Богдан Александрович Кистяковский (1868-1920) — фи- лософ, социолог и правовед. Его социология и методо логия — высшее достижение неокантианской социологии в дореволюционной России. Разрешение следующих проблем должно привести к созданию действительной науки об обществе: 1) как путем выделения наиболее простых признаков социальных явлений и их комбинирования образуются социально-научные понятия; 2) применимо ли причинное объяснение к социальным явлениям; 3) каково значение норм в общественной жизни и как они воздействуют на социальные группировки. Он характеризовал право как совокупность норм, устанавливающих и разграничивающих свободу лиц. Однако это определение имеет не эмпирическое значение. Кроме того, право есть совокупность норм, создающих компромисс между различными требованиями. Современное государство основано на компромиссе, и конституция каждого отдельного государства примиряет стремления наиболее влиятельных групп. Полагал существенным недостатком русской интеллигенции пренебрежение правом и неразвитость ее правопонимания, причины чему видел в увлечении метафизическими решениями правовых и моральных проблем. Кистяковский — инициатор постановки вопроса о перспективах правового социалистического государства, возникающего в процессе преодоления несовершенств буржуазного правового государства. Основные произведения: «Сущность государственной власти, социальные науки и право», «Очерки по методологии социальных наук и общей теории права», «Общество и индивидуальность», «Право как социальное явление», соавтор сборника «Вехи». Право не может быть поставлено рядом с такими духовными ценностями, как научная истина, нравственное совершенство, религиозная святыня. Значение его более относительно, его содержание создается отчасти изменчивыми экономическими и социальными условиями. Относительное значение права дает повод некоторым теоретикам определять очень низко его ценность. Одни видят в праве только этический минимум, другие считают неотъемлемым элементом его принуждение, т. е. насилие. Если это так, то нет основания упрекать нашу интеллигенцию в игнорировании права. Она стремилась к более высоким и безотносительным идеалам и могла пренебречь на своем пути этою второстепенною ценностью. Но духовная культура состоит не из одних ценных содержаний. Значительную часть ее составляют ценные формальные свойства интеллектуальной и волевой деятельности. А из всех формальных ценностей право, как наиболее совершенно развитая и почти конкретно осязаемая форма, играет самую важную роль. Право в гораздо большей степени дисциплинирует человека, чем логика и методология или чем систематические упражнения воли. Главное же, в противоположность индивидуальному характеру этих последних дисциплинирующих систем, право — по преимуществу социальная система, и притом единственная социально дисциплинирующая система. Социальная дисциплина создается только правом; дисциплинированное общество и общество с развитым правовым порядком — тождественные понятия. С этой точки зрения и содержание права выступает в другом освещении. Главное и самое существенное содержание права составляет свобода. Правда, это свобода внешняя, относительная, обусловленная общественной средой. Но внутренняя, более безотносительная, духовная свобода возможна только при существовании свободы внешней, и последняя есть самая лучшая школа для первой. Если иметь в виду это всестороннее дисциплинирующее значение права и отдать себе отчет в том, какую роль оно сыграло в духовном развитии русской интеллигенции, то получатся результаты крайне неутешительные. Русская интеллигенция состоит из людей, которые ни индивидуально, ни социально не дисциплинированы. И это находится в связи с тем, что русская интеллигенция никогда не уважала права, никогда не видела в нем ценности; из всех культурных ценностей право находилось у нее в наибольшем загоне. При таких условиях у нашей интеллигенции не могло создаться и прочного правосознания, напротив, последнее стоит на крайне низком уровне развития. Основу прочного правопорядка составляет свобода личности и ее неприкосновенность. Казалось бы, у русской интеллигенции было достаточно мотивов проявлять интерес именно к личным правам. Искони у нас было признано, что все общественное развитие зависит от того, какое положение занимает личность. Поэтому даже смена общественных направлений у нас характеризуется заменой одной формулы, касающейся личности, другой. Одна за другой у нас выдвигались формулы: критически мыслящей, сознательной, всесторонне развитой, самосовершенствующейся, этической, религиозной и революционной личности. Были и противоположные течения, стремившиеся потопить личность в общественных интересах, объявлявшие личность «quantite negligeable» и отстаивавшие соборную личность. Наконец, в последнее время ницшеанство, штирнерианство и анархизм выдвинули новые лозунги самодовлеющей личности, эгоистической личности и сверхличности. Трудно найти более разностороннюю и богатую разработку идеала личности, и можно было бы думать, что, по крайней мере, она является исчерпывающей. Но именно тут мы констатируем величайший пробел, так как наше общественное сознание никогда не выдвигало идеала правовой личности. Обе стороны этого идеала — личности, дисциплинированной правом и устойчивым правопорядком, и личности, наделенной всеми правами и свободно пользующейся ими, чужды сознанию нашей интеллигенции. Из трех главных определений права по содержанию правовых норм, как норм, устанавливающих и ограничивающих свободу (школа естественного права и немецкие философы-идеалисты), — норм, разграничивающих интересы (Иеринг), и, наконец — норм, создающих компромисс между различными требованиями (Адольф Меркель), последнее определение заслуживает особенного внимания с социологической точки зрения. Всякий сколько-нибудь важный но- воиздающийся закон в современном конституционном государстве является компромиссом, выработанным различными партиями, выражающими требования тех социальных групп или классов, представителями которых они являются. Само современное государство основано на компромиссе, и конституция каждого отдельного государства есть компромисс, примиряющий различные стремления наиболее влиятельных социальных групп в данном государстве. Правосознание всякого народа всегда отражается в его способности создавать организации и вырабатывать для них известные формы. Организации и их формы невозможны без правовых норм, регулирующих их, и потому возникновение организаций необходимо сопровождается разработкой этих норм. Русский народ в целом не лишен организаторских талантов; ему, несомненно, присуще тяготение даже к особенно интенсивным видам организации; об этом достаточно свидетельствует его стремление к общинному быту, его земельная община, его артели и т. п. Жизнь и строение этих организаций определяются внутренним сознанием о праве и не-праве, живущим в народной душе. Этот по преимуществу внутренний характер правосознания русского народа был причиной ошибочного взгляда на отношение нашего народа к праву. Он дал повод сперва славянофи лам, а затем народникам предполагать, что русскому народу чужды «юридические начала», что, руководясь только своим внутренним сознанием, он действует исключительно по этическим побуждениям. Конечно, нормы права и нормы нравственности в сознании русского народа недостаточно дифференцированы и живут в слитном состоянии. Этим, вероятно, объясняются и дефекты русского народного обычного права; оно лишено единства, а еще больше ему чужд основной признак всякого обычного права — единообразное применение. Но именно тут интеллигенция и должна была бы прийти на помощь народу и способствовать как окончательному дифференцированию норм обычного права, так и более устойчивому их применению, а также их дальнейшему систематическому развитию. Только тогда народническая интеллигенция смогла бы осуществить поставленную ею себе задачу способствовать укреплению и развитию общинных начал; вместе с тем сделалось бы возможным пересоздание их в более высокие формы общественного быта, приближающиеся к социалистическому строю. Ложная исходная точка зрения, предположение, что сознание нашего народа ориентировано исключительно этически, помешало осуществлению этой задачи и привело интеллигентские надежды к крушению. На одной этике нельзя построить конкретных общественных форм. Такое стремление противоестественно; оно ведет к уничтожению и дискредитированию этики и к окончательному притуплению правового сознания. Всякая общественная организация нуждается в правовых нормах, т. е. в правилах, регулирующих не внутреннее поведение людей, что составляет задачу этики, а их поведение внешнее. Определяя внешнее поведение, правовые нормы, однако, сами не являются чем-то внешним, так как они живут прежде всего в нашем сознании и являются такими же внутренними элементами нашего духа, как и этические нормы. Только будучи выраженными в статьях законов или примененными в жизни, они приобретают и внешнее существование. Между тем, игнорируя все внутреннее или, как теперь выражаются, интуитивное право, наша интеллигенция считала правом только те внешние, безжизненные нормы, которые так легко укладываются в статьи и параграфы писаного закона или какого-нибудь устава. Чрезвычайно характерно, что наряду с стремлением построить сложные общественные формы исключительно, на этических принципах наша интеллигенция в своих организациях обнаруживает поразительное пристрастие к формальным правилам и подробной регламентации; в этом случае она проявляет особенную веру в статьи и параграфы организационных уставов. Явление это, могущее показаться непонятным противоречием, объясняется именно тем, что в правовой норме наша интеллигенция видит не правовое убеждение, а лишь правило, получившее внешнее выражение. Здесь мы имеем одно из типичнейших проявлений низкого уровня правосознания. Как известно, тенденция к подробной регламентации и регулированию всех общественных отношений статьями писаных законов присуща полицейскому государству, и она составляет отличительный признак его в противоположность государству правовому. Можно сказать, что правосознание нашей интеллигенции и находится на стадии развития, соответствующей формам полицейской государственности. Все типичные черты последней отражаются на склонностях нашей интеллигенции к формализму и бюрократизму. Русскую бюрократию обыкновенно противопоставляют русской интеллигенции, и это в известном смысле правильно. Но при этом противопоставлении может возникнуть целый ряд вопросов: так ли уж чужд мир интеллигенции миру бюрократии; не есть ли наша бюрократия отпрыск нашей интеллигенции; не питается ли она соками из нее; не лежит ли, наконец, на нашей интеллигенции вина в том, что у нас образовалась такая могущественная бюрократия? Одно, впрочем, несомненно, — наша интеллигенция всецело проникнута своим интеллигентским бюрократизмом. Этот бюрократизм проявляется во всех организациях нашей интеллигенции и особенно в ее политических партиях. Характеризуя правосознание русской интеллигенции, мы рассмотрели ее отношение к двум основным видам права — к правам личности и к объективному правопорядку. В частности, мы попытались определить, как это правосознание отражается на решении вопросов организационных, т. е. основных вопросов конституционного права в широком смысле. На примере наших интеллигентских организаций мы старались выяснить, насколько наша интеллигенция способна участвовать в правовой реорганизации государства, т. е. претворении государственной власти из власти силы во власть права. Но наша характеристика была бы неполна, если бы мы не остановились на отношении русской интеллигенции к суду. Суд есть то учреждение, в котором прежде всего констатируется и устанавливается право. У всех народов, раньше чем развилось определение правовых норм путем законодательства, эти нормы отыскивались, а иногда и творились путем судебных решений. Стороны, внося спорные вопросы на решение суда, отстаивали свои личные интересы; но каждая доказывала «свое право», ссылаясь на то, что на ее стороне объективная правовая норма. Судья в своем решении давал авторитетное определение того, в чем заключается действующая правовая норма, причем опирался на общественное правосознание. Высоко держать знамя права и вводить в жизнь новое право судья мог только тогда, когда ему помогало живое и активное правосознание народа. Впоследствии эта созидающая право деятельность суда и судьи была отчасти заслонена правотворческой законодательной деятельностью государства. Введение конституционных форм государственного устройства привело к тому, что в лице народного представительства был создан законодательный орган государства, призванный непосредственно выражать народное правосознание. Но даже законодательная деятельность народного представительства не может устранить значения суда для осуществления господства права в государстве. В современном конституционном государстве суд есть прежде всего хранитель действующего права; но затем, применяя право, он продолжает быть и созидателем нового права. Именно в последние десятилетия юристы-теоретики обратили внимание на то, что эта роль суда сохранилась за ним, несмотря на существующую систему законодательства, дающую перевес писаному праву. Этот новый, с точки зрения идеи конституционного государства, взгляд на суд начинает проникать и в новейшие законодательные кодексы. Швейцарский гражданский кодекс, единогласно утвержденный обеими палатами народных представителей 10-го декабря 1907 года, выражает его в современных терминах; первая статья кодекса предписывает, чтобы в тех случаях, когда правовая норма отсутствует, судья решал на основании правила, которое он установил бы, «если бы был законодателем». Итак, у наиболее демократического и передового европейского народа судья признается таким же выразителем народного правосознания, как и народный представитель, призванный законодательствовать; иногда отдельный судья имеет даже большее значение, так как в некоторых случаях он решает вопрос единолично, хотя и не окончательно, ибо благодаря инстанционной системе дело может быть перенесено в высшую инстанцию. Все это показывает, что народ с развитым правосознанием должен интересоваться и дорожить своим судом как хранителем и органом своего правопорядка. Каково же, однако, отношение нашей интеллигенции к суду? Отметим, что организация наших судов, созданная Судебными Уставами Александра II 20-го ноября 1864 г., по принципам, положенным в ее основание, вполне соответствует тем требованиям, которые предъявляются к суду в правовом государстве. Суд с такой организацией вполне пригоден для насаждения истинного правопорядка. Деятели судебной реформы были воодушевлены стремлением путем новых судов подготовить Россию к правовому строю. Первые реорганизованные суды по своему личному составу вызывали самые радужные надежды. Сперва и наше общество отнеслось с живым интересом и любовью к нашим новым судам. Но теперь, спустя более сорока лет, мы должны с грустью признать, что все это была иллюзия и у нас нет хорошего суда. Правда, указывают на то, что с первых же лет вступления в жизнь Судебных Уставов и до настоящего времени они подвергались неоднократно так называемой «порче». Это совершенно верно; «порча» производилась главным образом в двух направлениях: во-первых, целый ряд дел, преимущественно политических, был изъят из ведения общих судов и подчинен особым формам следствия и суда; во-вторых, независимость судей все более сокращалась и суды ставились во все более зависимое положение. Правительство преследовало при этом исключительно политические цели. И замечательно, что оно сумело загипнотизировать внимание нашего общества в этом направлении и последнее интересовалось только политической ролью суда. Даже на суд присяжных у нас существовало только две точки зрения: или политическая, или общегуманитарная; в лучшем случае, в суде присяжных у нас видели суд совести в смысле пассивного человеколюбия, а не деятельного правосознания. Конечно, может быть, по отношению к уголовному суду политическая точка зрения при наших общественных условиях была неизбежна. Здесь борьба за право необходимо превращалась в борьбу за тот или иной политический идеал. Но поразительно равнодушие нашего общества к гражданскому суду. Широкие слои общества совсем не интересуются его организацией и деятельностью. Наша общая пресса никогда не занимается его значением для развития нашего права, она не сообщает сведений о наиболее важных, с правовой точки зрения, решениях его и если упоминает о нем, то только из-за сенсационных процессов. Между тем, если бы наша интеллигенция контролировала и регулировала наш гражданский суд, который поставлен в сравнительно независимое положение, то он мог бы оказать громадное влияние на упрочение и развитие нашего правопорядка. Когда говорят о неустойчивости у нас гражданского правопорядка, то обыкновенно указывают на дефектность нашего материального права. Действительно, наш свод законов гражданских архаичен, кодекса торгового права у нас совсем нет, и некоторые другие области гражданского оборота почти не регулированы точными нормами писаного права. Но тем большее значение должен был бы иметь у нас гражданский суд. У народов с развитым правосознанием, как, например, у римлян и англичан, при тех же условиях развивалась стройная система неписаного права, а у нас гражданский правопорядок остается все в том же неустойчивом положении. Конечно, и у нас есть право, созданное судебными решениями; без этого мы не могли бы существовать, и это вытекает уже из факта известного постоянства в деятельности судов. Но ни в одной стране практика верховного кассационного суда не является такой неустойчивой и противоречивой, как у нас; ни один кассационный суд не отменяет так часто своих собственных решений, как наш сенат... Но несомненно, что в непостоянстве нашего верховного кассационного суда виновато в значительной мере и наше общество, равнодушное к прочности и разумности господствующего среди него гражданского правопорядка. Даже наши теоретики-юристы мало этим интересуются, и потому наша сенатская кассационная практика почти совсем не разработана. У нас нет даже специальных органов печати для выполнения этих задач; так, единственная наша еженедельная газета «Право», посвященная отстаиванию и разработке формального права, существует только десять лет. Невнимание нашего общества к гражданскому правопорядку тем поразительнее, что им затрагиваются самые насущные и жизненные интересы его. Это вопросы повседневные и будничные; от решения их зависит упорядочение нашей общественной, семейной и материальной жизни. Каково правосознание нашего общества, таков и наш суд. Только из первых составов наших реформированных судов можно назвать единичные имена лиц, оказавших благотворное влияние на наше общественное правосознание; в последние же два десятилетия из наших судов не выдвинулся ни один судья, который приобрел бы всеобщую известность и симпатии в русском обществе; о коллегиях судей, конечно, нечего и говорить. «Судья » не есть у нас почетное звание, свидетельствующее о беспристрастии, бескорыстии, высоком служении только интересам права, как это бывает у других народов. У нас не существует нелицеприятного уголовного суда; даже более, наш уголовный суд превратился в какое-то орудие мести. Тут, конечно, политические причины играют наиболее решающую роль. Но и наш гражданский суд стоит далеко не на высоте своих задач. Невежество, небрежность некоторых судей прямо поразительны, большинство же относится к своему делу, требующему неустанной работы мысли, без всякого интереса, без вдумчивости, без сознания важности и ответственности своего положения. Люди, хорошо знающие наш суд, уверяют, что сколько-нибудь сложные и запутанные юридические дела решаются не на основании права, а в силу той или иной случайности. В лучшем случае талантливый и работящий поверенный выдвигает при разборе дела те или другие детали, свидетельствующие в пользу его доверителей. Однако часто решающим элементом является даже не видимость права или кажущееся право, а совсем посторонние соображения. В широких слоях русского общества отсутствует и истинное понимание значения суда и уважение к нему; это особенно сказывается на двух элементах из общества, участвующих в каждом суде, — свидетелях и экспертах. Чрезвычайно часто в наших судах приходится убеждаться, что свидетели и эксперты совсем не сознают своей настоящей задачи — способствовать выяснению истины. Насколько легкомысленно некоторые круги нашего общества относятся к этой задаче, показывают такие невероятные, но довольно ходячие термины, как «достоверный» или «честный лжесвидетель». «Скорого суда» для гражданских дел у нас уже давно нет; наши суды завалены такой массой дел, что дела, проходящие через все инстанции, тянутся у нас около пяти лет. Нам могут возразить, что непомерная обремененность суда является главной причиной небрежного и трафаретного отношения судей к своему делу. Но ведь при подготовленности и осведомленности судей, при интересе к суду как со стороны его представителей, так и со стороны общества работа спорилась бы, дела решались бы и легче, и лучше, и скорей. Наконец, при этих условиях интересы правопорядка приобрели бы настолько решающее значение, что и количественный состав наших судов не мог бы оставаться в теперешнем неудовлетворительном положении. (Из: В защиту права (Интеллигенция и правосознание). — «Вехи») Право есть и государственно-организационное, и социальное, и психическое, и нормативное явление. В результате изучения каждого из различных проявлений права мы будем, конечно, всякий раз получать совокупность известных сведений, говорящих о том, что представляет из себя право с этой стороны его существования. Мы можем только наметить в общих чертах те понятия права, которые действительно связаны с обособленной сферой явлений и приобрели в совре менной науке до известной степени право гражданства. Таких понятий теоретического характера, по нашему мнению, четыре. На первом месте надо поставить государственно-организационное или государственно-повелительное понятие права. Это понятие права различными учеными определяется как совокупность норм, исполнение которых вынуждается, защищается или гарантируется государством. Коротко это понятие можно формулировать в словах: право есть то, что государство приказывает считать правом. Но оно и крайне ограничено, ибо, будучи последовательным, с точки зрения этого понятия права, из области права надо исключить значительную часть обычного права, большую часть государственного права и международного права. На втором месте в систематическом порядке надо поставить социологическое понятие права. При изучении права с социально-научной точки зрения главное внимание должно быть обращено на право, осуществляющееся в жизни. Особенный интерес при этом представляет его зависимость от национальных, бытовых, экономических и других социальных отношений. Во взаимодействии с этими отношениями оно вырабатывается, модифицируется и развивается. Если мы захотим выразить в кратком определении, что представляет право, изучаемое с этой стороны, то мы должны сказать, что право есть совокупность осуществляющихся в жизни правовых отношений, в которых вырабатываются и кристаллизуются правовые нормы... к социологическому понятию права очень любят обращаться все те, кто желает оттенить недостатки всякого правового порядка; им пользуются для того, чтобы обесценить значение права, как активного и творческого элемента. Третье место занимает психологическое понятие права. как совокупность тех психических переживаний долга или обязанности, которые обладают императивно-атрибутивным характером. Этим путем он получил, однако, такое широкое понятие, что объектом его оказалось не самое право, а правовая психика... Если мы, принимая недостаточную разработанность учения о праве, как психическом явлении, захотим все-таки уже теперь хотя бы предварительно определить психическое понятие права, то мы должны будем сказать, что право есть совокупность тех императивно-атрибутивных душевных переживаний, которые путем психического взаимодействия членов данной общественной группы приобретают общее значение и объективируются в правовых нормах. Наконец, четвертое понятие права — нормативное. С нормативной точки зрения, право есть совокупность норм, заключающая в себе идеи о должном, которые определяют внешние отношения людей между собой. Наряду с этими чисто теоретическими понятиями права нельзя отрицать существование и технических или практических понятий права. Но и право, как средство или орудие устройства личной, общественной и государственной жизни, нельзя определить одним понятием. Для этого необходимо, по крайней мере, два технических понятия права, одно — юридико-догматическое, другое — юридико-политическое. С точки зрения юридической догматики, право есть совокупность правил, указывающих, как находить в действующих правовых нормах решения для всех возникающих случаев столкновения интересов или столкновения представлений о праве и неправе. Ясно, что для решения догматических задач правоведения прежде всего требуется точное и отчетливое знание права. Поэтому юридическая догматика ставит своей задачей изложение действующих систем права в наиболее удобовоспринимаемой и удобопонятной форме. Таким образом, юридическая догматика представляет из себя по преимуществу описательную науку. Так, чрезвычайно важный прием догматического изучения права заключается в том, чтобы переработать нормы действующего права в юридические понятия и привести их в логическую систему. Этим путем облегчается усвоение действующего права в целях его применения. В логической системе смысл норм права становится понятнее и способ их применения представляется как бы необходимым логическим следствием из их смысла. Наряду с юридико-догматическим понятием права должно быть поставлено юридико-политическое его понятие. С точки зрения правовой политики, право есть совокупность правил, помогающих находить и устанавливать нормы для удовлетворения вновь возникающих потребностей или осуществления новых представлений о праве и неправе. Политическое понятие права и вообще политика права наименее разработаны из всех способов научного и, в частности, научно-технического изучения права. Но, может быть, есть такое понятие или из вышеназванных, или из упущенных нами, которое определяет истинную сущность права, остальные же понятия имеют дело с добавочными свойствами его? ...Ставить себе задачу доискиваться до «истинной сущности» вещей и явлений может только метафизика, а не наука, и потому мы оставляем эту задачу здесь в стороне. Но наряду с множественностью научных понятий права не подлежит сомнению, что право, как явление, едино. Нельзя создать единого научного понятия о праве, ибо таких понятий несколько, мы не можем и не должны отказаться от стремления иметь общую теорию права. Но если задача разработки общего учения о праве научно вполне правомерна, то возникает вопрос о том, какими познавательными приемами должна пользоваться эта отрасль знания? Здесь, прежде всего, может быть высказано предположение, что общее учение о праве могло бы удовлетвориться описанием правовых явлений. Но это предположение должно быть, безусловно, отвергнуто, так как при бесконечном разнообразии правовых явлений, для того чтобы их описывать, их надо было бы систематизировать; а систематизировать их пришлось бы на основании тех же научных понятий о праве, определение которых дано выше. Поэтому дальнейшее решение этого вопроса заключается в том, чтобы давать определение и анализ различных научных понятий права подряд в их чисто механическом сочетании. Так часто и делают. Пора, наконец, перейти от этого скрытого оперирования с различными понятиями права к их открытому признанию. Но нельзя удовлетворяться также лишь перечислением различных научных понятий права. Не подлежит сомнению, что должны существовать и такие синтетические формы, которые объединяли бы эти понятия в новый вид познавательных единств. Путем анализа научной юридической литературы можно доказать, что такие синтетические формы действительно существуют. Как бы мы не строили отдельные понятия права, каждое из них имеет только тогда научное значение и ценность, когда оно связано с реальностью права и определяет его более или менее всесторонне. Основных исходных пунктов при исследовании права — два. Они обусловлены тем, что право, как явление, дано в виде совокупности правовых норм и в виде совокупности правовых отношений. Итак, каждое определение понятия права, независимо от того, в результате изучения какой бы стороны права оно ни получалось, должно одинаково иметь в виду и совокупность норм, и совокупность правоотношений, т. е. объективное и субъективное право. Только если оно так или иначе включает в своем определении и то и другое, оно действительно охватывает реальность права. Государство получает свое наиболее яркое выражение во власти. Вместе с тем власть является основным признаком государства. Только государство обладает всей полнотой власти и располагает всеми ее формами. Все остальные социальные организации обладают лишь частичною властью или какою-нибудь одной из ее форм. Притом власть всех остальных социальных организаций нуждается для своего осуществления в санкции и в поддержке со стороны государственной власти. Однако существуют публично-правовые организации, которые не являются государствами и в то же время обладают некоторою сходною сними властью. Эта форма власти присвоена всем самоуправляющимся и автономным организациям. Государство отличается от этих публично-правовых союзов тем, что оно ни от кого не заимствует своей власти; оно обладает своей собственной властью, которая не только возникает в нем самом, но и поддерживается и ограничивается его собственными средствами. Государство и есть правовая организация народа, обладающая во всей полноте своею собственною, самостоятельною и первичною, т. е. ни от кого не заимствованною властью. Вопрос о существе государственной власти есть вопрос не государственноправовой догматики, а общего учения о государстве. Решить этот вопрос мы сможем только тогда, когда наряду с юридико-догматическими исследованиями будут произведены историко-политические, социологические, психологические и философско-идеологические исследования, направленные на государственную власть и ее правовое выражение. Абсолютно-монархическое государство страдает не от отсутствия элемента властвования, а от излишка его. В противоположность абсолютно-монархическому государству в конституционном государстве власть приобретает правовой характер. Характеризуя правовое государство в самых общих чертах, надо признать, что основной признак этого государства заключается в том, что в нем власти положены известные границы, здесь власть ограничена и подзакон- на. Кроме того, в правовом государстве как некоторые органы власти, так и сам правовой порядок организуются при помощи самого народа. Таким образом, правовому государству тоже необходимо присуща государственная власть, но эта власть введена в известные рамки, она осуществляется в определенных формах и носит строго правовой характер. Но нужна ли власть в социалистическом государстве? Может быть, социалистическое государство могло бы обойтись без власти?.. Конечно, в социалистическом государстве власть примет другой характер и формы ее воздействия на людей будут ослаблены; прежде всего, будут ослаблены формы, репрессии принуждения. Но уже и в современном правовом государстве происходит эволюция власти в направлении ослабления форм репрессии и принуждения. Таким образом, в социалистическом государстве репрессия будет, несомненно, еще более ослаблена, чем в государстве конституционном и правовом. Но здесь будет только относительное различие между правовым и социалистическим государствами: как бы то ни было, власть, как таковая, и необходимое дополнение ее, известные репрессии, ни в коем случае не исчезнут совсем в социалистическом государствен...> Если же рассматривать государство как организацию, основанную на господстве права, то наиболее типичным признаком власти надо признать ее безличность. В современном правовом государстве господствуют не лица, а общие правила или правовые нормы. Для государства имеют значение все стороны власти и все составные элементы ее, и потому исследование должно быть направлено на проблему власти в ее целом. Когда мы вдумаемся в эту проблему, нас, прежде всего, поражает необыкновенная сложность, многообразие и многосторонность тех явлений, которые мы называем властью. В этих явлениях переплетаются и постоянные, так сказать, стихийные элементы человеческой психики, и те наслоения, которые создаются социальным и историко-политическим развитием и, наконец, то, что выражается в правовой деятельности государства. В социально-психологическом смысле власть зарождается там, где при отношении двух или нескольких лиц, одно лицо, благодаря своему духовному, а иногда телесному превосходству, благодаря качествам своего характера и своей энергии, занимает руководящее и господствующее положение, а другое лицо, становясь в зависимое положение, следует за ним. Но вместе с простым ростом количества людей, среди которых проявляется власть такого типа, изменяется и самый характер — качество этого социально-психического отношения. Когда скопляются большие массы людей, происходит как бы сгущение и накопление социально-психической атмосферы. Как при сгущении облаков образуется атмосферное электричество и разражается гроза, так при накоплении людей рождаются новые социально-психические явления руководства и подчинения. С одной стороны, силы единичного человека — руководителя, вожака приобретают особую интенсивность и напряжение, с другой — склонность к повиновению еще больше усиливается у раз подчинившихся людей, и массы слепо следуют за своими вожаками. Там, где между людьми возникают длительные отношения господства и влияния, с одной стороны, и подчинения и зависимости, с другой, — там в этих отношениях рождается нечто новое. Личные отношения влияния и зависимости как бы превращаются в нечто независимо существующее от данных лиц, они как бы объективируются. Получается отношение господства и подчинения во имя каких-нибудь высших начал. Господство и подчинение освящаются или социально-экономическим строем, или религией, или правом. Они перестают зависеть от индивидуальных свойств господствующих и подчиненных. Традиция и привычка заменяют личные достоинства и преимущества лиц, приобретших господствующее положение. Создаются, наконец, такие условия, при которых известное лицо приобретает господствующее влияние в зависимости от того места или социального положения, которое оно занимает в жизни. В отношениях господства и подчинения, как социально-психического явления, есть, в конце концов, какая-то загадка, нечто таинственное и как бы мистическое. Каким образом воля одного человека подчиняет другую человеческую волю — очень трудно объяснить. Эти явления кроются в самых глубоких и сокровенных свойствах человеческого духа. Вопросы эти далеко еще не полно исследованы социологией. Итак, будем судить о государственной власти по тому, как она проявлялась в историческом развитии государств; тогда мы, конечно, поспешим отождествить ее с тем признаком, который больше всего бросается в глаза, а именно с силой и тем страхом, который она внушает. Существует мнение, по которому в основание властвования лежит фактическое обладание силой, например, вооруженными силами страны или источниками богатства и экономического могущества. В правовом государстве все отношения властвования выражаются и закрепляются в правовых нормах. Сперва существующие фактические отношения приобретают характер отношений, освященных нормами права. Появляется убеждение, что то, что есть, должно быть. Но постепенно правовая идея, идея должного берет верх над существующим лишь фактически. Поэтому и фактические отношения приноравливаются к должному в правовом отношении. Все, что не находит себе оправдания, изменяется и согласовывается с тем, что должно быть. Таким образом, над властью все более приобретает господство правовая идея, идея должного. Чтобы существовать и быть признаваемой, власть должна себя оправдать. Для современного культурного человека еще не достаточно того, что власть существует; мало и того, что она необходима, полезна и целесообразна. Только если власть способствует тому, что должно быть, только если она ведет к господству идеи права, только тогда мы можем оправдать ее существование, только тогда мы можем признать ее правомерной. В конституционном государстве власть, становясь правовой, принципиально отличается от власти в исторически предшествующих конституционному государству типах государства. В конституционном государстве власть перестает быть фактическим господством людей и становится господством правовых норм. Ограниченность власти в правовом государстве создается признанием за личностью неотъемлемых, ненарушимых и неприкосновенных прав. Впервые в правовом или конституционном государстве признается, что есть известная сфера самоопределения и самопроявления личности, в которую государство не имеет право вторгаться. Неотъемлемые права человеческой личности не создаются государством; напротив, они по самому существу своему непосредственно присвоены личности. Среди этих неотъемлемых, непосредственно присущих человеку прав на первом месте стоит свобода совести... при осуществлении своих прав, а тем более политических свобод, различные лица и целые группы лиц необходимо сталкиваются. Для устранения этих столкновений во всяком правовом государстве все свободы и права должны быть регламентированы, то есть для осуществления их должны быть установлены правила, которые исключали бы возможность столкновений с осуществлением других потребностей. Благодаря неотъемлемым правам и неприкосновенности личности, государственная власть в правовом или конституционном государстве не только ограничена, но и строго подзаконна. Подзаконность государственной власти является настолько общепризнанным достоинством государственного строя, как такового, что обыкновенно его стремится присвоить себе и благоустроенное абсолютно-монархическое государство. Но для него это оказывается совершенно недостижимой целью. Органы государственной власти бывают действительно связаны законом только тогда, когда им противостоят граждане, наделенные субъективными публичными правами. Только имея дело с управомоченными лицами, могущими предъявлять правовые притязания к самому государству, государственная власть оказывается вынужденной неизменно соблюдать законы. Права человека и гражданина или личные и общественные свободы составляют только основу и предпосылку того государственного строя, который присущ правовому государству. Как и всякое государство, правовое государство нуждается в организованной власти, т. е. в учреждениях, выполняющих различные функции власти. Само собой понятно, что правовому государству соответствует вполне определенная организация власти. В правовом государстве власть должна быть организована так, чтобы она не подавляла личность; в нем как отдельная личность, так и совокупность личностей — народ — должны быть не только объектом власти, но и субъектом ее. Этот характерный признак государственной власти в правовом государстве лучше всего выясняется из противопоставления организаций государственной власти в правовом и абсолютно-монархическом государствах.