Что дает юристам синергетика и что она у них отнимает?

Тема синергетики и права уже поёучиёа некоторое развитие в юридической ёитературе и, надо поёагать, еще будут появ- ёяться работы, в которых она станет предметом специального иссёедования.

В среде юристов всегда быёо много энтузиастов, готовых приветствовать ёюбые новые веяния в науке, деёать самые радикальные выводы для права, исходя из «последнего слова» в науке. Но на этот раз ситуация беспрецедентно усложняется. Сама синергетическая парадигма рождает сомнения в строгой императивности любых научных рекомендаций. Иначе говоря, она никому не советует молиться на науку, расшибая лоб от излишнего усердия. Примером такого «усердия» можно считать утверждения некоторых авторов о том, что в наше время следует стремиться к сокращению сферы правового регулирования, потому что будущее принадлежит саморегуляции общественных процессов. Либо социальное регулирование, либо саморегуляция — это порочная альтернатива, за которую синергетика не ответственна. Речь идет лишь о том, что соотношение между регулирующим (управляющим) началом и эволюционным принципом саморазвития складывается в пользу последнего, причем такое соотношение неодинаково в различных динамических системах. Регулирование в природной среде минимально и в идеале сводится к первотолчку, но общественные процессы регулируются в целях создания благоприятной социальной среды для человека и при условии, что общественные регуляторы действуют в соответствии с тенденциями саморазвития общественных систем и их элементов, а не вопреки данным тенденциям. Что будет, если мы сегодня свернем правовое регулирование под влиянием синергетических выводов, к тому же неверно понятых, а завтра появится постсинергетическая парадигма, из которой будут следовать иные установки по отношению к праву? Сохраняя прежнее уважение к науке, ибо она его заслужила, юристы тем не менее должны освободиться от слепого преклонения перед ней, научиться воспринимать старые и новые научные парадигмы с известной долей критики и сомнений, проистекающих, прежде всего, из глубокого знания собственного предмета.

Придет ли время, когда синергетической парадигме можно будет полностью довериться, зависит от многих обстоятельств современного и будущего развития человечества. Сегодня многие ее положения, включая основное — креативность саморазвивающегося эволюционного процесса, превосходящая возможности сознательной деятельности людей, — не получили той степени убедительности, которая нужна для изменения картины мира. Особенно это касается социальной жизни; люди по-прежнему опасаются предоставлять свою судьбу свободному историческому ходу событий, т. е. не доверяют саморазвитию общественных структур, хотят устроенности и порядка, не желают жить в неуправляемом или плохо управляемом обществе. В тех хозяйственных сферах, из которых государство уходило, предоставляя их судьбу частному произволу, игре случая, появлялись необратимые процессы упадка. Словом, самоорганизация, саморегуляция и спонтанность, отказ от активных методов регулирования экономики принесли совсем не те «чудеса», которых от них ожидали. Уроки, извлеченные из нынешнего опыта России, способны отвратить мыслящих людей от веры в необыкновенные возможности общественного саморазвития, и особенно в саморегулирующийся рынок, который по сути дела таковым не является ни в одной стране мира. Аргументом против государственного вмешательства и правового регулирования рынка часто служит тезис о том, будто предпринимательский корпус и каждый предприниматель в отдельности лучше, чем кто-либо другой, знают, что нужно делать в экономике, какие цели ставить и как их достигать. Общество, говорят, не доёжно мешать им реализовать свои интенции, свободно использовать свои знания, способности и таланты в собственных интересах. Этот аргумент в духе Ф. Хайека справедливо квалифицируется, с точки зрения синергетики, как предрассудок[65], поскольку нет оснований рассчитывать на создание общественных институтов посредством разрозненных индивидуальных намерений.

Вообще говоря, синергетические выводы представлены сегодня вовсе не в таком завершенном виде, чтобы их можно было применять к социальным материям.

«Методологизм синкретически вбирает в себя традиционные онтологизм, гносеологизм и методологию классического типа как этапы истории самопознания науки, усваивая их наиболее значимые результаты, что ведет к появлению принципиально новых представлений о самом познании, к возникновению нового образа науки и новых идеалов научности»[66]. Все наиболее значимые результаты в праве и юридической науке достигались вследствие их методологической ориентации на объективную необходимость, определенность, устойчивость, обратимость, причинность, истинность, точность и другие качества знаний, превозносимые классической наукой. Трудно сказать, во что превратится право, если оно откажется от этих методологических ориентиров, испытанных научных парадигм. Но идея синкретической научной методологии означает, что такой отказ не потребуется и его скорее всего не будет. Допустимо предположение, что отдельные сферы знания и дисциплины не в одинаковой мере будут ориентированы на классические методы сохранения устойчивости структур и неклассические методы поиска нового, открытия и создания реальности, выхода за пределы наличного бытия.

Можно заранее сказать, какое место займет право в этой системе разделения методологических функций. Его подлинное назначение состоит не в том, чтобы нести непрерывные нововведения, обогащать мир открытиями и изобретениями (многие сферы и отрасли знаний делают это несравненно успешнее), а в том, чтобы лучше и дольше поддерживать в эффективном режиме действующий порядок и организацию общества, сохранять в равновесном состоянии социальную систему. О праве часто и справедливо судят как о консервативном явлении, но дело еще в том, что в известных случаях оно открыто, осознанно, со всеобщего ведома или одобрения исключает новшества из различных сфер социальной жизни. Оно, например, обрушивает репрессии на головы тех политических новаторов, которые призывают, хотя бы на словах, к насильственному изменению конституционного строя, смене политического режима, сопротивлению властям. В силу своего предназначения право нередко поставлено перед необходимостью блокировать саморазвивающиеся «не в ту сторону» процессы, подавлять новое, когда оно, находясь за пределами закона, противоречит ему. Все это, безусловно, осложняет отношение права к синергетике, которая, по определению Хакена, «фокусирует свое внимание на ситуациях, в которых развиваются новые структуры»[67]. Мы видим, что правовые ситуации таковы, что они едва ли находятся «в фокусе» синергетики, но вместе с тем они не оказываются за гранью ее внимания, поскольку праву нужны новации, оно тоже переживает времена перестраивания, интенсивного процесса создания новых структур, реформирования. На субъектов юридического сознания в такие периоды ложится особенно тяжкий груз ответственности за состояние правовой системы, которую, несмотря на все перестройки и новации, необходимо уберечь от разрушения, сохранив преемственность в развитии правовых отношений. В праве царит обратимость, оно живет строго во времени, зависит от него. Чтобы пользоваться субъективным правом сегодня, человек должен заранее, т. е. в прошлом, позаботиться о необходимых для этого условиях; актуальная правовая активность имеет для индивида единственный смысл — определить свой юридический статус в будущем.

Как бы то ни было, но базовыми категориями права останутся закон и закономерность, а они, в свою очередь, неотделимы от объективной необходимости и причинности, над которыми, согласно синергетике, возвышается случайность. Видимо, и по этому вопросу право должно удерживать позиции классической научной методологии, отдавать предпочтение необходимости перед случайностью, оттеснять последнюю, насколько это возможно, с позиций, определяющих социальную жизнь. Эта задача, видимо, осложнится в будущем, но она останется важной, хотя бы потому, что без необходимого нет случайного, за ними стоят разные сферы возможностей.

Знаменитый математик А. Пуанкаре доказывал это на следующем примере: «Если конус стоит на вершине, то мы знаем, что он опрокинется, но не знаем, в какую сторону. Нам представляется, что это полностью зависит от случая. Если бы конус был совершенно симметричен, если бы ось его была совершенно вертикальна, если бы он не был подвержен действию никакой силы, кроме тяжести, то он не упал бы вовсе. Но малейший изъян в симметрии заставил бы его слегка наклониться в ту или иную сторону; наклонившись же, хотя бы и весьма незначительно, он упадет в сторону наклона окончательно... Таким образом, совершенно ничтожная причина, ускользающая от нас по своей малости, вызывает значительное действие, которое мы не можем предусмотреть и тогда мы говорим, что это явление представляет собой результат случая»[68]. Пуанкаре показывает, насколько причудлива диалектика необходимого и случайного. Необходимость надежна, если в явлении или процессе есть только одна возможность, превращающаяся в действительность, но эта возможность как неизбежная причина порождает множество возможностей случайного исхода необходимого процесса, а такой исход может быть вполне предсказан. Регулируя необходимые действия, право, образно говоря, «ставит конус на вершину», рассчитывает на его законосообразное падение, а поскольку при этом случайный исход падения неотвратим, можно заранее заложить в программу правового регулирования возможные реакции на случайный результат.

В сущности, право оперирует вероятностными моделями развития общественных отношений; здесь нет абсолютной необходимости или случайности, а есть события, различаемые по количественной мере возможности своего появления при известных обстоятельствах. Поэтому «новые законы природы», в которых представлены начала вероятности и случайности, могут оказаться не такими уж новыми для права. В сфере правового регулирования люди сталкиваются со многими разновидностями и поразительным многообразием юридических возможностей, причем одни из них проистекают из необходимых связей между фактами и явлениями действительности, другие — из комбинации необходимых и случайных процессов, третьи формируются в результате нормативного поведения субъекта, реагирующего на случайное событие. Фактор случайности, как мы видим, сам по себе, а также в соединении с необходимостью и вероятностью наступления определенных последствий, давно и в различных вариантах включен в процессы правового регулирования.

Принципиальная установка права на исключение случайного из общественной жизни есть не что иное, как возведенная в правовую максиму жизненная позиция человека, желающего, чтобы с ним случалось только то, чего он сам захочет. Классическая наука поощряла такое человеческое стремление, видя в нем доказательство высокой креативной способности разума и истины. Но она принимает случайность во внимание и умеет с нею работать; право и юриспруденция у нее научились обращаться со случайностью как с реальным жизненным фактом, получать нужные регулятивные эффекты не только «вопреки», но и «благодаря» случайности. В соответствии с синергетической парадигмой получается, что человек как родовое и индивидуальное существо не может делать все, что хочет, любые реализуемые его желания должны располагаться в пределах предсказуемости, вероятностной зоне прогноза, окруженной со всех сторон миром случайного. Синергетика обращает внимание юристов на то, что случайность продуктивна и выступает генератором нового. Этот аспект проблемы юристам предстоит освоить, учесть при построении, например, теорий правовой модернизации и правовых реформ.

Сопоставляя синергетическую парадигму с характеристиками юридического знания, восходящими к классической науке, мы, конечно, видим явные нестыковки. Последние, на наш взгляд, не должны перерасти в противоречия, потому что, во- первых, синергетические установки не столь ригидны, как может показаться на скорый взгляд; во-вторых, есть признаки того, что классические и синергетические парадигмы сойдутся, заняв свое место в новой единой картине мира, тем самым проблема «мучительного выбора» между ними будет снята, по крайней мере, для общественных наук; в-третьих, у самой юриспруденции имеется давний и не лишенный оригинальности опыт работы с понятиями и категориями, которые синергетика поднимает на большую высоту.

Не будем забывать, что методология правового регулирования начинала складываться задолго до того, как человечество научилось строить научные картины мира. Синергетическая критика классических научных представлений ведется с позиций физики со ссылками на термодинамику открытых систем и другие физические теории. Драма современной науки развертывается все в той же области естествознания, представители обществоведения выступают в скромной роли зрителей и наблюдателей. Никто из них, кроме философов, примыкающих к естествознанию, не считает себя вправе решать судьбу научных парадигм. Когда их построение станет возможным на базе социогуманитарного опыта познания действительности, так же как и естественно-научных знаний, тогда и произойдет подлинный методологический переворот в науке. А пока обществоведам необходимо внимательно присматриваться к синергетике и подобным ей направлениям научной мысли, не брать все на веру, смотреть на новые рекомендации глазами специалиста, имеющего свой предмет исследования.

Не кто иной, как Пригожин предостерегал обществоведов от увлечения синергетической парадигмой, призывал соблюдать осторожность, «применяя естественно-научные понятия к социологии или экономике»[69]. Представители синергетики выступают, например, против простоты и единства как необходимых требований научности знаний, но эта позиция встречает возражения со стороны некоторых ученых, считающих, что «современное естествознание не дает пока никаких оснований говорить о каком-либо отказе от идеалов простоты и единства в научном познании. Есть все основания полагать, что наука и впредь будет за видимой сложностью — какой бы безнадежно запутанной она ни казалась — искать невидимую простоту»[70]. При сложившихся обстоятельствах нужны дополнительные исследования и дискуссии для того, чтобы юриспруденция могла внести определенные коррективы в научные парадигмы (закономерности, объективной необходимости, причинности, обратимости, устойчивости, точности, определенности и т. п.), которые глубоко вошли в юридическое мышление.

Если обратиться теперь к вопросу о том, что дает синергетика юристам, то, прежде всего, надо указать на определенное методологическое раскрепощение юриспруденции, возможность обновления и обогащения фондов юридических знаний за счет как рационального познания, авторитет которого остается все еще прочным, так и форм дорационального и внерационального сознания. Например, исследования в области интуиции, «интуитивного права» (Л. И. Петражицкий, М. А. Рейснер и др.) встретили в свое время холодный прием и непонимание в юридической среде, хотя и тогда многие, включая советского наркома просвещения А. В. Луначарского, находили, что в данных исследованиях «что-то есть».

Синергетика придает уверенность поискам правовых основ и элементов в жизненных сферах, не находящихся в прямом ведении разума, скажем в сфере бессознательного. О значении последнего в праве, правовом регулировании, правовом поведении мы строим догадки, но мало что знаем. Под воздействием синергетической парадигмы, выполняющей интегративные функции в отношении естественно-научного и социогуманитарного знания, может позитивно измениться статус юриспру-

денции в научной сфере; она увидит в себе настоящую полноценную науку, избавленную от вечного подражания математике, физике и даже экономике, потому что «новый закон природы» мыслится как изоморфный элемент, присущий всем разновидностям знаний, от математических до юридических. Исчезнет различие между «старшими» и «младшими», «ведущими» и «ведомыми» науками, междисциплинарное общение станет свободным. Наконец, есть надежда (но не более того!), что синергетика поможет праву избавиться от старых и злейших его недостатков — субъективизма и волюнтаризма. Принципиальное отличие синергетического подхода от богдановской тектоники, общей теории систем, кибернетики состоит в том, что здесь наука как бы отказывается в дальнейшем санкционировать веру юристов в единственно правильное юридическое решение, их претензии на право вторгаться в общественную жизнь всякий раз, когда это покажется им целесообразным или сулящим некую пользу.

Сложнее выглядит проблема отношения юридической науки к синергетическому положению о «конце определенности». Подвергнув критике научные классические парадигмы, на которых и доныне базируются стратегия и тактика правового регулирования, синергетика предлагает праву «новые» условия развития, трудные и неблагоприятные для него. Что и как можно упорядочить, организовать средствами правового регулирования, если мир зыбок, случаен, в нем нет определенности, если представления о закономерности и законе иллюзорны, если эволюционные процессы движутся не в направлении к порядку, а через относительно упорядоченные состояния к неустойчивости и дезорганизации, ибо только они способны рождать «новое»? Можно принять рекомендацию «смотреть на перманентную неопределенность не как на препятствие на пути к познанию и знанию, а как на представившуюся возможность воображать, творить, понимать»1. Прекрасно! Но и классическая картина мира, оставлявшая место для неопределенности, не закрывала перед человеком такую возможность, раньше люди тоже думали и творили, они создали современную культуру с ее удивительными достижениями. Оптимистически настроенные приверженцы синергетической парадигмы полагают, что человек в отношении природы и общества дол-

жен занять позиции осторожного экспериментатора, вести интеллектуальную игру с саморазвивающимся объектом, отвечать на вызовы управляемой или регулируемой системы, так или иначе приноравливаясь к ней.

Если синергетика «возможна не только как строгая наука, но и как средство экспериментирования, игры с реальностью»[71], то она, видимо, привнесет некоторые освободительные тенденции в такие сферы общественной жизни, как литература и искусство, где эксперимент и игра всегда были в почете. Но право и государственное управление получат скорее всего дополнительные трудности, поскольку они требуют высокой степени определенности и предсказуемости, являются в принципе неигровыми и неэкспериментальными областями социальной деятельности. Конечно, бывали попытки превратить право в игру, экспериментировать с ним, но до сих пор это заканчивалось плохо, не приносило людям ничего, кроме разочарований и бед. Мы можем себе представить, что законодатели и управленцы способны согласиться с усложнением своих задач, но все же возникает вопрос, как они должны их решать в условиях «перманентной неопределенности».

Говорят, что синергетика вооружит общество методами «позитивной эвристики», экспериментирования с реальностью, благодаря которым правовое регулирование и государственное управление превратятся, очевидно, в искусство балансировать между хаосом и порядком, дезорганизацией и организованностью, неустойчивостью и устойчивостью. Нужна чрезвычайно тонкая работа, чтобы находить каждый раз приемлемое решение. «Главная проблема, — предупреждают нас, — заключается в том, как управлять, не управляя, как малым резонансным воздействием подтолкнуть систему на один из собственных и благоприятных для субъекта путей развития, как обеспечить самоуправляемое и самообеспечиваемое развитие. Проблема также в том, как преодолевать хаос, его не преодолевая, а делая его творческим, превращая его в поле, рождающее искры инноваций»[72]. Под вопросом оказывается и смысл регулирования как особой формы творческой деятельности: «Не субъект дает рецепты и управляет нелинейной ситуацией, а сама нелинейная ситуация, будь то природная ситуация, ситуация общения с другим человеком или с самим собой, как-то разрешается и в том числе строит и самого субъекта»[73]. Из этих диалектических замысловатостей, которые нелегко принять («управлять, не управляя», «преодолевать хаос, его не преодолевая» — не того ли порядка эти утверждения, что «жить, не живя», «действовать, не действуя»?), так же как из многих других высказываний ученых неклассических школ, можно сделать вывод о том, что сама наука вступила в полосу неопределенности и, возможно, это есть основная причина отказа от определенности как принципа мирового развития. Надежда на то, что научно-техническая революция, заявившая о себе столь громко и доказательно, поможет человечеству предотвратить вырождение цивилизации, рассеивается ввиду того обстоятельства, что сама наука оказалась в жесточайшем кризисе. Синергетическая парадигма — продукт негативной диалектики, возникший почти полностью из критики классической картины мира, ее естественных слабостей и недостатков, которые были давно и хорошо известны. Все естественно-научные открытия, теории в физике, химии и биологии, на которых основывается синергетика, появились не вместе с нею и благодаря ей, но значительно раньше, и классическая картина мира нисколько не мешала их появлению.

Удивительно, что сторонники синергетической парадигмы, представляя новое видение мира, не связывают с ним никаких более или менее захватывающих перспектив. Напротив, авторы работ по синергетике выражают тревогу, указывая на то, что наш мир, по-видимому, навсегда лишился гарантий стабильных, непреходящих законов. «Мы живем в опасном и неопределенном мире, внушающем не чувство слепой уверенности, а лишь чувство умеренной надежды»[74]. Впереди у человечества нечто смутное, спонтанное, калейдоскопичное, всегда открытое и неустойчивое, мягкое и пластичное, многозначное. В публикациях по синергетике нередко высказываются в адрес устроителей социального мира такие рекомендации, которые не подлежат безоговорочному принятию, должны подвергаться сомнениям и критике. Мы уже отмечали весьма рискованное

положение о том, что в период хаотизации общества, высокой степени неустойчивости социальной системы добро и зло меняются местами, то, что было добрым, — становится злым, и наоборот. Нам представляется, что науки, включая ту, которая называет себя синергетикой, вообще не могут выносить решения о том, что есть добро и зло, ибо они относятся к «компетенции» этического сознания, вненаучной формы рациональности. Точно так же одного лишь авторитета науки мало, чтобы люди могли принять следующее положение: «Синергетика позволяет понять разрушение как креативный принцип, а “страсть к разрушению как творческую страсть”, о чем писал М. Бакунин, ибо, только освободившись от прежнего, повернув процессы в обратную сторону, на противоположный режим, на осколках старого может быть создано что-то привлекающее внимание, новое»1. Будущее покажет, правильно ли поступают приверженцы синергетического подхода, ставя акцент на разрушении, дезорганизации и хаосе как источниках нового.

Мы не беремся утверждать что-либо о природных процессах, но в отношении общественного развития вся история человечества доказывает, что новые социальные структуры возникают не только через разрушение старых форм, но и путем создания нового на прочном фундаменте старого. К сожалению, этот вариант эволюции в обществе и, видимо, природе тоже синергетика полностью просмотрела либо игнорировала. А он предполагает действенность развенчиваемых в наше время начал линейности, обратимости, определенности, но, самое главное, преемственность, единство человеческой истории, взгляд на нее как на череду сменяющих друг друга, взаимосвязанных событий. Вся история Человечества — это единая линия развития, говорят историки[75]. Люди интуитивно и сознательно воспринимают этот вывод как оправданный, вытекающий из всеобщего опыта постижения человеком мира, зачастую не заботясь о том, как он может выглядеть с точки зрения классических и «новых законов природы», утвержденных авторитетом науки.

Несмотря на часто подчеркиваемый диалектический характер синергетической парадигмы, в ней нет четкого отношения к принципам (законам) диалектики, известным как единство противоположностей, отрицание отрицания, которые раскрывают тайну появления нового не за счет сбрасывания, разрушения старого, а путем включения в него положительного ядра старого в преобразованной и качественно более высокой форме. Юридическому мышлению всегда была близкой гегелевская диалектика происхождения нового: она видит конструктивность отрицания в том, что «новое понятие» есть более высокое, более богатое понятие, чем предыдущее, «ибо оно обогатилось его отрицанием или противоположностью; оно, стало быть, содержит предыдущее понятие, но содержит больше, в себе более, чем только его, и есть единство его и его противоположности»[76]. Синергетика, ставящая акцент на хаосе и разрушении старого, видимо, по-своему отражает кризис человеческой духовности, упадок современной цивилизации, одержимой манией уничтожения, духовным и моральным нигилизмом, заваленной обломками прежних культур, дискредитированных ценностей, традиций, увлеченной безответственным и опасным псевдоноваторством с глобальными разрушительными эффектами. Горькие ассоциации вызывает у нас принцип «разрушения как творческой страсти»; за последние десятилетия Россия пережила полосу развалов, крушений, распадов социальных и культурных структур. Так что, если верить синергетике, можно было бы получить за столь высокую цену много новаций, способных вывести экономику, культуру, управление на высший уровень развития. Однако этого мы не видим.

Есть еще один важный и не очень ясный аспект синергетического подхода к общественной действительности, к которому обществоведы должны определить свое отношение. Синергетика дает возможность тем, кто этого хочет, «извинить» любую социальную неразбериху, всякую смуту и дезорганизацию, подведя все это под понятие «креативное хаотическое состояние». Вот что сегодня об этом пишут: «Явно фиксируемое в наши дни хаотическое состояние и нестабильность динамики, считающиеся прежде всего лишь дезорганизующей силой в социальном развитии, приобретает новый смысл в рамках современных знаний, как играющие важную структурирующую роль. И это

заставляет по-новому оценивать специфику современного хаотического состояние современного сообщества»1. У некоторых авторов это «новое» выглядит даже оптимистично, поскольку в хаотическом состоянии общества, утверждают они, определяющим становится творческое начало субъекта. Общество переживает смуту, происходят трагические события, сокрушаются социальные устои и личные судьбы, льются кровь и слезы, страдают дети, «злодеи злодействуют», «мерзавцы творят мерзости», а нам говорят: что делать, такова повседневность современного общественного развития. Зато вы живете в «творческую эпоху»! Мол, присмотритесь внимательно, кто-то конструирует нечто положительное, трудится над элементами нового порядка, который придет (а может, и не придет) в будущем.

Не хотелось бы думать о синергетике как этически черствой доктрине, равнодушной к человеческим мукам и несчастьям, но все же почему она дает шанс политическим авантюристам, бездарным реформаторам, военным маньякам, ввергнувшим общество в катастрофу, уйти от ответственности за свои дела? Ведь в синергетической трактовке возникновение или прекращение хаотического состояния не обусловлено человеческими намерениями и волей, потому никто за хаос, как и за всякое роковое явление, отвечать не может.

При ознакомлении с работами по синергетике возникает подозрение, не слишком ли некоторые авторы переоценили творческие, инновационные функции хаотического состояния системы. Согласно Пригожину, на месте старого порядка, обратившегося в хаос, может возникнуть новый. Однако возможен и другой вариант развития событий, когда пригожинские «диссипативные структуры» не комбинируются, не складываются в блоки, созидающие новую упорядоченность, а рассеиваются в пространстве, рассредоточиваются в окружающей среде. Иначе говоря, система не переходит в иное состояние, но просто разрушается. О таком исходе хаотического движения элементов вспоминают редко, хотя он встречается в природе и обществе довольно часто. Уже одно это не позволяет сохранять спокойствие и оптимизм, когда речь идет об общественном хаосе.

В отличие от идеологий, которые можно выбирать и отвергать, научные теории после некоторой проверки и обсуждения

становятся действительными без какого-либо формального принятия и одобрения со стороны общества. Если синергетическая парадигма верна, она рано или поздно возымеет силу над обществоведением и юриспруденцией в частности. Но для этого ей, видимо, придется в определенном смысле смягчиться и избавиться от моментов, которые сегодня воспринимаются как резкий вызов классической науке, исторический путь которой не состоял из одних лишь ошибок и заблуждений. Сама социогуманитарная материя заставит синергетику быть более осторожной в ее основных выводах о мире как саморазвивающемся, неопределенном, неустойчивом, неорганизованном, т. е. всецело стихийном. Важнейшим аргументом против таких выводов можно считать то, что в мире существует человек, он есть, он мыслит и действует. «Пригожинский подход к миру, — пишет один из авторов, — учит нас, что важно не пытаться планировать или искусственно управлять вещами, а вместо этого находить пути стимулирования процесса самоорганизации»1. В такой или примерно такой ситуации человек находился в первобытные времена и в эпохи традиционного общества. Но потом эта ситуация его не устроила. Почему? Пригожин говорит о том, что не следует укладывать активность людей «в хорошо определенные каналы», но право, мораль и другие нормативнорегулятивные системы, собственно, только тем и занимаются. Опять-таки, почему?

Высшим оправданием права, морали, других социальных регуляторов, институтов управления и социального контроля является достижение упорядоченности общественных связей, при которой человек ощущает себя свободным и безопасным. Социальное и правовое регулирование в сущности представляют собой способ организовать внешний мир, развернув его на человека силами самого человека. Центр мирового творчества синергетика переносит в саморазвивающуюся и самоорганизующуюся природу, а человеку с его креативными способностями отводит вспомогательные роли, среди которых самая активная — роль стороннего наблюдателя, похожая на ту, которая ему иногда отводится в физических и химических процессах. Но разве сам человек, смысл его существования, цели его действий являются для мира случайными? Наш мир — мир человеческий, он нуждается в человеческом творении, постоянно вызывает его. Гуманитарная мысль, побуждая людей к благочес-

тивому делу, доходила до того, что обращалась к каждому из них со словами от Бога: мир создан для тебя и под твою ответственность. Возможно, в этом утверждении есть некоторый максимализм, бремя столь великого призвания, наверное, раздавило бы человека. Но все же нельзя вслед за синергетикой уходить от признания творческой миссии субъекта познания в мире, которая хорошо выражена в этическом сознании. По словам Н. Гартмана, сказанным словно в ответ синергетической парадигме, «творение мира не окончено, покуда человек не осуществит в нем своей миссии творца»[77]. Этика и этос человека выявляют его демиургическую, т. е. творческую природу, признают за ним «силу и право сказать свое слово в мировых событиях, потрудиться в цеху действительности».

Оценивая культурный опыт, люди сегодня делают вывод о том, что человек, вдохновляемый идеалами рациональной науки, успел натворить много такого, что привело к резкому обострению его отношений с природной средой, бедственному состоянию экологических систем, поставило под угрозу основы его собственного существования. Кантовский призыв к субъекту «умей пользоваться своим разумом», философские рассуждения о демиургической миссии homo sapiens вызывают порой горькую усмешку, воспринимаются отнюдь не оптимистически, без былого энтузиазма. Может быть, человеку, и вправду, следовало бы давно согласиться со своей скромной участью в мире и космосе, отказаться от дерзновенных попыток переделывать мир «под себя», подавить в себе творца, стать осторожным экпериментатором, а то и просто оформителем, интерпретатором саморазвивающихся процессов? Но разделять возрастающую тревогу о судьбе человечества — это не значит одобрять стратегию ограничения его возможностей воздействовать на окружающий мир. Утопично думать, будто природу человека можно удержать в узких рамках «малых дел», предписать людям воздерживаться от заинтересованной активности, направленной на изменение природных и социальных условий жизни, на управление и регулирование общественных процессов в субъективных интересах. Лишенный шансов проявить свою волю так, как он это делал раньше, человек скорее всего будет обречен на деградацию. Причина цивилизационных бед, если говорить в целом, состоит не в том, что человек в истории был непомерно деятелен, а в том, что он слишком часто действовал безотчетно и машинально, давил на природу с единственной целью овладеть ее благами как можно больше и быстрее. Научный рационализм в немалой степени этому содействовал, а поскольку долгое время наука обладала монополией на разум, этические, ценностные, идеальные измерения человеческих действий отодвигались на второй план либо игнорировались. То, что сегодня необходимо и важно, — не отстранять человека от активной организации мировых эволюционных процессов (это невозможно и привело бы к вырождению homo sapiens), а восстановить и усилить значение указанных выше измерителей поведения людей на пути духовного подъема человечества.

В соединении научного рационализма и этического сознания (может быть, сначала этического сознания, а потом научного рационализма) мы видим большое будущее права, морали и других нормативных регуляторов. Они — индикаторы способности общества направлять и упорядочивать объективные процессы в курсе, отвечающем не только природе как таковой, но и природе человека. Люди не могут отказываться от средств правового регулирования со ссылкой на логику саморазвития процесса, которая выведет ситуацию на какой-либо результат. История идей фатализма и предопределения показывает, что нечто может устроиться само собой, но неизвестно чем это обернется для общества и людей.

Мир, действительно, во многом не определен, но право должно добиваться определенности, четкости отношений там, где это необходимо и важно для общества.

Социальные процессы сложны, иногда непредсказуемы, но право призвано обеспечивать наибольшую надежность ожиданий человека в области общения с другими людьми, расширять зону гарантированных результатов действий.

Общественное развитие слишком часто находится в нестабильном состоянии, в нем много неполадок и срывов, но право должно придавать ему устойчивые формы, сохранять и поддерживать именно те порядки, которые наилучшим образом отвечают интересам людей.

С этими задачами право некогда появилось в обществе, им оно служило на протяжении всей своей истории, а в будущем по мере возрастания сложности социальных структур способность права вносить порядок, определенность, надежность, безопасность, предсказуемость, устойчивость в общественные отношения будет цениться чрезвычайно высоко.