Уникальность феномена воровского мира Советского Союза заключается в том, что ему удалось или случилось из аморфного и дискретного множества превратиться в стройно и строго организованный институт и создать свою правовую систему в течение какогото десятилетия буквально из ничего. Перечислим основные известные факты. Воровской мир царской России был достаточно разнообразен и велик, но до 1861 года говорить о его единой организации нет оснований821. В последующие полстолетия до 1917 года, если не принимать в расчет идейных борцов против существующего строя (революционеров), можно говорить о неком подобии структуры, но едва ли организации. Профессиональные воры делились на группы в зависимости от своей специальности, между этими группами существовала определенная связь (воровские группы были организованы подобно ремесленным артелям822) и иерархия, но вызваны они были логикой существования и необходимостью сотрудничества823, а какойлибо идейной общности исследователи не обнаруживают. Преступный мир, преимущественно на каторге, разделялся на «иванов», «храпов», «игроков» и «шпанку», первые три касты В.М. Дорошевич называет «аристократы каторги и ее правящие классы»824. Каждая из групп (за исключением «шпанки» – низшего сословия каторжан) пыталась утвердить свое влияние, но отчасти это удавалось только игрокам (профессиональным игрокам в азартные игры) как наиболее интеллектуально развитым и профессионально связанным825. Из свидетельств современников видно, что члены ни одной из этих групп не были связаны между собой какимилибо обязательствами или нормами, у них не было особых правил поведения или тем более «законов». Некоторые авторы упоминают о существовании до 1917 года так называемых «варнацких правил»826 (варнак – каторжанин, беглый каторжник; негодник), но ни перечня самих правил, ни хотя бы их общей характеристики мне найти не удалось. Неизвестен также уровень их распространенности и строгость осуществления (главным образом они проявляли себя на каторге, распоряжались жизнями и судьбами осужденных, связь между которыми оставалась все еще достаточно слабой827). С уверенностью можно сказать, что представители воровского мира использовали особый жаргон – «блатную музыку» или «феню», первые свидетельства ее наличия в России относятся к XVIII веку828. К началу ХХ века в России было издано несколько словарей этого жаргона829, но в целом характер и назначение этой речи еще долго оставались неизвестными830. Созданные в 1920х годах исследовательские центры преступности не выявляли ни организации, ни какоголибо специального символического пространства, свидетельствовавшего о нем. Например, в отношении татуировок исследователи приходят к мысли, что они наносятся просто со скуки и не несут в себе тайной информации831. (Для сравнения: криминология конца ХХ века уже подразделяет татуировки на три основные группы – татуировки общего плана, татуировкисимволы и татуировки криптографической направленности832.) Тем не менее организация воровского мира с начала 1920х годов шла полным ходом833. Уголовный мир этого времени представляет собой сложное смешение нескольких совершенно различных образований: 1) профессиональные воры, сохранившиеся еще от прежнего режима; 2) новое поколение профессиональных воров; 3) «босяки», не входящие в профессиональное сообщество, но живущие воровством; 4) «бывшие» – идейные противники Советской власти, многие из которых стали лидерами «босяков» и «шпаны», их стали называть «жиганами»; 5) бандиты, занимавшиеся грабежом; наконец, 6) разного рода бытовые преступники, называемые «фраерами» (городские) или «штымпами» (сельские). К концу 1920х годов между этими группами развернулась серьезное противостояние – и на свободе, и в местах заключения. В результате противостояния группа «жиганов» потерпела поражение и была вытеснена, а «босяки» и «шпана» организовывали свои группировки (теперь они обозначались термином «урки»), которые все ближе смыкались с профессиональными ворами834. Основания и формы этой борьбы можно, на мой взгляд, определять лишь вероятностно: несомненно присутствовал экономический мотив (наличие банд активизировало милицию и препятствовало деятельности профессиональных воров), кроме того, открытые грабежи должны были казаться профессионалам свидетельством тупости и вызывать неприятие (тем более, что уровень доходов от первых мог превосходить «честный» воровской заработок – зачем, в самом деле, овладевать сложным ремеслом, если достаточно купить револьвер?). Иногда также указывают в качестве причины неприятие со стороны профессиональных воров совершения преступлений не ради денег, а по идеологическим мотивам835. Кроме того, несомненно, играли роль вопросы престижа и авторитета. Ситуация радикально изменилась к концу 1930х годов. К этому времени мы обнаруживаем воровской мир в качестве целостной организации с определенными ритуалами посвящения в нее (далеко не каждый, кто воровал, принадлежал воровскому сообществу836), живущей по определенным правилам, строго следящей за их выполнением, обладающей общей кассой («общаком»), ясно выраженной идеологией и определенным числом лидеров. Главным идеологическим принципом провозглашается верность «воровской идее». К середине 1920х годов так называемые «варнацкие правила»837 включали следующие положения: 1) «идейный» (противник строя) не имел права трудиться; 2) он не мог участвовать в общественной работе; 3) ему запрещалось создавать постоянную семью; 4) он не должен был получать оружие из рук властей (т. е. не служить в органах государства); 5) ему не позволялось выступать в роли свидетеля или потерпевшего; 6) он обязан был лично расплатиться любой ценой в случае проигрыша в азартные игры; 7) он должен был вносить сумму в так называемый «общий котел»838. Считается, что такой вид эти правила приобрели под воздействием «бывших», т. е. идейных противников Советской власти и существующего строя. Такое объяснение кажется слишком простым. Право или система правил не могут возникнуть просто так, а влияние «бывших» в воровской среде при всех отличающих их качествах (ум, образованность, сила воли, решительность, целеустремленность и т. д.) требует особого исследования – едва ли оно могло быть слишком сильным. Кроме того, «бывшие» занимались в основном бандитизмом и разбоем, так как воровских профессий не имели и соответствующими навыками не обладали, следовательно, в полной мере в воровское сообщество они входить не могли. Но в этот момент профессиональные воры переживали не лучшие времена, так как основной источник доходов (легально существующий богатый класс) был уничтожен новой властью839. Поэтому с большей вероятностью следует предположить сложный комплекс процессов: передел территории (радикально изменилась структура общества, а следовательно, и наиболее «доходные» места), изменение структуры получения прибыли и ее сбыта, многослойность преступного мира, появление новых форм получения прибыли (например, стремительно распространившаяся еще в годы войны наркоторговля), усиление борьбы государства с преступностью и др. В 1930е годы, по мнению большинства авторов, воровской мир сложился в своих общих чертах840. Косвенным подтверждением этого может служить тот факт, что первая «всесоюзная» воровская сходка произошла в 1947 году841 – сразу после войны. Ко второй половине 1940х годов относится начало едва ли не самого яркого эпизода истории воровского мира Советского Союза – «сучьей войны». Она развернулась как раз вокруг принципов воровского мира – между теми, кто пошел на сотрудничество с государством и воевал, и теми, кто считал такие контакты недопустимым нарушением установленных норм. Это противостояние продолжалось около десяти лет, и в конце концов между ворами было достигнуто некое подобие компромисса. Но по общим итогам, несмотря на допущение некоторых уступок, ближе к победе оказались блюстители строгих правил – «воры в законе», так как именно подобная позиция в дальнейшем пользовалась в воровской среде наибольшим авторитетом. Правила воровского мира второй половины века формулировали неоднократно, но единой формулы их не существует – нет свидетельств, что они както записывались, фиксировались, кроме того, с течением времени в них происходили перемены. И все же следует осознать тот факт, что они представляют собой уникальный феномен рождения правовых норм (а также правовых институтов по их поддержанию) практически на пустом месте. То есть это именно образец возникновения права. А.И. Гуров выделяет семь основных «законов» преступного мира. 1. Беззаветно поддерживать «воровскую идею». Любое предательство, вне зависимости от обстоятельств его совершения, не могло иметь оправдания. Вору запрещалось также заниматься общественно полезной деятельностью, а на первоначальном этапе – иметь семью, поддерживать связь с родственниками. 2. Запрещалось иметь какиелибо контакты с органами правопорядка, кроме времени нахождения под следствием и на суде. 3. Быть честными по отношению друг к другу и уважать статус другого. Нельзя оскорбить или ударить соучастника, даже замахнуться на него. По отношению к нечленам касты разрешалось делать все, что содействовало укреплению авторитета группировки. 4. Устанавливать и поддерживать порядок в зоне лагеря (естественно, воровской). 5. Вовлекать новых членов. 6. Запрещено: интересоваться вопросами политики, читать газеты, выступать в качестве потерпевших и свидетелей на следствии и в суде. 7. «Самым «принципиальным» положением являлось обязательное умение члена группировки играть в азартные игры, что имело существенное значение»842. Автор никак не объясняет, почему он выделяет именно семь положений; нетрудно заметить, что первое, например, может быть разделено по крайней мере на три отдельные нормы843. Л.Я. Волохонский приводит гораздо более обстоятельный перечень – приведем его для сравнения: ? вор не обязан красть регулярно; ? вор не признает права собственности; ? вор должен быть честен по отношению к другим ворам; ? вор не имеет моральных обязательств в отношении фраеров; ? вор не может иметь семьи; ? вор должен быть солидарен к своим товарищам; ? вор должен ценить приверженность закону превыше всего; ? вор не может быть патриотом; ? вор не сотрудничает с властью. Ворам запрещается: ? стучать; ? драться между собой; ? ругаться матом (каждое слово понимается буквально); ? красть у своих (крысятничать); ? брать из фраерских передач или посылок больше трети; ? забирать чьюлибо пайку844. В случае возникновения тех или иных разногласий между ворами все вопросы решала воровская сходка (сходняк), на котором «решения принимались по принципам, близким к системе общего, или англосаксонского права (Common Law) и суда присяжных, т. е. не просто формальное применение закона, но установление мотивов поступков применительно к конкретной ситуации и интерпретации норм права на этой основе»845. При сравнении не сложно обнаружить общее сходство и различия в отдельных пунктах846. Другие авторы формулируют воровские законы также с некоторыми расхождениями. Назовем некоторые. ? «Вор обязан жить только краденым»847. При этом с 1970х годов появилась некое подобие верхушки и ее аппарата – часть «воров в законе» вообще перестали заниматься воровством, взяв на себя функции организаторов и менеджеров воровского сообщества848 (например, сходка выбирала хранителя общей кассы – «общака» – и людей ему в помощь для охраны, они отвечали за сохранность жизнью и воровством не занимались). ? Оба автора хотя и упоминают в тексте, что член сообщества обязан сдавать часть прибыли в «общак», но не приводят это положение среди норм849. ? Сообщество должно поддерживать тех, кто заключен в тюрьму («греть зону»), из общака. ? Некоторые авторы убеждены, что вор не может выйти живым из сообщества, другие возражают им, приводя примеры850. ? Не жить в роскоши и не демонстрировать своего богатства851. ? Бежать из тюрьмы при любой возможности852. ? Шаламов (он единственный) пишет о том, что членом сообщества может стать только тот, кто родился в семье вора, т. е. о некой родовой избранности853. Можно назвать и другие расхождения или дополнения. Кроме того, некоторые нормы являются локальными и не охватывают всего пространства, но никогда при этом не противоречат основным. Само по себе наличие норм – еще не право, хотя серьезное свидетельство в его пользу. Но если учесть, что данные нормы выполнялись членами воровского сообщества; что за отклонение или нарушение от норм вор оказывался перед судом сходки («сходняка»), и наказания были от публичной пощечины (постепенно вытесненные избиением854) до смерти; что только сходка была уполномочена принимать новых членов в сообщество; что ни один, даже самый авторитетный вор, не мог избежать такого суда (иначе как сбежав, но тогда его приговаривали заочно), потому что все члены сообщества в целом равны, и предъявить обвинение мог любой член сообщества – если учесть все сказанное, то перед нами правовая система, с каких бы позиций мы на нее ни смотрели. Можно было бы высказать сомнение относительно того, насколько она соответствует позиции «естественного права» (особенно с точки зрения божественного источника), но для самого сообщества такого рода сомнение исключено. Для них это право и естественное, и божественное. Эти законы нисколько не противоречат их пониманию веры (к какой бы конфессии вор ни относился). Нужно добавить, что воры не знают ни расовой, ни национальной дискриминации. Но женщина никоим образом не может быть членом воровского сообщества. «Право возникает в тот момент, когда императив, сформулированный одной из социальных групп, начинает приобретать универсальное значение, облекаясь в юридическую форму», – пишет Ж. Элюль855. Это верно, но мало что может объяснить: либо следует искать причины, по которым этот императив приобретает универсальное значение, либо признать, что это просто иногда случается спонтанно – без причин. Кроме того, вероятнее, что юридическая форма создана правом, а не наоборот: отточенность формы – следствие частоты ее применения, но правовой характер должен быть свойствен еще первой, небрежной и неуклюжей форме. Для анализа системы права воров в законе нужно учитывать не только те пункты, в которых сходятся исследователи (или цитируемые ими респонденты), но и расхождения, так как последние возможны только на периферии системы, что естественным образом выделяет центральную ось. Кажется, эту ось обнаружить нетрудно – ее основу составляет противостояние государству. Л.Я. Волохонский так формулирует это: «Воровская идея заключается вовсе не в том, что надо красть все, что плохо лежит, а в том, что вор должен жить в конфронтации с государством, вне общества и определяемых им социальных связей»856. При всем моем уважении к личности этого автора, признавая, что он пишет, опираясь на опыт, которого у меня нет, я тем не менее не могу согласиться с данным тезисом. Более того, именно такое – наиболее часто встречающееся – понимание воровской идеи влечет за собой серьезные заблуждения и относительно всей воровской правовой системы, и ее роли в развитии общества. Только анализ системы может позволить выделить ее основополагающий принцип. Начнем с семи пунктов, названных А.И. Гуровым, с тем отличием, что первый пункт разделим на четыре: (1а) «Беззаветно поддерживать “воровскую идею”». (1b) Любое предательство, вне зависимости от обстоятельств его совершения, не могло иметь оправдания. (1с) Вору запрещалось также заниматься общественно полезной деятельностью, а на первоначальном этапе – (1d) иметь семью, поддерживать связь с родственниками». Безусловно, главным пунктом является (1а), а (1b) – развитие высказанного тезиса. Пункты 2 и 6 – запрет контактировать с органами государства и интересоваться вопросами политики, несомненно, направлены на противопоставление воровского мира государству. Сюда же можно отнести (1с) и (1d), хотя они требуют для этого легкой интерпретациикорректировки. Пункты 3 и 5 направлены на поддержание целостности и стабильности воровского социума изнутри, и к ним при несколько иной интерпретации можно присоединить пункт (1d). Пункты 4 и 7 могут быть объединены указанием на то, что они относятся к личности вора, но если принять такую общую формулировку, то к ней можно отнести все без исключения пункты, а столь общая формула нам мало что может дать. Едва ли воровские законы направлены исключительно на воспитание некой сверхличности; воспитание предполагает некую цель, иначе оно может быть любым. Предположение, что сама личность вора является целью всей правовой системы, теоретически возможно, но тогда нужно признать, что в данном случае отдельно взятая субкультура воплотила в себе подобие ницшеанства, что вызывает сомнения. Итак, у нас возникает два основных варианта «воровской идеи»: вопервых, оппозиция государству, вовторых, целостность сообщества. Кроме того, остаются два положения, функциональность которых не вполне ясна. Если разложить по этим вариантам те нормы, которые называет Л.Я. Волохонский, то одно из них будет относиться к обоим вариантам («вор не должен стучать» – оно может быть истолковано и как запрет общения с властями, и как подрыв целостности сообщества), два всецело относятся ко второму (солидарность к товарищам и запрет красть у своих), остальные – опятьтаки общего характера: «вор не обязан красть регулярно», «не признает права собственности», «не имеет моральных обязательств перед фраерами», «не забирать чужую пайку», «не брать больше трети из фраерских передач». Вопрос о том, не противоречат ли некоторые положения друг другу (например, «не иметь моральных обязательств перед фраерами» и «не брать из посылок больше трети») мы опустим. Суммарный итог оказывается пока на стороне второго варианта, но окончательное решение должно прояснить функциональность всех (подавляющего большинства) положений. Это заставляет нас обратиться к дополнительным положениям и разного рода фактам, способным предложить наиболее полную интерпретацию всей правовой системы. Из добавленных положений наиболее важными представляются два относительно «общака»: обязательно сдавать часть прибыли и использовать общие средства на помощь тем, кто в заключении857. Сюда же можно добавить, что хранителю общей кассы запрещено даже на время использовать эти средства для личных нужд, это одно из самых серьезных обвинений, чему есть множество свидетельств858. Что же касается вопроса выхода из сообщества, то мы отмечали, что на него смотрят поразному (это вопрос явно периферийный), а запрет на жизнь в роскоши и на демонстрацию своего богатства, скорее всего, следует отнести к сохранению единства сообщества. (Стоит вспомнить, что исходя из тех же целей Ликург наложил подобные ограничения на спартанцев [Plut. Lyc., IX–X].) Кроме того, роскошь все время вызывает подозрения в заимствовании из «общака» – система сдачи в «общак», своеобразный аналог налога, позволяет четко контролировать доходы каждого члена сообщества. Наконец, стоит задействовать для анализа еще один факт, который хотя и не является сам по себе нормой, но способен пролить свет на их природу: это самое яркое событие в истории воровского мира до начала 1990х годов – «сучья война». Ее интенсивность и продолжительность (примерно десять лет: 1946–1956) говорят как раз о том, что затронутой оказалась одна из существенных норм воровского права, но все же не основная, так как те, кого называли «суками» (согласившиеся – иногда с надеждой выйти на свободу, иногда под угрозой расстрела или убийства – принять участие в войне против Германии, т. е. пошедшие на контакт с властью), вовсе не собирались отказываться от воровской жизни и воровского статуса. Выходит, значительное число воров считало, что в определенных обстоятельствах можно было идти на соглашение с государством ради своих дальних целей. К слову сказать, со второй половины 1990х годов, когда воровская идеология и так в значительной мере пошатнулась, этот путь повторило новое поколение воров, теперь уже из экономических соображений – после некоторых колебаний они были вынуждены пойти на определенное взаимодействие с властью, так как иначе не смогли бы выстоять в противостоянии с бандитами. Как представляется, из проведенного анализа можно сделать следующий вывод: «воровскую идею» можно определить таким образом: высшей ценностью является уникальное сообщество исключительных (сильных) личностей (сильная личность не ворует – она берет свое, положенное). Воровской «закон» («понятия») – нормативное выражение данной идеи. Следовательно, основной функцией права, выработанного воровским миром в СССР в 1930х годах, было расширение и усиление воровского сообщества как в качестве социального института, так и на уровне каждого конкретного индивида859. Здесь действовал известный принцип «все за одного и один за всех». Вор в любой момент должен быть готов пожертвовать жизнью за воровскую идею, а воровское сообщество было нацелено на то, чтобы придать существованию вора исключительный, высший смысл. Противостояние государству, тем самым, оказывается вторичным механизмом – одним из возможных способов обеспечить цельность воровского мира: жесткость его границ и одновременно уникальность составляющего этот мир человеческого материала. Подробнее мы рассмотрим это дальше, когда перейдем к личности вора, а здесь отметим только, что едва ли положение о полном отстранении от государства было спонтанно или случайно заимствовано ворами у «жиганов» (см. выше), которых они в конечном итоге отвергли. Мы можем только предположить, насколько серьезным оказалось противостояние Советского государства конца 1920х – начала 1930х годов и преступности. Видимо, наступил момент, когда само существование воровских артелей оказалось под угрозой (во всяком случае, они должны были это почувствовать), и им было необходимо объединиться для выработки столь беспрецедентных ответных мер. Воровские сообщества существуют во многих странах и при самых разных режимах, но подобное объединение и столь жесткая сплоченность могут быть вызваны только угрозой существованию (или стать результатом деятельности харизматичного лидера, о котором нам в данном случае ничего не известно). Они должны были объединиться, так как иначе не могли выжить. Можно заключить, что в целом (пусть даже исконно небольшой группой) они были достаточно умны, развиты и опытны, чтобы выработать, а потом осуществить столь серьезное управленческое решение. Даже если нам удалось осуществить анализ норм воровского мира правильно, верно сформулировать воровскую идею, это еще не означает прямого раскрытия сути права и его источника. То, что мы сформулировали в качестве основной функции воровской правовой системы (сохранение и усиление воровского сообщества), еще не раскрывает нам ни сущности этой системы, ни ее источника. Следует пристальнее рассмотреть саму личность вора. Е.С. Ефимова приводит в своей работе выдержки из ответов заключенных на вопросы относительно статуса и характера вора: Принципы воровского закона святые, они похожи на Библию. (…) Почему вор – с большой буквы? А почему Бог с большой буквы? (…) Вор – это король, это все, это самое наимогущественное звание. (…) Вор – он должен быть справедливым, в первую очередь. Не важно к кому. Он должен быть честен. Он никогда не позволит кривить душой. Он всегда будет говорить правду в глаза… (…) Вор – это тот человек, который авторитетный, это человек, который страдает за движение воровское. Непосредственно он пользуется авторитетом и гдето несет большую ответственность в жизни своей, за арестантов. За любое евонное действие, за любой поступок отвечает вор, авторитетный человек. Он может спросить с человека, совершившего поступок. (…) Воровское – это людское. (…) …Тот человек, который живет воровской жизнью, то он не только в этих местах: вот, там я воровской жизнью живу, а на свободу вышел – там все забылось. Если действительно человек уважает, поддерживает, всю жизнь живет по этим понятиям, то не зависит где – и на свободе, везде он живет для людей860. Вопрос о том, насколько подобные высказывания соответствуют действительности, мы рассматривать не будем, для нас важнее, что такая идеология существует и работает. Таким образом, устойчивость воровского сообщества основывалась на идеологических и «действительных» опорах: к идеологическим относятся правовые нормы и окружающая их мифология, к действительным – система контроля и санкций. Мир воров – мир равных (несмотря на наличие «авторитетов» или «паханов»), что выражается, в частности, в праве каждого члена сообщества предъявить обвинение любому другому (включая авторитетов) и созвать сходку. То, как характеризуются подобные сходки (естественно, только в пересказах, протоколы там не велись) также свидетельствует в пользу этого: «лагерный суд был значительно лучше советского, это был суд равных»861. Даже иерархия воровского мира построена на равенстве: больше всего она напоминает полуофициальную иерархию рыцарей круглого стола, определяемую посредством поединков и подвигов. Подвиги – отношение с миром чудовищ, миром власти, поединки – карточные игры. Картежная игра – далеко не просто развлечение или заполнение времени, это особого рода испытание, схватка («рамс» – название картежной игры и одновременно этот термин означает спор, выяснение отношений862), призванная выяснить «боевую готовность» и определить соответствующее место в иерархии. Больше всего она действительно напоминает поединок на турнире и в неменьшей мере обставлена ритуалами863, а результаты ее – не менее значимы864. Вор, говорит Е.С. Ефимова, «базовая личность тюремного мира»865. Что представляет собой эта личность? Во многих сказках народов Европы вор рассматривается как профессия среди других. Отец в сказке вполне может отдать одного из сыновей на учебу воровскому делу. Нет никаких оснований рассматривать данное занятие не как ремесло, а как особое призвание. Нет следов исключительной личности. Разбойники тоже присутствуют в сказках, но они всегда представлены как изгои, живущие в лесу и страшные именно там. Вор живет среди людей и отличается ловкостью, хитростью и смекалкой. О воровском мире дореволюционной России мы знаем мало. Главным образом благодаря воспоминаниям людей, столкнувшихся с этим миром в тюрьме или на каторге, но остававшихся вне его, наблюдавших его только со стороны и в условиях заключения. Уже в конце XIX века многие авторы отмечают, что воры живут и действуют по неким воровским законам, что у них есть свое понятие о чести и достоинстве. К сожалению, этих норм мы не знаем, а немногие конкретные свидетельства о «чести» редко выходят за пределы профессиональной специализации: карманник не будет воровать белье вместе с «чердачником», а «медвежатник» не станет воровать с прилавка или из сумки зазевавшегося прохожего. Начиная с 1920х годов, картина становится более полной и красочной, в 1930е годы она приобретает свои «классические» черты. В силу недостатка материала вопрос об истории становления личности вора мы вынуждены оставить и ограничимся рассмотрением вора только в период установления и господства воровского закона. Прежде всего – воры маркируют себя. Они называются «воры», но, разъясняя данный термин, они говорят о себе как о «людях», они – люди. При этом «не воры» не являются людьми, это «фраера», потенциальные объекты воровского промысла и т. д.866 Естественно, речь идет не о биологическом видовом отличии, но о каком? Является ли оно только профессиональным? Нет, даже неопытный профессиональный вор может быть фраером867. Речь о принадлежности сообществу – в этом случае мы имеем дело с тем же механизмом, который существовал в архаичных сообществах. Вторым способом маркировки является получение имени: никто в воровском мире не носит свое имя, полученное от рождения, вместо него он получает другое – «кликуху» («погоняло»), под которым только и может существовать в сакральном пространстве. Способ выбора нового имени и само имя очень напоминают дворянские имена – по местности («Питерский», «Ростовский»), по имени, по отличительной черте («Леважид»)868 или по некой истории, случившейся в прошлом («Карьерист»869)870. Войти в воровской мир совсем не просто – там существуют свои «обряды перехода» или инициации, посвящения871. Необходима «чистота» биографии, поручительства других воров, которые и в дальнейшем несут ответственность за того, кого рекомендовали872. Совершая подобный переход (подобно вступлению в рыцарский орден или уходу в монахи), человек символически умирает для мира873, приобретает новый статус, который должен постоянно оправдывать, утверждать. Требование не иметь семьи, дома, не сотрудничать в государственных органах всецело поворачивает его лицом к воровской общине, которой он отныне полностью принадлежит. Он получает новое имя (или за ним закрепляется уже существующая кличка) и становится «человеком». Что отличает этих «людей»? Прежде всего – поведение. Вор существует только по законам воровского мира, он заявляет об этом сразу и ни на йоту не должен отступать от определенной линии поведения. При этом обязанностей у него значительно больше, чем прав. Прежде всего он должен показать свою исключительность, свой приоритет в пространстве тюрьмы или лагеря: занять лучшее место, распределить по порядку («по мастям») других, выяснить наличие «своих», установить с ними контакт и т. д. На свободе он должен жить исключительно воровством или, в редких случаях, иным образом служить воровскому сообществу. Как уже отмечалось, больше всего вор в этом отношении напоминает дворянина. И это сравнение не случайно: большинство тех, кто пишут о ворах, прибегают к нему. В.К. Буковский характеризует эту фигуру следующим образом: «…основная идея воров весьма сходна с представлениями о справедливости у какогонибудь былинного рыцаря и состоит в том, что они – лучшие люди, а все остальное население – их данники, “мужики”»874. И даже из рассказов тех, кто совсем не склонен романтизировать фигуру этого «рыцаря», кто относится к нему с презрением и ненавистью875, даже из их описания становится ясно, что в первую очередь они в ужасе от того, что попали из цивилизованного общества в некий архаичный сословный мир, где оказались в низшем сословии876. Нужно понимать, что права и обязанности – категории относительные, поэтому во многом зависят от того, каков «горизонт» (воспользуемся гуссерлевским термином) их рассмотрения. Вор занимает лучшее место в камере: он занимает его по праву, потому что он – лучший человек в камере, но вместе с тем он обязан его занять, иначе он «потеряет лицо», покажет себя недостойным своего статуса. Вор всецело принадлежит воровскому пространству и носит его, так сказать, с собой – это единственное, что у него нельзя отнять (согласно воровским нормам). При своем появлении на новой территории он обязан упорядочить ее, и делает он это не ради своего комфорта. Его статус – постоянная ответственность, сбросить которую очень непросто877; его сообщество бдительно следит за ним, и у него почти не остается возможности для проявления обычных человеческих качеств. Воровское пространство образуется личностью вора так же, как пространство вселенной образуется гравитационными полями. Тело, утратившее гравитационное поле, не может далее рассматриваться как физическое тело. Так и вор не может утратить или ослабить свою функцию преобразования мира вокруг себя (речь о тюрьме, но на свободе дело обстоит так же, только эта функция являет себя скрытым образом). Права вора для окружающего неворовского мира – это форма проявления им своей природы, своей сущности. Внутри воровского мира его права иные – это поддержание целостности и слаженности сообщества. Поэтому там прав у него немного: «предъявлять» чтолибо другому вору, созывать сходку и т. д. Воровской мир очень напоминает семантический («символический») тип культуры (эпоха русского раннего Средневековья), о котором пишет Ю.М. Лотман878, некоторые его черты имеют явные параллели с личностью средневековой культуры (например, в изображении А.Я. Гуревича879). Человек сам по себе, вне группы не имеет ни личной ценности, ни личных прав880. Часть и целое оказывались взаимозаменяемыми: член группы представлял всегда всю группу, и поступок одного рыцаря мог возвысить или замарать все рыцарское сообщество881. Но при этом неверно было бы думать, что попадание в ту или иную группу носит случайный характер; как раз наоборот – личность получала права от группы, но группу создавали личности. Следует добавить, что личности в культуре такого типа постоянно приходилось утверждать свой статус заново и при первом же неправильном действии она оказывалась перед угрозой потери статуса. А.Я. Гуревич отмечает, что в средневековом мире человека часто относили к той группе, которой соответствовало его поведение, т. е. человек становился тем, за кого он себя выдавал882. Особо надо сказать о взглядах на собственность. Часто отмечают, что вор не признает собственности, – когдато это сформулировал еще Р. Иеринг («Вор и разбойник не признают собственности; в моей собственности отрицают они самую идею таковой…»)883, но и потом многие отмечали это884. Действительно, вор крадет чужое и с легкостью спускает украденное, но это вовсе не отрицание собственности. Вор принадлежит общине, и ему позволена собственность в той мере, в какой она сохраняет его в качестве действительной единицы общины. Он всегда должен выделять нечто в «общак» (это святое правило), он не может украсть и хранить столько, чтобы больше не воровать и жить особняком. Он не может красть у других воров, т. е. собственность признается, но только в пределах воровского мира, не собственность как таковая, а собственность одних лишь «подлинных людей» – воров, членов сообщества. Правильнее будет сказать, что вор признает всю собственность только своей (и членов сообщества), поэтому он не крадет, а «берет» свое. Воровство – не столько прагматический способ обеспечения себя, сколько демонстрация своего статуса избранности, поэтому воровство и не делает человека «вором», даже напротив, может вызывать у него презрение, если это воровство из одного только стремления обладания. Соответственно украденное лучше всего быстро спустить, вопервых, демонстрируя свою удачу, свою ловкость, а вовторых, свою преданность воровским идеям. Так же поступали средневековые княжеские дружинники – получение добычи было для них не менее важным (Ю.М. Лотман считает, что на раннем этапе феодального общества «честь» означала именно добычу, в противовес нематериальной «славе»), чем немедленная демонстрация презрения к материальной стороне полученного885. Так называемые «бродяги» в XIX веке, может быть, действительно отрицали собственность (по известному афоризму «Едим прошеное, носим брошенное, живем краденым»886), но и они, по свидетельству современника, составляли «настоящее государство в государстве»887, т. е. существовали в знаковом мире, где роль собственности играл социальный статус. Воры далеко ушли от этого образа жизни, хотя и сохранили некоторые его черты. Да, они будут делиться друг с другом, поддерживать друг друга, но лишь потому, что смысл их существования – не в них самих, а в той функции, которую они выполняют. Честь и достоинство – высшие критерии их существования. И в этом они тоже напоминают дворян на определенном этапе888. Все это объясняет и статус «воровского слова». Все сказанные слова понимаются буквально («сказал – сделал»), поэтому любое обещание должно выполняться889. Невозможно отказаться от своих слов без ущерба для статуса своей личности. Д.С. Лихачев связывал это свойство воровской речи с подразумеваемой магической функцией890, но, несмотря на наличие в его работе глубоких и точных наблюдений по этому вопросу, такое объяснение трудно признать исчерпывающим. Представляется важным дополнить его через социологическую интерпретацию П. Бурдье знаменитой концепции Д. Остина о перформативных высказываниях891. Остин, как известно, назвал перформативами такие высказывания, которые сами по себе обладают чертами действия (например, «Я клянусь» или слова судьи «Признаю вас виновным»)892. По мнению Бурдье, Остин видел объяснение этого феномена в «иллокутивной силе» (не вполне лишенной магичности), присущей таким высказываниям893, но Бурдье счел подобное объяснение неудовлетворительным. По его мнению, подобные высказывания содержат явную претензию на обладание определенной властью, при этом подобная претензия социально санкционирована894, т. е. в конечном итоге за ней действительно стоит определенная сила. В данном случае сила, которая стоит за словами представителя воровского мира, – его постоянная готовность умереть за свои принципы (речь, конечно, идет об идеальном типе). Таким образом, мы можем сделать некоторые важные выводы относительно права и его природы. В отношении воровского «закона» («понятий») мы видим, что право существует в неразделимой связи: сакральное пространство – социум – личность – право. Право – форма осуществления личности в сакральном пространстве, но при этом любые возможные пары категорий в равной степени находятся в отношении взаимосоздания. Личность создает социум и социум создает личность, право создает пространство и пространство создает право, социум создает право и право создает социум и т. д. В рамках синхронии осмыслить происхождение этой связи и распутать ее не представляется возможным. В диахронии это тоже сделать нелегко, так как у каждого нынешнего состояния есть свой предшественник: воровские законы рождаются из варнацких правил, те, в свою очередь, из профессиональных норм, профессиональные нормы – из норм сообщества, которые восходят к нормам животной организации, и т. д. Кроме того, как уже отмечалось ранее, мы не обладаем достаточным материалом для построения диахронической картины. Тем не менее мы постарались показать, что термин «право» может быть применен к нормам существования общины только на определенном этапе и этап этот отмечен появлением личности, т. е. преодолением персоной своей конечности через отнесение себя (смыслополагания своего существования) к бесконечному (понимаемому обычно через божественное). Таким образом, мы приходим к выводу, что первым условием для возникновения права является определенным образом упорядоченное пространство (в пределе своем бесконечное), понимаемое как сакральное. Упорядоченность включает такую организацию пространства, когда любое движение или действие предстает либо как ведущее к Бесконечному (божественному), либо уводящее от него. Это пространство неоднородно, полнота жизни возрастает в случае приближения к Бесконечному и убывает по мере отдаления от него. Возникновение подобного пространства оказывается возможным за счет отказа от конечной модели пространства архаичного социума895. Следующим условием оказывается помещение (изгнание) в это бесконечное пространство обособленного индивида на место, которое ранее занимал социум. Такая ситуация налагает на индивида персональную ответственность, он вынужден преобразовывать (упорядочивать) пространство как снаружи, так и внутри себя: в итоге происходит преобразование его в персону, а после – в личность, через осознание своего причастия (как призвания) к Бесконечному. Это призвание истолковывается им как предназначение, он осознает свою функцию, единственным выражением которой в земном мире (пространстве) оказывается право (его субъективные права – rights). Само понятие субъективных прав возникает достаточно поздно, и еще позже находит формальное выражение, только когда оказывается возможным говорить об их всеобщности, первоначально же эти права носят исключительный характер. Этот исключительный индивид (точнее, уже личность) устанавливает нормы для других, как вождь или жрец, кроме того, он готов пожертвовать жизнью для их соблюдения (в их соблюдении, на его взгляд, и заключается смысл его существования). Когда он оказывается в состоянии сам или с помощью сторонников навязать эти нормы общине, живущей в другом сакральном пространстве, эти нормы для них можно назвать правом (в объективном смысле, law). В отношении воров это надо понимать так: оказавшись перед перспективой невозможности своего существования в условиях усилившегося давления на них со стороны государства, воры перевели свое существование в иное пространство – символическое, где они предстали как единственные люди (личности), на которых лежит ответственность соединения земного мира с высшим началом (подлинным миром). Осуществление подобной связи наделило их существование высшим смыслом и тем самым дало им необходимые полномочия (субъективное право) для осуществления своей функции. Они предстают как обладающие властью над пространством (символическим), что получает явное выражение в тюрьме (где они раскрыты перед всеми как исключительные личности, люди) и тайное выражение на воле. Сказанное объясняет ту черту воровского мира, которой мы до сих пор почти не уделяли внимания, но черту чрезвычайно важную, – высокую религиозность при крайне слабой ориентации в конфессиональной принадлежности. Название раздела говорит о бандитах, а мы все время говорили о ворах. Воры и бандиты – далеко не одно и то же, но механизм создания права можно показать только на истории воровского сообщества. Все же воры не могут навязать какомулибо обществу право, так как по роду своей деятельности они не выступают явно (за пределами мест заключения). Иное дело – бандиты. Их путь хотя и имеет отличия, но в значительной мере воспроизводит ту же модель, только они являют себя на свободе открыто и открыто утверждают свой порядок. Поэтому в общество право могут принести только они. В.В. Волков проводит социологическое сравнение идеальных типов бандита и вора (на материале современной России)896. Воры ничего не производят и должны быть незаметны, бандиты, напротив, выделяют себя (поведением, внешним видом) и считают себя производителями определенных услуг (охрана и организация бизнеса). Вор действует тайно и нерегулярно, бандит – открыто, и его доход связан с перераспределением прибавочного продукта и носит характер налога. Бандиты могут даже бороться с воровством на контролируемых ими объектах (гостиницах, казино, рынках и т. д.). Воровская этика – проекция тюремного образа жизни на нормальную жизнь897; бандиты практичнее и рациональнее, лишены многих запретов, например, для них возможно и часто необходимо сотрудничество с властями. В основе авторитета бандитов – сила и организаторские способности (здесь правильнее было бы сказать, что в основе авторитета бандитов – сила физическая, готовность умереть за прибыль, а у воров – сила внутренняя, готовность умереть за воровскую идею). Способ действия бандитов – элементарная форма политической власти, способность к физическому принуждению; воровская власть основана на моральном авторитете и силе традиции, это номинальная власть (тезис представляется спорным, так как в различных сообществах воровская власть носит различный характер: в тюрьме – силовой, в воровской среде – договорной, даже правовой, примером чего могут являться воровские суды, во внешнем мире воры либо не имеют власти, либо опираются также на физическое воздействие898). Бандиты предпочитают спортивный образ жизни и культ физической силы, в отличие от воров, запрещая алкоголь и наркотики. Воровской общак, считает автор, действовал скорее по социалистическому принципу центральной перераспределительной системы, бандитские общаки напоминают банки. Нормативная система воровского мира подчинена выживанию группы в условиях жесткого давления государства, бандитские нормы связаны с участием этой группы в экономической жизни как силовых предпринимателей. Последний тезис автора вызывает серьезные сомнения. Несомненно, выжить стремятся обе группы, но бандиты стремятся выжить, подменив собой государство и, по сути, выступая в его роли, в то время как у воров такого намерения нет, напротив, они стремятся всячески дистанцироваться от него. Признавая в целом указанные различия и высоко оценивая осуществленный замечательным социологом анализ, я хотел бы указать также наличие многих общих черт, что чрезвычайно важно с точки зрения правовой системы обоих сообществ. Прежде всего, и те и другие открыто исповедуют идеологию собственной исключительности. Самоназвание бандитов – будь то «реальные пацаны», «братва» и т. д. – также, по сути, утверждает их статус «людей», в отличие от всех остальных. Волков приводит выдержку из интервью одного из «силовых предпринимателей», в котором тот, в частности, говорит следующее: «Реальных людей на самом деле очень мало. Реальных людей – которые реально могут решать проблемы, одновременно и стреляя, и разговаривая…»899. У бандитов также мы наблюдаем ритуализированное посвящение, обряд перехода или инициации. При этом, если говорить о западных бандитских сообществах, например, итальянских мафиях – Коза Ностре, Ндрангете или Каморре, то там также первым шагом посвящаемого является его символический отказ от прежних связей с миром900. Поведение бандитов также подчинено нормам, хотя эти нормы отличаются от воровских, но в ряде случаев они не уступают им в жесткости. В русской традиции эти нормы обозначаются термином «понятия»901, в итальянской принято говорить о «чести»902. Мафия вообще рассматривает себя как «людей чести»903, иногда их характеризуют даже как «людей, одержимых правилами чести»904. Эта «честь» понимается весьма своеобразно – главными ее чертами являются мужественность и сила, умение постоять за себя и свою семью905. Сицилийские мафиози требуют от своих членов вести достойный образ жизни: играть, развратничать, употреблять наркотики означает утратить доверие и заставить сомневаться в своей чести906. Вступая в мафию, человек отдает себя сообществу, и выйти из него уже практически невозможно907. Честь означает «заставить других уважать себя», наиболее общим способом осуществить это является совершение убийства. Честь, говорит Д. Дики, «тотем групповой идентичности»908. Русские бандиты, как уже сказано, в отличие от воров, выделяют себя одеждой и стилем поведения, итальянская мафия делает акцент на внутреннем преображении, внешних атрибутов принадлежности к мафии практически нет, хотя Н. Льюис упоминает о шелковых платках, как отличительном знакепароле909. Вместе с тем Ф. Варезе приводит свидетельство М. де Сантера, попавшего в ГУЛАГ в 1946 году, что воры там выделяли себя внешне – они носили алюминиевое распятие на шее, рубашки навыпуск и жилетки, иногда несколько сразу910. Это подтверждает тот тезис, что внешнее отличие не играло существенной роли в этом сообществе и определялось обстоятельствами существования: при открытой форме оно присутствовало, в условиях репрессии или маскировки – отсутствовало. К слову сказать, воры, в отличие от бандитов, негативно относились к убийцам (мокрушникам) и не принимали их в свои ряды911. Дело, естественно, не в гуманности, а в прагматизме – убийство активизирует милицию, кроме того, такой вид получения прибыли противоречил профессиональному воровскому кодексу. Но в случае когда оказывалась затронута воровская честь (внутри зоны), убийство было единственным способом сохранить достоинство, а потому становилось нормой поведения912. Гуманность вообще не свойственна ни ворам, ни бандитам, они не признают себя частью человечества, они принадлежат своему исключительному сообществу и подчиняются только его нормам и его морали. Одно из требований такой морали, свойственное и тем и другим – говорить правду (естественно, своим – перед «фраерами» никаких обязательств нет). Кроме уже указанных выше отношений к слову (это ведь в определенном смысле демонстрация силы, так как ложь и хитрость компенсируют слабость), в такой гипертрофированной честности исследователи видят особые отношения доверия913, к тому же дать своей ложью основание для подозрения в недоверии члену сообщества означает задеть его честь (т. е. в конечном итоге все равно за этим стоит сила и власть). Еще одна общая черта – территориальность. На свободе и воры, и мафия действуют на строго определенной территории, хотя стремятся к ее расширению914. Именно за территорию происходят основные бои и войны между группировками. Воры воюют редко, предпочитают решать спорные вопросы на «сходняках», бандиты действуют открыто и с демонстрацией силы, но постепенно от решительных «разборок» (экономическая невыгодность которых была выявлена достаточно быстро) они перешли к переговорам915, где основанием позиции и требований служили сила и репутация. Решительное различие между ворами и бандитами пролегает в области отношения к женщинам. Для воров, вербующих новых членов из социума, женщина не имеет никаких прав и рассматривается как собственность, немногим отличаясь от рабыни916. Вор не имеет права иметь семьи, о своих детях он не заботится, но, по всей видимости, выделяет мать917. Бандиты не включают женщину в круг избранных и не наделяют ее правами, но при этом не просто допускают, а даже в целом поддерживают брак. У итальянских мафиози женщины оказываются живыми «носителями» чести, мужество и сила мужчины измеряются прежде всего тем, способен ли он обеспечить безопасность своей семьи. Бесчестье дочери или жены рассматриваются как самый серьезный урон чести и репутации мужчины918. Что касается религии, то бандиты (как и воры) достаточно религиозны, но ни к какой церкви как институту эта религия отношения не имеет. Это отмечают исследователи даже для итальянских группировок919, при достаточно сильном влиянии католицизма, тем более в сельских районах. Но это и естественно, так как бандиты совершенно не склонны выполнять христианские (или какиелибо другие) заповеди, надеясь в большей степени на собственную силу и решимость, обращаясь к религии в поисках удачи и утверждения своего статуса. Несколько слов нужно сказать о пиратах. К сожалению, здесь мы крайне ограничены в материале. Их образ жизни в правовом отношении достаточно близок бандитам, хотя и имеет серьезные отличия. О правовых отношениях среди пиратов известно немногое. Несомненно, они заключали контракт при «найме»920, но мне не удалось найти ни одного подобного текста. Б. Литтл говорит, что контракты менялись, но были типовыми921. Джонсон922 приводит набор пиратских правил, составленных в 1721 году Бартоломью Робертсом («кодекс Робертса»), и его же пересказывают Архенгольц923, Литтл924 и другие авторы. Но ряд положений этого кодекса противоречат свидетельству Эсквемелина925, хотя сам факт заключения подобных договоров и строгость их исполнения автор «Пиратов Америки» подтверждает. Договоры прежде всего касались условий выплат (доли добычи), норм поведения (содержание оружия, выполнение обязанностей, запрет приводить женщин, дуэлей, воровства, иногда – игр и пьянства). Архенгольц считает основным принципом равенство всех членов экипажа926, Литтл склоняется в пользу иерархии927. Несомненно, на кораблях поддерживался достаточно строгий порядок928 (иначе плаванье оказалось бы невозможным), но он никогда не достигал уровня армейской дисциплины929. О поведении пиратов на берегу пишут реже. Литтл рисует картину, согласно которой берег для пирата значительнее опаснее, чем море: он немедленно спускает все полученные деньги на женщин, выпивку и игру930, кроме того, постоянно участвует в дуэлях, больше похожих на поножовщину931. Подобные характеристики в значительной мере опираются на свидетельства современников, однако надо учитывать, что большинство свидетелей относились к пиратам крайне негативно и видели лишь одну сторону. Зато известно, что пираты могли создавать пиратские государства (республики) уже во времена Античности, но несомненно, что и в более поздние времена, в эпоху Тортуги и ПортРойала пираты существовали на берегу по определенным нормам932. Об этом свидетельствует и создание пиратами такой базы, как город НьюПровиденс, который в эпоху владения им пиратами был, «судя по всему, процветающим и оживленным местом, где единственной формой правления признавали коллективные решения»933. В конечном итоге даже столь скептический автор, как Б. Литтл, признает, что в основе дуэлей лежало присущее пиратам понятие чести (правда, он оговаривает, что часто за фасадом чести скрывался негодяй934) и это чувство чести у пиратов и флибустьеров нередко на практике оказывалось выше, чем у джентльменов, обходившихся одной теорией935. И еще – самое важное! – он отмечает, что именно эго пирата, его чувство собственного достоинства придавало ему твердость и способность совершать то, что могли немногие936. В качестве общего вывода следует признать, что правовые отношения способны зарождаться в самых неожиданных, казалось бы, сферах – среди бандитов, пиратов и воров. И единственной найденной нами причиной этого оказывается их осознание (признание, утверждение) своей исключительности937, а тем самым своего достоинства (чести, особого статуса) и той функции, которую эта исключительность накладывает на человека. Тот факт, что правовые отношения могут зарождаться внутри устоявшегося общества (вроде сицилийской деревни), а не вне его, казалось бы, противоречит теории, что право находит свой источник в сознании изгоев, людей вне закона и т. д. Но если наш анализ верен и ключевым моментом возникновения права оказывается сознание исключительности, то это противоречие оказывается мнимым938. На поздних этапах, относительно доступных исследованию (вроде русских «братков» или сицилийских мафиози) понятие исключительности не выступает как уникальное или чудесное – оно так или иначе уже укоренено, известно в культуре, и проблема заключается лишь в том, какая группа «подхватывает» его, и чем это вызвано. В эпоху куда более раннюю, когда данное понятие культуре неизвестно и являет собой определенный вызов традиционно сложившемуся мышлению и порядку, оно может возникнуть только как результат осознанного (осознания) разрыва с господствующим положением дел. Трудно судить, были ли те первые переживания острее, чем у последующих поколений и культур; скорее, наоборот, интенсивность переживания возрастает с развитием культуры, человеческая рефлексия становится шире, утонченнее, глубже. Важно другое – именно субъективное переживание своей исключительности или, что то же самое, своего предназначения (вне зависимости от того, в какой мере такое переживание может быть оправдано) наделяет человека представлением о своих обязанностях, оборачивающихся в отношении других людей в качестве права этой (исключительной) личности. Иначе говоря, субъективное право (права, rights) – это форма самосознания себя личностью в социальном пространстве. И именно это субъективное право создает право объективное (law), т. е. право в полном смысле этого слова, право второго порядка; создает оно его посредством наложения на те нормы, которые неизбежно уже существуют (как предправо) – у людей, животных, насекомых, возможно, даже растений, потому что и там присутствуют иерархия, борьба за территорию и сотрудничество.