Тибет в советско-китайских отношениях, 1960-е - 1980-е гг.

Годы 1959-1965 были переломными в истории Тибета. После подавления восстания в Лхасе пекинские власти приступили к проведению коренных преобразований в политической и социальной структуре тибетского общества.

Вверху: Тибет накануне китайского вторжения

Внизу: Административные границы Тибета после китайского вторжения

Из брошюры «Тибет. Общий обзор», с. 16-17.

цесс создания автономии у тибетцев КНР. В ТАР вошли территории, подчиненные до 1959 г. правительствам Далай-ламы и Панчен-ламы, а также район Чамдо. За пределами автономного района остались населенные тибетцами обширные области Восточного Тибета (Кам и Амдо), которые были включены в состав китайских провинций Ганьсу, Цинхай, Сычуань, Юньнань.

В тот же период в Тибете были проведены коренные социальные преобразования — была осуществлена аграрная реформа, ликвидировавшая феодальную собственность на землю и средства производства, уничтожена феодальная личная зависимость непосредственных производителей. Началось кооперирование крестьян. Эти реформы проводились китайскими властями «сверху», в условиях массовых репрессий и разрушения традиционных институтов тибетского общества[740]. Реформа буддийской церкви в Тибете, проводившаяся наряду с реформой органов управления и аграрной реформой, привела к резкому сокращению числа духовенства и закрытию абсолютного большинства монастырей, которое нередко сопровождалось их разрушением, уничтожением предметов культа и наиболее почитаемых тибетцами реликвий. Десятки тысяч монахов были убиты, репрессированы или бежали заграницу. Жестоким гонениям подверглись и многие представители высшей церковной иерархии, в том числе и сотрудничавший с властями Панчен-лама. В августе 1964 г. в Лхасе состоялся публичный суд над Панченом, обвиненном в «измене» и организации «реакционного заговора». Позднее (в декабре) официально «изменником» был объявлен и Далай-лама, что повлекло за собой снятие его со всех формально сохранявшихся за ним постов, в том числе с поста председателя ПК ТАР. В середине 60-х в Тибете стали создаваться первые «народные коммуны», однако массовый характер «коммунизация» тибетской деревни приняла только во время «культурной революции». Введение системы «коммун» — в большинстве случаев насильствен

ное —позволило пекинским властям усилить свой контроль над Тибетом и в то же время окончательно разрушить тибетскую традиционную (феодальную) экономическую систему.

В эти переломные годы тибетский вопрос продолжал находиться в центре внимания мировой общественности и дважды (в 1961 и 1965) рассматривался на Генеральной Ассамблее ООН, в обоих случаях, как и в 1959 г., преимущественно в плоскости нарушения прав человека в Тибете. 20 октября 1961 г. XVI сессия ГА приняла резолюцию 1723, в которой КНР (не названная, впрочем, по имени) вновь призывалась «к прекращению нарушения основных прав и свобод тибетского народа, включая право на самоопределение». Резолюция 2079, принятая на XX сессии ГА 18 декабря 1965 г., осудила «продолжающиеся нарушения прав и свобод тибетцев», отметив при этом, что «подавление уникальных культурных и религиозных проявлений тибетского народа ведет к росту международной напряженности и осложнению отношений между народами во всем мире»[741]. Советская делегация оба раза голосовала против резолюций по Тибету, повторив свой основной тезис о недопустимости вмешательства во внутренние дела КНР. В 1961 г. представитель СССР, в частности, заявил, что Тибет является частью Китая, поэтому обсуждение тибетской проблемы в Генеральной Ассамблее ООН будет нарушением суверенитета КНР[742]. (Как и в 1959 г., в Президиуме ЦК КПСС в начале 1961 г. были разработаны «мероприятия» с целью недопущения обсуждения на ГА «венгерского» и «тибетского» вопросов[743], т. е. вопросов о «коммунистической агрессии» против Тибета и Венгрии.) Не ограничиваясь этим, министр иностранных дел СССР А.А. Громыко, действуя методами закулисной дипломатии, достиг договоренности с рядом видных деятелей США о взаимных уступках советской и американской сторон в интересах разрядки. Одна из уступок заключалась в снятии тибетской проблемы с повестки дня XVI сессии ГА ООН. Подобная «сделка», однако, вызвала серьезные возражения среди конгрессменов США, считавших, что отказ от обсуждения венгер

ского и тибетского вопросов будет выгоден лишь коммунистическим странам, и настаивавших на их рассмотрении на высшем международном уровне[744]. Как отмечает А.С.Клинов, резолюция ГА ООН 1723 (XVI) явилась шагом вперед по сравнению с принятой двумя годами ранее резолюцией 1353 (XIV) — она уделила серьезное внимание вопросу о политическом статусе Тибета, открыто признав право тибетского народа на самоопределение[745].

Что касается резолюции 2079 (XX), то она была принята уже после создания тибетской автономии, что, впрочем, не изменило негативного отношения международного сообщества к политике китайских властей в Тибете. Резолюция 2079 от 18 декабря 1965 г., по существу, не признала суверенитет Китая над Тибетом, подтвердила право тибетского народа на самоопределение и санкционировала международную помощь тибетской оппозиции[746]. Принятые ООН в 1961 и 1965 гг. резолюции, однако, имели сугубо рекомендательный характер и потому в практическом плане не могли ничего изменить в положении Тибета. В дальнейшем тибетский вопрос постепенно отходит на второй план, чему в немалой степени способствовали рост международного престижа коммунистического Китая и нежелание Вашингтона обострять отношения с Пекином после начавшегося в 1970-е гг. сближения между США и КНР.

Тем временем бежавший в Индию Далай-лама сформировал в 1960 г. в гималайском селении Дхарамсала (штат Химачал Пра- деш) правительство Тибета в эмиграции. Поначалу это вызвало большое недовольство главы индийского правительства Дж. Неру, опасавшегося, что такой шаг поведет к дальнейшему ухудшению индо-китайских отношений. И, действительно, Пекин рассматривал предоставление Индией убежища Далай-ламе и тысячам тибетских беженцев как недружественный акт и нарушение принципов Панча Шилы (Пять принципов мирного сосуществования), положенных в основу индо-китайского договора 1954 г. Поэтому официальный Дели заявил о непризнании «какого-либо отдельного тибетского правительства, функционирующего в Индии». Сам Неру в это время занимал двойственную позицию: с одной стороны, он стремился поддерживать дружественные отношения с со

седним Китаем, с другой — искренне симпатизировал тибетцам и лично Далай-ламе, хотя и был против создания независимого тибетского государства. Являясь сторонником автономного Тибета «под сюзеренитетом Китая» (формула Симлы), он считал, что Далай-ламе следовало активно сотрудничать с пекинскими властями с целью реализации «Соглашения из 17 пунктов», гарантировавшего Тибету национальную автономию.

Дальнейшее ухудшение советско-китайских отношений побудило Москву пересмотреть своё отношение к тибетскому вопросу. Во второй половине 1960-х, после начала культурной революции в Китае (1966-1976), в СССР появился ряд публикаций (книги и статьи в периодической печати), содержавших необычайно острую критику национальной политики маоистского руководства Китая («Мао Цзэдуна и его группы») в районах, населенных некитайскими (неханьскими) народами, прежде всего во Внутренней Монголии, Синьцзяне и Тибете. Эта критика, являвшаяся частью развернувшейся в эти годы яростной идеологической полемики между КПСС и КПК, продолжалась до начала 1980-х, однако исходила она в основном не от партийных идеологов, а от авторитетных ученых, главным образом сотрудников Института Дальнего Востока АН СССР, ангажированных для этих целей,— китаеведа, заведующего сектором национальных проблем, Т.Р. Рахимова и его коллеги ти

бетолога В.А. Богословского. В целом в публикациях Т.Р. Рахимова, А.              Богословского и других авторов[748] давалась вполне объективная и правдивая картина маоистских реформ в Тибете, являвшаяся полной противоположностью тому, что писалось в СССР о тех же реформах в 1950-е гг., в период «великой дружбы» с Китаем.

Другой чрезвычайно важный вывод, сделанный Рахимовым и Богословским, касался политического статуса Тибета — до конца XVIII века, утверждали они, Тибет являлся независимым государством, за исключением краткого периода правления монгольской династии Юань в Китае. Цинам удалось установить контроль над Тибетом в 1792 г., однако местное управление осталось в руках тибетского правительства. Это правительство собирало налоги, выпускало деньги и содержало войско, обладало судебной властью. Синьхайская революция в Китае и антиманьчжурские выступле-

ни я тибетского народа «избавили тибетцев от китайских войск и чиновников». Вернувшись в Лхасу, XIII Далай-лама провозгласил независимость Тибета, и в дальнейшем, с 1912 г. по 1949 г., Тибет «был, фактически, независим от центрального правительства». Таким образом, маоисты сфальсифицировали историю тибетского народа[750]. Созданная в 1921 г. Компартия Китая вплоть до 1949 г. стояла «в основном» на правильных позициях, поддерживая принципы самоопределения и федерации. Так, 2-й съезд КПК (май 1922) поставил в качестве ближайшей цели революции создание Китайской демократической федеративной республики на основе равноправия различных наций, живущих на территории Китая. А в 1945 г. КПК поддержала национальную политику Сунь Ятсена, предусматривавшую признание права наций на самоопределение и создание будущего Китая на основе федерации. Однако, придя к власти, Мао Цзэдун изменил свою точку зрения и отказался от данных им ранее обещаний. «Мао-цзэдуновская группа» в действительности не выполнила ни одного из пунктов Соглашения 1951 г., предусматривавшего предоставление тибетскому народу национальной автономии. Так, маоисты отказались от объединения всех тибетцев в рамках одной автономной единицы, распределив их между ТАР и девятью автономными округами соседних китайских провинций, т. е., фактически, искусственно «расчленили» тибетский народ. Далее, массовое переселение китайцев в национальные районы не только существенно изменило их этнический состав (например, в Тибете, где китайцев прежде почти не было, они составляют ныне — в конце 1960-х — примерно половину всего населения!), но и привело к пагубным последствиям для экономики этих районов. Сельское хозяйство пришло в упадок, продукция промышленных предприятий резко сократилась; начался голод, охвативший целые области.

Рахимов и Богословский отмечали также и другие крайне негативные явления в Тибете, порожденные «великодержавным шовинизмом» маоистов: принудительные браки между тибетцами и китайскими переселенцами и солдатами, репрессии против представителей буддийского духовенства, преследование национальных кадров — фактически, их уничтожение, под предлогом борьбы с «местным национализмом». Ответной реакцией тибетцев на проводимую Пекином политику явились массовые антикитайские

выступления и вооруженные восстания, происшедшие во второй половине 1950-х. Говоря о мартовском 1959 г. Лхасском восстании, В.А. Богословский, в частности, отметил, что этот «мятеж» был не изолированным явлением, «а лишь частью антикитайского движения, в котором участвовали широкие слои населения Тибета»[751]. А «Литературная газета» пошла еще дальше, назвав это движение «национально-освободительным движением тибетского народа»[752].

Начало культурной революции в Тибете в августе 1966 г., по мнению советских критиков маоизма, ознаменовалось дальнейшим наступлением на национальные обычаи и традиционную буддийскую культуру тибетцев. Кафедральный собор в Лхасе и другие крупные монастыри подверглись разгрому. Запылали костры, на которых сжигались священные изображения и книги. Вместо буддийских текстов ламам предписывалось читать цитатник Мао. Тибетская письменность стала повсеместно заменяться китайской. Репрессии против малочисленной тибетской интеллигенции и духовенства привели к тому, что на свободе не осталось ни одного светского или религиозного лидера тибетского народа[753].

После смерти в 1976 г. Мао Цзэдуна в тибетской политике КНР, однако, наметились некоторые позитивные перемены. Взяв курс на модернизацию страны,постмаоистскоеруководствоКитаяосудило культурную революцию и её эксцессы и, как следствие этого шага, сняло ряд ограничений, распространявшихся на религиозную сферу, культуру и образование «малых народов», включая тибетцев. В Тибете стали открываться монастыри, было реабилитировано несколько тысяч политзаключенных, в том числе Панчен-лама и другие видные представители тибетского духовенства. Помимо этого, китайские власти обратились к Далай-ламе и тибетской диаспоре за рубежом с призывом вернуться на родину, что положило начало контактам между Дхарамсалой и Пекином. В 1979— 1980 гг. ТАР посетили три официальные экспертные делегации, отправленные правительством Тибета в эмиграции. Сам Далай- лама отнесся положительно к идее переговоров с новым китайским руководством, надеясь, что они приведут к окончательному

разрешению тибетской проблемы. Этого, однако, не произошло, поскольку тибетская и китайская стороны продолжали находиться на своих прежних диаметрально противоположных позициях: Пекин хотел, чтобы Далай-лама признал Тибет частью Китая (чего тот, разумеется, не мог сделать по принципиальным соображениям), а Дхарамсала — предоставления тибетцам права на национальное самоопределение (чего принципиально не мог допустить Пекин).

Советско-китайские отношения на рубеже 70-х - 80-х гг. XX века продолжали оставаться крайне напряженными. В 1976 г., вскоре после смерти «великого кормчего», Москва сделала примирительный жест в адрес Пекина, заявив о своей готовности нормализовать отношения с КНР «на принципах мирного сосуществования». Выступая на XXV съезде КПСС, Л.И. Брежнев подчеркнул: « ...в отношении Китая, как и других стран, мы твердо придерживаемся принципов равноправия, уважения суверенитета и территориальной целостности, невмешательства во внутренние дела друг друга, неприменения силы». На съезде было также заявлено о желании Советского Союза восстановить добрые отношения между СССР и КНР, отвечающие принципам социалистического интернационализма[754]. Однако улучшения в советско-китайских отношениях не произошло. В результате Москва возобновила свою критику Пекина, к которой в начале 1980-х добавилось новое обвинение — в усиленной милитаризации национальных районов КНР, прежде всего пограничных Синьцзяна и Тибета. «Развитие национальных районов пекинские лидеры рассматривают лишь сквозь призму военностратегических интересов Китая,— писал в 1981 г. Т.Р. Рахимов.— Синьцзян, Внутренняя Монголия, Тибет всё более превращаются в военные полигоны»[755]. Автор с нескрываемой тревогой отмечал, что в национальных районах КНР, включая ТАР, создаются в первую очередь предприятия военных отраслей. Усилилось строительство военных аэродромов, стратегических транспортных коммуникаций, убежищ и других военных объектов. В Тибете строится крупный ракетный комплекс[756]. К этой критике подключились и историки-китаеведы соцстран (ПНР, СРВ, МНР), особое беспокойство которых вызывало то, что милитаризация национальных районов

КНР создает реальную угрозу миру и безопасности соседних с Китаем стран — СССР, МНР, Вьетнама (СРВ) и Индии[757]. В частности, говоря о Тибете, монгольские ученые Пурэв и Маам приводили весьма тревожные цифры — на территории ТАР (к началу 1980-х) размещается более 350 тыс. регулярных войск КНР, и уже действуют 13 военно-воздушных ракетно-ядерных и сухопутных баз. Оснащённые ядерными боеголовками с дальним радиусом от 600 до 2500 миль ракеты в Тибете «в любой момент могут быть запущены в сторону Индии и Афганистана»[758].

По мнению известного историка и политолога Дава Норбу, возросшее (после 1959 г.) стратегическое значение Тибета объясняется тем, что здесь Китай столкнулся со своими главными соперниками («врагами № 1 и № 2») на азиатском континенте — СССР и Индией. В интересах этих стран, образующих геополитический альянс в противовес альянсу КНР и Пакистана, чтобы Тибет был независимым и образовывал нейтральную буферную зону. Китай же, опираясь на свою военную мощь в «стратегическом Тибете», стремится подорвать влияние Индии в гималайском регионе, для чего пытается перенести бывшие буферные функции Тибета на малые при- гималайские государства (Непал, Бутан и Сикким). Его конечная цель — создать цепочку таких буферов (вполне дружественных Пекину), разделяющих двух «азиатских гигантов». По этой причине КНР поощряет создание сильных независимых националистических режимов в этих странах, лежащих между Тибетом и Индией. С другой стороны, советское влияние на субконтиненте является фактором, обостряющим индо-китайское соперничество в Гималаях, и в этом смысле, утверждал Д. Норбу, последнее может рассматриваться как одно из следствий советско-китайских разногласий. Интересы собственно СССР в тибетско-гималайском регионе, однако, выходят за рамки этих разногласий (по сути, пропагандистской «войны слов»). Являясь соседом Синьцзяна, Советский Союз имеет определенные национальные и стратегические интересы во Внутренней Азии, где ныне доминирует Китай. Тесное советско-индийское сотрудничество серьёзно пугает Пекин, поскольку обе державы, с его точки зрения, заинтересованы в независимом Тибете. И потому Китай, несмотря на улучшение индо-китайских

отношений во второй половине 1970-х, едва ли «ослабит свою бдительность» в Тибете. «До тех пор, пока советское влияние на (Индийском) субконтиненте не уменьшится и пока не прекратится советско-китайский спор,— делал вывод Норбу,— Тибет останется юго-западным «форпостом» Китая, обращенным к его врагам. Индо-советская дружба и сотрудничество, особенно при том, что обе страны имеют законные интересы в Тибете, представляют определенную угрозу китайской оккупации Тибета. Таким образом, Тибет, скорее всего, останется главной китайской военной базой на много лет вперед»[759]. Насколько оправдан такой вывод, мы увидим в дальнейшем.

Тем временем летом 1979 г. Далай-лама посетил СССР — впервые в трехсотлетней истории российско-тибетских отношений. Направляясь в Улан-Батор на паназиатскую буддийскую конференцию по вопросам мира, он провел несколько дней (с 12 по 14 июня) в Москве и Улан-Удэ. И хотя его контакты носили чисто религиозный характер, в них, принимая во внимание обостренные отношения между Москвой и Пекином, невольно проглядывал политический подтекст. В целом Далай-лама остался доволен поездкой. Особенно большое впечатление на него произвело посещение Иволгинского дацана, резиденции бандидо-хамбо-ламы. «Хотя не было возможности иметь с кем-либо непосредственный контакт... я обнаружил, что мы можем очень хорошо общаться при помощи глаз»,— вспоминал он позднее.— «Когда я вошел в монастырь, то заметил, что многие из монахов и мирян были в слезах. Именно к такому спонтанному выражению чувств склонны тибетцы, и я ощутил нашу близость»[760]. В 1982 г. Далай-лама посетил Советский Союз вновь, на этот раз по приглашению Центрального Духовного управления буддистов (ЦДУБ СССР).

Значение этих визитов буддийского иерарха трудно переоценить, ибо они дали толчок к возрождению прервавшихся в 1930-е годы традиционных религиозных и культурных связей между Россией и Тибетом. В 1981 г. ЦДУБ заключил договор с Департаментом религии и культуры тибетского правительства в изгнании об обучении в советских вузах небольшой группы тибетских студентов. В результате в следующем году в СССР из Индии были отправлены три тибетца (Наванг Рабгьял, Наванг Гелек и Таши). В течение

учебного года 1982-1983 гг. они изучали русский язык на подготовительном отделении Киевского государственного университета, после чего двое из них (Н. Рабгьял и Н. Гелек) были приняты в тот же университет по специальностям «международные отношения» и «международное право», а третий (Таши) — в Ставропольский университет для изучения истории зарубежных стран. (Впоследствии — в 1990-е гг.— все трое стали представителями Далай-ламы в Российской Федерации, странах СНГ и Монголии[761].)

В то же время визиты Далай-ламы в СССР, как кажется, подтолкнули Москву к тонкой политической интриге, мишенью для которой являлся Пекин. В начале 1980-х в индийской прессе появилось несколько сенсационных статей, в которых говорилось о готовности СССР оказать помощь тибетской оппозиции. Так, например, по сообщению правительственного официоза «Таймс оф Индиа», 30 апреля 1980 г. на пресс-конференции в Нью-Дели один из членов советской делегации, прибывшей для открытия в Индии фотовыставки «Религиозная жизнь в СССР», Л.В. Щербаков (глава отдела информации Совета по делам религии при Совмине СССР), отвечая на вопрос, как он относится к тибетской проблеме, заявил, что «СССР всегда готов помочь народу, борющемуся за независимость и справедливость». Другой член делегации дид-хамбо-лама Ж. Эрдынеев, со своей стороны, упомянул о посещении Дхарамса- лы для получения благословения Далай-ламы, отметив при этом, что буддийский иерарх с удовольствием вспоминает о своей поездке в СССР и оказанном ему там радушном приёме[762].

Далее, в конце августа 1982 г.— фактически, накануне второго визита Далай-ламы в СССР — газета «Хиндустан Таймс» опубликовала на первой полосе заметку своего лондонского корреспондента Ракшата Пури под броским заголовком «СССР поддерживает самоуправление Тибета». В ней, со ссылкой на высокопоставленного тибетского чиновника Пема Гьялпо, сопровождавшего Далай-ламу в поездке по странам Юго-Восточной Азии, говорилось, что Советский Союз заявил о своей поддержке борьбы Тибета за самоопределение и предложил тибетцам военную помощь, но Далай-лама не выразил по этому поводу энтузиазма. В заметке не сообщалось, кто именно из советских представителей и при каких обстоятельствах сделал подобное предложение, что ставит под сомнение достовер

ность обнародованного факта. Автор заметки, однако, счел необходимым отметить, что советское предложение было сделано в тот самый момент, когда глава КПК Ху Яобан вновь призвал к борьбе с «советским гегемонизмом» и когда индо-китайские переговоры об улучшении межгосударственных отношений зашли в тупик, а также «в разгар не вполне ясных, но еще продолжающихся контактов между Далай-ламой и пекинским режимом»[763].

Советское предложение помощи тибетской оппозиции — если, конечно, оно действительно имело место — скорее всего преследовало цель оказания политического нажима на Пекин. Москва разыграла «тибетскую карту» в наиболее подходящий для этого момент, чтобы сделать пекинских лидеров более сговорчивыми. Кремлевское руководство, несомненно, было встревожено усиленной милитаризацией Тибета, превращением маоистами ТАР в плацдарм для нападения на соседние государства, в первую очередь на Индию[764], однако оно едва ли всерьёз намеревалось вооружать тибетскую оппозицию и оказывать ей помощь в борьбе за независимость. Напротив, в интересах СССР было ликвидировать этот новый очаг напряженности в Азии (наряду с уже существующими в Афганистане и Кампучии), добиться снижения китайского военного присутствия в ТАР. Советскому Союзу был нужен мирный, немилитаризованный Тибет и в то же время находящийся под контролем Пекина, но Пекина неэкспансионистского, дружественного, а не враждебного Москве.

Американский аналитик Томас Уэрстоу также считает, что СССР в 1970-е гг. (и позднее) не имел намерения «сделать нечто большее, чем раздражать китайцев своей критикой». Он не предпринял никаких шагов для вооружения или военного обучения тибетских эмигрантов и не выступил в защиту «независимого Тибета» в ООН. Советская критика — намеки на то, что тибетцы имеют право на самоопределение вплоть до отделения от КНР и создание своего отдельного государства — была, скорее всего, средством подтолкнуть Пекин к переговорам, нежели официальной позицией СССР по вопросу о правовом статусе Тибета. «Намекая на то, что они поддерживают Далай-ламу и могут “освободить” Тибет, (советские лидеры) тем самым оказывают на Пекин давление, чтобы побудить его к большему сотрудничеству с Москвой. Такая такти

ка в действительности представляет собой скрытую угрозу, но она даёт советским правителям возможность отступить и в конечном счете поддержать либо китайскую, либо тибетскую сторону»[765].

Руководство КНР, как и следовало ожидать, отнеслось к «контактам» Дхарамсалы и Москвы с большим подозрением. Китайская пропаганда утверждала, что озабоченность Москвы положением тибетцев в действительности вызвана «территориальными притязаниями» СССР, а газета «Женьминь Жибао» назвала советские «заигрывания» с Далай-ламой проявлением «нереализованных планов бывшего царского режима с целью вторжения в Тибет и его захвата»[766].

Начатая М.С. Горбачевым в середине 1980-х перестройка — курс на реформирование тоталитарной системы СССР — радикально изменила внешнюю политику Советского государства. Сделав своими главными приоритетами «глобальную разрядку», укрепление всемирной безопасности и развитие всеобщего международного сотрудничества, Советский Союз перешел от конфронтации к диалогу с Западом, что привело к потеплению советско-американских отношений и окончанию «холодной войны». Москва также стремилась к нормализации отношений с КНР, проявляя большой интерес к проводимым в стране (с конца 1970-х) экономическим реформам — рыночной модернизации Китая с помощью западного капитала. Окончательное примирение и восстановление дружественных отношений СССР и КНР произошло в мае 1989 г. во время официального визита М.С. Горбачева в Пекин и его встречи с Дэн Сяопином, главным идеологом китайской модернизации. Советско-китайское сближение стало возможным во многом благодаря совпадению стратегических интересов и целей двух соседних государств, нашедших отражение в концепции «нового политического мышления» М.С. Горбачева и идее «нового международного политического порядка» Дэн Сяопина. Китайский лидер заявил, что Китай и СССР должны «покончить с прошлым и открыть будущее», начать новый этап отношений. В ходе советско-китайских переговоров в 1988-1989 гг. (во время посещения Москвы в мае 1988 г. министром иностранных дел КНР Цянь Цичэном и визитов в Пекин Э.А. Шеварднадзе и М.С. Горбачева, соответственно в феврале и мае 1989 г.) обсуждался широкий круг вопросов, в том

числе наиболее острые на тот момент проблемы кампучийского и афганского урегулирования (вывод вьетнамских войск из Кампучии и ситуация в Афганистане в связи с эвакуацией советских войск). Обсуждению подвергся и монгольский вопрос — военное присутствие СССР в Монголии. Стремясь к налаживанию отношений с Пекином, Москва согласилась вывести из МНР 75% своих войск (три дивизии и авиационные группировки). В совместном советско-китайском коммюнике, опубликованном по завершении переговоров, обе стороны также сделали заявление о Тайване: Китай подтвердил, что Тайвань является неотъемлемой частью территории КНР, а Советский Союз — что он поддерживает эту позицию китайского правительства[767]. Что касается другого крайне болезненного для Китая вопроса — тибетского, то он не затрагивался на переговорах, несмотря на то, что еще недавно Москва проявляла большое беспокойство по поводу усиленной милитаризации ТАР и «ассимиляторской» политики Пекина в отношении тибетцев. Кремль (как и предсказывал в начале 1980-х Т. Уэрстоу) — во имя разрядки с Китаем — вынужден был отступить от своей принципиальной позиции и принять сторону Пекина в тибетском вопросе. Советская дипломатия без больших колебаний делает новый volte-face — поворот на 180°. В том же 1989 г. (в преддверии визита М.С. Горбачева в Пекин) советские СМИ обрушились с острой критикой на тибетских «сепаратистов» в связи с массовыми анти- китайскими выступлениями в Тибете, приуроченными к тридцатилетней годовщине Лхасского восстания[768]. (И это несмотря на то, что М.С. Горбачев в своей книге «Перестройка и новое мышление» (1987) ратовал за предоставление нациям права на самоопределение, утверждая, что «за всеми народами должно быть оставлено право выбора собственного пути развития, право распоряжаться своей судьбой, своей территорией, человеческими и природными ресурсами»[769].) Впрочем, в этой критике проскальзывали некоторые примирительные нотки — надежда на мирное разрешение тибетской проблемы путем переговоров Дхарамсалы и Пекина. «Разбой, учиненный сепаратистами,— свидетельство слепой ненависти,— говорилось в «Известиях».— А между тем сейчас нужна ответственность для рационального диалога и решения проблем,

практические шаги для исправления урона, нанесенного годами бедствий “культурной революции”»[770].

Несмотря на некоторое улучшение ситуации в Тибете в 1980-е гг., особенно в сфере образования и светской культуры, благодаря значительной либерализации тибетской политики Пекина в «эпоху Дэна», тибетская проблема в целом оставалась нерешенной. Начиная с 1983 г. приток китайских переселенцев в Тибет усилился и достиг беспрецедентных размеров, что стало причиной большой социальной напряженности в ТАР и вызвало новую волну протестов в 1987-1989 гг. Китайские власти ответили на эти стихийные выступления тибетцев новыми репрессиями. Пытаясь найти выход из создавшегося положения, Далай-лама в эти годы вновь обратился за поддержкой к западным державам и мировой общественности. 21 сентября 1987 г., выступая в заседании Конгресса США по правам человека, он выдвинул так называемый «Мирный план» (известный также как «План мира», Peace Plan). Этот план состоял из пяти пунктов: 1) превращение всей территории Тибета в зону мира (путем вывода оттуда китайских войск и уничтожения расположенных в Тибете китайских военных объектов); 2) прекращение китайской политики переселения, угрожающей уничтожить тибетцев как самостоятельный народ; 3) уважение основных прав человека и демократических свобод тибетского народа; 4) восстановление и охрана окружающей среды и прекращение китайской политики использования Тибета для производства ядерного оружия и хранения радиоактивных отходов; 5) начало серьезных переговоров о будущем статусе Тибета и об отношениях между тибетским и китайским народами[771].

Мирный план был обнародован Далай-ламой, практически, одновременно с публикацией в СССР и на Западе знаменитой книги М.С. Горбачева о перестройке и оказался необычайно созвучным многим горбачевским идеям. Превращение Тибета в «зону мира», по словам Далай-ламы, должно было восстановить историческую роль Тибета «как миролюбивой и нейтральной буддийской нации и буферного государства между великими державами континента» (Индией и Китаем)[772]. Но это подразумевало изменение политического статуса Тибета — фактическую ликвидацию суверенитета

Китая, то, с чем пекинские лидеры, разумеется, не могли согласиться. Поэтому Пекин отверг предложения Далай-ламы. Что касается Москвы, то она также оставила Мирный план без внимания. В контексте намечавшейся разрядки с Пекином СССР, очевидно, предпочитал видеть Тибет (равно как и Тайвань) в составе КНР, а не как нейтральную «буферную зону». Критикуя тибетских «сепаратистов»,

Москва явно давала понять Пекину, что она не поддерживает стремление тибетцев к независимости.

Следующая инициатива Да- 1989 г. Фото с листовки Тибетской инфор- лай-ламы — обращение 15 ИЮНЯ мационной службы в Лондоне.

1988 г.кЕвропарламентувСтрасбурге. В нем он повторил свой Мирный план и сформулировал новые предложения в качестве основы для решения тибетской проблемы. Их смысл сводился к тому, чтобы преобразовать Большой Тибет (У-Цан, Кам и Амдо) в автономную территорию под сюзеренитетом Китая. Далай-лама отказывался от намерения добиваться полной независимости Тибета, что было несомненной уступкой Пекину, и соглашался сохранить Тибет в составе Китая в качестве «самоуправляемого демократического политического образования». При этом ключевые вопросы обороны и внешней политики должны были находиться в ведении правительства КНР, а все остальные — в ведении тибетского правительства, в их числе вопросы, относящиеся к сферам торговли, образования, культуры, религии, науки, туризма, спорта и т. д. То есть речь, фактически, шла о замене китайского суверенитета над Тибетом на сюзеренитет. Этот новый пакет предложений Далай-ламы также оказался неприемлемым для Пекина. Правительство КНР решительно заявило, что «недопустимо отрицать суверенитет Китая над Тибетом, недопустимыми являются как независимость, так и полу-

независимость либо завуалированная независимость Тибета»[773]. В результате два года спустя, так и не дождавшись позитивного отклика Пекина на свои предложения, Далай-лама объявил их утратившими силу и вернулся к своему первоначальному проекту — Мирному плану. На этом, фактически, закончился продолжавшийся около десяти лет диалог Дхарамсалы и Пекина.

В отличие от руководства КНР, мировая общественность приветствовала инициативы XIV Далай-ламы, его настойчивый поиск мирного решения тибетского вопроса в рамках политического диалога с Пекином. Актом признания этой его миротворческой деятельности явилось присуждение Далай-ламе Нобелевской премии мира 1989 г. При её получении в Осло (11 декабря 1989 г.) Далай-лама произнес речь, в которой конкретизировал свой Мирный план, выдвинув проект «Зоны ахимсы» (ненасилия). Этот проект сводился к следующим основным пунктам: все Тибетское нагорье должно быть демилитаризовано; производство, испытание и хранение ядерного оружия и других вооружений на Тибетском нагорье должно быть запрещено; Тибетское нагорье должно стать крупнейшим в мире природным или биосферным парком; следует запретить производство и использование ядерной энергии и других технологий, имеющих временные отходы; национальные ресурсы и политика (этого региона) должны быть направлены на действенное поддержание мира и охраны окружающей среды; следует поощрять создание в Тибете международных и религиозных организаций, выступающих за расширение прав человека и в их защиту.

По мнению Далай-ламы, географическое положение и размеры Тибета (сопоставимые с размерами Европейского сообщества), а также его уникальная история и богатое духовное наследие являются идеальными предпосылками для выполнения Тибетом роли «приюта мира» в стратегическом центре Азии. При этом Далай- лама подчеркивал важность создания в азиатском регионе подобных демилитаризованных буферных зон, которые разделяли бы «мощнейшие державы континента и потенциальных противников» (СССР, Китай, Индию). Например, «зоной мира» могла бы также

Визит Далай-ламы XIV в Ленинград летом 1986 г. Посещение Эрмитажа. Слева направо: Б.М. Нормаев, Г.А. Леонов, Его Святейшество Далай-лама XIV, Б.Б. Пиотровский,

H.B. Дьяконова, М.Л. Пчелина. Архив В.М. Монтлевича.

стать и Монголия после полного вывода из неё советских войск. Это помогло бы уменьшить напряженность и возможность конфронтации между СССР и Китаем[774].

Эти идеи Далай-ламы, при всей их несомненной прогрессивности и близости горбачевской концепции «нового мышления», однако, не нашли поддержки у советского руководства. Официальная Москва не комментировала ни одно из предложений Далай-ламы. Восстановив дружественные отношения с КНР, советская политическая элита неожиданно полностью утратила интерес к тибетской проблематике, равно как и к проблемам других нацменьшинств в Китае. В то же время начавшееся в перестроечные годы оживление деятельности буддийской церкви в СССР сделало неизбежным возобновление религиозных контактов между советскими буддистами и тибетскими ламами, прежде всего Далай-ламой, а это, фактически, означало возрождение отношений между «буддийской Россией» и Тибетом. В сентябре 1986 г.— в самом начале перестройки — Далай-лама посетил СССР в третий раз. Этот его приезд, как и два предыдущих, происходил в обстановке секрет-

Тибетский лама Кушог Бакула Римпоче с общиной ленинградских буддистов 14 июля 1989 . Архив В.М. Монтлевича.

ности и не освещался прессой[775]. Особенность этой поездки состояла в том, что Далай-ламе удалось осуществить его давнее желание — съездить в Ленинград и осмотреть здание бывшего буддийского храма, который до сих пор считается в Тибете да- лай-ламской «собственностью». По воспоминаниям очевидцев, состояние храма, где с начала 1960-х размещались лаборатории Зоологического института АН СССР, произвело на Далай- ламу удручающее впечатление. Два года спустя (в июле 1988 г.) Ленинград, по просьбе буддийского иерарха, посетил высокочтимый тибетский лама Кушог

Бакула Римпоче, неофициально курировавший буддийскую конфессию в СССР и Монголии. Он встретился с группой буддистов- европейцев и совершил молебствие на частной квартире[776]. А еще через год (28 июня 1989 г.) Совет по делам религий зарегистрировал новую буддийскую общину в Ленинграде — Ленинградское общество буддистов. Эта община состояла в основном из буддистов-евро- пейцев, и её регистрация стала важным юридическим прецедентом, давшим толчок возникновению аналогичных буддийских общин по всей стране. Именно этой общине летом 1990 г. решением исполкома Ленгорсовета народных депутатов было передано в аренду «для молитвенных целей» здание буддийского храма. Почти сразу же после этого Ленинград посетила небольшая тибетская делегация, включавшая несколько иерархов буддийской церкви и государственного оракула Нейчунга. Эти тибетские ламы провели очистительные ритуалы в храме и затем приняли участие в трехдневной службе, на которой присутствовало несколько сот человек.

30 июня 1990 г. Далай-лама— согласившийся к тому времени стать духовным главою буддийского храма в Ленинграде в ответ на просьбу местной буддийской общины[777] — направил приветственное послание советским буддистам, в котором говорилось: «Я посылаю вам свои самые теплые пожелания. Буддисты СССР и Монголии — наши братья. Вы всегда близки нам, тибетцам, и постоянно находитесь в наших мыслях, особенно в эти волнующие дни перемен — перемен к лучшему. Меня вдохновляют эти перемены, потому что они сулят не только большие возможности для буддистов, но также и большую свободу и счастье для народов СССР»[778].

Проявляя большой интерес к перестройке в СССР и к возрождению буддизма в местах его традиционного распространения, Далай-лама летом 1991 г. вновь приехал в нашу страну. Формальным поводом для визита послужила юбилейная дата — 250-летие официального признания буддизма в России[779]. В одном из первых интервью советской прессе Далай-лама заявил: «Давно и внимательно слежу за событиями в вашей стране и сейчас хочу своими глазами увидеть, какие изменения происходят у вас в ходе перестройки, в особенности в области прав и свободы личности...»[780]. В России высокого тибетского гостя на этот раз принимали совершенно открыто, с неподдельным радушием и величайшим почетом. Во время трехдневного пребывания в Москве Далай-лама встретился с представителями Советского фонда мира, Лингвистического университета, Союза писателей России, беседовал с известными учеными, академиками Г.М. Бонгард-Левиным, Б.В. Раушенбахом, Б.А. Рыбаковым, Е.П. Челышевым. Затем он совершил поездку по буддийским районам России — Бурятии, Агинскому Бурятскому автономному округу и Калмыкии (которую посетил впервые), где принял участие в юбилейных торжествах, совершил ряд публичных молебнов-благословений в Улан-Удэ, Агинском и Элисте, на которых присутствовали тысячи людей разных национальностей. В столицах Бурятской и Калмыцкой автономных республик Далай- лама также имел возможность встретиться с представителями общественности и, что особенно показательно, с рядом официальных лиц — членами правительств и депутатами республиканских Вер

ховных Советов. В ходе этих встреч выявилась взаимная заинтересованность в практическом сотрудничестве — Далай-лама выразил готовность оказать всяческую помощь бурятам и калмыкам в возрождении буддизма на их земле, в частности обещал послать им тибетских лам-учителей, буддийские священные книги, принять на обучение в тибетских школах и монастырях Индии бурятских и калмыцких детей. Была также достигнута договоренность об обмене монахами тибетских монастырей и калмыцких хурулов. Кроме этого Далай-лама лично пожертвовал 2000 долларов на строительство монастыря в Элисте[781].

Пекин реагировал довольно болезненно на этот новый визит Далай-ламы в СССР. Накануне поездки Китай косвенно предупредил М.С. Горбачева, что ему не следует встречаться с Далай-ламой, когда «этот ссыльный буддийский лидер» посетит Москву, ибо руководство КНР считает его «политическим активистом, чья деятельность направлена на раздел Китая». «Для китайского правительства неприемлемо, чтобы официальные лица любых других стран встречались с Далай-ламой в любом качестве»,— заявил представитель МИД Китая[782]. В результате МИД СССР сделал заявление дипломатическому корреспонденту ТАСС, что визит Далай-ламы в Советский Союз осуществляется по приглашению Центрального духовного управления буддистов СССР и связан с участием в торжествах, посвященных 250-летию введения буддизма в Бурятии и Калмыкии. В заявлении далее говорилось: «В Советском Союзе рассматривают далай-ламу исключительно как религиозного деятеля, частное лицо. Советские официальные организации к его приезду не имеют какого-либо отношения.— Что касается позиции СССР в отношении Тибета, то она носит принципиальный характер, является последовательной и неизменной. Эта позиция базируется на признании и поддержке территориальной целостности Китая, строгом невмешательстве в его внутренние дела. Мы рассматриваем Тибет неотъемлемой частью Китая»[783].

Совсем иначе к визиту Далай-ламы отнеслись общественные круги перестроечной России. Так, популярнейший в те годы еженедельник «Московские новости» опубликовал заметку под ироничным заголовком «Зачем нам Далай-лама?» Её автор историк, специалист по русско-тибетским связям Н.С. Кулешов напомнил

читателям о том, что XIV Далай-лама родился и вырос в «независимом Тибете» и стал продолжателем дела, которому его предшественник посвятил свою жизнь. Оккупация Тибета китайскими войсками в 1950 г. была воспринята им как личная трагедия и трагедия всего тибетского народа. «Назначенные Пекином власти показали себя преемниками прежней империалистической политики, они разрушали буддийские монастыри, репрессировали деятелей буддийской культуры, унижали национальное достоинство тибетцев». «Годы «культурной революции» в Китае отозвались в Тибете гонениями и репрессиями монахов, повсеместным сокрушением монастырей, превращением в руины памятников культуры». Деятельность нынешнего духовного лидера тибетцев, отмечал Н.С. Кулешов, получила всеобщее признание и пользуется поддержкой международных общественных организаций, таких как International Alert (Мировая тревога). В этой связи позиция СССР по тибетскому вопросу не может не вызывать недоумения. «Речь вовсе не идет об однозначной поддержке позиций Далай-ламы, или идеи независимости Тибета от Китая,— писал в заключение Н.С. Кулешов.— Но участие в поддержке тибетского движения за права человека могло бы стать делом чести возрождающейся демократической России»[784].

Таким образом, в тибетской политике СССР на рубеже 1990-х наметились две линии: официальная дипломатическая, сводившаяся к признанию суверенных прав Китая в Тибете и умышленному дистанцированию от тибетской проблемы как таковой, включая её чисто гуманитарный аспект, и неофициальная, выражавшаяся в стремлении российских буддистов и их организационных структур к более тесным религиозным и культурным связям с высшим тибетским духовенством, прежде всего с Далай-ламой. Потребность в таких связях обуславливалась задачами социального, национального возрождения бурятского, калмыцкого и тувинского народов, которое ассоциировалось его идеологами прежде всего с возрождением их традиционной религии и духовной культуры. К установлению контактов с тибетскими ламами-учителями стремились также и оформившиеся в эти годы на территории РФ и Прибалтики многочисленные группы европейцев-необуддистов, занимавшиеся различными буддийскими (в том числе тибетскими) практиками. Это быстро набиравшее силу буддийское движение исподволь под

талкивало СССР — буддийскую Россию — к сближению с Тибетом, но, что важно отметить, Тибетом далай-ламским, т. е. с кругами тибетской эмиграции в Индии. Процесс этот, естественно, создавал определенные неудобства для советской дипломатии, однако власти перестроечной России, при всём своём желании, уже не могли его контролировать.

На фоне очевидного спада интереса к Тибету со стороны официальной Москвы ведущие западные державы (США, Германия, Франция) — которые, заметим, как и Россия, признавали суверенитет Китая над Тибетом,— напротив, проявляли в 1980-е - начале 1990-х гг. большое внимание к тибетской проблеме. С 1987 г. Конгресс США принял целый ряд резолюций по Тибету — объявил Тибет «оккупированной страной», создал службу «Голоса Америки» для вещания на тибетском языке, одобрил многие из требований тибетской оппозиции, в том числе поддержал Мирный план Далай-ламы, ассигновал 500 тыс. долларов для нужд тибетской эмиграции[785]. Усилия США были в основном направлены на то, чтобы обеспечить тибетцам право на самоопределение в рамках защиты прав человека в Тибете, что, по мнению С.А. Клинова, «означает фактическое устранение китайской стороны от решения вопроса о политическом статусе этого района КНР и представляет собой эффективную поддержку Вашингтоном тибетской оппозиции, показывая его заинтересованность в достижении Тибетом независимости»[786]. Но в США также было немало и тех, кто занимал более умеренную позицию, сторонников восстановления политического статуса Тибета как автономного государства под сюзеренитетом Китая. Важно, однако, иметь в виду, что политика Вашингтона в тибетском вопросе была напрямую связана с интересами американского бизнеса в Китае и в то же время с определенными геостратегическими интересами США в Азиатско-Тихоокеанском регионе. Тибетский вопрос, фактически, являлся составной частью китайской политики Соединенных Штатов, чем и объяснялась некоторая двойственность в подходе Вашингтона к этому вопросу. Так, несмотря на резкое осуждение Китая за нарушение прав человека в Тибете, американская администрация в 1990 г., под давлением влиятельных деловых кругов, решила отменить дискриминационные меры против Пекина вскоре после их принятия, восстановив КНР в режиме наиболее благоприятствуемой нации.

Что касается стран Западной Европы, то Китай также занимал важное место в планах европейского бизнеса, что, естественно, отразилось на подходе этих стран к тибетскому вопросу. В целом, однако, следует отметить, что идея независимости Тибета имела гораздо меньше сторонников в Западной Европе, чем в США, ибо западноевропейские политические элиты более склонялись в пользу предоставления Тибету широкой автономии в рамках КНР. Поэтому не случайно Мирный план, в котором проводилась идея независимости Тибета, был обнародован Далай-ламой в Соединенных Штатах, а более поздние предложения об автономном статусе Тибета — в Западной Европе[787].

Главное, чего удалось добиться тибетской оппозиции во главе с Далай-ламой в этот период, это интернационализировать тибетский вопрос. В США и странах Западной Европы к концу 1980-х стала набирать силу кампания в поддержку Тибета. Тибетский вопрос обсуждался в Конгрессе США, парламентах ряда западноевропейских государств и Европарламенте. В это десятилетие Далай-лама много путешествовал по миру, неоднократно посещал страны, проявлявшие наибольший интерес к тибетскому вопросу: США, Великобританию, Германию, Францию, Швейцарию, Италию, Ватикан, Японию[788]. Тибетское правительство в эмиграции, хотя и непризнанное странами Запада, получило возможность открыть свои представительства в ряде крупнейших городов мира — в Нью- Йорке, Вашингтоне, Лондоне, Цюрихе, Токио. Их целью являлось в основном распространение информации о Тибете и тибетской эмиграции, о политике КНР в отношении Тибета и инициативах Далай-ламы, направленных на мирное урегулирование тибетской проблемы.

Еще одним фактором, косвенно способствовавшим привлечению внимания мирового сообщества к Тибету, стал значительный рост интереса к буддизму, наблюдавшийся в эти годы повсеместно на Западе, особенно среди студенческой молодежи. В роли миссио- неров-проповедников выступали, как правило, буддийские монахи из стран Юго-Восточной Азии и тибетские ламы, совершавшие регулярные «учительские поездки» в западные страны, в ходе которых они выступали с лекциями, проводили коллективные медитации и «ритриты»-затворничества, давали посвящения в различные буд

дийские практики. Нельзя не отметить также и активной прозели- тистской деятельности учителей-европейцев, таких, например, как датский проповедник Оле Нидал, создавший к тому времени около сотни буддийских центров по всему миру, включая Россию.