Бессознательное в социальном и правовом поведении

В особом отношении к механизмам психической регуляции находится сфера бессознательного, совокупность психических процессов и состояний, пребывающих либо выше сознания (сверхсознание, вдохновение, откровение, духовное озарение, интуиция и т.

П. В. Симонов, который выделял три уровня в психике человека — сверхсознание, сознание, подсознание, — полагал, что первый и третий уровни наделены специфическими функциями в отношении сознания. В процессе длительной эволюции подсознание возникло как средство защиты сознания от лишней работы и непереносимых нагрузок. Благодаря ему человек способен быстро забывать то, что не считает нужным помнить, вытеснять из сферы сознания мотивации, утратившие актуальность, автоматизировать ранее сознательные действия до состояния неосознаваемого действия — навыка. В регулятивном значении подсознательной сферы можно было бы сомневаться, если бы она выступала только как «депо памяти», хранилище того, что постоянно сбрасывает в него сознание.

Сверхсознание не приемлет образы прошлого опыта, оно направлено на образы-фантазмы, представляющие собой неординарную комбинацию элементов реальности, отражаемых в сознании человека. Само сознание слишком реалистично, чтобы творить такие образы из обычного психического материала, оно прибегает к иррациональным формам, которые отчасти помогают сознанию, отчасти противодействуют ему. К тому же сам индивидуальный психический опыт в принципе отталкивает фантазмы: «этого никогда не было», «так не бывает». Кентавры, змеи-горынычи, мифические чудовища существуют в воображении детей, а взрослые, конечно, не воспринимают их как реальность. Но таковы по психическому генезису и другие фантазмы, выходящие за рамки рутинного опыта, — гениальные догадки, смелые гипотезы, оригинальные идеи, интуитивные решения и т. д. «Если подсознание защищает сознание от излишней работы и психических перегрузок, то неосознавае- мость творческой интуиции есть защита от преждевременного вмешательства сознания, от чрезмерного давления ранее накопленного опыта»[100]. В психике человека имеются устройства, которые не позволяют рутинному сознанию подавлять оригинальную идею в самом зародыше. Такая идея предъявляется сознанию после того, как она созрела, получив некоторую интеллектуальную убедительность. Отсюда своеобразное проявление регулятивного эффекта сверхсознания: сначала оно прорывается и действует как бы в обход сознания, а затем получает «признание» последнего с включением в целостную систему рационально-логического мышления, порождая суждения и выводы позитивного либо негативного характера.

Достаточно вспомнить и психологически проследить историю всех «сумасшедших идей», ставших впоследствии общепризнанными истинами, чтобы представить себе масштабы человеческой деятельности, психические истоки которой лежат в соединении, совместной работе сознательного и бессознательного в психике человека. Но эта работа идет постоянно на уровне индивидуальной психики. Вот почему первоначально выраженная в виде смутного предчувствия или догадки идея приобретает мотивационное значение, становится частью рационально построенной стратегии индивидуального поведения. Проблема не сводится, как мы видим, к сознательному контролю над бессознательным, никакой предварительно устанавливаемой субординации соответствующих психических элементов тут не существует. Индивид способен совершать пре-

красные, благородные поступки, не отдавая себе отчет в мотивах действия. Человек с развитой интуицией, наделенный чутьем к опасности, выгоде и тому подобным явлениям, имеет очевидное преимущество перед людьми строгой логики, усвоившими «прописные истины» из опыта рационального поведения. В сфере бытовых отношений, в области нравственности и права, как известно, огромной связующей силой обладает доверие между людьми, а оно, в сущности, иррационально, основано на переживаниях, предшествующих логическим аргументам и доводам. Общественная жизнь без доверия людей друг к другу и, кстати сказать, веры в хорошее, доброе начало, была бы жестокой, грубой, превратилась бы в подобие таможни, служители которой педантично досматривают и обыскивают каждого без разбора: честного и нечестного человека, достойного гражданина и преступника.

Значение сознательно-бессознательной регуляции поведения для религии, морали, права, этических исследований, мы, наверное, не вполне еще осознаем. Но и сегодня многие понимают, что важнейшие нравственные феномены, те же вера и доверие, а также любовь, совесть, долг и т. д., коренятся глубоко в бессознательном, а сознание (воля), ориентированное на требования социальных нормативно-регулятивных систем, «редактирует» влечения, проистекающие из бессознательного, оказывает активную поддержку одним из них, пытается задержать или трансформировать другие.

Между тем ответ приходит из сферы сверхсознания, постигается путем откровения, нравственного вдохновения, а будет ли он усвоен сознанием, разумом, и в какой форме войдет в общественную жизнь — это зависит от культуры, духовного развития общества. Homo sapiens — единственный биологический вид на земле, который сам запретил убивать себе подобных. На этой вершине эволюции произошло рождение человека как этического существа, одаренного способностью постигать существующий мир метафизически, мыслить категориями должного, возвышаться до нравственных абстракций, не имеющих предметного аналога в действительности.

Все эти отклонения от этического начала, уступки природному в человеке основательно запутали человеческий разум, который сам по себе оказался бессильным положить конец человекоубийству в нашем мире. Можно ли верить в искренность и мудрость современных правителей, отменяющих смертную казнь для лиц, виновных в совершении жестоких убийств, и в то же время обрекающих на смерть сотни тысяч мирных граждан во время развязанных ими войн ради определенных экономических и политических выгод правящих слоев общества? Если нашлись рациональные аргументы в пользу нарушения заповеди в одних случаях, то почему бы их не отыскать для других ситуаций? Произвол в использовании средств рационального оправдания безнравственных явлений теоретически может быть прекращен тогда, когда разум будет строго привязан к этическим ценностям, возникающим на грани сознания и сверхсознания. Однако оценить практическую перспективу достижения высокого уровня духовности общества сегодня труднее, чем в былые времена.

Здесь в наше изложение вторгается интересная и чрезвычайно сложная психологическая проблема соотношения духовного и бессознательного. Давно замечено, что большой объем научных знаний, различных сведений, рост количества и качества информации, основанных на ней умений и технологических средств не определяют непосредственно духовность человека, хотя и создают благоприятные условия для ее подъема.

Совесть, таким образом, иррациональна, она алогична или, точнее, дологична. Если сознанию открыто сущее, то совести, напротив, открыто то, что еще не существует, а лишь должно существовать, стало быть, должное в метафизическом понимании, о котором мы говорили выше. Должное может быть реализовано через духовное предвосхищение (антиципацию), проявляющееся как интуиция. Чтобы предвосхитить, антиципировать то, что должно быть осуществлено, человек постигает его интуитивно, это значит иррационально, и только потом рационализирует задним числом. Совесть предстает как интуитивная по сути функция, духовный взор предвосхищает нечто и психика со всеми своими рациональными компонентами устремляется ему навстречу. В этом смысле психическая природа совести тождественна природе любви (эроса), также иррациональной, интуитивной, усматривающей то, чего еще нет. В совести и любви сущность человека выражается в ее внешней направленности; «человек не для того здесь, чтобы наблюдать и отражать самого себя; он здесь для того, чтобы предоставлять себя, поступаться собой, чтобы познавая и любя, отдавать себя»[103].

Можно, наверное, упрекать Франкла за то, что он поставил духовность чуть ли не в полную зависимость от бессознательного, но нельзя отрицать того, что подлинная совесть и настоящая любовь показывают свою безусловную автономность, а порою удивительную невосприимчивость к рефлексии, рациональным соображениям. Было бы крайностью утверждать, что разум, здравомыслие не имеют никакого отношения к проявлениям совести, любви, творческого вдохновения, но, действительно, у нравственного человека разум следует за совестью, любовь пронизывает рефлексию, а не наоборот. Пользуясь термином «бессознательное», Франкл не разделяет его на сверхсознание и подсознание, но, конечно, он имеет в виду надсоз- нательный уровень психической регуляции поведения, а не «глубинную психологию», связываемую со времен Фрейда с подсознанием. «Глубинная психология забывает, что ее противоположностью является не поверхностная, а вершинная психология... Глубинная психология в чести, но «лишь вершина человека — это человек (Парацельс)»[104]. В сегодняшнем мире, где «духовное пресыщение» одних соседствует с «духовным обнищанием» других необходимо придать человеку мужество жить духовно, а этого, полагал Франкл, можно достичь средствами коллективной психотерапии.

Многие авторы считают, что сверхсознание, отождествляемое с духовными порывами человеческого существа, освобождает поведение людей, хотя бы на некоторое время, от «рабской» зависимости, слепой подчиненности природным (так называемым животным) наклонностям, чувственным устремлениям. Всякое преодоление непосредственной природности человеческого существа есть победа духа над телом, подвиг и самоотвержение, доходящее нередко до того, что человек приносит свое благосостояние и жизнь в жертву делу, которое он считает великим. Вторжение элементов сверхсознания в область поведения людей всегда означает нечто необычное, вдохновенный прорыв в социальном, художественном творчестве, религиозное чудо, поступки и дела, отвечающие высоким ценностям морали и права.

В различных философских учениях сверхсознание интерпретируется как мистическая или интуитивная категория, но в общем они сходятся в том, что сверхсознание принадлежит к высшему уровню человеческой психики (вершинная психология). Если оно есть «светлая» часть бессознательного, то подсознание, как иногда считают, принадлежит к его «темной» стороне. Возможности сознательной саморегуляции не распространяются на подсознание, оно «неподведомственно» воле своего носителя, субъекта деятельности, но при этом выступает мощным источником постоянного воздействия на поведение человека. Отсюда проистекают многие парадоксы и противоречия психической регуляции. Сфера бессознательного у Фрейда представлена, главным образом, подсознанием как областью, в которой постоянно происходят психопатологические трансформации человеческого Я. В подсознании сосредоточены психические элементы, которые человек, существо естественное, получает от природы для осуществления необходимых жизненных функций, основанных на биологических, физиологических потребностях. Поскольку смысл этих функций может быть сведен к выживанию и размножению, ведущим императивам биологической эволюции человека, постольку в структуру подсознания входят несознаваемые влечения к комфорту и безопасности, агрессивные и сексуальные инстинкты. Так что подсознание есть изначальная и фундаментальная, а в условиях культурного развития — атавистическая часть психики, которая постоянно давит на сознание цивилизованного человека, подталкивает его к выбору естественного, отвечающего природным инстинктам варианта поведения.

История культуры, начиная с древнейших времен, есть неустанная работа сознания, воплотившегося в формах, которые Фрейд называл Я и Сверх-Я, с импульсами подсознания, точнее, работа по преодолению, блокированию и преобразованию этих импульсов в целях более совершенного устройства человеческого общежития. С психологической точки зрения культура, по Фрейду, есть бесконечная борьба за расширение возможностей сознательной психической регуляции человеческого поведения против стихийной детерминации его подсознательными факторами. Действие разворачивается внутри психики, ибо «противник» в самом человеке, а не во внешней среде; индивид борется за контроль над самим собой, пытается с большим трудом освободиться от деспотической власти подсознательного. Но за эту свободу ему приходится платить невероятно высокую цену. Культура, которая приносит ему духовность, высокие ценности, вместе с тем лишает его природной цельности, естественной аутентичности человеческой психики, результатом чего являются душевные расстройства, соматические и психические заболевания, неврозы, истерии, фобии, извращения.

В условиях культурного противодействия одиозным инстинктам сексуального, агрессивного, эгоистического характера сознательный человек пытается справиться с ними, прибегая к различным формам психической защиты Я. Среди них — блокировка и задержка сексуальных и агрессивных импульсов, волевые усилия подавить их, загнать снова в подсознание, механизмы замещения, т. е. перевода греховных, аморальных, противозаконных, словом, культурно осуждаемых влечений в некоторые приемлемые формы, сублимация как процесс переключения энергии сексуальных желаний (либидо), требующих выхода в соответствии с прямым их назначением, на цели социально одобряемой деятельности, решение сложных творческих задач[105]. Все, что человек на уровне сознания признает недопустимым по религиозным, моральным или юридическим соображениям, вытесняется в область подсознания, емкий психический резервуар, «кладовую мозга». Натуральные влечения, сознательно отброшенные, подавленные, вытесненные, деформированные и замененные различными культурными эквивалентами, вновь возвращаются в подсознание, сохраняются в нем, превращаясь в патогенные факторы, о которых сам человек может узнать кое-что в результате лечения с помощью разработанной Фрейдом техники психоанализа. В любое благоприятное время бессознательное может всплыть на поверхность и при слабом психоаналитическом контроле вызвать нерациональные, странные поступки, болезненно извращенное поведение. Врачи и юристы имеют, пожалуй, самый богатый опыт общения с людьми, чье поведение детерминируется неясными импульсами подсознания, отличается поразительной маниакальностью и перверсивностью.

Учение Фрейда о бессознательном много и беспощадно критиковали, но оно, если говорить в целом, выжило благодаря в первую очередь психиатрической практике, внедрению психоанализа в профилактику и клинику душевных болезней. Проблемами бессознательного занимались и до Фрейда, но благодаря ему они приобрели статус практической психологии, а само бессознательное рассматривается отныне как базовая психологическая категория. В философском и социологическом плане, т. е. за пределами психологии и психиатрии, это учение все же не обладает достаточной силой убедительности вследствие очевидного своего недостатка, выразившегося в трактовке поведения человека как проблемы самого человека, взятого отдельно от общества. «Ключевым для Фрейда становится представление о том, что поведением людей правят иррациональные психические силы, а не законы общественного развития, что интеллект — аппарат маскировки этих сил, а не средство активного отражения реальности, все более углубленного осмысления ее, что индивид и социальная среда находятся в состоянии извечной и тайной войны»[106].

С выяснением роли бессознательного в психике индивида оказалось, что человек не может считаться ответственным распорядителем собственного поведения. Психика индивида, по

Фрейду, является внутренне конфликтной, расколотой, индивид по природе своей не способен полностью себя контролировать, адекватно отвечать на импульсы, посылаемые сферой подсознания. Теория Фрейда была мощным ударом по традиционным философским и психологическим представлениям о свободе воли, с учетом которых возможности психической и рациональной регуляции поведения человека казались поистине неограниченными. Теории, в основе которых лежали подобные представления, пришлось перестраивать, искать новую конструктивную психологическую основу для понимания природы свободно-волевого действия, социальной и юридической ответственности, представлений о заслуге и вине человека в случаях, когда на него обращаются позитивные или негативные последствия его действий, когда результаты подобных действий взвешиваются на весах религии, морали, правосудия, юриспруденции.

Проблема бессознательного в правовом поведении есть проблема будущего. Сегодня едва ли кто может удовлетворительным образом объяснить роль бессознательного в праве, правовой теории, юридической практике. Сама постановка этого вопроса многим кажется некорректной. Ведь позитивное право — рациональная система, избегающая неопределенности, не терпящая спонтанных реакций, способная подводить под рациональную формулу ситуации, где элементы бессознательного поведения, например в состоянии аффекта, нельзя сбрасывать со счета. Юристы, как и естествоиспытатели, убеждены в прочности строго рациональных систем: чем больше право опирается на факторы, которые являются сознаваемыми, учитываемыми и управляемыми, тем оно сильнее и надежнее. Но в таком случае остается загадкой способность человека самостоятельно и независимо от знания законов находить правильное решение тех самых жизненных проблем, которые регулируются правом. Огромная масса правомерных действий совершается людьми со слабым юридическим опытом, плохо или совсем не знающими законодательство, не умеющими пользоваться инструментами и средствами права, но тем не менее они могут различать «правое» от «неправого», «правильное» от «неправильного», «справедливое» от «несправедливого». Самое удивительное, что этого зачастую достаточно для поддержания правопорядка. Заинтересованные данным феноменом юристы начала XX столетия заговорили о присущем индивиду «чувстве права», «чувстве законности» (Г. Ф. Шер- шеневич), об «интуиции в праве» и «интуитивном праве» (Пе- тражицкий), обращаясь всякий раз к изучению глубинных пластов человеческой психологии. В психологической теории права Петражицкого мы находим определенный юридический опыт обращения к проблемам бессознательного (без упоминания данного термина) в целях построения теоретико-правовой конструкции «интуитивного права».

Прежде всего необходимо выяснить, какое отношение имеет интуиция к сфере бессознательного. Интуиция есть постижение истины, не опосредствованное фактами, т. е. интуитивное суждение не требует ссылок на факты и доказательства. Истина открывается человеку без предварительных размышлений, воспринимается им прямо и сразу. Это внутреннее видение, созерцание предмета, способность человека неосознанным образом понимать (схватывать сознанием) и воспринимать, чувствовать и предвосхищать некоторые вещи.

Юристы впервые заинтересовались проблемой интуиции в начале XX в., они обратились к ней в поисках иррационального начала в праве. Поэтому трактовка данного понятия в западной юридической литературе того времени не оставляла сомнений в принадлежности интуиции к сфере бессознательного: интуиция — это духовная сила, которая не зависит от разума, она безотчетна, непосредственна, молниеносна, не укладывается в логический ход познания. С интуицией связывали «подсознательное чувство права», которым руководствуется, например, судья, вынужденный в поисках правильного решения «опускаться в глубины своего существа». Согласно другому взгляду юристов, интуиция не содержит в себе ничего ирра- циональнго и бессознательного, она есть «не что иное, как проявление всей совокупности накопленного опыта, практики, способностей и общеобразовательной подготовки, где логический процесс, вследствие значительного объема накопленного материала и его способноси синтезироваться, происходит так быстро, что как бы не возникает в человеческом сознании, а моментально вспыхивает в нем»[107].

Психологи утверждают: «Интуиция — это вид познания, в котором отдельные звенья логической цепи остаются на уровне бессознательного»[108]. Следовательно, интуиция не является чисто сознательным или бессознательным феноменом. «Психологический механизм интуиции изучен недостаточно, но имеющиеся экспериментальные данные позволяют считать, что в его основе лежит способность индивида отражать в ходе информационного взаимодействия с окружающей средой, наряду с прямым (осознанным), побочный неосознанный продукт»[109]. Во времена Л. И. Петражицкого экспериментальной базы для изучения психологического механизма интуиции еще не было, но его понимание интуитивного права тем не менее проникнуто идеей эмпирического происхождения интуиции, зависимости последней от непосредственного психологического опыта индивида. Вот почему степень интуитивного восприятия фактов у разных людей неодинакова.

Согласно теории Петражицкого существует интуитивноправовая психика в отличие от правовой психики, основанной на позитивном праве, властно-нормативных фактах, таких, как законы, обычаи, юридические нормы. Соответствующая конструкция имеет вид оппозиции «позитивное право — интуитивное право». Последнее есть не что иное, как совокупность императивно-атрибутивных переживаний, иначе говоря, переживаний обязательности взаимных требований, воздаяний, не связанных с представлениями о властно-нормативных фактах, независимых от этих фактов. Позитивное право заключает в себе некое стандартное правило, предписанное властью, внешним авторитетом для известной массы людей. В противоположность единому, рассчитанному на людскую массу позитивному праву, сфера интуитивного права раздроблена и плюралистична: «Интуитивное право остается индивидуальным, индивидуально-разнообразным по содержанию, не шаблонным правом, и, можно сказать, по содержанию совокупностей интуитивноправовых убеждений, интуитивных прав столько, сколько индивидов»[110], — утверждал Петражицкий. Психологический механизм интуитивного права глубоко скрыт и недоступен произволу властей, но он подвержен влиянию со стороны индивидуального опыта человека, выражает его субъективность. Если интуитивное право у каждого свое, то от него, как и от самого человека, нельзя требовать совершенства. Это далеко не идеальное право, напротив, «возможно и часто бывает, что интуитивное право представляет менее доброкачественное право по сравнению с позитивным правом»[111]. Под влиянием неудачного опыта развитие интуитивно-правовой психики принимает иногда патологический характер. Значительный интерес представляет та часть конструкции Петражикого, которая раскрывает соотношение между позитивным и интуитивным правом.

Данные системы существуют параллельно, действуют то согласованно, то нейтрально в отношении друг друга, но часто вступают в конфликт. На индивидуальном и практическом уровнях позитивное право предоставляет интуитивному праву решение вопросов, которые само оно решать не в состоянии. Лишь в общей форме закон может регулировать распределение благ, наград и наказаний, но в конкретных распределительных ситуациях, когда речь идет о том, какой именно награды или наказания заслуживает какой-либо человек, в дело вступает интуитивное право лица, имеющего законное полномочие нечто оценивать и распределять. Если юридическое решение предполагает оценку, предпочтение и свободный выбор, значит, его разработка не может миновать стадии интуитивного права. Закон ничего не может сказать судье или иному юристу- профессионалу, которому надо, например, установить степень заслуг или вины, меру правовой активности, уровня мастерства и знаний разных людей, ибо для этого необходимо особое чутье или, как утверждал Петражицкий, внутреннее переживание «атрибутивных» эмоций, позволяющих воздавать каждому свое. «Кому какая оценка причитается на экзаменах, это дело интуитивно-правовой совести преподавателя и не может быть разумно предопределено позитивным правом». Интуитивное право действует глубже и шире, чем закон, но главное состоит в том, что оно преодолевает формальность и шаблонность позитивного права. Петражицкий был убежден, что «сфера, предоставленная позитивным правом действию интуитивного права, должна с течением времени все более усиливаться»[112]. Как наиболее подвижная, легко изменяющаяся часть права, интуитивное право всегда идет впереди всех других звеньев юридической системы, включая, конечно, законодательство.

В области интуитивного права готовятся все грядущие изменения и коренные перевороты в праве: здесь вызревают критические установки в отношении действующих законов, включаются механизмы отторжения старых юридических догм, вырабатываются независимо от государственной власти основы нового права. Эти положения представляли так называемую революционную сторону учения Петражицкого об интуитивном праве, которая ввела в соблазн некоторых деятелей социалистической революции 1917 г. в России. Хотя сам Петражиц- кий употреблял слово «революция» осторожно и отнюдь не в классовом смысле, Рейснер, по его собственному утверждению, переработал его учение так, что «получилось не интуитивное право вообще, которое могло там и здесь давать индивидуальные формы, приспособленные к известным общественным условиям, а самое настоящее классовое право, которое в виде права интуитивного вырабатывалось вне каких бы то ни было официальных рамок в рядах угнетенной и эксплуатируемой массы»[113].

В то время отмечались попытки связать «интуитивное право революционных масс» с революционным правосознанием и первыми практическими шагами революционной юстиции, лишенной вначале норм позитивного права. «Революционный» опыт интуитивного права, как и следовало ожидать, оказался обескураживающим. Впоследствии пришлось все-таки создавать самую настоящую советскую систему позитивного права. Но в результате сильно пострадала идея Петражицкого: из нее ушло психологическое содержание, она превратилась в политизированную социальную схему, не способную вызывать к себе живой научный интерес. Может быть, поэтому в нашей юридической литературе, кроме отдельных высказываний и за

мечаний, мы не найдем серьезных разработок проблем интуиции в праве, как и многих других проблем на стыке психологии и юриспруденции.

Что же все-таки такое интуитивное право и возможно ли его существование? Сегодня ответить на эти вопросы очень трудно. Современники Петражицкого, анализируя его учение, отмечали, что он вполне прав, признавая существование особого индивидуального и коллективного психического состояния, которому он дал не совсем точное название интуитивного права (А. С. Ященко). И действительно, то, что описывает Петражицкий, подпадает под понятия правосознания, правовой психологии, позитивной морали, но в каждом случае остается нечто, лежащее вне содержания данных категорий. Это, скорее всего, психическая предрасположенность человека к принятию правовой нормы не по форме, а по существу, не по приказу, а по внутреннему побуждению, неосознанному движению совести навстречу правде. У законодателя, если он привержен той же правде, нет лучшего способа добиться своей цели, чем предоставить добросовестному правоприменителю решение вопросов там, где на поверхность выходят тонкие, едва уловимые мотивации. Современная юриспруденция в таких случаях говорит о возможности «свободного усмотрения правоприменителя», но этот термин не несет никакой психологической нагрузки, является общим и формальным.

Известные нам теории права, кроме, может быть, теории Петражицкого (с некоторыми оговорками), были построены без учета фактора бессознательного, но сегодня мы не имеем права игнорировать этот фактор перед лицом социальной действительности, показывающей, насколько глубоко проникают в поведенческую сферу иррациональные начала. Находясь в пространстве рационального сознания и строго следуя его логике, мы не можем объяснить многие современные явления, с которыми сталкивается психология социального поведения, без обращения к проблематике бессознательного. Неосознаваемая психическая деятельность человека есть реальность, присутствующая во всех сферах социальной и правовой жизни. Эта реальность по-своему выражает психическую активность личности на стадиях мотивации и проектирования поступка, который направлен на сознательно определенную и непринужденно устанавливаемую цель.