Государственная власть и сословное деление феодального класса на Балканах в XIII—XV вв. (К истории феодальной социальной терминологии и иерархии) Е. П. НАУМОВ

Для рассмотрения всех этих проблем в статье будут использованы сохранившиеся письменные источники XIII—XV вв. для территории Византийской империи, равно как и возникших в рамках ее балканских владений мелких государств латинских крестоносцев, далее Сербии, Боснии, в известной мере также и Далмации. В целях сравнения будут привлечены и доступные памятники по истории Болгарии той эпохи.

Исследование названных вопросов, на наш взгляд, представляет немалый интерес в плане выявления общих черт и локальной специфики развития феодальных отношений в Юго-Восточной Европе в период их расцвета. В данной связи речь идет не только о поиске определенных закономерностей социальной динамики средневекового общества на Балканах, но и о наблюдениях более широкого историко-сравнительного характера, поскольку обобщение наметившихся тогда явлений и выяснение эволюции феодального класса и взаимоотношений его с центральной государственной властью весьма ценно и для сопоставления с теми процессами развития феодального государственного и сословного строя, которые нам уже достаточно известны из материалов по странам Центральной Европы (Венгрии, Чехии и др.).

Вполне понятно, однако, что уже имеющихся в историографии выводов и положений, основанных преимущественно на сербских свидетельствах 3, недостаточно для раскрытия нашей темы. Это обусловлено тем, что тема эволюции сословной и государственной системы имеет общебалкавский характер ввиду определенной близости и сходства феодальной сословной терминологии в разных балканских государствах, вызванной, естественно, достижением к XIII в. разными землями полуострова примерно одного уровня развития феодализма.

Поэтому исходной точкой нашего анализа закономерно является начало XIII в., явившееся одним из самых важных этапов истории балканских стран вплоть до эпохи османского завоевания. В самом деле, достаточно здесь лишь упомянуть о значении 4-го крестового похода для Византии, когда захват латинскими рыцарями Константинополя и части владений империи (в 1204 г.) привел к созданию Латинской империи и целого ряда новых греческих государств — наследников прежней Византии4. Не менее значительным был этот рубеж и для южнославянских земель полуострова. Так, в Сербии этот период после создания единого Сербского государства (во главе со Стефаном Неманей и его преемниками) ознаменовал собой и переход от раннего к развитому феодализму 5. В свою очередь, как известно, к этому времени относится и особый рост могущества Второго Болгарского царства, равно как и заметное усиление Боснии и становление ее политической самостоятельности.

К сожалению, недостаток материалов по внутриполитической истории Болгарии и Боснии той поры не позволяет нам выявить интересующие нас аспекты социальной динамики местного общества и взаимосвязь этих процессов с развитием феодальной государственности, в частности с усилением центральной власти (например, в период правления царя Калояна и бана Кулина).

Весьма примечательно, по нашему мнению, что уже в то время процесс укрепления единой сербской монархии и становления самостоятельной православной церкви (сербской архиепископии) сопровождался и формированием четких систем феодальной сословной терминологии. Вполне понятно, что господствующий класс государства Немани и первых Неманичей был чрезвычайно разнороден, а поэтому для сохранения контроля над разными кругами феодальной верхушки сербским монархам, вероятно, было важно выделять высшую знать («властели» или «князья»), противопоставляя им средних и мелких землевладельцев («боляре», «войники», иногда «слуги»), Однако соотношение сил внутри Сербского государства в тот период не оставалось неизменным, и этим, видимо, было вызвано стремление сербских правителей (в частности, королей Радослава и Владислава) перейти к единому наименованию всей светской знати («боляре»), что, быть может, следует расценить и как попытку несколько ослабить позиции могущественных вельмож («властелей») и их влияние в стране 6.

Любопытно, что такое же преобладание термина «боляре» мы замечаем и в официальной переписке правителей Боснии и Дубровника, что допустимо сопоставить с порой особого усиления в те годы на Балканах Болгарского царства (в частности, при Иване Асене II). Между прочим, о тесной связи данных изменений сословной терминологии с политикой правителей Сербии, Боснии и Дубровника в 30—40-х годах XIII в. говорит и тот факт, что в Хумском княжестве, напротив, термин «боляре» даже тогда не заменил наименования «властели» 7.

Таким образом, анализируя уже эти изменения сословных обозначений на материале официальных документов сербскохорватского языкового ареала (для первой половины XIII в.), мы можем вместе с тем обратить внимание на важную особенность феодальной терминологии Юго-Восточной Европы, т. е., с одной стороны, на распространение отдельных названий господствующего класса в разных государствах одновременно (так, например, «боляре» — в Болгарии.

К сожалению, в этом случае знакомство с исторической литературой оставляет весьма противоречивое впечатление. Так, например, в советской историографии говорится о наличии двух основных прослоек светских феодалов Византии: провинциальной землевладельческой аристократии и столичной чиновной знати, слабой консолиди- рованности господствующего класса (особенно в Эпире), а в пределах Латинской империи (в частности, в Морее) отмечаются также резкие различия в положении правящей латинской знати и подчиненных ей греческих архонтов и архонтопулов, равно как и существование иерархии внутри латинской верхушки9. Иное освещение данным проблемам сословной структуры в пределах греческих областей Балканского полуострова мы находим в зарубежной византи- нистике. Поэтому достаточно указать на вывод о существовании уже в начале XIII в. трех разных категорий византийской аристократии (т. е. магнатов, или высших господ, далее архонтов, или «архонто- логи», наконец, «архонтопулов», или «низших архонтов») 10. Более того, в иностранной литературе встречаются неодинаковые оценки и истолкование названного термина «архонтопулы»: либо в смысле- официальной, вполне законченной и низшей по своему положению в феодальной сословной иерархии прослойки светской знати, либо в смысле социального обозначения, вполне идентичного в действительности термину «архонты», а иногда даже в качестве названия (в обиходном языке) для «сына архонта» или «молодого аристократа», притом в соседних государствах, но вовсе не в самой византийской среде

К тому же такая разноречивая характеристика важных проблем и обозначений сословной системы поздневизантийского феодализма осложняется и наличием сугубо источниковедческих трудностей и серьезных, все еще остающихся спорными вопросов.

Разумеется, ответить на эти вопросы можно лишь на основании тщательного исследования всего текста этой хроники, и такой системный анализ тем более целесообразен, что обычно в литературе суждения по всему данному кругу проблем высказывались лишь в результате прочтения общеизвестного рассказа Морейской хроники о соглашении латинских завоевателей Пелопоннеса с местными греческими феодалами, которые согласились признать власть западных рыцарей на условиях закрепления за греческими «архонтопулами» их владений — проний Однако в этом случае, естественно, нельзя ограничиться только одним-единственным пассажем, а нужно также проследить употребление всех названных терминов (т.

Именно такой анализ Морейской хроники, по нашему мнению, дает возможность сделать ряд выводов, интересных и значительных для выявления реальной динамики феодальной верхушки той эпохи.

Прежде всего о значимости в ту пору и конкретном содержании тер мина «архонтопулы». Действительно, это наименование встречается в хронике не только в названном описании договора латинских крестоносцев с греческими феодалами, но и в ряде других разделов 15. Но как же следует наиболее точно перевести здесь обозначение «архонтопулы» и как оно соотносится с другими названиями западноевропейских и византийских аристократов? По всей видимости, «архонтопулы» (как в упомянутом рассказе о завоевании Морей, так и в некоторых других разделах хроники) по своему реальному социальному статусу могут быть признаны практически тождественными с архонтами, т. е. другими представителями феодального класса. Иными словами, для всего данного периода (до рубежа XIII и XIV вв.) было бы преждевременно говорить о появлении особой категории светской знати — низшей прослойки феодального сословия, если судить лишь по материалам Морейской хроники.

Весьма показательно в этом смысле упомянутое описание соглашения латинских и греческих феодалов в начале XIII в., закрепившее за «всеми архонтопулами» принадлежавшие им пронии при условии военной службы и так называемого оммажа16. Между тем, повествуя о предыстории и практическом осуществлении этой договоренности, автор (или авторы) Морейской хроники упоминает не об «архонтопулах», а только об архонтах и о собравшемся в Апдравиде всем «архонтологи Морей» (т. е. дворянстве страны) ,7. Таким образом, если считать нужным строгое разделение и противопоставление архонтов «архонтопулам», создается прямо-таки непонятное положение: Жоффруа Виллардуэн обращается к архонтам с речью, оп их убеждает покориться, более того, в состав совместной комиссии по наделению землями от греков выделяются тоже только архонты, однако в определении договора упоминаются лишь архонтопулы, а не архонты (или же архонты и «архонтопулы») 18. Точно так же, если не считать оба этих термина идентичными по своему сословному значению в тот период, остается совершенно неясной и причина умолчания в хронике о признании латинскими завоевателями прав греческих архонтов на принадлежавшие им тогда и переданные новыми правителями пронии и другие земельные владения; понятно, что эти сомнения исчезают, если считать тождественными архонтов и «архонтопулов».

Об этом же свидетельствует и тот примечательный факт, что во всем памятнике нет параллельного употребления обоих обозначений, а напротив, «архонтопулы» упоминаются в отдельных разделах, где они так же равнозначны архонтам. В данном случае достаточно привести, например, рассказ о событиях в Константинополе после бегства Алексея III (1203 г.): тогда «архонтопулы» столицы, увидев, что крестоносцы уже врываются в город, освободили низложенного императора Исаака II и возвели его снова на престол 19. Вполне понятно, что и в этом контексте было бы неверно говорить о «сыновьях архонтов» или «молодых аристократах», и гораздо более точен перевод (например, итальянской версии Морейской хроники) , где говорится (в названных выше и друих местах) просто о «нобилях» или греческих «грандах» 20.

Напомним, однако, что нужно решить также, было ли такое значение термина «архонтопулы» только локальной особенностью феодального развития общества либо поэтической вольностью автора (или авторов) хроники. Иными словами, как соотносилось это сословное обозначение с реальными тенденциями социальной динамики в других частях Византийской империи, наконец, каково хронологическое соотношение рассмотренных свидетельств с другими, точно датируемыми памятниками Юго-Восточной Европы XIII в. В данном случае будет весьма полезным привлечение сербских материалов, которые в свою очередь помогут в какой-то мере решить вопрос о позиции государственной власти на Балканах к намечавшимся тогда процессам сословной динамики.

Так, например, заслуживает особого внимания грамота сербского короля Драгутина (издана в 1276—1281 или 1280—1281 гг.), в которой он именует дубровницких правителей-нобилей «властели- чичами» 2‘. Здесь особенно важны и интересны два следующих момента: во-первых, термин «властеличичи», соответствующий византийским «архонтопулам», появляется в Сербии после присоединения бывших владений Византии (г. Призрен и его округа), которое усилило внедрение греческих названий (или их калек) в лексикон сербского двора. Во-вторых, это свидетельствовало не только о существовании сословного обозначения «архонтопулы» в общественной жизни западных областей Византии (в середине и начале второй половины XIII в.), но и отражало позицию сербского правительства. Весьма интересно, что во время проходившей тогда заметной перестройки сословной структуры феодального класса Сербии представители центральной государственной власти сочли возможными (правда, лишь на короткое время) и использование нового для державы Неманичей обозначения и даже употребление его в дипломатической переписке с Дубровником.

Все это, на наш взгляд, свидетельствует о том, что действительно термин «архонтопулы», зафиксированный в Морейской хронике, вовсе не следует рассматривать как локальную особенность феодального развития в латинском Морейском княжестве либо как изолированную особенность лексики данного поэтического памятника, прихоть автора (или авторов) этой хроники. Напротив, речь идет о широких линиях сословной динамики в масштабах всей западной части византийских владений на Балканах и тех ее проявлениях, которые, вероятно, нужно связывать с заметной консолидацией феодального класса в существовавших тогда здесь государствах, с ростом влияния тех феодальных родов, которые кичились полученными по наследству вотчинами и поэтому могли с гордостью подчеркивать, что они архонты не в силу пожалования какого-то правителя, а потому, что потомки архонтов, сыновья архонтов (архонтопулы).

Показательно, однако, что позиция государственной власти в этот период, как и в последующем, по отношению к этим глубинным процессам была неодинаковой. О позиции правительства Сербии (при Драгутине) уже было сказано выше; точно так же можно предположить, что власти Ахейского (Морейского) княжества не выступили против данного сословного нововведения, поскольку ар- хонтопулы, как мы указывали, встречаются в Морейской хронике наравне е другими наименованиями светской знати. Более того, именно здесь, в рассказе о Пелагонийской битве (1259 г.), мы находим упоминание «архонтопулов Деспотата»22, что можно расценить как показатель существования этого социального термина и в Эпире.

Совсем иной была, по нашему мнению, позиция правительства Палеологов в восстановленной Византийской империи (1261 — 1453 гг.). Хотя уже Михаил VIII Палеолог щедро раздавал светским феодалам пронии в наследственное держание23, что, на наш взгляд, находится в прямой связи с широким распространением термина «архонтопулы» именно во второй половине XIII в., тем не менее данное сословное обозначение вовсе не встречается в императорских грамотах Палеологов, и исключением служит лишь хри- совул Андроника II жителям Монемвасии (1316 г.), который в историографии расценивается как фальсификация24. Здесь можно предположить, что правители Византии опасались закреплением таких сословных нововведений еще более усилить позиции местной феодальной знати. Необходимо указать и на роль весьма сильных в Византии традиций римского права, исключавших подобные подразделения типично феодального характера и между прочим особенно популярных среди горожан.

Вряд ли можно признать случайным то немаловажное обстоятельство, что в обоих новых, притом полуофициальных сборниках действующего византийского права, которые были составлены в Феосалонике (в 1335 и 1345 гг.— сборники М. Властаря и К. Арменопула), по-прежнему на первом плане подразделение «ромеев» на рабов и свободных, причем «благородными» называются вольнорожденные, а вовсе не могущественные византийские вельможи (архонты, архонтопулы и т. п.) 25.

Примечательно, однако, что, несмотря на несомненное влияние дипломатических норм императорской канцелярии Палеологов и названных юридических сборников, отмеченные выше процессы сословной динамики в среде светской знати на Балканах в XIV в. приобретали все больший размах. Так, в Болгарии, как указывается в литературе, выступают боляре «великие» и «малые»20. Гораздо нагляднее ввиду наличия большего числа разнообразных источников мы можем проследить эти тенденции в Сербии второй трети XIV в. Именно здесь в связи с провозглашением Стефаном Душаном Сербо-греческого царства (1345 г.) и его стремлением обеспечить поддержку греческих вельмож в завоеванных Сербией бывших византийских провинциях, как известно, и была закреплена в официальной документации двучленная формула сословной структуры феодального класса (т. е. «властели и властеличичи» или «архонты и архонтопулы»), которая была также зафиксирована в Законнике Стефана Душана (1349 г.) 27. Но, как справедливо было уже отмечено в литературе, эфемерность данной политической задачи обусловила и недолговременность существования в Сербии «властеличичей» в качестве особой категории светской знати, а также быстрое исчезновение соответствующих постановлений из последующих списков Законника28.

Не менее любопытен для характеристики всех этих тенденций социальной динамики и сословной терминологии на Балканах накануне и в период османской экспансии также тот факт, что после возникновения Боснийского королевства (1377 — 1463 гг.), включившего и часть сербских земель, здесь центральная власть пыталась ввести в официальный лексикон королевского двора Котроманичей специальное сословное понятие «властеличичи». Между тем данный термин в Боснии — в противоположность уже рассмотренной выше социальной ситуации в византийских областях (и, быть может, в Болгарии) — ввиду явного сопротивления высшей знати был быстро вытеснен даже из обихода королевской канцелярии, с чем связано и повое изменение его значения (он встречается потом уже в смысле «полномочный посол») 29. Впрочем, обозначение «властеличичи» появляется в XV в. не только в Боснии, но и в автономной далматинской области Полица (между городами Сплит и Омиш). Показательно, однако, и то обстоятельство, что этот термин встречается здесь лишь в ст. 23-а Полицкого статута, относящейся, по всей видимости, ко второй половине XV в., причем и в этом случае он идентичен с наименованием одной из прослоек «племенитых людей» (привилегированного класса этой области) — «властелей» 30. Иными словами, в данном случае здесь мы наблюдаем то же соотношение терминов «властели» и «властеличичи», которое по существу своему отразилось и в Морейской хронике. В то же время для сословной терминологии Полицы характерны, на наш взгляд, такие особенности. Во-первых, здесь обозначение «властеличичи» оказалось весьма недолговечным, что, быть может, в какой-то мере было связано и с тем, что правящая верхушка «племенитых людей» уже была к середине XV в. разделена на две четкие прослойки, т. е. «властелей» и «дидичей»31. Во-вторых, сословная терминология полицкого общества примечательна преобладанием деминутивных понятий (т. е. дидичи, кметичи равнозначно кметам, влашичи так же равнозначно влахам), что мы вправе сопоставлять с аналогичными византийскими и славянскими терминами («архоптопулами» и др.) именно в плане отражения наследственного статуса представителей той или иной категории средневекового общества. В свою очередь тот факт, что в противовес перечисленным производным наименованиям сословное понятие «властеличичи» оказалось в Полице очень эфемерным, позволяет, вероятно, допустить, что появление его было связано с влиянием боснийской феодальной лексики, а в силу этого, быть может, он и воспринимался скорее как «иноземный», как непривычный.

Рассмотренные выше свидетельства балканских источников дают, по нашему мнению, возможность судить об определенных процессах сословного развития в рамках феодального класса разных государств XIII—XV вв.— о наметившемся выделении низшей категории светской знати, о подчеркнутом стремлении показать свою родовитость, наследственность своих прав и привилегий, с одной стороны, о неоднозначном отношении разных прослоек знати и феодальных правителей к этим тенденциям — с другой. Эти подспудные течения вызвали и любопытные изменения, нововведения в социальной терминологии: так, одни термины в заметной мере меняли свое содержание, поскольку появлялись другие, новые наименования («архонтологи» п др.), а давно известные слова разговорной речи («архнотопулы») приобретали особое, сословное значение и подкреплялись законодательными нормами, фиксировавшими их отличие от иных категорий правящей верхушки (такова была судьба сербских «властеличичей», известных из Законника Душана). О социальной значимости этих процессов в общебалкаиском плане, о взаимовлиянии именно этих новых сословных названий говорит нам история термина «архонтопулы», который в обиходном греческом языке (но не в официальной лексике!) широко распространился во всех византийских землях, а в славянском переводе и в Сербии, Боснии, даже в Полице. От Пелопоннеса и далекого Тра- пезупда до окраин Сплита — таковы рамки бытования этого термина. Даже на примере этого сословного обозначения мы можем понять, насколько сложна и противоречива была сословная динамика па Балканах той поры, насколько неоднозначны были тогда стремления центральной власти и отдельных прослоек и группировок светской знати в разных государствах региона, позиции их по отношению к самому факту сословных нововведений. 1

См., например: История Венгрии. М, 1971, т. 1, с. 127—130, 157—159, 171, 205 и след.; История южных и западных славян. М., 1979, с. 73—74, 101, 103, 106—108 и др. 2

См., например: Тарановски Т. Majestas Carolina и Душанов Законик.— Глас Српске Крадевске Академике, 1933, т. 157 (80); Солов]ев А. В. Законик цара Стефана Душана 1349 и 1354 године. Београд, 1980, с. И—12. 3

См., например: Солов/ев А. В. Законик...; Наумов Е. П. Господствующий класс и государственная власть в Сербии XIII—XV вв. М., 1975; Он же. Властелички.— IIcTopnja, 1976, № 1/2; Он же. Босански и хумски власте- личийи.— Годишгьак Друштва историчара Босне и Херцеговине, 1979, год. XXVIII—XXX. 4

Подробнее см., например: История Византии. М., 1967, т. 3. 5

См., например: Наумов Е. П. Господствующий класс..., с. 51 след. 6

Там же, с. 82—83. 7

Ср. также: Наумов Е. П. К истории феодальной сословной терминологии древней Руси и южнославянских стран.— В кн.: Исследования по истории славянских и балканских народов. М., 1972, с. 234. 8

См., например: Наумов Е. П. Законник Душана и рецепция византийского права на Балканах.— В сб.: Юго-Восточная Европа в средние века. Кишинев, 1972. 9

См., например: История Византии, с. 22 и след., 34 и след.; Горянов Б. Т. Поздневизантийскин феодализм. М., 1962. 10

См., например: Ферлуга J. Bii3aimijcKo племство и крсташи почетком XIII века.— Зборник радова Византолошког института, 1978, т. XVIII, с. 123— 124; Соловьев А. В. Законик..., с. 12. 11

Schreiner Р. Ein Prostagma Andronikos’ III, f?r die Monembasioten in Pegai (1328) und das gef?lschte Chrysobull Andronikos’ II. f?r die Monembasioten im Byzantinischen Reich.— Jahrbuch der ?sterreichischen Byzantinistik, 1978.

Bd. 27, S. 223, Bem. 67; Zakythinos D. Le chrysobulle d’Alexis III Comn?ne empereur de Trebizonde en faveur des Venitiens. P., 1932, p. 35, 85; Schmitt], The Chronicle of Morea. L., 1904. 12

См., например: Медведев И. П. К вопросу о социальной терминологии Морейской хроники,— В кн.: Византийские очерки. М., 1977, с. 140, 147— 148; История Византии, т. 3, с. 11—12. 13

Ср.: Медведев И. П. К вопросу..., с. 146; Bozilov I. La «Chronique de Mor?e» et l’histoire de Bulgarie au debut du XIIIe si?cle (1204—1207).— Bulgarian Historical Review, 1977, N 2. 14

См., например: История Византии, т. 3, с. 24; Горинов В. Т. Поздневизантийский феодализм, с. 30, 40—41 (здесь перевод терминов «архонты» и «архонтопулы» не вполне точен и к тому же не совпадает в поэтической и прозаической форме); Отрогорски Г. О византизском феудализму. Београд, 1969, с. 171—172; Медведев И. П. К вопросу..., с. 141—142; Ферлу- га ]. Византизско..., с. 123. 15

Schmitt J. The Chronicle..., v. 554, 1644, 3786, 5464.

,e Ibid., p. 112—113, v. 1643—1648. (термин «архонтопулы» — в строке 1644). Ср. выше, примеч. 14. 17

Там же. строки 1615—1642 и 1649. 18

Там же. 19

Schmitt J. The Chronicle..., p. 38, v. 554.

го Hopf Ch. Chroniques greco-romanes. P., 1873, p. 417. Ср. также перевод во французском тексте (Медведев И. П. К вопросу..., с. 141, примеч. 12 — греческие «жантильомы»). 21

Ср.: Наумов Е. П. Властеличики, с. 87—88.

г2 Schmitt J. The Chronicle..., v. 3786. 23

Острогорски Г. О византизском..., с. 203, 205. 24

См., например: Schreiner Р. Ein Prostagma... 25

Армепопул К. Перевод Ручной книги Законов или так называемого Ше- стикнижяя. СПб., 1854, ч. 1, с. 136—137 (титул. XVIII — О вольности) и др.; Зигель Ф. Ф. Законник Стефана Душана. СПб., 1872, ч. 1, с. 120, 134, 140; и др. 26

См„ например: Ангелов Д. Въпроси на феодализма в българските земи през XIII—XIV вв.— Исторически иреглед, I960, № 6, с. 69; ср.: Фло- ря Б. Н. Кормленые грамоты XV—XVI вв. как исторический источник.— В кн.: Археографический ежегодник за 1970 год. М., 1971, с. 115, ср. также с. 110—111. 27

Подробнее см.: Наумов Е. П. Господствующий класс..., с. 133—134; Наумов Е. П. Властеличики, с. 94—95. 28

Co.ioejee А. В. Законик.... с. 205—206; Наумов Е. П. Властеличики, с. 102.

*' Подробнее см.: Наумов Е. П. Босански..., с. 21 и след. 30

Греков Б. Д. Полица. М., 1951, с. 218 (ср. с. 36 и 219, где в переводе дан неточный термин «властелич», не включенный также и в терминологический словарь: см. с. 309). 31

Там же. с. 36—46; ср. также: БожиЛ И. Рец. на кн. Б. Д. Грекова «Полица».— Историйки гласник, 1956, № 1, с. 117—118.