что «для сохранения мира и управления всем человеческим родом не нужно ничего, кроме того, чтобы люди согласились принять известные договоры и условия»287. Для достижения мира необходим «искусственный человек» — государство и «искусственные цепи» — гражданские законы, которые основываются не только на соглашениях людей, но и на верности им, а для этого необходим также меч, поскольку «соглашения без меча лишь слова, которые не в силах гарантировать человеку безопасность»288. Предреволюционные политические дискуссии ярко продемонстрировали, что нормы обычая и судебные прецеденты не настолько точно определены, чтобы в отношении них не могли возникнуть разногласия, приводящие к социальным конфликтам. Поэтому для Гоббса закон — это не простые соглашения людей, а нормы, подкрепленные силой, т. е. обладающие принудительным характером. Закон только тогда закон, когда он в каждый момент времени поддерживается усилиями участников правоотношений (в данном случае речь идет о публичных правоотношениях), а не действует автоматически, как обычай. Вывод о том, что для нормального (мирного) существования человека в обществе необходимы институты принуждения, он делает на том основании, что дополитическая форма общежития несамодостаточна, она не несет сама в себе свои собственные условия выживания. Подобное умозаключение строится на основе модели природного «естественного» человека, которая у Гоббса резко отличается от модели человека, «от рождения склонного к жизни в обществе». «Природа, — пишет Т. Гоббс, — создала людей равными в отношении физических и умственных способностей»289, но не в том смысле, что все люди обладают одинаковой физической силой и одинаковыми интеллектуальными способностями, а в том, что каждый равен в использовании своих сил и способностей, поэтому «из этого равенства способностей возникает равенство надежд на достижение наших целей»290. С точки зрения автора «Левиафана», природное равенство людей дает «каждому право на все». Это означает, что в чисто естественном (дополитическом) состоянии или до того, как люди связали себя взаимными договорами и взаимными обязательствами, «каждому было позволено делать все, что ему угодно и против кого угодно, а также владеть и пользоваться всем, что он хотел и мог обрести, равно как и извлекать из этого плоды»291. К этому положению Т. Гоббса необходимо отнестись очень внимательно, в нем выражается радикальность гоббсовской модели естественного состояния. В естественном состоянии человек свободен в том смысле, что любой поступок не будет по отношению к кому бы то ни было считаться несправедливым, ибо в естественном состоянии нет ни гражданских законов, ни «божественных». В таком естественном состоянии просто невозможно ни согрешить против бога, ни совершить преступления. И если для Гоббса, как справедливо заметил Ю. Н. Давыдов, «гражданин государства — это и есть... общественный человек, знающий о своих правах и обязанностях по отношению к согражданам», то в догосударственном, а значит в «естественном» состоянии «ничего о таких обязательствах не знает (или не хочет знать)...»292 О. Хеффе точно описал суть гоббсовского естественного состояния: «Во-первых, люди в конечном итоге стремятся лишь к двум вещам — к самосохранению и счастью; во-вторых, они всеми силами стремятся избежать насильственной смерти; в-третьих, они безудержно стремятся к власти; и наконец, в-четвертых, они равны в отношении насильственной смерти — они могут убивать себе подобных и быть убитыми ими»*. Все это происходит в силу того, что человек в «естественном» состоянии обладает абсолютной свободой, означающей «отсутствие сопротивления», или, как пишет Гоббс, «он (человек. — И. Ц.) не встречает препятствий к совершению того, к чему его влекут его воля, желания или склонность» , т. е. свобода есть отсутствие принуждения, которое присуще «естественному» состоянию. Поэтому в «естественном» состоянии каждый человек действует как индивидуально-определенное тело, стремящееся во что бы то ни стало сохранить свою определенность (свою протяженную «фигуру», занимающую определенное «место» в пространстве) настолько долго, насколько это вообще возможно. В силу этого у Гоббса право на жизнь, т. е. на чисто физическое существование, как заметил Ю. Н. Давыдов, «предстает как основополагающее “естественное право” человека, прямо и непосредственно возведенное на онтологическом фундаменте — на постулате конечности его телесного бытия, из которой вытекает необходимость заботы о его сохранении»293. Такое положение дел естественного состояния, где каждому позволено делать все, что ему угодно, в целях самосохранения, ведет к «войне каждого против каждого», причину которой «мы находим в природе челЪвека»294, суть которой, «во-первых, соперничество; во-вторых, недоверие; в-третьих, жажда славы»295. В нашей отечественной литературе этот тезис Т. Гоббса чаще переводят как «война всех против всех», тогда как в английском варианте «а war of every man against every man»296. Я считаю, что перевод тезиса как «война каждого против каждого» будет более точен, поскольку под местоимением «все» можно понять «народы», «нации», «классы» и т. п., тогда как местоимение «каждый» точно фиксирует отдельных независимых индивидов. «Война каждого против каждого» является предельным выражением Опыта Гражданской Войны, т. е. такого опыта, где сняты социальные или национальные различия людей, где местоимения «свой» и «чужой» просто не имеют смысла. Все люди атомы. В этой физической метафоре, которую очень часто использовали просветители, выразился пафос «беспартийности» социально-политической мысли эпохи Просвещения. Полтора столетия спустя Алексис де Токвиль сказал: «Нет ничего необыкновенного в том, что тот или иной народ энергично борется за свою независимость»297. Можно согласиться с Токвилем и сказать, что нет ничего удивительного и в том, что тот или иной класс или сословие борется за свободу. Но то, что каждый воюет с каждым — это удивительно. Нигде и никогда в истории мы не сможем найти прецедентов подобного опыта. Ни один письменный источник не зафиксировал такую странную войну. Но тем не менее для Т. Гоббса это положение выглядело очевидным. JI. Жом в работе «Гоббс и современное представительное государство» специально подчеркивает, что картина «война каждого против каждого», нарисованная Гоббсом, не является фотографическим снимком какого-либо фактического состояния общества. Жом справедливо считает, что, разрабатывая свою концепцию, он придерживался априорного подхода и его тезис о всеобщей войне выведен «не из обобщения эмпирически наблюдаемых поступков, а путем чисто рационального (и в то же время строго математического, то есть исключающего существование свободной воли) умозрения»298. Описанная Гоббсом модель естественного состояния «войны каждого против каждого» отвечает признакам очевидности в том смысле, что из нее исключены различного рода субъективные предрасположения, многообразные представления о добре и зле, т. е. весь тот материал, в отношении которого можно спорить до бесконечности. Модель математически точная в том смысле, что все индивиды, как атомы, используют одно и то же «движение» — стремятся к самосохранению. Это позволяет Гоббсу дистрибутивно обосновать необходимость институтов принуждения, доказав, что эти институты выгодны не одной какой-либо социальной группе, а всем, т. е. каждому, философ считал, что только в том случае возможно обосновать необходимые формы человеческого общежития, когда сам человек будет представлен существующим вне предшествующих ему социально-классовых координат или когда индивид-атом сам является точкой отсчета социальных систем. Поэтому следствием его Опыта Гражданской Войны, «войны каждого против каждого» получалось право человека на самозащиту и выбор средств для достижения этой цели, которые считались необходимыми в зависимости от того, какие каждый признает таковыми. И это право человеку гарантировалось его «природой». Как легко заметить, в конструкции естественного состояния Т. Гоббса отсутствуют общественные институты, гарантирующие выживание человека в обществе. Здесь все как бы зависит от каждого индивида в отдельности, создаются условия войны и нестабильности, и такое положение вещей приводит к обратному результату — самоуничтожению. Человеку просто невозможно выжить в таких «экстремальных» условиях — «войны каждого против каждого». «Поэтому, — пишет Т. Гоббс, — до тех пор, пока продолжается это естественное состояние, ни один человек (как бы силен или мудр он ни был) не может быть уверен в том, что он сможет прожить все то время, которое природа обычно предоставляет человеческой жизни»1. Опыт Гражданской Войны Гоббса, который можно назвать интеллектуальным опытом, в отличие от исторического, демонстрирует безнадежность человеческого существования в подобном состоянии. В реальных исторических битвах у участников сражений может сохраняться надежда на победу, люди могут надеяться, что они выживут. В интеллектуальном опыте Гоббса надежды нет. В этом пункте обнаруживается глубочайшая противоречивость «естественного состояния», а именно естественное право на жизнь оборачивается своей противоположностью — абсолютным бесправием. Исходя из этого, Т. Гоббс делает вывод, что люди из чувства страха за свою жизнь вынуждены прийти к общественному соглашению и на его основе учредить «искусственного человека» — государство, передав ему свое «естественное право» самосохранения. На этом логическом шаге Т. Гоббс вводит понятие «общественный договор», в качестве теоретико-легитимационного понятия оно представляло собой соглашение людей, наделенное правовой силой в отличие от простого, неформального обещания. С точки зрения Т. Гоббса, учреждая государство, люди жертвуют своими естественными правами, и с момента учреждения только государство считается единственным полномочным лицом, решающим проблему сохранения общества, его стабильности и спокойствия. Таким образом, Т. Гоббс формулирует главную цель государства — защита жизни и собственности членов общества с использованием для достижения этой цели таких средств, которые государство посчитает необходимыми. По теоретической конструкции Т. Гоббса государство наделяется воистину безграничными полномочиями в достижении своей цели. Оно не имеет никакого контроля со стороны гражданского общества в силу того, что условия учреждения государства, из установки естественного состояния, предполагают отказ людей от прав этого состояния и передачу их государству. Таким образом, право естественного состояния — право делать все что угодно в целях самосохранения — приобретает государство, и с этих пор только оно уполномочено решать, что людям хорошо, а что плохо для сохранения их жизни и собственности. Причем договор заключается только между гражданами, тогда как правительство не является субъектом договорного процесса и в связи с этим на него не возлагается юридическая ответственность. Не случайно его главный политико-правовой трактат называется «Левиафан». Для описания сущности государства он использует образ библейского чудища Левиафана, пожирающего людей. У Т. Гоббса были очень сложные отношения к Английской буржуазной революции и казни короля Карла I в 1649 г. С одной стороны, он был противником вооруженного бунта против короля, с другой — сам разрушал все те основания, на которых держалась коро левская власть, и даже участвовал в работе правительства О. Кромвеля. Так, например, он считал, что, единожды установив государственную власть на основе общественного договора, народ уже не имеет права выступать против власти299. Событием из истории Англии, которому, по его мнению, соответствует событие общественного договора, является установление королем Иоанном в 1215 г. Великой хартии вольностей. Он ссылается на нее, как на факт общественного договора: «Но среди писаных законов есть один, называемый MAGN CHART, или Великая хартия вольностей англичан, в которой есть статья, где король гарантировал, что впредь не будет налагать арест на чье-либо имущество, то есть что оно не будет у него отобрано иначе как по закону»300. Статья, которую упоминает Гоббс, звучит следующим образом: «Ни один свободный человек не будет арестован или заключен в тюрьму, или лишен имущества, или объявлен ставшим вне закона, или изгнан, или каким-либо иным способом обездолен, и мы не пойдем на него иначе как по законному приговору его пэров и по закону страны»301. Именно это дает Т. Гоббсу основание утверждать, что в истории Англии общественный договор уже свершился, а значит народ не имеет права выступать против законного правительства. В данном случае важно уяснить, как понимал Гоббс «общественный договор», то ли как одноразовый акт, совершенный когда-то в прошлом при образовании государства, то ли как постоянно воспроизводящийся процесс. Предыдущие суждения Гоббса могут навести на мысль, что он придерживался первого способа толкования «общественного договора», но в таком случае закон не отличался бы от обычая, а договор — от божественного права королей. Именно последние (обычай и божественное право королей) опираются на «факты» прошлого. «Общественный договор» как теоретико-легитимационный аргумент был направлен в первую очередь против «божественного права королей». Сам идеолог этой теории — Роберт Филмер соглашался с Т. Гоббсом в вопросе о правах правительства, но выступал против его понимания относительно источника политической власти302. Поэтому справедливее оценивать гоббсовский «общественный договор» как самовоспроизводящийся процесс. Для юридического толкования договорной природы политической власти Т. Гоббс вводит понятия «верховной власти» и «суверенной власти». Он пишет: «Если известно, кто именно имеет власть назначать нового суверена после смерти выбранного короля, то известно также, кто именно являлся раньше носителем верховной власти...» , т. е. верховная власть — это такого рода власть, которая имеет право уполномочить государство на политическое господство, а суверенная власть (суверен) есть независимая и неделимая власть, определяющая средства для реализации главной цели политического господства — защиты жизни и собственности граждан. Т. Гоббс впервые толкует политическую власть как власть, уполномоченную на принуждение, и этим отличает ее от всех других видов социального принуждения — традиционного и религиозного. Фактор полномочий на принуждение определяет верховную власть и иерархию подчинения: учреждений и законов. Иерархический характер политической организации в светской концепции осложняется тем обстоятельством, что необходимо определить последнюю (предельную) инстанцию, замыкающую иерархию, а поскольку из этой концепции исключено «высшее божественное начало», то вопрос о высшей инстанции остается открытым. В иерархии полномочий остается некоторая неопределенность, даже в случае с концепцией «народного суверенитета» остается не ясным: какими правами общество располагает и, следовательно, имеет право передать государству, а какими нет. Дилемма иерархии полномочий может быть следующего характера. Если верховная власть, передающая право на политическое господство, принадлежит народу, то народ может выступать и в качестве суверена (концепция народного суверенитета). Но для Гоббса это невозможно, поскольку в данном случае дополитическое состояние и политическое ничем друг от друга не будут отличаться. Право обще ства на критику законов государства равносильно возвращению в естественное состояние. Невозможно для него и перераспределение полномочий между государством и обществом, поскольку по общественному договору индивиды передают государству все права, которыми он обладал в естественном состоянии. По сути политической концепции Т. Гоббса верховная власть и суверенная власть должны быть едиными, т. е. находиться в одних руках, следовательно, политическая власть в государстве не перераспределяется между обществом и государством и неразложима на ветви власти. И здесь обнаруживается противоречие в политической концепции английского просветителя. С одной стороны, в дополити- ческом обществе верховной властью обладала совокупность частных индивидов, которые учреждали институт государства и наделяли его полномочиями на политическое господство. С другой стороны, с момента учреждения государства эту власть народ теряет, передав ее государству, т. е., как заметил Ю. Н. Давыдов, «идея “общественного договора” умерла для Гоббса в момент своего осуществления, чтобы больше уже не воскреснуть»303. Таким образом, государство, обладающее верховной властью, ставит себя над законом и превращается в абсолютную власть. Достаточно сложно объяснить данный парадокс гоббсовской концепции, если только не допустить, что цель «Левиафана» — это преподать урок как правителям, так и подданным в своих правах и обязанностях. «Если верно, — как пишет И.-Ш. Зарка, — что “Левиафан” призван преподать подданным их долг, а правителям — их право, то можно сказать также, что право это оборачивается долгом... и что в ином смысле цель “Левиафана” — научить правителей, что они должны и не должны делать, чтобы государство сохранилось»304. Другими словами, поскольку в публичные правоотношения не вторгается божественное начало, то остаются два субъекта правоотношений: государство и народ. Их примирение возможно тогда, когда народ как автор государства, осознающий свои права, но заблуждающийся в обязанностях, подчиняется своему творению, т. е. государству, у которого, в свою очередь, права и обязанности совпадают, поскольку цель «Левиафана» — защита жизни и собственности граждан и право издавать законы для этих целей оборачивается обязательством государства перед обществом. Т. Гоббс пишет: «Большей части людей эта верховная власть и абсолютная мощь кажутся до того тягостными, что они ненавидят даже сами указанные названия; это происходит в значительной мере из-за незнания человеческой природы и естественных законов (в естественном состоянии человек знает свои права, но не знает своих обязанностей. — И. Ц.), отчасти же в этом повинны те, кто, будучи облечен подобной властью, злоупотребляет своим могуществом для удовлетворения собственных страстей...»305 Нельзя более точно отразить мысль Гоббса, как обозначив его концепцию «концепцией просвещенного абсолютизма», где государство, осознавая свои цели, строго придерживается их в своей законодательной деятельности и силой принуждения заставляет граждан «знать и соблюдать свои обязанности». Опыт гражданской войны в Англии продемонстрировал, что природа политических конфликтов коренится в неопределенности статусов короля, парламента и судей, а в споре за юстицию судебная власть оказалась между двух огней и толковала законы либо в пользу короля, либо в пользу парламента. Политически организованное общество рационально в том смысле, что в нем должен быть один строго определенный субъект власти (силы) и юстиции (права). С точки зрения Гоббса, королевская прерогатива созыва и роспуска парламента лишает возможности выполнения парламентом законодательной деятельности и осуществления контроля над обычным правом. Из рук юстиции вырван меч власти (силы), что делает закон пустой декларацией. Не может существовать государство, если «юстиция не имеет власти управлять». Поэтому Гоббс настаивал, чтобы верховная власть была неделима и находилась в одних руках, то ли в руках одного — монархия, то ли группы лиц — демократия. Это достаточно ясно просматривается в его отношении к судебной власти. В Англии того времени не стоял остро вопрос о независимости судебной власти, и Гоббс не видел ничего предосудительного в том, что судьи осуществляют свою деятельность по поручению суверена и являются, по сути, такими же должностными лицами, как и управленцы — назначаемые и сменяемые306. Причиной разрушения государства, по мнению Гоббса, является то, что юристы общего права наряду с законами считали правом и то, что создавалось интерпретаторской деятельностью юрисдикции Common Law и его техникой юридических прецедентов. Государство в границах «общественного договора» не может создавать несправедливые законы, следовательно, никакая критика (в том числе и нравственная) не допускается в отношении изданных государством законов. Также не допускается толкование законов другими субъектами, кроме самого законодателя, т. е. Гоббс исходит из того, что раз несправедливых законов не может быть, то, что хотел сказать законодатель в отношении справедливого и несправедливого, может аутентично знать только сам законодатель. «...Кроме законов, установленных в каждом государстве, — пишет Гоббс, — нет никаких подлинных учений о справедливом и несправедливом, о добре и зле, и никто, за исключением тех, кому данное государство поручило толкование своих законов, не может решить, будет ли какое-нибудь действие справедливым или несправедливым...»307 Необходимость толкования законов, по Гоббсу, — симптом нездорового закона. Закон должен идти от суверена к гражданину без посредников. Но это не значит, что философ отказывает судьям в праве толкования законов суверена. Он отказывает только такой практике толкования, которая исправляет или модифицирует закон, т. е. использует другие источники права, помимо воли законодателя, такие, как «разум любого человека» (научные доктрины. — И. Ц.) и «наблюдение и опыт»308 (обычай. — И. Ц.). Гоббс прекрасно понимает, что недостаточно установить всеобщий закон, чтобы свершилась справедливость, необходимо вслед за этим подогнать право посредством толкования, которое доступно конкретизирует закон. Толкование судьями законов суверена допускается им только в том случае, если судьи уполномочены на то сувереном, т. е. являются назначаемыми и подотчетными, и если судья «сообразовывает свое решение с тем, что считает разумным его суверен...»309, принимая во внимание мотив, побудивший суверена издать закон. Главная задача судьи — уяснение точного смысла закона, т. е. того, что хотел сказать законодатель, и в случае затруднений установления аутентичности судья обязан обращаться за разъяснением непосредственно к законодателю. Только в этом случае решение судьи будет не решением частного лица, а решением, исходящим от суверена. На обычай судья может ссылаться тогда, когда есть одобрение суверена (хотя бы молчаливое), т. е. обычай делает законом не «продолжительность времени, а воля суверена» (законодателя). Правда, Гоббс допускает толкование закона и на основании «разума», или, другими словами, «естественного закона». Естественные законы не нуждаются в письменной форме, поскольку доступны разуму каждого человека. Гоббс имеет в виду, что каждый может открыть для себя нормативную истину, которая устраивает всех и одинаково звучит как для частного лица, так и для суверена. Естественный закон — это закон взаимных ограничений. Индивиды из естественного состояния переходят в гражданское только на основе взаимного ограничения свободы. В таком случае главным и единственным естественным законом как для частного, так и для публичного порядка является положение «не делай другому того, что ты считал бы неразумным со стороны другого по отношению к тебе самому». Как суверен не имеет права делать то, что провоцировало бы неповиновение, так и граждане не имеют права на действия, которые принуждали бы суверена на насилие, т. е. каждая сторона действует в отношении другой так, как считала бы разумным действовать в отношении себя. Допуская толкование судьями законов на основе правового принципа, Гоббс существенно сужает практику толкования в силу абстрактности принципа, к тому же, как заметил А. Ольеро, «привлечение естественного закона лишь стыдливо прикрывает карт-бланш, выдаваемый сувереном судье, единственным контролем над кото рым служит возможное лишение его полномочий»310, т. е. в ситуации зависимости (назначаемости) судей даже право толкования на основе естественного закона может превратиться в фикцию. «Левиафан» — это опыт понимания друг друга основными участниками юридического оборота: судья должен понимать законодателя; законодатель — частное лицо; частное лицо — суверена. Этическая составляющая «Левиафана» заключается в том, что в случае уполномоченной власти, какими бы несправедливыми ни казались с точки зрения частного лица законы суверена и решения судей, индивид обязан им повиноваться. Гражданское состояние — это усилия индивидов («необходимые избыточности») к повиновению. Гражданин — лицо, преодолевающее свои субъективные предрасположенности, свои личные представления о справедливом и несправедливом. В опыте «Левиафана» есть, с точки зрения Гоббса, все необходимое для мирной жизни общества, нет одного — права общества на контроль государства. Но это не помешало Гояр-Фавру охарактеризовать гоббсовского «Левиафана» как то, «что в XIX веке назовут “правовым государством”»311. Действительно, если признаки правового государства присутствуют в концепции Т. Гоббса, то отсутствуют, как сказали бы в том же XIX в., признаки гражданского общества. Гоббс пожертвовал свободой ради мира, спокойствия и управляемости обществом. Для него важнее, чтобы общество было управляемым, а не свободным. Осознавая, что его концепция — скорее пособие для понимания того, как должно было бы быть, нежели проект реального переустройства общества, Гоббс пытается устранить этот недостаток описанием политического организма, который, будучи искусственным, создает условия для «искусственной вечности», т. е. для ситуации, ког'да цели и задачи политической власти — защита жизни и собственности граждан — наилучшим способом сохранялись и соблюдались бы всегда. «Левиафан» воспроизводился бы вечно. Несмотря на то, что автор «Левиафана» допускает концентрацию верховной и суверенной власти как в руках одного лица, так и группы лиц, тем не менее предпочтение отдает первой и считает, что наилучшим институтом, отражающим задачи «Левиафана», является институт наследования верховной власти. «Эта искусственная вечность, — пишет Гоббс, — есть то, что люди называют правом наследования»312. Институт наследственной монархии он считает во многих отношениях выгодным и полезным, а для обоснования этого использует различного рода аргументы. Во-первых, каждый человек в первую очередь преследует свою частную выгоду, и «если общие интересы сталкиваются с его частными интересами, он в большинстве случаев отдает предпочтение своим интересам...»313 Поэтому общественные интересы больше всего выигрывают там, где они в большей степени совпадают с частными интересами, а «такое совпадение имеется в монархии»314, поскольку «богатство, могущество и слава монарха обусловлены богатством, силой и репутацией его подданных»315, т. е. интерес монарха как частного лица совпадает с интересами общества. Монарх лично заинтересован, чтобы его подданные были богаты и защищены. Во-вторых, «монарх, — пишет Гоббс, — может получить совет от кого ему угодно, когда и где ему угодно...» Монарх может использовать интеллектуальный потенциал любого своего подданного, между тем, «когда... верховное собрание (представительный орган. — И. Ц.) нуждается в совете, туда допускаются только те, кто имеет на это право с самого начала...»316 В-третьих, решения собрания чаще всего подвергаются изменениям «благодаря многочисленности состава собрания», тогда как «решения, принятые монархом, подвержены непостоянству лишь в той мере, в какой это присуще человеческой природе...»317 Человеческая же природа, по мнению Гоббса, обладает постоянством, значит, следует ожидать, что решения, принимаемые одним человеком, будут основываться на требованиях природы и будут более постоянны. Наследственный монарх стоит «выше» политических конфликтов, и его решения могут основываться не на корпоративном интересе, а на интересе человеческой природы. В-четвертых, «монарх не может расходиться во мнениях с самим собой по мотивам зависти или своекорыстия...»318 Гоббс здесь использует чисто психологический аргумент, предполагая, что если нет причин для зависти (некому больше завидовать), то, следовательно, своекорыстие будет искоренено, а своекорыстие — одна из главных причин гражданских раздоров. В-пятых, признавая, что монархия имеет недостаток в том, что своей властью монарх может лишить какого-либо человека его имущества «в целях обогащения какого-либо фаворита или льстеца»319, он тут же добавляет, что то же самое может происходить «и там, где верховная власть принадлежит собранию»320, и даже в более широких масштабах, поскольку «взаимной лестью они (члены собрания. — И. Ц.) взаимно могут поощрять друг у друга корыстолюбие и честолюбие»321. И наконец, в-шестых, неудобство наследственной монархии заключается в том, что власть может быть передана несовершеннолетнему, такому, «кто не может различить добро и зло». Для решения этой проблемы Т. Гоббс предлагает институт кураторов или регентов, который, по его мнению, более выгоден с точки зрения мира и спокойствия граждан, нежели «борьба соперников, претендующих на такую почетную и выгодную должность»322. Если проанализировать все шесть гоббсовских аргументов в защиту монархии с точки зрения ее истинной формы, то речь, конечно, у него идет не об абсолютной и деспотической власти монарха, творящего законы по своему произволу, а о власти «просвещенного монарха». Его политическая концепция — это концепция «просвещенного абсолютизма», такого рода политической власти, которая сама осознает свои цели и задачи, понимает границы применения силы и сама эти границы не нарушает. Только в этом случае политическое господство будет признано необходимым. Подведем итог политической концепции Томаса Гоббса. Во-первых, «естественное», дополитическое, состояние — это состояние «войны каждого против каждого», где в ситуации полной свободы «каждому позволено делать все что угодно» в целях самосохранения. Во-вторых, «естественное» состояние ведет к самоуничтожению, т. е. к абсолютно противоположному результату в отношении к закону природы — закону жизни. В силу этого люди из чувства страха за свою жизнь и собственность на основе общественного соглашения учреждают институт государства, предоставляя ему право (полномочия) на политическое господство. В-третьих, как отметил еще Е. Вейцман, «для того, чтобы государство, этот искусственный человек-гигант, получило надлежащие ему права, естественный человек должен исчезнуть со всеми принадлежащими ему правами»323. Следовательно, учреждая институт государства, люди передают ему все свои права естественного состояния. Причем общественное соглашение перезаключению не подлежит. В-четвертых, отрицая правомерность частного рабства, Гоббс утверждает рабство государственное, т. е. именно государство является последней инстанцией в определении того, что необходимо делать ради сохранения жизни и собственности граждан. Сами члены гражданского общества не имеют права контролировать власть или ей сопротивляться. И наконец, в-пятых, абсолютная власть должна быть не деспотической, а «просвещенной», осознающей свои цели и задачи и не нарушающей границ применения силы. Это будет возможно, если леги- тимационным основанием будет «общественный договор», а не «божественное право королей», и только в этом случае политическое господство будет оправдано.