Техноструктура и новая форма фетишизации капитала

Современные буржуазные науки, в том числе и в особенности политическая экономия, связывают анализ современного общества с процессами технико-экономического развития, которые они считают нейтральными и на которые они ссылаются в своих выводах.

Неразрывной составной частью такого подхода является конструирование руководящего слоя, который как в капиталистических, так и в социалистических странах играет, по их мнению, все более возрастающую автономную роль в решении основных социально-экономических вопросов. Утверждается, что автономная роль этого слоя создается современным техническим развитием, усиливается им и делается непоколебимой, поскольку само техническое развитие превращается в функцию деятельности этого слоя. В качестве его решающей особенности подчеркивается его мнимая независимость от «традпционпого» противоречия между пролетариатом и буржуазией, а также, особенно в последнее время, его идеолотическая нейтральность. В работах Берп- хэма этот слой отождествлялся с менеджерами, у Гэлбрейта в его «новом индустриальном государстве» он получил название техноструктуры.

Выделение такого слоя, который имел бы определяющее влияние в современном индустриальном обществе и интересы которого были бы связаны, в сущности, только с абстрактными, социально нейтральными требованиями технического развития и экономического роста, необходц- мо буржуазным теоретикам для того, чтобы обосновать независимость функционирования «индустриальной системы» от общественной формации. В теории Гэлбрейта эту роль и пграет так называемая техпоструктура, которая является одной из важнейших категорий в концепции «нового индустриального государства».

В описании Гэлбрейта техноструктура обрисована довольно туманно. В этой категории, хотя и с определенными искажениями, отражаются существенные изменения, которые произошли под воздействием научно-технической революции в роли ученых и специалистов, занятых в области науки, техники, а также в организационной сфере.

Наряду с этим в ней находят искаженное отражение и реальные сдвиги в управлении современными гигантскими монополиями. Учитываются определенные изменения в составе буржуазии и в иерархии слоев внутри нее. Вместе с тем в этой концепции проявляется стремление ее автора изобразить техноструктуру как такой слой «индустриальной системы», который не зависит от социальных факторов, вытекающих из отношений собственности. К категории техноструктуры относятся все, кто на современных гигантских предприятиях хоть в какой-то мере пользуется правом принимать решения, а также те, кто обеспечивает необходимую информацию для принятия решений. Гэлбрейт пишет: «Эта последняя группа лиц весьма многочисленна... Она охватывает всех, кто обладает специальными знаниями, способностями или опытом группового принятия решений. Именно эта группа людей... направляет деятельность предприятия, является его мозгом» 22.

Можно предположить, что термин «техноструктура» является вполне разумным с точки зрения внутренней жизни гигантских предприятий, технического разделения труда внутри них, но едва лн можно оспаривать, что с социальной точки зрения эта категория объединяет абсолютно гетерогенные слои. В их числе представители класса буржуазии, участвующие в управлении производством, равно как и представители интеллигенции, выполняющие технические, экономические и т. п. задачи, и даже верхушки рабочего класса. Согласно Гэлбрейту, все эти слои отождествляют себя с интересами техноструктуры, причем эти интересы в современном индустриальном обществе осуществляются вполне автономно и почти без ограничений. Эти интересы определяют цель всей производствен-

б Г. Рипп пой деятельности, причем целью объявляется не максимизация прибыли, а увеличение могущества и масштабов организации. Подобное мнение, чрезвычайно интенсивно пропагандируемое в самых различных формах в последнее время, основано не в последнюю очередь на том, что условия максимизации прибыли в современных гигантских монополиях существенно отличаются от таких условий на «традиционных» предприятиях.

Поэтому деятельность монополий, направленная па достижение данной цели, не соответствует дефинициям, которые приводятся по этому поводу в «традиционной» литературе. Например, противоречия между потребностямп паучно-технической революции и стремлениями к непосредственному получению прибыли ведут, очевидно, к изменению не цели капиталистического производства, а условий ее достпжепия.

Маркс говорил, что для вульгарной политической экономии характерно стремление изобретать такие формулы, которые освобождают ее от необходимости понимания производственных отношений, получающих (выражение в категориях экопомической науки. Техноструктура, бесспорно, является такой категорией, с помощью которой предпринимается попытка со ссылкой на некоторые действительные черты современного хозяйствования обосновать независимость «индустриальной системы» от условий и целей, характерных для капиталистического производства.

В книге Гэлбрейта наиболее удручающее впечатление производят его попытки обосновать господство техноструктуры с помощью теории ограниченности факторов производства. Согласно этой теории, при феодализме таким фактором была земля — и на этом было основано господство землевладельцев. На ранних этапах капитализма ощущалась нехватка капитала — и в этом заключается объяспение господства собственников капитала. В «индустриальной системе» таким фактором стали паука и техника — потому господствующей силой становятся те, кто владеет наукой и техникой, то есть техноструктура. Здесь Гэлбрейт, хотя он и является одним из тех, кто наиболее наглядно разоблачает манипулирование потребителем в «обществе изобилия», сам становится жертвой «манипуляции»: позитивистский подход превращает его в пленника фетишизации капитала, которая определяет его позиции при оценке явлений современного капиталистического об- щества. Таким образом, факторы производства вырываются из тех социальных условий, которые определяют общественную форму материального производства и их социальную функцию.

Социальная функция факторов производства вытекает не из той роли, которую они выполняют в производстве материальных благ, а из общественной формы производства.

Власть буржуазии в условиях капитализма основана пе та том, что «капитал» как производственный фактор ограничен, а па том, что средства производства отделены от производителей. Ведь в принципе можно было бы сказать, что средства производства, которые буржуазные экономисты неправомерно отождествляют с «капиталом», и и социалистических странах являются «ограниченным производственным фактором», но на этом основании нельзя утверждать (и Гэлбрейт не утверждает), что в этих странах экономическая власть принадлежит буржуазии, хотя такой вывод логически вытекает из концепции Гэлбрейта.

Прежде одно из важнейших проявлений фетишизации капитала состояло в том, что общественные производительные силы труда изображались в качестве производительных сил капитала. Тем самым капитал, отождествленный с определенным производственным фактором, выступал в качестве естественного подтверждения собственного существования, выступал как условие производства, независимое от социальных отношений. Новая форма фетишизации капитала проявляется у Гэлбрейта в том, что, по его мнению, в «индустриальной системе» господствующим фактором производства в противовес капиталу становятся наука и техника. На самом же деле если существуют капиталистические отношения — соединение труда и капитала для производства прибавочной стоимости и постоянное воспроизводство такого соединения в ходе накопления, — то все факторы производства независимо от их материальной формы воплощают эти капиталистические отношения. В условиях современного капитализма не наука и техника подчиняют себе капитал, а, наоборот, господствующая форма капиталистических отношений определяет использование результатов науки и техники. Основой подлинного господства современных монополий и является как раз монополизация важнейших достижений науки и техники. В силу этого одно дело, какие изменения происходя! в иерархии факторов производства, в их относительном весе и роли, и совсем другое дело, какие производственные отношения определяют социальные функции этих факторов.

Гэлбрейт обходит как раз решающий вопрос: означает ли использование науки и техники в «индустриальной системе» просто увеличение производства п наращивание материального богатства или это материальное богатство воплощается в определенных формах собственности и связано с определенными формами дохода? Именно благодаря игнорированию этого вопроса создается видимость, будто в современном индустриальном обществе капитализм и социализм выполпяют роль внешних форм, каждая из которых выражает одно и то же реальное изменение — утверждение господства техноструктуры. Технократическая концепция, которая игнорирует доминирующую роль общественных отношений, логически приводит -к выводу, что в эпоху научно-технической революции руководящей силой общества становится «новая элита», в которую входят те, кто играет решающую роль в создании и использовании новых научно-технических достижений. Гэлбрейт прежде всего присоединяется к этой концепции своими взглядами в отношении техпоструктуры н без всяких оговорок прокладывает ей дорогу.

В подобной концепции паука и техника выступают в роли самостоятельной власти, стоящей над обществом. Тем самым исключается среда, которая в действительности опосредствует научно-технический прогресс и определяет его социальные последствия. Одинаковые аспекты технического развития создают совершенно различные проблемы в странах, относящихся к различным общественным системам, но и прп наличии аналогичных или сходных проблем способ их решения определяется этими различными условиями. В капиталистических странах научно- техническое развитие ведет к возрастанию экономического и политического могущества гигантских монополий, то есть увеличивает ту силу, которая в нашу эпоху является главным врагом любого общественного прогресса. В то же время при социализме такие же результаты научно-технического развития увеличивают силы, способствующие общественному прогрессу.

Научно-технический прогресс действительно во многом зависит от тех, кто в соответствии с местом, занимаемым в общественном разделении труда, участвует в разработке й вйедренпи повых научнб-тёхнйческих достижений.

Однако то же самое нельзя сказать об их влиянии на социальные последствия научно-технического прогресса. Новые достижения науки и техники после их появления выходят из-под власти своих создателей; решения о способе их использования принимаются теми, кто занимает соответствующие позиции, определяющиеся характером существующих общественных отношений. Использование результатов науки и техники определяется той общественной средой, той системой отношений собственности, в которых осуществляется такая деятельность. Руководящую роль в обществе играют не те, кому она принадлежит в области техпики, а те, кто действительно принимает решения по поводу определяющих организационных и экономических проблем хозяйственного управления. На самом деле пет и не может быть никакого «технократического общества», альтернатива существует только между капитализмом и социализмом. Сформулировапный Гэлбрейтом тезис о «господстве техники над идеологией» паправлен как раз на то, чтобы завуалировать эту истину.

Когда Гэлбрейт отделяет проблему современных монополий от анализа отпошений собственности, сводит ее, в сущности, к технико-организационным изменениям и наряду с этим создает в виде техноструктуры нейтральную с классовой точки зрения группу в рамках современного индустриального общества, он доводит до конца свой самый эффектный аттракцион, в результате которого финансовая олигархия исчезает или по крайней мере оказывается вытесненной на периферию государственно-монополистического капитализма, представленного как «индустриальная система». Он не оставляет финансовой олигархии пи каких-либо социально-экономических функций, ни сколько-нибудь существенного политического влияния; в лучшем случае этот слой у Гэлбрейта словно статист, случайно задержавшийся на сцене, участвует в спектакле, в котором для него нет больше роли?3.

Мнимая конвергенция «индустриальных систем»

После победы Великой Октябрьской социалистической революции буржуазные идеологи утверждали, что осуществление социализма невозможно в силу неразвитости в Советской Россип производительных сил. Сегодня же сто ронники теории индустриального общества говорят о том, что социализм утратил свой смысл именно в силу высокого уровня развития производительных сил. По мнению Гэлбрейта, социализм может представлять собой альтернативу лишь капитализму свободного предпринимательства, но не «индустриальной системе», в которой реальное господство уже перешло от капиталистов к техноструктуре. Согласно этой точке зрения, господство буржуазии пришло к своему концу не в силу изменения производственных отношений, а благодаря тому, что была решена проблема «ограниченности капитала», что явилось автоматическим следствием развития производительных сил, технического прогресса. Таким образом, утверждается, что фактическое преодоление капитализма обеспечивается без осуществления социализма.

Из этого Гэлбрейт делает вывод, что период сосуществования является одновременно и периодом конвергенции, как будто принятие первого неизбежно включает в себя п принятие второго. Тезис о «конвергенции индустриальных систем» является логическим продолжением и развитием представления, согласно которому потребности, одинаковые с точки зрения организации и техники, создают и одинаковые формы экономических систем. Пытаясь доказать истинность этой концепции, Гэлбрейт использует тот факт, что в капиталистических и социалистических странах действительно существуют некоторые сходные формы, например в области формирования структуры производства и потребления, техники составления планов. Опираясь на эти факты, он утверждает, что «более очевидной является, таким образом, экономическая конвергенция (двух индустриальных систем. — Г. Р.), а не различие, ведущее к непримиримому конфликту... Конвергепция связана прежде всего с крупными масштабами современного производства, с большими вложениями капитала, совершенной техникой и со сложной организацией как важнейшим следствием названных факторов... Ведущееся в крупном масштабе промышленное производство требует в том и в другом случае, чтобы верховная власть рынка и потребителя была в значительной степени устранена... Мы видим, таким образом, что конвергенция двух как будто различных индустриальных систем происходит во всех важнейших областях» 24. Отрицание конвергенции, утверждает Гэлбрейт, имеет только идеологические причины: нропа- гандисты свободной конкуренции и «свободного мира» не могут легко отказаться от «практики, ставшей их религией», а марксисты не могут легко признать, что Маркс ошибался при оценке перспектив общественного развития. Но подобное отставание сознания от бытия, согласно Гэлбрейту, нельзя переоценивать: «тщеславие» идеологов, их боязнь того, что устаревший характер их (взглядов будет все более очевиден, — все это рано или поздно вынудит их приспособить свои воззрения к новой действительности.

Из концепции, согласно которой законы «социальной технологии» независимы от производственных отношений и являются, как утверждают ее сторонники, единственно реальными, а не произвольно сконструированными законами, следует, что в обеих формах индустриальных систем (еслп пользоваться выражением Тинбергена, в «коммунистической» и «свободной» экономиках) должны существовать одни и те же тенденции. Тинберген в одной из своих работ приводит следующее объяснение тенденций конвергенции: «С одпой стороны, обе системы учатся на собственном опыте и стремятся к тому, чтобы преодолеть свои слабости. С другой—они оказывают всевозрастающее влияние друг на друга». Происходящие в результате этого изменения «фактически сближают друг с другом коммунистическую и свободную экономики» 25.

Тинберген утверждает, что как в той, так и в другой экономике «в значительной мере господствуют менеджеры» п складываются сходные формы планирования и ценообразования. Правда, с точки зрения «формальной стороны собственности» положение «менее ясно», но «необходимо учитывать различия между формальной собственностью п действительным положением». По его мнению, ликвидация частной собственности в социалистических странах была вызвана не социальными и экономическими, а исключительно политическими и идеологическими причинами. После того как он свел, таким образом, проблему собственности (эту основную проблему политической экономии) к формальному вопросу, ему уже совсем нетрудно сделать вывод, что, поскольку из многих возможных систем только одна может быть оптимальной, постольку совершенствование техники планирования приведет к «общему оптимуму».

Подобная оценка законов экономического развития и хозяйствования, заимствованная из арсенала буржуазных авторов XVIII в., позволяет полностью пренебречь тем фактом, что действия людей, а также созданные в результате таких действий институты и формы хозяйствования определяются производственными отношениями, составляющими основу всех условий существования. Что же касается движущих сил реального развития, то сторонники рассматриваемой концепции усматривают их не в объективных тенденциях, вытекающих из этих отношений, а в понимаемом абстрактно постоянно развивающемся познании. Тинберген, как некий современный Кондорсе 5, считает подлинной движущей силой исторического развития всевозрастающее знание, которое постоянно приобретает и применяет бесконечно совершенствующийся человек. Совершенно очевиден идеалистический характер взглядов на общество, вытекающих из этого абстрактного рационализма: создание «оптимальной системы» зависит от свободного решения людей, пределы которому ставит лишь достигнутый уровень науки. Такое решение не зависит от объективных социальных отношений, а поэтому люди в своих действиях должны следовать не тому, что нашептывают им создатели пристрастных идеологических концепций, зовущие на ложный путь, а «непредубежденным» советам ученых, стоящих якобы над такой предвзятостью.

Сторонники этого подхода утверждают, что он свободен от идеологии, хотя в действительности он тесно с нею связан. Они рассматривают «оптимальную систему» как вытекающее из современного технического развития требование, ведущее к воплощению принципа абстрактного рационализма. В -соответствии с такой концепцией нерациональное использование экономических ресурсов имеет исключительно субъективные причины и вытекает из методов хозяйственного руководства, не зависящих от господствующей системы производственных отношений. Поэтому факты нерационального использования ресурсов можно в одинаковой мере обнаружить как в современном капитализме, так и в реальном социализме. Приверженцы такого подхода отделяют рассматриваемые имп аномалии от их действительных социальных истоков и разрешение их связывают лишь с реформами, которые могут быть осуществлены в рамках существующих систем. Находясь на позициях абстрактного рационализма, они в конечном счете сводят все проблемы современности к тому, что идеологическая предвзятость мешает беспрепятственному осуществлению во всем мире требований «рациональпого хозяйствования». Они «забывают» только об одном вопросе: не может ли использование ресурсов, объявляемое ими иррациональным, оказаться рациональным с точки зрения целей, детерминированных объективными условиями современного мира, и не требует ли использование ресурсов, объявляемое ими рациональным, радикального изменения этих объективных условий, прежде всего в плане существования и роли мировой капиталистической системы?

Абстрактный рационализм находит естественного союзника в лице абстрактного гуманизма и дополняется им, поскольку последний под лозунгом отвлеченных моральных норм осуждает «классовую предвзятость». Великие социальные проблемы современной эпохи представляются как имманентные техническому развитию, как проблемы, решение которых зависит от борьбы рационализма и иррационализма, добра и зла, от перипетий такой борьбы. Так претворяется в жизнь принцип абстрактного рационализма, который в союзе с абстрактным гуманизмом ведет борьбу против тех, кто ставит и решает актуальные вопросы современного развития, учитывая объективные условия реальной действительности существующих общественных систем, на основе законов классовой борьбы.

К числу тех, кто часто склонен оценивать проблемы современности с точки зрения экзальтированного морализирования, помещая их в сконструированный в соответствии с подобной точкой зрения мир, относится и Перру. Приверженцы такой точки зрения пытаются представить в качестве источника всех бед мировоззрение, определяемое классовым подходом: «Человек... верит, что умирает за отечество, а на самом деле — за владельцев предприятий. Он верит, что умирает за свободу личности, а на самом деле — за свободу дивидендов» 26. Перру объясняет «страдания масс», которые, как он пишет, под воздействием идеологических мистификаций превращаются в «оболваненных членов класса и нации», «невежеством и бессовестностью Запада и Востока». Беда лишь в том, что позиция Перру, который при оценке проблем современной эпохи считает совершенно второстепенным обстоятельством существование капиталистической и социалистической мировых систем, вопреки всей ее внешней экзальтированности сама является величайшей идеологической мистификацией.

О концепции Перру, который вообще-то добился значительных результатов в некоторых областях экономической науки, концепции, выражепной в процитированных высказываниях, довольно метко сказал советский экономист В. Кузнецов: «Основы искренности и критичности Перру — абстрактный гуманизм, евангелическая мораль, религиозный оптимизм. Такая позиция превращает его в своеобразного фрондера буржуазной науки, но его критика не опасна для капиталистического строя. Несмотря на то исключительное внимание, которое он уделяет общественно-политическим отношениям, отношениям между людьми, он почти не касается отношений между классами как особого и главного объекта исследования политической экономии, как фактора, лежащего в основе общественного (и хозяйственного) прогресса. Поэтому критика буржуазного общества у Перру носит скорее морализирующий, чем жалящий характер, она вплетается в ткань конструктивных предложений по улучшению капиталистического способа производства, а не служит задачам отрицания и преодоления этого социально-экономического строя» 27.

Перру представляет себе процесс конвергенции индустриальных обществ как достижение единства оптимизации, выражающей требования технической рационализации, и гуманизации, означающей осуществление абстрактных этических норм. Условием же развития данного процесса он считает преодоление сопротивления со стороны идеологических концепций, в первую очередь, естественно, со стороны марксизма. (Антимарксистский характер взглядов Перру нисколько ие меняется от того, что в его работах можно встретить лестные отзывы о Марксе.)

Взгляды, сторонниками которых провозглашается депо- литизированный и деидеологизированный характер индустриальной системы, содержат в себе п предположения о том, что в этой системе паука п техника неизбежно вытесняют идеологию. Позитивистский подход, декларирующий в общей форме абсолютное противоречие между наукой и идеологией, проявляется здесь конкретно в форме абсолют- пого противоречия между учеными (а в более широком смысле специалистами) и идеологами. При подобной оценке теория марксизма получает следующую трактовку: в случае особых условий она как идеология мобилизует людей за создание одной из форм индустриального общества, но после выполнения этой задачи ее роль (но крайней мере как идеологии) может быть уже только негативной. Например, по утверждению Перру, если партия в уже сложившемся индустриальном обществе приспосабливается к новой руководящей элите, она должна отказаться от идеологических функций, если же она сохраняет свои обязательства в области идеологии, она должна прийти в столкновение с «индустриальной элитой», в связи с чем она стоит перед риском стать «или палачом, или жертвой индустриального общества, которое она создала» 28.

Однако последовательное декларирование тезиса о деидеологизации индустриального общества чрезвычайно затрудняет такую трактовку взаимоотношений между индустриальной системой и индивидуальной свободой, которая бы соответствовала общим интересам буржуазной апологетики. К чести Гэлбрейта надо сказать, что он стремится откровенно посмотреть в глаза этой проблеме. Правда, позитивистский подход делает для него невозможным правильное ее понимание и исследование, ибо при рассмотрении взаимоотношения между индустриальной системой и личной свободой он исключает социальные факторы, без учета которых любой анализ неизбежно ограничивается поверхностными (хотя подчас и весьма важными) явлениями.

Во всяком случае, Гэлбрейт решительно отмежевывается от бапальпой демагогии относительно свободы и демократии и весьма недвусмысленно утверждает, что в «индустриальной системе» реальное отсутствие свободы восполпяется иллюзией, которая создается лозунгами потребительского суверенитета, свободой конкуренции, свободного мира, имеющими, по его словам, только идеологическую и пропагандистскую функцию.

В этом аспекте он вступает в определенный конфликт с некоторыми господствующими ныпе концепциями буржуазной экономической тгаукп, что наиболее ярко проявляется в его полемике с гемн, кто провозглашает господство «рынка потребителей», «потребительского суверенитета» в «современном индустриальном обществе».

Идея потребительского суверенитета не только считалась краеугольным камнем «неоклассических» теорем, но и была (а во многих отношениях является и сейчас) непременной основой для прямого и скрытого доказательства мифических преимуществ капитализма. В противовес этой идее, которая в буквальном смысле этого слова уподобилась религиозной догме, один из английских последователей Гэлбрейта, Э. Дж. Мисхан, в главе, посвященной «мифу потребительского суверенитета», своей недавно опубликованной книги писал, ссылаясь при этом на кардинально новые производственные позиции крупных монополий, следующее: «Тот, кто в богатой и растущей эконо- мпке продолжает рассматривать рынок как прежде всего «механизм удовлетворения потребностей», закрывает глаза на более важный факт, заключающийся в том, что рынок стал механизмом формирования потребностей»2Э. Затем для наглядности он добавляет: «Промышленность, формирующая моду, является главным примером деятельности, которая использует ресурсы не для того, чтобы удовлетворять потребности, а чтобы создать неудовлетворенность тем, чам люди уже располагают, чтобы стали устаревшими вообще^го абсолютно пригодные для использования изделия» 30.

Сам Гэлбрейт в последнее время затронул этот чрезвычайно чувствительный вопрос таким образом, что это еще больше обеспокоило буржуазных теоретиков. В одной из своих работ («Экономическая наука как система верований») он сформулировал свое мнение следующим образом: «Признанные в прошлом экономические модели вовсе не обязательно отражали реальную действительность. Нередко они служили тому, чтобы отвлечь внимание от таких общественных проблем, которые с точки зрения господствовавших взглядов могли бы иметь опасные политические последствия. Таким образом, экономическая наука выполняла политические функции. Это была не наука, а полезная с консервативной точки зрения система верований, которая защищала веру как науку. Признавая, что это имело место, нужно отдавать себе отчет (или, во всяком случае, проявлять меньше беспечности) и в отношении возможности повторения такого положения.

Для того чтобы этого не произошло, наша политэконо- мическая наука в настоящее время должна отказаться от того, что считается суверенитетом потребителя, и от того, что с точки зрения роли, выполняемой современным государством в экономике, можно было бы назвать «суверенитетом граждан». Если мы этого ле сделаем, то наука не будет служить и сейчас в действительности не служит тому, чтобы освещать социальные явления. Она станет средством подавления нежелательных социальных требований и действий» 31.

В реальной действительности место суверенитета потребителя, утверждает Гэлбрейт, занял суверенитет производителя, который осуществляют крупные монополии с помощью государства, поэтому на самом деле слова о суверенитете потребителя являются -идеологическим прикрытием суверенитета производителя, так как «понятие суверенитета потребителя и суверенитета граждан отвлекает внимание от основных проблем экономической и политической системы таким образом, чтобы усилить и суверенитет производителя, и позиции отрицающей его науки» 32. Заключительный вывод данного анализа сформулирован следующим образом: «Экономическая наука может и дальше придерживаться идеи суверенитета потребителя и может в своих удобных, лишенных противоречий моделях быть все более утонченной и все более (и, возможно, все драматичнее) оторванной от жизни. Или же она может принять понятие суверенитета производителя, являющегося следствием суверенитета крупных организаций. В этом случае она будет вызывающей, политически опасной и на какое-то время ее моделям, возможно, не будет хватать элегантности. Однако взамен этого она будет важна для решения самых непосредственных и болезненных проблем индустриального общества» 33.

Нетрудно заметить, что, несмотря на наличие некоторых реальных элементов, столь абсолютизированное понимание суверенитета производителя рисует одностороннюю картину экономической действительности современного капитализма. Нет надобности в подробной аргументации для того, чтобы увидеть, папример. что монополии выступают на рынке не только как продавцы, но и как покупатели, и в этом случае их экономическое могущество реализуется по отношению к продавцам, то есть к производителям, не говоря уже о таких в общем-то нередких случаях, когда гигантские монополии, будь то в качестве продавцов или покупателей, встречаются с другими монополиями, обладающими такой же экономической силой. Однако, несмотря на очевидную односторонность, точка зрения Гэлбрейта затрагивает традиционные позиции буржуазной идеологии в чрезвычайно чувствительном пункте.

Нельзя не отметить также, что, сам того не желая, Гэлбрейт, но существу, ставит под сомнение выдвигавшееся им же самим положение о беспомощности идеологии, о вытеснении ее техникой в условиях «индустриального общества». Тем самым он существенным образом подрывает позиции направления, выступающего под лозунгом «конца идеологии», развитию которого была призвана служить его теория «индустриальною общества». Это свидетельствует о бесперспективности самого этого направления, ибо последовательное проведение линии на «деидео- лошзацию» является рискованным предприятием с точки зрения основных задач буржуазных общественных наук, заключающихся в апологии капиталистической системы.

Примечания 1.

J. Burnha m. The Managerial Revolution. London, 1945, p. 37. 2.

K. R. Popper. The Open Society and Its Enemies, v. II, p. 140. (Первое издание книги Поппера вышло в 1945 г.) 3.

R. Aron. Die industrielle Gesellschaft, S. 251. 4.

Roads to Freedom, p. 75—76. 5.

K. R. P о p p e r. Conjectures and Refutations. London, 1963, p. 331, 334. 6.

По мнению Поппера, позицию историзма занимают те, кто «стремится к тому, чтобы понять смысл пьесы, которая дается на Сцене Истории, кто хочет понять законы исторического развития. Если это удастся, то он, естественно, будет способен предсказывать будущие события». Легко можно видеть, что марксизм означает «наиболее чистую, развитую и опасную форму историзма».—К. R. Popper. The Open Society and Its Enemies, v. I, p. 7—8, and v. II, p. 81. Что касается «эссенциализ- ма», также отвергаемого Поппером, то в соответствии с таким подходом «лучшими из подлинно научных теорий являются те, которые описывают «сущность» вещей пли их «сущностную

природу», освещают сущность, которая стогтт за явлениями».— К. R. Popper. Conjectures and Refutations, p. 104. 7.

К. R. Popper. The Poverty of Historicism. London. 10(51, p. 45. 8.

R. Aron. L’opium des intellectuels, p. 326. 9.

The End of Ideology Debate, p. 239. 10.

J. Burnham. The Managerial Revolution, p. 33. 11.

Ibid, p. 64. 12.

Ibid, p. 68. 13.

K. R. Popper. The Open Society and Its Enemies, v. II, p. 278. 14.

F. A. H a у e k. Essays in Philosophy, Politics and Economics, p. 253. 15.

Дж. К. Гэлбрейт. Новое индустриальное общество. М., «Прогресс», 1969, с. 36, 45. Рассматривая концепцию Гэлбрейта, необходимо учитывать, что он считает монополию не современной формой капиталистической собственности, а рыночной категорией, обеспечивающей более высокую прибыль. Исходя из этого он не только различает современное крупное предприятие и монополию, но и противопоставляет их друг другу. «Правда, среди экономистов все еще распространено мнение,— пишет, он,— будто маленький человек отступил не перед эффективностью крупной корпорации или даже ее техническим превосходством, а перед силой монополии». (Там же.) Поэтому, например, Гэлбрейт протестует против того, чтобы трест «Дже- нерал моторе» считался монополией. Но поскольку в действительности-то у него идет речь о монополиях, было бы ошибкой избегать употребление этого термина. 16.

В одном пункте Гэлбрейт противостоит ортодоксальным последователям Кейнса, а именно по проблеме финансовой политики. Гэлбрейт уже в течение длительного времени решительно выступает против любой инфляционной политики и считает стабильность как цен, так и заработной платы в «индустриальной системе» важным условием необходимого для нее планирования. 17.

Дж. К. Гэлбрейт. Новое индустриальное общество, с. 81— 82. 18.

Там же, с. 358. 19.

J. К. Galbraith. The Affluent Society. Boston, 1958, p. 273— 274. 20.

Дж. К. Гэлбрейт. Новое индустриальное общество, с. 300— 21.

Там же* с. 372—373. 22.

Там же, с. 396. 23.

Там же, с. 113. 24.

Там же, с. 398, 453, 454. 25.

Soviet Studies, 1961, april, p. 333, 335. 26.

F. P err о ux. La coexistence pacifique, v. Ill, p. 631. 27.

Мировая экономика и международные отношения, 1970, N° 1, с. 137. 28.

F. P e г г о и х. La coexistence pacifique, v. I, p. 143—144.