Тибетский вопрос в англо-русских отношениях в предвоенные годы

По возвращении в Лхасу в декабре 1909 г. Далай-ламе вскоре вновь пришлось покинуть свою столицу вследствие военной интервенции Китая. Произошло это в феврале 1910 г. незадолго до того, как передовые отряды китайских войск под командованием полковника Чунг Ина вошли в Лхасу.

Тибетская армия, практически, не оказала сопротивления китайским войскам, ибо таково было распоряжение Далай-ламы, пытавшегося избежать конфронтации с Китаем. Узнав, что тибетский лидер бежал из Лхасы, амбань Лен Юй немедленно выслал за ним погоню, но небольшому отряду тибетских воинов, во главе с Дазанг Дамдулом, удалось задержать китайцев на переправе Чаксам через реку Цангпо (Брахмапутра), что позволило Далай-ламе благополучно перейти тибето-сиккимскую границу. Вместе с правителем Тибета бежали и шесть его главных министров, прихватив с собой государственные печати. Во время перехода через долину Чумби Далай-лама отправил письмо торговому агенту в Ятунге Д. Макдональду, и таким образом англо-индийское правительство узнало о случившемся. После некоторых колебаний было принято решение предоставить Далай-ламе политическое убежище, поселив его на окраине Даржилинга и обеспечив всем необходимым. Что касается реакции Лондона, то статс-секретарь по делам Индии лорд Мор- ли рекомендовал калькуттскому правительству соблюдать строгий нейтралитет в китайско-тибетском конфликте. В то же время Англия не могла не воспользоваться представившейся возможностью для укрепления своей «дружбы с Тибетом»[341].

Сразу же по прибытии Далай-ламы в Даржилинг состоялась его первая встреча с Беллом, проходившая с глазу на глаз.

лама сразу же заявил Беллу, что китайский император обещал ему в Пекине не ограничивать его, далай-ламской, власти и статуса и не подвергать гонениям тибетское население. Эти обещания ныне нарушены, и в скором времени Китай, возможно, также станет заявлять свои притязания и на Индию. При последующих встречах Далай-лама и его министры попытались убедить английского дипломата в том, что Тибет вовсе не находится под сюзеренитетом Китая, приводя самые различные доводы. Они также отказывались признать англо-китайскую конвенцию 1906 г., поскольку она не была согласована с Тибетом и не была подписана тибетским представителем[342].

В марте 1910 г. Далай-лама совершил поездку в Калькутту, где имел встречу с новым вице-королем Индии лордом Минто. Правитель Индии, действуя в соответствии с полученными из Лондона инструкциями, дал ему понять, что Англия не может оказать помощь Тибету, сославшись на англо-русскую конвенцию, запрещавшую Англии, наравне с Россией, вмешиваться в тибетские дела. Тем временем китайское правительство вновь низложило Далай- ламу: в императорском указе от 12 (25) февраля против него были выдвинуты многочисленные обвинения - говорилось, например, о том, что он «возгордился», сделался «расточительным» и «распущенным», противился распоряжениям властей и наконец «тайно скрылся», когда «сычуаньские войска вступили в Тибет исключительно для водворения там порядка и для охраны открытых для торговли городов». А посему лхасским резидентам предписывалось - принять меры к отысканию среди «божественно одаренных мальчиков» нового перерождения Далай-ламы[343].

В то же время, чтобы рассеять опасения Лондона и Калькутты, Пекин официально уведомил английского посланника, что китайское правительство не намерено изменять административную систему Тибета и не собирается превращать Тибет в свою провинцию, что явилось бы нарушением ранее подписанных с Англией соглашений.

себя не слишком уверенно,— уже вскоре Лен Юй призвал Далай- ламу вернуться в Лхасу, пообещав восстановить его в законных правах. Такое возвращение, если бы оно состоялось, несомненно, придало бы легитимность новому режиму и вместе с тем сделало бы буддийского иерарха заложником Китая.

Понимая, что он не может рассчитывать на английскую помощь, Далай-лама, словно маятник, вновь качнулся в русскую сторону. Уже летом 1910 г. он попытался связаться с российской миссией в Пекине, куда отправил одного из своих приближенных. Этот тибетец, в частности, сообщил поверенному в делах в Китае М.С. Ще- кину как об обстоятельствах бегства Далай-ламы из Лхасы, так и о его нынешнем положении: в Даржилинге он находится под «очень строгим надзором» англичан, тем не менее, англичане относятся к нему «крайне предупредительно» и предлагают своё содействие в сношениях с Китаем, но он питает к ним недоверие и желал бы получить совет от России, а потому просит прислать к нему «доверенное лицо»[344]. Щекин, однако, оставил просьбу Далай-ламы без последствий. Российская дипломатия не желала вмешиваться в тибетскую ситуацию, по тем же самым причинам, что и британская дипломатия.

Постепенно Далай-лама приходит к пониманию того, что Англия и Россия, будучи связанными взаимными договорными обязательствами, порознь не в состоянии оказать помощь Тибету, и только согласованные, совместные действия обеих великих держав могут остановить китайскую агрессию. После того как англо-индийское правительство вторично отвергло его просьбу о помощи — отказ, повергший тибетского правителя и его министров в состояние шока,— у Далай-ламы неожиданно появилась мысль о посещении Лондона и Петербурга для переговоров с английским королём и русским царем об установлении совместного англо-русского протектората над Тибетом.

считает такой визит крайне нежелательным ввиду существующего соглашения с Англией. Поэтому консулу рекомендовалось «вежливо отклонить» просьбу Далай-ламы[345].

Сведения о планах Далай-ламы, благодаря Доржиеву, стали достоянием российской общественности. Так, в конце декабря газета «Русское слово» сообщила, что посещение Далай-ламой Лондона, а затем Парижа и Петербурга «считается делом решенным». «Со стороны русской дипломатии все это время Далай-лама находил искреннее участие, и его судьба интересовала русское правительство, которое охотно согласилось бы на его приезд в Петербург»,— авторитетно утверждал корреспондент газеты. Говоря о действиях Китая в Тибете, он привёл официальную точку зрения Пекина: «Китайское правительство желает сохранить статус-кво в Тибете, но оно не может допустить, чтобы высшее духовное лицо, каковым является Далай-лама, играло политическую роль и забывало те вассальные отношения, которые существуют давно между Пекином и Лхассой»[346].

В конце 1910 г. Далай-ламу в Даржилинге посетил проф. Ф.И. ГЦербатской, находившийся в то время в научной командировке в Индии. Встреча эта состоялась в присутствии Ч. Белла, выступавшего в роли переводчика и одновременно представителя англо-индийского правительства. Беседуя с первосвященником, ГЦербатской старался не касаться политических вопросов: он сообщил ему только о ходе постройки буддийского храма в Петербурге и затем перевел разговор на научные темы. Однако на другой день ученого тайно посетил один из приближенных Далай-ламы, который просил его от имени своего владыки довести до сведения русского правительства, что «преданность Его Святейшества остается неизменною и что чувства его разделяются тибетским народом».

В своих письмах в Петербург ГЦербатской отмечал незавидное положение тибетского правителя, похожее на «положение военнопленного, хотя и окруженного некоторым внешним почетом»: дом

его охраняется «двойным кордоном», сообщение с ним по почте или телеграфу невозможно, не имеет он и свободы передвижения. «По моему настоянию,— писал Щербатской в отчете о поездке,— состоящие при Далай-ламе министры составили записку о всем том, что за последнее время было совершено китайскими властями в нарушение тибетской автономии. Записка эта... перечисляет то, в чем Далай-лама видит нарушение своих прав и что принудило его искать спасение в бегстве и прибегнуть к покровительству Англии и России»[348].

Несмотря на бдительный контроль англичан, Далай-ламе удалось передать Щербатскому несколько писем в Петербург, в том числе два послания русскому царю. Эти письма были довольно эмоциональными. «После установления отношений между Россией и Тибетом,— писал Николаю II Далай-лама,— мы сделали всё возможное, чтобы, следуя совету Вашего Величества, улучшить отношения между Тибетом и Китаем. Однако ныне Китай посягнул на свободу Тибета и лишил законного Владыку и его подданных возможности жить в мире». Далай-лама далее заявлял о своём желании посетить Петербург («Ваш Дворец»), чтобы изложить царю «положение дел». При этом он отмечал, что английское правительство и вице-король Индии, хотя и проявляют интерес к тибетским делам, не в силах помочь Тибету. «Несмотря на наши настойчивые призывы о помощи, нам дали ясно понять, что никакая существенная помощь невозможна по причине соглашения между Россией и Англией». Вице-король также не позволил Далай-ламе отправить в Лондон своё посольство. Ситуация же в Тибете тем временем продолжает ухудшаться день ото дня из-за насильственной оккупации страны Китаем, что чревато полным уничтожением тибетской религии и государства, так что от Тибета скоро «останется лишь одно название».

О чем, собственно говоря, просил Далай-лама российского монарха? Английский историк Ц. Шакья в своих комментариях к письму отмечает, что Далай-лама «признавал, что агрессия Китая в отношении Тибета была отчасти порождена страхом перед западными державами, стремившимися утвердиться в Тибете». Поэтому он призывал царя «рассеять опасения китайцев», указав им на то, что англо-русское соглашение запрещает как России, так и Англии вмешиваться во внутреннее управление Тибетом[350].

В начале 1911 г., по возвращении в Петербург, Ф.И. Щербатской передал в МИД докладную записку «О необходимости установления с Далай-ламой прямых дипломатических отношений». Такая необходимость, по мнению Щербатского, диктовалась сложившейся вокруг Далай-ламы ситуацией: китайское правительство просит его через лхасского амбаня возвратиться в Тибет, обещая вернуть ему прежнее звание и восстановить «автономию Тибета», однако Далай-лама ставит условием своего возвращения присутствие при нем представителей России и Англии, неважно, как они будут называться - консулами, агентами по религиозным делам, путешественниками, учеными или как-то иначе. «Он справедливо полагает, что одного присутствия при нем представителей России и Англии будет достаточно, чтобы китайцы отказались по отношению к нему от своих типичных приемов управления, так что личная его безопасность будет более или менее обеспечена»[351]. Поэтому Щербатской предлагал отправить в Тибет, через Даржилинг, научную экспедицию, полагая, что англичане не станут против этого возражать, ибо трехлетний запрет на подобные экспедиции, наложенный англо-русским договором, уже истек. Более того, ряд английских авторитетных политиков, в том числе генерал Ф. Янгхазбенд, прямо требует «совместной поддержки Далай-ламы Англией и Россией». В своей записке ученый-буддолог приводил и другие доводы в пользу предложенной им акции: Далай-лама является «очень важным фактором» не только в Тибете, но и в Монголии, особенно в сопредельной с Забайкальем Халхе, и потому совершенное игнорирование его с нашей стороны недопустимо. Тем более что Далай-лама убедительно доказал свою приверженность России, и его чувства следовало бы «оберегать и лелеять как зеницу ока», ввиду

«возможного и вероятного столкновения России с Китайской Империей в будущем»[352].

Возглавить новую русскую экспедицию в Тибет намеревался П.К. Козлов. Помимо научной цели — исследования наименее изученного Центрального Тибета, экспедиция должна была иметь и цель сугубо политическую — содействовать «водворению» Далай-ламы в Лхасу[353]. Идея Козлова, предварительно согласованная с Доржиевым, состояла в следующем: Россия посылает в Тибет, через Даржилинг или обычным маршрутом через Центральную Азию, небольшой экспедиционный отряд (естественно, с конвоем из забайкальских казаков), а Англия, со своей стороны, «эскортирует» Далай-ламу в Лхасу. Там обе экспедиции встречаются, и Далай-лама, таким образом, оказывается под двойной англо-русской защитой, гарантирующей ему безопасность. Генштаб в принципе одобрил проект П.К. Козлова[354], после чего (19 мая) он был доложен министром финансов гр. В.Н. Коковцовым Николаю II и получил одобрение императора. Путешественник также познакомил со своими планами английское посольство в Петербурге, где к ним отнеслись вполне сочувственно. И всё же этим планам не суждено было осуществиться опять-таки из-за противодействия МИД[355].

Тем временем А. Доржиев продолжал получать полные отчаяния послания из Даржилинга от Далай-ламы и его министров, призывавшие его убедить русское правительство выступить в защиту Тибета. «В интересах нашего Государства и Дхармы сделайте все возможное, чтобы встретиться с Русским Царем и заручиться его поддержкой для нашей пользы»,— говорилось в одном из них[356]. И Доржиев действительно предпринимал энергичные усилия в этом направлении, но добиться новой аудиенции у императора ему не удалось. В МИД же он встречал холодное равнодушие, ибо царская дипломатия не желала проявлять какой-либо активности в тибетском вопросе, ссылаясь на статьи англо-русского соглашения. Видя, что дело не двигается с места, Далай-лама просил Доржиева срочно

выехать к нему для консультации в Даржилинг. В этой связи Доржиев в конце 1911 г. нанес визит новому министру иностранных дел С.Д. Сазонову (сменил в 1910 г. Извольского), которого просил дать ему «указания» относительно внешней политики Тибета и сообщить о взглядах русского правительства на тибетский вопрос «в целом». В своём ответе Сазонов сформулировал сущность нового подхода российской дипломатии к тибетскому вопросу:

«Императорское Правительство в виду отдаленности Тибета не признает наличности там сколько-нибудь крупных политических и экономических интересов России. Существующие интересы чисто религиозного характера касаются лишь русских подданных буддистов. Интересы же Англии в Тибете по преимуществу политические и экономические. Исходя из этих положений, внешняя политика Тибета должна покоиться на началах дружелюбия и мира к Англии. Тибет может входить с Англией в различные соглашения политического и экономического характера. Прежнее благожелательное отношение России к Тибету сохраняется. В религиозных делах Тибет найдет в России живейшую поддержку»[357].

Эта предельно четкая формулировка свидетельствовала о дальнейшем, вполне сознательном, отходе России от тех позиций, которые она занимала в тибетском вопросе в 1906-1907 гг., и её желании передать свободу действий в Тибете в руки Англии. По мнению Т.Л. Шаумян, русская дипломатия «не только отказалась от оказания помощи Тибету и свела все существовавшие уже более десятилетия вполне определенные отношения лишь к чисто религиозным, но и продемонстрировала готовность отступить от выполнения условий англо-русского соглашения 1907 г. по Тибету... в пользу Англии, признав её преимущественные права в Тибете»[358]. Доржиев не мог не заметить этой перемены в позиции МИД. В своей докладной записке на имя Сазонова от 10 декабря 1911 г. он, признавая на словах справедливость правительственной точки зрения, пытался побудить министра к проведению более активной политики в отношении Тибета. У тибетцев, писал Доржиев, уже давно сложилось представление о России как о защитнице Тибета «от алчных соседей», и это представление окружено «мистическим ореолом». В то же время они испытывают враждебность к англичанам — к этому их подтолкнули хорошо известные события, как-то:

англо-бурская война, экспедиция Янгхазбенда, волнения в Индии. Свою нынешнюю задачу в Тибете, в свете новых установок МИД, Доржиев понимает как совместное с Далай-ламой «окулирование» (т. е. привитие) тибетцам чуждых им взглядов и чувств, убеждение их в необходимости лояльного отношения к англичанам. Но это весьма трудная задача — даже огромный авторитет первосвященника не в силах «совершенно нейтрализовать народные массы». Тибетцы могут прийти к «опасному предположению», что Россия «предоставила Тибет на полный произвол Англии», и это может усилить их антибританские настроения, чем, в свою очередь, мог бы воспользоваться Китай. Единственный способ избежать политических осложнений, по мнению Доржиева, это установление совместного англо-русского покровительства над Тибетом, основанного на том или ином договорном акте. «Присутствие в Лхасе представителей России и Англии вселило бы в тибетцев убеждение, что им нечего бояться насильственных мер [со стороны Китая] и что под покровительством двух великих держав тибетцы, наконец, могут предаться мирному устройству своих внутренних дел»[359].

Однако совместный англо-русский протекторат над Тибетом был не нужен ни России, ни тем более Англии после происшедшего раздела сфер влияния в Азии. Далай-лама же и Доржиев настойчиво цеплялись за идею подобного протектората как за спасительную соломинку, понимая, что Тибет может сохранить свою государственность только при наличии сильных западных держав-покро- вителей, таких как Россия и Англия. Впрочем, глава МИД счел возможным, дабы не ронять престиж России, направить к Далай-ламе в начале 1912 г. вице-консула в Калькутте Л.Х. Ревелиоти для выражения «нравственной поддержки» Тибету. Русский дипломат передал первосвященнику письмо Николая II — ответ на его послания, доставленные в Петербург Щербатским,— в котором говорилось о «неизменной благожелательности» к нему царя, выражалась надежда на то, что судьба его переменится к лучшему, и давался совет «следовать политике доброго согласия с великобританским правительством по тибетским делам»[360]. Далай-лама сообщил Ревелиоти о своих ближайших планах - переехать из Даржилинга в Калимпонг, ибо там более здоровый климат и, кроме того, Калимпонг находится ближе к Лхасе. На вопрос дипломата, как скоро он собирается

вернуться в Лхасу, Далай-лама ответил, что без посторонней помощи ему будет трудно это сделать: «Будь у моего народа оружие, ему не стоило бы больших усилий отстоять свою независимость при поддержке России и Англии»[361]. Сообщая в МИД о своей встрече с первосвященником, Ревелиоти отметил: «Если Его Святейшеству удастся в ближайшем будущем водвориться в Лхассе, опираясь на единодушную поддержку тибетцев, которым не так уж трудно будет скупить у деморализованных китайских войск оружие и изгнать китайцев из своей страны, то вопрос о дальнейшем международном положении Тибета может быть разрешен только путем воздействия на китайское правительство. Для нас, смею думать, было бы крайне полезным в предвидении будущего поддерживать надежду далеко не чуждого нам народа на наше попечение о нём»[362].

Между тем ситуация в Тибете продолжала оставаться крайне напряженной. В конце 1911 г. начались волнения среди солдат китайских гарнизонов в Лхасе, Шигацзе, Гьянцзе и других местах, недовольных неуплатой им жалованья. Солдаты обвинили амбаня Лен Юя в присвоении их денег, захватили казну резидента, а его самого заключили в тюрьму. Вместе с тем всё более нарастало сопротивление оккупантам со стороны местного населения. После переезда Далай-ламы из Даржилинга в Калимпонг (в феврале 1912) в Лхасе по его приказу тибетские сановники Норбу Тимон и Чампа Тэндар тайно сформировали военный департамент для руководства операциями против существенно ослабленных и деморализованных китайских частей. Командовать тибетскими войсками был назначен герой Чаксамского сражения Дасанг Дадул. «К тому времени,— пишет В.Д. Шакабпа,— китайская военная диктатура в Лхасе утратила свою силу и действовала неэффективно. Китайские солдаты продавали своё оружие и боеприпасы тибетским торговцам. Чампа Тэндар и Тимон субсидировали торговцев для покупки китайского огнестрельного оружия, когда тайно набирали тибетских солдат»[363].

Но был еще один фактор, ускоривший разрешение тибетского кризиса,— Синьхайская революция в Китае. Начавшись в конце 1911 г. (год «синьхай») Учаньским восстанием, она привела к свержению Цинской династии и установлению республиканского

строя в стране. Это событие стало поворотным в судьбе тибетского и монгольского народов.

Движение за отделение от Китая и создание суверенного монгольского государства, при содействии России, началось в Халха- Монголии ещё в конце XIX века и продолжало неуклонно нарастать в последующие годы. Главной причиной недовольства монголов, как уже отмечалось выше, была колонизационная политика маньчжурской администрации. В июле 1911 г. на тайном совещании халхаских князей и лам в Урге было принято решение «порвать все отношения с Китаем и обратиться к России с просьбой о покровительстве»[364]. В результате летом того же года в Петербург была направлена монгольская депутация во главе с князем Ханда-Дорчжи, доставившая личное послание Ургинского Хутухты Николаю II. Приезд этой миссии способствовал выработке основных положений российской политики в отношении Внешней Монголии, при этом наметились два различных подхода в решении монгольского вопроса. С одной стороны, С.Д. Сазонов, помощник министра

А.А. Нератов и управляющий делами по Дальнему Востоку Г.А. Казаков выступали за создание автономного Монгольского государства, суверенного в своей внутренней политике, но входящего в состав Китая. С другой стороны, министр финансов В.Н. Коковцов и директор канцелярии министерства финансов В.Н. Львов считали, что Россия должна проводить более активную политику в Монголии - создавать там крупные промышленные предприятия, торгово-промышленные банки, строить дороги, школы и т. д. Подобные взгляды разделяла и часть высшего руководства военного министерства и Главного штаба. Так, А.Н.Куропаткин ратовал за присоединение Внешней Монголии к России на правах автономии с целью обеспечения безопасности российских рубежей, так как такая аннексия позволила бы передвинуть линию русской границы с Китаем к непроходимой пустыне Гоби. Верх в борьбе этих двух ориентаций в монгольской политике одержала компромиссная позиция Сазонова. В результате Особое совещание по делам Дальнего Востока от 17 августа 1911 г. приняло решение: не выступая активно в монгольском вопросе и не принимая на себя обязательств «силою оружия отстаивать отделение Монголии от Китая, выступить посредником между ними и поддержать дипломатическим путем

стремление монголов сохранить свою самобытность, не порывая с их сюзереном (т. е. Китаем.— АЛ.)»[365]. Окончательная монгольская программа, принятая российским правительством, включала в себя два основных пункта: поддержка дипломатическими средствами Халха-Монголии, но в рамках широкой автономии, без полного разрыва с Китаем, и посредничество между Внешней Монголией и Китаем, активное противодействие последнему в его военной и колонизационной политике в Монголии[366].

Несмотря на рекомендации Петербурга, халхаские князья и представители духовенства 18 ноября (1 декабря) 1911 г. провозгласили независимость Внешней Монголии. Амбань Сандо и китайские войска бежали из Урги, после чего 16 (29) декабря Богдо-геген был торжественно возведен на престол в качестве светского правителя Монголии, акт, знаменовавший собой создание Монгольского теократического государства. Россия, естественно, не могла остаться в стороне от этих событий. Уже в конце 1911 г. она попыталась реализовать свою монгольскую программу, предложив правительству Китая заключить при посредничестве России договор с провозгласившей независимость Внешней Монголией. Не получив отклика на своё предложение, Петербург в сентябре 1912 г. отправил в Ургу опытного дипломата, бывшего посланника в Пекине И.Я. Коростовца, который 3 ноября заключил с министрами Бог- до-гегена двусторонний договор. Этим соглашением царское правительство, фактически, установило протекторат над автономной Внешней Монголией. Россия обязалась оказывать Монголии помощь в сохранении установленного ею строя, не допускать на территорию Монголии китайские войска и препятствовать её колонизации «в принципе». Монгольское правительство, в свою очередь, предоставило России целый ряд прав и привилегий, которыми не пользовались представители других держав, как-то: «свободно проживать, заниматься торговлей, промышленными и иными делами» в Монголии, покупать или арендовать земельные участки, приобретать концессии для эксплуатации горных и лесных богатств и т. д.[367] (Основы этого договора были подтверждены в соглашении 1913 г. и затем окончательно закреплены в Кяхтинском тройном русско-китайско-монгольском акте 1915 г.) В своих мемуарах ба

рон Б.Э. Нольде (управлявший в те годы юрисконсультской частью МИД) писал: «На русской границе, от Алтая до Маньчжурии, место Китая заняли монголы, все будущее которых, политическое и культурное, было в руках России. Цель была достигнута без резких и непоправимых конфликтов, бесшумно и без всякого намека на политическую авантюру»[368].

События в Тибете тем временем достигли своей кульминации. Лишившись подкреплений и провианта, лхасский гарнизон был вынужден капитулировать. 21 августа (3 сентября) 1912 г. прибывший из Пекина личный посланник временного президента Китайской Республики генерала Юань Шикая Ян Фен подписал с тибетцами договор о перемирии. Согласно этому договору, амбаню было позволено остаться в Лхасе, сохранив при себе небольшую личную охрану (200 солдат); все остальные китайские войска должны были сдать оружие и амуницию и возвратиться в Китай через территорию Индии. Таким образом, завершилась почти трехлетняя китайская интервенция в Тибете.

Свержение Цинской династии, по мнению В.А. Богословского, означало «автоматическое исчезновение» сложившейся между Китаем и Тибетом системы отношений (вассалитета) и, следовательно, «юридических, правовых основ зависимости Тибета и его нахождения в составе Китая»[369]. Однако новые республиканские власти Китая смотрели на ситуацию иначе. В апреле 1912 г. Юань Шикай издал декрет, который провозгласил Китай государством равноправных рас (национальностей), отменил понятие «зависимые территории» (к каковым относились Монголия и Тибет), приравняв их к провинциям. Позднее (12/25 июля) в Пекине был учрежден особый Комитет по делам Монголии и Тибета — шаг, означавший, что центральное правительство намерено сохранить свой контроль над Монголией и Тибетом. Сообщая об этом в Петербург, русский дипломат в Пекине В.Н. Крупенский отмечал, что «вводимой мерой китайское правительство еще раз подчеркивает как своё нежелание считаться с выставленными отложившимися от Китая частями Монголии требованиями, так и своё твердое намерение видеть в них неразрывные части Китая, управляемые центральным правительством на общих основаниях»[370]. Как и другие китайские провинции, Монголия и Тибет должны были делегировать своих представителей в

нижнюю палату будущего парламента: 27 депутатов от Монголии, 3 от Кукунора (провинция Цинхай) и 10 от Тибета.

В целом политика Юань Шикая в отношении Тибета в этот ранний период Китайской Республики мало чем отличалась от политики Цинов накануне крушения Поднебесной империи. 21 апреля 1912 г. генерал издал декрет, согласно которому Тибет должен был быть преобразован в одну из провинций Китая. А затем, летом того же года, губернаторы Сычуани и Юньнани отправили военную экспедицию в Восточный Тибет для восстановления там китайской администрации. Эта акция заставила Далай-ламу обратиться за помощью к англичанам, которые откликнулись на его призыв, отправив в Кам для урегулирования этого нового конфликта бывшего начальника полиции Даржилинга сиккимца по происхождению Ладен Ла. В то же время Юань Шикай предпринял шаги, чтобы наладить отношения с Далай-ламой. Так, он направил тибетскому лидеру в августе телеграмму, в которой выразил «сожаление» по поводу нанесенных ему оскорблений маньчжурскими властями, а также заявил, что восстанавливает его титулы, которых он был лишен после отъезда в Индию. Далай-лама ответил на это, что не просил китайское правительство даровать ему какие-либо титулы и намерен впредь самостоятельно управлять Тибетским государством как его светский и духовный правитель. Это заявление было воспринято тибетцами как декларация независимости Тибета[371]. Юань Шикай, однако, проигнорировал подобную декларацию. 28 октября он издал декрет, согласно которому Далай-ламе прощались его прошлые «промахи» и возвращался высокий титул («Верный, Покорный... Самосущий Будда») в надежде, что он «сможет поддержать буддийскую религию и оказать помощь Республике»[372].

Англия с большой тревогой следила за развитием событий в Тибете и за действиями новых китайских властей, пытавшихся лишить страну самоуправления. 17 августа 1912 г. Дж. Джордан направил ноту правительству Китая, в которой в ультимативной форме потребовал соблюдения договоров, определяющих статус Тибета. В ноте, в частности, говорилось, что 1) Британское правительство, признавая сюзеренные права Китая в Тибете, вместе с тем выступает против вмешательства Китая во внутренние дела Тибета, так как это противоречит ст. 1 конвенции 1906 г.; 2) Президент должен отменить свой декрет от 21 апреля 1912 г., который приравнива

ет Тибет к китайским провинциям; 3) Китай может иметь в Лхасе своего представителя в качестве советника тибетского правительства по иностранным делам, однако число войск при нем должно быть строго ограничено. Заканчивалась нота призывом к Китаю заключить письменное соглашение по этим пунктам в качестве условия признания Великобританией правительства Китайской Республики[373]. Препровождая копию этой ноты в МИД, российский поверенный в делах в Лондоне Н. Эттер отмечал, что лондонский кабинет «счел нужным прибегнуть к этой мере воздействия, или скорее предупреждения, вследствие общего образа действия китайцев, клонящегося, вопреки условиям соглашений, к постепенному расширению их сюзеренных прав над Тибетом»[374].

Новая позиция Англии в вопросе о статусе Тибета была сформулирована в начале 1912 г. после детальной проработки этого вопроса Форин оффисом совместно с Департаментом по делам Индии (India Office) и сводилась к трем основным пунктам: 1) Китай имеет сюзеренные (а не суверенные!) права над Тибетом. Это означает, что китайцы могут иметь своего представителя (амбаня) в Лхасе, но они не должны вмешиваться во внутреннее управление Тибетом. 2) В Тибете не должны размещаться китайские войска кроме небольшого («церемониального») эскорта при амбане. 3) В Тибете не должны находиться китайские гражданские власти кроме амбаня. Таким образом, как отмечает А. Лэмб, Тибет становился «чем-то вроде одного из самоуправляемых членов Британского Содружества, при этом амбань, подобно генерал-губернатору, должен был выполнять чисто церемониальные функции»[375]. На основе этой новой «формулы» Тибета Джорданом, фактически, и была составлена нота от 17 августа, которую Лэмб называет «одним из важнейших документов в истории отношений Британии с Тибетом»[376].

Незадолго до этого демарша британской дипломатии лондонский официоз «Times» опубликовал статью под заголовком «Будущее Тибета». В ней говорилось, что в Тибете за последнее время создалась «новая ситуация», которая делает неотложным для Великобритании пересмотр её «взаимоотношений с этой беспокойной страной», и содержался призыв активизировать английскую

политику в отношении Тибета. «Какое бы направление ни приняла наша политика, ясно одно, что мы должны сейчас настаивать на том, чтобы китайское вмешательство в будущем могло иметь место только в определенных, строго установленных пределах. Мы имеем все основания добиваться, чтобы Тибет никогда больше не был лишен дважды отвоеванной им автономии»[377].

А.              Лэмб также отмечает, что в 1912 г. сложилась «чрезвычайно сложная ситуация». Англия признала, что Китай имеет «законную власть» над Тибетом. Более того, согласно англо-русской конвенции 1907 г., она обязалась «сноситься с Тибетом только через посредство китайского правительства». Таким образом, хотя Китай фактически утратил свой контроль над Центральным Тибетом (несмотря на то, что там еще оставались контингенты неэвакуирован- ных китайских войск), англичане, в силу ранее принятых на себя обязательств, не имели права вступать в прямые переговоры с Далай-ламой без участия китайской стороны. «Признание Великобританией полной независимости Тибета,— пишет Лэмб,— казавшееся привлекательным некоторой части чиновников в аппарате индийского правительства, исключалось статьями англо-русской конвенции 1907 г.». В то же самое время Лондон не мог игнорировать «новую ситуацию», возникшую к северу от гималайской границы, поэтому «следовало предпринять какие-то шаги во имя будущих отношений между Далай-ламой (ставшим теперь другом англичан) и индийским правительством»[378].

Действительно, двухлетнее пребывание в Индии помирило Далай-ламу с его прежними врагами. Этому во многом способствовало дружеское общение владыки Тибета с приставленным к нему сиккимским резидентом (political officer in Sikkim) Чарльзом Беллом. Под руководством Белла Далай-лама продолжил изучение западной политической системы, начатое в Урге. В книге воспоминаний сам Белл рассказывал об этом так: «Я часто показывал ему (Далай-ламе) карты разных континентов, с тибетскими названиями наиболее важных мест. lt;...gt; Его особенно интересовали Великие Державы, и он узнал все, что мог, о королях и разных странах мира. lt;...gt; В Индии он наблюдал британские методы правления и сравнивал их с китайскими методами в Тибете и Китае. Главных министров (Далай-ламы), естественно, интересовали источники

доходов Непала, Сиккима, Куч Бихара и других известных им государств. Они особенно отмечали, что индийские княжества, которым английские власти обеспечили безопасность и предоставили свободу в их внутреннем управлении, находятся в идеальном положении. Они вздыхали и говорили: “Вот каким мы хотели бы видеть Тибет”»[379].

Что касается России, то она, в годы второй эмиграции Далай- ламы, находилась в положении стороннего наблюдателя, получая всю информацию о китайских и тибетских событиях от своих дипломатических представителей в Китае и Индии. 21 августа 1912 г. генконсул в Калькутте К.Д. Набоков направил большую депешу С.Д. Сазонову, в которой дал оценку политике Китая и Англии в Тибете и в то же время высказал некоторые собственные соображения относительно будущей тибетской политики России. Англия, по мнению Набокова, «хочет вернуть Тибет к status quo ante миссии Янгхазбенда», т. е. к положению, при котором Тибет, фактически, являлся автономным государством, при сохранении номинального сюзеренитета Китая. Набоков, однако, считал невозможным осуществление на практике компромисса — совместного пребывания в Лхасе Далай-ламы, облеченного полнотой власти в качестве духовного главы, и амбаня как представителя фиктивного сюзеренитета Китая. Сам Далай-лама, его постоянные колебания и нерешительность, вызывали у русского дипломата явное раздражение: «он далеко не сильный человек... нет решительно никаких указаний, что события последнего времени хоть сколько-нибудь управлялись им; это точно раззолоченная пешка, которою играет всяк, кто и как захочет»[380]. В этой связи Набоков упомянул об отправленном Далай-ламой письме Юань Шикаю «с изъявлением своей покорности и преданности». Говоря о русской политике в тибетском вопросе, он склонялся к мысли о желательности заключения нового договора с Англией: «настало, казалось бы, время нам окончательно сговориться с Англией и, быть может, путем признания за нею преимущественных интересов в Тибете достигнуть удовлетворения более насущных политических выгод в других областях, где наши интересы соприкасаются с английскими»[381]. В письме Сазонову от 27 декабря 1912 г. Набоков констатировал значительное укрепление позиций Англии в Тибете: своим пребыванием в Индии и всем

дальнейшим своим поведением первосвященник «дал англичанам в руки столько оружия, что в этой игре им выигрыш обеспечен». Англия, по мнению Набокова, «не хочет упустить случая сохранить la haut main (фр. контроль.— А.А.) над тем, что происходит в Тибете», и обстоятельства складываются для неё «весьма благоприятно». О том, что англичане активизировали свою тибетскую политику, определенно свидетельствовала нота Форин оффиса от 17 августа, ибо они «не стали бы выдворять китайские войска... ради прекрасных глаз Далай-ламы». А потому, «если бы возник вопрос о пересмотре нашего с Англией соглашения, наше признание за ней права проникновения в Тибет носило бы теперь характер не вынужденного признания факта, а добровольной уступки, ценою которой мы вправе были бы требовать соответствующих «компенсаций» там, где они нам нужнее, т.е. на Афганской границе. lt;...gt; Мне кажется, что если мы упустим настоящий благоприятный момент для одновременного пересмотра афганских и тибетских статей соглашения, мы проиграем в Тибете и ничего не добьемся от Англии в Афганистане»[382].

Идеи, высказанные Набоковым, во многом разделялись Сазоновым, особенно мысль о возможной ревизии англо-русской конвенции: предоставление англичанам большей свободы действий в Тибете с целью получения соответствующей компенсации в афганском вопросе. («В Афганистане конвенция 1907 г.,— писал Набоков,— нам не на радость, и мы вряд ли долго будем терпеть нынешнее положение всегда».)

В сентябре 1912 г. Сазонов (который, как и его предшественник Извольский, был убежденным сторонником англо-русского сближения) совершил поездку в Англию, где был встречен с необыкновенным радушием. Король Георг V заверил российского министра иностранных дел в своем искреннем расположении к России и твердом желании поддерживать между нею и Англией «самые близкие отношения, основанные на взаимном доверии и понимании обоюдных интересов»[383]. Во время бесед со статс-секретарем по иностранным делам Э. Греем Сазонов затронул положение дел в странах Центральноазиатского региона, где англо-русские разногласия, казалось, были раз и навсегда устранены конвенцией 1907 г. Особенно много Сазонов и Грей говорили о Персии в связи с

нестабильностью внутреннего положения в стране после отречения шаха Мохаммеда-Али. Грей был категорически против восстановления на престоле бывшего шаха, союзника и протеже России. Сазонов, со своей стороны, высказал мысль, что рано или поздно России и Англии, вероятно, придется заняться пересмотром своих взаимных отношений к «нейтральной зоне», в смысле сведения её на нет, т. к. «при нынешнем положении доступ в неё открыт всем, и она не защищена от посягательств третьих сторон», имея в виду, прежде всего, Германию. Грей в принципе с этим согласился. Говоря об Афганистане, Сазонов пожаловался на неблагоприятное положение на русско-афганской границе из-за отказа эмира допустить «непосредственные сношения» между русскими и афганскими пограничными властями, в соответствии с англо-русской конвенцией. Грей и присутствовавший при беседе статс-секретарь по делам Индии лорд А. Кроу согласились со справедливостью жалоб Сазонова, заверив его, что приложат усилия, чтобы путем переговоров с эмиром достигнуть улучшения положения, «хотя эмир Хабибул- ла плохо слушается голоса Англии». Такое же взаимопонимание сторон обнаружилось и при обсуждении тибетского вопроса. Грей вновь заверил своего российского коллегу, что Англия не имеет никаких видов на Тибет и не стремится к изменению существующих между Англией и Россией договоренностей в отношении этой страны. В то же время, сославшись на ноту Форин оффиса китайскому правительству (17 августа), Грей заявил, что Англия считает недопустимым проникновение в Тибет значительных китайских вооруженных сил, а потому, если бы Китай попытался, несмотря на сделанное ему «предостережение», все же послать свои войска в Тибет, Англии пришлось бы отправить военную экспедицию в долину Чумби, чтобы помешать этому. Однако, добавил он, лондонский кабинет не примет подобного решения, предварительно не предупредив о нем русское правительство[384].

Примечательно, что, говоря о Тибете, Грей упомянул о деятельности России в Монголии, при этом он провел параллель между ней и положением Англии в Тибете. Сазонов, однако, отказался признать «сходство между этими двумя вопросами», указав на то, что в случае Тибета Англия связана по отношению к России «известными соглашениями», тогда как Россия «не имеет никаких подобных обязательств по отношению к Англии касательно Монголии»,

где, к тому же, у англичан нет ни политических, ни экономических интересов. Тем не менее, ради поддержания установившихся дружественных отношений с Англией, он счел необходимым «доверительно ознакомить» Грея «в самых общих чертах и лишь для личного осведомления» о характере ургинской миссии Коростовца.

Заключение русско-монгольского договора в ноябре 1912 г., несомненно, оказало влияние на позицию МИД в тибетском вопросе. В середине декабря Сазонов сообщал в секретной телеграмме российскому послу в Лондоне Бенкендорфу: «Мы считали бы для нас выгодным заключение между английским правительством и Далай-ламой непосредственного соглашения, поскольку оно не нарушало бы нашей конвенции с Англией о Тибете, т. к. таковое соглашение устанавливало бы по отношению Китайского правительства параллелизм между нашим положением в монгольском вопросе и положением Англии в вопросе Тибета»[385]. Таким образом, на исходе 1912 г. российская дипломатия стала проявлять очевидное желание устраниться от обременительных для неё тибетских дел, путем предоставления Англии большей или даже полной свободы действий в Тибете, но хотела получить за это определенную компенсацию, предпочтительно в афганском вопросе. Однако реализация такого плана требовала пересмотра англо-русской конвенции, по крайней мере в её тибетской и афганской частях. В то же время Петербург давал понять Лондону, что он не будет возражать против заключения Англией сепаратного соглашения с Тибетом, аналогичного русско-монгольскому договору, при формальном сохранении базовых положений тибетской конвенции. Но в договоре и конвенции имелось одно существенное различие: Англия и Россия в своём соглашении по Тибету признали китайский сюзеренитет над последним, в то время как в русско-монгольском договоре 1912 г. отсутствовало какое-либо упоминание о сюзеренитете Китая над Внешней Монголией. Протесты Пекина, однако, заставили Россию формально признать таковой, дабы избежать обострения отношений с Китаем. В конце 1912 г. правительство Юань Шикая предложило царскому правительству заключить соглашение по Внешней Монголии, для чего передало Петербургу свой проект такого соглашения. В результате между Россией и Китаем начались переговоры, приведшие к подписанию 5 ноября 1913 г. в Пекине Декларации о Внешней Монголии. Согласно этой деклара-

Первая служба в буддийском храме в С.-Петербурге по случаю 300-летия Дома Романовых, 21 февраля

1913.

Портал храма украшен флагами России, Тибета и Монголии.

V; Стоят в 1-м ряду слева на-

Щ              право:              П.К. Козлов (3-й),

¦;              А. Доржиев (6-й), Бандидо

Хамба-лама Итигелов (7-й), Щ              члены монгольской делега-

.              ции Ханда-Ван Дорж (8-й),

¦              Сайн-Ноён Хан (9-й).

Архив РГО.

ции, Россия признала сюзеренитет Китая над Внешней Монголией, а китайское правительство - автономию Внешней Монголии и обязалось не содержать там гражданских и военных властей и не проводить колонизацию. В то же время Китай признал все статьи русско-монгольского договора и протокола от 3 ноября 1912 г.[386] Последовавшее через два с половиной года (в мае 1915) Кяхтинское тройное русско-китайско-монгольское соглашение об Автономной Внешней Монголии подтвердило сюзеренитет Китая над Халхой: Россия и Китай взаимно признали Внешнюю Монголию «частью китайской территории».

В то время как в МИД вырабатывался новый подход к тибетскому вопросу, прокладывавший путь к закулисной сделке с Англией, Агван Доржиев продолжал предпринимать усилия, чтобы привлечь Россию к разрешению тибетского кризиса в рамках своего утопичного проекта англо-русского протектората над Тибетом. В начале г. он отправился в Тибет для консультаций с Далай-ламой, с которым встретился в местечке Пхари (Пари-дзонг) в долине Чум- би, куда Далай-лама незадолго до этого прибыл из Калимпонга. (По другой версии, их встреча произошла не в Пхари, а в самом Ка- лимпонге.) Далай-лама подтвердил дипломатические полномочия Доржиева как «посредника в сношениях Тибета с Россией», снабдил его письмом и подарками для подношения императору, а также

«инструкциями» для ведения переговоров с министром иностранных дел. Доржиеву предстояло выяснить, «окончательно ли Россия отказалась от всяких сношений с Тибетом и от прав, подтвержденных англо-русским соглашением 1907 г., или же и впредь будет в той или иной форме эти сношения и права поддерживать»[387]. Далай-лама также передал Доржиеву 50 тысяч серебряных лан, предназначавшихся для завершения строительства буддийского храма в Петербурге.

На обратном пути в Россию Доржиев ненадолго остановился в Урге, где, выступая в качестве полномочного представителя Тибета, подписал с монгольским правительством 29 декабря 1912 г. (11 января 1913 г.) монголо-тибетский договор о дружбе и взаимопомощи. В этом, на первый взгляд, политически довольно безобидном соглашении правители Тибета и Монголии, Далай-лама и Чжебзун-дамба, взаимно признавали независимость Монгольского и Тибетского государств. Другие статьи договора содержали ряд деклараций общего характера — о взаимной помощи двух народов «в случае внутренней и внешней опасности», о взаимном покровительстве монголов тибетцам, а тибетцев монголам, проезжающим через территории соответственно Монголии и Тибета и т. п. [388] Тибето-монгольский договор, несомненно, преследовал цель создания духовного и политического союза между Тибетом и Монголией, но в то же время с его помощью Доржиев, зная о недавно заключенном русско-монгольском договоре, вероятно, стремился также привлечь российскую дипломатию к решению тибетского вопроса в случае новых англо-китайских переговоров по Тибету.

Пересылая текст договора в МИД, российский уполномоченный в Урге И.Я. Коростовец, однако, счел необходимым отметить в сопроводительной депеше, что соглашение «не представляет политического значения и не заслуживает названия международного акта» ввиду «неправоспособности сторон», хотя оно все же не лишено «некоторой симптоматичности», являясь «протестом против навязываемого как Тибету, так и Монголии китайского суверенитета». С точки зрения российских интересов, сближение Монголии с Тибетом, полагал Коростовец, «скорее выгодно, ибо может послужить полезным предостережением чрезмерному честолюбию и

самонадеянности Республиканского Правительства /Китая/ и даже побудить его к сговорчивости»[389].

Столь же хитроумной была и другая затея Доржиева — побудить Россию к оказанию военной помощи Тибету. Сразу же по приезде в Троицкосавск 5 /18 января 1913 г. он подал записку генерал-губернатору Забайкальской области, в которой рассказал о своём путешествии в Тибет. Из этой записки мы узнаем ряд любопытных фактов, например, что в пути Доржиева сопровождали, в качестве охраны, три бурята-казака из Забайкальского казачьего войска (Ц.Ганжуров, Б. Будаев и Б.Мункуев). Вместе с ними, присоединившись в Калимпонге к свите Далай-ламы, он совершил поездку в Лхасу, где стал свидетелем заключения перемирия между воюющими сторонами и провозглашения Далай-ламы светским правителем Тибета, который затем «объявил свою независимость». Однако главное в записке Доржиева — это уведомление властей о том, что он, по настоянию Далай-ламы и тибетского правительства, озабоченных укреплением военной мощи Тибета, оставил трех сопровождавших его казаков в Лхасе «в качестве негласных инструкторов для обучения тибетского войска». В такой просьбе, поясняет Доржиев, я не мог отказать «ввиду самых приязненных и симпатизирующих отношений тибетцев к России». Сообщая об этом забайкальскому военному начальству, Доржиев просил его разрешить «негласное пребывание казаков в Тибете», заверяя о принятых мерах предосторожности: «пребывание казаков в Лхасе среди тибетцев находится под большим секретом и не подлежит огласке», к тому же буряты-казаки свободно владеют монгольским языком и по своей одежде и манерам не отличаются от монголов и тибетцев[390].

В связи с поездкой Доржиева в Тибет, заслуживает упоминания ещё один любопытный факт. Вместе с Доржиевым в Петербург (в феврале 1913 г.) прибыли 15 тибетских юношей для обучения в российских учебных заведениях[391]. Из западных источников мы знаем, что в том же 1913 г. Далай-лама отправил четырех молодых тибетцев в Англию для изучения западных наук (геологии, электротехники, топографии и военного дела), более всего необходимых для модернизации Тибета[392]. Что же касается приехавших

А. Доржиев в своей квартире при буддийском храме после возвращения из Тибета в 1913 г. Стоящий рядом с ним мальчик пред- положитеьно является одним из группы тибетских юношей, привезенных Доржиевым в Петербург для обучения в российских учебных заведениях. Центральный государственный архив кинофотодокументов, далее ЦГАКФФД.

в Россию тибетцев, то об их дальнейшей судьбе нам, практически, ничего не известно. Имеется лишь краткое сообщение П.К. Козлова о том, что они умерли «прежде времени», якобы «от тоски по родине»[393]. Впрочем, ностальгия едва ли могла послужить причиной смерти всей группы тибетцев.

Усилия Доржиева с целью сближения России с Монголией и Тибетом, однако, оказались тщетными. Заявив о своих преимущественных интересах во Внешней Монголии, Россия стремилась избежать активного вмешательства в тибетские дела, поэтому МИД не признал монголо-тибетского договора, сославшись на «неправомочность» подписавших его сторон, о чем поставил в известность англий

ского посла в Петербурге Дж. Бьюкенена. Сазонов также отказался принять Доржиева как полномочного представителя Тибета. (Еще в то время, когда Доржиев находился в Урге, Сазонов просил Коростовца объяснить посланцу Далай-ламы, что по конвенции 1907 г. Россия обязалась не входить в непосредственные дипломатические отношения с Тибетом, а потому министерство иностранных дел не может принять его «в качестве официального представителя Тибетского Правительства»[394].)

Столкнувшись с обструкцией МИД, Доржиев был вынужден передать посланные Далай-ламой на имя Николая II два письма (одно сугубо политического характера, а другое — по религиознокультурным вопросам) и вместе с ними свою собственную записку «по тибетскому вопросу» не Сазонову, а председателю Совмина

В.Н. Коковцову. Находясь в Урге, Доржиев составил еще одну за

писку («Памятная записка о положении Тибета» от 11 февраля г.), которую направил лично министру иностранных дел через ургинское генконсульство. В своём политическом послании царю Далай-лама сообщал, что тибетский народ имеет великое желание обнародовать «состоявшееся... провозглашение Тибета независимым государством и избрание Нас Царем Тибета». При этом, однако, он высказывал серьезные опасения в связи с «желанием англичан», чтобы Тибет «остался под властью Китая», считая, что это позволит последнему вмешиваться в тибетские дела и таким образом может «свести на нет все достигнутое нами путем кровавой борьбы». Именно по этой причине им и был отправлен в Россию Агван Доржиев «для испрошения советов и милостивого решения» русского царя по следующим вопросам: 1) о посредничестве России в установлении дружеских отношений между Тибетом и Англией, а также о покровительстве и признании Россией, совместно с Англией, независимости Тибета; 2) о посылке дипломатических представителей России и Англии в Лхасу; если же таковая посылка окажется невозможной по причине англо-русского соглашения, Далай-лама просил Россию вступить в переговоры с Англией или другими великими державами, чтобы урегулировать «создавшееся положение вещей», не соответствующее этому соглашению, и «установить новые гарантии неприкосновенности и нейтралитета Тибета»; 3) о продаже Тибету оружия и предоставлении военных инструкторов; в случае отказа Далай-лама просил разрешить тибетцам провозить оружие через территорию России; 4) об увеличении займа, заключенного в пекинском отделении Русско-Азиатского банка, до 1 миллиона рублей (т. е. 500 тысяч серебряных лан); и, наконец, 5) о легализации положения «тибетского уполномоченного» Агвана Доржиева[395].

Со своей стороны, Доржиев в записке на имя Сазонова вкратце изложил ход тибетских событий после посылки Китаем своих войск в Тибет. Во время борьбы тибетцев с китайцами, отмечал он, англичане «оставались немыми свидетелями и ничем, фактически, тибетцам не помогли». Однако, когда тибетцы одержали победу, английская дипломатия обратилась к китайскому правительству с «очень важной нотой», протестуя против посылки китайских войск в Тибет. Фактически, Тибет в настоящее время, утверждал

Доржиев, «совершенно вышел из-под власти Китая, и английское правительство такому положению не только сочувствует, но и оказывает весьма действенную поддержку», которая выражается главным образом в том, что правительство Индии «с большой готовностью эвакуирует из Тибета всех китайцев и не пропускает туда никого». В целом же английское правительство относится положительно к идее «самостоятельности Тибета», при формальном сохранении «китайского сюзеренитета». Более того, тот факт, что англичане не пропускают в Тибет оружие, свидетельствует о том, что они, очевидно, «решили взять защиту Тибета в свои руки». Подобное «утверждение» английского влияния в Тибете, по мнению Доржиева, не исключает в то же время «свободы сношений» Тибета с Россией, и настоящий момент является особенно благоприятным для «урегулирования» таких сношений. «В интересах России и Англии,— писал он в заключении записки,— найти форму, в которой эти сношения могли бы осуществляться, не возбуждая подозрительности англичан... Не может быть /ни/ малейшего сомнения, что англичане приложат теперь усилия к развитию сношений Тибета с внешним миром, так как в этом заинтересована их торговля. Было бы крайне обидно и ненормально, если бы в силу какого-то недоразумения доступ в Тибет оставался затрудненным лишь для одних подданных русского царя»[396].

В записке «по тибетскому вопросу» Доржиев изложил своё понимание идеи совместного русско-английского протектората над Тибетом: «самостоятельный Тибет» заключает дружественное соглашение с Россией и Англией и предоставляет им преимущественные перед другими державами права в торговле. Со своей стороны, Россия и Англия оказывают тибетцам помощь с целью не допустить проникновения китайских войск в Тибет, путем посылки военных инструкторов и оружия (последнее ввозится только из России). Россия получает право разрабатывать «горные богатства» Тибета; русские и английские банкиры открывают в Тибете отделения своих банков, и т. д.[397] Таким, очевидно, рисовался Доржиеву и Далай-ламе новый англо-русский договор по Тибету, который должен был заменить конвенцию 1907 г.

6 апреля В.Н. Коковцов передал переводы двух писем Далай- ламы и копии записок Доржиева Сазонову, прося его заключения

по затронутым в них вопросам. В своем ответе Коковцову от 25 апреля Сазонов вновь подчеркнул отсутствие у России каких-либо существенных интересов в Тибете: «Наши интересы в Тибете весьма ограничены и основываются исключительно на факте принадлежности русских калмыков и бурят к ламайской религии, главою которой является Далай-лама. Однако отдаленность Тибета и трудность сообщения между этой страною и Россией никогда не позволяли установлению тесной связи между нашими ламаистами и Тибетским Первосвященником». Но и эту историческую связь российских подданных-буддистов, по мнению Сазонова, не следовало поощрять: «Не в наших интересах, конечно, было бы благоприятствовать установлению этой связи, которая могла бы лишь повести к возникновению сепаратистских стремлений среди наших подданных буддийской религии». В противоположность России, рассуждал далее Сазонов, Англия в своих индийских владениях граничит с Тибетом, ведет с ним торговлю и заключила ряд договоров как с самим Тибетом, так и с китайским правительством по поводу Тибета. В 1907 г. английское правительство заключило особое соглашение с Россией, смысл которого сводится «к признанию Тибета китайской территорией» и к отказу со стороны как России, так и Англии от попыток включить эту территорию в сферу своего исключительного влияния. «Таким образом, не поступаясь никакими серьёзными русскими интересами, мы положили предел укоренению англичан в Тибете. Пересмотр этого соглашения в том направлении, которого желает г. Доржиев, явно невозможен. Англичане могли бы согласиться на пересмотр лишь в виде расширения своего влияния в Тибете и дальнейшего стеснения нам возможности получать там влияние». Сазонов, впрочем, допускал возможность пересмотра англо-русской конвенции, но только в том случае, если бы англичане «пошли на предоставление нам компенсаций в других областях». Однако инициатива переговоров «в этом смысле», полагал он, должна быть «предоставлена» англичанам. В конце письма Сазонов уведомил Коковцова о том, что эти его соображения были доложены царю и им одобрены[398].

Идея англо-русского протектората над Тибетом являлась в равной степени неприемлемой и для британской дипломатии. Ещё в конце 1912 г. Набоков сообщил в МИД, со ссылкой на индийскую газету «Пионер» (Pioneer), что «английское правительство не мо

жет допустить совместного протектората», ибо «судьба Тибета зависит от будущего соглашения между Лондонским кабинетом и Пекином»[399].

В мае - июне 1913 г. состоялся обмен меморандумами между Лондоном и Петербургом, свидетельствовавший об их одинаковом подходе к тибетскому вопросу. Английское правительство заявило, что считает наилучшей политикой по отношению к Тибету «начало международного невмешательства в его внутренние дела». Русское правительство присоединилось к такому взгляду «как вытекающему из духа и смысла соглашения 1907 г., которое является одним из основных актов, определяющих положение названной страны»[400]. В том же 1913 г. МИД России и Форин Оффис столь же единодушно заявили о своем непризнании монголо-тибетского договора, заключенного в Урге Доржиевым.