ЗАКЛЮЧЕНИЕ

История российско-тибетских отношений насчитывает почти три столетия и восходит к началу XVIII в., когда в состав Российской империи вошли два полукочевых монголоязычных народа — буряты и калмыки.

В послепетровскую эпоху русское правительство предпринимало определенные усилия как для сбора сведений о Тибете, так и для завязывания отношений с его правящей элитой, главным образом с целью установления торгового обмена между Россией и Тибетом. Для этого, в частности, пытались использовать регулярно посещавшие Тибет религиозные посольства калмыцких ханов. Попытки завязать торговые отношения с Тибетом делались и в начале XIX в., свидетельством чего являются инструкции, данные гр. Ю.А. Головкину в связи с его посольством в Пекин в 1805 г., и деятельность купца-дипломата Мехти Рафаилова, неоднократно посещавшего в 1810-е - 1820-е гг. Кашмир и Ладак (Малый Тибет).

В дальнейшем в течение длительного времени Россия не проявляла интереса к Тибету до тех пор, пока обострившееся англорусское соперничество в Азии, так называемая Большая игра, не побудило Петербург вновь обратить взоры к этому крупнейшему пригималайскому государству.

геодезическая служба (Great Trigonometrical Survey) в Дера-Дуне (Индия). Русские путешественники исследовали в основном северную и северо-восточную окраины Тибетского нагорья, а англо-индийские разведчики-«пандиты» — его южные части, примыкающие к Индии. В 1880-е - 1890-е гг. это научное соперничество переместилось в политическую сферу, когда Россия и Англия почти одновременно пытались завязать отношения с Далай-ламой и его теократическим режимом. Россия делала такие попытки неоднократно в 1880-е гг. с помощью экспедиций Н.М. Пржевальского. Со своей стороны, Англия, воспользовавшись соглашением с Китаем (Чифуская конвенция 1876 г.), отправила в 1885 г. в Лхасу торговую миссию во главе с К. Маколеем. Однако тибетские власти не допустили ни русских, ни англичан в свою столицу. О стремлении как Англии, так и России распространить на Тибет свою коммерческо-торговую деятельность и через неё установить политические контакты с Лхасой говорят заключенные Англией с Китаем договоры о Сиккиме и Тибете (1890 и 1893) и проект присоединения к России «монголо-тибетско-китайского Востока» П.А. Бадмаева (1893). В 1895 г. Лхасу под видом паломников посетили бурятские агенты Бадмаева, которые вступили в контакт с фаворитом и ближайшим советником XIII Далай-ламы (1876-1933) бурятом Агваном Доржиевым. Являясь убежденным русофилом, Доржиев (1853/54-1938) создал прорусскую группировку в тибетских верхах и сумел убедить правителя Тибета, что только Россия, могущественная держава «белого царя», покровительствующая бурятско-калмыцким буддистам и враждебная Англии, может защитить Тибет от посягательств англичан. Под влиянием Доржиева Далай- лама постепенно пришел к мысли о переориентации с политически ослабевшего к тому времени Цинского Китая на сильную Россию в качестве нового, западного, сюзерена-патрона Тибета.

Проект П.А. Бадмаева, несмотря на его авантюрный характер, получил поддержку Александра III и влиятельного министра финансов С.Ю. Витте, одного из идеологов русской экспансии на Дальнем Востоке и в Китае. В 1896 г., по возвращении из Лхасы бадмаевских агентов, С.Ю. Витте впервые заявил о том, что Тибет представляет политический интерес для Российского государства, и сформулировал главную цель «тибетской политики» России — противодействие установлению английского протектората над Тибетом. В Петербурге не без оснований опасались, что,

установив контроль над Лхасой, англичане смогут оказывать влияние на бурятских и калмыцких буддистов, равно как и на мусульман в Русском Туркестане через соседний с Тибетом Синьцзян, где также имело место англо-русское соперничество. Таким образом, предложенная Витте политика России в отношении Тибета являлась, по сути, политикой сдерживания Англии. Другая составляющая этой политики — признание Тибета подвластной Китаю территорией, поскольку Витте выступал за сохранение целостности и неприкосновенности Китая в эпоху, когда клонившаяся к закату империя Цинов стала объектом территориальных притязаний и захватов империалистических держав. Витте никогда не ставил вопроса о законности сюзеренитета Китая над Тибетом, поскольку такой сюзеренитет также служил цели сдерживания Англии.

Тибет привлек к себе внимание политических лидеров царской России, прежде всего, своим географическим положением между Китаем и Британской Индией. В то же время Тибет представлял собой естественный (природный) буфер между сферой русских интересов в Китайском Туркестане (Синьцзяне) и азиатскими владениями Англии в Индии и Бирме и, подобно двум другим государствам-буферам (Афганистану и Персии), неизбежно должен был стать объектом англо-русского соперничества. Мы полностью разделяем точку зрения военного географа-востоковеда А.Е. Сне- сарева, утверждавшего, что любой из буферов, вне зависимости от его размеров и географического положения, играл одинаковую «политико-стратегическую роль».

России был нужен дружественный ей, прорусский Тибет, ибо таким образом она могла бы, во-первых, сдерживать английскую

экспансию в Центральной Азии и, во-вторых, при необходимости оказывать на Англию политическое давление через русофильскую элиту в Лхасе. Россия, по существу, не имела каких-либо агрессивных замыслов в отношении Тибета, равно как и планов использования тибетской территории в качестве плацдарма для нападения на Индию. Но и Англия, со своей стороны, стремилась не к захвату или аннексии Тибета, а лишь к удержанию соседней страны в сфере своего преобладающего влияния, чтобы таким образом препятствовать потенциальной «русской экспансии» в направлении Индии и прикрывающего Индию пояса малых буддийских буферов (Непала, Бутана и Сиккима). В конечном счете главным «призом» Большой игры в Тибете являлся не сам Тибет, малопривлекательный с торгово-экономической или военной точек зрения, а его верховный правитель и буддийский иерарх, Далай-лама.

В результате напрашивается довольно парадоксальный на первый взгляд вывод: не имея сколько-нибудь существенных торговых или военных интересов в Тибете, Россия, тем не менее, вступила — не могла не вступить — в борьбу с Англией за Тибет. Эта борьба, суть которой сводилась к закулисной дипломатической дуэли с Лондоном, однако, была не долгой и завершилась полюбовно подписанием в 1907 г.

России удалось первой завязать дипломатические отношения с Тибетом, во многом благодаря усилиям А. Доржиева, трижды (в 1898, 1900 и 1901) посетившего Петербург в качестве личного посланника Далай-ламы. В результате в 1901 г. МИД принял решение об учреждении русского консульства вблизи границ Тибета (г. Дацзянлу в китайской провинции Сычуань) — формально для поддержания «непосредственных и постоянных сношений» с буддийскими властями Тибета, фактически же для наблюдения за деятельностью Англии в этой части Азии. В то же время военный министр А.Н. Куропаткин обещал Тибету военную помощь — оружие и инструкторов, что должно было помочь тибетцам противостоять английской экспансии, факт, до сих пор не нашедший

отражения в отечественной историографии. Ответные действия Англии не заставили себя долго ждать — встревоженный сообщениями о «посольствах» Доржиева в Петербург новый вице-король Индии Д. Керзон отправил в 1903 г. в Тибет дипломатическую миссию, которая вскоре превратилась в военную экспедицию. Главной целью Керзона являлось заключение торгового договора с Далай- ламой — акция, с помощью которой он, прежде всего, пытался расстроить «русскую интригу» в Тибете, пока она «не зашла слишком далеко». Это соперничество России и Англии имело драматические последствия для Тибета — бегство Далай-ламы из Лхасы и активизацию в последующие годы тибетской политики Пекина, стремившегося вернуть себе утраченный контроль над Лхасой.

Наиболее активная фаза русско-тибетского диалога приходится на 1900-1904 гг. и совпадает с периодом широкой экспансии России на Дальнем Востоке, прежде всего в Маньчжурии.

Бегство Далай-ламы от англичан во Внешнюю Монголию (летом 1904 г.) и его двухлетнее пребывание в этой стране явились серьёзным испытанием для российской дипломатии. Политически ослабленная японской войной и революцией, Россия не могла более проводить активную политику в Центральной Азии. Не желая обострять отношения с Лондоном из-за Тибета и откровенно тяготясь присутствием Далай-ламы вблизи российской границы, МИД

стремилось удалить тибетского лидера из Монголии и вернуть в Лхасу, поскольку его «водворение» в Тибете позволяло России в какой-то мере восстановить своё пошатнувшееся влияние на тибетские дела. В то же время представители военных кругов, ламаистское духовенство и некоторая часть влиятельных востоковедов во главе с акад. С.Ф. Ольденбургом призывали российское правительство к более активным действиям, считая, что Россия должна использовать «исторический момент» появления Далай-ламы в соседней Монголии. Строились планы переселения Далай-ламы в Россию (в Забайкалье), что должно было привести к возникновению нового религиозного центра северного буддизма в противовес оказавшейся под контролем англичан Лхасе. В этом столкновении двух линий в тибетском вопросе верх в конце концов одержала умеренно-осторожная линия дипломатического ведомства, которое хотело, с одной стороны, примирить Далай-ламу с Пекином (и тем самым вернуть Тибет под формальный сюзеренитет Китая), а с другой — договориться с Лондоном по тибетскому и другим спорным вопросам, разделявшим обе соперничающие державы, т. е. положить конец Большой игре. Петербург не сочувствовал сепаратистским настроениям Далай-ламы - его стремлению отложиться от Китая и создать независимое тибетское государство при поддержке России и других западных держав, ибо такой шаг послужил бы толчком к началу распада Китая.

Заключение англо-русской конвенции 1907 г. явилось переломом в русско-тибетских отношениях. Россия была вынуждена признать преимущественные интересы Англии в Тибете, обусловленные географическим положением Индии, и особые права, предоставленные ей Лхасской конвенцией. В то же время с помощью этого соглашения России удалось связать свободу действий англичан в Тибете и тем самым поставить заслон на пути английской экспансии на этой окраине Цинской империи, поскольку обе державы взаимно признали сюзеренитет Китая над Тибетом и обязались «сноситься с Тибетом только через посредство китайского правительства». При этом российские буддисты сохранили своё право «входить в непосредственные сношения с Далай-ламой» на религиозной почве, что оставляло в руках России этот важный инструмент влияния на политику Лхасы.

Начиная с 1905 г., российско-тибетский диалог постепенно переходит в плоскость личных отношений между российским МИД

и Далай-ламой. Дипломатическое ведомство стремилось ограничить контакты тибетского лидера с представителями военных кругов, открыто симпатизировавших ему, и блокировало (в 1905 и в начале 1906) поддержанный Генштабом и лично царем проект П.К. Козлова о военном эскорте из русских казаков-буддистов, который должен был сопроводить Далай-ламу из Монголии в Тибет. Летом 1908 г. российское правительство, по настоянию МИД, распорядилось о выдаче Далай-ламе ссуды (в ответ на его просьбу), зная о намерении буддийского первосвященника посетить Пекин для переговоров с маньчжурским императором. Эта акция носила сугубо политический характер - Россия хотела сохранить дружественное расположение Далай-ламы, ибо это отвечало целям как её внутренней политики (возможность влияния с его помощью на бурятско-калмыцких буддистов), так и внешней (поддержание российских интересов в Китае).

Связи России с Далай-ламой не прервались и в годы его второй, индийской эмиграции (1910-1912), вызванной вторжением в Тибет китайских карательных войск. Цинское правительство, занимавшее довольно пассивную позицию во время военной экспедиции Ф. Янгхазбенда, значительно активизировало свою тибетскую политику в последующие годы, стремясь не только восстановить свой контроль над Тибетом, но и превратить это буферное государство в одну из китайских провинций, воспользовавшись тем, что Россия и Англия взаимно отказались от проведения активной политики в отношении Тибета. Обе державы не откликнулись на призывы Далай-ламы о помощи, поскольку конвенция 1907 г. налагала запрет на их прямое вмешательство в тибетские дела. Столь же неприемлемой для них была и идея совместного англорусского протектората над Тибетом, которую Далай-лама безуспешно пытался реализовать в 1911-1913 гг. с помощью осевшего в Петербурге Доржиева, продолжавшего выступать в качестве его представителя и фактического посредника в сношениях Тибета с Россией. Россия ограничилась лишь выражением Далай-ламе «нравственной поддержки», шаг, свидетельствовавший об утрате ею интереса к Тибету.

Синьхайская революция, приведшая к падению Цинской династии и установлению республиканского строя в Китае, ускорила разрешение затянувшегося тибетского кризиса. Вернувшийся в Лхасу в начале 1913 г. Далай-лама провозгласил независимость Тибета, и

это событие стало поворотным в судьбе тибетского народа. Разрыв отношений тибетского правительства с Пекином и изгнание маньчжурских резидентов (амбаней) из Лхасы создали совершенно новую ситуацию, на которую Англия и Россия реагировали по-разному. Англия стремилась сохранить буферный Тибет в сфере своего влияния, не нарушая при этом статей англо-русской конвенции. Английская дипломатия продолжала признавать «сюзеренитет» республиканского Китая над Тибетом, но была категорически против превращения страны в китайскую провинцию, в соответствии с указом президента Китайской республики Юань Шикая (1912). Лондон хотел добиться от Пекина соблюдения англо-китайских договорных актов (1906 и 1908 гг.), определявших статус Тибета и не позволявших Китаю вмешиваться во внутренние дела этой страны. Признание же Англией независимости Тибета, как этого хотела некоторая часть чиновников в аппарате англо-индийского правительства, исключалось англо-русской конвенцией 1907 г.

Что касается России, то она, в отличие от Англии, находилась в положении стороннего наблюдателя. Отстранившись от тибетских дел, российская дипломатия сосредоточила своё внимание в предвоенные годы на более актуальном для неё монгольском вопросе, ибо Внешняя Монголия также объявила (в конце 1911 г.) о своём отделении от Китая. Правителем независимого (теократического) монгольского государства был провозглашен Джебзун-дамба Ху- тухта, высший иерарх буддийской церкви Монголии и третье лицо в ламаистском мире после Далай-ламы и Панчен-ламы. В 1912 г. Россия подписала в Урге договор с монгольскими князьями о создании автономной Внешней Монголии под фактическим русским протекторатом. В то же время Петербург, признав приоритет английских интересов — политических и экономических — в Тибете, не возражал против заключения Англией нового соглашения с да- лай-ламским правительством. Свои собственные интересы в этой стране министр иностранных дел России С.Д. Сазонов ограничил чисто религиозной сферой (связь российских буддистов с Далай- ламой). Точка зрения Сазонова свидетельствовала о дальнейшем, вполне сознательном, отходе России от тех позиций, которые она занимала в тибетском вопросе в 1906-1907 гг., её желании передать свободу действий в Тибете в руки Англии.

Эта новая позиция Петербурга, фактически, вела к ревизии англо-русской конвенции, что давало России право требовать от Анг

лии компенсации или уступок в вопросах, затрагивающих русские интересы в большей степени, чем тибетский вопрос. В мае - июне 1914 г., на завершающей стадии Симльской конференции и согласования текста трехсторонней (англо-тибето-китайской) конвенции с российским МИД, Сазонов сделал попытку заключить новую дипломатическую сделку с англичанами, путем размена уступками между российским и английским правительствами в тибетском и афганском вопросах по принципу quid pro quo. Петербург был готов согласиться на посещение английским торговым агентом Лхасы (что запрещалось конвенцией 1907 г.) за соответствующую компенсацию — согласие Англии на посылку Россией своих агентов в Афганистан, страну, где Россия имеет гораздо большие экономические интересы, чем в Тибете. Сделка «Тибет на Афганистан», однако, сорвалась в самый последний момент из-за неумеренных амбиций Сазонова, как показывает исследование американского историка Дж. Сигел (2001).

Эпизод тайных переговоров Сазонова с Бьюкененом является чрезвычайно важным для понимания сущности англо-русского соперничества из-за Тибета. Окончание этого соперничества, фактически, превратило Тибет в «разменную монету» на заключительном этапе Большой игры. Поэтому тезис Н.С. Кулешова о том, что Россия не участвовала в Большой игре в Тибете, поскольку не имела каких-либо интересов в этой стране, следует признать несостоятельным — сам факт таких переговоров красноречиво свидетельствует об обратном.

Новый этап российско-тибетских отношений начался вскоре после Октябрьского переворота, когда большевистское правительство России стало проявлять заметный интерес к Тибету в связи с планами мировой социальной революции. В 1918-1919 гг. появился ряд проектов нанесения ударов по Индии - «цитадели мирового империализма» — через территории окружающих её буферов (Персии, Афганистана, Тибета и малых пригималайских государств). Это позволяет говорить о том, что Тибет рассматривался поначалу идеологами большевизма как один из плацдармов для вторжения в Индию.

Демонстративная, чисто пропагандистская денонсация советским правительством ряда соглашений, заключенных ранее царским и временным правительствами России с западными державами, в том числе и англо-русской конвенции 1907 г., по сути,

являлась вызовом, брошенным британской дипломатии. Острейшее идеологическое противостояние Англии и Советской России не прекратилось и после окончания гражданской войны и восстановления дипломатических отношений между двумя странами, и Тибет играл в нём далеко не последнюю роль, как показывает проведенное исследование. Именно эта борьба — «скрытая война», по выражению Г.В. Чичерина — и предопределила подход большевиков к тибетскому вопросу. Сущность политики СССР в отношении Тибета, сформулированной в начале 1920-х гг. тем же Чичериным, сводилась к двуединой задаче — восстановлению дружественных отношений с тибетским правительством, в первую очередь с XIII Далай-ламой, бывшим другом России, и одновременному подрыву английского влияния в Тибете. Это позволяет говорить об определенной преемственности тибетской политики Советской России. В то же время, в отличие от периода «классического» англо-русского соперничества, это была уже не столько «политика сдерживания» Англии — крайне осторожная и нерешительная, с постоянной оглядкой на Лондон, сколько агрессивно-наступательная политика — политика активного противодействия Англии, прямого вмешательства в тибетскую ситуацию, изначально подчинённая целям глобальной революционной экспансии большевиков. В этом, на наш взгляд, состоит коренное различие в подходе к тибетскому вопросу царской и ранней советской дипломатии.

Начало советско-тибетскому диалогу положил визит в Лхасу весной 1922 г. рекогносцировочно-дипломатической миссии В.А. Хомутникова, отправленной Наркоминделом РСФСР совместно с Дальневосточным секретариатом ИККИ. Этот визит оказался достаточно успешным, позволив Москве завязать непосредственные отношения с Далай-ламой и его ключевыми министрами (Царонг Шапе и Лончен Шолкан), но, главное, рассеять опасения правящей верхушки Тибета в отношении большевистской России, представить в выгодном свете национальную и религиозную политику Советского государства. В дальнейшем дипломатическое ведомство прилагало немалые усилия к тому, чтобы укрепить связи СССР с Тибетом - создать там официальное советское представительство и перевести отношения с Лхасой на договорную основу. В 1924 и 1927 гг. политические агенты С.С. Борисов и А.Ч. Чапчаев вели трудные переговоры с Далай-ламой, настойчиво стремясь убедить его в выгодности сотрудничества с СССР. Тибету предла

галась помощь в военной, экономической и культурной областях, с целью ослабить его зависимость от Англии. Одновременно Москва пыталась привлечь к диалогу с Лхасой правительство МНР, зная о тесных религиозно-культурных и торговых связях Монголии и Тибета. В этом можно усмотреть еще одну особенность тибетской политики Советов. Большевики, в отличие от царского правительства, стремились не разъединить, а соединить родственные, с их точки зрения, монгольский и тибетский вопросы, использовать просоветскую Монголию в качестве посредника и передаточного канала для распространения революционной идеологии в Тибет и далее в Индию и страны Индокитая. Об этом, в частности, свидетельствует одобренный в 1926 г. Политбюро план создания в Лхасе неофициального представительства СССР «под видом представительства МНР», разработанный Г.В. Чичериным.

Подход СССР к тибетскому вопросу не претерпел сколько-нибудь существенных изменений между 1922 и 1927 гг. Неурегулированность тибетско-китайских отношений ставила большевистскую дипломатию в довольно трудные условия — признавая на словах право тибетского, как и других восточных народов, на самоопределение, она в то же время не могла приветствовать фактической независимости Тибета, полагая, что «независимый Тибет» выгоден лишь английским империалистам. Решением тибетской дилеммы могла стать китайская революция (1925-1927), однако ставка Москвы на неё не оправдала себя. Тибетцы не проявили интереса к национальной программе Гоминьдана, основанной на суньятсеновской формуле «объединения пяти народов Китая». Не осуществились и планы по сближению Тибета с революционной Монголией с целью создания своего рода блока двух государств в качестве противовеса английской экспансии в Центральной Азии. Отсутствие официальных контактов с Лхасой после 1927 г. привело к стагнации и фактическому прекращению советско-тибетских отношений на рубеже 1930-х.

Говоря о советско-тибетском диалоге в 1920-е гг., необходимо иметь в виду, что он завязывался и развивался параллельно с намного более интенсивным и продуктивным англо-тибетским диалогом. Лондон и Калькутта активизировали свою политику в отношении Тибета, равно как и двух других государств-буферов, Персии и Афганистана, в те же самые годы, что и Москва, в ответ на революционную экспансию большевиков, представлявшую пря

мую угрозу британским интересам в этой части Азии. Возобновлению Большой игры на том же самом геополитическом пространстве в немалой степени способствовало одностороннее расторжение советским правительством англо-российской конвенции, которая, хотя уже и не соответствовала новым политическим реалиям, после крушения китайской и российской империй, все же оказывала сдерживающее влияние на англичан. В конце концов Лондон также признал конвенцию недействующей, что позволило ему отправить в Лхасу, в ответ на приглашение Далай-ламы, своего представителя — «политического резидента в Сиккиме» Ч. Белла. Этот визит послужил толчком к дальнейшему экономическому и политическому сближению между Великобританией (Индией) и Тибетом. Сделав ставку на англичан в модернизации Тибета, Далай-лама, как кажется, не имел серьёзных намерений в то же время завязывать тесные отношения с их антагонистами, «красными русскими». Поэтому его заявления, сделанные на этот счет В.А. Хомутникову в 1922 г., едва ли были искренними. И все же правитель Тибета не спешил отвергать «ухаживания» эмиссаров Красной России, понимая, что в их лице он имеет дело с могущественной и грозной державой, подчинившей своему влиянию Внешнюю Монголию и стоящей за спиной революционных сил в соседнем Китае. Положение Далай-ламы было особенно щекотливым и двусмысленным летом 1924 г., когда Лхасу, практически одновременно, посетили английская и русская миссии. Оказавшись «между двух огней», тибетский лидер, возможно, втайне надеялся, что англичане и русские рано или поздно придут к согласию по тибетскому вопросу, как это уже имело место в начале века. И для этого, действительно, имелись некоторые основания, как свидетельствуют инструкции НКИД, данные главе советской миссии С.С. Борисову. Согласно этим инструкциям, СССР в принципе считал допустимым заключение англо-советского договора по Тибету, но непременно при участии центрального правительства Китая «на почве федеративной программы», поскольку будущее «независимого» Тибета виделось советским вождям не иначе, как в составе объединенного и суверенного (избавившегося от кабалы империалистических держав), федеративного Китайского государства, в качестве одной из его национальных автономий. Тех же взглядов, по сути, придерживалось и руководство созданной в 1921 г. Коммунистической партии Китая (КПК).

Отношение Далай-ламы к СССР во второй половине 1920-х, однако, стало определенно негативным под влиянием той информации, которую он регулярно получал из различных источников, свидетельствовавшей о гонениях на буддийскую веру в СССР и МНР. Тем не менее, его письма в Москву тех лет были составлены в дружеских и подчеркнуто дипломатичных тонах, порождавших у советских руководителей иллюзии, что Далай-лама искренне стремится к сближению с СССР и МНР.

Представления советских лидеров о характере взаимоотношений Тибета с Англией во многом не соответствовали действительности. Англичане не стремились навязать Тибету свой протекторат и, тем более, не вынашивали каких-либо аннексионистских планов в его отношении. В то же время Лондон, безусловно, рассматривал Тибет как законную сферу английского влияния и как политический буфер, прикрывающий с северо-востока подступы к Британской Индии. Такая точка зрения определяла тибетскую политику Англии в 1920 - 1930-е гг., сущность которой сводилась к удержанию Лхасы в своей орбите, но не путем прямого давления на неё, а через своего рода дружескую опеку — оказание помощи в модернизации страны и консультировании лхасской правящей верхушки, прежде всего Далай-ламы и его фаворита, главного тибетского реформатора Царонга, по вопросам внутренней и внешней политики. В этом смысле мы присоединяемся к выводу В.А. Богословского и А.А. Москалева: «Она (Англия) пользовалась значительным влиянием, как на правительство, так и отдельных представителей верхов Тибета, активно помогала и содействовала модернизации, в том числе созданию регулярной тибетской армии. Однако в Тибете (в отличие от многих других районов Китая) никогда не было английских концессий, консульств; таможенные сборы принадлежали исключительно тибетской казне... Говорить о Тибете как о “колонии” в строгом смысле не приходится» (Национальный вопрос в Китае (1911-1949). М., 1984. С. 66).

То, что СССР удалось завязать и в течение ряда лет поддерживать диалог с Лхасой, стало возможным лишь благодаря посреднической деятельности бывшего «посланца Далай-ламы» в России Агвана Доржиева. В конце 1922 г. НКИД признал Доржиева неофициальным представителем Тибета в Советской Республике и санкционировал создание под его руководством «тибетской миссии» при буддийском храме в Петрограде, предоставив ей право экстер

риториальности, подобно другим дипломатическим представительствам. Доржиев, являясь убежденным сторонником русско-тибетского сближения как средства, единственно способного обеспечить Тибету сохранение его государственности, оказал НКИД большую помощь в организации его трех «тибетских экспедиций». В частности, он снабжал их руководителей рекомендательными письмами к Далай-ламе и другим политическим деятелям Тибета, что значительно облегчало советским эмиссарам не только доступ в запретную Лхасу, но и установление первоначальных контактов с представителями тибетских верхов. Ответные письма Далай-ламы к советскому правительству также направлялись Доржиеву, который затем передавал их в НКИД. В то же время Доржиев выступал в качестве консультанта советского дипломатического ведомства по вопросам, касающимся Тибета. В 1926 г. НКИД одобрил предложенный им проект создания почтовой (уртонной) связи между Монголией и Тибетом.

Несмотря на сотрудничество с властями, Доржиев не был послушной марионеткой в их руках. Он критически относился к религиозной политике Москвы, открыто выражал своё недовольство ею главе НКИД Г.В. Чичерину. В начале 1930-х, после того как власти обрушили репрессии на бурятское и калмыцкое буддийское духовенство, он пытался связаться с Лхасой помимо НКИД, чтобы побудить Далай-ламу выступить в защиту своих единоверцев в СССР.

Особенность советско-тибетского диалога состояла в том, что он носил сугубо конспиративный характер. Москва пыталась сохранить свои дипломатические акции в тайне, прежде всего от Англии. По этой причине она направляла в Лхасу своих эмиссаров под видом буддийских паломников, в соответствии с разработанным в НКИД сценарием. Необходимость прибегать к конспирации и камуфляжу вызывалась также и тем, что участники советских миссий выполняли задания не только НКИД, но и таких учреждений, как Разведуправление Красной Армии и ОГПУ Во время пребывания в Тибете они занимались военной, экономической и политической разведкой и попутно вели антибританскую и просоветскую агитацию, хотя она не носила публичного характера, а служила преимущественно средством индивидуальной идеологической обработки нужных им лиц. Тибетским экспедициям отпускались определенные средства для приобретения информации и подкупа влиятель

ных тибетских чиновников. Подобная, достаточно традиционная для Востока, форма неофициального «воздействия» на лхасскую политическую элиту, однако, не привела к желаемым результатам.

Главная причина неудачи советской дипломатии на тибетском направлении, судя по доступным на сегодняшний день документам, кроется не столько в её сугубо дипломатических промахах и просчетах (хотя они также имели место), сколько во внутреннеполитическом курсе Советского государства. Насильственная коллективизация вызвала сильную оппозицию со стороны буддийского духовенства в Бурят-Монголии и Калмыкии, что повлекло за собой массовые репрессии властей против лам-участников антисоветских выступлений. В этой обстановке продолжение диалога Москвы с Лхасой стало невозможным. Другой причиной следует считать уход в 1930 г. со своего поста Г.В. Чичерина, главного архитектора советско-тибетского сближения, и последовавшую затем смену внешнеполитических приоритетов СССР. Курс на улучшение англо-советских отношений, сторонником которого являлся сменивший «германофила» Чичерина «англофил» М.М. Литвинов, исключал проведение Советским Союзом активной политики в отношении Тибета.

Несомненно, сдерживающее влияние на советско-тибетский диалог оказал также и неблагоприятный географический фактор. Значительная удаленность Тибета от российских границ крайне затрудняла общение советских и тибетских лидеров. Согласно геополитической теории X. Маккиндера в интерпретации современного американского политолога Дж. Ледонна, Куэньлунские горы и Тибетское плато являлись непреодолимым препятствием для экспансии как царской, так и Советской России в направлении Тибета и Индии. Этот природный барьер, однако, не испугал ни советское правительство, ни руководство Коминтерна, ни командование Красной Армии, при этом аналитики Разведупра РККА оценивали возможности действия «европейских войск» на тибетском театре как «вполне удовлетворительные». Тем не менее, проникновение в Лхасу «северным маршрутом» (через Монголию и Западный Китай) было сопряжено с огромными трудностями как для политических агентов большевиков, так и для буддийских паломников — монголов, бурят и калмыков. Попытки же Москвы создать канал эффективной и относительно быстрой двусторонней связи с Лхасой не увенчались успехом. Это не могло не стать «источником

фрустрации» для советских лидеров, говоря словами Ледонна, тем более что трижды посещавшие Лхасу «экспедиции» Наркоминдела так и не смогли склонить Далай-ламу к сотрудничеству с Советской Россией. Но даже если бы Москва и сумела решить проблему связи с Лхасой (путем установления радиотелеграфного сообщения и создания советского представительства в тибетской столице, как это планировалось вначале), ей едва ли бы удалось закрепиться в Тибете и тем более превратить страну в антибританский буфер, принимая во внимание параллельную активность англичан. Отсюда можно сделать вывод: геополитическая теория X. Маккиндера - Дж. Ледонна в целом столь же справедлива, как и буферная теория Е.А. Снесарева. Русская экспансия на Тибет, как показывает история российско-тибетских отношений в её двух основных этапах, не имела реальных перспектив и в конечном счете была чревата военной конфронтацией с Англией, что не входило в планы ни царского, ни советского правительств России.

Подводя итоги недолгому советско-тибетсткому диалогу, следует признать, что он оказался бесплодным для обеих сторон. Большевики не смогли завоевать доверие Далай-ламы и сделать его своим другом с тем, чтобы в дальнейшем использовать буддийского иерарха в своей тотальной борьбе с Англией. Но и тибетцы не сумели извлечь сколько-нибудь ощутимой выгоды из своего вынужденного «флирта» с возрождавшимся колоссом новой России — Советской империи. Правда, Лхасе удалось с помощью Доржиева отправить на учебу в Ленинград и Москву около десятка тибетских юношей, но нам ничего не известно о том, нашли ли приобретенные ими в России знания какое-то применение на их родине, как это имело место в случае с обучавшимися в Индии и Англии тибетцами.

Прервав отношения с Лхасой, Москва, однако, продолжала пристально следить за развитием событий в Тибете и вокруг Тибета. В 1939-1940 гг. советское правительство вновь напрямую столкнулось с тибетским вопросом в связи с попыткой нацистской Германии привлечь СССР к осуществлению её планов по дестабилизации обстановки на северной и северо-западной границе Индии с помощью воинственных пригамалайских, тибетских и афганских (пуштунских) пограничных племен. СССР проявил интерес к этим планам и даже выразил на словах готовность оказать им содействие, однако в действительности советская сторона не была заин

тересована в проведении антибританской диверсии и пыталась использовать переговоры с Германией только для того, чтобы выведать о намерениях Гитлера.

Начавшаяся в послевоенные годы «холодная война» побудила Москву вновь активизировать свою политику в Азиатско-Тихоокеанском регионе. Советский Союз оказал помощь китайским коммунистам в их борьбе с Гоминьданом и после прихода КПК к власти в Китае поддержал выдвинутую Мао Цзедуном программу национального объединения страны, одним из пунктов которой являлось «освобождение» Тибета и его последующее присоединение к КНР (под лозунгом «воссоединения тибетцев с матерью-родиной»). В 1950-1952 гг. тибетский вопрос обсуждался И.В. Сталиным с Мао Цзедуном и Чжоу Эньлаем, при этом Сталин, фактически, дал добро на оккупацию Тибета Китаем. Имеющиеся источники также позволяют говорить о том, что Советский Союз активно содействовал проведению широкомасштабной военной операции войск Народно-освободительной армии Китая против Тибета и в дальнейшем оказал китайским лидерам мощную политическую и дипломатическую поддержку на международной арене, что помогло им удержать Тибет под своим контролем.

Позиция Москвы по вопросу о статусе Тибета существенно изменилась после его аннексии КНР — если до конца 1940-х СССР признавал номинальный китайский сюзеренитет над де-факто независимым (после 1913) Тибетским государством, то теперь советские лидеры впервые признали суверенитет Китая над Тибетом. Эта новая позиция была предельно четко сформулирована в 1950 г. представителем СССР в ООН: Тибет — неотъемлемая часть Китая, и его дела находятся в исключительной компетенции китайского правительства. Реализуя эту позицию, СССР приветствовал Соглашение между центральным китайским правительством и тибетскими властями (1951), фактически легитимировавшее китайскую аннексию Тибета. Советское правительство также одобрило проводимые китайским руководством в 1950-е гг. социально-экономические преобразования в Тибете с целью интеграции этого региона в составе КНР и безоговорочно поддержало ликвидацию силами НОАК весной 1959 г. Лхасского восстания — массового антикитайского выступления тибетцев, квалифицировав его как акцию, всецело инспирированную империалистическими кругами Запада. Подобная тактика СССР кажется вполне закономерной в

условиях «холодной войны», когда США и другие западные державы выступали с осуждением КНР за совершенную ею агрессию в отношении Тибета, а ЦРУ, кроме того, тайно оказывало военную помощь тибетскому повстанческому движению в Восточном Тибете (Каме).

Ухудшение советско-китайских отношений в начале 1960-х дало повод советскому руководству пересмотреть своё отношение к тибетскому вопросу, использовать этот вопрос в качестве инструмента политического давления на Пекин. В период «культурной революции» в Китае (1966-1976) в СССР появилось большое количество публикаций с необычайно резкой критикой пекинских лидеров («группировка Мао Цзедуна») за проводимую ими «великодержавную националистическую политику» в отношении нацменьшинств Китая, в том числе и тибетцев, суть которой, по мнению Москвы, состояла в насильственной ассимиляции и кита- изации этих народов. СССР впервые публично признал, что вплоть до конца XVIII века Тибет являлся независимым государством, но и позднее, после того, как Цины установили над ним свой сюзеренитет, местное управление в стране оставалось в руках тибетского правительства. В этих публикациях также отмечалось, что китайские коммунисты в 1920-е - 1940-е гг. стояли в основном на марксистско-ленинских позициях в национальном вопросе, поддерживая принципы самоопределения наций и федеративного устройства будущего единого и демократического Китайского государства. Однако, придя к власти, они отбросили эти принципы, объявив Китай унитарным государством. Созданные же Пекином «территориальные национальные автономии» — это «ширма для прикрытия политики насильственной ассимиляции». «Мао-цзэ- дуновская группа» в действительности не выполнила ни одного из пунктов Соглашения 1951 г., предусматривавшего предоставление тибетскому народу национальной автономии. Маоисты отказались от объединения всех тибетцев в рамках одной автономной единицы, распределив их между Тибетским автономным районом (ТАР) и девятью автономными округами соседних китайских провинций, т. е., фактически, искусственно «расчленили» тибетский народ. Столь же жесткой критике была подвергнута и проводимая китайскими властями политика массового переселения ханьских китайцев в Тибет и другие национальные районы, равно как и подавление ими прав и свобод тибетцев.

После смерти Мао Цзедуна и неудачных попыток Москвы нормализовать отношения с Пекином, СССР добавил к своей критике новое обвинение — в усиленной милитаризации национальных районов КНР, прежде всего пограничных Синьцзяна и Тибета. Имеются также сведения, что в начале 1980-х советские руководители косвенно — через западные СМИ — заявили о своей поддержке борьбы тибетской оппозиции во главе с XIV Далай-ламой (бежавшим из Тибета в 1959 г.) за независимость и «самоуправление» Тибета и даже предложили тибетцам военную помощь. Подобные заявления, скорее всего, являлись средством пропагандистского контрвоздействия на Пекин с целью обуздания проводимой им экспансионистской внешней политики, представлявшей угрозу для безопасности стран Центральной и Юго-Восточной Азии, входивших в советскую «сферу влияния» (МНР, СРВ и Индия).

Нормализация советско-китайских отношений в конце 1980-х, ставшая возможной благодаря радикальным переменам в руководстве СССР и КНР и начатому М.С. Горбачевым и Дэн Сяопином курсу на политико-экономическое реформирование своих стран, привела к тому, что Москва прекратила критику Пекина и вновь заняла жёсткую и бескомпромиссную — пропекинскую позицию в тибетском вопросе. Эта позиция, озвученная МИД СССР летом 1991 г. накануне приезда в Россию с пастырским визитом XIV Далай-ламы, базировалась на признании и поддержке территориальной целостности Китая, строгом невмешательстве в его внутренние дела, при этом вновь подчеркивалось, что СССР рассматривает Тибет неотъемлемой частью Китая. Стремясь к восстановлению дружественных, партнерских отношений с Китаем, советские лидеры не комментировали инициативы Далай-ламы как главы тибетского правительства в эмиграции («Мирный план», Страсбургские предложения), с которыми он выступил в конце 1980-х с целью достичь политического компромисса в решении тибетского вопроса, приемлемого как для тибетской, так и китайской стороны. При этом Москва явно ориентировалась на мнение Пекина — китайские же лидеры категорически отказывались вести какие-либо переговоры с Далай-ламой о пересмотре существующего статуса Тибета, отвергая даже предложенный им вариант предоставления Тибету широкой культурной автономии в рамках КНР, которая позволила бы тибетцам сохранить свою культуру и этническую идентичность. В отличие от Советского Союза, ведущие

западные державы, напротив, приветствовали миротворческую деятельность тибетского лидера и поддержали его усилия, направленные на мирное урегулирование разногласий с Пекином. Таким образом, тибетская политика СССР на заключительном этапе перестройки вернулась к своей исходной точке и вновь была поставлена Кремлем в зависимость от его стратегически приоритетной китайской политики,

В то же время на рубеже 1990-х, в связи с начавшимся в перестроечные годы в трех «буддийских регионах» России — Бурятии, Калмыкии и Туве — процессом национального и культурного возрождения, наметилась тенденция к установлению тесных религиозно-культурных контактов между российскими буддистами — традиционными (буряты, калмыки, тувинцы) и нетрадиционными (буддисты-европейцы) и их организационными структурами, с одной стороны, и высшими тибетскими буддийскими иерархами и учителями-проповедниками, прежде всего с главой тибетской буддийской церкви Далай-ламой, с другой.

Эти две противоположные линии в тибетском вопросе сохранились и после распада СССР и возникновения на его месте нового геополитического субъекта — Российской Федерации. Подписание в 1996 г. в Пекине российско-китайского договора дало толчок к еще большему сближению двух соседних стран, которые заявили о своем намерении «развивать отношения равноправного доверительного партнерства, направленного на стратегическое взаимодействие в XXI веке». Это неизбежно повлекло за собой дипломатическую сделку — размен уступками в наиболее болезненных для России и Китая вопросах — чеченском и тибетском: Китай заявил, что считает чеченскую проблему «внутренним делом России», а Россия, в свою очередь, подтвердила, что она по-прежнему признает Тайвань и Тибет неотъемлемыми частями КНР.

Тибетский вопрос, однако, имеет не только политический, но и гуманитарный аспект, при этом последний сохранил в 1990-е гг. свою остроту в связи с проводимой тоталитарными властями Китая репрессивной внутренней политикой, направленной на искоренение «национального сепаратизма» в Тибете как главной угрозы «единства Родины» и сделавшей своей основной мишенью буддийское духовенство и те социальные группы тибетцев, которые считают Далай-ламу своим национальным лидером и добиваются предоставления Тибету независимости или же особого авто

номного статуса в составе КНР. Именно этот аспект привлек к себе наибольшее внимание и вызвал озабоченность общественных и правозащитных организаций новой России, некоторых политических партий, а также представителей буддийской общины. Визиты Далай-ламы в Россию в 1992-1995 гг. способствовали дальнейшему укреплению российско-тибетских культурно-религиозных связей, но эта стихийная, идущая изнутри общества, тенденция к сближению с Дхарамсалой — центром тибетской диаспоры в Индии и резиденцией тибетского правительства в эмиграции явилась вызовом официально проводимой российским правительством линии на умышленное дистанцирование от тибетской проблемы как таковой, включая её чисто гуманитарный аспект.

Таким образом, на пороге XXI века — как и столетие назад — тибетская проблема стала камнем преткновения для российской дипломатии, которая вновь оказалась в чрезвычайно щекотливом и откровенно двусмысленном положении. Заявив в начале 1990-х о своей приверженности демократическим ориентирам, постсоветская Россия, тем не менее, вынуждена закрывать глаза на систематические нарушения китайскими властями основных прав и свобод тибетского народа во имя выгодного ей стратегического партнерства с динамически развивающимся, экономически и политически сильным Китаем.

Главный вывод, который позволяет сделать проведенное исследование, состоит в следующем: Россия проявляла политический интерес к Тибету и пыталась использовать тибетский вопрос в качестве инструмента силовой политики только в периоды обострения отношений с Англией в эпоху Большой игры (в конце XIX начале XX века и в 1920-е гг.) и с США на раннем этапе «холодной войны» (конец 1940-х - 1950-е гг.), а также с Китаем во время идеологической конфронтации в 1960-е - начале 1980-х. По окончании глобального англо-русского и затем американо-советского соперничества и урегулирования разногласий между СССР и КНР (конец 1980-х) постсоветская Россия полностью утратила интерес к Тибету и тибетской проблеме, несмотря на то, что последняя сохраняет свою актуальность и остроту и поныне, и обеспокоена лишь тем, чтобы традиционные религиозные связи российских буддистов с Далай-ламой и другими тибетскими учителями-про- поведниками не носили политического характера и не осложняли её отношений с Пекином.

Другой не менее важный вывод — Тибет в период 1913-1950 гг. являлся де-факто независимым от Китая государством. Это подтверждается не только уже известными фактами о существовавших в 1920-е - 1940-е гг. двусторонних отношениях между Тибетом и Англией и Тибетом и Непалом, но также и свидетельствами российских источников о посещениях Лхасы в первое послереволюционное десятилетие официальными дипломатическими миссиями СССР и о прямых переговорах их руководителей с XIII Далай-ламой и его министрами — без какого-либо посредничества китайских властей. Эти новые свидетельства полностью опровергают утверждения правящих кругов КНР и современной китайской историографии о том, что Тибет в прошлом никогда не существовал как независимое, отдельное от Китая, государственное образование.