Основные проблемы изучения культурных взаимосвязей России с Дунайскими княжествами в XV—XVII вв. а. и. РОГОВ

Молдавское и Валашское княжества чуть ли не с начала своего существования поддерживали тесные и многосторонние связи с Русским государством. Они базировались на общности интересов государств, особенно усилившейся по мере нарастания османской опасности.

В развитии связей в области литературы существенную роль играла общность с Россией кириллической письменности и церковно- славянского литературного языка, вплоть до XVII в. преобладавших в Молдавском и Валашском княжествах. Эта общность заложила тот прочный фундамент традиционных литературных связей, которые продолжали развиваться и обогащаться и в последующие периоды истории.

Уже давно отмечалось исследователями, что в библиотеках Румынии хранится немало как русских рукописных книг, так и списков сделанных с них в Молдавском и Валашском княжествах. Интересно отметить при этом некоторую несинхронность создания списков и времени возникновения самих произведений. Так, в списках XV—XVII вв. до нас дошли: «Сказание о перенесении мощей Николая Мирликийского», написанное еще в Киевской Руси в конце XI в.; знаменитый шедевр киевского ораторского искусства «Слово митрополита Илариона» (середина XI в.); сочинения одного из самых популярных писателей Руси XII в.

Но может ли служить подобная асинхронность показателем какой-то несвоевременности, запоздалости интересов проявлявшихся в Дунайских княжествах к произведениям русской литературы? Ни в коей мере нет. Здесь мы сталкиваемся с интересом к своего рода «классическому» наследию Руси, видим хорошее знакомство с ним и умение отбирать лучшее. Подобное явление, между прочим, можно наблюдать в Первом Болгарском царстве и в самой Киевской Руси, где переводчики отбирали среди византийских памятников в преобладающем большинстве произведения ранних (а отнюдь не X -XII вв) византийских авторов2.

И важно еще одно обстоятельство. Списки с русских сочинений в Дунайских княжествах не лежали мертвым сокровищем, их читали, ими интересовались. Об этом красноречиво свидетельствуют записи и пометки на рукописных книгах.

Есть, например, определенные основания полагать, что господарь Нягое Басараб (1512—1521) был знаком со знаменитым «Поучением Владимира Мономаха», как и его «Посланием к Олегу» и «Молением», и в своих «Наказательных словах к сыну Феодосию» воспользовался ими3. Об этом свидетельствуют некоторые общие черты названных произведений. Так, оба автора советуют гостеприимно принимать странников, которые потом разнесут славу о стране и правителе. Характерно для обоих авторов также преисполненное неповторимого лиризма сравнение плача находящейся в несчастье женщины с горюющей горлицей.

Следует отметить, что книгохранилища и архивы Румынии и СССР еще недостаточно обследованы и памятники письменности, имеющиеся в них, наверняка не все выявлены. Можно не сомневаться, что в будущих находках исследователей полнее предстанет картина литературных связей наших народов в эпоху средневековья, в частности известность русских памятников XIV—XVII вв.

Уже известно, например, что в 1556 г. Иван IV просил молдавского господаря Александра Лапушняну прислать ему славянскую переработку византийского свода законов «Синтагмы» Матфея Вла- старя. Работу по ее переписке господарь поручил романскому епископу Макарию. В 1561 г. книга была написана и отослана в Москву. По неизвестным нам причинам она туда, однако, не попала и оказалась во Львове (по дороге в Москву) в Онуфриевском монастыре 4. В настоящее время рукопись хранится в Государственной библиотеке АН УССР (г. Львов). К сожалению, она до сих пор не привлекла к себе внимания исследователей истории права, и мы не можем поэтому дать сколько-нибудь определенный ответ на вопрос о том, что послужило ее оригиналом, в какой мере она была переработана и восполнена Макарием, в какой мере учитывала запросы русской действительности.

И еще один памятник литературных связей России с Дунайскими княжествами также ждет своего исследователя. Мы имеем в виду «Цветы дарований» — сборник, содержащий поучения отцов западной церкви, а также отдельные изречения латинских писателей. Сборник хранится в собрании П. Шафарика (№ 26), входящем в настоящее время в состав Рукописного отдела Национального музея в Праге. Согласно крайне лаконичному сообщению о нем М. Н. Сперанского, этот , сборник в 1592 г. был переведен с итальянского в княжествах и уже после этого на русский (неизвестно когда). Во второй половине XVII в. русский перевод был переписан в Сербии, в этой редакции и дошел до нас. В рукописи содержатся здравицы московскому царю и патриарху5.

Несмотря на недостаточность имеющихся у нас сведений об этом памятнике, он может быть оценен как особо интересный. Дунайские княжества выступали здесь как бы посредниками между западноевропейской и древнерусской культурой, а Россия обогащала переводными сочинениями литературу Сербии. Здесь мы наблюдаем обратный прежнему процесс: через Молдавию и Валахию в Россию проникали южнославянские произведения, но и Россия, получив их из этих княжеств, передавала своим славянским собратьям.

Интереснейшей страницей в истории культурных, в частности литературных, связей Молдавского княжества с Россией во второй половине XVII в. может быть названа деятельность сучавского митрополита Досифея. Досифей был довольно плодовитым писателем и переводчиком, владел многими языками, в том числе и церковно- славянским и древнерусским. Он также проявил себя на ниве издательской и типографской деятельности. Так, в 1675 г. он обратился к московскому патриарху Иоакиму с просьбой прислать в Молдавское княжество типографское оборудование, жалуясь при этом: «А у нас бо исчезнуло есть ученье книжное и мало их есть, их же разумеют книжный язык» 6. Можно подумать, что под книжным языком здесь Досифей понимает церковнославянский. Но это, оказывается, не так, что видно из повторной его просьбы, которую он направил в Москву патриарху Иоакиму в 1679 г. «Молимся святости Вашей пречестный отче и милостивый,— писал митрополит Досифей,— да сотвориши с нами человеколюбное милосердие и после- ши нам типографию, да сотворим себе книги, их же претолковахам от грецка и словенска на волозкий язык» 7. Таким образом, Досифей имел в виду только славянский шрифт, но не язык, на котором написаны книги. Как известно, многие книги так именно и печатались в то время в княжествах.

В 1679 г. типографское оборудование было доставлено в Яссы из Москвы. В 1682—1686 гг. там печатались 4 тома четьи-миней, составленных самим Досифеем. К сожалению, пока трудно сказать, использованы ли были при этом Досифеем столь многочисленные

списки русских четьи-миней. Этот вопрос необходимо исследовать.

В 1683 г. вышла подготовленная Досифеем «Книга паремий». По своему основному содержанию это обычные ветхозаветные чтения, но крайне интересно предисловие к ним. В нем есть такие стихи (даются в переводе на русский язык):

Поистине похвалу должно иметь подаянию На небе и земле одинакову,

Ибо из Москвы сияет свет,

Простирая в даль лучи и доброе имя под солнцем 8.

Эти вдохновенные слова как нельзя лучше выражают благодарность России жителей Молдавского княжества за оказанную ему братскую помощь в деле просвещения и культуры.

Надо сказать, что митрополит Досифей не только словами, но и усердным делом выразил эту благодарность. По просьбе из Москвы он в 8и-е — начале 90-х годов сделал ряд переводов с греческого. Среди них — сочинения «О толковании литургии» Симеона Солун- ского, «Церковная история» Германа Константинопольского, «Слова» Иоанна Златоуста. Интересно, что, не будучи русским по происхождению, Досифей выполнил первое из них лучше и яснее, чем сделавший это несколько ранее инок московского Чудова монастыря Иов, перевод которого является маловразумительной калькой с греческого 51.

Книгопечатные связи Молдавского княжества с Россией далеко не ограничивались деятельностью митрополита Досифея. Есть все основания считать, что московские издания и в бюлее раннее время были хорошо известны в княжестве. В этом отношении показательна заставка Апостола, изданного в Яссах в 1643 г. Она в точности воспроизводит заставку знаменитого так называемого первопечатного Апостола Ивана Федорова (М., 1564), отличаясь в некоторых деталях от львовского Апостола, также изданного Иваном Федоровым (1574). Последнее особенно необходимо подчеркнуть, поскольку в Молдавии были распространены украинские издания, в том числе и книги, напечатанные Иваном Федоровым10.

В конце XVII в. можно отметить и заметное усиление книжных связей России с Валашским княжеством. Русские книги привозят туда из Москвы паломники. Многие из них — с соответствующими записями на полях, свидетельствующими об их происхождении,— хранятся в настоящее время в Национальной библиотеке в Бухаресте. Таковы Пролог, изданный в Москве в 1698 г., Минея 1691 г. и даже знаменитая Острожская Библия 1581 г., изданная Иваном Федоровым. Названные книги были пожертвованы в различные монастыри. Были русские книги и в личной библиотеке валашского господаря Константина Брынковяну. Среди них можно назвать Апостол (М., 1688) и Псалтырь (М., 1689) и.

Русская книга не только хорошо была известна в Валашском княжестве, но и активно использовалась в деле просвещения.

Снагове Грамматику Мелетия Смотрицкого с ее московского издания 1648 г. Как говорилось в предисловии к снаговскому переизданию, оно должно было служить не только церковно-богословским потребностям, но и целям школьного обучения 12.

Проследив на ряде примеров характер литературных взаимосвязей России с Дунайскими княжествами, необходимо перейти к тесно связанным с ними и вместе с тем имеющими самостоятельный научный интерес контактам народов в области общественно-политической мысли.

Эти контакты прослеживаются на основе выявленных материалов начиная со второй половины XV в. Неизвестно точно, к какому году, но, по-видимому, ближе к концу этого века относится анонимное послание к Ивану III, в авторе которого все советские исследователи, обращавшиеся к этому памятнику, видят молдавского господаря Стефана Великого. В послании содержится предостережение России по поводу османской опасности: «Теперь Турци преступили Чръмное море, зан же взял Кафу» 13.

В очень сходных выражениях те же мысли изложены в ряде московских летописей под 1480 г. Видимо, послание Стефана Великого получило распространение в русской публицистике и. Не случайно оно дошло до нас в сборнике частного происхождения, хотя и носило официальный характер.

Идея необходимости борьбы с османской агрессией и неразрывно связанная с ней идея укрепления собственного государства находят место в древнерусской «Повести о Дракуле», валашском господаре Владе IV Цепеше,5. Некоторые списки этой повести датируются самым концом XV в. Дракула изображен в «Повести» правдолюбцем, наказывавшем за зло всех, независимо от их богатства и положения.

Известный русский публицист середины XVI в. Иван Пересве- тов воспользовался именем и авторитетом молдавского господаря Петра IV Рареша, чтобы якобы от его лица изложить в так называемой «Большой челобитной» к Ивану Грозному свои мысли о необходимых реформах в Русском государстве 1ч. Они были направлены на усиление власти государя, его войска, укрепление правосудия. Заметим, что, несмотря на литературный прием, бесспорно использованный Пересветовым (его творчеству это, как и средневековой публицистике вообще, чрезвычайно свойственно), Петр Рареш и молдавскими летописями неизменно характеризуется как мудрый правитель17. Кстати, сам Пересветов в течение пяти месяцев жил в Сучаве (конец 1534 — начало 1535 г.) в качестве русского посла именно к Петру Рарешу. Кроме того, воевода неизменно оставался верным союзником русского царя, что создавало доверие к его «светлой мудрости».

Образ мудрого молдавского господаря продолжал жить в русской публицистике и в XVII в. Как убедительно показал А. А. Зимин, в 20—30-е годы этого столетия в московской приказной среде возникло «Сказание о Петре Волосском» 18. В основе его лежит «Большая челобитная» Ивана Пересветова, но в соответствии с требованиями времени произведено много переделок и добавлений. В частности, особенно усилены противоосманские мотивы, что было связано с обострением в годы азовской войны русско-османских отношений.

Особой и все еще весьма далекой от своего решения остается в науке проблема происхождения в составе московской летописи, известной под названием Воскресенской, «Сказания вкратце о молдавских государях»19. Возникновение летописи, как убедительно показали исследования С. А. Левиной, относится ко времени между 1542 и 1544 г.Это, естественно, еще ничего не говорит о датировке «Сказания вкратце...», так как Воскресенская летопись составлялась из материалов, возникших гораздо раньше ее создания. Обычное для русских летописей размещение статей под соответствующим годом в данном случае тоже не может способствовать установлению даты памятника, поскольку «Сказание вкратце...» находится в летописи в виде приложения, хотя и не в конце ее, а, наоборот, в виде завершения введения к ней, в котором вначале говорится о происхождении киевских, московских, смоленских, тверских князей, помещен список русских городов, даются краткие сведения по всемирной истории, а затем приводится родословная литовских князей.

Весьма, однако, характерно, что рассказ о молдавских воеводах наряду с краткими сведениями о византийских императорах, турецких султанах и литовских князьях оказался в центре внимания составителя летописи. Едва ли стоит объяснять интерес русских книжников к Византии, Турции и Литве, но такое их внимание к Молдавскому княжеству, несомненно, заслуживает внимания. В связи с этим представляется вполне убедительной точка зрения Л. В. Черепнина21 и А. В. Болдура22 о том, что возникновение данного памятника, вероятнее всего, относится к концу XV в., когда были столь тесные молдаво-русские отношения, а дочь Стефана Великого Елена, жена сына Ивана III, играла весьма активную роль в общественно-политической жизни русской столицы. Неясным остается при этом одно: целиком ли был составлен этот памятник в Молдавском княжестве, или на основе каких-то из него полученных материалов русские книжники придали ему тот вид, в котором он дошел до нас.

Обращаясь к самому содержанию «Сказания», мы замечаем его весьма существенные отличия от известных нам так называемых славяно-молдавских летописей, хотя и нельзя при этом отрицать знакомство с ними автора «Сказания». Это знакомство сводится, впрочем, к трем занимающим весьма незначительное место в памятнике моментам. Мы имеем в виду: 1) рассказ о воеводе Драгоше (в нашем памятнике несравнимо более подробном); 2) перечень воевод, правивших за ним, с указанием лет их владычества до Стефана Великого; 3) четыре кратких разрозненных известия под 1482, 1484, 1497, 1504 гг. При этом полностью идентичен славяномолдавским летописям только перечень воевод. Перечисленные выше немногочисленные общие черты мы находим в ранних славяно-мол- давских летописях, таких, как Бистрицкая, Путнянская I, Путнян- ская II и Молдаво-польская летопись23. Таким образом, есть все основания считать «Сказание» самостоятельным произведением по крайней мере по отношению к существовавшей, насколько нам нока известно, в Молдавии традиции летописания.

В «Сказании» обращает на себя внимание рассказ о том, что ^родоначальниками жителей Молдавского княжества были уроженцы Венеции «Роман да Влахта», «новые римляне», как их называет «Сказание». После отступничества папы Формозы от истинного христианства их потомки покинули Италию и переселились в Венгрию, где их приютил король Владислав, крещенный, по словам «Сказания», Саввой Сербским. Далее «Сказание» подробно говорит о нем как о столпе православия и повествует о его победе над татарским князем Неиметом.

В этой чисто легендарной, не имеющей ничего общего с историей части «Сказания» нельзя не обратить внимания на очевидное сходство с памятниками русской письменности. Выходцы из Рима как предки московских государей фигурируют в «Сказании о князьях владимирских»24, возникшем также примерно на грани XV— XVI

вв. Здесь следует особо обратить внимание, что вести свою фантастическую генеалогию от Рима было модно в эпоху средневековья. То же было в Литве, Сербии и других государствах. Но бросается в глаза одна характерная деталь: Владислав «Златый Затон рекше» — название, которое мы находим в «Сказании о князьях владимирских».

О самом Владиславе, его крещении и его ратных деяниях «Сказание вкратце...» рассказывает в полном соответствии с русской повестью об «Убиении Батыя», хотя вместо Батыя и называет татарского князя Неимета. Как убедительно показал С. Розанов, «Повесть об убиении Батыя» была написана сербом и переработана в России в середине XV в., получив в ней затем весьма большое распространение, войдя как в состав летописей, так и в четьи-минеи и просто в сборники25. Но, конечно, разительно различие в именах: Неимет вместо Батыя. Не дает ли это основание предположить^ что в «Сказании вкратце...» эти сведения попали непосредственно из сербского источника до его переработки в России, где появилось имя столь печально, но незабываемо известного в ней Батыя. Учтем при этом, как много сербов и болгар нашли приют в Дунайских княжествах, равно как и в России, после гибели своих государств.

Принимая во внимание все это, вероятнее всего видеть в «Сказании вкратце...» плод совместного творчества книжников Молдавского княжества, южных славян и русских. Вполне возможно, как это считает большинство исследователей, «Сказание вкратце...» могло возникнуть в окружении Елены Стефановны в Москве26, где вполне можно представить себе такое объединение усилий.

Упоминавшееся выше «Сказание о князьях владимирских» еще раз выступает в истории связей в области общественно-политической мысли между Молдавским княжеством и Россией. Правда, произошло это через три столетия, не позже середины XVIII в., когда возникло «Сказание о чудотворной иконе Нямецкой». А. Яцимир- ский считал, что автором его, скорее всего, был ясский митрополит Иаков, правивший, как известно, в конце XVIII в. ”, однако этому противоречит тот факт, что уже в Постановлениях Ясского собора 1751 г. есть прямая ссылка на «Сказание» как на авторитетный источник. При этом в Постановлениях «Сказание» приписывается сучавскому митрополиту Георгию, как известно находившемуся на этой кафедре с 1723 по 1729 г.

Правда, нельзя с достоверностью утверждать, что первоначальна «Сказание» имело тот вид, в каком оно дошло до нас в составе хроники логофета Стефана и в виде приложения к «Житию старца Паисия», списки которых датируются не ранее XIX в.

Но если даже взять ядро «Сказания», суть его идеологической направленности и предназначенности, то и здесь бросаются в глаза исторические анахронизмы, впрочем равно возможные для составителя памятника как в начале, так и в конце XVIII столетия.

В «Сказании ?> говорится о том, что Андроник, сын Мануила Палеолога, в 1401 г. исхлопотал у своего отца автокефалию церкви Молдавского княжества, в знак чего туда были отправлены из Константинополя митра, сакос для митрополита и корона и порфира для воеводы Александра. Кроме того, была послана двусторонняя икона (выносная) Богоматери и Георгия Победоносца, которая собственно и дала название «Сказанию». Между тем известно, что у Мануила Палеолога не было сына Андроника и что молдавские митрополиты в это время, как правило, посвящались сербскими патриархами.

Для нас в данном случае, впрочем, важно не это, а то, что книжник Молдавского княжества (кем бы он ни был) явно использует материал «Сказания о князьях владимирских», когда говорит о дарах, присланных из Константинополя воеводе, таких же, какие получил оттуда киевский князь Владимир Мономах. Не забудем, что весьма вероятно, как это уже говорилось выше, имя его и его сочинения издревле знали в Дунайских княжествах.

Так древнерусский памятник помог оформлению идей, связанных с борьбой за церковную и государственную самостоятельность Молдавского княжества.

В не меньшей степени, чем литература и общественно-политическая мысль, о теспых контактах в области культуры Дунайских княжеств и России свидетельствуют и памятники изобразительного искусства. И знаменательно, что одним из первых среди рих по хронологии является тот, который теснейшим образом связан с общественно-политической ситуацией в России конца XV в., с деятельностью дочери Стефана Великого Елены. Мы имеем в виду пелену из собрания Государственного Исторического музея, куда она поступила из коллекции II. И. Щукина, к которому она в свою очередь попала из коллекции М. М. Зайцевского, неизвестно где ее приобретшего28. На шитье изображен крестный ход с иконой Оди- гитрии при участии великокняжеской семьи и народа. По предположению М. В. Щепкиной, здесь изображены Иван III, его сын Василий и внук Дмитрий в нимбе и Елена Стефановна в желтом: покрывале. Очевидно, пелена относится к периоду триумфа Елены после венчания ее сына в 1498 г.

Пелена, о которой идет речь, интересна с точки зрения нашей темы не только по сюжету, но и по своим художественным особенностям и даже технике (например, тафта песочно-желтого, а не червчатого цвета) своего исполнения. Отсутствие клейм, обрамляющих пелену, замена их орнаментом в виде трилистника, вписанного в четырехугольник, характерная угловатость очертаний, резкость красочных сопоставлений — все это не позволяет отнести пелену к кругу памятников древнерусского шитья и, наоборот, роднит с теми прославленными памятниками художественного шитья, которые происходят из Молдавского княжества. Не исключено поэтому, что пелена выполнена мастерами оттуда, но, возможно, жившими в Москве.

Они же, судя по всему, принимали участие в исполнении другого заказа Елены Стефановны — пелены «Усекновение главы Иоанна Предтечи», также из Собрания ГИМ, по орнаментике и технике крайне близкой к только что рассмотренной29. Впрочем, средник, скорее всего, выполнен русским мастером — настолько он близок к иконографической схеме, равно как и стилю древнерусских произведений такого рода XV—XVI вв. Не говорит ли это о факте взаимного сотрудничества мастеров шитья двух народов или по крайней мере пристального интереса и взаимного использования достижений ДРУГ Друга?

Этому тем более могло содействовать проникновение в Россию памятников шитья, выполненных в Молдавии. Двумя их великолепными образцами могут служить плащапицы начала XVI в,— «Снятие со креста» и «Положение во гроб», хранившиеся в дореволюционное время в Петропавловском соборе Петербурга. На первой из них в углу вышиты изображения Деспины, жены Нягое Басараба, и трех ее дочерей Станы, Иованы и Ангелины с соответствующими надписями над ними. Вторая плащаница очень сходна по стилю и характеру исполнения с первой30. К сожалению, в настоящее время местонахождение этих драгоценных памятников неизвестно и что- либо более определенное сказать о них пока не представляется возможным.

Примерно к концу XVI в. можно отметить обратное явление — памятники русского художественного шитья становятся все более известными в Дунайских княжествах. Среди них можно назвать плащаницу Быстрицкого монастыря, датируемую 1601 г. В свое время, как гласит надпись на ней, она была вложена думным дворянином и постельничъим наместником Истомой Безобразовым и его женой в Успенский монастырь г. Тихвина, откуда была перенесена в Быстрицкий монастырь31. Как она попала в этот монастырь, неизвестно. Зато другая русская плащаница, шитая в 1598 г. в Ростове Великом и обрамленная поэтому медальонами с ликами ростовских святых, как достоверно известно, была подарена ростовским архиепископом Варлаамом митрополиту Анастасию Кримко- вичузг.

На ряд русских икон XVI в. в румынских музеях и ризницах монастыря в свое время указал П. Константинеску-Яшь (монастыри Путна, Сучевица, Вэлений де Мунте). Им же было установлено, что валашским господарям в XVI в. принадлежали две русские иконы, на одной из которых были изображены русские святые33. Некоторые из указанных П. Константинеску-Яшь икон можно даже датировать более ранним временем. Такова сохранившаяся в ризнице монастыря Путна икона «Вознесения» явно новгородской школы XV в.34

Иконы у русских иконописцев в Москве заказывают приезжающие в Москву представители духовенства Молдавского княжества. О подобного рода заказах беспокоятся и посылают запросы сами господари Мирон Барновский в 1628 г. и Василий Лупул в 1636 г. Интересно, что среди икон, о которых шла речь в этих запросах, значится и икона Иоанна Белгородского с житием, почитаемого прежде всего в самом княжестве. Это означает, что знание жития этого молдавского святого и иконографическая традиция его изображения были знакомы в Москве, о чем были осведомлены и в Молдавском княжестве, раз заказали эту икону для церкви, посвященной этому святому в Сучаве35. Из Москвы были посланы в Молдавское княжество иконы «к церковному украшению» и в 163936 и 1680 гг.37

Молдавские господари не только приобретают иконы в Москве, но и просят прислать к ним русских иконописцев. Целая их группа в составе Демьяна Яковлева, Прокофия Микитина, Сидора Поспеева и Якова Гаврилова работала в 1641 г. над росписью «новозданного» храма Трех Святителей в Яссах38. Один из этих мастеров, Сидор Поспеев, был особенно выдающимся художником, очевидно зарекомендовавшим себя в Молдавском княжестве с наилучшей стороны. Через год после возвращения в Москву он был приглашен принять участие в росписи Успенского собора в Кремле. В списке награжденных за эту работу в 1664 г. он значится вторым 39. К величайшему сожалению, фрески ясской церкви не сохранились, поэтому в настоящее время нет возможности сказать, в какой мере русские мастера внесли свои иконографические и стилистические особенности в эти росписи, как они сумели сочетать эти особенности с традициями монументального искусства Молдавского княжества40.

Но все же о проникновении особенностей русского искусства в Молдавское княжество есть все основания говорить. Очень показательна в этом отношении роспись храма в монастыре Сучевица, датируемая 1598 г. Еще Н. П. Кондаков отметил, что изображение Софии Премудрости Божией на северной стене алтаря этого храма дано в новгородском типе41. Со своей стороны добавим, что на южной стене храма снаружи изображено явление Богоматери Сергию Радонежскому, в верхней части которого можно видеть характерную эмблему Троице-Сергиева монастыря — «Ветхозаветную Троицу» 42. Справа от этой композиции размещается изображение чисто русского праздника Покрова43. Это изображение довольно близко

по композиции и отчасти по стилю новгородской иконе начала XVI

в.44 Храм, на фоне которого развертывается сцепа Покрова на сучевицкой фреске, типично русский, пятиглавый с луковичными завершениями и трехлопастными позакомарными покрытиями. Другие фрески в Сучевице также имеют определенные черты сходства с архитектурными фонами русских икон45.

Отмеченные весьма существенные проявления большого интереса в Молдавском княжестве к русскому искусству вполне сообразуются с весьма высокими отзывами о нем в этом государстве. В одной из молдавских господарских грамот русские художественные произведения прямо оцениваются как «прекрасные» и говорится, что ими украшается ;«въсе православнею вера повсюду» 46.

Не менее высоко оценивались работы русских мастеров и в Валашском княжестве. Итальянец Дель Киаро, живший при дворе Константина Брынковяну, описывая внутреннее убранство валашских храмов, особенно восхищался росписями, выполненными московскими художниками, являющимися, как писал он, «мастерами этого искусства» 47.

Таким образом, как показывают изложенные выше данные, культурные взаимосвязи России с Дунайскими княжествами в XV— XVII

вв. были многосторонни и охватывали самые разнообразные сферы культуры. Связи эти были плодотворны и способствовали развитию собственной культуры каждой из стран, взаимно ее обогащая. •

Яцимирский А. И. Из истории славянской письменности в Молдавии и Валахии XV—XVII вв. СПб., 1906, с. XCV, XVII— XCIX, CIII. 2

Еремин И. П. Литература Древней Руси. М.; JL, 1966, с. 9—17. 3

Zamfirescu D. Inv?t?turile lui Neagoe Basarab. Problema autenticitatii.— Romi- noslavica, [1963], t. VIII, p. 362, 364. 4

Калужняцкий E. Обзор славяно-русских памятников языка и письма, находящихся в библиотеках и архивах львовских.— В кн.: Тр. III археол. съезда в Киеве. Киев, 1878, т. II, с. 213—321. 5

Сперанский М. И. Деление истории русской литературы на периоды и влияние русской литературы на южнославянскую.— Русский филологический вестник, Варшава, 1896, № 3/5, с. 220—221. 6

Чебан С. Н. Досифей, митрополит сочавский и его книжная деятельность. Киев, 1915, с. 45. 7

Там же, с. 46. 8

Там же, с. 75. 9

Там же, с. 84—89. 10

Коляда Г. И. Из истории книгопечатных связей России, Украины и Румынии в XVI—XVII вв.— В кн.: У истоков русского книгопечатания. М., 1959, с. 81—100. 11

Bogdan D. C?r(i ruse$ti in Tara Rom?neasca sub Constantia Brmcoveanu.— Biserica ortodox? rom?na, [1956], t. 6/7, p. 543—557; Bogdan D. Intre rom?ni ?i ru?i. Leg?turi $i influente din veacul XVII ?i pm? la 1721.— In: Analele rom?- no-sovietice. Buc., 1947, t. 5, p. 518. 12

Teodor (Bogdan) D. Despre Antim Ivereanul.— Studii teologice, t. 3/4 [1955], an. VII, ser. II, p. 256—257. 13

См.: Черепнин Л. В. Из истории общественной мысли в России и Молдавии на рубеже XV и XVI вв.— В кн.: Вековая дружба. Кишинев, 1961, с. 89. 14

Типографская летопись (ПСРЛ. Пг., 1921, т. XXIV, с. 201) ; Воскресенская летопись (ПСРЛ. СПб., 1859, т. VIII, с. 207) ; Никоновская летопись (ПСРЛ. СПб., 1901, т. XII, с. 202) и др. 15

Повесть о Дракуле. М.; Л., 1964.

,6 Сочинения И. Пересветова. М.; JL, 1956, с. 170—184. 17

Двойченко-Маркова E. М. Из истории русско-румынских культурных связей XVI в,— В кн.: Древнерусская литература и ее связи с новым временем. М., 1967, с. 115. 18

Сочинения И. Пересветова, с. 340.

39 ПСРЛ. СПб., 1857, т. VII, с. 256—259; Славяно-молдавские летописи. М., 1976, с. 55—59. 20

Левина С. А. О времени составления и составителе Воскресенской летописи XVI в.— Тр. Отд. древнерусской литературы Ин-та русской литературы АН СССР, 1955, т. XI, с. 375-379. 21

Черепнин Л. В. Из истории общественной мысли..., с. 101—102. 22

Болдур А. В. Славяно-молдавская хроника в составе Воскресенской летописи.— В кн.: Археографический ежегодник за 1963 год. М., 1964, с. 72—76. Славяно-молдавские летописи, с. 24, 62, 68, 117. 24

Дмитриева Р. П. Сказание о князьях владимирских. М.; JL, 1955. 25

См.: Розанов С. Повесть об убиении Батыя.— Изв. Отд-ния русского языка и словесности, СПб., 1916, кн. 1, с. 131—132. 26

Черепнин Л. В. Из истории..., с. 101; Болдур Л. В. Славяно-молдавская хроника..., с. 83—84. 27

Яцимирский А. Молдавские отголоски московских легенд о Мономаховых дарах,— Журнал министерства народного просвещения, СПб., 1903, № 10, с. 368. 28

Этому памятнику посвящена специальная публикация. См.: Щепкина М. В. Изображение русских исторических лиц в шитье XV века. М., 1954. 29

Там же, с. 19—20. 30

Двойченко-Маркова E. М. Из истории..., с. 110—112. 31

Одобеско А. И. Воздух с вышитым изображением положения Спасителя во гроб, пожертвованный в 1601 г. в русский Тихвинский монастырь и найденный в Быстрицком монастыре в Валахии.— В кн.: Древности. М., 1874, с. 1— 36 (Тр. Моск. археол. о-ва; Т. 4). 32

Monumente istorice bisericesti din mitropolia Moldovei ?i Suceavei. Ia$i, 1974, p. 263-264. 33

Constantinescu-Iasi P. Relatiile culturale romlne-ruse din treput. Buc., 1954, p. 103—104. 34

Monumente istorice..., p. 43.

55 Исторические связи народов СССР и Румынии в XV — начале XVIII в.: Док. и материалы. М., 1965, т. I, № 91. 36

Там же, т. II. М., 1968, № И. 31

Там же, т. III. М., 1970, № 20.

-•* Там же, т. II, № 15, 16, 19, 20. 39

Успенский А. И. Царские иконописцы и живописцы XVII в. М., 1910, с. 221. 40

Демонстрируемые в Ясском музее фрагменты фресок, видимо, относятся к другому времени. В них нет ничего общего с традициями древнерусской ЖИВОПИСИ. См.: Monumente istorice..., p. 296. 41

Кондаков Н. П. Иконография Богоматери: Связи греческой и русской иконописи с итальянской живописью раннего Возрождения. СПб., 1910, с. 206. Кондаков датировал сучевицкие росписи 1578 г. Однако, как свидетельствует запись, недавно обнаруженная на одной из рукописей Сучевицы, роспись была завершена в 1598 г. мастерами Ионой и Софронием. Благодарю за указание на эту запись сотрудника Дирекции охраны памятников Румынии A. JI. Ефремова. 42

Musicescu М. A., Berza М. M?n?stirea Sucevifa. Buc., 1958, fig. 78. В этой монографии композиция ошибочно определена как сцена из Акафиста. Между тем надпись над композицией сохранилась очень хорошо: «Явися святая Богородица егумену Сергею». 43

Ibid., fig. 79. 44

Алпатов М. В. Сокровища русского искусства: (Живопись). JL, 1970, табл. 208. 45

Musicescu М., Berza М. Manastirea..., pi. 1. 48

Исторические связи..., т. I, № 91. 47

«Revolutiile VaLahiei» de A. Marta Del Chiaro. Ia?i, 1929, p. 53.