СССР и китайская аннексия Тибета

1930-1940-е годы были временем чрезвычайно бурных событий на азиатском континенте, особенно в Китае. Противостояние двух главных политических сил в стране — правящей гоминьдановской партии (ГМД) во главе с Чан Кайши и коммунистической партии Китая (КПК), возглавляемой Мао Цзэдуном, привело к длительной и кровопролитной гражданской войне, закончившейся лишь в 1949 г.

СССР на протяжении этих двух десятилетий проводил довольно непоследовательную и двойственную по своим целям политику в отношении Китая. С одной стороны, Москва активно поддерживала гоминьдановский режим, поскольку он вел борьбу с Японией, представлявшей угрозу не только для Китая, но и для Советского Союза, а с другой стороны,— китайских коммунистов, боровшихся за власть с чан-кайшистским Гоминьданом. По мнению А.М. Ле- довского, Москва не хотела выступать посредником между Чан Кайши и Мао Цзэдуном и, пока шла антияпонская война, старалась предотвратить гражданскую войну путем сдерживания одной из сторон — Гоминьдана[651]. В Синьцзяне же во время восстания Ма Чжунина (в начале 1930-х) советское руководство было на стороне реакционно-милитаристского правительства военного губернатора Шэн Шицая, оказывая ему вооруженную помощь в подавлении национально-освободительного движения дунган, а в 1944 г., напротив, поддержало революционные силы и созданную ими 2-ю Восточно-Туркестанскую Республику, однако затем поспешно свернуло эту поддержку[652].

К Тибету, который до конца 1940-х оставался де-факто независимым государством, Москва в эти годы не проявляла большого интереса, ибо ситуация там складывалась не в её пользу.

ние англофила Лунгшара (в 1934) с политической сцены в Лхасе привело к возвышению регента Ретинга, но шесть лет спустя он неожиданно ушел в отставку. К этому времени в Тибете появился новый, 14-й перерожденец Далай-ламы Тензин Гьяцо (родился в 1935 г. и был интронизирован в 1940 г.). Ретинга сменил Тактра- римпоче, исполнявший должность регента до конца 1950 г., когда юный Далай-лама взял в свои руки бразды правления страной. Этот десятилетний период был ознаменован ожесточенной борьбой между партиями бывшего и нового регента, едва не приведшей к гражданской войне. В годы правления Тактры начались поиски нового перерождения Панчен-ламы, в результате которых в 1944 г. были найдены три претендента — двух ламы Ташилхумпского монастыря отыскали в Каме, и еще один был обнаружен сторонниками почившего Панчена в Синине, столице китайской провинции Цинхай. Споры, кто из кандидатов является истинным перерождением, продолжались несколько лет и закончились тем, что 10 августа 1949 г. представитель нанкинского правительства самолично объявил «сининского кандидата», в то время обучавшегося в монастыре Гумбум, X Панчен-ламой[653].

Ослабление политической власти в Лхасе послужило толчком для, практически, одновременной активизации политики Китая и Великобритании (Индии) в отношении Тибета. В 1930-е - начале 1940-х гг. (период регентства) Тибет дважды посещали делегации нанкинского (гоминьдановского) правительства — миссии генерала Хуан Мусона (1934) и председателя комитета по делам Монголии и Тибета By Чунсина (1939), и шестикратно— английские миссии — Ф. Вильямсона (1933, 1935) и Б. Гоулда (1936, 1937, 1940, 1944). Целью китайских миссий было возобновить диалог с Лхасой и учредить постоянное китайское представительство в тибетской столице, аналогичное представительству маньчжурского амбаня. В целом Чан Кайши рассматривал Тибет как часть Китайского государства (этой же точки зрения, по сути, придерживался и Мао Цзэдун), а потому не считал нужным вступать в переговоры с англичанами для выработки какого-либо нового соглашения по Тибету взамен недействующей Симльской конвенции.

зал вполне определённо на страницах Большой советской энциклопедии в 1946 г.: «По китайской конституции Тибет составляет часть Китая... В настоящее время Тибет пользуется внутренней самостоятельностью под номинальным китайским сюзеренитетом и фактическим влиянием Англии»[654].

По мнению А. Лэмба, тибетская политика английского и англоиндийского правительств не претерпела сколько-нибудь существенных изменений в годы после Симлы. Лондон и Дели были готовы признать китайский сюзеренитет над Тибетом, при условии, однако, что Китай, со своей стороны, признает «местную автономию» Тибета в определенных (заранее согласованных) границах. Эта позиция позднее была четко выражена в так называемом «меморандуме А. Идена» (1943), составленном Форин оффисом совместно с министерством по делам Индии[655]. В то же время Великобритания пыталась расширить своё влияние в Лхасе, напуганная советской военно-политической и экономической экспансией в соседнем с Тибетом Синьцзяне. Не меньшую тревогу у британских властей вызвало и неожиданное появление в 1934-1936 гг. в Восточном Тибете частей китайской Красной Армии, совершавших «Великий поход» — перебазирование, под натиском гоминьдановских войск, из районов Центрального и Южного Китая на северо-запад страны. Китайские коммунисты установили близкие контакты с местным тибетским населением, поскольку нуждались в обеспечении себя продовольствием, одеждой и другими необходимыми вещами. Там, где Красная Армия задерживалась на долгое время, делались попытки проведения социальных реформ, создавались новые правительства, которые назывались советскими, однако они не пользовались поддержкой тибетцев. Поэтому КПК была вынуждена поменять тактику и перейти к созданию автономных тибетских правительств, в состав которых входили как представители китайской компартии и Красной Армии, так и представители тибетских трудящихся и лица из высших слоев местных тибетских общин[656].

Вторжение отрядов советской Красной Армии в Синьцзян (в 1933) и проникновение в Кам китайских красноармейцев вызвали серьезное беспокойство в Лондоне и Дели, в связи с возможностью

установления контактов между советскими властями в Синьцзяне и Красными Армиями в Западном Китае. Поэтому, по мнению заместителя министра иностранных дел Олафа Кэроу, «сохранение независимого и автономного Тибета, управляемого теократическими методами, вероятно, явилось бы более сильной гарантией против советского наступления к границам Индии, чем восстановление эффективного китайского контроля над Тибетом»[657]. Кэроу призвал английское правительство расширить британское влияние в Тибете «прежде, чем китайские националисты или коммунисты, или же советские власти в Синьцзяне, будут готовы захватить эту ключевую территорию, примыкающую к границе Британской Индии в Гималаях»[658]. Доктрина Кэроу встретила понимание и поддержку в британских правительственных кругах. Опасения за безопасность границ Индии подтолкнули Лондон к активизации политики в отношении Тибета, что привело к созданию в 1936 г., в результате посещения Б. Гоулдом Лхасы, постоянного британского представительства в тибетской столице. Правда, как отмечает А. Лэмб, это не была дипломатическая миссия «в формальном смысле», наподобие британского генконсульства в Кашгаре, и «потому её существование не подразумевало формального признания Тибета как суверенного государства». Только в 1950-е гг. после того, как Китай установил контроль над Внешним Тибетом, ставшее независимым правительство Индии превратило лхасскую миссию в генеральное консульство[659]. Здесь надо сказать, что Китай с середины 1930-х также имел своих неофициальных представителей в Тибете, сперва двух, а затем одного. Это были оставшиеся в Лхасе участники миссии Хуан Мусона, имевшие при себе радиопередатчик, позволявший им поддерживать прямую связь с Нанкином.

Заключение СССР договора с гоминьдановским Китаем о дружбе и союзе от 14 августа 1945 г. вызвало новые опасения у британского правительства, поскольку этот договор мог иметь негативные последствия для Тибета и Индии.

(бывш. Кукунорский округ), поскольку центральное правительство Китая осуществляло довольно слабый контроль за этими территориями. Говоря о советских целях в Тибете, автор доклада указывал, что они могут быть только стратегическими. «В Тибете мало того, что можно было бы назвать действительными военными целями в современном смысле, помимо его столицы, Лхасы, как основного духовного центра (резиденция Далай-ламы) и места сосредоточения правящей элиты. В действительности Тибет может представлять небольшую ценность для любого завоевателя, менее всего для России, с её потенциально огромными ресурсами, которыми она уже обладает. Ценность Тибета может быть лишь стратегической — выход России к границам Индии... Интересы России в Тибете, таким образом, будут заключаться, прежде всего, в обеспечении коммуникаций в южном направлении, через Тибет, пунктов в Южном Тибете, откуда коммуникации ведут в Индию и к областям, где аэродромы могли бы в конечном счете быть использованы против Индии». Что касается возможной китайской агрессии против Тибета, военное руководство Великобритании считало, что такая агрессия приведет «к оказанию международного давления на Китай, в котором мы будем играть ведущую роль, поскольку в прошлом поддерживали автономию Тибета вопреки желаниям Китая превратить эту территорию в провинцию»[660].

Определенное внимание к Тибету в 1930-е - 1940-е гг. проявляло и правительство США. В 1935 г. в Лхасе побывал известный американский путешественник Сюйдам Каттинг[661], имевший тесную связь с семьёй президента Ф.Д. Рузвельта. Интерес же последнего к Тибету и центральноазиатскому региону, как стало недавно известно, в немалой степени подогревался Н.К.

(1943) Лхасу также посетила миссия Брука Долана (участник первых двух экспедиций Э. Шефера) и Ильи Толстого (внук Л.Н. Толстого), отправленная Стратегической службой США (Office of Strategic Services), предшественницей ЦРУ Это был первый официальный визит американцев в Тибет. Цели этой миссии до сих пор во многом окутаны тайной. По мнению А. Лэмба, Долан и Толстой прибыли для того, чтобы обследовать путь из провинции Цинхай в Лхасу через Джекундо и Нагчу, намечавшийся американцами в качестве основного транспортного маршрута для осуществления военных и продовольственных поставок Китайской Республике, ставшей в 1941 г. четвертой страной антигитлеровского «большого альянса». Лэмб предполагает, что сотрудники стратегической службы имели также задание выяснить возможности устройства наблюдательных пунктов в Тибете для слежения за деятельностью СССР[663]. (Визит Долана и Толстого совпал с обострением ситуации на индийской границе после выдвижения в Цайдам дунганских войск правителя Синьцзяна генерала Ма Пуфана.) Наконец, в 1949 г. Лхасу посетили американский журналист и радиокорреспондент Лоуэлл Томас и его сын Лоуэлл Томас-младший. Главный результат их поездки — информирование американской и мировой общественности о независимом Тибете, разрушение стереотипного образа Тибета как объекта притязаний «британских империалистов» посредством многочисленных радио- и телепередач, публикаций в прессе и нескольких книг, написанных Л. Томасом-младшим[664].

Еще одна западная страна, проявлявшая интерес к Тибету,— Германия. Ранее уже говорилось о посещении Лхасы в начале 1939 г. германской научной экспедицией Э. Шефера, получившей на Западе широкую известность как «экспедиция СС». Этот визит положил начало германо-тибетским отношениям, в частности обмену письмами между Гитлером и регентом Ретингом[665].

Приведенные факты позволяют говорить о том, что Тибет определенно стремился к расширению внешнеполитических контактов и установлению более тесных связей с Западом, продолжая тем са

мым антиизоляционистский курс XIII Далай-ламы. В этом же контексте следует рассматривать и отправленную Кашагом в 1946 г. в Нанкин и Дели миссию доброй воли для поздравления с победой союзников — правительств Китая и Великобритании. А в следующем году делегация Тибета посетила Дели для участия в паназиатской конференции, в работе которой участвовали также представители США и среднеазиатских республик СССР. На конференции был поднят национальный флаг Тибета, и глава тибетской делегации обратился с краткой приветственной речью к странам-участ- никам этого форума, предшественника Бандунгской конференции. Оба эти события, по мнению А. Лэмба, свидетельствовали о «новой тенденции» во внешней политике Тибета, которую английский историк называет «революционной» и «беспрецедентной»[666]. Вся внешнеполитическая деятельность Тибета осуществлялась посредством Бюро иностранных дел, во главе которого находился Сурканг Дзаса (именно он в середине 1930-х вел переговоры с англичанами об условиях возвращения в Тибет Панчен-ламы).

Стремясь во что бы то ни стало сохранить свой де-факто независимый статус, Тибет во второй половине 1940-х делал основную ставку на США и Великобританию, наиболее могущественные державы западного мира. 15 августа 1947 г. Индия стала независимым государством, в результате чего британские торговые представительства в Гьянцзе, Ятунге и Гартоке, а также миссия в Лхасе стали индийскими. Осенью того же года тибетское правительство отправило торговую миссию в Индию, Китай, Великобританию и США, в составе четырех человек: министр финансов В.Д. Шакабпа (глава делегации), кенчунг Чангьим (монах, младший брат Шака- бпы), Сурканг Дзаса и Пандацанг (аристократ и один из наиболее крупных предпринимателей в Тибете). Эта миссия, помимо своей основной задачи — установления торгово-экономических связей с Западом, должна была продемонстрировать миру суверенный статус Тибета. Для этого её участники были снабжены официальными тибетскими паспортами — впервые в практике путешествий тибетцев за пределами своей страны. В США посланцы Тибета намеревались приобрести золотые слитки (весом в 50 ООО унций) для обеспечения тибетской национальной валюты, рассчитывая тем самым получить признание Тибета, поскольку американское министерство финансов продавало золото в слитках только суве

ренным государствам. Важным также являлся и сам факт общения тибетцев с лидерами западных держав напрямую, без какого-либо посреднического контроля со стороны Китая. Эта хитроумная затея Лхасы, однако, удалась лишь отчасти. В январе 1948 г. в Нанкине члены тибетской миссии встретились с генералиссимусом Чан Кайши и другими руководителями Китайской Республики, при этом они отказались от предложения посетить Народное Собрание, которое созывалось для принятия новой конституции страны. В Англии тибетцев приняли премьер-министр Великобритании, лидер лейбористской партии К. Эттли и высокопоставленные чиновники из Форин оффиса и министерства финансов, с которыми они обсудили перспективы торговли между двумя государствами. В США делегации удалось встретиться с госсекретарем Дж. Маршаллом, но не с президентом Г. Труменом из-за протеста МИД Китая. Примечательно, однако, что китайский посол в США Веллингтон Ку не был допущен на эту встречу, несмотря на его настойчивое желание присутствовать на ней в качестве лица, сопровождающего тибетцев. По окончании визита в январе 1949 г. Рут Бейкон из Дальневосточного отдела Госдепа заявила, что «Тибет, по мнению руководителей Тибетской торговой миссии, является полностью независимым /государством/ и Китайское правительство не осуществляет какого-либо контроля над внутренней или внешней политикой страны»[667].

То, что правительство США сочло возможным принять тибетскую делегацию на столь высоком уровне, несмотря на протесты Нанкина, свидетельствовало о несомненном интересе американской дипломатии к тибетскому вопросу. Главная причина такого интереса — стремление США укрепить свои позиции в Азии в условиях начавшейся «холодной войны» — глобальной военно-политической конфронтации с СССР, своим недавним союзником по антигитлеровской коалиции.

После окончания второй мировой войны и капитуляции Японии обстановка на Дальнем Востоке вновь резко обострилась: в Китае началась новая гражданская война — борьба между Гоминьданом и коммунистами за овладение Северным Китаем и Маньчжурией. Советское руководство, поддерживавшее гоминьдановс- кий Китай в антияпонской борьбе и затем тесно сотрудничавшее с

США в урегулировании противоречий между Гоминьданом и КПК, неожиданно «переориентировалось» и стало оказывать поддержку коммунистическим силам во главе с Мао Цзэдуном. Руководство же Соединенных Штатов продолжало поддерживать законное (го- миньдановское) правительство, что в конечном счете привело к столкновению интересов СССР и США в Китае[668]. А. Лэмб связывает повышенный интерес Вашингтона к Тибету с ослаблением го- миньдановского режима в конце 1940-х: американские дипломаты, занимавшиеся азиатскими проблемами, считает он, по-видимому, решили не отдавать Тибет в руки китайских коммунистов, рассчитывая, в случае их прихода к власти, превратить независимое Тибетское государство в «бастион свободного мира» в центре азиатского континента[669].

К весне 1949 г. стало ясно, что Гоминьдан и Чан Кайши теряют контроль над Китаем. Обеспокоенное подобным развитием событий тибетское правительство предприняло ряд экстренных мер - прежде всего, в Лхасе была закрыта китайская миссия и её глава и сотрудники высланы из Тибета, а вместе с ними и несколько сот китайских граждан и прокитайски настроенных тибетцев. Это дало повод лидерам КПК говорить о том, что тибетские власти находятся в руках империалистических и антикитайских сил. В действительности же во Внешнем Тибете в то время находилось лишь шесть европейцев: глава британской миссии в Лхасе X. Ричардсон, английские инженеры-контрактники Р. Фокс и Р. Форд, бывшие германские военнопленные, бежавшие из лагеря для интернированных в Дера-Дуне Г.Харрер и П. Ауфшнайтер, и русский белогвардейский офицер Недбайлов, работавший электриком в Лхасе[670]. Далее, летом 1949 и в начале 1950 г. Кашаг закупил у индийского правительства небольшое количество английского стрелкового оружия (пулеметы системы Брен и Стен, минометы, винтовки) и боеприпасов, которые вместе с дополнительными войсками были отправлены в Нагчу и Кам для защиты северной и восточной границ Тибета.

Приход коммунистов к власти в Китае и создание КНР (1 октября 1949 г.) представляли собой прямую угрозу дальнейшему существованию независимого Тибета. Уже в начале сентября агентство Синьхуа заявило, что китайская Народно-освободительная армия (НОА) намерена «освободить» всю территорию Китая, включая

Тибет, Сикан, острова Хайнань и Формозу (Тайвань)[671]. В этой ситуации лхасское правительство приняло решение об отправке специальных дипломатических миссий в США, Великобританию, Индию и Непал, которые должны были получить признание независимости Тибета правительствами этих стран, а также отдельной делегации в Гонконг для переговоров с новыми властями Китая. 4 ноября регент Тибета обратился с воззванием «ко всем народам», в котором говорилось, что Тибет является «независимым государством, имеющим духовную и светскую администрацию», и желает находиться в дружеских отношениях со своими соседями, и выражалась надежда, что «все народы» окажут ему в этом поддержку[672]. Кроме этого, Кашаг заявил о намерении Тибета вступить в Организацию Объединенных Наций при поддержке США и Великобритании, что позволило бы тибетскому правительству легитимизировать свой де-факто суверенный статус. Эти усилия тибетцев, однако, не увенчались успехом,— Лондон и Вашингтон были против отправки Лхасой миссий доброй воли, считая, что такие миссии бесполезны и могут спровоцировать «коммунистическую агрессию» против Тибета. Равным образом англо-американская дипломатия не поддержала и идею вступления Тибета в члены ООН, полагая, что такой шаг, несомненно, вызовет противодействие со стороны постоянных членов Совета Безопасности — СССР и Китая (в данном случае гоминьдановского Китая). В то же время Государственный департамент США и лично президент Г. Трумэн выразили готовность оказать Лхасе военную помощь путем поставок тибетской армии современного американского оружия. Трумэн также намеревался использовать антисоветски настроенных синьцзянских мусульман и монгольских и тибетских буддистов в идеологической борьбе против СССР в Азии: в частности, осенью г. он предложил финансировать секретные операции ЦРУ во Внутренней Монголии, Синьцзяне и Тибете из средств Программы военной помощи (Military Assistance Program — MAP)[673].

Советский Союз приветствовал победу коммунистов в Китае и создание Центрального народного правительства во главе с Мао Цзэдуном и поэтому немедленно разорвал дипломатические отношения с гоминьдановским правительством, временно обосновав

шимся в Кантоне (до отъезда на Тайвань), и потребовал удаления его представителя из ООН. Хорошо известно, что Москва оказывала военно-техническую и финансовую помощь китайским коммунистам и консультировала их по различным вопросам на заключительном этапе гражданской войны. Так, во время секретной поездки в начале 1949 г. в Сибайпо (штаб-квартира политбюро ЦК КПК на севере Китая) А.И. Микоян обсуждал с Мао среди прочего вопрос о Монголии и Синьцзяне и передал ему рекомендации И.В. Сталина в отношении национальной политики КПК. «Я передал Мао Цзэдуну,— сообщал в Москву Микоян,— что наш ЦК не советует Китайской компартии чересчур размахиваться в национальном вопросе путем предоставления независимости национальным меньшинствам и тем самым уменьшения территории Китайского государства в связи с приходом к власти китайских коммунистов. Следует дать национальным меньшинствам автономию, не независимость.—* Мао Цзэдун обрадовался этому совету, но по его лицу видно было, что он не собирается давать независимости кому бы то ни было»[674]. Во время визита в Москву в июне - августе того же года секретаря ПК КПК Лю Шаоци вновь возник вопрос о Синьцзяне, при этом Сталин заявил, что «не следует оттягивать занятие Синьцзяна, потому что оттяжка может повлечь за собой вмешательство в дела Синьцзяна англичан». Вообще же, по его мнению, следовало «в 7/1нтересах укрепления обороны Китая заселить все приграничные районы китайцами». О Тибете, насколько можно судить по доступным документам, речи прямо не велось, однако он упоминался в докладе ЦК КПК от 4 июля 1949 г., переданном Лю Шаоци Сталину. В первом разделе доклада («Современное положение китайской революции») говорилось о планах китайских коммунистов «освободить» силами Народно-освободительной армии в течение лета и осени 1949 г. основные провинции Китая, включая соседние с Тибетом Сычуань, Сикан, Цинхай. «На этом военные действия против Гоминьдана в основном закончатся,— писал Лю Шаоци.— Остается еще освободить Формозу, остров Хайнань, Синьцзян и Тибет Вопрос о Тибете необходимо решать политическим путем, а че путем военных действий. Формоза, Хайнань и Синьцзян будут освобождены в течение будущего года»[675]. Таким образом, создается впечатление, что вопрос об «освобождении» Тибета на тот момент

оставался еще открытым, при этом руководство КПК отдавало предпочтение тактике мирного присоединения Тибета к Китаю путем заключения соответствующего политического соглашения с Лхасой.

К концу 1949 г. вся территория континентального Китая, фактически, уже находилась под контролем НОА, за исключением Тибета. 16 декабря в Москву прибыла китайская делегация, возглавляемая Мао Цзэдуном и проф. Чен Бода, для приветствия И.В. Сталина в связи с его 70-летием и проведения переговоров и консультаций с советским правительством. Фактически, Мао приехал в СССР, чтобы просить Сталина об оказании КНР помощи (военно-технической, экономической, кадровой и т. д.), хорошо понимая, что без неё ему едва ли удастся осуществить главную цель своей революции - завершить объединение Китая. Во время одной из бесед китайского лидера со Сталиным, состоявшейся 22 января, зашел разговор о Тибете. Мао поблагодарил Сталина за предоставление китайским коммунистам полка советских ВВС, который помог НОА в переброске войск в Синьцзян, и просил оказать такую же помощь в осуществлении НОА других военных операций, в особенности в «подчинении Пекину Тибета». Более конкретно речь шла о переброске по воздуху продовольствия войскам Лю Бочана, готовившимся к тибетской кампании. На эту просьбу Сталин ответил следующими словами: «Это хорошо, что Вы готовитесь к наступлению. Тибетцев надо взять в руки. По поводу авиаполка поговорим с военными и дадим Вам ответ»[676]. Таким образом, Сталин дал добро на вторжение НОАК в Тибет, ибо Мао едва ли бы решился на такой шаг без санкции Москвы. К тому же ему требовалась советская помощь в переброске в Тибет китайских красноармейцев.

Содержание переговоров Сталина и Мао Цзэдуна по понятным причинам не освещалось советской прессой. Тем не менее, китайская тема явно доминировала в сообщениях советских газет во время трехмесячного пребывания Мао в Москве. Из этих сообщений читатель мог кое-что узнать и о тибетских делах. Так, 3 января г. «Известия» и «Правда» опубликовали новогоднее послание ЦК КПК китайской армии и народу, в котором говорилось, что НОАК «освободила весь Китай, за исключением Тибета», и что в новом 1950 г. перед народной армией поставлена задача — «осво

бодить Тайвань (Формоза), остров Хайнань и Тибет, уничтожив последние остатки войск банды Чан Кайши и завершить дело объединения Китая, не допуская, чтобы агрессивные силы американского империализма имели хотя бы один опорный пункт на нашей (т. е. китайской.— АЛ.) территории». В газетах также сообщалось, со ссылкой на китайское агентство Синьхуа, о посылке властями Лхасы «так называемых “миссий доброй воли”» в США, Англию, Индию, Непал и Пекин, с целью демонстрации «независимости Тибета», при этом цитировалось заявление представителя МИД КНР: «Тибет является территорией КНР. Этот факт известен всему миру, и в этом никто никогда не сомневался. Поскольку это так, то власти Лхассы, безусловно, не имеют права самовольно посылать какие-либо “миссии” и, более того, доказывать “независимость” Тибета»[677]. Такая точка зрения, несомненно, полностью разделялась и советской дипломатией. Однако, говоря о необходимости «освобождения» Тибета, Москва в то же время намекала на возможность мирного решения тибетского вопроса, путем переговоров между лхасским правительством и Пекином. Например, сообщалось о собрании «тибетских демократов и интеллигенции» в Пекине, которые «резко осудили заговор империалистов, направленный на захват Тибета», и обратились с воззванием к тибетскому народу отправить в Пекин своих представителей для переговоров о «мирном освобождении» Тибета[678]. КПК также пыталась использовать в пропагандистских целях Панчен-ламу и стоявшую за его спиной прокитайскую группировку в Цинхае (Кукуноре), равно как и других видных лам-китаефилов в самом Тибете. Известно, что юный Панчен-лама (род. в 1938 г.) приветствовал приход коммунистов к власти в Китае и затем (в начале февраля 1950), очевидно, под влиянием своих советников отправил телеграмму Мао Цзэдуну, в которой говорилось, что «все тибетские патриоты окажут НОА помощь в освобождении Тибета». Аналогичным образом группа кукунор- ских тибетцев обратилась «от имени тибетского правительства» к Мао Цзэдуну и Чжу Дэ (зампредседателю Центрального народного правительства и главкому НОАК) с просьбой «немедленно послать армию для того, чтобы освободить Тибет»[679].

Тем временем (весной 1950 г.) в Китай через Индию выехала тибетская миссия во главе с Шакабпой для переговоров с комму

нистическим правительством Китая. Тибетцы, однако, не смогли получить визы на въезд в Гонконг, где предполагалось провести такие переговоры, ибо губернатор Гонконга счел их приезд нежелательным. 8 сентября Шакабпа встретился в Дели с премьер-министром индийского правительства Джавахарлалом Неру, который в целом придерживался британской позиции в вопросе о статусе Тибета. «Правительство Индии будет продолжать политику британского периода, считая Тибет внешне частью Китая, но внутренне независимым»,— заявил Неру. Индийский премьер обещал просить китайское правительство не посылать войска в Тибет, но дал при этом понять своему собеседнику, что, если тибетцы будут настаивать на полной независимости Тибета, им будет трудно достичь соглашения с Китаем[680]. Со своей стороны, Шакабпа, пытался убедить Неру, что Тибет должен быть признан «независимым буферным государством», ибо при отсутствии буфера между двумя сильными державами (Индией и Китаем) неизбежно будут возникать трения. Поэтому сохранение суверенного Тибета должно быть выгодно Индии. Через некоторое время в Дели приехал новый китайский посол Юань Чжуньсинь, с которым Шакабпа тут же вступил в переговоры. Однако они не принесли удовлетворительного результата. Юань Чжуньсинь, который в действительности не был заинтересован в переговорах с Лхасой, поскольку решение о военном походе НОАК в Тибет уже было принято Пекином, выдвинул заведомо неприемлемые для тибетцев требования, смысл которых сводился к упразднению независимого статуса Тибета. По сути, тибетцам был предъявлен ультиматум, главные пункты которого гласили: 1) Тибет признаёт, что он является частью Китая; 2) оборона границ Тибета обеспечивается Китаем; 3) все политические и торговые отношения Тибета с зарубежными странами будут осуществляться через Китай[681]. Кашаг, разумеется, не принял китайских «предложений», но, прежде чем Шакабпа успел передать ответ тибетского правительства Юань Чжуньсиню, китайские войска 7 октября неожиданно вторглись в Восточный Тибет, и таким образом началось «мирное освобождение» Тибета.

Малочисленная и плохо обученная тибетская армия не смогла оказать серьезного сопротивления бойцам НОАК. Уже через две недели пала столица Кама Чамдо, и тем самым открылся прямой

путь на Лхасу. 26 октября 1950 г. правительство Индии заявило протест Пекину в связи с вторжением китайской армии в пределы Тибета; агрессивные действия КНР осудило и английское правительство. Тем временем (7 ноября) Шакабпа направил генеральному секретарю ООН обращение Кашага и Цонгду, в котором китайская интервенция была названа «вопиющим актом агрессии». В результате представитель Сальвадора Г. Кастро предложил включить в повестку дня Генеральной Ассамблеи (ГА) ООН в качестве дополнительного пункта вопрос о «вторжении в Тибет иностранных сил» — инициатива, по-видимому инспирированная США[682]. 24 ноября — неделю спустя после того, как Далай-лама был объявлен светским и духовным правителем Тибета — это предложение подверглось обсуждению в рамках Генерального комитета. Великобритания и вслед за ней Индия (признавшие КНР, в отличие от США) считали, что Тибет вправе обратиться за помощью в ООН, но выступили против проведения публичных дебатов по тибетскому вопросу и предложили отложить его рассмотрение «на некоторое время». Индийский представитель, в частности, заявил, что, поскольку китайские войска, достигнув Чамдо, прекратили наступление, правительство Индии уверено, что китайско-тибетский конфликт может быть урегулирован мирным путем и такое урегулирование может обеспечить Тибету автономный статус, которым он, фактически, пользовался в течение нескольких десятилетий, сохраняя в то же время историческую связь с Китаем[683]. Представитель СССР (Я.А. Малик) в принципе согласился с предложением Великобритании, но при этом счел необходимым довести до сведения ГА мнение советской делегации: «Тибет является неотъемлемой частью Китая, и его дела находятся в исключительной компетенции китайского правительства. Представитель Сальвадора... не привел каких-либо аргументов, подтверждающих, что Тибет был независимой страной, подвергшейся вторжению китайских войск. Сюзеренитет Китая над Тибетом признавался в течение длительного времени Соединенным Королевством, Соединенными Штатами и СССР. Поэтому вопрос (о Тибете) подлежит национальной юрисдикции Китая; ООН не вправе рассматривать его. В противном случае эта /организация/ будет нести ответственность за незаконное вмешательство во внутренние дела китайского

народа, который обрел свободу после многих столетий иноземного угнетения. А поскольку это так, советская делегация будет голосовать за то, чтобы отложить рассмотрение предложения, внесенного представителем Сальвадора, или даже полностью снять его с обсуждения»[684]. (Советская пресса, естественно, обошла молчанием факт частичного обсуждения в ООН вопроса об агрессии КНР против Тибета, сосредоточив „              ^

г              gt;              г              Подписание Соглашения о мерах по мир-

своё внимание на другом,              более              ному освобождению Тибета.

злободневном              вопросе об              «аме-              Карикатура из журнала Tibetan Bulletin,

„              Г              v              1997 (с. 34).

риканскои агрессии против Китая» — вторжении США в Тайвань и бомбардировке американской авиацией китайской территории, обсуждавшемся в тот же день на заседании Политического комитета по предложению СССР.)

После того как западные державы (США и Великобритания) отказались принять тибетскую миссию, а ООН уклонилась от рассмотрения жалобы Тибета, положение Лхасы стало безнадежным. Тибетцам не оставалось ничего другого, как вступить в переговоры с пекинским правительством и принять предложенные им условия «капитуляции». В результате глава тибетской делегации губернатор Кама Наванг Джигме Нгабо, под давлением Пекина, подписал мая 1951 г. «Соглашение о мерах по мирному освобождению Тибета», более известное как «Соглашение из 17 пунктов»[685]. Коммунистические власти Китая тут же обнародовали договор, не дожидаясь его ратификации Кашагом и Далай-ламой, ввиду огромного политического значения этого документа. Впрочем, подписание соглашения, по мнению английского историка Церинга Шакья, нельзя считать вполне легитимным,— Нгабо не был уполномочен

тибетским правительством подписывать какое-либо соглашение с Пекином, и потому «его решение подписать соглашение являлось ultra vires» (превышением полномочий)[686]. Это дало основания Лхасе заявить о своём непризнании Соглашения, тем не менее, Кашаг не решился денонсировать его, не выслушав объяснений Нгабо.

«Соглашение из 17 пунктов» — первое формальное соглашение между Тибетом и коммунистическим Китаем,— фактически, ликвидировало независимость Тибета. По мнению А.С. Клинова, оно привело к утверждению «более эффективного и строгого контроля Китая над этим регионом, чем это имело место при Цинах в конце XIX века». Главным же итогом Соглашения явилось установление — впервые в истории китайско-тибетских отношений — суверенитета Китая над Тибетом[687]. Согласно ст. 1 Соглашения, Тибет должен был «вернуться в великую семью народов матери-родины», т. е. стать частью Китая. В то же время тибетскому народу предоставлялось право на осуществление, под общим руководством Центрального народного правительства, «национальной областной автономии». Это означало,— пишет А.С. Клинов,— что «в будущем Тибет должен был стать обычным автономным районом КНР, потерять самостоятельность во внутренней политике и унифицировать свою систему по общекитайскому образцу»[688]. На первых порах, однако, центральное правительство обещало не изменять политической системы Тибета, а также существующего статуса и полномочий Далай-ламы и Панчен-ламы (ст. 3,4, 5). В Соглашении 1951 г. также оговаривалось, что «в вопросах, касающихся различных реформ в Тибете, не будет никакого принуждения со стороны центральных властей. Местное правительство должно проводить реформы добровольно, и, когда народ потребует проведения реформ, вопрос о них будет решаться путем консультации с видными деятелями Тибета» (ст. II)[689]. Наряду с этим Пекин обещал уважать религиозные верования, обычаи и привычки тибетского народа и оказывать покровительство ламаистским монастырям, не затрагивая их доходов. Другими принципиально важными статьями договора были положения о постепенной реорганизации тибетских войск и включении их в вооруженные силы национальной обороны КНР (ст. 8) и о сосредоточении в руках центрального правительства ведения

всех внешних дел «района Тибета» (ст. 14). Таким образом, Соглашение 1951 г. гарантировало Тибету сохранение его национальной (этнической) и социально-политической самобытности,— если бы китайцы стали строго выполнять условия договора, считает М. Голдстейн, Тибет продолжал бы пользоваться свободой в вопросах религии и культуры, Далай-лама и тибетские чиновники остались бы на своих местах, сохранилась бы и прежняя система управления страной. Однако, с другой стороны, Соглашение дало в руки Китая «механизмы» для постепенной трансформации местного тибетского правительства и реформирования социально-экономической системы Тибета. Подобное «мирное» освобождение, отмечает американский тибетолог, избежало резко негативной критики международного сообщества и в то же время оно «исключило возможность вмешательства антикоммунистических стран, таких как США, в случае возобновления военных действий»[690].

В самом Тибете Соглашение вызвало неоднозначную реакцию: правительство (Кашаг), Далай-лама и значительная часть тибетского населения выступили против подписанного калоном Нгабо договора, однако в стране имелись влиятельные политические элиты, считавшие Соглашение вполне приемлемым и верившие в возможность мирного сосуществования Тибета и Китая. Наибольшую поддержку Соглашению оказало ламаистское духовенство, эта «традиционная элита Тибета», которая, по мнению Ц. Шакья, руководствовалась, прежде всего, своими узко сословными интересами. Сохранение существующего социального строя, гарантирующего ему власть и привилегии, ламство рассматривало «как аналог законного статуса Тибета»[691]. Сам текст Соглашения Лхаса получила лишь в июне 1951 г., когда глава китайской делегации Чжан Жинву передал его вместе с письмом Мао Цзэдуна лично Далай-ламе, удалившемуся после начала наступления НОАК в монастырь Донкер на юге Тибета. После этого Соглашение подверглось обсуждению в Цонгду и было ратифицировано. В конце концов, по совету Цонгду, его на словах одобрил и Далай-лама. 24 октября тибетцы отправили Мао Цзэдуну телеграмму, в которой говорилось, что тибетское правительство, а также духовное и гражданское население «поддерживают» Соглашение. По словам Дж. Неру, тибетцы признали Соглашение «без радости, под давлением обстоятельств»[692].

«Мирное освобождение» Тибета продолжилось, и уже 9 сентября передовые части НОАК вступили в тибетскую столицу. В СССР это событие не осталось не замеченным. Советские газеты, сообщая о нем (как и прежде со ссылкой на китайское агентство Синьхуа), отметили, что жители Лхасы (около 30 тысяч тибетцев, китайцев и мусульман) «горячо приветствовали» китайский отряд и что представители духовных и светских властей Тибета поднесли его командиру цветы и подарки56. В то же время собкор «Правды» в Пекине (Л. Делюсин) подчеркнул большое политическое значение события: «Вступление войск НОА в Лхасу способствует дальнейшему укреплению мира и безопасности на границах КНР, а следовательно, способствует поддержанию мира и безопасности в Азии»57.

Победоносный тибетский «блицкриг» китайских коммунистов всё же внушал некоторые опасения руководству СССР в связи с крайне напряженной обстановкой в Азии, чреватой столкновением с США. Основными очагами напряженности в то время являлись Корейский полуостров, где в 1950 г. вспыхнула война между КНДР и Республикой Корея (поддерживаемых соответственно СССР и США), и остров Тайвань, где назревал военный конфликт между гоминьдановскими силами и КНР, за спиной которых опять-таки стояли Вашингтон и Москва. В этой ситуации Тибет, вновь не по своей воле, оказался между двумя противоборствующими сверхдержавами. Советская пропаганда и вместе с ней политически ангажированные журналисты и ученые со всей силой обрушились на «англо-американских империалистов», якобы вступивших в заговор с лхасским правительством с целью отторгнуть Тибет от Китая, страны, которой он «всегда принадлежал». Почти сразу же после подписания китайско-тибетского соглашения «Правда» поместила на своих страницах большой справочный очерк «Тибет», составленный географом Б.В. Юсовым. В нем содержались заведомо ложные утверждения, например говорилось, что Тибет «с древних времён является составной частью Китая» и что на протяжении столетий Китай неоднократно защищал свою «западную провинцию» (!), в том числе в начале XX века, от попыток «английских колонизаторов» навязать тибетскому народу кабальные договоры с целью «отторгнуть отдельные части его территории». В послевоенные годы, утверждал Юсов, усилилось проникновение в Тибет американских империалистов. В качестве примера он упомянул направленных Правда. 1951. 15 сентября. Правда. 1951. 16 ноября.

туда в 1942 г. американским бюро стратегической службы «агентов для подрывной шпионской работы» (намек на миссию Б. Долана и И. Толстого). Эти «шпионы» усиленно изучали Тибет в военностратегическом и экономическом отношении, «устраивали заговоры и вели пропаганду за отрыв Тибета от Китая». Летом 1949 г., когда полный разгром «реакционных» гоминьдановских войск был предрешен, «англо-американские империалисты по договоренности с продажной кликой Чан Кайши инспирировали разрыв Тибета с гоминьдановским Китаем» (?!). Под их давлением местное тибетское правительство вынуждено было провозгласить «независимость Тибета от Китая». Вскоре после этого англо-американские «поджигатели войны» приступили к ускоренному строительству аэродромов и шоссейных дорог на территориях, граничащих с Тибетом; в Лхасу направлялись американские военные материалы и вооружение. Тибет стал превращаться в «опорный пункт шпионажа, диверсий и вооруженной борьбы против КНР»[693].

Написанная характерным языком эпохи «холодной войны», статья Б.В. Юсова, несомненно, служила целям оправдания китайской аннексии Тибета путем создания мифа об угрозе западных (англо-американских) империалистов Китаю и Тибету. В действительности же, как было показано выше, само тибетское правительство, без какого-либо нажима извне, обратилось к Западу с просьбой о помощи (военной и дипломатической) незадолго до начала «освободительного» похода НОАК, в результате чего Лхаса получила небольшое количество английского оружия из Индии. Весной - летом 1951 г., в разгар этого похода, тибетцы вновь просили оказать им помощь, но на этот раз их просьба была обращена только к правительству Соединенных Штатов, поскольку ни Лондон, ни тем более Дели не хотели активно вмешиваться в тибето-китайский конфликт. С этой целью всё еще находившийся в Индии тибетский министр финансов Шакабпа вошел в контакт с посольством США в этой стране, но еще ранее, в июле 1950 г., Лхасу тайно посетили участники экспедиции американского вице-консула в Урумчи Дугласа Макирнана — бежавшие из Синьцзяна Фрэнк Бессак и русский белогвардеец В. Званцев. (Сам Макирнан, которого «Правда» разоблачила как «шпиона, состоящего в тайном сговоре с бандитскими шайками в Синьцзяне»[694], был случайно застрелен на пути

в Лхасу тибетскими пограничниками.) Бессаку и Званцеву удалось встретиться с Далай-ламой и регентом Тибета (Тактрой) и обсудить вопрос о поставках тибетцам американского оружия[695].

Выражая готовность предоставить военную помощь Тибету, Вашингтон, правда, ставил при этом условия: Далай-лама должен отвергнуть Соглашение с Пекином, оказывать сопротивление китайцам и заявить о своём намерении эмигрировать в Индию[696]. Тем самым «ястребы» в администрации США, очевидно, стремились еще более дестабилизировать обстановку в Тибете после оккупации страны НОАК и в конечном счете, вероятно, действительно помышляли о том, чтобы превратить Тибет в очаг вооруженного сопротивления китайским коммунистам. Однако реализовать эти планы было не так-то просто: поставку оружия в Тибет можно было осуществить только через территорию Индии, но это могло привести к серьезному конфликту между Индией и Китаем. В Дели же совсем не хотели обострять отношения со своим соседом. Поэтому правительство Неру, несмотря на сочувствие Лхасе, было вынуждено проводить крайне осторожную политику в отношении Тибета, и США приходилось с этим считаться.

Тем временем КНР обратилась за помощью к СССР в решении своих неотложных военно-политических и хозяйственных задач. В августе - сентябре 1952 г. в ходе визита в Москву премьер Государственного административного совета и министр иностранных дел КНР Чжоу Эньлай просил Сталина направить в Китай дополнительное количество советских специалистов разных профилей, главным образом военных инструкторов, экономистов и преподавателей. Во время их беседы, состоявшейся 3 сентября, Чжоу Эньлай завел речь о политике Китая в отношении стран Юго-Восточной Азии и Тибета, при этом он отметил, что руководство КНР придерживается мирной тактики: «войск не посылать, а воздействовать мирным путем на эти страны». Именно таким путем КНР старается воздействовать на Бирму, а также на Тибет. Точка зрения Сталина была несколько иной: «Тибет — это часть Китая. В Тибете надо иметь китайские войска»,— сказал он Чжоу Эньлаю. В отношении же Бирмы посоветовал действовать осторожнее («хорошо, если бы в Бирме было прокитайское правительство. В бирманском правительстве немало жуликов, изображающих из себя каких-то

деятелей»)[697]. Чжоу Эньлай затем сообщил Сталину, что китайские войска были введены в Тибет год назад и в настоящее время находятся на границе с Индией. «Вопрос о том, чтобы в Тибете были китайские войска, бесспорный»,— твердо заявил он. В то же время китайский премьер отметил большие трудности в поддержании связи с Тибетом — обычные, двухмоторные самолеты не могут долететь до Лхасы, для этого нужны четырёхмоторные транспортные самолеты, оборудованные кислородными приборами и приборами против обледенения. КНР хотела бы заказать в Советском Союзе 20 таких самолетов. Сталин обещал помочь Китаю: «сперва мы дадим 10, а затем еще 10», в то же время он указал на необходимость постройки шоссейной дороги из Китая в Тибет. «Без дороги трудно поддерживать в Тибете должный порядок. Тибетские ламы продаются кому угодно: и американцам, и англичанам, и индусам — всем, кто больше заплатит». Чжоу Эньлай согласился, что тибетские ламы «настроены враждебно». Весной 1952 г. они готовили бунт, но китайскому народному правительству удалось подавить бунтовщиков. В результате брат Далай-ламы бежал за границу. Что же касается постройки дороги, соединяющей Китай с Тибетом, то Чжоу Эньлай отметил, что такая дорога уже строится, но что её строительство займет долгое время (весь 1953 и часть 1954 г.). В заключение беседы Сталин вновь подчеркнул важность постройки дороги в Тибет и необходимость держать в Тибете китайские войска[698].

Советский Союз стремился помочь Китаю в установлении полного контроля над Тибетом, ибо это отвечало его собственным военно-стратегическим интересам в азиатском регионе на раннем этапе «холодной войны», тогда как США хотели подтолкнуть тибетское правительство к оказанию вооруженного сопротивления оккупировавшим страну китайским войскам. Эта помощь Москвы относилась в основном к дипломатической и военной сферам. Сталин, скорее всего, сдержал своё обещание и предоставил Пекину авиаполк для переброски войск НОАК в Тибет и два десятка четырёхмоторных самолетов для поддержания связи с Лхасой. По сообщению М.И. Демиденко (в начале 1950-х работал в КНР в качестве военного переводчика), советские военные советники пришли в Тибет вместе с китайской Красной Армией. Затем (приблизительно

в 1952 г.) Лхасу посетила небольшая группа инженеров, чтобы выбрать место для строительства первого в Тибете аэродрома. Они провели топографическую съёмку и разметку лётного поля в 60 км к северо-западу от Лхасы. Когда постройка аэродрома (вероятно, также по советскому проекту) была закончена, советские летчики совершили два испытательных полета в Лхасу на самолетах Ли-2, при этом один из самолетов разбился. Летом 1954 г. состоялась большая инспекционная поездка советников в Тибет — вместе с командованием НОАК, чей штаб базировался в Ланьчжоу (провинция Ганьсу). Советники проехали через всю страну, с севера на юг, посетили Лхасу и закончили поездку в Западном Тибете, выйдя к границе с Индией, где дислоцировались китайские пограничные гарнизоны[699]. Приведенные факты позволяют говорить, что в начале 1950-х, в связи с обострением советско-американских отношений, Тибет вновь привлек к себе внимание советского Генштаба и военной разведки.

Сталинские рекомендации руководству КПК в тибетском вопросе и военная помощь, оказанная Москвой одному из командиров НОАК Лю Бочану, несомненно, сыграли важную, если не решающую, роль в подчинении Тибета Китаю. В этой связи, однако, следует отметить, что у китайских лидеров первоначально не было единой политической программы в отношении Тибета. Внутри руководящего ядра КПК, как показывает исследование М. Голдстейна, происходила острая полемика по вопросам политики и стратегии между двумя группировками, представленными Северо-западным и Юго-западным военно-административными бюро (комитетами), соответственно связанными с 1-м и 2-м армейскими корпусами, наступавшими на Тибет с двух разных сторон. Под контролем Северо-западного бюро (СЗБ), во главе которого стоял Пен Дехуа, находились провинции Цинхай, Ганьсу, Синьцзян, Нинься и Шаньси; Юго-западное бюро (ЮЗБ), возглавлявшееся Лю Бочаном и Дэн Сяопином, контролировало провинции Сычуань, Сикан, Юньнань, Гуйчжоу и (после 1951 г.) Тибет. Конфликт между СЗБ и ЮЗБ имел место в рамках Тибетского рабочего комитета (ТРК), созданного Пекином главного административного органа в Тибете. Собственно, сущность разногласий сводилась к вопросу — «что делать с Тибетом». Чжан Гохуа (1-й секретарь ТРК) и члены ЮЗБ

являлись сторонниками относительно мягкой линии Мао Цзэду- на, который считал, что китайским коммунистам при работе в Тибете следует первостепенное внимание уделять национальному и религиозному вопросам и не торопиться с проведением реформ. Тибетскому правительству и Далай-ламе следовало «предоставить приоритет», ибо «завоевание» доверия Далай-ламы могло сыграть решающую роль в «обеспечении долговременной стабильности и безопасности Китая в Тибете». Мао также полагал, что можно отложить осуществление положений «Соглашения из 17 пунктов», которое не нравилось тибетскому правительству, в том числе создание Военно-административного бюро в Тибете[700]. С другой стороны, Фан Мин (помощник 1-го секретаря ТРК) и члены СЗБ не видели смысла в попытках «завоевать» лхасскую религиозную и светскую элиты с целью реформирования Тибета. В их глазах тибетские лидеры являлись «реакционерами» и «раскольниками», и поэтому КПК следовало отобрать у них власть как можно скорее и осуществить в полном объеме Соглашение 1951 г. Главную ставку представители этой группировки делали на Панчен-ламу и его приверженцев, считая их «прогрессистами», в отличие от «реакционной» лхасской элиты. Если предоставить автономный статус владениям Панчен-ламы («Задний Тибет»), рассуждал Фан Мин, то Панчен смог бы быстро начать проведение земельных реформ на своей территории. А это побудило бы крестьян во владениях Далай-ламы («Передний Тибет») потребовать аналогичных реформ у лхасского правительства. По мнению Фан Мина и других сторонников «жесткой тактики», основной упор следовало делать не на культурно-этнических и религиозных аспектах, а на классовой борьбе, чтобы быстро трансформировать Тибет вместе с остальным Китаем[701]. «Мягкая линия» Мао Цзэдуна, которую Голдстейн называет «стратегией постепенных мер» (gradualist strategy), однако, потерпела неудачу, и КПК после Лхасского восстания весной г. пришлось перейти к жестким мерам в Тибете.

Москва, судя по публикациям в «Правде» и «Известиях», поддерживала Мао Цзэдуна и его осторожную и гибкую тактику — курс на сотрудничество с тибетским местным правительством и постепенное привлечение на китайскую сторону наиболее влиятельных политических элит в Тибете, то, что получило название политики

единого фронта с «верхами». Руководство СССР внимательно следило за тем, как китайские коммунисты осуществляют преобразования в Тибете. И действительно, нельзя не признать, что КПК удалось достичь немалых успехов в реализации тех статей Соглашения 1951 г., которые предусматривали развитие промышленности, сельского хозяйства и просвещения. В Тибете в 1950-е гг. возникли первые промышленные предприятия, были проложены шоссейные дороги (Сикан-Тибетское и Цинхай-Тибетское шоссе, а также дороги, соединяющие основные населенные пункты внутри страны), налажена регулярная почтово-телеграфная связь (между Чунцином, Лхасой и Шигацзе), начали работать радиостанции (в Лхасе, Шигацзе и Чамдо), открылись первые светские школы, больницы и поликлиники, началась подготовка кадровых работ- ников-тибетцев[702]. Москва, разумеется, приветствовала все эти достижения, которые в конечном счете должны были привести к интеграции Тибета в составе Китая.

В СССР в конце 1940-х - 1950-е годы, в атмосфере братской дружбы и сотрудничества с Китаем, наблюдался новый всплеск интереса к Тибету: переиздавались труды знаменитых русских путешественников по Тибету и Центральной Азии (Н.М. Пржевальский,

В.И. Роборовский, М.В. Певцов, П.К. Козлов, Г.Н. Потанин и др.), публиковались книги и статьи отечественных и зарубежных авторов (просоветской ориентации) — ученых и журналистов, в которых рассказывалось о новом, «освобожденном» Тибете[703]. В 1955 г. в Тибете впервые побывали советские журналисты — В.В. Овчинников и В.Б. Кассис, совершившие по приглашению Госсовета КНР вместе с группой корреспондентов из разных стран (ЧССР, Польша, Англия, Франция, Италия, США) большое путешествие на советских автомобилях ГАЗ-69 через юго-восточные районы страны по новому, только что построенному Цинхай-Тибетскому шоссе, по маршруту Ченду - Лхаса - Шигацзе. В опубликованных ими книгах-отчетах о поездке они нарисовали сильно приукрашенную, идеализированную картину «свободного» Тибета, строящего новое светлое будущее. Путешественникам удалось встретиться и поговорить с обоими буддийскими иерархами, Далай-ламой и Панчен- ламой, которые положительно отозвались о происшедших в Тибете

переменах после «мирного освобождения» страны Китаем, особо отмечая прекращение старой «национальной розни», порожденной цинскими императорами и гоминьдановскими «реакционерами», которую «вдобавок» старательно разжигали «иностранные империалисты», и восстановление внутреннего единства Тибета. По словам Далай-ламы, со времени подписания в 1951 г. соглашения с Китаем тибетский народ «оставил путь, который вел к мраку, и пошел по пути, ведущему к свету...»[704]. В то же время Овчинников особо подчеркнул тесное сотрудничество Панчен-ламы и его администрации (совета «Каньбу») с центральным правительством в Пекине — они оказывают активную поддержку культуре и хозяйственным начинаниям государства на юге Тибета и провели в жизнь первые мероприятия, направленные на улучшение жизни народа, аннулировав проценты, которые население выплачивало ростовщикам по долгам, существовавшим до 1951 г. Центральные власти, заявил своим зарубежным гостям Панчен-лама, строго соблюдают подписанное ими соглашение с Тибетом, они уважают религиозные чувства, нравы и обычаи тибетцев, открывают школы, больницы и магазины, которые так нужны Тибету[705].

Пекин откровенно заигрывал с Далай-ламой и Панчен-ламой, пытаясь привлечь их на свою сторону. Осенью 1954 г. оба тибетских лидера по приглашению Мао посетили Пекин для участия в торжествах, посвященных пятилетней годовщине КНР. На приеме, устроенном по этому поводу китайскими властями, Далай-лама впервые встретился с руководителями Советского государства Н.С. Хрущевым и Н.А. Булганиным, которые, впрочем, не произвели на него большого впечатления в отличие от пандита Неру[706]. В своих мемуарах Далай-лама пишет о том, что сидевший рядом с ним за банкетным столом советский посол в Китае «выказал дружелюбие и интерес» к его впечатлениям о социализме. Когда Далай-лама ответил, что видит в социализме большие возможности, посол тут же пригласил его посетить СССР. Это предложение показалось Далай-ламе заманчивым, и у него возникло сильное желание совершить такую поездку в качестве рядового члена какой-нибудь делегации, которое ему, однако, не удалось осуществить[707]. Вообще же в тот период

Далай-ламы XIII и Панчен- лама X во время визита в Пекин в 1954 г.

Фото из журнала News Tibet, 1995 (с. 4)

Далай-ламе, по его собственному признанию, нравился марксизм — в нем он, прежде всего, видел «систему, основанную на всеобщем равенстве и справедливости по отношению ко всем людям, что провозглашалось панацеей от всех бед». Единственным недостатком марксизма, с теоретической точки зрения, было отстаивание «чисто материалистического взгляда на человеческое существование», с которым Далай-лама не мог согласиться. Не нравились Далай-ламе и методы, которые китайцы использовали для достижения своих идеалов. Тем не мекее, он выразил желание стать членом КПК. «Я был уверен — и до сих пор убежден в этом,— что возможно выработать синтез буддизма и чистого марксизма, который был бы на деле эффективным средством ведения политики»,— утверждает он в своей автобиографии «Свобода в изгнании»[708].

В 1955 г. Пекин приступил к реформированию административной системы Тибета — по решению Госсовета КНР (по инициативе Мао Цзэдуна) было решено учредить в Лхасе Подготовительный комитет по созданию Тибетского автономного района (ПКТАР) во главе с Далай-ламой (председатель), Панчен-ламой и Чжаном Го- хуа (заместители председателя). Этот орган государственной власти, напрямую подчиненный Госсовету, должен был стать новым и, фактически, единственным правительством Тибета, заменив собой местные органы управления — администрацию Далай-ламы (Кашаг), совет «Каньбу» при Панчен-ламе и Народно-освободительный комитет Чамдо, ведавший делами Восточного Тибета[709]. В состав комитета должны были войти представители этих трех

местных тибетских правительств из «высших слоёв» общества, а также кадровые работники, направленные правительством КНР, что соответствовало политике «единого фронта». В то же время предполагалось временно сохранить Кашаг (по сути, обезглавленный в 1952 г., после вынужденной отставки двух первых министров (силонов) Луканва и Лобсанга Таши) и Цонгду, хотя, как отмечает Далай-лама, было ясно, что Пекин ведет дело к тому, чтобы ликвидировать эти органы местной власти в Тибете. Почти все «делегаты» ПКТАР были ставленниками Пекина, поэтому создание Подготовительного комитета, по словам Далай-ламы, было не что иное, как «цума» — очковтирательство[710]. ПКТАР являлся «только фасадом тибетского представительства», реальная же власть находилась в руках китайцев. Фактически, все основные политические решения принимались другим органом власти — комитетом КПК в Тибете, в который тибетцы не входили[711]. По-видимому, по подсказке этого комитета в 1955 г. президиум ПКТАР вынес решение о создании местного (тибетского) отделения Общества советско- китайской дружбы в Лхасе[712].

К проведению скороспелой административной реформы в Тибете центральное правительство Китая подтолкнули два события, оба происшедшие в 1954 г.: принятие первой конституции КНР, закрепившей положение о районной национальной автономии, и подписание китайско-индийского договора, в котором правительство Индии признало суверенитет Китая над Тибетом. Особенно важное значение имел договор с Индией — фактически, он означал официальное международное признание такого суверенитета и тем самым предоставил пекинским властям свободу действий в Тибете. Теперь они могли действовать без оглядки на Индию и западные страны и не опасаться их вмешательства на стороне тибетского правительства[713].

Создание ПКТАР вызвало большое недовольство тибетцев, которое усилилось после того, как центральное правительство, вопреки собственным заверениям и положениям Соглашения 1951 г., приступило в декабре 1955 г. к проведению земельных реформ в Тибете. Эти реформы (безвозмездная конфискация монастырских земель и введение кооперативной системы землепользования) не

избежно привели к конфронтации с ламаистским духовенством, остававшимся главной политической силой в стране. Во второй половине 1950-х начались стихийные антикитайские выступления в восточных районах Тибета, в Каме и Амдо, которые вскоре приняли характер широкомасштабных военных действий, по сути партизанской войны, с целью завоевания независимости Тибета. Потерпев поражение в боях с НОАК, отряды кампа и амдова переместились в Южный Тибет, где в районе Лока создали свою основную базу. Далай-лама и лхасские власти не препятствовали этому, но и не оказывали какой-либо помощи повстанцам, хотя и сочувствовали их борьбе. В 1958 г. в результате слияния различных повстанческих отрядов была организована так называемая «Добровольческая армия защиты буддизма» (Тенсунг дханланг магар), насчитывавшая около 80 тысяч человек[714]. Эта борьба восточнотибетских племен получила поддержку США — в декабре 1955 г. американский президент Д. Эйзенхауэр разрешил шефу ЦРУ Аллену Даллесу приступить к разработке секретных операций с целью подрыва «международного коммунизма», что привело к созданию различных подпольных групп и отрядов сопротивления. Как отмечает Ц. Шакья, «в то время как Джон Фостер Даллес выступал с дипломатическими инициативами, направленными на сдерживание Китая, его брат занимался планированием тайных операций в Тибете»[715]. Известно, что ЦРУ подготовило для диверсионной борьбы на базе Кэмп Хейл (Колорадо) в течение шести лет примерно 170 тибетцев, которые затем различными способами были заброшены в Восточный Тибет; американцы также доставляли камским мятежникам оружие и боеприпасы, которые сбрасывались с самолетов[716]. (В 1957-1961 гг. в ходе 25-30 американских «миссий помощи» в Тибет было «заброшено» 250-400 тонн оборудования: оружие, радиопередатчики, медикаменты, ручные печатные машины и др.[717]) Поддержка США тибетских повстанцев, однако, носила ограниченный характер и не привела к их существенному усиле

нию. Объясняется это тем, что Вашингтон в своей антикитайской политике гораздо больше рассчитывал на укрепившийся на Тайване режим Чан Кайши, чем на другие оппозиционные Пекину силы, включая тибетское повстанческое движение и тибетскую эмиграцию в Калимпонге.

В марте 1959 г. в Лхасе неожиданно вспыхнуло восстание, которое затем перекинулось и на другие районы Центрального Тибета. Непосредственным толчком для него послужили слухи о том, что китайские военные власти намереваются «похитить» Далай-ламу и насильно увезти в Пекин[718]. Восстание это было стихийным и имело сугубо антикитайскую направленность, отражавшуюся в главных требованиях восставших - «изгнать ханьцев» (этнических китайцев.— АЛ.) и «восстановить независимость Тибета». Ни ЦРУ, ни тибетская эмиграция не были причастны к нему. Пекинские власти быстро и решительно подавили «мятеж» тибетцев, и 23 марта над дворцом Потала — впервые в истории Тибета — взвился пятизвёздный красный флаг КНР. Лхасское восстание имело трагические последствия для Тибета — роспуск местного правительства, заподозренного Пекином в организации мятежа, бегство Далай-ламы в Индию и массовый исход тибетцев со своей родины. К началу г., когда китайским властям удалось полностью восстановить контроль над Тибетом, страну покинули 80 тыс. тибетцев — в основном крестьяне, скотоводы и монахи, бежавшие в Индию, Бутан и Непал. (Для сравнения, всего в собственно Тибете, т. е. на территории, находившейся под непосредственной юрисдикцией лхасского правительства, которая и явилась основной ареной восстания, в то время проживали 600 тыс. тибетцев.) В ходе подавления восстания, между мартом 1959 г. и сентябрем 1960 г., в Лхасе и на остальной территории Тибета было убито 87 тыс. тибетцев, 25 тыс. человек арестовано[719]. Среди арестованных оказался и 73-летний Царонг, руководитель строительного отдела ПК ТАР, который вскоре умер в лхасской тюрьме[720].

После ликвидации повстанческого движения на юго-востоке Тибета силами китайской Красной Армии повстанцы отступили в Гималаи. Там в полунезависимом княжестве Мустанг (Непал) ими в 1960 г. на средства ЦРУ была создана партизанская база, откуда

они стали совершать спорадические набеги на территорию Тибета. Эта партизанская война тибетцев — в целом малоэффективная, хотя и державшая в напряжении китайские пограничные гарнизоны — продолжалась до начала 1970-х, когда ЦРУ прекратило финансирование своих операций в Мустанге.

Главный итог Лхасского восстания — установление жесткого военного контроля частей НОАК над всей территорией Тибетского района и прекращение действия Соглашения 1951 г. По мнению Ц.Шакья, «восстание 1959 г. положило конец попытке добиться сосуществования между коммунистическим Китаем и буддийским Тибетом. Бегство Далай-ламы символизировало окончательную гибель Тибета как автономного субъекта в рамках Китайской Народной Республики». Соглашение 1951 г., утверждает Шакья, с самого начала было обречено на провал, поскольку подписавшие его стороны «видели в нём только то, что хотели видеть»: тибетцы — гарантию своей автономии и сохранения существующего статуса Далай-ламы, китайцы — признание Тибетом верховной власти Китая[721]. Однако реализовать эти диаметрально противоположные цели на практике оказалось невозможным.

Драматические события в Тибете получили большой международный резонанс. Ведущие капиталистические страны резко осудили действия Китая с политической и гуманитарной точек зрения (нарушение прав человека). В целом они рассматривали тибетский конфликт в духе «холодной войны» и проводили параллель между тибетским и венгерским восстаниями, называя Тибет «второй Венгрией». Что касается СССР и стран соцлагеря, то они, как и следовало ожидать, выступили в защиту КНР. Позиция советского руководства была предельно четко выражена в заявлении «Правды» от 5 апреля, возложившем всю вину за случившееся на местное тибетское правительство — «реакционную верхушку» Тибета, которая, «войдя в сговор с империалистическими кругами за рубежом и чан-кайшистской бандой... пошла на открытую измену родине». При этом повторялся основной тезис Пекина о том, что Тибет является «неотъемлемой частью Китая». Бегство же Далай- ламы из Тибета интерпретировалось как его «похищение» мятежниками — версия, официально выдвинутая Пекином, чтобы снять с себя ответственность за несанкционированный отъезд из страны наиболее влиятельного тибетского лидера. Разделяя в целом точку зрения Пекина на тибетские события, Москва, однако, возде

ржалась от публичной критики индийского правительства за его «вмешательство во внутренние дела Китая», как это сделали руководители КНР[722]. Подобная сдержанность СССР, очевидно, объяснялась нежеланием Н.С. Хрущева портить дружеские отношения с Дж. Неру. Единственной коммунистической страной, осудившей КНР, была Югославия, которая заявила, что причиной восстания послужило «неправильное применение марксистской национальной политики» пекинскими лидерами[723].

Руководство СССР, конечно же, хорошо знало о сильных ан- тикитайских настроениях тибетского населения и вооруженной борьбе камско-амдоских племен, но его в не меньшей степени беспокоила и тибетская оппозиция на севере Индии (в Калим- понге и Даржилинге), во главе которой находились старшие братья Далай-ламы Гьело Тондуп и Такцер Римпоче (Тубтен Джигме Норбу). 12 февраля 1959 г. — приблизительно за месяц до Лхасского восстания — Политбюро ЦК заслушало сообщение министра иностранных дел А.А. Громыко о «подрывной деятельности против КНР, проводимой западными державами на индо-китайской границе», и приняло решение о передаче этой информации «китайским друзьям». В докладе Громыко, в частности, говорилось о «сети английского шпионажа», созданной в Калимпон- ге и примыкающих к нему районах бывшим главой английской миссии в Лхасе X. Ричардсоном, выехавшим из Тибета в 1951 г. К этой шпионской группе принадлежал и известный англичанин- буддист, содержавший «частный монастырь» в Гималаях, Бикшу Сангаракшита[724]. «В Калимпонге и Даржилинге,— утверждал Громыко,— осела большая группа тибетцев, бежавших в Индию после прихода в Тибет Китайской Народной Армии. Реакционная деятельность этой группы, направленная против КНР, возглавляется братом Далай-ламы Gialo Tandup и бывшим министром финансов Tsipon Shakabpa»[725].

В конце апреля того же года МИД разослал в дипломатические представительства СССР за рубежом специально разработанные «указания», разъясняющие официальную советскую позицию в связи с событиями в Тибете. В преамбуле документа отмечалось, что

империалистические круги США и других капиталистических стран, используя «реакционный мятеж» в Тибете, развернули «широкую пропагандистскую кампанию» с целью нанести ущерб влиянию КНР и всего социалистического лагеря в странах Азии. Советским дипломатам следовало оказать противодействие этой враждебной кампании, руководствуясь следующими положениями:

«1) События в Тибете являются внутренним делом КНР, и вмешательство в тибетские дела не допустимо ни под каким предлогом. Советский Союз полностью поддерживает мероприятия китайских друзей, направленные на ликвидацию мятежа и на осуществление демократических преобразований в Тибете. В необходимых случаях давать отпор враждебным или ошибочным высказываниям по этому вопросу и разъяснять истинный характер тибетских событий и наше отношение к ним на основе статьи «Правды» от 5 апреля с. г., не вызывая, однако, по своей инициативе излишних дискуссий и противодействуя расширению инспирированной империалистическими кругами шумихи вокруг так наз. «тибетского вопроса». При проведении этой работы следует поддерживать тесный контакт с послами и другими представителями КНР, имеющимися в стране пребывания. Представительству СССР в ООН выступать против любых попыток поставить в ООН в той или иной форме «тибетский вопрос», квалифицируя это как проявление грубого вмешательства во внутренние дела КНР. Необходимо внимательно следить за настроениями в политических, общественных и религиозных кругах страны пребывания в связи с событиями в Тибете, за происками реакционных сил и их попытками использовать национальные и международные организации и конференции для раздувания враждебной КНР кампании.

Своевременно информировать Центр об относящихся к этому фактах, заслуживающих внимания»[726].

Западные державы, прежде всего США, со своей стороны, стремились оказать поддержку и помощь тибетской оппозиции, что кажется вполне закономерным в условиях глобального противостояния двух политических систем. В конце 1959 г. создаются первые общественные организации помощи тибетским беженцам (Central Relief Committee в Индии и American Emergency Committee for Ti

betan Refugees в США). Летом того же года в Женеве весьма авторитетная Международная комиссия юристов (МКЮ) обнародовала предварительные результаты своего расследования тибетских событий в виде доклада «Тибетский вопрос и правопорядок» (полностью опубликован в 1960 г.[727]) Этот документ способствовал формированию общественного мнения на Западе в отношении Тибета и тибетской политики руководства КНР. Главный вывод, сделанный членами МКЮ, заключался в том, что Тибет в 1911-1950 гг. являлся де-факто независимым государством. Юристы также признали законными решения Симльской конвенции 1914 г., установившей статус Тибета как автономного государства под сюзеренитетом Китая. При этом они отметили, что такой статус, по сути, являлся номинальным. Соглашение 1951 г. было навязано Тибету силой, и потому естественно, что Кашаг в ходе мартовского 1959 г. восстания провозгласил (11 марта) восстановление независимости Тибета. Окончательный же вердикт по вопросу о политическом статусе Тибета, по мнению МКЮ, может быть вынесен только ООН. В то же время комиссия юристов сделала крайне важное заключение по вопросу о состоянии прав человека в Тибете, признав, что власти КНР осуществляют в Тибете политику геноцида против тибетцев как этнической и религиозной группы[728].

Тем временем бежавший в Индию Далай-лама 9 сентября направил послание генеральному секретарю ООН Дагу Хаммаршельду. В нём, напоминая об отложенном в ноябре 1950 г. рассмотрении на Генеральной Ассамблее вопроса об агрессии Китая против Тибета в надежде на мирное урегулирование конфликта, Далай-лама сообщал о том, что эта агрессия до сих пор не закончилась, а, напротив, приобрела более широкие масштабы, фактически охватив всю территорию Тибета. «В этих обстоятельствах и ввиду бесчеловечного обращения и преступлений против человечности и религии, которым подвергается тибетский народ, я прошу немедленного вмешательства ООН»[729]. В результате в повестку дня XIV сессии ГА ООН, по инициативе представителей Малайзии и Ирландии, был включен вопрос о нарушении Китаем прав человека в Тибете, и затем канцелярия генсека распространила письмо

Далай-ламы среди государств-членов ООН и сделала его достоянием прессы. В СССР вполне ожидали подобного развития событий. Ещё в начале августа представитель СССР в ООН В.В. Кузнецов направил в МИД записку «О мероприятиях в связи с возможностью обсуждения «тибетского вопроса» на XIV сессии ГА»[730]. А месяц спустя Политбюро утвердило «директивы» делегации СССР в ООН по вопросам, подлежащим рассмотрению на ГА, в том числе и по тибетскому — на случай возможных «провокационных выступлений» против КНР в связи «с реакционным мятежом в Тибете». В соответствии с этими инструкциями, советской делегации следовало «выступать против любых попыток поставить в той или иной форме в ООН так называемый «тибетский вопрос», квалифицируя это как проявление грубого вмешательства во внутренние дела КНР, несовместимого с основными принципами ООН, в частности с п. 7 ст. 2 Устава ООН». Давая отпор «враждебным высказываниям» по этому вопросу, делегаты должны были «разъяснять истинный характер тибетских событий, подчеркивать, что затеянная определенными кругами тибетская авантюра является попыткой вмешаться во внутренние дела социалистических государств и обострить международную напряженность». В случае же включения «тибетского вопроса» в повестку дня, делегации СССР надлежало «принять участие в прениях, возражать и голосовать против любых предложений, направленных на вмешательство во внутренние дела Китая». Ещё один важный пункт директив касался индо-китайских отношений, резко обострившихся в связи с бегством Далай-ламы в Индию и с пограничным конфликтом, имевшим место в начале сентября в ассамских Гималаях: «Если делегация Индии заявит, что Индия хотела бы установить контакт с КНР по тибетскому вопросу, и попросит нас выступить посредником между Индией и Китаем, ответить, что наиболее правильным было бы установление прямых контактов между Индией и КНР»[731]. Москва, очевидно, не хотела быть втянутой в обсуждение тибетской проблемы и стремилась содействовать примирению Дели и Пекина. В то же время представитель СССР при ООН (В.В. Кузнецов) получил указание — посетить Д. Хаммаршельда и заявить ему, что СССР считает неприемлемым его намерение распространить в качестве документа XIV сессии ГА поступившую из Индии теле

грамму Далай-ламы, поскольку Далай-лама — «частное лицо», а не «официальный представитель»[732].

Несмотря на противодействие СССР и стран советского блока, XIV сессия ГА ООН рассмотрела тибетский вопрос в плане нарушения китайскими коммунистами прав человека в Тибете, которое представитель США характеризовал как «зверства, равносильные преступлению геноцида». Державы, однако, не решились поставить этот вопрос в плоскости политического статуса Тибета (к чему, по сути, и сводится тибетская проблема), против чего решительно возражал представитель Тайваня, заявивший, что «Тибет — часть Китая». Глава делегации СССР, строго следуя полученным инструкциям, также выступил против обсуждения тибетского вопроса, приведя основные аргументы советской стороны: 1) такое обсуждение будет способствовать росту напряженности в мире и помешает начинающемуся улучшению международных отношений и 2) постановка вопроса о нарушении прав человека в Тибете будет означать вмешательство во внутренние дела Китая, что противоречит положениям Устава ООН. Тем не менее, 21 октября XIV сессия ГА ООН большинством голосов приняла резолюцию, в которой выражалась озабоченность по поводу «поступающих сообщений, включая официальные заявления... Далай-ламы, о том, что тибетский народ насильственно лишен основных прав и свобод», и содержался призыв к Китаю уважать основные права тибетского народа, а также его культуру и религию[733].

Китай и СССР реагировали на это решение довольно болезненно. 25 октября «Правда» опубликовала заявление правительства КНР, в котором утверждалось, что XIV сессия ГА ООН «незаконно обсуждала» так называемый «тибетский вопрос» и приняла резолюцию, в которой содержалась «клевета на КНР». Тибет — это «территория Китая», заявляли пекинские лидеры. «Ликвидация мятежа реакционных элементов Тибета и проведение демократических реформ в Тибетском районе являются исключительно внутренним делом Китая, в него не имеет право вмешиваться США и любое другое государство или любая международная организация». В то же время Пекин, со своей стороны, обвинил в нарушении прав человека тибетскую оппозицию: «кучка тибетских мятежников, всемерно стремящихся сохранить темный, жестокий, варварский

крепостной строй в Тибете, пытается лишить человеческих прав подавляющее большинство тибетского народа» (!).

Поведение делегации СССР при обсуждении тибетского вопроса Генеральной Ассамблеей ООН и пропагандистские публикации в советской прессе в 1959 г. свидетельствовали о безусловной поддержке Кремлем политики Китая в Тибете. В действительности, однако, советское руководство во главе с Н.С. Хрущевым было недовольно тем, как китайские коммунисты решают тибетскую проблему. Это недовольство являлось одной из причин начавшегося во второй половине 1950-х гг. ухудшения советско-китайских отношений, в основе которого лежали идейно-политические расхождения руководства двух братских стран и партий по ряду ключевых вопросов современности (вопросы войны и мира, развития мировой социалистической системы и др.). По сути, это было столкновение возросших политических амбиций Москвы и Пекина, которое в личностном плане сводилось к конфликту Н.С. Хрущева и Мао Цзэдуна. Хрущев откровенно пытался руководить коммунистическим строительством в Китае, не слишком с читаясь с национальными чувствами китайцев. Мао же хотел идти своим собственным, «китайским путем»: его не устраивала роль «младшего брата», послушно исполняющего указания Кремля, и всё более раздражал «русский национализм», принижающий значение великой китайской нации, что проявлялось в высокомернопренебрежительном отношении к китайцам некоторых советских советников. Стратегическая цель внешней политики Мао Цзэдуна и его сподвижников состояла в том, чтобы «утвердить Китай в качестве “срединной” мировой державы, окруженной послушной периферией, и добиться мирового господства»[734]. Как справедливо отмечает О.А. Трояновский, «Китай, который по праву считал себя великой державой, не мог в течение долгого времени оставаться на вторых ролях в каком-либо ансамбле. Между тем в союзе с СССР он был обречен именно на такую роль»[735].

В начале октября 1959 г. во время правительственного визита делегации СССР в Пекин на празднование десятилетия образования КНР между Н.С. Хрущевым и Мао Цзэдуном произошла перепалка, поводом для которой послужило заявление ТАСС в связи с вооруженным конфликтом на индо-китайской границе.

Мао возложил вину за пограничный инцидент на индийское правительство, в частности на Дж. Неру, Хрущев же, напротив, виноватыми считал китайцев, допустивших кровопролитие (убийство нескольких индийских пограничников) и чрезмерно раздувших затем конфликт локального масштаба («пустяковый инцидент», по словам М.А. Суслова). Разговор невольно перешел на другую острую тему — о Тибете. Хрущев заявил, что тибетские события — «это вина Коммунистической партии Китая», а не вина Неру, как утверждал Пекин. Китайцам не следовало допускать ухода Далай-ламы из Тибета. «Будь мы на вашем месте, мы бы не дали ему уйти», добавив при этом цинично: «Лучше бы, если бы он был в гробу». Бегство Далай-ламы в Индию, с точки зрения советского лидера, было чревато неприятными последствиями: находившийся в Индии Далай-лама мог в любое время отправиться в США и тем самым нанести ущерб социалистическим странам. Мао парировал эти обвинения, отметив, что Китай не мог воспрепятствовать уходу Далай-ламы, «ибо граница Индии имеет большую протяженность и он мог перейти её в любом пункте». Такой довод, однако, не убедил Хрущева: «Вы господствовали в Тибете, должны были там иметь свою разведку и знать о планах и намерениях далай-ламы»[736]. Тибетская тема затем еще несколько раз всплывала в ходе беседы. Так, Хрущев критиковал Китай за непроведение в Тибете радикальных реформ, но Мао оправдывался: «Решение об отложении преобразований было принято раньше, до того, как Далай-лама побывал в Индии (в 1956-57 гг.— АЛ.). Мы не могли без повода начать там наступление»[737].

В то же время как государственный деятель Хрущев отнёсся сочувственно, с пониманием, к позиции Дж. Неру в тибетском вопросе, исходившего из соображений национальной безопасности Индии. В своих мемуарах он писал: «Индия заняла тогда антики- тайскую и протибетскую позицию. Она, хотя и не прямо, но довольно явно выражала симпатии тибетцам. Я говорил китайским товарищам, что следует отнестись к этому факту терпимо и с пониманием. Ведь Неру политически трудно поддерживать Китай в тибетском деле. Надо иметь в виду, что Тибет граничит с Индией, которой более всего выгоден независимый Тибет, слабая страна, не

представляющая никакой угрозы для Индии. Китайский же Тибет мозолит ей глаза»[738].

Таким образом, в конце 1950-х, в связи с Лхасским восстанием и бегством Далай-ламы в Индию, Москва стала проявлять определенное недовольство политикой Китая в Тибете, что отчасти являлось отражением начавшихся трений между двумя государствами. При этом, однако, советская критика китайских властей за допущенные ошибки не была публичной и не выходила за рамки внутреннего советско-китайского диалога. Вместе с тем позиция СССР по вопросу о статусе Тибета оставалась неизменной: Кремль продолжал считать Тибет неотъемлемой частью Китая и был готов оказать всемерную поддержку КНР в этом вопросе на международной арене.