<<
>>

Так называемая антиномия «гуманистского и экономического Маркса»

Формулировкой так называемой внутренней антиномии марксистского мышления Миллс, с одной стороны, поставил под сомнение саму возможность существования марксизма как гомогенной теории и вместе с тем попытался обосновать правомерность плюралистского его толкования.

С другой стороны, он представил Маркса прежде всего как некоего стоящего на идеалистическо-этических принципах «морального философа», элементы теоретического творчества которого уже давно стали составной частью имеющей всеобщее значение социологической концепции. Другими словами, в его интерпретации «гуманистский Маркс» вытеснил из общественной жизни провозглашающего определяющую роль экономических отношений «экономического Маркса».

Упоминавшиеся уже буржуазные «марксологи» не замедлили отметить, что такая интерпретация Маркса, данная Миллсом, стала чуть ли не программой для различных направлений «неомарксизма». Лемберг следующим образом описывает основную тему, главную тенденцию «неомарксистских» изысканий: «Данная тема есть развитие философской антропологии на марксистской основе. Для того чтобы оправдать этот процесс и представить его как необходимое интеллектуальное завоевание марксизма, привлекается па помощь молодой Маркс... Выражение «гуманизм» в последние годы стало воистину наиболее употребляемым словом среди интеллигенции, в литературе и печати18. На то, как распространение «гуманистского Маркса» сопровождалось вытеснением «экономического Маркса», обращал внимание Флетчер, который, говоря о «двух типах ревизионизма», в качестве их общей черты выделил следующую: «Обе школы или направления совершенно игнорируют вопрос экономической теории» 19.

Даже представители «неомарксизма» не могут не ви- деть того бесспорного факта, что подавляющая часть жиз- ненного творчества Маркса была посвящена занятию политической экономией. Однако признание этого факта сопровождается стремлением приписать Марксу путем разного рода манипуляций критические замечания по этому поводу, а также различными попытками «оправдать» Маркса.

Адам Шафф, считавшийся когда-то марксистом и ставший эпигоном антикоммуниста Эрика Фромма, в своей книге «Марксизм и личность» попытался оправдать поворот Маркса к политической экономии утверждением о том, что этот поворот якобы явился лишь выбранным в колебаниях окольным путем к достижению той цели, которая действительно волновала его — к ликвидации отчуждения. (В конце 50-х годов этот же взгляд, между прочим, Шафф еще вполне справедливо характеризовал как подмену марксизма экзистенционализмом.) Еще более решительно делает Маркса ответственным за последующее «экономическое искажение» первоначального «гуманистического подхода» Эрнст Фишер: «...По моему мнению, то обстоятельство, что у Маркса, которого все более занимала политическая экономия, не осталось времени для детального развития философских идей его ранних произведений, философии практики и человека, послужило основой для далекоидущего «овеществления» марксизма» 20.

Отделение политической экономии от творчества Маркса явилось необходимым условием для сведения марксизма к философской антропологии, которая в принципе исключает научное материалистическое понимание общества. Точно так же как в становлении исторического материализма решаюшим фактором было познание значения политической экономии, так и устранение политэкономического обоснования является необходимым моментом для перехода от марксистского понимания общественпого развития к идеалистической «философии человека». Этот вывод, вытекающий из «неомарксистских» концепций, в сжатом виде был сформулирован Л. Дупре следующим образом: «Если марксизм желает быть обобщенной философией человека, тогда он должен отказаться не только от грубого материализма, но и от экономической концепции Маркса» 21. Один из ведущих современных представителей этического социализма, француз М. Рубел, играющий как бы связующую роль между буржуазной «марксологией» и «марксизаторами», даже «открыл» непримиримое противоречие между «философскими взглядами Маркса» и начертанной в «Капитале» программой.

«Мышление Маркса не могло послужить основой... для попытки открыть «экономический закон движения буржуазного общества» 22. Сделав такой вывод и сразу используя его, Рубел далее утверждает, что «современный марксизм есть отрицание или предательство той революционной этики, которая вливает жизнь в труды самого Маркса...» 23.

В полном соответствии со всем этим Л. Сеньор, критикуя «ложное сознание» Маркса, прямо заявляет, что правильное толкование марксизма возможно только при условии преодоления влияния политической экономии. По этому поводу он пишет следующее: «Нельзя Маркса считать таким же экономистом, как, например, Кейнса, его нужно рассматривать как социолога, философа. Правда, такая постановка вопроса удивила бы самого основоположника «научного социализма», поскольку он воздерживался от «философствования». Все же его мышление остается мышлением философа... Скорее гуманизм, гуманистская философия, чем политическая экономия, являются основной характеристикой и позитивным вкладом марксистской мысли... Маркс не формулировал законы на основе экономических фактов...» 24.

Для некоторых, однако, подобное достаточно открытое противопоставление «молодого» и «зрелого» Маркса, философской антропологии и политической экономии не представляется целесообразным, и поэтому они пытаются «Капитал» втиснуть в приписываемую молодому Марксу философскую антропологию, представить его как ее составную часть. Р. С. Такер, например, всю проблему теоретического развития взглядов Маркса пытается разрешить утверждением о том, что, по его мнению, «Капитал» является всего лишь завершением той рукописи, над которой Маркс начал работать в 1844 г.25 Главный же инспиратор подобных трактовок взглядов Маркса, Э. Фромм, утверждал следующее: «С точки зрения понимания Маркса важнее всего видеть, что понятие отчуждения было и осталось собирательным пупктом мысли как молодого Маркса, написавшего «Экономическо-философские рукописи», так и старого Маркса — автора «Капитала» 2б.

Если очищенная от всяких политэкономических определений теория отчуждения является отправным пунктом и сущностью интерпретации взглядов Маркса, то тогда Маркс наряду с Кьеркегором является, собственно говоря, предвестником и основоположником экзистенциализма и, более того, «наиболее значительным экзистенциалистским философом».

Эта интерпретация наложила печать почтя на весь «неомарксизм». «Гумапнстские марксисты» теоретическую эволюцию взглядов Маркса представляют как разви- тие в обратную сторону, причем отсчет этого развития они ведут даже пе по отношению к взглядам «молодого Маркса», а относительно современного экзистенциализма.

Фромм основную и общую ошибку прежних весьма разнообразных толкований Маркса видит в том, что они не придерживались той отправной позиции, на которой стоит он сам: «Правда состоит в том, что классические толкователи Маркса, будь то реформисты типа Бернштейна илп ортодоксальные марксисты, воспринимают Маркса, пе ставя в центр внимания его гуманистский экзистенциализм» 27. Причиной их заблуждений явилось то, что они, по мнению Фромма, не заметили, что у Маркса основной мыслью является пе освобождение рабочего класса, а освобождение индивида и не классовая борьба пролетариата против буржуазии рассматривается как подлинный путь общественного освобождения, а борьба людей против господства вещей.

Цитируем Фромма: «Маркса, как и Кьеркегора, занимала проблема спасения индивида, и его критика буржуазного общества была направлена пе против метода распределения доходов, а против способа производства, против уничтожения личности, угнетения человека, но не капиталистом, а против угнетения человека — будь он рабочим или капиталистом — им же самим созданными вещами и обстоятельствами» 28.

В таком понимании цели борьбы против отчуждения расходятся с целью уничтожения капитализма, и «Капитал» получает такое освещение, согласно которому он в действительности как бы и не является политэкономиче- ским анализом определенной общественной формации. В соответствии с этим его категории рассматриваются не как теоретическое отражение конкретных производственных отношений, а имеют какое-то «общечеловеческое», антропологическое значение. «Прежде всего нужно отметить, — писал Фромм, — что для Маркса труд и капитал вовсе не были только экономическими категориями; они были антропологическими категориями, основы понимания, корни которых в его гуманистической позиции» 29.

Такая, выполненная в духе философской антропологии ревизия категорий марксистской политической экономии и главным образом осуществленная в ходе ревизии подмена понятия «эксплуатация» понятием «отчуждение» направлены, очевидно, на то, чтобы представить с точки зрения «гуманистического марксизма» существующие между капитализмом и социализмом различия как незначительные. На эту достаточно общую тенденцию весьма ясно указывал Фойер: «Сегодня многие мыслители хотели бы эксплуатацию заменить понятием «отчуждение», которое стало воистину центральным понятием для неореви- зионистской школы марксизма... Неоревизионизм сегодня представляет собой критику как коммунистического, так и капиталистического общества... осуществляемую с позиций моральных целей всего человеческого общества» 30.

Это замечание Фойера полностью подтверждается высказываниями Фромма и целого сонма его последователей. Фромм утверждает: «Социализму скорее грозит опасность стать обществом, которое способно быстрее капитализма осуществить индустриализацию бедных стран, чем превратиться в такое общество, где развитие человека, а не производства является центральной целью» 31.

Но даже трактуемый с позиции фроммовской теории отчуждения Маркс все же не удовлетворяет «неомарксистов». Дело в том, что, согласно Фромму, Маркс ошибся, считая, что наиболее отчужденным классом является рабочий класс, который поэтому и должен возглавить борьбу за освобождение от отчуждения. История, однако, утверждает Фромм, рассудила иначе, и подлинным авангардом должны быть «социалисты-гуманисты»—элитная группа интеллигенции. «Сегодня повсюду в мире можно найти небольшие группы радикальных социалистов-гуманистов, которые выражают дух учения Маркса...»32. Задача этих социалистов-гумапистов должна заключаться, по мысли их теоретиков, в том, чтобы претворить в действительность «идеи западного и восточного гуманизма», причем противопоставляя их как капитализму, так и международному коммунистическому движению.

Такой же подход, однако, со всей очевидностью проявляется и у тех «неомарксистов», которые на словах продолжают считать себя представителями рабочего движения.

Так, Франц Марек, в своей книге, громко названной «Философия мировой революции», подверг фронтальной атаке политэкономическое обоснование перехода к социализму и в ходе этого концепцию научного социализма подменил каким-то «видением социализма», правомочность которого подтверждается не объективными экономическими законами, а лишь некими «новыми моральными принципами». Марек, в частности, следующим образом высказывается но поводу новой программы этического социализма: «Если мы не желаем, чтобы социалистическое видение исчезло из сознания рабочего движения, то тогда нужно выработать такие теоретические и моральные аргументы, которые соответствуют изменившимся обстоятельствам» 33.

«Неомарксизм», таким образом, желает освободить марксистскую теорию от приписанной ей Миллсом и его последователями так называемой антиномии тем, что провозглашает несовместимость свободы выбора морального решения и человеческого действия в «философии практики» с основополагающим принципом, сформулированным в «Капитале», — естественноисторическим пониманием общественного развития. Из такого подхода логически вытекает квалификация политэкономии как «позитивной науки», то есть отрицание ее идеологического характера, классовой определенности, и, как следствие разделения политэкономии и идеологии, выдвижение на передний план концепции «оптимизации и гуманизации» (точнее говоря, специфического варианта этой концепции). В соответствии с ней задачи политэкономии сводятся к разумному использованию ресурсов — к «оптимизации», «гуманизация» же является проявлением «ориентированного на ценности марксизма», который призван определять будущее направление общественного прогресса на основе ценностей и этических норм, способствующих развитию «человеческой сущности». В этой концепции политэкономиче- ский анализ, направленный на открытие объективных закономерностей общественного прогресса, рассматривается как «сциентистский позитивизм», как неправомерный выход за сферу действия науки, а его фактическая функция сводится к выполнению роли какого-то технического вспомогательного средства при «выборе между альтернативами». Подобное определение роли политической экономии используется теми идеологами, которые абсолютизацией абстрактно трактуемого отчуждения, оторванного от конкретных условий классовой борьбы гуманизма, мифической бюрократии и технократии, пытаются доказать тождественность современного капитализма и социализма с точки зрения их сущности. На основе этих категорий, взятых в данной системе теоретических взаимосвязей в качестве критериев, признается правомочность только 10* такой «социалистической модели», которая в принципе противоречит реальному социализму.

У Андрэ Горца, например, эта концепция определяет его питающееся из одного источника критическое неприятие как современного капитализма, так и социализма. Это неприятие заключает в себе обвинение обеих систем в «подверженности законам политической экономии», что, по мнению Горца, делает невозможным проявление и действие «истинных человеческих потребностей». Для того чтобы построить собственный вариант марксизма, в основе которого лежали бы субъективные идеалистическо-этические принципы, Горцу нужно удалить из анализа рассмотрение производственных отношений. Он это и делает, определяя политическую экономию как «науку об использовании редких ресурсов»346. Целью этого определения, позаимствованного из учебных пособий вульгарной буржуазной экономической науки, является стремление свести политическую экономию до уровня «науки о рациональном хозяйствовании», обеспечивающей «оптимизацию», лишенную всякой социальной определенности. Эта «неомарксистская» концепция, следовательно, решительно отбрасывает марксистскую политическую экономию как науку о производственных отношениях и экономических законах движения данной общественной формации и подменяет ее таким взглядом, который при определении целей общественного развития исходит из этических норм. Политическая экономия же рассматривается только как подчиненное техническое вспомогательное средство, независимое от идеологии.

В соответствии с этим при критике современного капитализма Горц собственно политэкономический анализ полностью игнорирует, более того, он капиталистическому обществу ставит в вину именно то, что оно, освободившись от господства политической экономии, неспособно обеспечить достойный уровень «этики свободы». Горц говорит: «Капиталистическая экономика не может воспользоваться имеющимися у нее возможностями... поскольку потребительная стоимость, свободное время, развитие человеческих потребностей, культурное творчество, жизнь, у которой есть цель, богатство человеческих отношений являются внеэкономическими категориями и благами. Их же развитие и реализация предполагают, что экономическая точка зрения будет подчинена человеческой этике свободы, то есть предполагают упразднение первичности экономической точки зрения...» 35.

Такая идеалистическо-этическая оценка современного капитализма одновременно является отправным теоретическим пунктом для отрицания существующего социализма, поскольку не смог освободить себя от господства политической экономии и тем самым не положил конец отчуждению, которое с точки зрения «неомарксизма» представляет собой главный признак отличия капитализма от «подлинного» социализма. Э. Фишер так и говорил: «Революция есть разрыв с отчуждением»36. В этом же духе звучат и слова Горца: «Социализм нищеты, социализм накопления, таким образом, упраздняет эксплуатацию, но не может положить конец отчуждению. Он на это не способен, поскольку... весь процесс производства по-лрежнему определяют законы политической экономии — науки о рациональном использовании ограниченных ресурсов» 37.

Сложившееся марксистское понимание отчуждения неразрывно связано с нолитэкономическим анализом капиталистического общества и потому является не каким-то отделившимся от человеческого существования, противоречащим «человеческой сущности» антропологическим понятием, как у Фейербаха или в измененном виде у современных экзистенциалистов, а категорией, содержание которой определяется конкретными производственными отношениями.

Горц, однако, считает, что в марксистском понимании отчуждение не имеет политэкономической основы, поскольку политэкономия, трактуемая в целом как наука о рациональном хозяйствовании, стоит вне исторически определенных общественных отношений людей.

При таком подходе отчуждение необходимым образом становится идеалистическо-этическим понятием, которое ни по духу, ни по букве не имеет ничего общего со взглядами Маркса.

Так называемую антиномию свободы и необходимости Горц пытается решить тем, что проявление и действие «этики свободы» он связывает с избавлением от необходимости, которая отражает господство политической эко- номняи. Но тем самым он декларирует неотделимость отчуждения не только от существующего социализма, но п от всех возможных будущих форм производства. В связи с этим интересно процитировать одно из положепий Маркса, сформулированное им в третьем томе «Капитала»: «Следовательно, действительное богатство общества и возможность постоянного расширения процесса его воспроизводства зависит не от продолжительности прибавочного труда, а от его производительности и от большей или меньшей обеспеченности тех условий производства, при которых он совершается. Царство свободы начинается в действительности лишь там, где прекращается работа, диктуемая нуждой и внешней целесообразностью, следовательно, по природе вещей оно лежит по ту сторону сферы собственно материального производства. Как первобытный человек, чтобы удовлетворять своп потребности, чтобы сохранять и воспроизводить свою жизнь, должен бороться с природой, так должен бороться и цивилизованный человек, должен во всех общественных формах и при всех возможных способах производства. С развитием человека расширяется это царство естественной необходимости, потому что расширяются его потребности; но в то же время расширяются и производительные силы, которые, служат для их удовлетворения. Свобода в этой области может заключаться лишь в том, что коллективный человек, ассоциированные производители рационально регулируют этот свой обмен веществ с природой, ставят его под свой общий Контроль, вместо Того чтобы он господствовал над ними как слепая сила... Но тем не менее это все же остается царством необходимости. По ту сторону его начинается развитие человеческих сил, которое является самоцелью, истинное царство свободы, которое, однако, может расцвести лишь на этом царстве необходимости, как на своем базисе» 38. (Курсив мой — Г. Р.)

Этот отрывок из «Капитала» заслуживает внимания не только по причине свойственного Марксу богатства мыслей, но и потому, что он относится к числу тех шестивосьми цитат, из-за которых «неомарксисты» склонны примириться с существованием трех томов «Капитала». С точки зрения нашей полемики в позиции Маркса, изложенной в данном отрывке, особого внимания заслуживают три момента. Во-первых, Маркс отмечает, что борьба с природой за удовлетворение постоянно растущих человеческих потребностей является неизменным условием человеческого существования «во всех общественных формах и при всех возможных способах производства». Во-вторых, Маркс подчеркивает, что в рассматриваемой области, которая в самом прямом смысле олова является жизненно важной, свобода может осуществляться толыко как осознанная необходимость, причем путем того, что «ассоциированные производители рационально регулируют этот свой обмен веществ с природой, ставят его под свой общий контроль, вместо того чтобы он господствовал над ними как слепая сила...». (Таким образом, толкование свободы как осознанной необходимости вовсе не является «насилием» со стороны «позитивистского Энгельса» над истинной мыслью «Маркса-гуманиста», как это пытаются представить почти все «неомарксисты».) В-третьих, Маркс прямо указывает, что начинающееся по ту сторону материального производства «истинное царство свободы» «может расцвести лишь на... царстве необходимости как на своем базисе», то есть царство необходимости, которое подвержено действию законов политической экономии, остается базисом царства свободы — области, в которой человеческая деятельность является «самоцелью».

Если «этика свободы», ликвидация отчуждения предполагают то, что производственный процесс должен освободиться от необходимости господства политической экономии, то тогда в самом деле отчуждению можно положить конец только в каком-то «видении социализма», а не в действительности. И в этом случае, в рамках такой логики, прав уж скорее Гайо Петрович, который, проповедуя очищенный от влияния политэкономии «экзистенциалистский марксизм», делает вывод о том, что о ликвидации отчуждения можно говорить только применительно к индивидууму, который «способен воспользоваться исторически дапными возможностями». При такой трактовке отчужде- нпе становится категорией, которая существует и может быть упразднена во всех общественных формациях и исторических ситуациях, то есть категорией, исключающей всякую социальную определенность.

Точка зрепия Горца, который политическую экономию рассматривает не как средство анализа общественных отношений, а как науку о рациональном использовании ограниченных ресурсов, является, однако, лишь одной из многих характерных попыток вытеснения политэкономии из «современно трактуемого марксизма». Другая такая попытка, вовсе не противоречащая, впрочем, первой, связала со взглядами, согласно которым на современном этапе развития капитализма, в так называемом развитом инду- стриальном обществе, в период, когда осуществляются манипуляции человеческими потребностями, когда получают распространение естественные науки и соответствующие им позитивистские концепции, когда устанавливается «технологический террор» и т. д., политическая экономия как критическая теория капитализма теряет свою прежнюю значимость. Потеря политической экономией своих позиций представляется как проявление общего отступления «критической теории». Об этом отступлении Л. Тадич, находящийся под сильным влиянием «франкфуртской школы», пишет следующее: «...Классический пауперизм в развитых странах, а также и частично развитых оставляет место для субтильных форм отчуждения. Производство потребительских товаров удовлетворяет не только эле- ментарные потребности современного человека, но и закладывает базу для наполненной удобствами и комфортом жизни. Однако эти удобства имеют высокую цену: они предполагают бесчеловечную социально-техническую манипуляцию вплоть до культурной области включительно; значение теории и сила критического мышления отодвигаются на задний план, освобоясдая место технике и позитивным наукам»39.

«Франкфуртская школа» интерпретаторов Маркса, которая с самого начала исходила из предположения, что среди источников марксизма классической экономией можно пренебречь, рассматривает всю теорию марксизма как философию истории и общества. Хоркхаймер в связи с этим заявил следующее: «В отличие от современных специальных наук критическая теория общества остается философской по характеру и тогда, коща выступает в качестве критики экономии...» 40. Маркузе же, ссылаясь на то, что в развитом индустриальном обществе критическая теория потеряла свою общественную опору, утверждает, что в таких условиях необходимым образом возникает пропасть между теорией и практикой. «Поскольку отсутствуют явные представители общественных изменений, — ппшет Маркузе, — критика должна отступить па высокий уровень абстракции. Нет почвы, на которой могли бы встретиться теория и практика, мышление и действие» 41.

В такой ситуации, согласно взглядам Маркузе, не остается места для анализа с помощью нолитэкономических категорий: «Если кто-нибудь попытается «вернуть этим категориям критическую направленность и выяснить, как она была уничтожена данной действительностью, то это с самого начала будет выглядеть как возврат ш связанной с исторической практикой теории в абстрактное спекулятивное мышление, из критики политической экономии в философию»42. Весьма характерно, что Маркузе ставит под сомнение правомочность исследующего производственные отношения политэкономического анализа, ссылаясь в основном на изменившуюся роль техники: «Учитывая тоталитарный характер данного общества, традиционное понятие «нейтральности» техники не может более рассматриваться как состоятельное» 43. И поскольку с точки зрения идеологии «техника более не является нейтральной», то корни идеологий нужно искать не гё господствующих производственных отношениях данного общества. «Сегодня идеология заключена в самом производственном процессе» 44.

Если же «идеология заключена в самом производственном процессе», то тогда тоталитарная сущность «развитого индустриального общества», сложившаяся воледст- ствие неограниченного господства «технического аппарата», который определяет управление производством, необходимым образом ведет к отмиранию идеологий, связанных с различным классовым положением пролетариата и противостоящей ему буржуазии, и возникновению «одномерного человека». Если все решает метод технического управления, то тогда на место антагонизма между двумя классами приходит их «интегрирование» в систему. Этой позиции придерживается не только отрицающий революционные потенции пролетариата Маркузе, но и провозглашающий «новую стратегию» рабочего класса Горц; «Господствующей тенденцией современной крупной про-г мышлености уже является не осуществляемая всеми средствами эксплуатация рабочих... господствующей тенденцией является «интеграция трудящихся» 45.

Далекоидущие последствия такого подхода ощущаются даже у тех авторов, которые свою задачу видят в по- литэкономическом анализе современного капитализма. Бэран и Суизи, например, в книге «Монополистический капитал», казалось бы, исходят из ленинской теории империализма, однако «неомарксистские тенденции» приводят к тому, что выводы авторов не согласуются с основными категориями марксистской политической экономии.

О марксистской концепции империализма, которая, как оды знаем, связана прежде всего с именем Ленина, Бэран и Суизи писали следующее: «Она действительно явилась решающим прогрессом в марксистской теории, и ею объясняется огромная сила марксизма и не уменьшающаяся его значимость в ленинской и маоистской формах. И все же нельзя не отметить, что ни Ленин и никто другой из его последователей не попытались вскрыть последствий господства монополий для образующих базис принципов функционирования и «законов движения» капиталистической экономики»46. Характерно, однако, что при исследовании положения рабочего класса в современном американском обществе они, подчеркнуто ссылаясь на Эрика Фромма, заявили: основополагающим фактором, определяющим положение рабочего класса, является не эксплуатация, а подавление «истинных потребностей человека» путем манипуляций потреблением и свободным временем.

В результате Бэран и Суизи на деле отказались от рассмотрения сущности капиталистических производственных отношений, а марксистскую категорию прибавочной стоимости, вскрывающую корни антагонизма между пролетариатом и буржуазией, подменили полностью нейтральным с точки зрения общественного содержания выражением «излишек» (surplus). В своем обосновании они прежде всего сылались на то, что со времени Маркса значительно видоизменился механизм распределения прибавочной стоимости. Само по себе это утверждение правильно, но оно ни по какой логике не может служить обоснованием вышеуказанной подмены. На самом же деле истинная причина заключалась в их отрицательном отношении к тем взглядам, которые проблему положения рабочего класса связывали с основанной на производстве прибавочной стоимости эксплуатацией. Такая позиция Бэрана и Суизи была тесно связана с характерной для них, коренным образом противоположной ленинизму маоистской трактовкой противоречий, свойственных современному капитализму. «Направленная против капитализма революционная инициатива, принадлежавшая во времена Маркса пролетариату развитых стран, — писали они, — перешла в руки обнищавших масс неразвитых стран, которые борются за то, чтобы освободить себя от империалистического господства и эксплуатации» 47. Такая маоистская трактовка международной классовой борьбы дополняется фроммовским определением внутренних противоречий: «Если мы сосредоточим свое внимание на внутренней динамике развитого монополистического капитализма, то трудно избежать вывода о том, что перспективы действительной революционной акции, направленной на свержение существующего строя, являются незначительными. В такой оценке более вероятным направлением развития представляется продолжение нынешнего процесса упадка, в ходе которого противоречие между насилием, вытекающим из строя, и элементарными потребностями человеческой природы будет становиться все более нетерпимым» 48. В такой трактовке противоречий капиталистической системы ее возможное крушение должно быть результатом каких-то «психологических потрясений», из чего следует, что средства анализа современного капитализма нужно искать, собственно говоря, не у Маркса, а у Фрейда.

«Неомарксизм» в духе, схожем с господствующими в буржуазной идеологии тенденциями, трактует главное противоречие нашей эпохи: оно усматривается не в противоречии между капитализмом и социализмом как системами с качественно различными производственными отношениями, а в противоречии между развитыми с точки зрения производительных сил странами и неразвитыми странами независимо от характера существующего в них общественного строя. В. Корач об этом писал следующее: «То, что является сегодня новым в мире, это прежде всего тот факт, что субъектом истории являются более не рабочие высокоразвитых капиталистических стран, а неисчерпаемые революционные освободительные силы менее развитых и отсталых стран. Логика истории расширила классовое противоречие между капиталистами и рабочими до нового и более рокового противоречия между неразвитыми и развитыми общественными силами современного мира, которое охватывает целые страны и нации, раздираемые всяческими впутрештимн коллизиями. Это противоречие становится всеобщей характеристикой современных тен- денций, поскольку в различных формах проявляется как в капитализме, так и в социализме» 49.

Переосмыслением марксистской политической экономии, точнее, ее вытеснением, «неомарксизм» в конечном счете стремится навязать такой подход, при котором, с одной стороны, отбрасывается форма собственности на средства производства как основной критерий (в различении капитализма и социализма, с другой же стороны, на основе им самим установленных «ценностей» и «этических норм» ставится под сомнение то, что страны, называющие себя после (свержения капитализма социалистическими, могут в действительности считаться таковыми. Руководствуясь этим стремлением, Суизи уже и в капитализме отрицает определяющую роль отношений собственности: «Существующее при капитализме неравноправие в первую очередь вытекает не из того, что рабочие не располагают средствами производства, а из отсутствия тех знаний и компетентности, которые необходимы для их использования» 50. (Попутно отметим: в этой формулировке одновременно ясно читается и весьма распространенная в последнее время точка зрения, которая с самого начала «списывает» «традиционный рабочий класс» как руководящую силу общественного преобразования и на его место стремится поставить какой-то вымышленный «новый рабочий класс».) Горц в свою очередь противопоставление реальному социализму обосновывает тем, что тот не сделал возможным проявление «истинных человеческих потребностей», поскольку «социализм накопления... в фрейдистском смысле цензуровал потребности, не имевшие непосредственно производственного характера...» 51. Г. Петрович резко возражает даже против того, чтобы этим странам хотя бы в каком-нибудь аспекте признавался социалистический характер. «...Если мы не сможем понять, что те страны, где бюрократические структуры имеют перевес, не являются странами социалистиче- скими, тогда не сможем ориентироваться в современном мире ни «теоретически», ни «практически»52. Главную причину теоретических блужданий Петрович видит в том, что Ленин пе принял во внимание то, что в современном обществе главным стратификационным фактором является не отношение собственности, а разделение труда. По поводу этого Петрович пишет следующее: «Ленин никоим образом не видел в национализации средств производства конечную цель коммунизма. И все же он видел в этом качественный скачок пз капитализма в социализм... Национализацией средств производства, по существу, еще не было достигнуто социалистическое изменение производственных отношений, поскольку не произошло никакого существенного изменения в положении производителей, рабочих. Различие между теми, кто работает, и теми, которые распоряжаются работой, между большинством и теми, кто стоит у власти, между эксплуатируемыми и эксплуататорами этим актом не уничтожено» 53. *

* *

Конфликт между идеологией «неомарксизма» и действительностью проявляется в том, что тенденция (Вытеснения политической экономии не может принять законченную форму. Проблематика политэкономии — косвенно или непосредственно—настолько охватывает все сферы общественной жизни, что даже спекуляция самыми абстрактными понятиями не может изгнать ее из теоретического анализа, не порвав все нити, связывающие этот анализ с действительностью. Один из путей проникновения проблематики политической экономии в идеологию «неомарксизма» состоит в том, что специальные экономические вопросы подаются в одеянии абстрактных философских терминов, Однако классовые интересы, проявляющиеся в идеологических формах классовой борьбы, ставят ограничительные рамки на степень абстрагирования от действительности: «неомарксизм» только тогда может играть свою специфическую роль, если попытается, хотя бы частично, разработать свой вариант политической экономии. Именно поэтому тенденция вытеснения политической экономии наряду с тем, что она не может принять закопченную форму, не во всех направлениях «неомарксизма» проявляется с оди^ наковой интенсивностью. Этой тенденции не противоречит даже и то, что в некоторых течениях или же у отдельных представителей «неомарксизма» проблематика политэкономии выдвигается на первый план.

Необходимую для «неомарксизма» политэкономическую амуницию в основном поставляют уже упоминавшиеся Суизи, француз Беттельхейм и особенно в последнее время один из руководителей IV (троцкистского) Интернационала, Эрнст Мандель, который приобрел большое влияние не только среди троцкистов, но и среди маоистов и в кругу всех «новых левых». В этой среде двухтомная работа Манделя о марксистской экономической теории поисти- не считается библией. Именно поэтому целесообразно уделить ей особое внимание54.

Мандель на словах в ряде аспектов противопоставляет себя «гуманизирующему» направлению и в противовес ему провозглашает единство «Маркса-гуманиста» и «Маркса- экономиста», более того, подчеркивает фундаментальное значение политической экономии как в возникновении марксизма, так и современном понимании роли и значения марксистской теории. В действительности же, как это выяснится дальше, у Манделя единство «Маркса-гуманиста» и «Маркса-экономиста» выливается в «переосмысленного Маркса», причем основу этого переосмысления составляют, с одной стороны, положения, перенятые у «гуманизирующего» направления, а с другой стороны, в корне фальшивое толкование «Маркса-экономиста», то есть марксистской экономической теории.

Один из самых главных тезисов книги Манделя состоит в утверждении, что практика реального социализма и со- ответственно его теоретическое отражение — господствующая концепция политической экономии социализма — противоречат якобы экономической теории Маркса. Главной целью, которую преследует провозглашением этого тезиса Мандель, является доказательство того, что «советская экономика» не может называться социализмом в Марксовом понимании этого слова.

Следует отметить, что Мандель считает необходимым подчеркнуть радикальное различие между «советской экономикой» и капиталистическим хозяйством. «...Советская экономика, — пишет он, — не содержит ни одной пз главных характерных черт капиталистического хозяйства. Только внешние формы и поверхностные явления могут ввести наблюдателя в заблуждение при его попытке определить социальный характер этой экономики» 55. В этом же духе Мандель квалифицирует как ошибочные те концепции, которые, начиная от общества «менеджеров» Бернхэма до «нового класса» Джиласа, были сфабрикованы противниками социализма. Такая позиция Манделя не должна вызывать недоумений, ибо его задача — поставить под сомнение социалистический характер «советского хозяйства», ссылаясь на экономическое учение Маркса, показать в существующих в нем экономических отношениях те черты, которые якобы противоречат марксистскому понятию социализма. В этом своем стремлении Мандель вместо настоящей ссылки на положения Маркса практикует использование приписываемых Марксу взглядов и точек зрения. В соответствии с этим он прежде всего утверждает, что товарное производство и социализм несовместимы. «В социалистическом обществе продукты человеческого труда имеют непосредственно общественный характер и тем самым не имеют стоимости. Они не являются товарами, а представляют собой потребительные стоимости, которые произведены для удовлетворения человеческих потребностей... Существование «экономических категорий» в Советском Союзе ясно показывает, что социалистического общества в этой стране еще не существует» 56. Поэтому Мандель заявление о том, что в Советском Союзе осуществлен социализм, причисляет к сфере «вульгарной апологетики»: «Официальный советский тезис о том, что в Советском Союзе строительство социализма закончилось в 1936 г., несмотря на то, что еще использовались категории «товар, стоимость, деньги», доказывает ревизию марксистской теории социалистического общества» 57.

Однако, ссылаясь на марксистскую теорию, Мандель на деле полностью искажает концепцию Маркса, что уже само по себе ставит под сомнение истинную правомочность самой ссылки. Он утверждает, что товарное производство и социализм несовместимы, потому что о социалистическом обществе можно говорить только в случае ПОЛНОГО удовлетворения основных человеческих потребностей. «До тех пор пока производство не обеспечивает такого удовлетворения основных человеческих потребностей, центральной экономической проблемой (в более или менее относительном смысле) остается распределение ограниченных потребительских благ, то есть такая форма распределения, которую необходимо регулировать на основе объективного критерия. В течение всего переходного периода между капитализмом и социализмом обмен между человеческим трудом и потребительскими благами, созданными этим трудом, регулирует сферу распределения. Обмен заключает в себе товарное производство. Отсутствие потребительных стоимостей продлевает жизнь меновой стоимости» 58.

Маркс действительно считал, что в коллективном обществе, основанном на общественной собственности на средства производства, исчезает товарный обмен между производителями, но на первой фазе коммунистического общества — в социализме — формирующийся новый строй во всех отношениях еще несет на себе родимые пятна старого общества, и поэтому в нем должен господствовать тот же принцип обмена эквивалентных стоимостей, который регулирует товарный обмен. Вследствие специфических исторических условий возникновения социализма положение по сравнению с первоначальным представлением Маркса изменилось в том, что принцип обмена эквивалентных стоимостей действует при сохранении товарного производства. Маркс решительно отрицал, что распределение согласно потребностям может быть осуществлено на первой фазе коммунистического общества. Мандель же, действуя в своей манере, с одной стороны, полностью оставляет без внимания то, что Маркс, а позже Ленин говорили о двух фазах коммунистического общества, с другой стороны, объявляет несовместимым сохранение товарного производства с социализмом, который представляет как общество с распределением по потребностям и в котором при распределении уже не действует никакой объективный критерий.

Мандель, таким образом, совершенно произвольно определяет понятие социализма и вдобавок пытается дело представить так, как будто это определение соответствует позиции Маркса. Эта фальсификация красной нитью проходит через все рассуждения Манделя. И поэтому его аргументы доказывают не то, что функционирование «советской экономики» и соответственно обобщающая ее опыт политическая экономия противоречат экономической теории Маркса, а то, что они противоречат той искаженной концепции, к которой эту теорию свел Мандель.

Переосмысление марксистского понятия социализма, осуществленное Манделем, очень ясно прослеживается в той характеристике, которую он дал «советской экономике». «Фактически советскую •экономику характеризует противоречивое соединение некапиталистического способа производства и буржуазного в своей основе способа распределения. Столь противоречивое соединение является признаком такой экономической системы, которая проходит через переходный этап между капитализмом и социализмом, на котором, как это Ленин уже указывал, экономика неизбежно соединяет черты прошлого и будущего» 59. Это утверждение по крайней мере в двух пунктах фальсифицирует ленинские взгляды. Во-первых, в данном контексте Ленин говорил не о переходном периоде, а о первой фазе коммунизма — о социализме, во-вторых, он упоминал не о буржуазном способе распределения, а о сохранении еще проявляющегося в распределении «буржуаз- ного права». Ссылаясь на работу Маркса «Критика Готской программы», Ленин по этому поводу писал следующее: «Таким образом, в первой фазе коммунистического общества (которую обычно зовут социализмом) «буржуазное право» отменяется не вполне, а лишь отчасти, лишь ов меру уже достигнутого экономического переворота, т. е. лишь по отношению к средствам производства» 60.

У Манделя конкретные случаи фальсификации являются следствием более общего методологического приема, который предполагает уход от политэкономйческого ана«= лиза при помощи правового фетишизма. В соответствии с этим специфические политэкономические проблемы ире- вращаются в формально-правовые, что, в частности, ясно видно из утверждения Манделя, в котором он остатки «буржуазного права» отождествляет с сохранением буржуазных отношений распределения.

Отрыв отношений распределения от производственных отношений, осуществленный со ссылкой на правовые формулы, представляет собой самый что ни есть очевидный разрыв с марксистской политической экономией, что с особой силой было подчеркнуто Марксом в той самой «Критике Готской программы», которую частенько стремится использовать в своих целях Мандель. «Всякое распределение предметов потребления есть всегда лишь следствие распределения самих условий производства... Если же ве? щественные условия производства будут составлять коллективную собственность самих рабочих, то в результате получится также и распределение предметов потребления, отличное от современного. Вульгарный социализм (а от него и некоторая часть демократии) перенял от буржуазных экономистов манеру рассматривать и трактовать распределение как нечто независимое от способа производства, а отсюда изображать дело так, будто социализм вращается преимущественно вокруг вопросов распределения. Но когда истинное отношение давным-давно уже выяснено, к чему же снова возвращаться вспять?» 61. Трудно более исказить позицию Маркса, чем если предположить, что способ распределения определяется не господствующими производственными отношениями, а правовыми формулами. Буржуазный способ распределения вытекает не из «буржуазного права», а из капиталистической собственности на средства производства. С обобществлением средств производства изменяется коренным образом не только способ производства, по и способ распределения, поскольку исчезают формы доходов, связанные с частной собственностью на средства производства. На первой фазе коммунизма наступает конец буржуазного способа распределения, но сохраняются остатки «буржуазного права», что означает, что произведенные продукты потребления распределяются среди членов общества на основе не фактического, а формального равенства людей, следовательно, к различным людям применяется одинаковая мера. (Но положение этих различных людей в одном из определяющих аспектов — в их отношении к средствам производства — одинаково.) На первой фазе коммунизма распределение продуктов потребления еще должно регулироваться объективной мерой, господствующим в товарообмене принципом, и в соответствии с этим имеющиеся в интенсивности и сложности труда различия должны найти отражение в распределении по труду. В этом смысле распределение по труду есть остаток «буржуазного права», но ни в коем случае не «буржуазный способ распределения». Очевидным примером правового фетишизма является тот случай, когда содержание правовых формул отрывается от господствующих общественных отношений и в то же время последние определяются на основе этих формул.

Для доказательства сохранения «буржуазного способа распределения» Мандель в качестве аргумента использует утверждение о том, что существование товарообмена необходимым образом предполагает и продажу рабочей силы. Он пишет: «В период перехода от капитализма к социализму обобществление средств производства еще связано с индивидуальным присвоением необходимого продукта в форме заработной платы, с продажей и обменом рабочей силы на денежную плату» 62. Стремясь сразу же парировать все возможные возражения, он продолжает: «Аргументация, согласно которой класс наемных рабочих не может существовать в условиях коллективной собствен- ности на средства производства, поскольку «рабочий не может продать свою рабочую силу самому себе», является грубым софизмом. Коллективная собственность означает собственность содружества, а не собственность каждого из его членов. Член кооператива может продать свой автомобиль, свою личную собственность тому кооперативу, к которому он принадлежит; точно так же рабочий может продать свою рабочую силу, которая является его личной собственностью, тому содружеству, которому он принадлежит» 63.

Вся аргументация Манделя строится на поистине софистском приеме превращения проблем политэкономиче- оких в формально-правовые. Такой кардинальный полит- экономический вопрос, как при каких общественных уело* виях рабочая сила становится товаром, подменяется формально-правовой проблемой — имеет ли право владелец свободно распоряжаться личной собственностью. Дальнейшая логика понятна: поскольку право распоряжаться личной собственностью существует уже издавна и в различных, общественных системах и поскольку превращение рабочей силы в товар есть, по Манделю, не что иное, как простой акт распоряжения личной собственностью, то по- литэкономический анализ общественно-экономических условий превращения рабочей силы в товар ? становится совершенно излишним. Так, ъ концепции правового фетишизма важнейшие категории марксистской политэкономии превращаются в лишенные всякого конкретного общест- веного содержания формально-правовые понятия.

Если превращение рабочей силы в товар есть ©сего лишь обычный акт свободного распоряжения личной собственностью, тогда, собственно говоря, исчезает основополагающая особенность капиталистического способа производства, специфическая, свойственная только этому способу производства форма соединения средств производства и рабочей силы, п тем самым исчезает и возможность научного политэкономического анализа капиталистической общественно-экономической формации. Известно, что Маркс разделение и соответственно соединение средств производства и рабочей силы исследовал не в формальноправовом, а в политэкономическом смысле. На переднем плане у него стояли не правовые условия непосредственного распоряжения личной собственностью, а общественно- экономические условия вышеуказанного разделения и сое- 11* дпнешш, антагонистические классовые отношения между буржуазией и пролетариатом. (Попутно отметим, что Маркс однозначно указал и на то, что рассматриваемая в политэкономическом смысле собственность на капитал и формальное право распоряжаться существующим в материальной форме капиталом вовсе не обязательно совпадают друг с другом. Нет необходимости доказывать правильность этого утверждения для современного капитализма, в условиях господства фиктивного капитала.)

Маркс рассматривал превращение рабочей силы в товар как определяющую характеристику капитализма, поскольку оно наложило печать на отношения между владельцами средств производства и непосредственными производителями. В условиях превращения рабочей силы в товар эти отношения необходимым образом приняли форму отношений между антагонистически противостоящими классами, а соединение средств производства и рабочей силы сопровождалось подчинением труда капиталу. Форма, в которой произошло соединение рабочей силы и средств производства, определила цели п условия производства. Производство осуществляется ради получения прибыли, причем труд рабочего увеличивает силу, которая ему противостоит и его угнетает. Поскольку труд подчинен капиталу, то условия занятости рабочего зависят от возможностей реализации капитала, условий получения прибыли.

Наряду с вышеизложенным Маркс указал на то, что превращение рабочей силы в товар определяет объективное содержание п соотношение необходимого и прибавочного труда. Всякое изменение соотношеппя между необходимым и прибавочным трудом меняет отношение между заработной платой и прибавочной стоимостью и тем самым затрагивает интересы двух противостоящих классов. Ве- личипа необходимого труда определяется стоимостью рабочей >сплы п непосредственно от этого, а пе от находящегося в распоряжении общества ^материального богатства зависит участие рабочего класса в пацпопальпом доходе. Создающий же прибавочную стоимость прибавочный труд выливается в капитализированную форму дохода, и тем самым для рабочего эта часть его труда совершенно чужда и служит противоречащим ему пптересам.

Вопрос о том, является пли нет рабочая сила товаром, ре есть формально-правовой вопрос, а это в политэкопоми- ческом смысле вопрос о том, содержат ли существующие отношения классовые антагонизмы или нет. Если кто- нибудь при ответе па этот вопрос отталкивается только от такого (внешнего признака, как форма заработной платы,, или же эту политэкономическую проблему пытается превратить в формально-правовой вопрос, то это наиболее верпый признак отказа от научного марксистского подхода и марксистской политэкономии.

Мандель, однако, далеко не удовлетворяется тем, что «советскую экономику» причисляет к «переходному периоду». Он в соответствии с троцкистскими традициями пытается доказать, что эта экономика наряду с общими противоречиями переходного периода подвержена особым противоречиям и коллизиям, которые являются следствием «бюрократического контроля и управления» дроизводст- вом. Таким специфическим противоречием и коллизией,, по мнению Манделя, является сложившийся способ распределения, а также обосновывающая его теория, согласно которой при распределении по труду наряду с количеством выполненного труда необходимо принимать во внимание и его качество. Он пишет: «Еще более очевиден апологетический характер теории, когда она утверяедает, что вознаграждение труда в «социалистическом» обществе регулируется «количеством и качеством совершенного для общества труда». Такого определения нигде нет у Маркса. Напротив, в «Критике Готской программы» он совершенно ясно отмечает, что на первой фазе социалистического общества производители оплачиваются пропорционально количеству вложенного труда» 64. Мандель утверждает, что понятие качества труда было неизвестно вплоть до 1932 г. п его введение служило интересам «бюрократии».

Кто хотя бы немного знаком с исходными положениями теории трудовой стоимости Маркса, тот хорошо знает, что Маркс сложный труд рассматривал как умноженный, возведенный в степень простой труд, то есть у пего различия в количестве труда содержали и качественные различия. В «Критике Готской программы» Маркс, говоря о сохранении «буржуазного права» на первой фазе коммунистического (а не социалистического, как это ошибочно указывает Мандель) общества, пппгет, что «один человек физически или умственно превосходит другого и, стало быть, доставляет за то же время большее количество труда» и т. д. В качестве условия достижения второй фазы коммунистического общества он особо выделил ликвидацию различий между физическим и умственным трудом. «На высшей фазе коммунистического общества, после того, как исчезнет порабощающее человека (подчинение его разделению труда; когда исчезнет вместе с этим противоположность умственного и физического труда... лишь тоща можно будет совершенно преодолеть узкий горизонт буржуазного права...» 65. Таким образам, теперь, когда мы видим, что, по Марксу, при оценке совершенного труда необходимо учитывать физические и духовные различия между людьми и что важнейшим условием распределения по потребностям является ликвидация противоречий между умственным и физическим трудом, нетрудно уже дать ответ на вопрос: кто искажает марксизм в духе «вульгарной апологетики»?

Стремление Манделя использовать «Маркса-эконо- миста» против реального социализма в конце концов логически привело его к принятию сконструированной в противовес «позитивистскому варианту марксизма» концепции «Маркса-гуманиста». В конце его книги место претендующего на научность анализа уже полностью и явно занимает поэтическая игра понятиями, и (реальному социализму, окрещенному как «позитивистское направление», марксизму-ленинизму вновь противопоставляется превратившееся в мистическое понятие «отчуждение», абстрактно-этически трактуемый «совершенный человек», а также уже набившая оскомину «антиномия» свободы и необходимости. В итоге экономическое переосмысление марксистского понимания социализма нужно было лишь для того, чтобы открыть дорогу для философско-антропологической интерпретации социализма.

Заключительную метаморфозу своеобразной духовной эволюции Манделя представляет утверждение (не слишком оригинальное) о том, что осуществление социализма предполагает конец политической экономии. По этому поводу он пишет следующее: «Политэкономия исчезнет вместе с теми категориями, к объяснению которых стремится... Когда процесс исчезновения категорий закончится, не останется места для такой «экономической доктрины», которая была бы наукой о современной действительности и которая могла бы быть сравнимой с учением Маркса...»66. В воспринимаемом идеалистически «царстве свободы» не останется места для науки о необходимости, для политиче- окой экономил, а только для какой-нибудь «прикладной экономии», которая в лучшем случае сможет выполнять роль какого-то технического вспомогательного средства, но ни в коем случае не сможет быть наукой, исследующей производственные отношения.

<< | >>
Источник: Г. Рипп. ПОЛИТИЧЕСКАЯ ЭКОНОМИЯ И ИДЕОЛОГИЯ. 1977

Еще по теме Так называемая антиномия «гуманистского и экономического Маркса»:

  1. Так называемая антиномия «гуманистского и экономического Маркса»
  2. «Неомарксистская» интерпретация отношений идеологии и науки