Тибет и Большая игра в Центральной Азии

В 1818 г. командующий Сибирской оборонительной линией генерал-лейтенант Г.И. Глазенап составил, по запросу Петербурга, подробную записку «о пограничных к России, и далее к Тибету, азиатских народах» с описанием пути из Семипалатинской крепости в города

Тибета и Кашмира.

Судя по этому описанию, речь в записке Глазенапа, очевидно, идет о Ладаке, т. е. Малом Тибете, лежащем на пути из Средней Азии в Кашмир. Собственно Тибет или Большой Тибет — владения Далай-лам и Панчен-лам — стал недоступным для России (впрочем, как и других стран Запада) в конце XVIII века, после того как его правители наглухо закрыли двери Снежной страны для чужестранцев-«пилинов», прежде всего европейцев. Лхаса перестала быть открытым и довольно космополитичным, по западным меркам, городом, где, как утверждает тибетский историк Дава Норбу, «монголы из Монголии и России, китайские, кашмирские и непальские мусульмане, католические миссионеры из Европы тесно общались друг с другом». Причина, по которой горная страна стала «государством-отшельником», кроется, по мнению Норбу, в агрессивной внешней политике Англии в Южной Азии, при этом он подчеркивает, что решение о недопущении иностранцев в Тибет принадлежало не китайскому императорскому двору, а Лхасе, стремившейся таким образом обеспечить «выживание» религии и политической системы Тибета (теократический строй), поддерживающей эту религию[83].

Таким образом, именно Цины скорее всего и явились инициаторами «закрытия» Тибета — его изоляции от остального мира почти на сто лет! У тибетцев же в то время не имелось никаких серьёзных оснований опасаться европейцев. Трижды посещавшие в конце XVIII века Тибет —Ташилхумпо, но не Лхасу! — миссии генерал-губернатора Бенгалии (Богль в 1774 г., Тернер в 1781 и Пуранджур в 1765) были вполне дружественными, а предложения англичан установить торговые отношения с Тибетом также не таили в себе каких-либо агрессивных замыслов. Дава Норбу, однако, считает, что «антизападная фобия» тибетцев родилась задолго до вторжения гурок в Тибет, хотя и признает, что страхи тибетцев перед возможным захватом их страны англичанами были в то время «довольно безосновательными». Кроме того, свой главный тезис о британском империализме как причине самоизоляции Тибета Норбу подкрепляет в основном ссылками на исторические события более поздней эпохи. Запрет на посещение Тибета (далай-ламских владений) распространялся, между прочим, и на буддистов-паломников из России (бурят и калмыков), что, на наш взгляд, лишний раз говорит о том, что он не мог исходить всецело от Далай-ламы, который таким образом добровольно лишил себя одного из источников щедрых приношений. Единственные европейцы, которым, несмотря на запрет, удалось побывать в Лхасе в первой половине века,— это английский врач Томас Мэннинг (1811-1812) и французские миссионеры-лазаристы Эварист Гюк и Жозеф Габэ (1846).

Основанная в 1600 г. англичанами для торговли с индийцами Ост- Индская компания к середине XIX века, как известно, подчинила себе большую часть Индостанского полуострова и стала самостоятельным государством — «наиболее могущественной коммерческой республикой, известной миру со времен разрушения Карфагена»[85]. Объектами колониальной экспансии англичан становятся и соседние с Индостаном области — Белуджистан, Бирма, Ассам. С 1840 х гг. Pax Britanica начинает постепенно завоевывать небольшие княжества в предгорьях Гималаев, прежде находившиеся в сфере влияния Лхасы: Даржилинг (1835), Таванг (1844), Лахул и Спити (1845), Ладак (1846), Бутан (1865), Сикким (1861-90). Таким образом, владения англичан непосредственно сблизились с границами Тибета лишь в 1840-1860 гг. Вполне естественно, это вызвало определенные опасения среди правящих ламско-теок- ратических кругов Тибета, но до реальной опасности было еще далеко.

В то время как Британская империя, силами Ост-Индской компании, с успехом вела завоевательные войны в Юго-Восточной Азии, другая не менее могущественная империя, Российская, столь же ус

пешно расширяла свои границы в другой части материка. После покорения в XVI-XVII вв. полукочевых сибирских народов и выхода к Тихому океану Россия в начале XIX века благополучно присоединила к себе территорию Закавказья, оккупировав при этом все персидские провинции, расположенные севернее реки Араке, Уссурийский край (1858), а затем, в 1860-1870-е гг., действуя еще более решительно и агрессивно, русские генералы М.Д. Скобелев, М.Г. Черняев и К.П. Кауфман совершили бросок в Среднюю Азию, где покорили Бухарское, Хивинское и Кокандское ханства. Русское продвижение «на Восток», однако, на этом не остановилось: в 1881-1884 гг. Россия завоевывает туркменские степи вместе со стратегически важным оазисом Мерв и наконец в 1895 г. утверждается на Памире, этой «Крыше мира», в двух шагах от Индии. (Согласно подсчетам военного географа А.Е. Сне- сарева, территория России при Иване III занимала 37000 кв.

По мнению индийского историка П.Мехры, эти два встречных и, на первый взгляд, одинаковых потока экспансии имели, однако, одно принципиальное различие. Экспансия России не имела антибританс- кой направленности — Россия просто завоёвывала те соседние земли, которые хотела. Британская же экспансия была определенно направлена против России. «Британия не желала для себя такие территории, как Афганистан, в который она вторглась..., равно как не проявляла она к ним интереса и ради них самих. Всё, чего хотела Британия,— это, чтобы Россия не завладела этими территориями»[87].

Военная экспансия царской России в Закавказье и Средней Азии существенно обострила зародившееся еще в начале XIX века англорусское соперничество на азиатском театре, так называемую Большую игру (Great Game). (Этот термин, впервые употребленный в 1835 г. английским кавалерийским офицером Артуром Коннолли в записках о путешествии в Северную Индию, стал популярным в начале XX века главным образом благодаря романам Р. Киплинга.) Большая игра преследовала несколько целей: во-первых, приобретение новых сырьевых источников и рынков сбыта промышленных товаров; во-вторых, овладение выгодными военно-стратегическими позициями и, в-третьих, противодействие наступлению соперника, его сдерживание на том или ином направлении или рубеже военными и дипломатическими средствами, а также с помощью идеологической диверсии (про

паганды). Непосредственными участниками Большой игры являлись политики, дипломаты, военные деятели, в том числе кадровые офицеры — профессиональные разведчики, а также путешественники, открыватели и исследователи новых земель, которые затем становились объектами территориальных притязаний и споров. Характерная особенность и «двигатель» Большой игры — взаимная и нередко беспочвенная подозрительность, недоверие и страхи «игроков»-соперников: Петербург страшила «угроза» англичан среднеазиатским владениям России, Лондон и Калькутту — «русская угроза» Индии.

Главными аренами или «полями» Большой игры во второй половине XIX - начале XX века служили территории Афганистана, Персии и Тибета. Хорошо известно, что поводом для 1-ой и 2-ой англо-афганских войн (в 1838-1842 и 1878-1880 гг.) послужил прием афганскими эмирами — Дост Мухаммедом и Шир-Али Ханом — русских посольств в Кабуле. Афганистан имел важное стратегическое значение как для Англии, так и для России, поскольку через его территорию пролегал кратчайший путь с Запада к границам Индии, «самой драгоценной жемчужины в британской короне». Именно поэтому Англия и Россия в начале 1870-х договорились о признании Афганистана «нейтральным поясом» или буфером, разделяющим их опасно сблизившиеся азиатские владения. Тем не менее, колониальные власти Индии делали все возможное, чтобы превратить нейтральный афганский буфер в «буфер против России». Путем подкупа нового эмира Абдуррахмана в виде ежегодно выплачиваемой ему субсидии англичанам удалось установить контроль над внешней политикой Афганистана и, фактически, превратить соседнюю страну в свой протекторат. Дальнейшее продвижение России в глубь азиатского материка, однако, едва не привело к военному столкновению империй-соперниц, как это имело место в 1885 г., когда русские войска захватили спорный Пендинский оазис на границе с Афганистаном. Овладение этим пунктом открывало русским дорогу на Герат — исторические «ворота Индии», что побудило Калькутту срочно объявить мобилизацию.

Прямые отношения между Россией и Афганистаном прервались в 1880 г. под нажимом Англии, однако царское правительство стремилось восстановить их, чтобы, как считает К.В. Симонов, «добиться права наравне с Великобританией влиять на политику афганских верхов»[88]. Несмотря на отсутствие официального торгового договора между Россией и Афганистаном, русско-афганская торговля, осуществлявшаяся через Среднюю Азию (Бухару), медленно, но неуклонно продолжала расши

ряться в 70-90-е гг. XIX века[89]. В то же время в Петербурге никогда не забывали и об особой стратегической роли афганского буфера.

Оказавшись в ситуации «между молотом и наковальней», эмир Аб- дуррахман в равной степени опасался как России, так и Англии (Британской Индии). Несмотря на получаемые из Калькутты денежную субсидию и оружие, он не испытывал доверия к англичанам и потому не допустил английского резидента в Кабул. Подобно тибетским Далай-ламам, афганский правитель закрыл двери своей страны для европейцев. По мнению американского историка Л. Адамека, чтобы удержать своих ближайших соседей от агрессии, Абдуррахман довольно искусно проводил «политику среднего курса», которая покоилась на трёх «столпах»: утверждение национальной независимости, строгий изоляционизм и сохранение баланса держав[92].

В Персии интересы России и Англии сталкивались преимущественно в торговой и финансовой сферах. Страна была, фактически, поделена на «зоны влияния» — русскую (на севере) и английскую (на юге). Большая игра в Персии достигла своей кульминации в последние десятилетия XIX - начале XX века. Персидский шах Наср-уд-Дин, в отличие от афганского эмира, гораздо более тяготел к русским, чем к англичанам, хотя и не вполне бескорыстно. (В 1879 г. Александр III отправил в Тегеран русских инструкторов для организации казачьего полка и подарил шаху тысячу русских берданок.) Тем не менее, позиции англичан в Персии оставались достаточно сильными, благодаря двум факторам: во-первых, они контролировали Южную таможню в портах Персидского залива и, во-вторых, имели телеграф, соединявший Лондон с Калькуттой (через Берлин, Одессу, Тифлис, Тавриз, Тегеран и Карачи). Как и Афганистан, Персия представляла собой важный

стратегический буфер, в силу своего соседства с Индией (в юго-восточной провинции Сейстан), что, несомненно, добавляло остроту англо-русскому соперничеству в этой стране[93]. О видах России на Персию довольно откровенно высказался военный министр А.Н. Куропаткин, поставивший в 1900 г. следующую задачу перед русской политикой: «добиваться в конце концов протектората над всей Персией, с целью выхода к Индийскому океану и Персидскому заливу»[94].

Еще одной ареной Большой игры являлся обширный центральноазиатский регион, охватывающий окраинную, западную территорию застенного Китая — Синьцзян (Восточный Туркестан) и Тибет. Синьцзян, присоединенный к Поднебесной империи в середине XVIII в., включал в себя две провинции: Джунгарию (на севере) и Кашгарию (на юге). Последняя граничила как с Русским Туркестаном (бывшее Кокандское ханство), так и с Индией (Кашмиром). Геополитическая роль Синьцзяна была достаточно велика, поэтому не случайно О. Лат- тимор назвал Синьцзян «стержнем Азии», а А.Е. Снесарев «ключом ко всей мировой политике»[95]. Англия прилагала немалые усилия, чтобы привлечь на свою сторону Якуб-бека — правителя феодального государства Йеттышар (Семиградье), возникшего в Кашгарии в 1865 г. в результате антиманьчжурского восстания уйгурских и дунганских племен, и использовать его в борьбе с Россией. Но и Россия также пыталась завязать дружеские отношения с Якуб-беком, для чего несколько раз засылала к нему послов.

Что касается Тибета, то благодаря изоляционистской политике Цинов ему успешно удавалось избегать политических контактов с западными державами и, следовательно, оставаться неуязвимым для Большой игры, практически, на протяжении всего XIX столетия. Этому во многом способствовало и то обстоятельство, что самое высокогорное в мире Тибетское плато являлось наименее исследованной частью азиатского континента, представляя собой большое белое пятно на европейских картах. В 1860-1880-е гг., однако, Страна снегов становится объектом интенсивных географических исследований. Начало им положили англичане, ставшие засылать в Тибет под видом буддийских паломников индусов-разведчиков, так называемых «пан- дитов» (pundits), специально обученных ведению маршрутной съемки. Их отбором и подготовкой занималась основанная англичанами

в Дера-дуне (на севере Индии) Главная геодезическая служба (Great Trigonometrical Survey). Сведения, добытые этими шпионами, многократно и с немалым риском для жизни пересекшими Тибет во всех направлениях[96], позволили английским топографам в короткое время составить более или менее точные карты северного соседа Индии.

Определенным стимулом для исследований англичан послужили слухи о сказочных природных богатствах Тибета, прежде всего о месторождениях золота. (Первыми о них поведали миру еще античные авторы.) И действительно, с помощью пандитов англичанам удалось обнаружить многочисленные залежи золота (и серебра) в Восточном Тибете, в бассейнах верхних течений трех великих азиатских рек — Янцзы, Меконга и Салуэна. Тибетцами они разрабатывались довольно мало из-за нежелания — вполне естественного для буддистов — тревожить живые «недра земли».

В 1870-е годы к исследованию Тибета подключилась и Россия. Русские путешественники (Н.М. Пржевальский, Г.Н. Потанин, М.В. Певцов, В.И.Роборовский, П.К. Козлов и др.) составили достойную конкуренцию пандитам, при этом они во многом воспользовались результатами их работ — маршрутными съемками и отчетами, опубликованными Лондонским королевским географическим обществом. Более того, С.-Петербург пытался даже последовать примеру англичан: в 1869 г. (три года спустя после первого путешествия братьев Наин и Мани Сингхов) подполковник Генштаба П.А. Гельмерсен предложил руководству императорского Русского Географического общества (далее РГО) отправить в Тибет, под видом «ламы-богомольца», одного бурята для сбора сведений об этой стране. Совершить своё рискованное путешествие бурят должен был в составе большого посольского каравана монгольских князей и лам, отправлявшегося в Лхасу для отыскания нового перерождения недавно умершего главы буддийской церкви Монголии — VII Джебцзун-Дамба Хутухты. Обращаясь за поддержкой к вице-председателю РГО, Гельмерсен писал: «Посольство это представляет драгоценный и редкий случай проникновения в Тибет, случай, какой при нынешнем смутном состоянии Западного Китая (намек на дунганское восстание.— АЛ.) едва ли скоро может представиться. lt;...gt; Возможность производства точных географических работ в Тибете блистательно доказана путешествием индусов в 1866 году, которое служит прекрасным указанием для будущих путешественников, в особенности в отношении устройства инструментов,

чрезвычайно остроумно приспособленных к буддийским молитвенным приборам»39.

Удалось ли Петербургу отправить в Лхасу ламу-разведчика, нам неизвестно. Однако уже вскоре в Тибете побывали первые русские путешественники — в конце 1872 г. Н.М. Пржевальский вместе со своим помощником М.А. Пыльцовым и двумя забайкальскими казаками поднялись на Тибетское нагорье, где пробыли около трех месяцев. Примечательно, что уже в ходе этой первой экспедиции Пржевальский намеревался пробраться в Лхасу, следуя маршрутом монгольских паломников, но вынужден был отказаться от своих планов по причине недостатка средств и крайне истощенного состояния вьючных животных. «Имей мы на Кукуноре 1000 лан денег, то наверное дошли бы до Лхассы»,— отметил он в книге-отчете об экспедиции. Там же Пржевальский рассказал о встрече на оз. Кукунор с тибетским посланником к пекинскому двору, который уверял его, что «Далай-лама будет очень рад видеть у себя русских» и что русская экспедиция встретит «самый радушный прием в столице тибетского владыки»40. Подобное заявление, если только оно не было простым проявлением вежливости, свидетельствует об определенном интересе и, возможно, даже симпатии к России, правда, скорее всего не самого Далай-ламы (которому в то время было лет), а правившего страной от его имени регента («гьецаба»).

В последующие годы Пржевальский, при поддержке РГО и Главного штаба, совершил еще два больших путешествия по Тибету, настойчиво стремясь достигнуть его столицы. Усилия отважного путешественника, однако, оказались тщетными. В 1879 г., во время своей 3-й центральноазиатской экспедиции, отряд Пржевальского был остановлен двумя тибетскими чиновниками с конвоем неподалеку от селения Нагчу (Напчу) на самой границе далай-ламских владений, в 250 км от Запретного города. Лхасские власти отправили этих послов навстречу «царскому амбаню», чтобы разузнать о его намерениях, поскольку в Лхасе распространились слухи о том, что русские «пилины» (чужестранцы) приехали в Тибет, чтобы украсть Далай-ламу! И хотя Пржевальский заверил тибетских послов, что его экспедиция преследует чисто научные цели и не представляет опасности для тибетцев, они не согласились пропустить русских путешественников в Лхасу41. Пржевальскому, однако, путем расспроса возвращавшихся из Лхасы паломников-монголов, обитателей Цайдама, удалось собрать некоторую информацию — о Далай-ламе, его столице, о населении Тибета, а Андреев А.И. Неизвестная страница из истории Большой игры: Дело о посылке русского агента в Тибет (1869-1973) // Ариаварта (СПб.). 1999. №3. С. 123-124. Пржевальский Н.М. Монголия и страна тангутов. М., 1946. С. 240. См.: Гавриленков В. Русский путешественник Н.М. Пржевальский. М., 1974. С. 78-81.

также о пути между Нагчу и Лхасой. Кроме того, один из цайдамцев нарисовал по его просьбе план Лхасы[97]. Все эти сведения (за исключением плана Лхасы) путешественник включил впоследствии в написанную им книгу об экспедиции (Из Зайсана через Хами в Тибет. СПб., 1883). В ней он, между прочим, дал крайне негативную характеристику тибетцам: «Из всех кочевников, виденных мною в Азии, тибетцы в нравственном отношении были наихудшие. Чуждые гостеприимства и добродушия, столь присущего монголам, не испорченным китайским влиянием, обитатели Северного Тибета, несмотря на свой пастушеский быт, могут поспорить относительно хитрости, жадности к деньгам, плутовства и лицемерия с опытными проходимцами любого европейского города»[98].

Говоря о теократическом правлении Тибета, Пржевальский отмечал, что все высшие должности в стране заняты духовными лицами. Сам Далай-лама — 13 й перерожденец, Тубтэн Гьяцо, которому в то время исполнилось три года — не вмешивается в государственные дела; этим занимаются его наместник (регент), носящий титул «Но- мун-хана» (монг. «Владыка Учения»), и выбранные им помощники, так называемые «калуны» (министры). О влиянии Цинов на лхасский двор Пржевальский сообщал, со слов своих монгольских информаторов, следующее: «Китайские резиденты, один или два, наблюдают за внешнею политикою, равно как и за далай-ламою, его собратом бан- чин ирембучи (Панчен-лама.— А. А.) и за высшими администраторами всего Тибета. Подчинение последнего Китаю выражается, внешним образом, в торжественном посольстве, которое однажды в три года или в пять лет посылает далай-лама в Пекин с подарками для богдо-хана. В ответ от него получает также подарки». Новый Далай-лама избирается «на конклаве» высшего духовенства Тибета «из младенцев, родившихся в день смерти прежнего первосвященника», при этом в звании своем он утверждается Цинским императором. При китайском резиденте в Лхасе «состоит несколько сот солдат»; кроме Лхасы, «китайское правительство содержит небольшие отряды в городах Шигатзе, Тинг- ри, Гианце, в некоторых пограничных пунктах и на почтовой дороге из Лхасы в Сычуань». О тогдашнем владыке Тибета, ввиду его малолетства, Пржевальский, естественно, не мог сказать ничего определенного. Тем не менее, он сделал общее замечание, отметив марионеточный характер далай-ламского правления: «Вообще жизнь далай-ламы крайне незавидная: за каждым его шагом следят приближенные ламы, номун- хан и китайские резиденты; нет возможности увернуться от подобной

опеки, тем более юноше бесхарактерному и неразвитому, каковым, благодаря своему воспитанию, вероятно, и бывает каждый далай- лама. Если же случайно появится на далай-ламском престоле человек талантливый и энергичный, то он неминуемо будет изведен своими приближенными»[99]. (Пржевальский был недалек от истины — четверо предшественников XIII Далай-ламы умерли, или были умерщвлены, в возрасте от десяти до двадцати лет и, фактически, не правили страной. Тринадцатый же перерожденец, как мы увидим в дальнейшем, станет исключением из этой печальной традиции и сыграет ключевую роль в создании независимого Тибетского государства.)

Тибетская экспедиция Пржевальского 1879-1880 гг. была, по сути, новой попыткой Петербурга завязать отношения с Лхасой. В докладе главы Азиатского отдела Главного штаба А.Н. Куропаткина на имя императора Александра II отмечалось, что Пржевальский, помимо научных изысканий, также предполагает «произвести разведку относительно политического строя Тибета, его отношения к своим соседям, наконец, возможности завязать и упрочить наши сношения с Далай- ламою». «Политика в этом направлении,— утверждал Куропаткин,— даже при малой удаче, может открыть путь нашему влиянию через всю Внутреннюю Азию, вплоть до Гималаев»[100]. Интересно, что именно в этот период военный министр Д.А. Милютин — инициатор среднеазиатских походов России — впервые попытался использовать «тибетский буфер» в качестве инструмента для политического нажима на Англию. Поводом для этого послужило неожиданное появление в начале 1878 г. английского флота в водах Мраморного моря. В своем письме управляющему Азиатским департаментом МИД М.К.Гирсу от 2 мая 1878 г. Милютин предлагал отправить в Тибет военно-дипломатическую экспедицию, чтобы, «изучив обстановку английского господства в Индии», завязать отношения с тибетцами и оказать им «политическую или нравственную поддержку» против англичан. МИД, однако, отклонил предложение Милютина, но в то же время согласился на отправку в Тибет научной экспедиции во главе с Пржевальским[101].

Говоря о русской экспансии в Средней и Центральной Азии в 1860— 1880-е гг., нельзя обойти молчанием тезис о «русской угрозе» Индии, усиленно муссировавшийся в то время в правительственных кругах Англии и в английской прессе. Действительно, в XIX веке в России неоднократно составлялись проекты военного похода на Индию[102], хотя

ни один из них не был реализован даже частично. Разыгрывая «индийскую карту», царское правительство стремилось не столько к захвату Индии, сколько к устрашению своего соперника, с целью добиться от него тех или иных уступок на европейском театре. Именно таким был индийский поход 1878 г. по проекту Скобелева, по сути,— военная демонстрация в ответ на враждебную позицию, занятую Англией по отношению к России на Берлинском конгрессе. Русские войска должны были двинуться на Индию тремя колоннами по трем основным операционным направлениям через территорию Афганистана: Гератско-Кандагарскому, Кабульскому и Памирскому (через Алайские горы, на Читрал и Кашмир). Скобелевский поход, однако, был остановлен в самом начале Берлинским трактатом. По мнению военных экспертов, впрочем, он имел весьма небольшие шансы на успех, ввиду малочисленного состава задействованных в операции сил (приблизительно около 20 тысяч человек)[103].

Роль Индии в геополитической игре России и Англии довольно четко сформулировал на рубеже XX века министр иностранных дел граф М.Н. Муравьев: «Основное значение для нас Индии заключается в том, что она представляет собой наиболее уязвимый пункт Великобритании, тот чувствительный нерв её, одно прикосновение к которому в случае необходимости способно, быть может, заставить правительство королевы изменить враждебное нам настроение его политики и проявлять желаемую уступчивость во всех тех вопросах, где будут сталкиваться обоюдные интересы»[104]. Эту же идею известный английский политический деятель Джорж Керзон выразил более лаконично: «Сдерживать Англию в Европе, доставляя ей хлопоты в Азии,— вот сущность русской политики»[105]. Здесь будет уместным также привести мнение востоковеда и одного из наиболее авторитетных военных экспертов России того времени, А.Е. Снесарева. Чтобы объяснить природу англо-русского соперничества в Азии, Снесарев выдвинул теорию, по которой Англия, желая удержать Индию в своей власти и обезопасить все подступы к ней, стремилась окружить эту страну кольцом государств-буферов или «гласисов». Такими буферами являлись сопредельные Индии Восточная Персия, Афганистан, Памир, Кашгария и Тибет. Россия, со своей стороны, испытывала естественное тяготение к странам, окружающим Индию, «не для того, чтобы овладеть ими, а чтобы иметь возможность влиять на Индию или, буде возможно, захватить её»[106]. «Полуторастолетнее» соперничество Англии и России

Снесарев считал «главным узлом всей проблемы Среднего Востока». С точки зрения снесаревской теории, любой из среднеазиатских буферов, будь то втиснутый между русскими и индийскими границами крошечный Вахан (афганская провинция на юге Памира) или нависший над Трансгималаями огромной глыбой Тибет, вынужден был играть одинаковую политико-стратегическую роль. В одной из своих работ Снесарев сравнивал Тибет, Афганистан и Персию с «зернами, которые попались между двумя жерновами» — империями-«великанами»[107].

Существует еще одна геополитическая теория, объясняющая русскую экспансию в Азии, ставшая довольно популярной в академических кругах Запада в последние годы,— теория английского географа начала XX века Халфорда Маккиндера. Согласно этой теории, экспансия России (как царской, так и советской) осуществлялась в пределах так называемой «Сердцевинной земли» (Heartland) евро-азиатского материка — огромной территории, простирающейся с запада на восток от р. Эльбы до Охотского моря и ограниченной на юге несколькими мощными горными цепями (Гиндукуш, Куэньлунь, Большой Хангай). Конечная цель внешней политики России, как считает один из последователей и интерпретаторов маккиндеровской теории американский историк Джон Ледонн, заключалась в достижении южной периферии «Сердцевинной земли», включавшей территории Турции, Персии, Афганистана, Китайского Туркестана и Монголии, и невозможность сделать это являлась «постоянным источником фрустрации» для её политических лидеров. Тибет же, согласно этой маккиндеровской схеме, находился вне континентальной «Сердцевины» Азии и, следовательно, вне сферы экспансии России. «Куэньлуньские горы, пустынное нагорье Тибета и расположенные позади него Гималаи, — пишет Ледонн, — явились бы серьезной преградой для русской экспансии в направлении Лхасы и Индии, даже если бы русским удалось укрепиться в Кашгарии»[108]. Расширению России в южном направлении — «к теплому морю» — также активно противодействовала Англия, действовавшая с территории своих индийских владений (одной из «Приморских земель» — Coastlands — по терминологии Маккиндера). А потому Ледонн даже не рассматривает возможность русской экспансии на Тибет — за пределы «Сердцевинной земли», что отчасти можно объяснить тем, что автор недостаточно знаком с историей англо-русского соперничества из-за Тибета. Таким образом, мы имеем две противоположные теории: согласно одной (А.Е. Снесарев), Тибет,

занимая буферное положение, неизбежно должен был стать, наравне с другими государствами-буферами, объектом англо-русского соперничества, вне зависимости от его географических условий; согласно другой (X. Маккиндер, Дж. Ледонн), Тибет полностью исключался из сферы русской экспансии в силу сугубо географического фактора, а также встречной экспансии Англии. Какая из этих теорий наиболее справедлива,— вопрос, на который мы попытаемся ответить нашим исследованием.

Итак, как мы уже видели, Россия в 1870-е - 1880-е гг. пыталась завязать отношения с Лхасой, используя для этого экспедиции Н.М. Пржевальского. К той же цели стремилась и Англия, по желанию которой в текст англо-китайской конвенции, подписанной в 1876 г. в Чефу, была внесена статья, разрешавшая англичанам отправлять экспедиции «для исследования Тибета». Это был первый договор Китая со странами Запада, в котором упоминался Тибет. Начиная с 40-х гг. XIX века, после поражения в первой «опиумной войне» с Англией, некогда могущественная империя Цинов переживает состояние упадка и постепенно превращается в полуколонию западных держав. Характерные признаки деградации режима — коррупция административно-чиновничьего аппарата, расстройство финансов, военно-техническая отсталость, повсеместное опиокурение, разлагавшее китайское общество изнутри. Наиболее сильные позиции в Китае, вплоть до середины 1890-х гг., сохраняла Англия, владевшая бассейном р. Янцзы и островом Гонконг. Контроль Цинов над своими «внешними территориями», населенными преимущественно неханьскими народами (монголами, уйгурами, тибетцами и т. д.), заметно ослабел в этот период, примером чего может служить мощное антицинское уйгуро-дунганское восстание в 1864-1877 гг., охватившее ряд западных провинций Китая и приведшее к свержению местной маньчжурской власти и созданию нескольких самостоятельных государств.

Россия в эти годы пыталась проводить активную внешнюю политику на окраинах Цинской империи — в Монголии и в Синьцзяне. Пекинский и Чугучакский договоры 1860 и 1864 гг. окончательно установили границы между двумя империями на Дальнем Востоке (на Амуре и в Уссурийском крае) и на западе Китая; русским купцам была разрешена беспошлинная торговля в Монголии и Кашгарии, а в Урге учреждено русское консульство. В 1871 г. русские войска заняли Илийский (Кульджинский) край по причине царивших там беспорядков, вызванных дунганским восстанием. Россия, впрочем, вернула

Китаю захваченную территорию десять лет спустя. Сторонники «наступательной политики» России на Востоке были недовольны таким решением, а Н.М. Пржевальский даже призывал правительство начать войну с Китаем, полагая, что Россия одержит в ней легкую победу, принимая во внимание плачевное состояние маньчжурско-китайских войск. В своём проекте он намечал три основных театра военных действий: Притяныианьский (главный), Ургинский и Амурский. Ургинско- му театру отводилось второстепенное значение, но сюда, по мнению Пржевальского, впоследствии мог переместиться «центр тяжести нашей борьбы с Китаем», поскольку Ургинский район являлся «исходным пунктом» действий русской армии против Пекина[109]. Одним из желательных результатов войны должна была стать аннексия приграничной части Халха-Монголии: «Приобретение прилежащей к Забайкалью северной Монголии до широты Урги и, в особенности, занятие этого города распространит наше влияние на всю Монголию вообще, тем более, что Урга считается монголами вторым, после Хлассы, священным городом и составляет местопребывание важнейшего кутух- ты. Затем, если в будущем англичанам вздумается забраться из Индии в Тибет, то весьма возможно, что Далай-лама перенесет резиденцию именно в Ургу к своим, наиболее усердным верующим монголам. Тогда, владея Ургою и покровительствуя живущему в ней Далай-ламе, мы можем влиять через него на весь буддийский мир»[110]. (Пржевальский, как мы увидим в дальнейшем, оказался провидцем, предсказав, более чем за два десятилетия, английский поход в Тибет и бегство Далай- ламы в Ургу.)

Пржевальского, между прочим, так же как и англичан, сильно будоражили рассказы о тибетском золоте. Так, в одной из записок в Главный штаб он предлагал присоединить к России Восточный (Китайский) Туркестан, утверждая, что «если бы суждено было Восточному Туркестану, а вместе с ним и прилегающей части Тибета (здесь и далее курсив в тексте мой.— А.А.), попасть в наши руки, то, не говоря уже о новых, по всему вероятию, многочисленных и богатых месторождениях золота, которые будут тогда открыты специалистами, на имеющихся приисках в Бугулуке, Копе, Саргаке и Капсалане мы могли бы добыть огромные богатства при пособии современной техники». Подобная аннексия, кроме того, позволила бы России занять весьма выгодную стратегическую позицию: «Заняв бассейн Тарима, мы делаемся ближайшими соседями Индии через Ладак и Кашмир. Правда,

пути туда весьма трудны для войск, но все-таки возможны. При этом одно наше пребывание в столь близком соседстве будет бельмом на глазу англичан»[111].

Предложение «русского конквистадора», как называет Пржевальского американский историк Д. Схиммельпеннинк ван дер Ойе, не вызвало, однако, большого энтузиазма у руководителей военного ведомства, хорошо понимавших, что присоединение к России даже небольшой части Синьцзяна, не говоря уже о Тибете, чревато серьезной конфронтацией как с Пекином, так и с Лондоном. Тем не менее, начатые Пржевальским исследования Тибетского плато — «научные рекогносцировки», как по-военному называл их он сам, были с успехом продолжены после его смерти в 1888 г. сподвижниками и учениками (В.М. Певцовым, В.И.Роборовским, П.К. Козловым) и другими иссле- дователями-энтузиастами. Их маршруты охватывали главным образом северную и северо-восточную части нагорья, т. е. территорию, лежащую вне собственно далай-ламских владений.

Большим подспорьем в осуществлении этой программы исследования Тибета стало учреждение в 1861 г. русского консульства в Урге. Именно здесь, в этом городе-резиденции Богдо-гегена, третьего по значимости лица в тибето-монгольской буддийской иерархии, происходило снаряжение русских экспедиций в Центральную Азию. Отсюда же в Лхасу регулярно отправлялись караваны монгольских паломников и торговцев и изредка большие посольские караваны, с помощью которых поддерживались религиозные и торговые связи между Монголией и Тибетом. Возвращаясь в Ургу, монголы приносили самые свежие новости из Тибета, которые неизбежно становились достоянием и русских дипломатов. В 1864-1911 гг. ургинское консульство возглавлял Я.П. Шишмарев — дипломат и ученый, человек необычайно энергичный, эрудированный и преданный своему делу[112]. Шишмарев положил начало интенсивным исследованиям Монголии — составлению карт, изучению быта и экономики страны, её торговых рынков, пытаясь содействовать развитию русско-монгольской торговли, создал школу переводчиков при консульстве и оказывал всяческую помощь русским путешественникам. Особенно он был дружен с Н.М. Пржевальским, В.И.Роборовским и П.К.Козловым. Благодаря Шишмаре- ву Урга к концу XIX века превратилась в один из форпостов русской

экспансии на западной окраине Цинской империи. Шишмарев также проявлял большой интерес и к Тибету — в 1873 г., например, он составил подробное описание «посольской дороги» между Ургой и Лхасой, некогда установленной цинскими властями. Расстояние между Ургой и Лхасой Шишмарев оценивал в 3250 верст, отмечая при этом, что караваны делают по Монголии до 40 верст в день, в горах же не более 30. Таким образом, общая продолжительность путешествия, включая длительную стоянку на оз. Кукунор для отдыха и подкорма вьючных животных, составила бы около четырех месяцев[113].

В 1883-1885 гг. Н.М. Пржевальский совершил 4-ю центральноазиатскую (2-ю тибетскую) экспедицию. На этот раз, однако, он отказался от посещения Лхасы главным образом из-за опасения, что тибетцы не пропустят его отряд во владения Далай-ламы, особенно после того, как он дважды «побил» тангутов на Желтой реке во время продвижения экспедиции через Кам[114]. Я.П. Шишмарев в своем отчете в Азиатский департамент МИД в 1888 г., впрочем, объяснил отказ Пржевальского отсутствием у него хорошего переводчика: «Будь умелый и ловкий переводчик, экспедиция... была бы допущена в Хлассу беспрепятственно». При этом он отмечал, что проявление в этом случае настойчивости её руководителем могло бы привести «к неприятностям» и поставило бы правительство «в положение крайне неудобное»[115].

Со своей стороны, англичане отправили в 1885 г., с разрешения Пекина, торговую миссию в Лхасу через Сикким во главе с министром финансов правительства Бенгалии Колманом Маколеем. Эта экспедиция была остановлена тибетской пограничной стражей, несмотря на китайский путевой паспорт Маколея. Английский дипломат Ч. Белл прокомментировал этот инцидент таким образом: «Китайское господство в Тибете к тому времени сильно ослабело, а тибетцы противились более тесным сношениям с Индией»[116]. Стремясь не допустить англичан на территорию Тибета, лхасские власти спустя два года построили укрепленный пункт в местечке Лунгтур на границе с Сиккимом, посадив там офицера с небольшим гарнизоном, что вызвало большое недовольство Калькутты. Англичане обратились с жалобой к пекинским властям, обвинив тибетцев в создании «фортификаций, направленных против Индии», и в то же время предъявили ультиматум Лха

се, потребовав ликвидировать новую заставу в Лунгтуре. Тибетцы, однако, проявили неуступчивость, в результате чего им пришлось весной 1888 г. начать военные действия против англичан, двинувших к Лунгтуру двухтысячное войско. Как отмечает тибетский историк

В.Д. Шакабпа, это был первый случай, когда «тибетцы вступили в бой с армией западной державы и потерпели тяжелое поражение»62.

В 1887 г. произошло еще одно важное событие — в Лхасе был публично казнен влиятельный лама-сановник, регент V Панчен-ламы Сенгчен-лама после того, как стало известно о помощи, оказанной им наиболее известному из пандитов — бенгальскому ученому и одновременно агенту англо-индийской разведслужбы Сарат Чандра Дасу. (Последний в 1879 г. тайно побывал в Шигацзе и в 1881-1882 гг. в Ши- гацзе и Лхасе.) По тибетскому обычаю, Сенгчен-ламу зашили в ячью шкуру и бросили в реку. Казнь Сенгчен-ламы и последовавшие за ней репрессии против других «пособников» иноземцев-англичан произвели тягостное впечатление на Калькутту, дав повод говорить о Тибете как о «нецивилизованной» стране63.

Действия англичан на тибетской границе не могли не привлечь к себе внимание Петербурга. Я.П. Шишмарев в отчёте в МИД, составленном накануне сражения в Лунгтуре, писал с нескрываемым беспокойством: «Англичане не замедлят присоединить к своим индийским владениям все полунезависимые от Тибета племена и распространят свое влияние на Тибет. Деньги, энергичное преследование англичанами предначертанных целей и уменье их вести дело в Азии свое дело сделают. lt;...gt; Успехи англичан в Тибете имеют большую важность для нас»64. Важность эта, несомненно, проистекала из характера Большой игры, побуждавшей политическое руководство России (равно как и Англии) чутко и незамедлительно реагировать на каждый наступательный шаг или, вернее, «ход» соперника. В 1888 г. Н.М. Пржевальский отправился в свою последнюю экспедицию в Тибет. «Помимо научных результатов,— писал он в экспедиционном проекте,— вероятно, можно будет собрать сведения относительно нынешних действий англичан через Сикким к Тибету и о настроении самих тибетцев»65. Путешественник-разведчик, как известно, скоропостижно умер от брюшного тифа в самом начале экспедиции, а через два года англичане окончательно установили протекторат над Сиккимом. Произошло это после того, как вице-король Индии маркиз Г. Лэнсдаун и пекинский резидент (амбань) в Тибете Шэн Тай заключили 17 марта Шакабпа Цепон В.Д. Тибет: Политическая история. СПб., 2003. С. 212. McKay A. The Drowning of Lama Sengchen Kyabying: A Preliminary Inquiry from British Sources // Tibet Past and Present. Tibetan Studies I. Leiden, 2002. P. 263-280. Архив СПб Ф ИВ РАН. Ф.44.0п.1 Д. 18. Л. 89-89 об. Архив РГО. Ф. 13, оп. 3, д. 5, л. 7-7 об.

1890 г. в Калькутте англо-китайскую конвенцию по делам Сиккима и Тибета. Согласно этому договору, Англия получила «прямой и исключительный контроль над внутренним управлением и внешними отношениями» Сиккима и установила новую границу между Сиккимом и Тибетом. В 1893 г. этот договор был дополнен англо-китайским торговым соглашением (опять-таки заключенным без ведома Лхасы), открывавшим сиккимо-тибетскую границу для английских товаров путем учреждения английской торговой фактории в тибетском пограничном пункте Ятунг[117].

Окончательное установление англичанами протектората над Сиккимом вызвало большую тревогу среди правящих кругов Тибета, тем более что договор о Сиккиме, до того времени находившемся в вассальной зависимости от Лхасы, был подписан англичанами не с лхасским правительством, а с представителем Пекина. В глазах тибетцев эта акция выглядела как предательство их интересов пекинскими властями, хотя многие были склонны винить в случившемся не Цинов, а их представителей в Лхасе, амбаней. Так, Я.П. Шишмарев сообщал летом 1896 г. в Петербург о том, что вернувшийся из Тибета брат Ургинского Хутухты (тибетец Еши Чойнпел) привез с собой письмо Далай-ламы, в котором тот просил Хутухту довести до сведения Пекина о «тревожном положении Тибета, вызванном действиями англичан», намекая при этом на «продажность» лхасского амбаня, благодаря которому англичане и получили доступ в Тибет. Письмо Далай-ламы было затем переведено на монгольский язык и передано Хутухтой ургинско- му амбаню Гуй-бину для пересылки по назначению. Сам Шишмарев, однако, сильно сомневался в том, что лхасский амбань был подкуплен англичанами, справедливо полагая, что «скорее всего он руководствовался инструкциями, исходящими из Пекина»[118].

Экспансия Англии в гималайско-тибетском направлении, естественно, не могла оставить равнодушной и царскую Россию. Ответный «ход» С.-Петербурга не заставил себя долго ждать. 13 февраля 1893 г. — фактически, еще до заключения англичанами торгового соглашения по Сиккиму и Тибету — чиновник Азиатского департамента МИД, более известный как врач тибетской медицины, П.А. Бадмаев, подал императору Александру III пространную докладную записку: «О задачах русской политики на азиатском Востоке». В ней он изложил грандиозный план «мирного присоединения» к России Монголии, Тибета и Китая. Суть его состояла в следующем: Россия, пользуясь ослаблением

политической власти в Пекине — «упадком маньчжурской династии», начинает вести, с помощью бурятских торговцев и буддистов-палом- ников, активную антиманьчжур скую и одновременно прорусскую агитацию среди народов, населяющих западную окраину Срединной империи, включая Монголию и Тибет. Такая работа должна была постепенно (в течение трёх-пятилетнего периода) подготовить почву для широкого народного восстания в провинции Ганьсу, которое оттуда могло бы легко перекинуться, с одной стороны, на Монголию, а с другой — на соседнюю провинцию Сычуань и далее в Тибет. Главным на этом этапе было захватить центр ганьсуйской провинции, город Ланьчжоу, имеющий, как считал Бадмаев, большое политическое, стратегическое и торговое значение, поскольку «из этого пункта весьма удобно распространить влияние на весь Китай, Тибет и Монголию». В дальнейшем предполагалось соединить Ланьчжоу железнодорожной веткой с основной Транссибирской магистралью в Забайкалье (строительство которой началось в 1891 г.). Завершающим аккордом бадмаевского проекта должен был стать торжественный визит «избранной монгольской, тибетской и китайской знати и знатных буддийских жрецов» в С.-Петербург для того, чтобы «просить белого царя принять их в подданство»[119], акт, который позволил бы России легитимировать предпринятую аннексию. Наиболее эффективными средствами для привлечения монголов, китайцев и тибетцев к России, по мысли Бадмаева, должны были стать, во-первых, престиж — «обаяние» — русского царя на Востоке и, во-вторых, торговля. Бурятские пионеры-торговцы, полагал он, будут развозить мануфактурные и галантерейные товары, «железные изделия», огнестрельное оружие и т. д. и скупать все, что производят Монголия и Тибет полезного для Забайкалья, как-то: рогатый скот, овец, верблюдов, яков (буйволов), тарбаганов[120].

Проект Бадмаева, несмотря на всю его фантастичность и явно авантюрный характер, получил одобрение Александра III и влиятельного министра финансов С.Ю. Витте, фактически руководившего внешней политикой России. В результате Бадмаеву были отпущены из казны два миллиона рублей золотом — средства, на которые он основал в Чите торговый дом Бадмаев и К0 и развернул широкую коммерческо- пропагандистскую деятельность в Забайкалье, Монголии и Китае. Так, по ходатайству Бадмаева, Я.П. Шишмарев отвел для ургинского отделения его торгового дома «очень большое место», на котором вскоре

были возведены различные постройки — дом для служащих, магазин, складские помещения и т.д. В то же время среди монголов и китайцев стали усиленно распространяться слухи о близком родстве Бадмаева с «белым царем», о его несметных богатствах, об участии «именитых русских людей» в его предприятии и т. п. Далее, в июне 1895 г. Бадмаев заключил с российским почтово-телеграфным ведомством контракт на перевозку почты между Кяхтой и Калганом — с этой целью на тракте между Кяхтой и Ургой были открыты девять почтовых станций (юрты и русские домики). Станции эти были затем сданы отдельным подрядчикам-бурятам, поселившимся на них с ямщиками. Это вызвало большое недовольство ургинского амбаня, потребовавшего у консульства уничтожения русских почтовых станций[121].

Одной из первостепенных задач на начальном этапе реализации Бадмаевым своего проекта стала экономическая и политическая разведка территории между Монголией и Тибетом. Известно, что весной 1895 г. Бадмаев отправил в Лхасу под видом паломников небольшую группу торговых агентов-бурят. В Лхасе двое из них (Очир Жигжитов и Дугар Ванчинов) встретились со своим соплеменником, ламой Агва- ном Доржиевым, о котором было известно, что он проживал в Тибете уже около двадцати лет и пользовался большим влиянием при дворе Далай-ламы[122]. Сразу же после их возвращения Бадмае§ направил Витте письмо, в котором, ссылаясь на добытые его агентами сведения, утверждал, что Англия готовится к захвату Тибета, и предлагал немедленно отправить в Лхасу вооруженный отряд численностью в 2000 человек, чтобы «помочь тибетцам удержаться». Витте, со своей стороны, обратился к царю (Николаю II) с докладной запиской, в которой подчеркивал, что он лично «придает огромное политическое значение» установлению отношений с Тибетом через посредство торгового дома П.А. Бадмаева. «До сих пор в Лхассу, насколько мне известно, еще не проникала нога европейцев. Смелый и мужественный Пржевальский, пересекший Китай по всевозможным направлениям и не знавший никаких преград своей энергии, должен был отказаться от давно лелеянной им мысли проникнуть в Лхассу, так как встретил настойчивое противодействие со стороны местных властей. Ныне же посланные Бадмаевым буряты, хотя открыто именовали себя русскими подданными, проникли в Лхассу и были там очень ласково приняты». Далее Витте просил царя о вознаграждении лхасскому покровителю бурят, ламе Агвану, при этом он откровенно высказал свое отношение

к Тибету, фактически сформулировал основную задачу «тибетской политики» России, как она виделась ему в то время: «По своему географическому положению Тибет представляет, с точки зрения интересов России, весьма важное политическое значение. Значение это особенно усилилось в последнее время ввиду настойчивых стремлений англичан проникнуть в эту страну и подчинить ее своему политическому и экономическому влиянию. Россия, по-моему, должна сделать все от нее зависящее, чтобы противодействовать установлению в Тибете английского влияния»[123].

Такая позиция Витте вполне соответствовала тому новому внешнеполитическому курсу России, который сформировался в середине 1890-х гг. Начатое в 1891 г. строительство Транссибирской железнодорожной магистрали послужило толчком для русской экспансии на Дальнем Востоке, объектами которой становятся Корея, Маньчжурия и Китай. 22 мая 1896— три недели спустя после подачи Витте докладной Николаю II — в Москве состоялось подписание секретного русско-китайского договора, по которому Россия получила право на проведение железной дороги через китайскую территорию прямо на Владивосток в обмен на заключение оборонительного союза с Китаем против Японии, которая незадолго до того нанесла сокрушительное поражение Поднебесной империи в японо-китайской войне (1894-1895). Этот договор был подписан с русской стороны С.Ю. Витте и министром иностранных дел князем А.Б. Лобановым-Ростовским, с китайской — чрезвычайным уполномоченным цинского императора Ли Хунчжаном. А 28 мая Россия заключила секретное соглашение с Японией по Корее (протокол Лобанова - Ямагата), превращавшее эту страну в русско- японский протекторат — при доминирующем влиянии России.

Таким образом, интерес к Тибету, проявленный Витте в связи с проектом Бадмаева, находился в тесной связи со значительно активизировавшейся в конце 1890-х дальневосточной политикой царской России, а также её политикой в отношении Китая. Сущность же последней, по словам Витте, сводилась к сохранению «цельности и неприкосновенности» Китайской империи. «России наиболее выгодно иметь около себя соседом сильный, но неподвижный Китай», полагал он, ибо «в этом заключается залог спокойствия России со стороны Востока, а следовательно, и будущего благоденствия Российской Империи»[124]. Тибет в этом контексте, очевидно, рассматривался Витте если не как составная часть Китая, то, во всяком случае, как подвластная Китаю

территория. После оформления русско-китайского военного альянса Витте, однако, теряет интерес к проекту Бадмаева, поскольку у него теперь появился свой собственный — гораздо более реалистичный и перспективный — большой азиатский проект, связанный с постройкой КВЖД. Взоры Витте отныне обращены, прежде всего, к Дальнему Востоку — к Маньчжурии, Корее и Северо-Восточному Китаю. Но Витте определённо привлекали и обширные просторы застенного Западного Китая — Центральной Азии, которую он считал законной сферой русского влияния. В написанном под его диктовку Лобановым-Ростовским письме послу в Париже А.П. Моренгейму (от 11 мая 1895 г.) мы читаем: «Для наших будущих планов не менее важно поставить Китай в какую-либо зависимость от нас и не дать Англии распространить на эту страну свое влияние. Англия господствует на юге Азии, мы не собираемся её там беспокоить; однако Центральная Азия должна быть нашей не в смысле материального завоевания, а чтобы заставить ее служить нашим цепям и нашим интересам»[125].

Бадмаев тем временем энергично продолжал работу по реализации своего проекта. В конце 1896 г. он обратился с запиской к царю, в которой спрашивал: вести ли ему только одну торговлю «для расширения нашего торгово-политического влияния» на Востоке, для чего требовались дополнительные средства в два миллиона рублей, или же «прямо подготовлять почву для окончательного присоединения к России в ближайшем будущем монголо-тибето-китайского Востока». В этой записке Бадмаев еще раз подчеркнул значение Тибета для России: «Тибет, как самое высокое плоскогорье в Азии, господствующее над азиатским материком, непременно должен находиться в руках России. Владея этим пунктом, Россия, наверное, может принудить Англию быть сговорчивой»[126].

Бадмаеву, однако, не удалось получить второй ссуды под свой проект, вероятнее всего из-за обструкции Витте, который в конце концов разглядел в бурятском коммерсанте «умного, но плутоватого афериста»[127]. В результате ему пришлось прервать свою деятельность — его торговый дом вскоре разорился и был закрыт, закрылась и издаваемая Бадмаевым в Чите газета «Жизнь в Восточной окраине». Одновременно с Витте и во многом по тем же причинам отвернулся от Бадмаева и другой его высокий покровитель — кн. Э.Э. Ухтомский, редактор-издатель «Санкт-Петербургских ведомостей» (с 1896), востоковед и вос- токофил, знаток тибетского буддизма, совершивший в 1891 г. вместе

с престолонаследником путешествие по странам Востока и с тех пор ставший, по выражению Витте, «очень приближенным» к будущему царю человеком. И все же кое-что из сделанного «аферистом» Бадмаевым принесло свои плоды — в начале 1898 г. на невских берегах неожиданно появился Агван Доржиев — фаворит и главный советник XIII Далай-ламы, лишь недавно, по достижении совершеннолетия, ставшего полновластным правителем Тибета. Этот визит, скорее всего, не был совершенно спонтанной инициативой лхасского правительства, но явился прямым следствием тайного посещения Лхасы эмиссарами Бадмаева.