«Клеанф, отрицая, что животные причастны разуму, рассказывал, тем не менее, что ему довелось наблюдать следующее. Некие муравьи пришли к чужому муравейнику, принеся мертвого муравья. Из муравейника вышли другие муравьи, которые словно беседовали с ними, а затем возвратились обратно – и это повторилось два или три раза. Наконец, они вынесли снизу червя как выкуп за мертвого, а те, у которых просили мертвеца, отдали его и удалились» [Плутарх. О сообразительности животных, 11, 967е]456. Долгое время животные рассматривались как «неразумные твари», как лишенные разума существа, как хотя и нечто родственное человеку, но все же бесконечно далекое от него. Такое понимание совершенно не мешало людям любить животных, ценить их, заботиться о них, восхищаться ими. Но установление прямого родства, хотя и очень отдаленного, вызвало взрыв возмущения, случившийся после публикации Ч. Дарвином его книг об эволюции «Происхождение видов» (1859) и «Происхождение человека» (1871). Было бы, однако, преждевременным считать, что многочисленные публикации, расположившиеся в русле обозначенных дарвиновских работ, преодолели пропасть между животными и человеком даже в научной среде. Во многом она сохраняется до сих пор, хотя после Ч. Дарвина были сделаны еще несколько существенных шагов по ее преодолению. Прежде всего здесь стоит назвать З. Фрейда, поставившего под сомнение способность человеческого разума выявлять причины и мотивы собственных решений, и еще – никак не связанную ни с З. Фрейдом, ни с психологией вообще науку о поведении животных (и в том числе человека) – этологию, революционная роль которой во многом остается еще неоцененной. Любопытно отметить, что большинство авторов, изучающих поведение того или иного отдельного вида, – О. Хейнрот (птицы)457, К. Лоренц (серые гуси, галки и др.)458, Н. Тинберген (насекомые, рыбы, серебристые чайки)459, Дж. Б. Шаллер (гориллы)460, Дж. Лавик Гудолл (шимпанзе, гиены, шакалы)461, Дж. Адамсон (гепарды)462, П. Кроукрофт (домашние мыши)463, Я. Линдблад (птицы, барсуки, росомахи и др.)464 и многие другие – то и дело сравнивают поведение изучаемых животных с людьми, временами одергивая себя, но снова возвращаясь к этому сопоставлению. И дело тут не только в особенностях языка, мышления или в нормах своего рода «понимающей социологии». Сами авторы видят причину и даже необходимость подобных сравнений в той открывающейся в ходе исследований общности у людей и животных целого ряда механизмов поведения (далеко выходящего за рамки традиционного понимания инстинктов – проблемы, которую пришлось коренным образом пересмотреть в связи с развитием как раз этологии). «Вникая, однако, в изучение поведения птиц, – пишет О. Хейнрот, – мы все больше и больше приходим к сознанию, что и в нашем собственном отношении к своей семье и к чужим, в вопросах любви и т. д. все основывается на гораздо более простых, чем мы думаем, и в значительной степени наследственных процессах»465. Но эти же авторы тщательно дозируют и обосновывают подобные сравнения, когда пишут работы общетеоретического плана (это касается прежде всего К. Лоренца и Н. Тинбергена466). Пятое методологическое отступление Можно ли доверять аргументам этологов? Они пристрастны к животным, они посвящают им всю свою жизнь. Но юристы находятся в том же положении к праву. Если юриспруденция – рациональная наука, построенная на строгих понятиях, то почему бы не выслушать аргументы этологов? Многие из юристов пребывают в убеждении, что кроме них никто и ничего понять в праве не может. Биологи скромнее, но их аргументы ничуть не менее весомы. Проблема еще в том, что право вообще не существует в чистом виде. Долгое время то, что называл правом англичанин, скептически рассматривалось в качестве права континентальным юристом. Что касается других систем права, например, мусульманской, то многие европейские юристы предпочли бы вообще использовать другой термин. Когда речь идет о животных – как отличить правовое поведение (если бы оно там даже было) от неправового, например, следования инстинкту? Можно ли называть подобное поведение «обычным правом», как иногда это делают для народов традиционных культур? Но для того, чтобы ответить, следует ли животное обычаю, нужно определить, насколько сам обычай свободен от того же инстинкта. Но проблему можно перевернуть – и вопрос останется столь же острым: как в нашем разумном и правовом поведении найти убедительные аргументы, что мы движимы разумом, а не инстинктом? Кант предложил подобный критерий для морали – где альтернативой было следование склонности. Но «инстинкт» и «склонность» – совсем не синонимы. Фрейд показал, что мотивированность поступка или его разумная обоснованность не могут гарантировать того, что именно они и являются его действительной причиной. Система правоотношений в основе своей вполне может быть инстинктом – одной из форм приспособления. Тот факт, как мы видели, что единства мнений относительно природы права не существует и что для многих авторов (безусловно, в высшей степени разумных юристов и философов) их теория казалась им окончательным и безусловно верным ответом, скорее может служить аргументом в пользу инстинктивной природы права. Для того чтобы говорить о наличии права, прежде всего нужно выявить наличие нормы. Естественно, в отношении мира животных не приходится рассчитывать на писаную норму. Речь может идти только об анализе поведения, выявляющего ее существование. Этологи описывают иногда то, что можно было бы назвать санкцией при нарушении нормы. Но в данном случае для нас важнее норма, так как нарушение нормы при определенных обстоятельствах само может быть нормой, например, вытеснение новым вожаком прежнего и тем самым изменение иерархии в группе (стае, стаде). Сразу стоит оговорить – речь пойдет не о том, что называют «естественным правом»467, по крайней мере, не только о нем. Мы будем исходить из человеческого права и отыскивать его черты в животном мире. Этологи в своих работах затрагивали «правовые» отношения между особями животных лишь в той мере, в какой это было необходимо для описания и понимания, не более. Попробуем посмотреть на это под другим углом. Несмотря на трудности с определением и выяснением сущности права, наверное, все юристы согласны с тем, что право как нечто общее включает ряд отраслей (хотя в отношении их специфики и содержания в правовой литературе также существуют значительные разногласия). Согласно общему мнению в праве выделяются следующие отрасли: конституционное право, частное право, гражданское право, административное право, уголовное право, трудовое право, земельное право, предпринимательское право, семейное право, таможенное право, финансовое право и т. д.468 Кроме того, внутри каждой из отраслей выделяются две стороны: материальная и процессуальная. Материальная сторона (материальное право) имеет дело с нормами регуляции отношений, процессуальная (процессуальное право) – с нормами разрешения конфликтов, возникших в результате нарушения материальных норм (т. е., например, при расследовании преступлений и судопроизводстве). Если мы предполагаем возможность наличия у животных хотя бы элементов права (пусть даже в рамках естественного права определяемого Юстинианом), то даже при большой фантазии мы можем обнаружить элементы далеко не всех отраслей права, но несомненно, что обеих сторон – материальной и процессуальной. Из перечисленных отраслей права некоторые можно сразу отбросить: конституционное, административное, уголовное, трудовое, предпринимательское, таможенное, финансовое и т. д. Впрочем, что касается уголовного права, то это вопрос сложный, так же как и с земельным или трудовым правом. Чтобы иметь некий ориентир, мы временно примем разделение, предложенное римским юристом Гаем в его «Институциях»: «…То право, которое каждый народ сам для себя установил, есть его собственное право и называется правом гражданским (ius civile), как бы собственно правом, свойственным своим гражданам. А то право, которое между всеми людьми установил естественный разум, применяется и защищается у всех народов и называется правом народов (ius gentium), как бы правом, которым пользуются все народы»469. Мы внесем здесь ту поправку, что вместо «народа» будем понимать группу животных одного вида470, а термин «право народов» будем применять к межгрупповым отношениям. Соответственно формы регуляции поведения между особями одной группы мы будем относить к гражданскому праву, а отношения между группами – к праву народов. Семейное право в отношении животных, таким образом, частично будет относиться к гражданскому, а частью – к праву народов. Если верить К. Леви Строссу, то в отношении некоторых племен (народов) семейное право будет уже относиться всецело к гражданскому, а иногда и к межвидовому471. У нас оказываются совершенно незатронутыми межвидовые отношения – для них можно было бы выделить особый раздел права народов. Все это надо принимать, конечно, с достаточной мерой условности. Сделаем обратную проекцию: предположим, что мы находимся в положении антрополога, изучающего некую цивилизацию посредством наблюдения, но не имеющего представления о ее языке. Частное право (как подвид гражданского права) в этом случае предстанет как отношения между особями: сюда будет относиться половой отбор (для видов, живущих группой – внутри группы), воспитание потомства, борьба за территорию (как за личную собственность) и социальная организация группы. Если группа (например, муравейник или улей) производит работу, то вполне возможно найти некий аналог трудового права472 (это мы оставим за рамками рассмотрения). Что касается права народов, то здесь мы обнаружим опять таки борьбу за территорию (но уже между группами, а не особями), кроме того, межгрупповые и межвидовые брачные союзы (последние встречаются редко, но в ряде случаев возможны – как при селекции: результатом такого союза являются, как известно, мулы). Нужно учитывать также, что в животном мире все перечисленные выше отношения выступают в тесном единстве – борьба за территорию, например, не только средство обеспечения собственного выживания, но и условие брачного союза и обеспечения потомства. В правовом измерении эти действия оказываются разведены по различным отраслям права, но это разделение искусственное и позднее. Кроме того, ни для кого не секрет, что количество собственности и статус в социальной иерархии и в человеческом обществе оказываются важными факторами (часто – основными) при половом отборе. Этологи работают по преимуществу с «чистыми» группами, но в природе известны группы, состоящие из особей разного вида (например, волк – вожак собачьей стаи или наоборот). Маугли был бы слишком уж экзотическим примером, но Ясон Бадридзе, проживший со стаей волков около двух лет, считал, что волки приняли его в свою группу – они даже подкармливали его, когда он вывихнул ногу и не мог ходить («охотиться»)473. Нет оснований ему не верить, мне самому приходилось видеть голубиную стаю, к которой прибился попугай, вероятно, улетевший из клетки. Общий сюжет мифологии, а потом и сказок – выбор невесты из другого племени; в мифах допустима невеста другого вида (боги и люди, люди и животные). В определенном смысле вид для самого животного определяется не столько внешним обликом, сколько «правом», т. е. нормами поведения (они составляют изолирующие механизмы): ряд птиц, рыб и млекопитающих спариваются (или пытаются это делать) с теми, кто отвечает соответствующим ритуалом ухаживания, пением, и игнорируют тех особей, которые не в состоянии обеспечить синхронность или правильность ответных действий. Я. Линдблад в одной из своих книг рассказывает, что его ручной филин Миаи выбрал его в качестве спутницы жизни – ни видовое, ни половое различие (в данном случае как раз тождество) филина нисколько не смущало (чего нельзя сказать о самом Я. Линдбладе)474. Причина этого достаточно проста: Я. Линдблад великолепно усваивал и имитировал манеру поведения животных – поэтому в подобной ситуации оказывался не раз. В данном случае «правом» мы назвали ритуал знакомства и ухаживания. Во первых, он строго нормативен: определенный порядок действий позволяет самке и самцу определить, что перед ними – потенциальный объект для спаривания. У птиц роль такого ритуала может в ряде случаев играть пение. Во вторых, характер и формы ритуала, вероятно, не врожденные, а приобретенные – они получены в результате запечатления (импритинга), потому то особи, выращенные в чужой среде, оказываются изгоями и, как правило, терпят неудачу при половом отборе. Но все же это еще не совсем право: подобные нормы можно отнести к этикету или вообще нормам культуры. Но дело меняется, когда мы переходим к социальной организации. Она получает свое объяснение у биологов как механизм приспособления475 и одна из проекций полового отбора476, так как по сути является стратегией выживания. О социальной организации, естественно, можно говорить только в том случае, если мы имеем дело с групповой формой существования: лягушки, живущие в одной луже, не образуют группы, и организации у них нет. Групповая форма существования обусловлена, по мнению биологов, несколькими факторами, главными из которых являются формы обеспечения пищей себя и выращивание потомства. Показательно в этом отношении исследование Д. Круком ткачиков (Ploceinae) – птиц, распространенных в Азии и Африке. Виды ткачиков, живущие в лесах, моногамны, живут одиноко, питаются насекомыми, маскируют гнезда, охраняют территорию, половой диморфизм выражен у них слабо. Те виды ткачиков, которые живут в саванне, полигамны, живут группами, гнездятся колониями, питаются в основном семенами, самцы окрашены ярко, самки – тускло. Д. Крук напрямую связал это с характером питания: насекомых найти в лесу труднее, чем семена в саванне, поэтому выкормить птенцов могут только оба родителя, им необходима для этого большая территория, которую необходимо охранять. Гнезда нужно маскировать, обеспечивая безопасность птенцов от хищных птиц, отсюда же и тусклая окраска взрослых особей. В саванне же главная проблема – найти безопасное от хищников место для гнездования, поэтому гнезда строят высоко на колючих акациях, а так как такие места редки, вся колония строит гнезда на одном дереве. Самка может выкормить птенцов самостоятельно, самец почти не участвует в кормлении, но борется за место в колонии, строит гнездо, привлекает самок. Так как материал для гнезда птицы часто воруют друг у друга, самец вынужден все время находиться возле гнезда для его охраны. Преуспевшие самцы могут привлечь несколько самок, в то время как другие остаются холостыми. Ритуалы ухаживания у лесных и саванных ткачиков совершенно различны477. Основным видом социальной организации является иерархия, существующая в самых разнообразных формах: от линейной (каждый член группы получает соответствующее рангу место) до пирамидальной (вожак – матерые самцы – стая или вожак – самки – молодые самцы) или треугольной (особь А доминирует над особью В, та в свою очередь – над С, а С – над А) и более сложных форм. Иерархия обнаруживается у большинства видов животных, живущих группами, включая птиц, рыб, даже раков, а также у некоторых насекомых (о социальной организации муравьев, пчел и ос знают, наверное, все). Но в ряде случаев, несмотря на несомненность социальной организации, установить характер иерархического порядка трудно – примером могут служить некоторые сообщества у крыс478. Тип линейной иерархии описан К. Лоренцом для колонии галок479. Согласно его описанию, все галки в колонии знали друг друга персонально, среди них существовала четкая субординация (для птиц ее называют «порядком клевания»480). Такая субординация определяется в результате ряда стычек (не обязательно драк). Ее наличие существенно влияет на поведение в отношении других особей: в отличие от колоний иных птиц, галки проявляют раздражительность только к тем особям, которые стоят на ступень ниже, и значительно снисходительнее к тем, что заметно ниже по иерархии (птенцы в иерархию не входят). Супруги у галок занимают в иерархии место, равное брачному партнеру, а так как борются за место в основном самцы, то для самок возможен быстрый подъем по иерархической лестнице за счет образования пары с высоко стоящим самцом. Супруги всегда преданно и смело поддерживают друг друга, хотя наблюдаются случаи, когда посторонняя самка отбивала самца и вытесняла соперницу в уже образовавшейся паре481. Р. Шовен приводит разные типы иерархии у птиц, а также ряд интересных наблюдений, согласно которым место в иерархии определяется не только физической силой особи, но целым рядом других факторов, среди которых наиболее существенными являются: время пребывания на данной территории, история побед в прошлых столкновениях, востребованность со стороны особей другого пола482. Опыты У.К. Олли с курами показали, что у изолированных особей и особей со стабильной иерархией наблюдается прирост в весе и общая бодрость, в то время как в группах с нестабильной иерархией или отсутствием таковой отмечалась потеря веса и уныние483. Иной тип социальной организации (иерархии) у оленей описывает Л. Баскин484. Но и он отмечает, что лесные северные олени ведут семейно групповой образ жизни, почти оседлый, в то время как стада – кочевой. Стадо само контролирует свою численность в зависимости от величины территории. Вожака у стада как такового нет, но в этом качестве в случае опасности могут выступить от 20 до 30 % самцов – те, кто стремясь избежать опасности, пересиливают стадный рефлекс и выходят из плотной группы, а группа следует за ними. Самцы спорят за самок: как правило, дело ограничивается угрозами и сопоставлением размеров, но иногда все же борются, скрещивая рога. Самки группируются вокруг победителей, проигравшие уходят на периферию стада и иногда покрывают чужих самок украдкой. У снежных баранов вожаком является старая самка, без нее стадо оказывается беспомощным485. Там же Л. Баскин указывает на работу Н. Зворыкина, который отмечал, что у волков вожаком тоже выступает старая волчица, «волк самец властвует над стаей только в отношении права на волчиц»486. Социальная иерархия связана с половым отбором еще и в том плане, что поза доминирования у многих животных (Л. Баскин называет оленей, яков, собак, обезьян487) совпадает с позой спаривания488. Причины этого находят разное объяснение: В. Дольник считает, что у обезьян это две разные позы и их совпадение эволюционно является совершенно случайным489, но с учетом других названных видов это кажется сомнительным. Скорее это представляется следствием подчиненного положения самки. В человеческом обществе сходные позы выражают мольбу, просьбы пощады, милости. Занятно отметить, что в армейской среде, где в неофициальном общении требования речевого этикета снижены из за отсутствия женщин, иерархические отношения описываются офицерами почти исключительно в сексуальных терминах; подобная манера характерна и для других сред. Чрезвычайно интересные наблюдения над иерархией сообщества мышей описал П. Кроукрофт490. Создавая искусственно «естественные» колонии мышей, он подробно исследовал, как в них зарождается общественный порядок, и пришел к выводу, что на первом месте стоит степень освоения территории – мышь на своей территории может победить даже более крупного и сильного соперника. При помещении мышей в загон одерживала победу та мышь, которая попадала в загон раньше. При одновременном заселении несколькими особями территория оказывалась разделенной, но не поровну, и часть мышей оставались без территории и жили совместно, оставаясь слабейшими и самыми загнанными членами колонии (при постоянном избытке пищи и питья и отсутствии хищников). При этом каждая особь постоянно делала вылазки на чужую территорию, проверяя наличие хозяина. У самок иерархия строилась по несколько иному принципу, но тоже была связана с территорией491. В значительной степени, по мнению автора, приемы и позы во время драк были поведением, ведущим к созданию общественных структур492. С данным наблюдением хорошо перекликаются исследования Н. Тинбергеном зависимости агрессивности европейской колюшки (рыбы) от степени ее близости к гнезду: агрессивность напрямую связана с расстоянием от гнезда, поэтому территория оказывается точечно разделена между гнездами. На чужой территории самая сильная особь станет сразу «маленькой и жалкой»493. Борьба за территорию – один из важнейших факторов, связанных с половым отбором и социальной иерархией (при условии, что особи живут в сообществе). Для большинства живых существ территория необходима для выживания, поэтому при определенной плотности «населения» за нее неизбежно разворачивается борьба прежде всего между представителями одного вида. В данном случае «территорию» не следует понимать буквально как некое пространство земли, воды или воздуха, но и не следует сводить к одной только «экологической нише». Такая борьба в биологии получила свое классическое описание уже в дарвиновской теории эволюции и по сути своей представляет конкуренцию между ближайшими родственниками. К. Лоренц начинает свою книгу об агрессии именно с описания борьбы за территорию между рыбами на коралловом рифе – бои происходят только между представителями одного и того же вида, каждая особь охраняет свою норку, а точнее – территорию вокруг, служащую источником пищи. При этом к особям другого вида (если они не служат источником пищи) владельцы остаются индифферентны494. Свою территорию охраняют подавляющее большинство видов не только животных и насекомых, но даже и растений: стычки, угрозы, разного рода предупреждения о том, что территория занята (к ним относятся пение цикад и пение птиц), составляют значительную часть поведения животных. Это трудно описывать иначе, чем в категориях борьбы за право собственности. Особый интерес представляют типы ведения этой борьбы, обычно называемые «стратегиями». Биологи выделяют две крайние стратегии: «стратегию ястреба» – сражаться до гибели и «стратегию голубя» – ограничиваться угрозами и демонстрацией силы при избегании серьезных конфликтов. Между ними лежит эволюционно стабильная стратегия, как некий средний путь. Выбор стратегии зависит в значительной мере от стратегий, выбранных другими членами популяции, поэтому наиболее оптимальную эволюционно стабильную стратегию никакой мутантный ген успешно внедрить не может495. В определенном смысле выбор стратегии – начало персональности, его источник, в силу чего в человеческом сообществе будет неразрывно связан с правом. Осуществление права – правоприменение – таким образом тоже можно рассмотреть как определенную стратегию в борьбе за статус, т. е. в каком то плане за территорию. Охрана территории встречается у большинства видов, но формы владения многообразны: территорией может владеть отдельная особь, семья, семейное сообщество или группа496. Различна и степень агрессии при ее защите: от почти равнодушия (гориллы497) до агрессивного нападения без угроз и предупреждений (рыбки «ангелы»)498. Интересны принципы стратегии золотой роющей осы (Sphexichneu moneus). Эти осы откладывают яйца в подземные норки, куда перед этим закладывают длиннорогих кузнечиков, служащих пищей для личинок. Исследования Д. Брокман выявили, что некоторые осы роют норки, а некоторые используют чужие, иногда уже с заготовленными кузнечиками. В одной норке только одна оса может отложить одно яйцо. Когда осы встречаются (это может произойти не сразу), между ними происходит схватка, причем победу обычно одерживает та оса, которая заложила в данную норку больше кузнечиков. Ее словно поддерживает предыдущий труд и «осознание» этой норки как своей. При этом наилучшей стратегией (из двух возможных – выкопать самой или занять чужую) будет та, которая противоположна стратегии, принятой большинством особей в окрестностях499. Было бы ошибкой сводить как саму стратегию, так и ее выбор к инстинктивной деятельности. В современной биологии существуют соперничающие между собой подходы к понимаю инстинктов, среди которых все больший вес приобретают концепции экологов, но и для других подходов характерно смещение от прямолинейного противопоставления инстинкта научению к сложному комплексу их взаимосвязи. К. Лоренц и Н. Тинберген к середине 1950 х годов сформулировали концепцию инстинкта, принятую в классической этологии, согласно которой комплекс фиксированных действий (инстинкт) мотивирован энергией специфического действия, центры этой энергии организованы по иерархическому принципу, т. е. оказываются взаимосвязаны500. Но и у этой теории, отводящей в поведении животных научению значительно большую роль, чем старые концепции инстинкта, остается достаточно противников, полагающих, что данная концепция все равно недостаточно учитывает влияние условий внешней среды. Территория – не просто источник пищи и условие выживания. Территория определяет и другие ничуть не менее важные черты. Прежде всего она влияет на иерархию. Хотя иерархические отношения не следует путать с защитой территории, в ряде случаев провести разделение между ними нелегко. Мы уже видели, например, что у рыб и у мышей (и, конечно, не только у них) при установлении иерархии территориальное поведение играет очень существенную роль. Об этом же пишут многие исследователи самых различных видов501. Знакомясь с подобными исследованиями и относя их к праву, трудно не вспомнить, какую роль в возникновении государства и становлении личности играет собственность, например, у Д. Локка (и у последующей традиции), или, к примеру, объяснение Ш. Л. Монтескье о влиянии характера местности и географического положения на различия в правовых системах разных народов. При сопоставлении с правом достаточно непросто провести границу между различными факторами и отраслями права. Правовое мышление – одна из важнейших профессиональных черт юриста, это прежде всего мышление в категориях норм позитивного права. При их отсутствии или при переходе из одной системы в другую (например, из континентальной системы в систему английского общего права) юрист чувствует себя беспомощным до тех пор, пока не освоит нормы новой системы или не найдет им аналог в своей. Это очень хорошо заметно на многих международных юридических процессах. При отсутствии позитивных правовых норм о праве можно говорить со значительной долей условности. Биологи испытывают те же трудности, сталкиваясь с многофакторными явлениями. Половой отбор, например, как уже отмечалось, теснейшим образом сплетен с социальной иерархией и борьбой за территорию, хотя и не тождествен им. «Есть поразительное сходство между воинственным танцем этих рыбок (речь идет о бойцовских рыбках (Betta) отряда окунеобразных. – С. Ш.) и аналогичными церемониальными танцами яванцев и других индонезийских народов. И у человека, и у рыбы мельчайшая деталь каждого движения основана на предписании древнего неизменного закона, каждый легчайший жест полон глубокого символического смысла», – пишет К. Лоренц502. Далее он даже сравнивает эти танцы со словесными дуэлями гомеровских героев503. Необходимо добавить, что конечная цель подобных битв рыб самцов, будь то индонезийская бойцовая рыбка или европейская колюшка – овладение территорией, построение гнезда и привлечение самки. И это напоминает уже не только Троянскую войну, разгоревшуюся из за Елены, или истребление рыцарства в результате спора двух женщин, описанное в «Песни о Нибелунгах», но и, например, рыцарский роман «Смерть Артура» Т. Мэлори (XV век), являющийся оригинальной компиляцией романов о рыцарях короля Артура504. В этом романе едва ли не большинство описанных рыцарских турниров были инициированы прекрасными дамами, которые обещали себя в качестве приза победителю. Стоит вспомнить и о том, что в конечном итоге королевство Артура было разделено гражданской войной также из за любви сэра Ланселота к супруге Артура Гвиневере. Конечно, это литература, а значит – сказка. Все же эта тема не отличалась бы такой устойчивостью и не воспроизводилась бы заново у разных народов и культур, если бы не была глубоко укоренена в реальности. Но и авторы совсем не художественной литературы часто обладали достаточной наблюдательностью, чтобы зафиксировать сходство. Уместно вспомнить «О порядке» Блаженного Августина, где он рассуждает после зрелища петушиного боя: «Много вопросов приходило нам на ум. Почему так делают все? Почему именно – ради власти над принадлежащими им женщинами? Или потому, что сама схватка доставляет удовольствие? Что есть в нас такого, что дается нам именно этими чувствами? Мы спрашивали себя: где нет закона? Где власть не принадлежит лучшему? Где нет отображения неизменного порядка вещей?» [1, 8]505. В групповых сообществах схватки между самцами определяют социальную иерархию (если она не установлена заранее506), а социальная иерархия тесно связана с половым отбором и борьбой за территорию. Семья – уже вполне правовой институт, и в природе мы встречаем достаточно случаев моногамной семьи. Биологи полагают в высшей степени вероятным, что люди приближались к моногамии в ответ на увеличение требований заботы о детях. Роль обучения (а стало быть, культуры) оценивается в применении к животным как все более обширная и важная507, и та пропасть, что отделяла человеческое общество (как организованное правом) от животного мира (еще Декарт считал животных автоматами во власти инстинкта), начинает казаться все больше порождением нашей идеологии и самомнения508. А это впрямую ставит под вопрос проблему разума как основания права. Вполне может быть, что мы лишь задним числом подводим рациональное обоснование своих норм поведения, механизмы которых совсем не так далеки от мира животных, как нам хотелось бы надеяться509. Тогда и на человека, и на право придется посмотреть совершенно иными глазами. К теме разума и права мы обратимся позже, сейчас нам надо закончить рассмотрение универсального уровня правовых начал, и для этого нам придется рассмотреть право у народов традиционных культур.