Рекогносцировочная экспедиция В.А. Хомутникова, 1921 - 1922

Весной 1920 г. в тибетской политике Англии наметились важные перемены. Продолжавшиеся с лета 1919 г. в Пекине переговоры по «тибетскому вопросу» между главой британской миссии Джоном Джорданом и министром иностранных дел Китая Чен Лу окончательно зашли в тупик.

Основная задача миссии Белла состояла в укреплении дружественных отношений с Далай-ламой и его министрами, восстановлении несколько пошатнувшегося в годы мировой войны доверия

тибетских верхов к англо-индийскому правительству. В то же время в Дели хотели с помощью Белла разузнать о результатах Ганьсуйской миссии. Британский представитель прибыл в Лхасу 17 ноября 1920 г. и находился там 11 месяцев (до 11 октября 1921 г). После Ф. Янгхазбенда Белл стал первым английским дипломатом, посетившим недоступную для европейцев столицу Тибета.

Далай-лама и члены его правительства встретили Белла необычайно радушно. Свободно владевший тибетским языком и прекрасно знавший тибетские обычаи и этикет, он не мог не импонировать тибетцам.

Основным результатом миссии Белла стала устная договоренность с тибетским правительством (но не формальный договор) о предоставлении Тибету английской помощи в модернизации страны. Эта помощь включала в себя: обучение (инструктаж) рядового и командного состава тибетской армии, проведение телеграфной линии от Гьянцзе до Лхасы, разведку полезных ископаемых и устройство двух школ в Гьянцзе и Лхасе. Наиболее важный вопрос — о поставке Лхасе оружия решился незадолго до отъезда «сиккимского резидента». Делийские власти, очевидно под влиянием меморандума Керзона от 26 августа, подведшего черту под провалившимися англо-китайскими переговорами, согласились продать тибетцам 10 горных орудий, 20 пулеметов, 10 тысяч винтовок образца «Ли Энфилд» и один миллион патронов к ним, правда, при одном обязательном условии, что английское оружие будет использовано тибетцами исключительно в целях самообороны и поддержания внутреннего порядка в стране. Bell Ch. Portrait of a Dalai Lama: The Life and Times of the Great Thirteenth. London, 1987.

228

Суммируя результаты своей миссии, Белл докладывал правительству Индии: «Доверие тибетского правительства к нам совершенно восстановлено. Его чувства по отношению к нам, вероятно, никогда не были столь дружественными, как теперь.

Но была еще одна сторона, советская, чьи интересы в Тибете Белл, естественно, не учитывал, уверенный, что большевикам не удастся вовлечь Лхасу в свою политическую орбиту. В интервью лондонскому корреспонденту «Дейли Телеграф» от 17 января 1922 г. он решительно отверг мысль, что большевизм уже проник в Тибет, как сообщалось в некоторых западных печатных органах, давая понять, что он рассматривает Тибет как «грозное государство-буфер между Индией и русским большевизмом». «Принципы большевизма совершенно противны характеру тибетцев»,— утверждал он. И хотя большевизм, несомненно, уже проник в Северную Монголию, едва ли можно думать, что монголы в восторге от него. Во всяком случае, «в Тибет он не придет никогда»[433].

Прогноз английского дипломата, однако, не сбылся. Осенью г. Наркоминдел, почти одновременно с Форин оффисом, перешел к практической реализации собственных планов в отношении Тибета. В сентябре-октябре этого года, во время посещения Москвы группой монгольских революционеров (Чойбалсан, Сухе-Батор, Данзан, Бодо и др.), в стенах НКИД вновь рассматривался вопрос о тибетской экспедиции. Участие в обсуждении приняли также

А. Доржиев, A.M. Амур-Санан и Эльбек-Доржи Ринчино — один из активистов бурятского национального движения, секретарь монголо-тибетского отдела Секции восточных народов (Секвостнара) Сибирского облбюро ЦК РКПб[434]. То, что руководство Наркомин- дела сочло необходимым согласовывать свои планы с монгольскими гостями, объяснялось, во-первых, тем, что экспедицию предполагалось снаряжать в Урге, идти ей предстояло в составе и под прикрытием каравана монгольских торговцев и паломников, что обеспечивало некоторую безопасность.

В ходе совещаний в НКИД был сформулирован подход Советского государства к «тибетскому вопросу», который основывался на следующих принципиальных положениях: Установление связи РСФСР с Тибетом чрезвычайно важно и необходимо. Отсутствие надлежащей информации о внутреннем и внешнем положении Тибета за последние 3-4 года и особая острота тибетского вопроса в связи с нарождением революционного движения в Индии и вообще в Азии диктуют советской дипломатии особую осторожность при подходе к тибетскому вопросу, неразрывно связанному с другими дальневосточными вопросами. Для окончательного выяснения вопроса и намечения практических путей разрешения тибетской проблемы необходимо командировать в Тибет небольшую секретно-рекогносцировочную экспедицию. По прибытии в Тибет и выяснении положения и в случае положительного отношения Тибета к России один из чле

нов экспедиции должен пробраться в Афганистан и оттуда сообщить результаты экспедиции по радио в Москву, где по получении сведений Наркоминдел должен приступить к организации новой и более солидной экспедиции, вернее миссии в Тибет[435].

Для снаряжения первой, сугубо разведывательной, экспедиции НКИД выделил весьма скромные средства: 6200 рублей серебром, 200 аршин парчи (на подарки Далай-ламе и тибетским сановникам) и несколько единиц оружия «для самообороны» (4 винтовки-карабина и 1 автоматическое ружье).

Детали этой экспедиции также обсуждались с авторитетным востоковедом (ставшим в 1918 г. академиком РАН) Ф.И.Щербатс- ким, которого Наркоминдел первоначально прочил на роль её руководителя. Однако от этой идеи вскоре отказались, отдав предпочтение предложенной Ринчино кандидатуре бурята Сандана Жамбалона, в недавнем прошлом еще одного участника национального движения в Бурятии. Щербатского же вместо Тибета решили отправить в Западную Европу с не менее ответственным поручением — принять участие в проходивших в то время в Лондоне англо-советских переговорах, которые возглавлял нарком внешней торговли Л.Б. Красин. В то же время Российская Академия наук поручила Щербатскому взять на себя труд по восстановлению контактов с западноевропейскими академиями, прервавшихся в годы гражданской войны.

Подготовка «рекогносцировочной» экспедиции в Тибет началась вскоре после отъезда из Москвы монгольской делегации. 15 января г. в Иркутске состоялось заседание президиума Секции восточных народов совместно с коллегией одного из её отделов — монголо-тибетского, представленного Э.-Д. Ринчино и С. Жамбалоном. На этом заседании Ринчино проинформировал руководство Сек- востнара о планируемой Наркоминделом тибетской экспедиции. В ходе последовавшего затем обсуждения в эти планы были внесены некоторые коррективы. Так, намеченный маршрут экспедиции через Ургу был признан «опасным», ввиду проникновения в Монголию с советской территории «белобанд Унгерна», и потому решили наметить для отряда другой путь, в обход Урги. В то же время

средства на снаряжение экспедиции, выделенные НКИД (деньги и оружие), посчитали явно недостаточными. Поэтому руководство Секвостнара постановило отпустить экспедиции дополнительно 8000 рублей серебром (правда, поскольку Секция реально такой суммой не располагала, то решили занять её в недавно созданном «валютном фонде» Монгольской народной революционной партии (далее МНРП), с последующей компенсацией из «валютных сумм» монголо-тибетского отдела Секвостнара)[436].

Монголо-тибетский отдел (Монтиботдел) возник летом 1920 г., в связи с приездом в Россию делегации монгольских революционеров, как одно из четырёх основных подразделений Секвостнара, наряду с японским, китайским и корейским отделами. Его создание преследовало цель сближения революционной России с Монголией и Тибетом «на почве взаимных экономических выгод и политикоэкономической помощи». Конкретная практическая работа отдела велась в трех направлениях: 1) агитационном («с целью пробуждения революционно-политического самосознания монгольского и тибетского народов»); 2) организационном («установление связи, создание партий и революционно-политических течений в среде указанных народов») и 3) просветительско-издательском («борьба с автократическими тенденциями и клерикализмом путем выпуска и распространения революционной и популярной общенаучной литературы»)[437].

Что касается непосредственно Тибета, то главной задачей отдела на первых порах было организовать сбор достоверной информации, чтобы постоянно находиться «в курсе событий и настроений» в стране и вести там «организационно-агитационную работу». Для этого предполагалось отправить в Лхасу специально обученного агента, предпочтительно тибетца. С этой целью Монтиботдел планировал открыть в Иркутске особые курсы «для подготовки революционных работников в Монголии и Тибете». Тем временем, в сентябре 1920, Э.-Д. Ринчино отправил в Монголию одного из своих сотрудников с особым заданием — для сбора информации о Тибете, прежде всего о его отношениях с Англией и Китаем, политических настроениях тибетских масс, проявлении иностранного влияния и т. д., а также для подыскания среди проживающих в Урге тибетцев «лиц, которые по своим политическим настроениям мог

ли бы быть использованы отделом для работы в качестве переводчиков, как в Иркутске, так и в Урге, а также могли бы быть посланы для агитации в Тибет»[438].

После переговоров Монгольской делегации с руководством НКИД в Москве одной из основных задач Монтиботдела становится организация тибетской экспедиции. Другая не менее важная задача — издание пропагандистской и другой литературы на тибетском языке[439]. К этой работе иркутские коммунисты решили привлечь известного тибетолога Г. Цыбикова, книга которого о совершенном им в начале века тайном путешествии в Тибет вышла в свет в 1919 г.[440] По возвращении из Тибета Г. Цыбиков преподавал монгольский язык в Восточном институте во Владивостоке и в Иркутском университете; в годы революции и гражданской войны активно занимался общественно-политической деятельностью — сотрудничал с Бурнацкомом, органом самоуправления забайкальских бурят, занимал должность комиссара-тайши Агинского аймака.

В начале февраля 1921 г. Секция восточных народов была преобразована в Дальневосточный секретариат (ДВС) Исполкома Коминтерна, который отныне становится главным штабом по руководству всей коммунистической и революционной работой в странах Восточной и Центральной Азии — Китае, Японии, Корее, Монголии и Тибете. Эту реорганизацию осуществил большевик- подпольщик, член Сибоблбюро ЦК РКПб Б.З. Шумяцкий[441], только что назначенный уполномоченным Коминтерна и одновременно НКИД на Дальнем Востоке. Шумяцкий сохранил прежнюю организационную структуру Секвостнара, так что дальнейшая подготовка тибетской экспедиции продолжалась Монтиботделом уже в рамках ДВС, под непосредственным контролем Москвы (Г.В. Чичерина) и его собственным. Этой работе, однако, неожиданно помешал барон Унгерн, чьи отряды, как уже говорилось, вторглись осенью 1920 г. во Внешнюю Монголию с целью ее освобождения, по просьбе Ур- гинского Хутухты, от китайских войск (оккупировавших страну в 1919). 4 февраля 1921 г. Унгерн взял Ургу. Но уже через несколько месяцев Красная Армия, совместно с частями Монгольской народной революционной армии (МНРА), наскоро сформированными и

обученными советскими инструкторами-калмыками, начала освободительный поход против «белого барона», завершившийся его полным разгромом.

Несколько ранее (в начале марта 1921 г.) еще не оформившаяся, нелегальная организация монгольских революционеров — Монгольская народно-революционная партия — провела в Кяхте свой учредительный съезд, официально провозгласивший создание МНРП. Это событие, как известно, имело огромное значение для будущего Монголии. Примечательно, что в принятой на съезде первой Программе МНРП, разработанной под руководством ДВС и Монтиботдела, говорилось вскользь и о Тибете как об отсталой стране, в которой, так же как и в Монголии, «господствует еще натуральное хозяйство и не изжиты еще старые традиции». Поэтому «трудящимся этих стран (т. е. Монголии и Тибета) следует стремиться... к освобождению от власти кучки феодалов и установлению демократической формы правления»[442]. В другом месте Программы формулировалась ближайшая задача монгольских и тибетских трудящихся — «захват государственной власти в свои руки и установление правления, принятого народным собранием» и «отражающего интересы большинства населения»[443]. Таким образом, народные революции в Монголии и Тибете должны были произойти по единому коминтерновскому сценарию.

Сразу после съезда, действуя по инструкциям Коминтерна, МНРП приступила к подготовке народной революции в Монголии. 13 марта в г. Троицкосавске под руководством партии формируется Временное народное правительство Монголии, наряду с уже существующим в Урге центральным правительством Богдо-геге- на, оказавшимся в руках Унгерна. Перед этим правительством на объединенном совещании МНРП ставится первоочередная задача — «освободить нашу страну от китайских милитаристов, очистить ее... от русских белогвардейских отрядов и от всех прочих вооруженных банд... обеспечить тесную связь между монгольским народом и дружественными народами соседних государств (т. е. РСФСР и ДВР.— АЛ.)... созвать Великий Хурал из народных представителей Монголии для избрания постоянного правительства и принятия основных законов»[444].

В этой экстренной ситуации руководству ДВС и Монтиботде- ла, естественно, пришлось переключиться на монгольские дела. Однако в начале июня 1921 г. планы тибетской экспедиции снова выходят на первый план, после того как Доржиев получил письмо из Лхасы с важной информацией о Тибете — то ли от кого-то из его старых тибетских друзей, то ли даже от самого Далай-ламы. Об этом письме Доржиев тотчас сообщил Б.З. Шумяцкому и затем спешно выехал в Москву для информирования Наркоминдела и получения дальнейших инструкций. Но главная цель его поездки состояла в том, чтобы поторопить Центр с отправкой тибетской экспедиции. 6 или 7 июля — в канун решающих боев советско-монгольских частей с Унгерном за Ургу — Доржиев посетил НКИД, где передал докладную записку заведующему отделом Востока С.И. Ду- ховскому. В ней, в частности, он сообщал, что по полученным им сведениям «Далай Лама и его приближенные остаются при старом своем мнении, и не может быть ни малейшего сомнения в их готовности к возобновлению дружественных отношений с Россией, тем более, когда им станет известна платформа Советской власти и светлые принципы, проводимые ею в жизнь, защиты мелких угнетенных народностей»[445]. Далее Доржиев предлагал следующую схему экспедиции — сперва в Лхасу «морским путем» (т. е. через Индию) следует отправить курьера — донского калмыка Сандже Бакбушева (того, кто привез ему «сведения от Далай Ламы»). Он должен будет сообщить тибетским властям о намерениях Москвы, с тем чтобы они могли подготовиться к приему советских представителей — «сговориться и посовещаться, тогда вылилось бы в определенную форму теперешнее отношение Тибета к России». Следом за Бакбушевым, по получении от него известий, должен был выступить основной отряд экспедиции, состоящий не более чем из 10 человек, во главе с бурятским ламой Дава Ямпиловым. «Этот человек вполне надежный и сведущий, несколько раз ездивший в Тибет через Центральную Азию, получивший образование в Тибете, и он известен по моей рекомендации Далай Ламе как человек, знающий русский и тибетский языки»[446],— писал Доржиев. Начальником конвоя — фактически руководителем экспедиции — планировался сотрудник Монтиботдела бурят Лупсан Цивано, кандидатура которого была предложена Э.-Д. Ринчино вместо С.Жамбалона.

«Цивано — человек вполне надежный. Забайкальский казак, старый служака, прослужил с самого начала в частях Красной Армии. Он человек бывалый, стойкий и закаленный»,— сообщал Доржиев. Третьим ключевым участником экспедиции, наряду с Ямпи- лоном и Цивано, должен был стать бурят Даши Сампилон, которому предстояло вести путевые записи и вообще выполнять «всю научную часть работы экспедиции». (Агроном по специальности, Сампилон был еще одним активным работником бурятских национальных органов самоуправления. После Февральской революции он являлся представителем Бурнацкома в Петрограде, был членом исполкома Всероссийского Совета крестьянских депутатов. С ноября 1918 исполнял должность председателя Бурятской народной думы.)[447] Остальным участникам тибетской экспедиции отводилась скромная роль обслуживающего персонала («конвоиров»).

Цели экспедиции Доржиев формулировал так: «выяснение внутреннего положения Тибета, точное установление взаимоотношений соседних с Тибетом стран, особенно Англии, выяснение, насколько велико влияние английских и других дипломатических интриганов в Тибете»[448]. Складывается впечатление, что Доржиев знал о миссии Ч. Белла в Лхасу. Акция Лондона, надо думать, вызвала большое беспокойство в Наркоминделе и послужила дополнительным стимулом для отправки советской экспедиции. Таким образом, эмиссарам Москвы предстояло провести предварительную политическую разведку в Лхасе и подготовить почву для будущих официальных переговоров между советским и тибетским правительствами.

В качестве подарка Далай-ламе НКИД собирался первоначально послать радиотелеграфный аппарат, при этом предполагалось, что обслуживать его будут советские телеграфисты. Доржиев, однако, был против посылки большого аппарата, «ибо пока неизвестен пункт, где может быть поставлена радиостанция, и также неизвестно настроение тибетского народа и насколько отсутствуют в массе англофильские течения». По его мнению, сначала следовало договориться с правительством Тибета о месте установки станции. Поэтому он предложил подарить Далай-ламе маленькое радиоприемное устройство. В то же время он отмечал, что установление телеграфной связи между Россией и Тибетом является вопросом первосте-

пенной важности. Далай-лама вполне осознает необходимость такой связи и

в прошлом уже вел

переговоры с дат-              !§§

ским телеграфным              §||

агентством в Пекине              -              ’              ;              .

о проведении телеграфного провода в Россию[449].

Доржиев также

Не СОВеТОВаЛ НКИД              Калмыцкие военные инструкторы В.А. Хомутников

ПОСЫЛаТЬ В Тибет              (крайний справа) и Б.Х.Кануков.Урга, нач. 1920-х. Фото

,              из Нац. архива Республики калмыкия.

кинематографический аппарат, поскольку «публичная демонстрация картин даст повод к распространению всевозможных перетолков об экспедиции и может обострить отношения с Англией». По его мнению, следовало сперва дождаться «благоприятных сведений» из Лхасы, а затем приступить к снаряжению «второй большой экспедиции», с которой можно было бы отправить радиостанцию, кинематограф и... «возможное количество оружия для тибетской армии».

Практически одновременно с Доржиевым — 6 июля 1921 г. — свой проект тибетской экспедиции подал Чичерину и Шумяцкий, приехавший в Москву для участия в 3-м конгрессе Коминтерна. Поднимался ли вопрос о поездке в Лхасу на заседании Политбюро ЦК, состоявшемся 6-7 июля, мы не знаем; во всяком случае, в повестке дня этого заседания в качестве отдельного пункта он не значится. Предложения Шумяцкого, очевидно, и легли в основу окончательного сценария экспедиции. Так, в Наркоминделе отказались от предварительной посылки в Лхасу курьера-калмыка Бакбушева, отклонили кандидатуру «начальника конвоя» Цивано, а «ориенталиста» Сампилона решили поставить во главе второй, основной, экспедиции. На должность «политкома» экспедиции — её фактического руководителя — утвердили донского калмыка-коммуниста, одного из военных инструкторов при монгольской армии, В.А. Хо- мутникова (конспиративное имя Василий Кикеев) (1891-1945)[450].

Решающую роль в этом выборе, возможно, сыграл тот факт, что земляк Хомутникова, донской калмык Шарап Тепкин, находился в это время при лхасском дворе, исполняя должность личного секретаря Далай-ламы. Поэтому, инструктируя Хомутникова накануне поездки, представитель НКИД РСФСР при советских воинских частях в Монголии, В.И. Юдин, советовал ему по приезде в Лхасу сразу же связаться с Тепкиным, который мог бы устроить встречу с Далай-ламой и быть на ней переводчиком[451].

О тибетских планах НКИД, разумеется, знал и В.И. Ленин. Об этом свидетельствует, например, известный ученый-монголист, ныне покойный С.Д.Дылыков (внучатый племянник А. Доржиева), сообщающий о встрече Ильича с Доржиевым, состоявшейся в Кремле, по-видимому, летом 1921 г., накануне экспедиции (сам Дылыков ошибочно датирует её 1922 г.) «В 1922 г. Агван Доржиев был принят Лениным, который очень интересовался его мнением по национальному строительству и вопросам религии у бурят и калмыков и о их связях с буддистами Монголии и Тибета. Ленин подробно расспрашивал его о возможности организации экспедиции паломников из бурят и калмыков в Тибет с целью ознакомления с современным положением в стране, настроениями Далай-ламы и его окружения, о роли англичан и китайцев, взаимоотношениях Тибета с Индией. Поездку самого Агвана Доржиева в Тибет в то время Ленин считал делом рискованным, учитывая позицию Англии относительно его персоны»[452].

Встречался Доржиев дважды и с председателем ВЦИК М.И. Калининым. Их беседы, по воспоминанию С.Д. Дылыкова, касались в основном будущего национального устройства Бурятии и роли религии в жизни бурятских буддистов. «Что касается религии,— пишет он,— Агван Доржиев добивался, чтобы в разделе проекта Конституции о свободе совести и вероисповедания сохранилась первоначальная формулировка о допущении религиозной и антирелигиозной пропаганды». М.И. Калинин, однако, с точкой зрения Доржиева не согласился. (Эти встречи состоялись, скорее всего, в г., во время разработки проекта первой Конституции СССР.)

Какое место тибетская инициатива Г.В. Чичерина занимала среди других внешнеполитических акций НКИД того времени? 1921 год, как известно, ознаменовался большими успехами восточной

политики большевиков. Советская Россия подписала дружественные договоры с Персией (26 февраля), Афганистаном (28 февраля), кемалистской Турцией (16 марта), что, несомненно, нанесло сильный удар по позициям Англии на Ближнем и Среднем Востоке. Особенно важным был договор с Афганистаном, ввиду того, что эта соседняя страна рассматривалась политическим руководством России помимо прочего как база или «коридор» для поддержки революции в Индии. Поэтому его заключение преследовало двойную цель: с одной стороны, упрочение дружественных отношений между двумя государствами, а с другой — недопущение сближения Афганистана с Англией, или иначе «ограждение действительной независимости Афганистана», как об этом говорилось в преамбуле договора. Однако за дружбу с молодым и амбициозным эмиром Амануллой Москве пришлось заплатить немалую цену. Согласно секретному приложению к договору, Россия обязалась предоставить Афганистану ежегодную субсидию в размере 1 млн. рублей золотом, 5000 винтовок, 12 аэропланов, восемь зенитных орудий. Кроме этого, предусматривалось создание в Афганистане школы авиации, постройка завода бездымного пороха (кордита), оборудование телеграфной линии Кушка - Кабул, предоставление в распоряжение афганского правительства российских специалистов[453]. Но и Россия получила от договора определенные выгоды. Так, он позволял ей открыть пять консульств РСФСР на территории Афганистана, два из которых (в Кандагаре и Газни) находились вблизи границы с Индией. Это вызвало настоящую панику в Лондоне и немедленное контрвоздействие на эмира с целью срыва ратификации советско-афганского договора и заключения собственного соглашения с Афганистаном[454].

В том же году (16 марта) Москва заключила торговое соглашение с Англией, означавшее фактическое признание ведущей капиталистической державой Советского государства. Это была крупная победа советской дипломатии. Важным положением этого документа было взаимно взятое на себя обеими сторонами обязательство воздерживаться от всякого враждебного действия и пропаганды друг против друга. В частности, советское правительство обязалось воз-

Слева направо в 1-м ряду: Б.Х. Канунов, М.Т. Бимбаев, О. Чойбалин. Фото из НАРК.

держиваться от подстрекательств военным, дипломатическим или каким-либо иным способом какого-либо из народов Азии к действиям, враждебным британским интересам или Британской империи, в особенности в Индии и в Афганистане. Англия, со своей стороны, обязалась не вести пропаганды в государствах, которые прежде входили в состав Российской империи.

Во второй половине 1921 г. советская дипломатия сосредоточила свои усилия на дальневосточном и центральноазиатском направлениях. В центре внимания Москвы оказался Китай и его бывшие «внешние территории» — Монголия, Синьцзян и Тибет. Так, представительство НКИД в Средней Азии отправило в августе из Ташкента в Урумчи дипагента Казанского для заключения торгового соглашения с синьцзянским военным губернатором («ду- цзюном»). (Дипломатические отношения с Западным Китаем были фактически установлены годом ранее путем учреждения в Кульдже и Алма-Ате соответственно советского и китайского торгпредств, с присвоением им консульских функций.) А осенью 1921 г. в Пекин была направлена миссия во главе с А.К. Пайкесом для переговоров об установлении дипломатических отношений между Советской Россией и Китаем. В то же время делались попытки завязать контакты и с вождем Синьхайской революции, основателем партии

Гоминьдан Сунь Ятсеном, провозглашенным чрезвычайным президентом Южного Китая. С этой целью весной 1922 г. Пайкес отправил в Кантон члена ДВС С.А. Далина. Наконец, в октябре 1921 г. в Москву прибыла чрезвычайная монгольская миссия, которая 5 ноября подписала договор о дружбе с советским правительством. В этом контексте секретная Тибетская экспедиция НКИД и Коминтерна являлась продолжением активной советской политики в регионе и одновременно революционной экспансии большевиков, направленной на подрыв ключевых позиций своего главного противника, Англии.

Экспедиция Ямпилова - Хомутникова выступила из Урги 13 сентября 1921 г. Её маленький отряд, двигавшийся на 12 верблюдах, присоединился к большому каравану монгольских и тибетских паломников и торговцев, направлявшемуся в Лхасу. Кроме уже названных двух руководителей, участие в поездке приняли еще шестеро калмыков и один бурят. До Лхасы, однако, дошли не все. Во время перехода через высокогорную местность Сартын (в Наньша- не) тяжело заболел и умер лама Ямпилов.

Советская экспедиция достигла столицы Тибета 9 апреля 1922 г., т. е. она находилась в пути более 7 месяцев, а не полтора-два, как первоначально рассчитывал Шумяцкий. Не вполне оправдались и другие ожидания Москвы. Так, Далай-лама встретил эмиссаров «красных русских», как тибетцы называли большевиков, без особой симпатии, довольно настороженно. Аудиенция состоялась на следующий же день в зимнем дворце правителя — Потале, в присутствии его калмыцкого секретаря-переводчика Шарапа Тепкина. После традиционного приветствия Хомутников преподнес Далай- ламе подарки от имени советского правительства (100 аршин парчи, четверо золотых часов, серебряный сервиз, радиотелеграфный аппарат) и вручил письмо за подписью Л.М. Карахана. Во время этой первой встречи вопросы в основном задавал Далай-лама — жив ли и чем занимается Доржиев, как новые власти России обращаются с калмыцким духовенством и хурулами (монастырями), какова судьба Николая II и его семьи, какие цели преследуют Советы и как относятся к имущим классам и т. д. В своих ответах Хомутников, разумеется, попытался представить национальную и религиозную политику большевиков в выгодном свете, в частности он заявил,

что «если царское правительство стесняло развитие национального самоопределения калмыков и бурят и распространение буддизма, то Советы в этом отношении дали самую широкую свободу. Ими допущено образование самостоятельных автономных областей — бурятской и калмыцкой, где ламы могут свободно распространять своё учение и строить храмы». Что касается Доржиева, то он жив и здоров, «объезжает каждый год все буддийские храмы в пределах Советов и в своей деятельности Советским Правительством нисколько не стеснен». Говоря о революции в России, советский эмиссар отметил, что русский народ сверг с престола царя и конфисковал «все имущество буржуев» в пользу государства. «Советы,— пояснил он,— преследуют ту цель, чтобы больше не было войн, чтобы на земле создалось братство и равенство народов и наций без различия религий и т. д.»[455].

На другой день В.А. Хомутников встречался с тибетскими министрами («калонами») в летней резиденции правителя Тибета, Норбулинке. На ней присутствовали Далай-лама, его могущественный фаворит, главком тибетской армии и одновременно министр финансов Царонг, а также первый министр, по-видимому Лончен Шолкхан, хотя Хомутников в своём отчете и не называет его имени. И на этот раз беседа началась довольно напряженно. Царонг заявил, что имеет достоверные сведения из Константинополя от калмыков- эмигрантов, согласно которым «калмыцкие хурулы сожжены красными, и все наши единоверцы-калмыки ими ограблены и убиты». Такие сведения содержались в письме, посланном Далай-ламе в г. руководителями «Буддийского союза» — организации, созданной калмыцкими беженцами в Константинополе. В нем калмыки рассказывали о драматических событиях гражданской войны в России — в том духе, как об этом говорил Царонг — и просили оказать им помощь, в частности разрешить всем желающим переселиться в Тибет. Позднее (предположительно в начале 1922 г.) одному из авторов этого письма калмыцкому бакши Замбо Хаглышеву (Халдинову) удалось, при помощи англичан, въехать в Тибет через Индию и обосноваться в Лхасе. Именно Хаглышев и стал источником крайне негативной информации о Советской России для тибетцев[456]. В результате Хомутникову пришлось вновь опровергать слухи

о творящихся в России бесчинствах и насилии над буддийским духовенством, столь напугавшие тибетское правительство[457].

Позитивная информация В.А. Хомутникова была тут же подкреплена письмами Л.М. Карахана и Агвана Доржиева, зачитанными Тепкиным, что, произвело на тибетцев «большое впечатление». В результате напряженность спала, и беседа перешла в более спокойное и деловое русло. Тибетские министры осведомились у своего русского гостя, насколько сильна Советская Россия и может ли она оказать помощь Тибету «в смысле сохранения его неприкосновенности от покушений других государств». Хомутников, естественно, постарался уверить тибетцев в том, что нынешняя Россия — очень сильное государство, ибо сумела победить всех своих врагов в гражданской войне, что она стоит на страже интересов «всех малых народов и наций, стремится завязать с ними как можно более тесные связи и защитить их [от] всяких нападений со стороны кого бы то ни было» и «поэтому тибетский народ вполне может рассчитывать на помощь и поддержку со стороны Советской России»[458]. Тогда министры заявили, что страна нуждается в мастерах по производству пороха, патронов и снарядов, так как англичане, согласившись поставлять тибетцам оружие, отказываются предоставить им таких специалистов, особенно мастеров по изготовлению пороха (кордита). Кроме этого, они просили прислать им радиотелеграфистов для работы на аппарате, подаренном Москвой. Хомутников, конечно же, обещал, что такие специалисты будут направлены Советской Россией в Лхасу. «Как Далай-лама, так и оба министра,— говорится далее в его отчете,— были очень довольны беседой. Особенную радость они выразили по поводу получения радиотелеграфного аппарата, сказав, что это драгоценный подарок, и отдали приказание тотчас спрятать его, чтобы не узнали англичане».

Советская экспедиция находилась в Лхасе чуть более трех недель. За это время Хомутников еще несколько раз встречался с Далай-ламой, «по его приглашению», и с его двумя министрами, Царонгом и Лонченом. «Все они чрезвычайно интересовались положением дел в Советской России, а также отношениями последней с другими странами и обращались ко мне с подробными расспросами. Насколько мог, я удовлетворял этот интерес»[459]. Особенно большое впечатление рассказы Хомутникова произвели на престарелого тибетского пре

мьера Лончена Шолкхана. Бывший русофил и противник Англии, Лончен открыто проявлял «большую симпатию к России». При прощании он сказал Хомутникову: «Раньше мы дружили с русскими; думаю, что и теперь сможем возобновить старые отношения, если будут позволять условия и обстоятельства»[460].

О Царонге, слывшим заядлым англофилом, Хомутников также отзывался весьма положительно: «Ко мне [он] отнесся очень хорошо: много раз приглашал к себе и всегда охотно беседовал на разные темы. Очень интересуется Советской Россией и Красной Армией»[461]. Любопытна и характеристика, которую Хомутников дает Далай- ламе: «Сам Далай-Лама относится в данное время к Англии дружелюбно, вследствие того, что англичане доставляют оружие для войны с Китаем. К последнему отношение его определенно враждебное. Среди лам и народной массы Далай-Лама пользуется большой симпатией, хотя есть у него среди них противники. Так, в 1921 г., в связи с приездом в Лхасу английского представителя Белла, монахи двух монастырей, сторонники китайской ориентации, пытались устроить против правительства восстание. Однако руководители восстания были арестованы и по сие время сидят в тюрьме»[462].

Что касается Красной России, то владыка Тибета испытывал к ней явно двойственные чувства. С одной стороны, его пугали рассказы о гонениях большевиков на «желтую веру». Незадолго до приезда экспедиции он получил письмо от Ургинского Хутухты, в котором тот писал, что Советы, уничтожив свои храмы и священные книги, добрались, наконец, и до Монголии и при содействии Монгольской революционной партии сместили его с престола. В результате Далай-лама распорядился, по просьбе Хутухты, служить в тибетских храмах особые молебны об уничтожении врагов буддийской веры. С другой стороны, под влиянием бесед с Хомутниковым его отношение к «красным русским» стало заметно меняться. Так, Хомутников отмечал, что после получения положительной информации из России Далай-лама распорядился отменить эти молебны. А во время прощальной аудиенции, состоявшейся 29 апреля, он неожиданно признался: «Мне желательно установить добрососедские отношения с Россией, ибо, хотя мы с Англией официально находимся в мирных отношениях, фактически она стремится подчинить нас себе. С этой целью она держит на нашей территории свои войска,

что является для нас весьма неблагоприятным и совершенно нежелательным»[463].

Речь, по-видимому, идет о небольшом военном эскорте при торговом агенте в Гьянцзе, главной английской фактории в Тибете. Есть, однако, основания, заставляющие сомневаться в искренности подобного заявления Далай-ламы, особенно после визита Ч. Белла. Во всяком случае, он не собирался радикально менять своей проанглийской ориентации, а потому отклонил предложение Хомутникова послать официальное тибетское посольство в Москву. «В данный момент сделать это невозможно, ибо, если узнают англичане, могут быть плохие последствия для нас». Вместо посольства Далай-лама решил направить своего представителя Шарапа Тепкина, которому поручалось передать его устный ответ советскому правительству и вручить несколько писем Доржиеву, с тем чтобы последний довел их содержание до сведения руководителей страны. Тепкину также надлежало оказывать помощь Доржиеву, ввиду его преклонного возраста, и в случае смерти заменить его[464]. Сам Тепкин так рассказывал о данном ему поручении: «В связи с возвращением экспедиции в Россию, я был вызван Далай-Ламой, который предложил мне выехать вместе с ней к Хамбо Агвану Доржиеву, [чтобы] информировать его о положении в Тибете; одновременно с этим дал поручение информировать его, Далай-Ламу, о происходящих событиях в России и положении и жизни духовенства»[465]. Таким образом, Далай-лама, очевидно, решил проверить с помощью своего «русского» секретаря достоверность сообщений Хомутникова и Доржиева.

Экспедиция Хомутникова покинула Лхасу 1 мая 1922 г. Обратно в Россию она возвращалась другим, более коротким сухопутноморским путем, через Индию и Китай. По дороге заехали в монастырь Ташилхумпо («Даши-лин») в Южном Тибете, чтобы получить благословение Панчен-ламы, однако в переговоры с ним не вступали, поскольку Панчен находился «в оппозиции к Далай-ламе» и к тому же «являлся сторонником англичан». В Ургу экспедиция вернулась в начале августа.

Свой отчет о поездке в Тибет Хомутников подал в НКИД 28 октября 1922 г. В нем содержались разнообразные и довольно подробные сведения о Тибете, его правящей верхушке, о политических

взглядах Далай-ламы и его министров, об отношениях страны с Китаем и Англией, её армии, хозяйственной жизни (скотоводстве, земледелии, торговых промыслах). Правда, приводимые руководителем экспедиции факты в ряде случаев не соответствовали действительности. Это, прежде всего, относится к его сообщениям о миссии Белла и об англичанах в Тибете в целом. Так, Хомутников утверждал, по-видимому со слов своих информаторов в Лхасе, что Белл якобы просил Далай-ламу допустить в Лхасу официального представителя Англии, а также договорился с тибетцами о передаче англичанам в аренду «территории на северо-западе и юго-востоке от Лхасы». Эта информация, однако, не подтверждается данными британских дипломатических архивов. Ничего не говорят официальные источники и о постройке англичанами лесопильного завода в местности Домула (?) около индийской границы. Некоторые сомнения вызывает также и сообщение Хомутникова о военном присутствии Англии в Тибете — о том, что «в Гияндзе живут шесть англичан и три сиккимца при Военном училище и стоит один взвод англичан на телеграфной станции для охраны»[466]. Достоверно известно, что в Гьянцзе в 1922 г. находился британский торговый агент Дэвид Макдональд, который был наполовину сиккимцем. В качестве охраны он имел военный эскорт, состоявший приблизительно из 75 индийских сипаев, под командованием капитана Эрика Паркера. Это был единственный английский военный офицер во всем Тибете. (!) Кроме того, в Гьянцзе проживали офицер индийской медицинской службы Бо Церинг, сиккимец по происхождению, и еще несколько англичан, в основном технический персонал (двое из них в звании сержантов, например, обслуживали телеграф). Что касается военного училища, то, строго говоря, в Гьянцзе его никогда не существовало. Военным обучением тибетцев заведовал командующий эскортом при торговом агенте[467]. Данные Хомутникова об оружии, которое англичане обещали поставить тибетцам (20 тыс. винтовок, восемь горных орудий, 10 пулеметов и пять бомбометов)[468] также сильно завышены. В целом, информация калмыцкого разведчика, особенно та ее часть, которая была получена из вторых рук, являлась мало достоверной. В Москве же, судя по всему, результатами экспедиции остались довольны, о чем свиде

тельствует награждение её руководителя Кикеева-Хомутникова 2 февраля 1925 г. орденом Красного Знамени[469].

Главный итог поездки Хомутникова — это восстановление отношений между Россией и Тибетом. В ходе переговоров в Лхасе выявился большой интерес к Советской России со стороны Далай- ламы и его ключевых министров и желание вступить с нею в дружественный диалог. Однако, стремясь к новому сближению, как Россия, так и Тибет, естественно, преследовали свои собственные цели: Москве был нужен Тибет в качестве плацдарма для нанесения удара по британскому империализму в Индии, Лхаса же нуждалась в военной помощи России для обеспечения своего суверенитета — независимости от Китая, не помышляя при этом о разрыве отношений с англичанами.