<<
>>

Английская военная экспедиция в Тибет (1903-1904) и её последствия

В 1899 г. новым вице-королем Индии стал лорд Джордж Натани- ел Керзон, известный политик, востоковед и путешественник, прекрасный знаток Ближнего Востока, Средней и Центральной Азии.

Керзон, как известно, являлся одним из идеологов и исполнителей «наступательного курса» (forward policy) Англии в этом обширном регионе и ярым русофобом, что во многом определило характер англо-тибетских отношений в период его шестилетнего правления и в конечном счете привело Большую игру к неизбежной развязке — дипломатическому эндшпилю.

Став вице-королем, Керзон прежде всего занялся укреплением наиболее уязвимой северо-западной границы Индии, которую он считал «ахиллесовой пятой» Британской империи. «Безопасность Индии должна быть главной целью нашей политики» — этот тезис стал политическим кредо Керзона. В не меньшей степени озабоченность нового вице-короля вызывали и северо-восточные рубежи, протянувшиеся от Памира до Непала. Здесь, как и в случае с афганским буфером, непосредственную угрозу британскому вла

дычеству, по мнению Керзона, представляла все та же Россия, стремительно расширявшаяся «в индийском направлении».

По странному стечению обстоятельств в 1898 г., еще не зная о первом визите Доржиева в Россию, английская и англо-индийская пресса неожиданно заговорила о необходимости присоединения Тибета к Британской Индии, в ответ на «русские завоевания» в Центральной Азии. Автор одной из заметок, появившейся в газете Englishman, майор индийской медицинской службы Остин Уодделл призывал свое правительство безотлагательно аннексировать южную часть Тибета, вместе с Лхасой и долиной р. Брахмапутры (Цангпо). Этим шагом, утверждал Уодделл, «мы не только предупредим возможность территориальных захватов со стороны России между нашими владениями в Индии, Бирме и Китае, но и укрепим наше положение на всем материке Азии, т. к. окажется возможным сомкнуть все наши владения от Персидского залива и Индийского океана до берегов Великого океана».

Кроме того, приобретение Тибета сулило «огромные торговые преимущества»[201]. Свое предложение Уодделл обосновывал вполне в империалистическом духе: Поднебесная империя, ввиду крайней политической слабости, близка к крушению, что ведет к яростному соперничеству европейских держав «в захвате обломков этой руины». Следовательно, Тибет, находящийся в вассальной зависимости от Китая, неизбежно должен стать «ареной соперничества между Россией и Англией». В подтверждение этого тезиса, Уодделл ссылался на то, что русские уже посылают в Тибет свои обычные «научные экспедиции»[202].

Тем временем, пока Лхаса налаживала с помощью Доржиева контакты с Петербургом, Керзон, со своей стороны, также предпринял шаги к завязыванию непосредственных отношений с правителем Тибета. Дважды (11 августа 1900 и 8 июня 1901) он обращался с письмами к Далай-ламе, предлагая начать переговоры для урегулирования спорных пограничных и торговых вопросов, ввиду упорного непризнания тибетцами новой границы с Сиккимом и невыполнения статей торгового соглашения 1893 г., но ответа на эти письма не последовало. Узнав о первом посольстве Доржиева в Россию из заметки в газете Journal de Saint Petersbourg[203], Керзон поначалу не придал этому значения. Слишком уж невероятным казался сам факт отправки тибетскими ламами-ксенофобами «от

крытой миссии» в Европу. Однако многочисленные публикации в русской прессе о втором — «чрезвычайном» — посольстве посланца Далай-ламы заставили Керзона поверить в невозможное. Вести из Петербурга сильно нервировали индийского вице-короля и правительство в Калькутте; беспокойство испытывало и военное министерство (War Office) в Лондоне, опасавшееся, что «русские интриги с Далай-ламой» могут оказать негативное влияние на ситуацию в малых пригималайских государствах, тесно связанных с Тибетом (Непал, Сикким, Бутан). По мнению его главы, лорда Робертса, опасность того, что русские могли бы использовать Тибет - теперь или в ближайшем будущем — в качестве базы для военных операций против Индии, была невелика.

Гораздо более пугала другая возможность: установив, «по крайней мере, номинальный протекторат над Тибетом», Россия могла бы начать рекрутировать в свою армию непальских гурок, составляющих костяк англо-индийских вооруженных сил, а это было бы «настоящей трагедией»[204].

Что касается Керзона, то для него русский протекторат над Тибетом представлял собой не столько военную, сколько «политическую угрозу». В своем письме статс-секретарю по делам Индии лорду Гамильтону от 11 июня 1901 г. он писал: «Мы не можем помешать России захватить Монголию и Китайский Туркестан, хотя и можем несколько задержать захват последнего. Но я считаю, что мы можем и обязаны не допустить русского протектората над Тибетом. Если мы не выясним, что происходит в Лхасе, мы получим такой протекторат в самом недалеком будущем... Если Россия достигнет границ Непала, эта страна превратится во второй Афганистан. Тибет, а не Непал, должен стать буфером между нами и Россией»[205]. Неудачные попытки Керзона установить связь с Далай-ламой подтолкнули вице-короля к более решительным действиям. В июне 1902 г. на тибето-сиккимскую границу отправился политический резидент в Сиккиме Клод Уайт, которому было поручено вступить в переговоры с тибетцами. Узнав о миссии Уайта, встревоженный амбань Ю Ган немедленно отправил письмо Керзону, в котором высказал недоумение по поводу того, что индийское правительство не поставило его в известность о своем шаге, тогда как в прошлом, когда возникали какие-либо вопросы, требующие совместного решения двух стран, оно заблаговременно информировало его об

этом, и дал понять, что самовольное прибытие Уайта на тибетскую границу может быть «неправильно истолковано тибетцами». Вслед за письмом амбань послал на границу своего помощника Хо Кван- си и одновременно просил Далай-ламу делегировать тибетского представителя для переговоров с Уайтом. Кроме того, Ю Ган телеграфировал о случившемся в Палату внешних сношений (Вайубу) в Пекине: в своей телеграмме он просил сообщить ему о вопросах, подлежащих обсуждению, а также указал на то, что английские войска ни под каким предлогом не должны переходить тибетскую границу, поскольку это может спровоцировать военный конфликт.

В результате 22 августа Вайубу обратилась к британскому полномочному министру в Пекине сэру Эрнесту Сатоу с просьбой «инструктировать» Уайта, с тем чтобы он не предпринимал никаких действий до прибытия заместителя амбаня, которому было поручено мирно обсудить с английской миссией все вопросы. Две недели спустя Сатоу ответил китайскому дипломатическому ведомству, что цель Уайта состоит в том, чтобы «добиться реализации договорных прав в уголке Сиккима (имеются в виду пастбищные земли в Гьягонге.— А.А.), оккупированном тибетцами, которые с самого начала уклонялись от выполнения своих обязательств, в соответствии с конвенцией 1890 г. и торговыми правилами 1893 г.». При этом Сатоу выразил надежду, что переговоры Уайта, Хо Кванси и тибетского представителя «устранят прошлые недоразумения и обеспечат добрые отношения (между Тибетом и Индией) в будущем». Однако, когда вице-амбань прибыл на границу, он не застал там Уайта, который к тому времени вернулся, очевидно по распоряжению Калькутты, в свою резидентуру в Гангтоке (столица Сиккима)[206].

Миссия Уайта— еще одна неудачная попытка англичан вступить в переговоры с Лхасой, чтобы добиться от тибетцев выполнения договорных актов 1890 и 1893 гг., соглашений, не подписанных ими и потому не признанных. По мнению китайского историка Сон Лимина, эта миссия «во многих смыслах» явилась «прелюдией» военной экспедиции Янгхазбенда год спустя: впервые после заключения упомянутых договоров англичане появились на тибетской границе с вооруженным эскортом, не поставив о том в известность лхасского амбаня,— акция, которую Сон Лимин рассматривает как

проявление «новой — наступательной — политики нового вицекороля Индии»[207].

Тибетская ситуация — категорический отказ Далай-ламы от переговоров с англо-индийским правительством — вызывала досаду и раздражение не только у Керзона. Китайское правительство также было недовольно «высокомерным» поведением тибетцев. Во время приватной беседы с Э. Сатоу принц Цин признался, что власти Китая подумывают о том, каким образом усилить положение лхасского амбаня, с тем чтобы «приструнить тибетцев», поскольку они крайне невежественны и плохо управляемы и Китай «может попасть в беду из-за них».

В результате 2 декабря 1902 г. маньчжурский император назначил нового амбаня в Лхасу, которому было предписано немедленно отправиться в Тибет и начать обсуждение спорных вопросов с англичанами. В то же время Пекин информировал о сделанном назначении английское правительство, прося его дать указания Уайту вступить в переговоры с новым амбанем, с тем чтобы «устранить все прошлые недоразумения и тем самым добиться скорого решения тибетского вопроса»[208]. Таким образом, благодаря инициативе Керзона возникла новая ситуация: англоиндийские власти хотели во что бы то ни стало добиться от Лхасы выполнения статей англо-китайской конвенции по Сиккиму и Тибету 1890 г. и дополняющих её торговых правил, для чего было необходимо проведение прямых переговоров с тибетцами; китайское правительство, со своей стороны, желало участвовать в таких переговорах в качестве посредника между Индией и Тибетом (подчеркнем — посредника, а не стороны, репрезентирующей тибетское правительство, как это имело место во время англо-китайских переговоров в начале 1890-х). Тем временем в эту ситуацию, отражающую несомненное усиление позиции Лондона и, соответственно, ослабление позиции Пекина в тибетском вопросе, неожиданно вмешался «русский фактор», как следствие вовлечения Тибета в Большую игру.

Летом 1902 г. пекинская газета «Чайна Таймс» опубликовала текст «тайного русско-китайского договора о Тибете», что еще более укрепило подозрения Керзона в отношении «русской интриги» в этой стране,— отметим, далеко не беспочвенные, как об этом свидетельствуют переговоры Доржиева с царским правительством. Согласно этому мнимому договору, Китай согласился пере

дать России «все свои интересы, привилегии и выгоды» в Тибете, включая право на разработку полезных ископаемых и постройку железных дорог, в обмен на поддержку и помощь России «в деле охранения целости Китайской империи». «В случае возникновения внутри Китая каких-либо смут, с которыми само китайское правительство не было бы в состоянии справиться,— говорилось в договоре,— Россия займется их подавлением».

Еще одним важным пунктом было якобы переданное Китаем России право «назначать правительственных лиц в Тибете» и «управлять тибетскими делами», хотя при этом и делалась оговорка, что Китай будет иметь право «назначать в Тибет консулов»[209].

Публикация в «Чайна Таймс» только подлила масло в огонь. Э. Сатоу переслал в Лондон вырезку из пекинской газеты с текстом «русско-китайского договора», при этом он отметил в своей депеше в Форин оффис от 5 августа, что сам он не верит в существование подобного документа[210]. Тем не менее, английское правительство не скрывало своей глубокой озабоченности. 1 сентября глава Форин оффиса маркиз Г. Лэнсдаун инструктировал британского посланника в Пекине (Э. Сатоу): «Следует предостеречь Китайское Правительство от заключения какого бы то ни было соглашения подобного рода; и Вам следует также намекнуть ему, что Правительство Его Величества в этом случае, несомненно, будет вынуждено принять меры к ограждению интересов Великобритании»[211].

Но и Петербург также имел повод для серьезного беспокойства: 11 октября русский поверенный в делах в Лондоне барон Гревениц заявил Форин оффису о том, что русское правительство получило из Пекина сведения о посылке английских войск в Тибет якобы для охраны строящейся там железной дороги. Подобные меры при настоящем тревожном положении дел в Китае, отметил Гревениц, представляют опасность, поскольку могут вызвать возобновление боксерской смуты. На это сотрудник дипломатического ведомства Т. Сандерсон ответил, что ему ничего не известно о строительстве железной дороги в Тибете и что такой проект по существу представляет огромные технические трудности. Поводом для слухов, по мнению Сандерсона, вероятно, послужило восстановление пог

раничных столбов на тибето-сиккимской границе английскими офицерами с эскортом, так как тибетцы «имеют обыкновение их опрокидывать»[212]. Гревениц, по всей видимости, остался удовлетворенным таким ответом, вполне правдоподобным на первый взгляд, поскольку инциденты с передвижением или «опрокидыванием» тибетцами пограничных столбов действительно неоднократно имели место в прошлом. Два с половиной месяца спустя (31 декабря) Гревениц вновь посетил Форин оффис, на этот раз в связи со слухом, что англичане будто бы собираются послать военную экспедицию в Тибет. Слух этот скорее всего был порожден реальным фактом — неудавшейся миссией Уайта, однако маркиз Лэнсдаун заверил Гревеница, что он не имеет под собой никаких оснований.

Вскоре после этой встречи статс-секретарь по делам Индии Гамильтон получил обширное послание Керзона от 8 января 1903 г. Смысл его сводился к следующему: действия России представляют угрозу для британских интересов в Тибете, свидетельством чего является слух о тайном русско-китайском договоре. Единственный способ предотвратить опасность — это взять на себя инициативу и, воспользовавшись нынешним предложением Китая, провести прямые переговоры с тибетскими властями, но не на тибето-сиккимской границе, а в Лхасе. «Только этим путем,— говорилось в письме,— мы можем выйти из нынешнего бесславного для нас положения... и разрушить стену тибетской апатии и обструкции... Мы смотрим на так называемое сюзеренство Китая над Тибетом как на политическое притворство, поддерживаемое потому, что оно удобно для обеих сторон». Переговоры с тибетцами должны охватить «весь вопрос о наших будущих отношениях — торговых и иных — с Тибетом» и завершиться назначением постоянного британского представителя в Лхасе. Керзон также настаивал на том, чтобы английскую миссию сопровождал вооруженный эскорт, «достаточно сильный, чтобы преодолеть сопротивление, которое ему могло бы быть оказано по пути»[213].

Идея посылки военно-дипломатической миссии в Тибет созрела у Керзона в конце 1902 г. под влиянием слухов о тайном русско- китайском договоре о Тибете. Вице-король нисколько не сомневался в существовании такого договора, или, по крайней мере, устной договоренности, и потому считал своим долгом «расстроить эту

маленькую интригу (России), пока ещё есть время». Впервые Керзон изложил свой план вчерне в письме Гамильтону от 13 ноября г., где он назвал подобную экспедицию «миссией мира» (pacific mission), с целью заключения договора о дружбе и торговле с тибетским правительством[214]. Предложение Керзона, однако, не получило одобрения у английского правительства, которое не желало активно вмешиваться в тибетские дела, ибо это было чревато обострением отношений с Петербургом и Пекином. Тем не менее, в Лондоне хорошо понимали, что следует предпринять какие-то шаги для решения тибетской проблемы. Лично Гамильтон соглашался в принципе с доводами Керзона о необходимости посылки английской миссии в Лхасу, однако считал, что следует найти «хороший международный предлог» для оправдания её в глазах общественности. Статс-секретарь более всего опасался, что подобная миссия, выступая под прикрытием сильного военного эскорта, не сможет беспрепятственно дойти до Лхасы и почти наверняка натолкнётся на военное сопротивление тибетцев. Но новый военный конфликт с Тибетом совсем не входил в планы английского правительства. Лондонский кабинет также возражал против планов Керзона полностью устранить китайскую сторону от переговоров с тибетцами.

Тем временем, пока Керзон настойчиво добивался от Лондона согласия на осуществление своей «превентивной акции», в недрах царской дипломатии активно вырабатывался новый подход к довольно щекотливому для неё тибетскому вопросу В конце 1902 г. министерство иностранных дел подготовило проект учреждения консульства в Дацзянлу для непосредственных сношений с Тибетом. Во всеподданнейшей записке Ламздорфа от 8 ноября говорилось, что МИД «идет навстречу обнаружившемуся в Тибете благоприятному России течению, чтобы, по мере возможности, поддержать оное, дабы со временем воспользоваться им в наших интересах»[215]. Далее, 18 января 1903 г. Ламздорф направил телеграмму новому российскому послу в Лондоне гр. А.К. Бенкендорфу, в которой, ссылаясь на «вновь полученные» им сведения, подтвердил факт продвижения английских войск к Тибету и просил посла «самым решительным образом» объясниться по этому поводу с Лэнсдауном, предупредив его, что в случае осуществления Англией агрессивных планов

в отношении Тибета «Россия не преминет принять, со своей стороны, серьезные меры к ограждению своих интересов»[216]. В результате 2 февраля первый секретарь русского посольства Поклевский- Козелл вручил Форин оффису особый меморандум по тибетскому вопросу, в котором эти «интересы» были обозначены более четко. В нем русское правительство, выражая беспокойство по поводу полученных им «новых сведений» о продвижении английских войск по долине Чумби в северном направлении, заявляло: «Большое значение, которое Императорский Кабинет придает устранению любых поводов для беспорядков в Китае, заставляет его рассматривать подобную экспедицию в Тибет как меру, способную создать весьма опасную ситуацию, которая могла бы в этом случае побудить Императорское Правительство принять меры к защите своих интересов в этих странах» (т. е. в Китае и Тибете)[217].

Жесткое, почти угрожающее по тону, заявление МИД шокировало Лондон, и потому Бенкендорф во время последующих встреч с Лэнсдауном (11 и 18 февраля) попытался несколько ослабить его значение, заявив, что меморандум следует рассматривать не как официальную ноту, а как «простую заметку, заключающую в себе сущность телеграммы, полученной русским посольством». У России нет никаких замыслов в отношении Тибета, и слухи о русско- китайском договоре не имеют под собой никаких оснований. Со своей стороны, Лэнсдаун решительно отрицал сообщение о посылке английских войск в Тибет и даже представил посольству письменное подтверждение — краткий объяснительный меморандум в ответ на «запрос» Поклевского-Козелла[218]. Ситуация вокруг Тибета определенно начинала накаляться, и царская дипломатия, признававшая и одновременно отрицавшая наличие у России интересов в этой стране, чувствовала себя крайне неловко.

Дипломатическая дуэль Лондона и Петербурга достигла своей кульминации весной 1903 г. 24 марта Лэнсдаун пригласил Бенкендорфа в Форин оффис, где с тревогой сообщил ему о «возобновившихся слухах» о русско-китайском договоре. Поскольку такие слухи вызывали «серьезные опасения» у англичан, Лэнсдаун просил русское правительство официально подтвердить сделанное ранее (18 февраля) Бенкендорфом заявление— ответить прямо и без обиняков: «существует или нет тайный договор между Россией и

Тибетом»[219]. Столь категоричный ответ, по-видимому, требовался Лондону для того, чтобы принять окончательное решение по проекту Керзона. В результате 8 апреля Бенкендорф передал Лэнсдау- ну на словах содержание письма Ламздорфа, в котором говорилось, что Россия «не заключала конвенции по поводу Тибета ни с самим Тибетом, ни с Китаем, ни с кем-либо еще», а также, что русское правительство «не имеет в этой стране никаких агентов и не имеет никакого намерения посылать туда своих агентов или миссии». При этом Бенкендорф добавил, что, «хотя русское правительство не имеет каких бы то ни было замыслов на Тибет, оно не сможет остаться равнодушным к какому-либо серьезному нарушению статус-кво в этой стране. Подобное нарушение может сделать для России необходимым приступить к охране своих интересов в Азии, но даже и в таком случае она не желает вмешиваться в тибетские дела, поскольку русская политика “ne viserait le Thibet en aucun cas“ (не имеет каких-либо видов на Тибет), и будет вынуждена принять меры в другом месте». Бенкендорф также заявил, что Россия «рассматривает Тибет как часть Китайской империи, в сохранении целостности которой она заинтересована»[220].

Таким образом, в депеше Ламздорфа от 8 апреля 1903 г. впервые достаточно отчетливо была сформулирована тибетская политика России, покоившаяся на двух основных принципах — невмешательства в тибетские дела и сохранения статус-кво в Тибете, т. е. положения, при котором Тибет должен был оставаться в составе единого Китайского государства — вне сферы английского влияния. Фактически, это было продолжением курса, намеченного С.Ю. Витте еще в середине 1890-х. И хотя в Петербурге — так же как в Лондоне и Калькутте — понимали, что сюзеренитет Китая над Тибетом носит чисто номинальный, фиктивный характер, глава МИД настаивал на сохранении этой фикции, поскольку она позволяла сдерживать до некоторой степени наступательные устремления Англии.

Основная задача России на этом этапе состояла в том, чтобы удержать Англию от вторжения в Тибет. Судя по заявлениям русских дипломатов в Лондоне, царское правительство не сомневалось в агрессивных намерениях своего соперника и было готово предпринять ответные меры в случае отправки Англией военной экспедиции в эту страну. Однако, как убедительно показывает переписка

Гамильтона и Керзона, Англия в действительности не стремилась аннексировать Тибет или превратить его в свой протекторат, подобно пригималайским княжествам-лимитрофам, хотя и, безусловно, рассматривала тибетский буфер как законную сферу английских интересов (торговых и политических) в силу сопредельности территорий Тибета и Индии. Лондонский кабинет придерживался довольно умеренной линии в тибетском вопросе и не сочувствовал крайне амбициозным планам индийского вице-короля, особенно его идее учреждения в Лхасе постоянного английского представительства. Гамильтон был вполне доволен заявлением Ламздорфа, переданным ему Бенкендорфом. В своей депеше Керзону от 8 апреля статс-секретарь писал: «Эти объяснения (посла) являются вполне удовлетворительными... Главным поводом для отправки миссии с вооруженным отрядом в Лхасу служили опасения, что Россия опередила нас. Теперь такие опасения рассеялись»[221].

Спустя некоторое время после встречи Лэнсдауна с российским послом, английское правительство разрешило Керзону отправить дипломатическую миссию в Тибет, с условием, однако, что переговоры с тибетцами, при участии представителя Китая, будут проходить не в Лхасе, а на тибето-сиккимской границе, в местечке Камбадзонг. Возглавить эту миссию предстояло путешественнику и дипломату, в недавнем прошлом резиденту в индийском княжестве Индор, полковнику Френсису Янгхазбенду[222]. Помогать ему в переговорах должны были К. Уайт (резидент в Сиккиме) и капитан

В.              О’Коннор (начальник эскорта и переводчик). «Можно подумать,— комментировал это решение Лондона историк и публицист В.А. Теплов,— что английские власти только и дожидались, что официального удостоверения, что не существует никакого соглашения (между Россией и Тибетом), которое хотя несколько охраняло бы Тибет и с которым необходимо было бы считаться»[223].

Основная — официально декларированная — цель английской миссии, как уже отмечалось, состояла в заключении нового торгового соглашения с Лхасой, ввиду непризнания тибетцами конвенции 1890 г., и урегулировании индо-тибетских пограничных раз

ногласий. В то же время у миссии была и другая, неафишируемая, цель — расстроить «русскую интригу» в Тибете, т. е. наметившееся в результате посольств Доржиева в Россию русско-тибетское сближение. Керзон, очевидно, рассчитывал, что англо-тибетский договор упразднит уже существующие договоренности, или даже договор, Тибета с Россией.

Янгхазбенд выехал из Даржилинга 19 июня и прибыл в Кам- бадзонг месяц спустя. Тибетское правительство, со своей стороны, отправило на переговоры первого секретаря Лозанга Тринлея и генерала (дапона) Царонга. Что касается китайской стороны, то её представлял амбань в Шигацзе Хо Куанси (поскольку назначенный Пекином новый лхасский амбань еще не прибыл в Тибет). Посланцы Лхасы (Тринлей и Царонг), однако, с самого начала категорически отказались вести переговоры с англичанами на тибетской территории, настаивая на их перенесении в Гьягонг, на территорию Сиккима. Объяснялось это тем, что Национальное собрание Тибета, Цонгду (орган, состоявший из настоятелей трех лхасских монастырей и глав правительственных учреждений), дало им строгий наказ: ни под каким предлогом не допускать английскую миссию в Тибет, ибо англичане — враги буддийской религии и их целью является расширение своих владений за счет соседних государств. Если Англия действительно хочет вести переговоры с тибетцами, то она должна согласиться на их проведении в Гьягонге.

Таким образом, едва начавшись, переговоры зашли в тупик. Янгхазбенд пробыл в Камбадзонге около трех месяцев — время, которое он употребил главным образом на написание подробного отчета о «русском проникновении» в Тибет, пытаясь найти подтверждение слухам о русском оружии и инструкторах в Лхасе. Поводом для таких слухов, возможно, отчасти послужили рассказы Доржиева о его переговорах с «белым царем», внушившие тибетцам уверенность, что русские непременно придут на помощь Тибету в случае военного конфликта с англичанами. По сведениям Л.Е. Берлина, сам Доржиев, вернувшись в Лхасу в середине 1903 г., принял на себя руководство тибетскими финансами. Он изобрел машину с водяным двигателем и с помощью собранных в стране кузнецов организовал чеканку монеты. В то же время он занимался и вопросами обороны — реконструировал старые китайские ружья[224]. Обе

эти инициативы Доржиева, безусловно, можно рассматривать как первые шаги по пути модернизации Тибета.

Провал переговоров в Камбадзонге подтолкнул Керзона к более решительным действиям. Вице-король стал добиваться от английского правительства разрешения на продвижение миссии Янгхаз- бенда в глубь тибетской территории до пункта Гьянцзе. И такую санкцию он, в конце концов, получил 1 октября лично от премьер- министра Англии лорда Артура Балфура. Вместе с тем, новый статс-секретарь по делам Индии Джон Бродрик призвал Керзона (в телеграмме от 6 ноября) к проявлению сдержанности — продвижение миссии не должно было привести к оккупации Тибета или «постоянному вмешательству» в тибетские дела в какой бы то ни было форме, ибо единственной целью миссии являлось «получение сатисфакции», и, как только тибетцы уплатят «репарацию», она должна была немедленно покинуть Тибет. Правительство Её Величества, указывал Бродрик, считает подобную акцию необходимой, однако оно «не готово к учреждению постоянной (английской) миссии в Тибете»[225].

Таким образом, торгово-дипломатическая миссия Янгхазбенда превратилась в конце 1903 г. в военную экспедицию. В это время в Лхасе уже полным ходом шли приготовления к новой «войне» с англичанами. Цонгду (Национальное собрание) и Кашаг (Кабинет министров) провели ряд совместных заседаний, пытаясь найти выход из сложившейся ситуации. Кашаг настаивал на мирном разрешении конфликта, поскольку понимал, что тибетцы не имеют достаточных сил, чтобы участвовать в военной кампании. К сторонникам этой линии принадлежал и А. Доржиев, призывавший тибетцев подписать мирный договор с англичанами. Цонгду же стояло на ультрапатриотических позициях, считая, что тибетцы должны «сражаться до последнего солдата»[226]. Такая точка зрения в конечном счете возобладала в правящих кругах Тибета, в результате чего четверо министров — капонов (Шатра, Шолканг, Хор- канг и Чангкьим) — фактически весь кабинет — были арестованы за неповиновение Далай-ламе и за то, что они имели сношения с иностранцами (англичанами). (Любопытно, что калон Шатра считался до этого русофилом, а сами англичане видели в нем своего врага.) Под подозрением оказался и Доржиев, но открыто высту

пить против фаворита Далай-ламы лхасские ультрапатриоты не решились100.

Санкция английского правительства на отправку военной экспедиции в Тибет привела к возникновению новой, весьма опасной ситуации на «тибетском поле» Большой игры, ибо этим шагом Лондон открыто бросал вызов Петербургу. Поэтому уже 7 ноября (на другой день после того, как Д. Бродрик уведомил о принятом решении Керзона) Лэнсдаун встретился с Бенкендорфом и попытался вновь убедить его в отсутствии у Англии каких-либо агрессивных замыслов. Экспедицию Янгхазбенда, пояснил он русскому послу, не следует рассматривать как намерение Англии присоединить или постоянным образом занять тибетскую территорию: на эту меру следует смотреть лишь как на средство добиться удовлетворения («сатисфакции») за оскорбительный для английских властей образ действия тибетцев. То есть глава Форин оффиса, фактически, повторил аргумент, содержавшийся в телеграмме Бродрика Керзону. Эти объяснения, однако, не удовлетворили Петербург — несколько дней спустя Бенкендорф посетил Лэнсдауна и выразил ему озабоченность русского правительства в связи с сообщениями о том, что отряд Янгхазбенда готовится двинуться в Тибет. Россия, заявил он, «не может удержаться от ощущения, что вторжение британских военных сил на тибетскую территорию направлено к тому, чтобы внести большую смуту в положение дел в Центральной Азии». Лэнсдаун, разумеется, не согласился с этим и вновь выдвинул тезис о «вызывающем поведении» тибетцев: они уклонились от исполнения лежащих на них по договору 1890 г. обязательств и отказались вести переговоры с англичанами. Кроме того, они убили варварским образом двух британских (сиккимских) подданных в Тибете (в Шигацзе) и увели используемый для перевозки грузов английской «комиссии» (т. е. экспедиции) скот. Все это, по мнению Лэнсдауна, давало право англичанам требовать от тибетцев «сатисфакции». В то же время министр дал понять Бенкендорфу, что Россия не вправе выдвигать какие-либо претензии к действиям Англии в Тибете, напомнив ему о русских захватах в Маньчжурии, Туркестане и Персии101.

Месяц спустя Лондон получил новый тревожный сигнал от Керзона, подтверждавший его худшие подозрения в отношении «русской интриги» в Тибете: ссылаясь на информацию Янгхазбен- См.: Шаумян Т.Л. Англия и Россия... С. 67. См.: Теплов В. Указ. соч. С. 806-807.

да, полученную из разных, независимых друг от друга источников, вице-король сообщал, что тибетцы рассчитывают на русскую поддержку и что в Тибет ввезено русское оружие. В то же время Керзон подтвердил факт присутствия в Лхасе Доржиева, который по возвращении из Петербурга якобы передал тибетцам обещание России поддержать их, и что тибетцы верят, что подобная поддержка будет им оказана[227]. Эти известия, очевидно, относились к более раннему периоду (лето 1903 г.), так как сам Доржиев в письме Будде Рабданову от 4 января 1904 г. отмечал, что тибетцы относятся к помощи России скептически, но Далай-лама «стоит неизменно»[228].

Англо-индийское правительство также поставило в известность и китайскую сторону о новом маршруте экспедиции Янгхазбенда. 8 ноября Керзон уведомил лхасского амбаня Ю Гана, что, поскольку тот не смог убедить тибетцев действовать «более благоразумно» и сам не прибыл в Камбадзонг для встречи английских делегатов, правительство Индии не имеет иного выбора, как перенести переговоры в другое, более подходящее для этого место. В результате Ю Ган вновь просил Далай-ламу делегировать высокого тибетского представителя для переговоров с англичанами. В то же время он обратился в Пекин к императору, прося его ускорить приезд в Лхасу нового амбаня Ю Тая, а также в Палату внешних сношений (Вайубу) с просьбой вступить в контакт с британским правительством, чтобы остановить движение отряда Янгхазбенда. Обе эти просьбы были выполнены, но не достигли своей цели. Что касается Далай-ламы, то он вновь отказался от переговоров с англичанами, по-видимому, все еще надеясь на помощь России.

В декабре 1903 г. Ф. Янгхазбенд с двухтысячным военным эскортом под командованием бригадного генерала Д. Макдональда пересек перевал Джелеп-па на границе с Сиккимом и двинулся в глубь тибетской территории. Встревоженный этим император Китая приказал Ю Гану лично отправиться на границу и начать переговоры с англичанами и в то же время «оказать воздействие» на несговорчивых тибетцев. Но из этого также ничего не вышло, поскольку тибетские чиновники отказались предоставить амбаню необходимый транспорт и фактически блокировали его в Лхасе. Поэтому Ю Ган решил более не настаивать на отправке тибетцами своих представителей на границу, что могло бы спровоцировать конфликт между Китаем и Тибетом. В своих донесениях в Пекин

он сообщал, что война тибетцев с англичанами неизбежна и что Далай-лама и его правительство не изменят своей позиции «до тех пор, пока тибетские войска не будут разбиты». Лишь в этом случае лхасские правители согласятся заключить мир с англичанами[229]. Прибывший в феврале 1904 г. в Лхасу новый амбань Ю Тай предпринял еще одну попытку убедить Янгхазбенда и Далай-ламу провести переговоры на границе, но, как и его предшественник Ю Ган, потерпел неудачу. Все это позволяет говорить о том, что китайское правительство стремилось избежать обострения отношений с Англией из-за Тибета и прилагало определенные усилия, чтобы добиться мирного урегулирования англо-тибетского конфликта. Не обладая достаточной военной силой, Пекин, по всей видимости, рассчитывал с помощью англичан и их нового договора с тибетцами укрепить свой сюзеренитет над Тибетом.

Что касается России, то её внимание в описываемый период было всецело приковано к Дальнему Востоку, где назревало военное столкновение с Японией (война началась через два с небольшим месяца после начала военного похода Янгхазбенда). Ухудшению общеполитической обстановки в регионе способствовали два фактора: образование в 1902 г. англо-японского альянса, фактически направленного против России, и срыв царским правительством подписанного весной того же года с Китаем соглашения об эвакуации русских войск из Маньчжурии, поскольку ему не хотелось терять контроля над последней. Таким образом, Англия и Россия поменялись местами: окончание войны с бурами избавило английский империализм от связывающих его затруднений, в то время как руки русских империалистов оказались связанными событиями на Дальнем Востоке (в Корее и Маньчжурии). Россия не могла проводить активной политики в Центральной Азии и тем более в Тибете, как это имело место в 1900-1901 гг., чем не преминул воспользоваться её главный соперник на азиатском театре. Английская интервенция в Тибет, по существу, явилась ответом на захват Россией Маньчжурии. К такому выводу склонялись наиболее осведомленные русские дипломаты «на местах» — генконсул в Бомбее В.О. Клемм и новый посланник в Пекине П.М. Лессар. В своей телеграмме в Петербург в середине декабря 1903 г. Лессар подчеркивал два момента, определявших неблагоприятно складывавшуюся для России конъюнктуру в тибетском вопросе: отвлече

ние русских сил на Дальний Восток и невозможность в связи с тем для России достигнуть «общности действий с Китаем». «Таким образом,— заключал он,— предпринятое нами занятие Маньчжурии может иметь решающее значение для судьбы Тибета и в большей или меньшей степени отозваться на относительном положении обеих держав в Персидском заливе, Сеистане и пр.»[230].

Решение лондонского кабинета об отправке военной экспедиции в Тибет застало царскую дипломатию врасплох, и на первых порах ей пришлось удовлетвориться новыми заверениями Лондона, что экспедиция Янгхазбенда не приведет к оккупации Тибета и учреждению постоянного английского представительства в стране. Гораздо более энергичной была реакция военного ведомства на нарушение англичанами статус-кво в Тибете. Известно, что в январе 1904 г. А.Н.Куропаткин отправил в Лхасу — с личной санкции царя — группу калмыков-разведчиков во главе с подъесаулом На- раном Улановым. В то же время Главный штаб взвешивал возможность посылки в Тибет более солидной военно-дипломатической экспедиции во главе с капитаном П.К. Козловым — факт, совершенно неизвестный современным исследователям. Обе эти акции заслуживают более подробного рассмотрения.

В марте 1903 г. Н. Уланов, закончивший к тому времени курс в Офицерской кавалерийской школе в Петербурге и младший класс Николаевской академии Генштаба, составил проект собственной экспедиции в Тибет. Её главная цель формулировалась им как «изыскание нового пути» из России в Тибет — через Среднюю Азию. При этом предполагалось тщательно изучить два маршрута: Куль- джа - Лхаса и Шигацзе - Яркенд, связывавших Тибет с Китайским Туркестаном. «Последний путь,— писал Уланов в своём проекте,— помимо торгово-промышленного значения, мог бы иметь политико-стратегическое значение как проходящий параллельно границам: английской, непальской, опять английской, вплоть до нашего Туркестанского военного округа». Этот второй маршрут — от Шигацзе на юге Тибета в направлении оз. Бага-Хамар-Нур через Хотан и Яркенд и далее на Ташкент — Уланов предполагал исследовать на обратном пути. Он также собирался произвести маршрутную съемку в Центральном Тибете с целью её последующей стыковки со съемкой северо-восточной части страны, выполненной Козло-

вым и Казнаковым. Кроме того, Уланов хотел собрать сведения о золотых приисках в Центральном Тибете, их местонахождении, способах добычи золота и "              '              т. д. (В преамбуле своего проек

та он, между прочим, отметил, '¦              что тибетское слитковое золото,

„ Vпривезенное посольством Дор. .              жиева и обмененное на рубли

. на петербургском монетном дворе, исключительно высокого качества.) Участниками экспедиции Уланова должны были . стать «буддисты инородцы-во- ' .              енные» — буряты и калмыки,

которые, по его мнению, в силу

Н.Э. Уланов. Рис. худ. Н.В. Юдина с фото

нач. 1900-х гг. Архив А.А.Терентьева              СВ0ИХ              ЭТНИЧеСКИХ              И              релнГИОЗ-

ных связей с «туземцами» могли бы «оказать значительную услугу» научному исследованию Центральной Азии, а также способствовать решению задач большой государственной важности в отношении финансовом («открытие новых торговых рынков») и политико-стратегическом («обеспечение нашего положения в Средней Азии»)[231].

Подав свой проект в РГО, Уланов продолжил подготовку к экспедиции в Тибет на геодезическом отделении Академии Генштаба. Тем временем (в середине ноября 1903 г.) после того, как в русских газетах появились первые сообщения об экспедиции Янгхазбенда, П.К. Козлов подал докладную записку начальнику военно-статистического отдела Главного штаба. В ней он указывал, что за действиями Англии, формально мотивируемыми её торговыми интересами, кроются куда более агрессивные планы, осуществление которых нарушило бы интересы «других народов, развивающих свою деятельность во Внутреннем Китае». Главная же опасность, по мнению Козлова, состояла в том, что Англия, добившись «торгового и дипломатического преобладания» в Тибете, смогла бы привлечь на свою сторону «влиятельных членов правящих кругов»,

а это немедленно бы отразилось на политике тибетского правительства на всем пространстве Азии, населенном буддистами. А посему «необходимо настоять, чтобы Россия в равной мере с Англией участвовала в установлении там (в Тибете.— АЛ.) своего дипломатического представительства и чтобы страна перестала быть запретной как для богомольцев России, так и для её товаров» (!). Для этого, по мнению Козлова, следовало отправить в Лхасу экспедиционный отряд, который с помощью дипломатических переговоров, или «соответственными действиями», склонил бы тибетское правительство к уступчивости, «руководствуясь примером Англии»[232]. Возглавить такой отряд намеревался он сам.

Вскоре Козлов получил возможность изложить свой план лично императору, будучи приглашенным в Зимний дворец на торжественный обед по случаю Георгиевского праздника (26 ноября / 9 декабря). А затем проект тибетской экспедиции был доложен военному министру. В целом, надо отметить, что Главный штаб не разделял воинственного настроения Козлова и потому отнесся довольно сдержанно к его предложениям, как о том свидетельствуют инструкции 2-го генерал-квартирмейстера генерал-майора Я.Г. Жилинского составителю доклада, начальнику статистического отдела С.А. Воронину: «Если цель (экспедиции) дипломатическая, в смысле открытия Тибета русским богомольцам и товарам, то для посылки её необходимо сделать сношение с МИДом, и лицу, поставленному во главе её, должны быть даны соответствующие полномочия. На экспедицию, казалось бы, нельзя возлагать поручения содействовать действиям против англичан, хотя бы и советами, т. к. это могло бы повлечь за собой затруднения с Англией». Основная задача — «руководящая идея» — подобной миссии была сформулирована Жилинским следующим образом: «Экспедиция должна добиться для русских тех же привилегий, каких добивается Англия своей экспедицией, но избегать во что бы то ни стало конфликта с Англией»[233].

Посылка в Лхасу отряда казаков во главе с Козловым, несомненно, могла привести к военному столкновению с англичанами, поэтому Куропаткин предпочел не рисковать и отправить сперва на разведку Н. Уланова вместе с небольшой группой калмыков- паломников, возглавляемой буддийским священником, штатным гелюном Потаповской станицы области Войска Донского Данбо

Ульяновым. 5 декабря Уланов представил Куропаткину краткий проект своей экспедиции. Её основная задача сводилась исключительно к разведывательной цели — «сбору сведений о Тибете». В то же время Уланов предполагал сделать маршрутную съемку главного отрезка пути между Кульджой в Китайском Туркестане (где находилось русское консульство) и Лхасой, представлявшего собой традиционный маршрут алтайских калмыков-буддистов[234]. Таким образом, ему пришлось отказаться от планов большой научной экспедиции ради более насущных задач российской внешней политики. 3 января 1904 г. Куропаткин доложил царю о предполагаемой поездке Уланова в Тибет — «разузнать, что там делается, и особенно, что там делают англичане». Николай II, как свидетельствует запись в дневнике военного министра, «соизволил, чтобы это была частная поездка на свой страх и риск». При этом он приказал посоветовать Уланову «разжечь там тибетцев против англичан», но о таком приказании ничего не говорить Ламздорфу[235].

Оба приведенных факта — отправка А.Н. Куропаткиным Уланова на разведку в Тибет и обсуждение руководством Главного штаба проекта военно-дипломатической миссии Козлова — определенно говорят о намерениях России оказать противодействие английской интервенции в Тибет с целью восстановления баланса сил в этом стратегически важном регионе. Поэтому вывод Н.С. Кулешова о том, что «Россия, вне зависимости от того, что у неё были связаны руки событиями на Дальнем Востоке, не склонна была противодействовать осуществлению британской политики в Тибете...», следует признать неверным[236]. В то же время по мере того, как отряд Янгхазбенда продолжал своё движение в направлении к Гьянцзе, Петербург — по подсказке Парижа — сделал попытку договориться с Лондоном по тибетскому вопросу. Непосредственным поводом для переговоров послужило обращение английского правительства к России в связи с необходимостью получить её согласие на издание так называемого «хедивиального декрета» — дополнения к англо-французской декларации от 8 апреля 1904 г., касавшегося кассы египетского долга. (Россия, наряду с другими державами, принимала участие в международном финансовом контроле над Египтом.) В результате произошла дипломатическая сделка: Россия согласилась поддержать «хедивиальный декрет» в обмен на га

рантии («твердые заверения») лондонского кабинета о сохранении статус-кво в Тибете[237]. 10 мая Лэнсдаун передал Бенкендорфу текст меморандума, в котором излагалась суть телеграммы английского правительства от 6 ноября 1903 г., а именно, говорилось о намерении Англии не оккупировать Тибет и, по получении надлежащего удовлетворения, отозвать свои войска из страны. Правда, при этом отмечалось, что образ действия англичан в Тибете будет зависеть от «поведения самих тибетцев», поэтому правительство «не может ручаться, что в будущем не будет никаких отклонений от той политики, которой оно придерживается в настоящий момент»[238],— оговорка, которая, по сути дела, сводила на нет данные Лондоном обещания. А день спустя (11 мая) Бенкендорф передал Форин оф- фису согласие императорского правительства на приведение в силу «хедивиального декрета». В ответ на это Лэнсдаун еще раз заверил русского посла, что «правительство его королевского величества... одобряя движение миссии полковника Янгхазбенда по направлению к Гьянцзе, утверждает вместе с тем, что подобный шаг отнюдь не направлен к оккупации Тибета и вмешательству в его внутренние дела». А также, «дополнительно», что оно не стремится к учреждению постоянной миссии в Тибете и что «выставленные им... требования касаются лишь установления льгот для торговли в этой стране...»[239].

Таким образом, в начале 1904 г. в тибетской политике России наметились две противоположные линии: с одной стороны, русское правительство стремилось не допустить оккупации Тибета англичанами, что делало необходимым оказание какого-то противодействия английской интервенции, а с другой — желало прийти к полюбовному соглашению с Англией в Тибете, что можно рассматривать как первый шаг к англо-русскому сближению при французском посредничестве, приведшему в дальнейшем к оформлению англо-франко-русского альянса (Антанты).

Тем временем события на тибетском театре развивались совсем не так, как этого хотелось Лондону или Калькутте. Продвижение экспедиции Янгхазбенда к Гьянцзе встретило активное сопротивление тибетцев и привело к ряду вооруженных столкновений, чего так опасалось английское правительство. Наиболь

шую известность получило сражение вблизи деревушки Гуру (31 марта), в ходе которого отряд Макдональда скосил пулеметным и ружейным огнем несколько сот тибетских воинов, преградивших ему путь. (Это позорное для англичан сражение вошло в историю под названием «бойни у Гуру».) Переговоры с тибетцами в Гьянцзе также не привели к каким-либо результатам, поскольку посланные Далай-ламой делегаты отказались подчиниться требованию Янгхазбенда эвакуировать тибетские войска из города. В результате Янгхазбенд — с разрешения Лондона — двинул свой отряд на Лхасу, которой благополучно достиг 3 августа. К своему разочарованию, однако, он не обнаружил там ни русских инструкторов- казаков, ни русского оружия, ни самого правителя Тибета. Узнав о приближении англичан к Лхасе, Далай-лама с небольшой свитой приближенных (среди которых был и Доржиев) ночью 13 (26) июля тайно бежал во Внешнюю Монголию - проступок, за который он вскоре был низложен китайским императором. (Править страной вместо него, согласно императорскому указу, должен был Панчен- лама.) В отсутствие Далай-ламы ведение переговоров с английской миссией по решению Национального собрания (Цонгду) взял на себя регент Ти-Римпоче, у которого находилась далай-ламская государственная печать, и представители трех главных лхасских монастырей. Эти переговоры завершились подписанием 7 сентября двустороннего англо-тибетского соглашения, так называемой Лхасской конвенции. По этому договору тибетское правительство приняло на себя ряд обязательств, главными из которых были — соблюдать англо-китайскую конвенцию 1890 г., признавать границу между Сиккимом и Тибетом, установленную этой конвенцией, а также немедленно открыть рынки в Гьянцзе, Гартоке и Ятунге, «к которым британские и тибетские подданные будут иметь право свободного доступа». Кроме этого, «в порядке удовлетворения за нарушение договорных обязательств» оно должно было уплатить контрибуцию в размере 500 тысяч фунтов стерлингов. Британское правительство также получило право продолжить оккупацию долины Чумби — до полной выплаты контрибуции и пока «рынки не станут эффективно функционировать». Наконец, отдельным пунктом договора (ст. IX) устанавливался британский контроль над внешней политикой Тибета: тибетскому правительству запрещалось — «без предварительного согласия британского правительства» — уступать, продавать, сдавать в аренду и т. д. какую-либо

часть тибетской территории «какой бы то ни было иностранной державе», допускать иностранное вмешательство в тибетские дела, в том числе присутствие в Тибете «представителя или агента какой-либо иностранной державы», предоставлять иностранцам концессии на железные дороги, шоссе, телеграф, разработку руд и пр. Таким образом, Лхасская конвенция, фактически, превратила Тибет в английский протекторат.

Участвовавший в переговорах с китайской стороны и охотно сотрудничавший с англичанами амбань Ю Тай не поставил своей подписи под договором, поскольку для этого требовалась санкция императора. 13 сентября он получил депешу из Вайубу, запрещавшую ему подписывать англо-тибетскую конвенцию по той причине, что она «лишала Китай суверенитета над Тибетом». Несколько дней спустя Ю Тай получил еще одну телеграмму из Пекина, в которой говорилось, что договор о Тибете должен быть заключен непосредственно между китайским и английским правительствами, как это имело место в 1890 и 1893 гг. Янгхазбенд, однако, уклонился от переговоров с Ю Таем, посчитав их излишними, и 23 сентября покинул Лхасу. Комментируя инструкцию Пекина своему лхасскому резиденту, Сон Лимин отмечает, что Керзон, по-видимому, не понял «китайской позиции», так как он заявил, что «соглашение является в высшей степени удовлетворительным для Китая, ибо полностью признаёт его сюзеренитет над Тибетом»[240]. Т.Л. Шаумян также считает, что английское правительство признавало сюзеренные права Китая в Тибете — об этом говорит тот факт, что амбань принимал самое активное участие на всех стадиях англо-тибетских переговоров и после подписания конвенции продолжал оставаться в Лхасе и пользоваться своими правами и привилегиями, из чего можно сделать вывод, что «Китай не включался в понятие “иностранная держава"». Отсутствие же подписи китайского представителя под Лхасской конвенцией Шаумян объясняет тем, что «вопрос о статусе Тибета полностью еще не был решен — английские власти должны были еще прийти к какому-то соглашению с Китаем по тибетскому вопросу»[241]. Как показывает исследование Сон Лимина, китайское правительство хотело, чтобы конвенция была заключена, прежде всего, между Англией и Китаем. Являясь вассалом Китая, Тибет, с точки зрения Пекина, был неправомочен

самостоятельно заключать международный договор с иностранной державой, и потому тибетские подписи, вернее печати (далай-лам- ская, трех лхасских монастырей и Национального собрания), под договором не имели юридической силы, что ставило под сомнение легитимность англо-тибетской конвенции. Это, впрочем, хорошо понимали и британские дипломаты. «Конвенция не была окончательной,— писал Чарльз Белл в книге «Тибет вчера и сегодня»,— поскольку не было получено согласия Китая, чей сюзеренитет над Тибетом мы признавали. Необходимые переговоры с этой державой должны были быть проведены после возвращения экспедиции на британскую территорию»[242].

Главный вывод, который делает Сон Лимин в своей работе, посвященной экспедиции Янгхазбенда,— это то, что политика Китая в отношении Тибета в этот период была по существу «миролюбивой политикой». Китайское правительство пыталось, насколько могло, с одной стороны, убедить тибетцев в необходимости вступить в переговоры с англичанами и, с другой — уговорить английское правительство не посылать свои войска в Тибет, с тем чтобы избежать там военных действий и сохранить мир. В отличие от «наступательной» и «агрессивной» политики Керзона, шедшей вразрез с внешнеполитическим курсом Британской империи, политика Китая являлась «оборонительной и консервативной» и вполне согласовывалась с установками «китайской имперской внешней политики». В то же время Сон Лимин отмечает, что лхасские амбани (Ю Ган и Ю Тай) пытались извлечь максимальную выгоду из англо-тибетского конфликта. Они желали, чтобы англичане нанесли сокрушительное поражение тибетцам и тем самым преподали им урок. Подобное желание отвечало целям традиционной китайской политики «использования варваров для управления варварами» (и и чжи и). Приведя — руками англичан — тибетцев к повиновению, амбани, очевидно, рассчитывали укрепить свою власть и, следовательно, власть центрального правительства в Тибете. И хотя, пишет Сон Лимин, у нас нет доказательств, что император или Вайубу разделяли взгляды амбаней или соглашались с ними, хорошо известно, что после разгрома тибетцев у Гуру «они (пекинские власти) стали проявлять гораздо меньшую активность в своих усилиях остановить продвижение экспедиции Янгхазбенда»[243]. Сам

Янгхазбенд до некоторой степени также содействовал намерениям китайцев,— находясь в Лхасе, он, например, заявил тибетцам, что Великобритания и Китай «действуют сообща», и его присутствие заметно усилило влияние амбаней в Тибете.

В России английская агрессия в отношении Тибета вызвала всеобщее осуждение, при этом особенно резкой была критика востокофильских кругов. На тибетский поход Янгхазбенда откликнулись большими и весьма эмоциональными статьями С.Ф. Ольденбург, В.А. Теплов и несколько позднее П.К. Козлов, а Э.Э. Ухтомский даже опубликовал целую книгу[244]. Говоря о причинах английской экспедиции, авторы, естественно, не могли не коснуться весьма щекотливой темы русско-тибетских отношений, в частности посещения России посольствами Доржиева. «Англия ошибается, полагая, что у России нет политических интересов в Тибете»,— утверждал Ольденбург в рецензии на опубликованный английским правительством сборник документов, относящихся к экспедиции Янгхазбенда (так называемая «Синяя книга»). Керзон забыл, что Тибет посещается постоянно «поклонниками Далай-ламы с севера» и что это «один из крупнейших источников тибетских доходов, настолько важный для Тибета, что он никогда не согласится на закрытие тибетской границы для этих паломников». А с этими паломниками в Тибет постоянно будет притекать «чрезвычайно опасный элемент», с точки зрения Керзона, что делает бессмысленной его акцию. Признавая, что англичане имеют «самые серьезные права на постоянные, беспрепятственные сношения с Тибетом», по причине близости Индии к Тибету, Ольденбург в то же время указывал, что «и Англия не может и не должна забывать, что Россия, с её бурятами и калмыками и прилегающей к ней Монголией, (также) имеет серьёзные интересы в Тибете и что она везде может поддержать их там». Его статья, впрочем, заканчивалась на довольно миролюбивой ноте, подчеркивалась необходимость «дружеского соглашения обеих держав» в тибетском вопросе, «при взаимном признании интересов обеих», отчего «обе они и Тибет могут только выиграть»[245]. Э.Э. Ухтомский (книга которого была написана в самом начале похода Янгхазбенда), со своей стороны, более всего опасал-

сяgt; что инДийские сипаи, «как '              фанатики-иноверцы», разгра

бят и разрушат сокровенные ламаистские святилища с их .              .              драгоценными алтарями и биб.              лиотеками. В то же время он не

-              скрывал досады из-за того, что

V              ;              .              англичане опередили русских в

;              ‘              -              *              -              '¦              Тибете:              «Мы опоздали со сво-

,;;              /              •              им... стремлением войти в более

¦              интимное общение с царством

'              Далай-ламы». Однако Ухтомс-

- -              "              '              кий, как и Ольденбург, не считал

победу англичан окончательной. ' ''Основываясь на буддийских -              /              '              пророчествах, он высказывал

Панчен-лама              XIII,              фото нач. XX в.              Надежду, ЧТО В будущем ОДИН ИЗ

двух великих лам-перерожден- цев — Далай-лама или Панчен-лама — переродится «в сфере русского влияния», ибо ещё в середине 1880-х гг. тибетские ламы искали новое перерождение Панчен-ламы по Монголии и в Забайкалье. «Будь мы дальновиднее,— пишет Ухтомский,— ничего лучшего нельзя было бы и желать». А потому «Англия может лишь территориально обладать ламаистским миром, духовно покорить и приблизить его к себе удастся лишь тем, кто не подымет разрушающей длани на святыни буддизма»[246].

Экспедиция Янгхазбенда, несмотря на то, что Керзон добился с её помощью своей главной цели — связать Тибет прочными узами с Индией и отчасти цели побочной — устранить там русское влияние, создала серьезные проблемы как для английского правительства, так и для англо-индийских колониальных властей. В более далекой перспективе она причинила немалый политический ущерб британским интересам в регионе, дестабилизировав обстановку в Тибете и во внутренней (буддийской) Азии в целом и вызвав всеобщий всплеск антибританских настроений (особенно в России). Наиболее негативное последствие английской интервенции — бегство Далай-ламы из Тибета, в результате чего в стране образовался весьма опасный «вакуум власти». По мнению П. Мехры,

экспедиция была «политической катастрофой», хотя сам Керзон и считал её высшим достижением своего правления. Несколько иной точки зрения придерживается другой классик современной тибетской историографии А. Лэмб, считающий, что британская миссия в Лхасу «в конечном счете... проложила путь к возникновению независимого Тибета при правлении XIII Далай-ламы»[247]. Однако не следует забывать, что, прежде чем Тибет добился независимости (в 1913 г.), ему пришлось пройти через еще более суровые испытания - китайскую карательную экспедицию (1910-1912), которую многие исследователи рассматривают как прямое следствие экспедиции Янгхазбенда. Так, американский тибетолог М. Голдстейн считает, что, хотя британская политика в 1904-1906 гг. и привела к установлению прямых отношений между Индией и Тибетом и английскому присутствию в стране, всё же вторжение англичан в Тибет, поскольку оно не было подкреплено политическими мерами, оказалось «пирровой победой», подтолкнув Китай к активной аннексионистской политике в отношении Тибета[248].

И действительно, в ближайшие годы Лондону пришлось отказаться почти от всех «достижений» экспедиции Янгхазбенда. Так, уже при ратификации англо-тибетского договора в ноябре 1904 г. в его текст были внесены некоторые поправки: сумма контрибуции уменьшена втрое, а срок оккупации долины Чумби сокращен до трех лет. Т.Л. Шаумян видит в этом определенную уступку со стороны английского правительства России, а также свидетельство того, что отношения между Лондоном и Калькуттой в тот период носили «характер хронического разногласия» (выражение Бенкендорфа)[249]. И с этим нельзя не согласиться, ибо, внося поправки в конвенцию, Лондонский кабинет, несомненно, пытался несколько ослабить негативное впечатление от предпринятой Керзоном и Ян- гхазбендом агрессии в глазах мировой, и в том числе российской, общественности. В дальнейшем Англия заключила с Китаем новые договоры по тибетским делам (конвенция 1906 г. и торговое соглашение 1908 г.), в которых признала сюзеренные права Пекина, обязалась не аннексировать тибетской территории и не вмешиваться во внутреннее управление Тибетом, оговорив лишь свое присутствие в пунктах, где ранее были учреждены английские торговые агентства — в Ятунге (у Сиккимской границы), Гартоке в Западном

Тибете и Гьянцзе (на пути между Ятунгом и Лхасой). Кроме этого, Калькутта с разрешения китайского правительства соединила Гьянцзе телеграфным проводом с Индией.

Тем не менее, британским дипломатам не удалось избежать новых острых объяснений с Петербургом, воспринявшим Лхасскую конвенцию, вполне естественно, как нарушение Англией принятых на себя обязательств «не оккупировать тибетской территории и не вмешиваться во внутреннее управление страной», зафиксированных в особом меморандуме Форин оффиса. В результате Лэнсдауну пришлось убеждать русского дипломатического представителя в Лондоне (С.Д. Сазонова), что речь в договоре идет не об оккупации, а всего лишь о «временном занятии территории, находящейся далеко от центра Тибета», и потому у русского правительства не должно быть оснований для беспокойства. На замечание же Сазонова, что статья IX конвенции нарушает статус-кво в Тибете, Лэнсдаун ответил, что запрет на сношение иностранных государств с Тибетом распространяется и на Англию, которая, согласно конвенции, получила лишь некоторые привилегии в торговле. В этой связи английский министр просил русского дипломата довести до сведения русского правительства, что Англия «не намерена изыскивать поводы к уклонению от принятых на себя обязательств» и что в новых договорных отношениях по Тибету Англия останется верной духу данных России обещаний[250]. И все же, несмотря на эти заверения главы Форин оффиса, сам факт заключения англо-тибетского договора означал изменение статус-кво в Тибете: конвенция, фактически, устраняла Россию с «тибетского поля» Большой игры и превращала Тибет в законную сферу английского влияния. Правда, в руках России все еще оставался «сильный козырь» — Далай-лама.

<< | >>
Источник: Андреев А.И.. Тибет в политике царской, советской и постсоветской России. 2006

Еще по теме Английская военная экспедиция в Тибет (1903-1904) и её последствия:

  1. Введение Историография проблемы и обзор источников
  2. Миссии А. Доржиева в Россию: начало русско-тибетского диалога
  3. Английская военная экспедиция в Тибет (1903-1904) и её последствия
  4. Англо-русская конвенция 1907 г. и её влияние на тибетскую политику России
  5. ЗАКЛЮЧЕНИЕ