Релятивизм в буржуазной экономической науке. Интерпретация марксизма в духе релятивизма

Неотделимое от марксизма историческое мировоззрение включает в себя понятие относительности истины, но лишь в смысле исторической обусловленности самого познания, в смысле все более приближающегося, но нвокоща не исчерпывающего полноты действительности характера истины, а не в смысле релятивизма, отрицающего объективность научного познания.

Впервые на эту тенденцию еще в ее зародыше указал Ф. Энгельс в написанном им в 1895 г. дополнении к третьему тому «Капитала» в связи с рассмотрением позиции В. Зомбарта, тогда еще весьма признательно отзывавшегося об экономических взглядах К. Маркса. Ф. Энгельс выступил против таких взглядов, которые усматривали в теории стоимости и законе стоимости Маркса только логическую конструкцию или гипотезу, отмечая при этом: «Как Зомбарт, так и Шмидт... не обращают должного внимания на то, что здесь речь идет не только о чисто логическом процессе, но и об историческом процессе и объясняющем его отражении в мышлении, логическом прослеживании его внутренних связей»22. Зомбарт видел в категориях политической экономии Маркса не научное отображение объективных экономических отношений капитализма, а лишь чисто логическую конструкцию, которая может быть применима для изучения капиталистической экономики лишь как какой-то разумный подход — один из многих визможных. То есть он приписывал Марксу то релятивистское воззрение, в принципе отвергающее существование объективных взаимосвязей, законов общественной действительности и возможность их научного познания, которое позже он и Макс Вебер изложили наиболее полно.

Это разделение логического и исторического, проявившееся в концепции Зомбарта пока еще лишь в эмбриональной форме, в современных условиях стало методологической основой всей буржуазной общественной науки, в том числе и политической экономии. Основным критерием научности категорий и законов объявляется не отражение объективной действительности, а соответствующая абстрактно трактуемой рациональной деятельности «методологическая целесообразность», и посему «ничего нельзя сказать относительно того, насколько в действительности рациональный выбор целей определяет реаль- ные действия» 23. Неизбежным следствием разделения логического и исторического явилась трактовка научной абстракции только как логической конструкции (создание «идеального типа»), удовлетворяющей определенным соображениям целесообразности. Макс Вебер писал: «Такими идеально типичными конструкциями являются, например, созданные «чистыми» экономическими теориями понятия и «законы», которые показывают, каким образом произошло бы определенного рода человеческое действие, если бы оно было строго целерационально, свободно от ошибок и чувств и если бы, далее, оно совершенно четко было направлено лишь на одну-единственную (экономическую) цель» 24. А затем он к этому добавил: «Законы»... есть не что иное, как подтвержденные наблюдением типичные вероятности, относящиеся к ожидаемому — в случае наличия определенных обстоятельств — развитию общественного процесса, то есть такие возможности, которые могут быть поняты из типичных мотивов действующих лиц и из осознанного ими типичного кажущегося смысла действия» 2Г\

Это различие между марксизмом и буржуазными общественными науками в методологическо-теоретическом подходе к изучению общественной жизни уже в течение многих десятилетий является мишеныо для тех, кто стремится примирить противоречия между марксистской и буржуазной общественной наукой. В 1897 г., спустя два года прсле предостережения Ф. Энгельса, В. И. Ленин такие взгляды рассматривал как уже сложившуюся тенденцию, которая наглядно отражала распространение оппортунизма внутри II Интернационала.

Об актуальности предостережений Ф. Энгельса и В. И. Ленина в современных условиях свидетельствуют, в частности, взгляды, изложенные в предисловии к венгерскому изданию цитировавшейся книги Макса Вебера. Автор предисловия утверждает, что веберовская конструкция идеального типа соответствует, собственно говоря, Марксовому понятию закона и приписывает какому-то недопониманию критические высказывания в отношении первой. Автор аргументирует это следующим образом: «Речь здесь идет всего лишь о том, что Вебер дал новое название методу, очень давно используемому в общественных науках... Идеальным типом Вебер называет чистый тип, то есть такую понятийную конструкцию, которая суммирует в очищенном от всяких побочных обстоятельств виде наиболее существенные, наиболее характерные атрибуты капитализма, феодализма, рабочего, капиталиста, пуританина или китайского мандарина. В действительной жизни, естественно, идеальные типы никогда не встречаются... Идеализирующие, но именно поэтому вскрывающие суть процессов законы самой развитой общественной науки, политической экономии, приближаются к общим законам физики, относящимся к идеальным случаям.

Из этих рассуждений может показаться, будто Макс Вебер и Маркс шли по одному и тому же пути — по крайней мере в своей научной деятельности, — а различия между ними не более как видимость, порожденная возникшими по разным причинам недоразумениями.

Само по себе справедливо утверждение, что с помощью понятийной конструкции идеального типа Вебер, если смотреть формально, применял метод абстрагирования, так же как это делал Маркс. Но эта абсолютно формальная схожесть вовсе не исключает сущностных и непримиримых различий в теоретико-методологических основах научных исследований Маркса и Вебера. Ведь последовательным сторонником метода абстракции назвал себя, например, даже основатель самого последовательного течения субъективной политической экономии — австрийской школы — К. Менгер, который писал об используемом им методе в предисловии к своей главной работе: «В процессе своей работы я стремился упрощать весьма сложную сферу экономической деятельности человека до самых простых элемептов, которые еще можпо подвергнуть точному наблюдению, применять тот метод к этим элементам, который соответствует их природе...

Веберовская концепция идеального типа была на деле четко направлена против марксистского понимания связи исторического и логического анализа, а вместе с тем и против связи экономических категорий с действительностью, поскольку она считает эти категории логическими конструкциями «социологии знания», а не научным отражением объективной действительности. Отрицание теории отражения, являющейся одним из основных понятий материалистической гносеологии, составляет основу релятивистской интерпретации общественных наук, и в их числе политической экономии, равно как и релятивистского истолкования марксизма. Вследствие такого подхода Вебер пытался вытеснить необходимость из исторического процесса с помощью «идеальных типов» возможных или вероятных рациональных общественных действий людей. Его концепция отрицает закономерность в развитии общества, а тем самым и научный детерминизм во взглядах на развитие общества.

Эта позиция Макса Вебера, совершенно четкая по своей тенденции, столь же четко прослеживается и у многих его последователей.

Отрицапие объективной сущности экономических законов у Ойкена сопровождается утверждениями об их якобы исключительно «схоластическом характере». Такие взгляды ныне весьма распространены и просачиваются даже в исследования, претендующие на марксистский подход. Подобные утверждения четко и недвусмысленно связаны с отрицанием принципа общественного детерминизма. Именно отрицание этого принципа позволило буржуазным авторам связать воедино формальные методы создания «идеальных типов» и выбор альтернатив. Утверждается, что на каждом этапе исторического развития существуют как данные возможные идеальные типы, а выбор их или их комбинаций зависит от субъективных решений людей. Эта концепция отрицает внутреннюю необходимость изменения общественных систем, в том числе перехода от капитализма к социализму, более того, изменения форм в рамках отдельных общественных формаций, например, перехода от капитализма свободной конкуренции к монополистическому капитализму. Она основывается также на своеобразном толковании «идеальных типов» как независимых от конкретных исторических условий всегда осуществимых альтернатив. В таком толковании проявляется крах попыток буржуазных экономистов связать воедино историческое и логическое. Поскольку марксистская концепция общественного детерминизма выражает внутреннюю необходимость исторического развития, постольку лишь она может служить основой конкретного определения объективно определенной господствующей внутренней тенденции развития данной исторической эпохи и конкретных форм ее проявления. В отличие от этого связывание воедино идеальных типов с альтернативами исторического развития является лишь видимостью. Поскольку же их пытаются связать воедино, то речь здесь может идти не об отражении реального процесса исторического развития, а лишь о произвольной историко-философской концепции. Созданные путем произвольного логического конструирования категории могут найти место лишь в произвольно сконструированной истории. Они извлечены не из действительности с помощью научной абстракции, а поэтому они и не могут быть научными средствами анализа действительности.

На основе всего этого не выдерживает критики утверж- десвгие автора упоминавшегося предисловия о том, что «в применении исторического метода, в понимании единства истории и социологии Вебер следовал Марксу». На самом же деле Вебер, следуя шаблонному методу буржуазных ученых-обществоведов, критиковал марксизм, причем делал это чрезвычайно поверхностно. Заблуждением, однако, было бы утверждать, будто Вебер выступал только против вульгаризованного исторического материализма, а не против правильно понимаемых воззрений Маркса. Вебер ведь выступал не только против объяснения «простой причинной связи» между экономикой и другими сферами общественной жизни, а и, признавая взаимодействие между базисом и надстройкой, отрицал определяющую роль базиса, объективную определенность процесса общественного развития и тем самым подменил исторический материализм каким-то релятивистским историческим идеализмом. Вебер выступал не только против того, чтобы считать идеи и идеологии в прямом смысле слова зеркальным отражением экономических процессов, он недвусмысленно отбрасывал и всю марксистскую теорию отражения. Вебер — как и многие другие до и после него — внешне воевал против искаженного марксизма, но его атаки были направлены против истинного марксизма.

Еще Гегель в качестве общеметодологического принципа выдвинул требование связывания воедино исторического и логического анализа, в глубине которого крылась мысль о внутренней необходимости исторического развития и объективности научного познания. В концепциях 3* рассматриваемых здесь направлений современной буржуазной идеологии эти два момента распадаются: историчность остается в плоскости эмпиризма, а логика «поднимается» в сферу «абстрактного общего», лишенного всякого конкретного действительного содержания. Идеальный тип, модернизированное название которого — «модель», — квалифицируется как чисто логическая конструкция, которая должна оправдывать свое существование лишь с точки зрения логического анализа, подчиненного методологической целесообразности, но ни в коем случае с точки зрения соответствия какому-либо объективному историческому содержанию. Более того, с такой позиции любая попытка удовлетворять последнему требованию должна расцениваться как «метафизика», выходящая за пределы научности.

Дальнейшее развитие этого методологического положения происходило в направлении еще более последовательного релятивизма. Концепция Зомбарта — Вебера резко разграничивает естественные и общественные науки, в противовес этому ряд представителей современного позитивизма — усвоив, что экспериментальный метод вовсе не делает естественные науки сферой «абсолютных истин» и пе защищает их от ошибок и даже от «метафизической спекуляции», — подчеркивают их родственную сущность. Крупнейший представитель упомянутого изменения курса неопозитивист Карл Поппер так пишет об этом: «В минувшие столетия этот вопрос обсуждался так, что акцент делался на различиях методов, применяемых, с одной стороны, в естественных науках и, с другой стороны, в исторических или гуманитарных науках. И почти едпподуш- ным было мнение, что между ними большая пропасть. Одпако уже много лет мой тезис следующий: у всех тех историков и философов-историков, которые настаивают на пропасти между историческими и естественными науками, в корне своем ошибочное представление о естественных науках» 34. Эта смена акцента, однако, лишь подтверждает вышеозначенные тенденции. Последовательный релятивизм у Поппера проявляется в утверждении о принципиальном различии между «эмпирическими науками», с одной стороны, и формальной логикой и математикой — с другой. «Эмпирические науки, которые единственно могут дать нам информацию о мире, не делают возможным доказательство... С другой стороны, чистая математика и логика, которые делают возможным доказательство, не дают информации о мире...» 35.

Из этого следует, что положения «эмпирических наук» — в отличие от аксиом формальной логики и чистой математики — могут выполнять в научных исследованиях лишь роль «рабочих гипотез», поэтому любое стремление наделить их значением сверх этого неизбежно ведет1 к уходу из сферы науки. Поппер считает, что «...мы никогда не сможем рационально установить истину научных законов; самое большее, что мы можем сделать,—это строго проанализировать их и ошибочные отбросить... В соответствии с этим все научные законы навечно останутся гипотезами; научные законы — это предположения» 36.. Сторонники этой концепции видят единственный путь научного прогресса в применении метода «проб ж ошибок», который требует выдвижения и опровержения гипотез. Область «эмпирических наук» включает разработку опровергаемых рабочих гипотез».

По сути, эта концепция, сформулированная в духе крайнего релятивизма, направлена против диалектического метода, подчеркивающего незавершенную и одновременно относительную сущность объективной истины, вскрытой в ходе научного познания. В общем виде мнение Поппера по этому вопросу, изложенное в вышеупомянутой работе, выглядит так: «Эта позиция решает известную, но не слишком серьезную методологическую проблему — проблему исторического релятивизма. Мы признаем, что наши предположения относительны по сравнению с нашими проблемами и наши проблемы относительны в сравнении с достигнутым знанием. Мы при- зпаем также, что в сиюминутном положении нашего знания многое может быть ошибочным. Но это не значит, что и истина относительна. Это лишь значит, что устранение наших ошибок и приближение к истине требуют упорного труда. У истины нет критерия. Но есть нечто, что можно считать критерием ошибки: противоречия появляются в нашем знании, или между нашим знанием и фактами. Таким образом, знание может возрастать на пути критического устранения ошибок. Так мы можем приблизиться к истине» 37.

Как видно из изложенного, устранение диалектики из научного познания ведет лишь к выдвижению ложных альтернатив, к одностороннему подходу к проблемам на учного познания, к принятию критериев эмпирического релятивизма, в принципе отрицающего возможность выявления внутренней сущности явлений действительности. Вместо научного познания действительности, всегда неизбежно содержащего и элемент относительности, буржуазные идеологи в самом различном виде выдвигают ложную альтернативу гипотезы и аксиомы, считая общедействи- тельнымн лишь формальные методы доказательства и усматривая путь развития науки в опровержении гипотез эмпирическими утверждениями. Выдвижение гипотез и их опровержение — действительно один из методов научного прогресса, но далеко не исключительный и не универсальный.

Благодаря всеобъемлющему привлечению критерия практики становится очевидным, что развитие науки сопровождается не только устранением ошибочных гипотез, но и доказательством правильных и тем самым ликвидацией их гипотезного характера. Ни одна наузса не состоит из одних лишь меняющихся гипотез, а у каждой из них есть свое постоянно увеличивающееся основное содержание, которое в ходе развития остается и дополняется, а значение относящихся к ней научных положений становится все /более точным, сфера их применения — все более ясной и т. д. Если же это так, то признание объективного характера научного познония не может ограничить компетентность пауки разработкой «опровергаемых рабочих гипотез» и не считает выход за рамки этого «метафизической спекуляцией».

Следовательно, речь здесь идет о двух диаметрально противоположных методах установления критериев научного познания, а также научного анализа действительности, применение которых приводит к принципиально различной оценке всех основных проблем политической экономии. Из принципиального противопоставления исторического и логического анализа и вытекающей из этого оценки отношения научных категорий к действительности логически вытекает превращение этих категорий в субъективные конструкции, которые не могут служить основой ни для каких выводов общего значения. Р. Арон в своих лекциях об индустриальном обществе теоретизировал следующим образом: «Итак, методологический принцип номер один — если мыслить рационально об общественной и экономической действительности — гласит: следует опасаться спутать конкретную систему со сконструированным из нее идеальным типом. По желанию можно сконструировать идеальный тип как неприемлемого, так и совершенного капитализма» 38. Или, как он сказал в другом месте своих лекций, действительные экономические системы всегда соответствуют «несовершенным моделям».

В соответствии с релятивистским агностицизмом между конкретной системой и теоретической абстракцией — «идеальным типом» или «моделью» — находится непреодолимая пропасть. Знания о конкретной системе может дать лишь эмпирический анализ, а абстрактные категории суть субъективные творения ума, которые могут обслуживать потребности самых противоречивых методологических потребностей. В этой концепции нет места таким фундаментальным категориям научного познания, как всеобщность и необходимость, ибо ограничивающийся описанием конкретной системы эмпиризм априори исключает их, а идеальный тип, модель в соответствии с такими взглядами, говоря словами Гегеля, — лишь «абстрактное общее», то есть в нем отсутствует органическая связь с действительностью. Подобная модель дает такие знания, из которых невозможно сделать выводы относительно фактической действительности. Тем самым теоретическое разграничение капитализма и социализма становится совершенно относительным, поскольку исключительно от субъективно сконструированного идеального типа, от модели зависит, что же можно считать лучшим, но объективного содержания такое разграничение не имеет и иметь не может.

Эта концепция непримиримо противопоставляет друг другу сферу научного и сферу своеобразно понимаемого идеологического анализа: возможности эмпирического подхода ставят границы компетентности науки. Та же позиция, которая признает в содержании научных категорий, отражающих сущностные черты действительных общественных отношений, всеобщность и необходимость, должна рассматриваться как идеология, ведущая к «метафизике». Однако апология, подвизающаяся на поприще «дезидеологизации», бросается в глаза и в этом случае. Арон, например, с одной стороны, считает Марксовы категории капиталистических производственных отношений такими «идеальными типами», которым действительность современного капитализма не соответствует или соответствует лншь в некоторых формальных аспектах, а с другой стороны, считает сконструированную им модель «политического плюрализма» — с оговорками, не затрагивающими ее сути, — тождественной функционирующей системе буржуазной демократии.

Представители неопозитивизма, как известно, выступили с заявлением о том, что все те считавшиеся важнейшими проблемы, которыми ранее занимались философы, являются, собственно говоря, псевдопроблемами и их с точки зрения «истинно научного» подхода следует считать бессмысленными. Использование этой концепции в буржуазной политической экономии ведет к следующему выводу: основополагающие вопросы политической экономии объявляются недоступными с точки зрения научного метода, «метафизическими» вопросами, которые рассматриваются как проявление идеологии, в принципе отличной от науки.

На основе всего этого Дж. Робинсон, например, называет главные дискуссионные вопросы политической экономии «метафизическими формулировками», поскольку, по ее мнению, они не могут быть проверены попперовским критерием научности — испытанием на опровергаемость. Для того чтобы политическая экономия из «одной отрасли теологии» выросла до «ранга науки», ей необходимо освободиться от «метафизических взглядов», проистекающих из идеологического воздействия. Пока этого не произошло, «политическая экономия будет ковылять на одной ноге с неопробованными гипотезами, а на другой — с не могущими быть испробованными лозунгами. Наша задача заключается в том, чтобы, насколько это возможно, разделить это смешение идеологии и науки» зэ.

Освобождение политической экономии от идеологии у Робинсон требует прежде всего ее освобождения от теории стоимости. Она считает стоимость «великой метафизической идеей» политэкономии, которая непостижима с точки зрения научного подхода (читай: эмпиризма), — однако великолепно может быть использована для решения идеологических задач. Марксу, по мнению Робинсон, нужна была теория трудовой стоимости и осуществленные с ее помощью исследования не в целях научного анализа капиталистических производственных отношений, а потому, что она отлично оказалась пригодной для выполнения определенных идеологических функций. «Приняв догму, что каждая вещь обменивается по таким ценам, которые пропорциональны ее стоимости, Маркс применяет ее к рабочей силе. Это ключ к объяснению капитализма» 40. Основанное на этом принципе объяснение капитализма, однако, является «метафизическим» и «дает типичный пример метода использования метафизических идей. По логике это лишь бессодержательный, пустой разговор», но «в идеологическом плане это куда более сильный яд, чем такое прямое наступление, которое подчеркивает несправедливость. Система в соответствии со своими собственными правилами не является несправедливой... единственный выход — свержение самой системы»41. Теория трудовой стоимости Маркса потому является во взглядах современного позитивизма «метафизической концепцией», что она не может считаться «опровергаемой гипотезой». Ибо: «Такая метафизическая вера, как закон стоимости, не может быть ошибочной, а это признак того, что у нее ничему невозможно научиться» 42.

В действительности же априори непостижимой и непроверяемой с научной точки зрення «метафизической верой» можно назвать пе Марксову теорию трудовой стоимости, а, скорее всего, те взгляды, которые создала о ней Робинсон. Ведь тот, кто хоть сколько-нибудь знаком с историей создания марксистской политэкономии, знает, что признание теории трудовой стоимости и ее применение к рабочей силе как товару у Маркса вообще не совпадало по времени и уже поэтому теория стоимости не может рассматриваться как созданная со специальной целью применения ее к анализу рабочей силы. Развитие взглядов Маркса в этом отношении характеризовалось, кратко говоря, тем, что в «Экономическо-философских рукописях 1844 года» в теории трудовой стоимости классической политической экономии он еще видел своего рода апологию капитализма и выступал против нее, а во второй половине 40-х годов он перенял категории этой теории и толковал их уже в соответствии с материалистической концепцией развития общества, хотя окончательную критическую переработку этих категорий классической школы он тогда еще не завершил 2.

Открытие же товарной сущности рабочей силы стало научным свершением лишь значительно более позднего периода. То есть не идеологическая преконцепция Маркса привела к признапию теории трудовой стоимости, а Робинсон — к созданию конструкции, совершенно искажающей историю марксизма.

Категории и законы марксистской политэкономии — в том числе и упомянутый Робинсон закон стоимости — не являются выразителями какой-то «метафизической веры», которые ни доказать, ни опровергнуть невозможно. Эти категории и законы в марксистском понимании вообще не обладают каким-либо самостоятельным бытием вне конкретных явлений, и поэтому их существование проявляется в таких процессах, которые можно наблюдать и эмпирически, следовательно, сопоставить их с действительностью, проверить практикой, опытом.

Уже у Гегеля диалектика означала преодоление ложной постановки вопроса: эмпиризм или априоризм, а вместе с этим и отрицание того, будто абстрактные категории — поскольку они обладают фактическим научным содержанием — есть лишь продукт чистого мышления. В. И. Ленин видел истинное значение гегелевской «Логики» именно в этом: «Отрицать объективность понятий, объективность общего в отдельном и в особом, невозможно. Гегель много глубже, следовательно, чем Кант и другие, прослеживая отражение в движении понятий движения объективного мира» 43. Вытекающий из этой концепции научный критерий не имеет ничего общего ни с какой «метафизической верой»: если понятия должны отражать движение объективной действительности, то тем самым в качестве данного есть и критерий оценки категорий и законов политической экономии.

Суть марксистской теории стоимости и закона стоимости состоит в том, что они вскрывают общественные отношения между людьми, которые возникают в условиях товарного производства, а также объективные процессы, вытекающие из этих отношений, Маркс, применяя знания, полученные путем теоретического анализа к определенному этапу капиталистического способа производства, пришел, в частности, к следующему выводу. Борьба за большую прибыль на основе различий в индивидуальной и общественной стоимости товаров вызывает усиливающуюся дифференциацию производителей, неизбежным результатом которой является всевозрастающая концентрация и централизация производства и капитала. Все это приводит к возникновению таких новых форм капиталистической собственности и к появлению таких новых методов обратного воздействия на экономические процессы, которые вступают в противоречие с «классическими» формами капиталистических производственных отношений и с соответствующими им хозяйственными механизмами и т. д. В этих выводах нет ничего такого, что в силу самой их логической формы сделало бы их априори неопровержимыми. Робинсон должна была бы «только» доказать «эмпирически», что эти процессы не происходят, и в этом случае она по праву могла бы считать Марксов закон стоимости если и не «метафизической верой», то «опровергнутой рабочей гипотезой».

Какова же истинная направленность тенденции «деидеологизации», еще более ясно показала критика Шумпетером марксистской теории трудовой стоимости. Главное положение этой критики состоит в том, что теория трудовой стоимости, как утверждает Шуміпетер, пригодна лишь для выдвижения «этических требований», но даже в самой малой степени не удовлетворяет требованиям «экономической науки как науки позитивной». Поэтому он считает применение теории стоимости к рабочей силе и основанную на этом теорию прибавочной стоимости самым очевидным доказательством идеологической предвзятости: «Каждый, кого совсем не ослепила индоктри- нация, сразу поймет, что, пока речь идет об описании фактов, а не об агитационной фразеологии, совершенно одинаковый имеет смысл, если мы говорим, что капитал арендует услуги земли, или когда мы говорим о взятии в аренду услуг труда» 44. Самым очевидным проявлением идеологической предвзятости Шумпетер считает тот случай, когда кто-то предполагает, что производственный процесс вообще может происходить вне отношений капитализма. Эта концепция, которая, как известно, ведет свое происхождение от вульгарного буржуазного экономиста Сэя, просто отождествляет факторы производства с их формами, характерными для капитализма. Сам по себе напрашивается вывод, что научная непредубежденность, не- тенденциозность с точки зрения рассматриваемых буржуазных концепций имеет место лишь в том случае, когда априори абстрагируются от постановки таких вопросов, как: почему земля находится в собственности определенного класса; почему лишь определенный класс может брать в аренду услуги земли и труда; почему есть класс, выпужденныи продавать свою рабочую силу и т. д. Просто, следуя методике маржинализма, пужно усвоить как неизменное данное, что доходы каждого класса пропорциональны той производственной функции, посредством которой производственный фактор, отождествляемый с соответствующим классом, вносит вклад в производство материальных благ. Итак, те, кто считает капитализм «естественным строем», свободны от индоктринации, кто же осмеливается ставить это под вопрос, тот грешит против научной непредвзятости, объективности и становится «пленником идеологии».