«Деидеологизация» политической экономии

Новейшим «завоеванием» релятивистской интерпретации марксизма является программа «идеологической нейтрализации» политической экономии. Взгляды одного из глашатаев этой программы, Рональда Мика, непосредственно смыкаются с положением уже многократно упоминавшейся книги Робинсон при постановке вопросов, претендующих на далеко идущие цели: «Неужели мы можем быть свидетелями начала конца Века Идеологии? Неужели новая ортодоксия в отличие от старой действительно относительно устойчива к идеологической инфекции? И действительно* ли это и для той новой марксистской ортодоксии, которая появляется на Востоке? У книги госпожи Робинсон то большое достоинство, что она заставляет ставить эти вопросы» 45.

Главный путь развития политической экономии Р. Мик видит в постепенном преодолении «идеологической инфекции», а современный этап он потому считает водоразделом в истории экономической науки, что, по его мнению, в ее функциях произошли такие важные изменения, которые усиливают наличествующие в ней научные элементы и вытесняют идеологические мотивы. Глав- ыую причину этих изменений он усматривает в том, что «экономический механизм, который прежде господствовал над нами, все более подчиняется внешнему вмешательству. В некоторых областях его влияние полностью подавлено, так что пришлось найти новые методы решения насущных задач. В других областях ее влияние модифицировалось и контролировалось государством... и экономическая наука все более подчиняется задаче разработки и внедрения этих новых методов управления и контроля» 46. В результате этого процесса, считает Мик, насущные задачи все более становятся проблемами «технического характера», не терпящими идеологического вмешательства.

Если бы взгляды Мика по данному вопросу ограничивались лишь утверждением, что развитие государственно-монополистического капитализма существенно меняет задачи буржуазной экономической науки, то он повторил бы только ныне уже избитую истину.

Свои аргументы относительно постепенного преодоления идеологического характера политической экономии Р. МИК пытается тесно увязать с некоторыми важными положениями книги Оскара Ланте «Политическая экономия», вышедшей на венгерском и многих других языках. Однако при этом Р. Мик позволяет себе во многих отношениях весьма произвольно истолковывать эти положения. По мнению Р. Мика, книга Робинсон подтверждает правомерность постановки вопроса о «конце века идеологии». А «большая заслуга» труда О. Ланге якобы в том, что он «предпринимает попытку дать разумный ответ на поставленные вопросы» 47. Поскольку же трактовка Р. Мика во многих отношениях ведет к полному извращению позиции О. Ланге, представляется целесообразным прежде всего проанализировать позицию последнего. 0.

Ланге в своей книге относительно много места посвятил вопросу о том, что тенденция буржуазной экономической науки сделать экономическую пауку частью праксеологии (теории рационального хозяйствования) в конечном итоге ведет к уничтожению политической экономии. Хотя более подробно рассмотреть этот, в общем, важный вопрос здесь не представляется возможным, тем не менее следует заметить, что это мнение О. Ланге весьма спорно. Ведь если посмотреть только «теорию выбора действия» главного основателя и одновременно наиболее экстремистского представителя праксеологической концепции Л. Мизеса, то достаточно ясно можно увидеть, что рациональное хозяйствование в этой концепции неотделимо от сохранения капиталистических производственных отношений и от бесперебойного, свободного от всякого внешнего вмешательства функционировать! соответствующего этим отношениям механизма.

Абстрагируясь от этого далеко не второстепенного обстоятельства, О. Ланге следующим образом суммирует отношения между буржуазией и политической экономией. 1.

При определении этих отношений буржуазия исходит прежде всего из своих экономических интересов. Из этого следует: «Буржуазия... не может последовательно довести до конца ликвидацию политической экономии. У экономических процессов есть определенная область, где буржуазия в своих практических целях, в целях проведения экономической политики нуждается в знании действующих экономических законов. Сфера этих экономических процессов в ходе развития капитализма, а особенно на его последней стадии развития возрастает» 48. 2.

Наряду с этим О. Ланге указывает на проявление в политэкономических теориях противоречий между буржу азией и мелкобуржуазными слоями. «Помимо потребностей экономической политики, есть еще одна причина того, что буржуазии не удается ликвидировать полностью политическую экономию как науку об экономических отношениях между людьми. Эта причина заключается в том, что в рамках капиталистической общественной формации имеется противоречие интересов между мелкой буржуазией и крупной буржуазией» 49. Здесь О. Ланге еще раз особо подчеркивает исходящую от идеологов мелкой и средней буржуазии критику монополистического капитализма. 3.

Следующая — и наиболее проблематичная — часть выводов О. Ланге относительно процессов,, происходящих в буржуазной политэкономии, касается явления, которое он называет профессионализацией экономической науки со стороны интеллигенции.

О. Ланге, бесспорно, прав в том, что познания определенной области экономических процессов па каждом этапе является требованием, вытекающим из жизненных интересов буржуазии, и что эта область в условиях современного капитализма, государственно-монополистического капитализма значительно шире, чем была прежде 3. Поэтому без учета этих моментов невозможно составить научного представления о современной буржуазной экономической науке. Подобным же образом справедливым является и напоминание о том, что сложность классовой структуры развитых капиталистических обществ неизбежно проявляется и в разнообразии форм и направлений экономических теорий, то есть идеологические схватки происходят не только на главном рубеже. Однако трудно принять его тезис о последствиях профессионализации экономической науки, выдвигая который оп уходит от марксистских взглядов об пдеологическом характере общественных наук, а особенно политической экономии, к точке зрения маннгеймовской социологии знания и тем самым дает козырь в руки тем, кто провозглашает «конец идеологии» в экономической науке.

Одпако история экономической науки нп в коей мере не подтверждает идею о том. будто бы университетская интеллигенция в результате профессионализации науки запимает какую-то особую позицию, позволяющую ей «вытолкнуть экономическую мысль из сферы интересов и взглядов той общественной среды, из которой она выросла». Это была лишь иллюзия — причем далеко не свободная от идеологии — Маннгейма о «свободно парящей», «социально относительно независимой» иптеллигепции. Профессионализация экономической науки всегда происходит в определенных общественно-исторических условиях, которые придают этой профессионализации осповпое идеологическое содержание, более того, определяют п ее главные мотивации. Это очень четко прослеживается как у ведущих представителей субъективного направления экономической науки, так и у «корифеев» немецкой исторической школы, которые лочти все без исключения были профессорами университетов, но это никоим образом не сделало их независимыми от «общественной среды». (Между прочим, все это очень паглядно иллюстрирует книга

О. Ланге.)

К. Маркс, анализируя процесс вульгаризации буржуазной экономической пауки, именно в «профессорской форме» открыл последнюю ступень этого процесса. Эту «могилу» экономической науки Маркс характеризовал следующим образом: «Самой последней формой является профессорская форма, которая берется за дело «исторически» и с мудрой умеренностью отыскивает везде «наилучшее», причем для нее не важно, если в результате получаются противоречия, а важна только полнота отобранного. Это — выхолащивание... всех систем, у которых повсюду обламывают их острые углы п которые мирно уживаются друг с другом в общей тетрадп для выписок. Пыл апологетики умеряется здесь ученостью, которая благосклонно взирает сверху вниз на преувеличепия экономических мыслителей и лишь в качестве курьезов включает их в свою убогую размазню» 51.

К. Маркс в этом описании блестяще охарактеризовал не только взгляды Рошера, но и вообще всех тех буржуазных профессоров, которые в самодовольстве своего воображаемого превосходства судят об «односторонности» и «предвзятости» различных «партийных направлений», главным образом, конечно, марксизма.

Марксистско-ленинское понимание профессионализации общественных паук, в том числе и экономической пау-

ни, коренным образом отличается от концепции социологии знания Маннгейма. Это отличие «заключается в том, что в противоположность концепции Маннгейма, рассматривающей профессионализацию как усиливающуюся независимость интеллигенции от «сферы интересов и взглядов общественной среды», марксизм-ленинизм рассматривает профессионализацию как процесс, порожденный современными потребностями идеологической апологии буржуазного общества и неотделимый от этих потребностей. Если бы позиция Ланге по этому вопросу первостепенпой важности была верной, то она оправдала бы ревизию марксистской концепции идеологической определенности, партийности общественных паук и явилась бы подтверждением маннгеймовской социологии знаний, и, таким образом, она могла бы служить основой течепия «деидеологизации» — как служит его основой социологии знания Маннгейма — или по крайней мере основой отрицания классовой определенности общественных наук, как это имеет место у Миллса и его последователей. В своей интерпретации профессионализации экономической науки О. Ланге совершенно неправильно использует указание Ф. Энгельса о том, что профессионализация политики, права, религии, философии преобразует их в «особые отрасли разделения труда». Ведь если бы толкование слов Энгельса, данное Ланге, было правильным, то это означало бы, что, например, в результате «профессионализации политики» гвардия политиков буржуазного общества могла бы как-то оторваться от «сферы интересов и взглядов той общественной среды, из которой выросла». В письме Ф. Энгельса, на которое ссылается О. Ланге, на самом деле речь идет прежде всего о том, что между базисом и явлениями надстройки существует не простая причинная связь, а взаимодействие, решающая роль в котором, однако, принадлежит экономике. Наряду с этим Энгельс подчеркивает, что такие особые отрасли разделения труда обладают относительной самостоятельностью, которая, однако, проявляется не в утрате или в ослаблеипи их классовой определенности, их идеологических функций, а в дифференциации их роли, заключающейся в том, что они по-разному примыкают к «сфере интересов и взглядов общественной среды» и по-разному отражают ее. Профессионализация экономической науки, несомненно, создает у буржуазных представителей этой науки ложное сознание того, что их деятельность Стоит выше всякой классовой предвзятости. Задача марксистов, однако, заключается не в том, чтобы доказать наличие этого ложного сознания, а в том, чтобы свести его к социальным корням и тэм самым опровергнуть.

Смычка со «сферой интересов и взглядов общественной среды» — как это в другом месте верно подчеркивает

О. Ланге — вовсе не ведет к какому-то уравнению, ликвидации дифференцированности позиций, поскольку в современных развитых капиталистических странах общественная среда и отражающая ее сфера интересов и взглядов сами сильно дифференцированы. Известно, что Маркс даже в условиях раннего капитализма делал решительное с этой точки зрения различие между взглядами, например, Рикардо, Мальтуса и Снсмонди. Ныпе такое различие — inutatis mutandis, — во всяком случае, не менее правомерно. Наряду с уже перечисленными причинами, о которых говорил О. Ланге, очень важно учитывать и тот ленинский анализ, который доказывает, что противоречия, возникающие в условиях господства монополистического капитализма, нельзя сводить исключительно к главному противоречию между капитализмом и социализмом, поскольку объективные условия с необходимостью создают и обостряют также и противоречия между империализмом и демократией. Это один из важнейших объективных источников й мотивирующих факторов, определяющих противоречивый характер взглядов, высказываемых в буржуазных общественных науках, в том числе в политической экономии.

О том, насколько О. Ланге в цитировавшихся высказываниях идеализирует последствия профессионализации наук, свидетельствуют даже некоторые взгляды, высказывавшиеся в ходе дискуссии о «конце идеологии» людьми, далекими от марксизма. Например, Р. А. Хабер в своем выступлении («Конец идеологии как идеологии») говорит следующее: «Интеллигент не является ныне независимым. Он привязан рангами и материальным вознаграждением. Сфера его занятости не ограничивается относительно изолированными академическими коллективами. Его используют в качестве консультанта, эксперта все очень важные институты: акционерные общества, профсоюзы, правительственные органы, благотворительные учреждения, церковь и т. д. (и в то же время другие лица определяй:т цели политики).

Он может получить деньги на такие исследований, Которые вписываются в концепцию общего социального благоденствия. Он может публиковаться, но его продвижение в действительности в значительной степени зависит от таких публикаций, которые отвечают оценкам его коллег (то есть вписываются в рамки их системы ценностей). Академический коллектив активно враждебен в отношении идеологических формулировок. Продвижение вперед во всех этих аспектах приведет его к принятию ценностей данного общества и существующего в нем образа мышления» 53. X. Д. Айкен заявляет следующее: «Мы еще заявляем о своей лояльности идее «свободного исследования», но это факт, что прямо или косвенно для наших научных исследований главные ресурсы дает государство и больше всего стимулов — политика. И если нескольких наших избранных научных корифеев даже и ныне еще побуждают заниматься «чистыми» или «фундаментальными» исследованиями, соответствующими в принципе их собственным интересам, то главная причина этого заключается отнюдь не в том, что такие исследования удовлетворяют существенным личным запросам ученых, а в том, что в них нуждается государство. Действительно, наши университеты и правительства вместе с нашими крупными промышленными комплексами все более кажутся частями огромного, хотя и безликого политического организма» 54.

Между прочим, и сам О. Ланге в ряде мест своей книги делает подобные или еще более категорические заявления. Так, папример, он утверждает: «Буржуазия представляет довольно обильные материальные средства на экономические исследования, создает учреждения, научно-исследовательские институты и т. д., но лишь для узкого круга исследований, для решения интересующих буржуазию специальных вопросов, следовательно, главным образом в области экономической статистики, эконометрии, программирования, кибернетики и т. д., иногда на исследования по определенным вопросам экономической науки, занимающейся проблемами роста. Нет, однако, средств на цели научных исследований, затрагивающих вопросы политической экономии. В этой области на место науки приходит апологетика, которая в псевдонаучной форме излагает предрассудки относительно капиталистического способа производства, провозглашает мнимую гармонию интересов всех общественных классов, а также отождествляет экономические категории и законы капитализма с общими категориями и принципами рационального хозяйствования» 55. Далее он констатирует: «Общественные науки... целиком и полностью нооят идеологический характер...»56. Затем он формулирует вывод: «Следовательно, ныне судьба политической экономии неразрывно связана с рабочим движением, а также со строительством и развитием социалистического общества. Политическая экономия не может оторваться от этой общественной базы, это означало бы ее упадок и гибель» 57. Беда лишь в том, что он не замечает: эти правильные утверждения противоречат его предыдущему тезису.

Р. Мик же пытается сделать книгу О. Ланге опорным столбом концепции «конца идеологии» в экодомической науке посредством того, что объясняет это противоречие как противоречие между действительной научной убежденностью Ланге и весьма ограниченными возможностями высказать это научное убеждение. По мнению Мика, последние цитировавшиеся высказывания — которые, менаду прочим, являются не просто случайными высказываниями и отражают принципиальную направленность всего произведения Ланге — содержат в себе какую-то «скрытую иронию», поэтому пи в коем случае, по словам Мика, нельзя их принимать всерьез. Соответственно этому, например, позицию Ланге относительно субъективного направления экономической науки он комментирует следующим образом: «На первый взгляд вывод, который делает Ланге на основании этого рассуждения, состоит в том, что «субъективное направление как политическую экономию следует считать провалом». По моему мнению, сделанный им вывод иной, и заключается он в том, что все пути ведут к экономической науке управления» 58. Подобным же образом Мик истолковывает и мнение Ланге о буржуазной экономической науке в целом: «Его, по сути дела, положительная характеристика значительной части современной «буржуазной» экономической науки, естественно, сопровождается частыми оговорками, преуменьшать которые было бы ошибкой, даже и при этом то перечисление элементов «истинной экономической науки», которое дается Ланге, является поразительным. Поэтому несколько неожиданно, что в конечном итоге он называет эти элементы «лишь частными», а затем заявляет, хотя и весьма тщательно отобранными словами, что полностью систематическая и непредвзятая политическая экономия может существовать только в том случае, если она связана с рабочим движением. Этот стереотипный вывод в свете всего вышеизложенного настолько внезапен, что Ланге едва лп мог ожидать, что читатели примут его всерьез» 59.

Представляемая Р. Миком концепция «деидеологиза- цип» не особенно нова, буржуазные теоретики уже более чем за десятилетие до него изложили ее почти таким же образом. Особенность лишь в том, что Мик (пришел к этому же выводу па основе якобы .марксистского подхода, по крайней мере отчасти. Для этого ему потребовалось основательно переделать марксизм, что в дапном случае произошло иод предлогом разграничения «идеологических» и «научных» элементов. А поскольку буржуазная экономическая наука, по мпениго Мика, дает точно такую же возможность разграничения, то задача очевидна — «идеологическая нейтрализация» марксизма, с тем чтобы, препарированный таким образом, он мог быть (в результате интегрирован в буржуазную экономическую науку, «деидеологизация» буржуазной политической ЭКОНОМИИ, € тем чтобы она могла быть таким путем интегрирована в марксизм. Возникающий в конечном итоге «синтез» — который, между прочим, как призрак похож на рецепт социологии знания Маннгейма — вот поставленная цель. И вся аргументация Мика направлена на то, чтобы обосновать этот «синтез», который, по его мнению, должен был бы произойти путем создания «новой модели капиталистического развития». Теория марксистской политической эко- помии, утверждает Мик, может впести лишь очепь незначительный вклад в решение этой задачи, поскольку от нее «остается только несколько общих методов п средств апа- лиза». Следовательно, задача, по словам Мика, — «...стремиться к тому, чтобы привнести несколько фундаментальных Марксовых пдей в ортодоксальную экономическую теорию, главным образом в ту ее часть, где имеются недостатки в силу того, что упущены пз виду социологические факторы, на которые указывал Маркс» 60.

В своей концепции «новой модели капиталистического развития» Мик считает «Капитал» лишь «моделью», более или менее шдеальным теоретическим отражением сути капитализма свободпой конкуренции, господствовавшего во второй половине XIX в. Даже если абстрагироваться от гносеологической двусмысленности, кроющейся в этом применении термина «модель», то и в этом случае заведомо неприемлема такая теоретическая редукция «Капитала». «Капитал», хотя и содержит теоретически адекватное отражение отношений капитализма свободной конкуренции, но вместе с тем включает в себя и значительно большее, а именно обобщение капиталистических производственных отношений и вытекающих из них законов движения, то есть анализ всех тех закономерностей, благодаря которым разные этапы капиталистического развития, даже несмотря на существенные различия между «ними, являются одним способом производства. Поэтому «Капитал» выходит за рамки конкретного анализа эпохи второй половины XIX в. и является общей и необходимой теоретической базой анализа капитализма на всех этапах его развития.

Как уже указывалось, суть предложенного им «синтеза» Мик видит прежде всего в том, что факторы марксистской социологии нужно интегрировать в буржуазную экономическую пауку. Он утверждает, что Марксова теория стоимости ныне обладает уже очень незначительным практическим содержанием, а теория прибавочной стоимости, по сути дела, стала недействительной в силу того, что в условиях современного капитализма заработная плата якобы значительно выше, чем стоимость рабочей силы. Поэтому решением он считает замепу этих теорий буржуазной концепцией движения рыночпых цен с тем дополнением, что в качестве одного из компонентов «синтеза» следует принять выделенные Марксом общественно-экономические отношения как основу существования цен.

В этой концепции «синтеза» заключены вопиющие логические противоречия. Во-первых, очевидно, что марксистская теория стоимости и буржуазная концепция формирования рыночных цен пе могут быть противопоставлены друг другу и не могут заменить друг друга, поскольку они относятся к совершенно различным сферам анализа. Суть марксистской теории стоимости — анализ объективных отношений товарного производства и закономерностей, определяющих самые общие тенденции ценообразования, а не объяснение формирования конкретной рыночной цены. Маркс в III томе «Капитала» решительно подчеркивал, что анализ явлений конкуренции не входит в его задачу. Буржуазная же концепция рыночных цен — если вслед за Миком попробовать отвлечься от ее гносеологических аспектов — исследует функциональную взаимозависимость между факторами рыночного ценообразования и ничего не говорит о стоящих за ними общественных отношениях. А с другой стороны, как можно рассчитывать на сохранение в этом «синтезе» выделенных Марксом общественно-экономических отношений, если предлагается отбросить те категории, которые выражают эти отношения? О каком заимствовании у марксизма социального содержания можно говорить, если утверждается, что Марксова теория стоимости и прибавочпой стоимости утратила свое значепие? За нагромождением непоследовательностей у Мика кроется неразрешимая дилемма, как можно одновременно и отбросить, и сохранить марксизм.

Речь здесь, однако, идет далеко не только о личной дилемме Мика. С тех пор как стало очевидным, что простое игнорирование Маркса — неподходящий путь с точки зрения буржуазной экономической науки, весьма оживились попытки разрешить проблемы «связп Маркса с современной экономической наукой» методами, похожими иа аргу- мептацию Мика. Это ясно видно па примере того представительного сборника публикаций, составленного Давидом Хоровитцем, основной мотив которого — обосновать «синтез» или «интеграцию» того и другого. Даже в рам*- ках этого сборника наиболее репрезентативным творением является подготовленная несколько десятилетий назад работа Оскара Лаиге «Марксистская экономия и современная экономическая теория». Работа Лаиге — одпа из тех, которые используются и после того, как их авторы принципиально изменили изложенную г. них позицию, поскольку в современной обстановке высказанные «в них мысли пригодны для удовлетворения актуальных идеологических потребностей.

Главная мысль работы Лаиге заключается в том, что социологические взгляды политической экономии Маркса нужно соединить с результатами апалпза «буржуазной» экономической науки (тогда еще Ланге использовал определение буржуазной только в кавычках). По его мнению, только марксистская политическая экономия была способна дать целостное теоретическое объяснение вопросам развития капитализма. К этому признанию, однако, Ланге добавил: «Но это превосходство марксистской экономической науки лишь частично. Есть несколько таких проблем, в отношении которых марксистская экономическая наука совершепно беспомощна, а «буржуазная» экономическая наука легко их разрешает. Что может сказать марксистская экономическая наука о монопольных ценах? И что об основных проблемах финансово-кредитной теории?.. И чем (ирония судьбы!) марксистская экономическая наука может внести вклад в проблему оптимального распределения ресурсов в социалистической экономике. Очевидно, что относительные достоинства марксистской экономической науки и современных «буржуазных» экономических теорий относятся к различным «сферам действия». Марксистская экономическая наука может разработать вопросы экономического развития капиталистического общества в целостную теорию... а «буржуазные» экономисты не могут дать большего, нежели чисто историческое описание. С другой стороны, «буржуазная» экономическая наука способна охватывать сферу повседневной жизни капиталистической экономики таким образом, что она высоко возвышается над всем тем, что могут дать марксисты» 61. Затем Ланге не без иронии заметил: «Экономическая теория Маршалла явно больше может предложить текущему управлению хозяйственной системой Советской России, чем марксистская, хотя последняя, наверное, более эффективная основа для прогнозирования будущего капитализма» 62. Ланге — с помощью точно такой же аргументации, с которой мы уже встречались у Дж. Робинсон, — объяснял источник «отсталости» марксистской экономической науки приверженностью к трудовой теории стоимости, исключительную функцию которой и он видел в идеологическом аргументировании обоснования факта эксплуатации.

Как можно видеть из вышеизложенного, эта ныне вновь открытая и пропагандируемая работа Ланге ошибочна и, по сути, вписывается в круг идей направления, олицетворяющего собой «деидеологизацию» политической экономии.

Ведь если рассмотреть только те случаи, которые упомянуты Ланге, то и тогда станет совершенно очевидным, что марксистская политическая экономия, например, лишь в том случае не может внести вклада в понимание и объяснение явления монопольной цены, если, закрывшись в раковину «неоклассической» теории, видеть в этом явлении лишь количественные различия по сравнению с цепами, предполагающими «совершенную конкуренцию», и таким путем монопольную цену как рыночную форму герметически изолировать от капиталистических производственных отношений, от тех изменений, которые произошли в результате установления господства монополий, то есть если видеть в монопольной цепе все, только не взаимосвязь изменений, происшедших в рыночном ценообразовании с возникновением нового этапа развития капиталистического способа производства, монополистического капитализма. На это, кстати, очень яспо указал в своей более поздней работе и сам Ланге, который писал о неоклассической теории следующее: «...эта теория анализирует проблему монополии и монополистической конкуренции исключительно с точки зрения особенностей рыпка. Она не видит, что эти особенности зависят от специфического формирования производственных отношений в эпоху монополистического капитализма. Сводя всю проблему к «несовершенству рынка», эта теория упускает из виду существенный источник исследуемых процессов и становится неспособной сделать практически пригодные выводы» 63.

Что же касается того утверждения Ланге, что экономическая концепция Маршалла — в отличие от бесплодности марксистской политической экономии — могла бы служить должной основой хозяйственного созидательного труда в Советском Союзе на этапе социалистической индустриализации, в этой связи небезынтересно, по-видимому, привести мнение Дж. Робинсон: «Большая заслуга марксизма в том, что он уберег плановиков от веры в академическую экономическую науку. Представим себе, каково бы было современное состояние русской промышленности, если бы они видели свою задачу в «распределении данных ресурсов между альтернативными целями» вместо «увеличения производительной силы общественного труда» путем капиталовложений, исследований и воспитания» 64.

Наконец, возникает и такой вопрос: а как вообще можно увязать с программой «деидеологизации» предложение Мика и других о том, что пробелы буржуазной экономической науки следует восполнить, введя в нее факторы марксистской социологии? Ведь если последпие включить в экономический анализ в качестве определяющих объективных общественно-экономических отношений, то в таком случае станет очевидным, что проблемы политической экономии нельзя сводить к технико-методологическим вопросам, и вся программа «деидеологизации» беоследно исчезает. Если же Мик этого хочет избежать, то ему и его идейным сообщникам под «факторами марксистской социологии» действительно придется понимать отнюдь не марксизм, а лишь некоторые технические приемы, взятые совершенио абстрактно и лишеппые всякого теоретического содержания.

Мик, пусть даже и непоследовательно, но, по сути дела, становится на тот путь, который наметили прежде всего Маннгейм и Шумпетер в созданной ими релятивистской интерпретации марксизма. Мик, кстати, и сам указывал, что Шумпетера он рассматривает как одного из главных вдохновителей разработки программы «деидеологизации» политической экономии. Попытка разделить и противопоставить марксистскую теорию и марксистский метод, характерная уже в течение многих десятилетий для релятивистских перетолкователей марксизма, и у Мика привела к тому, что метод с точки зрения научного содержания становится каким-то нейтральным, формальным приемом. По мнению Шумпетера и Мика, марксистский метод анализа точно так же может быть соединен с любой теоретической концепцией, как, например, приемы доказательства формальной логики.

Такой подход к проблеме метода ясно показывает, что результатом распространения эмпирическо-позитивистских взглядов является вытеснение диалектики. Подчеркивая необходимость «очищения» экономического анализа от идеологии, Шумпетер не случайно повторил в различных формах утверждение, что «Маркс не позволил, чтобы на его анализ оказала влияние гегелевская философия» 65. Ведь как «первый всесторонний и сознательный открыватель всеобщих форм движения» диалектики, Гегель уже совершенно ясно понимал сущностное единство теории и метода в философии. Мысль о том, что методология познания неотделима от самого научного познания, является кардинальным положением гегелевской критики философии Капта и одновременно одним из наиболее прогрессивных элементов всей философии Гегеля. Если под методом мы понимаем не нечто внешнее, нейтральное, то в таком случае он не может не быть связанным с самой сутью теоретической концепции. Эту внутреннюю связь Гегель выразил в несколько поэтической форме, сказав, что метод — это живая душа научного содержания, то есть метод — это все то, что в теории обладает научным содержанием всеобщего значения.

Речь здесь идет о двух несовместимых концепциях в трактовке марксизма. Концепция Шумпетера и Мика считает марксизм конгломератом изолированных друг от друга, лишенных всякой необходимой внутренней связи элементов. Как здесь не вспомнить критику Лениным Струве, выступавшего с программой «последовательного эмпиризма». В. И. Ленин подчеркивал, что «...на деле исконное непонимание материалистической диалектики и теории классовой борьбы привело неизбежно к отречению и от теории трудовой стоимости». И далее: «...у Маркса философия и политическая экономия связаны в цельное материалистическое миросозерцание»66. Совершенно очевидно, что попытка вытеснить диалектику из марксистской политической экономии одновременно является и напад- кой — по выражению В. И. Ленина — и против «логики «Капитала», представляет собою очень ясную и недвусмысленную попытку перетолковать содержание категорий п законов марксистской политической экономии и отражающиеся в них объективные взаимосвязи с позиций эмпиризма. Суть этого перетолкования в том, чтобы отбросить основное содержание марксистской политической экономии как идеологию, ведущую к «метафизике», и ограничить современное значение марксизма песколышмп техническими приемами, превращенными в пустую формальность.

Таким образом, релятивистская интерпретация и программа «деидеологизации» марксизма тесно друг с другом связаны. Обе они являются отражепием тех взглядов, которые, по мнению Т. Парсонса, «характеризуются относительным иммунитетом по отношению к стремлению рассматривать проблемы в идеологическом контексте», а также тем, что онп незначительное внимание уделяют исследованию «глобальпых» проблем67. Следовательно, истинное содержание лозупга «дспдеолопкзации» состоит к своеобразной трактовке научного метода: довольствуйтесь описанием явлений и отгородитесь априори от любого такого вопроса, который сводит стоящие проблемы к господствующим общественным отношениям и, таким образом, пытается дать объяснение социальным конфликтам нашей эпохи. Итак, за противопоставлением идеологии и науки действительно стоит два рода толкования идеологии и научности. Лозунг «конец идеологии», по сути дела.

провозглашает конец науки и служит той идеологии, которую отражающиеся в ней классовые интересы противопоставляют глубокому научному анализу общественных отношений.

Примечания 1.

The End of Ideology Debate. New York, 1968, p. 283. 2.

Ibid., p. 64. 3.

C. Wright Mills. The Marxists. New York, 1963, p. 102. 4.

J. M. Keynes. Essays in Ersuasion. London, 1931, p. 306. 5.

R. Aron. L’opium des in telle ctuels. Paris, 1955, p. 326. 6.

Ibid., p. 83. 7.

J. A. Schumpeter. Ten Great Economists: from Marx to Keynes. New York, 1965, p. 5—6. 8.

J. Robinson. Collected Economic Papers. Oxford, 1965, v. Ill, p. 150. 9.

K. Mannheim. Ideology and Utopia. An Introduction to the Sociology of Knowledge. London, 1936, p. 67. 10.

J. A. Schumpeter. History of Economic Analysis. New York, 1954, p. 36. 11.

J. Robinson. Collected Economic Papers, v. Ill, p. 148. 12.

K. Mannheim. Ideology and Utopia, p. 68—69. 13.

Ibid., p. 72. 14.

Ibid., p. 10. 15.

Ibid., p. 137. 16.

C. Wright Mills. The Marxists, p. 11. 17.

К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 26, ч. II, с. 123—124. 18.

К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 26, ч. III, с. 50. 19.

L. Althusser. Pour Marx. Paris, 1965, p. 238. 20.

K. M а p к с и Ф. Энгельс. Соч., т. 23, с. 33. 21.

F. A. Hayek. Studies in Philosophy, Politics and Economics. London, 1967, p. 95. 22.

К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч.. т. 25, ч. II, с. 469. 23.

М а х Weber. Gasdas?g es t?rsadalom. K?zgazdas?gi cs Jogi K?nyvkiado, 1967, 43. old. 24.

Ibid., 45. old. 25.

Ibid., 51. old. 26.

Ibid., 27. old. 27.

Ibid.. 30. old. 28.

Carl Monger. Principles of Economics. Glencoe, Illinois, 1950, p. 46. 29.

Ibid., p. 147. 30.

W. Eucken. Die Grundlagen der National?konomie. Jena, 1941, S. 148. 31.

W. Eucken. Grunds?tze der Wirtschaftspolitik. Reinbek bei Hamburg, 1963, S. 143. 32.

Ibid., S. 138. 33.

F. A. Hayek. Studies in Philosophy, Politics and Economics p. 42. 34.

Roads to Freedom. Essays in Honour of Friedrich A. von Hayek; K. R. Popper. A Pluralist Approach to the Philosophy of History. London, 1969, p. 189. 35.

K. R. Popper. The Open Society and Its Enemies. London, 1952, v. II, p. 13. 36.

Ibid., p. 363. 37.

Roads to Freedom, p. 192. 38.

R. Aron. Die industrielle Gesellschaft. Frankfurt am Main — Hamburg, 1964, S. 94. 39.

J. Robinson. Economic Philosophy. London, 1962, p. 28. 40.

Ibid., p. 38. 41.

Ibid, p. 39. 42.

Ibid., p. 40. 43.

iB. И. Ленин. Полл. собр. соч., т. 29, с. 160. 44.

J. A. Schumpeter. History of Economic Analysis, p. 566. 45.

R. L. Meek. Economics and Ideology and Other Essays. London, 1967, p. 215. Позицию Мика критикует JT. Бойко в статье «Кому нужна «деидеологизация» экономической науки?», опубликованной в июньском номере журнала «Мировая экономика» и международные отношения» за 1969 г. 46.

Ibid., р. 223. 47.

Ibid., р. 215. 48.

О. Lang е. Politikai gazdasagtan. 1. Altalanos kerdesek. Kozgaz- dasagi es Jogi Konyvkiado, 1965. 311. old. 49.

Ibid., 318- old. 50.

Ibid., 320.^321. old. 51.

К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 26, ч. III, с. 528. 52.

В. И. Ленин. Поли собр. соч., т. 18, с. 363—364. 53.

The End of Ideology Debate, p. 196—197. 54.

Ibid., p. 229. 55.

O. Lang e. Politikai gazdasagtan. 1. Altalanos kerdesek, 326 — 327. old. 56.

Ibid, 329. old. 57.

Ibid, 348. old. 58.

R. L. Meek. Economics and Ideology and Other Essays, p. 219. 59.

Ibid, p. 221. 60.

Ibid, p. 110. 61.

Marx and Modern Economics. New York — London, 1968, p. 71. 62.

Ibid, p. 72. 63.

O. L a n g e. Politikai gazdasagtan. 1. Altalanos kerdesek, 323. old, 64.

J. A. Robinson. Collected Economic Papers, v. Ill, p. 153. 65.

J. A. Schumpeter. History of Economic Analysis, p. 392. 66.

В. И. Л e н и н. Поли. собр. соч., т. 25, с. 34, 37, 67.

См. The End of Ideology Debate, p. 317,