§ 1 ТЕОРЕТИЧЕСКИЕ МОДЕЛИ СООТНОШЕНИЯ ПРАВА И ПОЛИТИКИ

Политика — специфическая сфера человеческой деятельности, связанная с принятием и реализацией решений, затрагивающих интересы всего общества. Она изменчива во времени, ибо объем общих интересов, их характер, способы выражения и разрешения не могут быть даны раз и навсегда.

В обобщенном виде можно выделить два традиционных подхода к данной проблеме. Суть первого подхода заключается в том, что право понимается как форма выражения воли правящих, т. е. тех, кто присвоил себе или тех, кому поручено решение общих дел. В этом случае право отождествляется с законом, а закон с инструментом в руках правящих. Они диктуют управляемым нормы поведения, следят за их соблюдением и карают за нарушения. Таким образом право-закон вторично по отношению к политике и является одним из ее инструментов. Следует признать, что такой подход нередко отражал и отражает действительное положение дел в отношениях власти и подчинения.

В рамках второго подхода такая политическая практика оценивается как неправовая, как извращенный способ управления делами. Право уже не отождествляется с законом, а рассматривается как самостоятельный, обладающий собственными внутренними критериями и принципами феномен.

Сторонники первого подхода делали упор на эффективность управления, связывая ее прежде всего с принуждением и насилием. В то время как их противники видели в праве равную меру для всех — властвующих и подвластных, полагали, что оно не может быть орудием в чьих-либо руках — большинства или меньшинства и является первичным по отношению к политике. Право ассоциировалось со справедливостью, равенством, свободой, порядком и, противопоставлялось произволу.

Итак, уже в древности хорошо понимали, что политическая деятельность и практически, и теоретически может быть представлена как неправовая, т. е. основанная на силе и произволе, и правовая, т. е. на признании общей и равной меры для всех, меры, исключающей произвол из отношений властвования.

Общее между двумя названными подходами, возникшими в эпоху античности, заключается в том, что политика рассматривалась как атрибут общества, разделенного на властвующих и подвластных, а не как атрибут государства: греческий «полис» и римский «цивитас» — понятия, не тождественные современному пониманию государства.

Проблема соотношения права и государства как особого политического института возникает только в Новое время, когда в Европе начинается процесс складывания национальных суверенных государств. Наконец были преодолены претензии церкви на светскую власть и покончено с ее распыленностью по принципу «каждый барон суверен в своей баронии». Государство как централизованная иерархическая структура властных органов предстало в качестве единственного выразителя интересов общества. Теперь политика начинает отождествляться с деятельностью государства. Поэтому соотношения права и политики видятся как соотношения права и государства.

В связи с тем, что образование суверенных государств и формирование гражданского общества взаимообусловлены, проблема соотношения права и политики актуализировалась под воздействием неизбежного конфликта между гражданским обществом (сферой частных интересов) и государством (сферой общих интересов).

В новое время было предложено два варианта разрешения этого конфликта: этатистский и либеральный. Этатисты (Макиавелли, Боден, Гоббс и др.) видели в государстве силу, способную противостоять «природному» анархизму общества.

Представители классического либерализма (Дж. Локк, Ш. Монтескье и др.) основную опасность для общества видят уже не в его природном анархизме, а опасаются анархизма государственного, т. е. его неограниченной произвольной власти. Высшими ценностями объявляются жизнь, свобода и собственность каждого человека. Основные идеи классического либерализма зародились в Англии в XVII в. и были подхвачены европейскими просветителя и деятелями американской революции. Либерализм становится знаменем в борьбе против феодальной иерархии и государственного абсолютизма. Пафосом либерализма пронизаны такие важнейшие политико-правовые документы эпохи, как «Декларация независимости» США и французская «Декларация прав человека и гражданина» .

Так, «Декларация независимости» провозглашала: «Мы считаем самоочевидными следующие истины: все люди сотворены равными, и все они одарены своим Создателем некоторыми неотчуждаемыми правами, к числу которых принадлежат: жизнь, свобода и стремление к счастью. Для обеспечения этих прав учреждены среди людей правительства, заимствующие свою справедливую власть из согласия управляемых». Сходные идеи мы находим и в «Декларации прав человека и гражданина»: «Люди рождаются и остаются свободными и равными в правах» (ст. 1); «Цель каждого государственного союза составляет обеспечение естественных и неотъемлемых прав человека. Таковы свобода, собственность и сопротивление угнетению»; «источник суверенитета зиждется по существу в нации. Никакая корпорация, ни один индивид не могут располагать властью, которая не исходит из этого источника» (ст. 3); «Свобода состоит в возможности делать все, что не приносит вреда другому» (ст. 4); «Закон может воспрещать лишь деяния, вредные для общества» (ст.

Таким образом, в американской и французской декларациях выражены основополагающие принципы классического либерализма: личная свобода, правовое равенство, согласие управляемых как источник власти, правовое ограниченное государство.

Личная свобода связывалась с признанием автономии личности и выражалась прежде всего в негативном смысле как отсутствие произвольного вмешательства в частную жизнь индивида и со стороны государства, и со стороны других индивидов. Суть ее в возможности делать все, что не запрещено законами и не нарушает свободу других.

Правовое равенство тесно связано с личной свободой и означает равенство индивидов как субъектов права.

Принцип консенсуса означает, что государство легитимно лишь тогда, когда покоится на согласии управляемых. Однако у классических либералов этот принцип не коррелирует с признанием необходимости всеобщего избирательного права. В понятии правового ограниченного государства по сути аккумулируются все вышеизложенные принципы: задачи государства узкоспециальны и состоят в защите жизни, свободы и собственности индивидов, а также общества от внешнего нападения; государство ограничивается правом (естественными и неотчуждаемыми правами человека) и позитивным законом; его структура строится на основании принципа разделения властей, а само оно черпает право на власть в согласии управляемых (народа). Свое развитие требования ограниченного правового государства нашли в идее писаной конституции, т. е. высшего позитивного закона, определяющего структуру государства, порядок формирования и компетенцию его органов, а также основные права и свободы человека-гражданина.

И в либеральной, и в этатистской традициях Нового времени проблема соотношения права и политики выступала как проблема соотношения права и государства, что в принципе соответствовало фактическому положению дел. Сфера общих интересов действительно оставалась весьма ограниченной и в большей части была исключительно связана с деятельностью государства.

Разумеется, реальная политическая практика молодых буржуазных государств чаще не соответствовала, чем соответствовала этому идеалу. Не случайно весь XIX и начало XX вв. мир сотрясали классовые бои. Их принципиальное отличие от всех предшествовавших восстаний и революций заключается в том, что они происходили в результате быстрой индустриализации общества, что приводило к усложнению его структуры, к росту взаимозависимости и взаимоопределяемости ее элементов. Столкновения частных интересов все чаще превращались в общественную, политическую проблему. На участие в решении политических дел начинают претендовать все новые и новые группы, слои, классы гражданского общества, причем, как правило, несущие конкурирующие и даже конфликтующие интересы; возникают влиятельные заинтересованные группы (группы давления), политические партии. Иными словами, политика далеко выходит за рамки формализованных государственных институтов, т. е. происходит ее демократизация. Однако жизнь общества начинает вновь напоминать гоббсовскую войну всех против всех.

В XIX в. было предложено два варианта, две концепции выхода из создавшейся ситуации: одна как развитие классического либерализма, получившая название неолиберализма; другая, основанная на классовом подходе к государству, политике и праву, названная марксизмом. Причем обе концепции настаивали на расширении демократии. но понимали ее по-разному.

Начнем с марксизма. Марксистская критика буржуазного общества середины XIX в. во многом была справедлива. Участие в политике было уделом меньшинства, в законах так или иначе получала выражение его воля, его представление об общих интересах. Поэтому небеспочвенным было обвинение, брошенное буржуазии авторами «Манифеста коммунистической партии»: «... Ваше право есть лишь возведенная в закон воля вашего класса, воля, содержание которой определяется материальными условиями жизни вашего класса».

Ошибкой же была абсолютизация этого положения, проистекающая из представления об обществе как разделенном на антагонистические классы, несущие взаимоисключающие интересы, о том, что сущность демократии и права обусловлена этим объективно действующим фактором, что до той поры, пока будут существовать классы, в праве будут выражаться интересы преимущественно одного господствующего класса. «Помимо того, что господствующие при данных отношениях индивиды должны конституировать свою волю в виде государственной, они должны придавать этой воле, обусловленной этими определенными отношениями, всеобщее выражение в виде государственной воли, в виде закона...» Абсолютизация классовой моноволи и привела марксизм к идее революционного преобразования общества: радикальной замене воли корыстного меньшинства волей бескорыстного большинства, т. е. установление истинной демократии.

При этом следует отметить, что марксизм, провозглашая неизбежность отмирания государства и права, совершенно логичен. Если классовая демократия означает господство большинства, то с наступлением фактического равенства (исчезновением классов) демократия, как и государство, вообще теряет смысл, а вместе с ней и право, выражающее волю господствующего класса.

Существование демократии и права оказывается своего рода показателем недоразвитости общества, и поэтому они (демократия и право) сами по себе, по крайней мере, в исторической перспективе, ценности не представляют. Юридическая терминология, используемая марксизмом, не должна вводить в заблуждение, ибо и речь идет не о праве, а о власти. Причем о власти антиправовой, мессианской, требующей веры, а не критического восприятия. Понятие индивида здесь не носит самостоятельного значения. Оно используется лишь для доказательства высшей ценности коллектива. Коллективистская демократия невосприимчива к ценностям либерализма. Но это не означает, что демократия и либерализм несовместимы вообще. Хотя убежденность в этом господствовала в политической мысли достаточно длительное время. Вплоть до начала XIX в. теория демократии и либерализм развивались взаимоотталкиваясь.

Неолиберальная (либерально-индивидуалистическая) концепция демократии сложилась прежде всего благодаря трудам И. Бентама и Дж. Ст. Милля. Бентам так же, как и коллективисты, исходил из идеи общей воли, однако для него она выступала в виде совокупности индивидуальных воль и интересов. «Интересы отдельных лиц суть единственно реальные интерес л», — пишет он. При этом, интерпретируя право в духе юридического позитивизма, Бентам обращается к анализу механизма формирования общей воли, находящей свое выражение в государственном законе. Поэтому реформы, предлагавшиеся Бентамом, предполагали создание институтов политического участия, предназначенных для выражения индивидуальных интересов.

Идею либеральной демократии подхватывает, стоявший у истоков неолиберализма, Дж. Ст. Милль. Для Милля демократия не одна из возможных, а лучшая форма правления: «Лучшая форма правления такая, при которой высшей наблюдательной властью, решающей дела в последней инстанции, облечена вся совокупность членов общества, т. е. при которой каждый гражданин имеет голос в управлении страной, но при случае может быть призван к действительному участию в нем и исполнять какую-нибудь местную или общественную функцию».

С этим заявлением, вырванным из контекста, могли бы согласиться и сторонники коллективистской демократии. Однако для Милля демократия имеет смысл только при условии признания принципов конституционализма. Демократия не есть лишь форма существования некой общей воли. Демократия прежде всего предполагает способы согласования индивидуальных интересов, поэтому требуется взаимное признание интересов автономных и свободных индивидов (свобода для него, как и для Бента- ма всегда индивидуальна). Милль прекрасно видит опасность, которую несет общая воля для индивидуальной свободы. Отталкиваясь от той же реальности, которая заставила Маркса и Энгельса объявить право волей правящего класса, он пишет: «Воля народа на самом деле есть не что иное, как воля наиболее многочисленной или наиболее деятельной части народа, т. е. воля большинства или тех, кто способен заставить признать себя за большинство... *.

Исходя из этого факта, классики марксизма предлагали заменить волю порочную, эгоистическую на правильную, выражающую некие всемирно-исторические закономерности. Милль же более прагматичен: для того чтобы индивидуальная свобода сохранилась, необходимо принять меры против злоупотреблений со стороны общей, т. е. государственной воли. Ибо сама общая воля как результат согласований частных воль реально существует лишь тогда, когда обеспечена сфера индивидуальной свободы, т. е. то, что «имеет непосредственное отношение к самому индивиду», а именно, свободы «мысли и слова, свободы жить как хочется, свободы ассоциаций». Милль был, пожалуй, первым мыслителем, который знал равную ценность и взаимообусловленность негативной и позитивной свободы. Для обеспечения негативной свободы необходима, но недостаточна реализация принципов классического конституционализма: автономные индивиды должны иметь право на свободное объединение друг с другом для отстаивания собственных интересов в сфере политики, только тогда демократия как процесс согласования интересов делается жизнеспособной. Ибо, «когда власть находится в руках какого- нибудь класса, он сознательно и умышленно приносит интересы остальных классов в жертву своим интересам... Разве парламент или кто-нибудь из его членов смотрит на возникающие вопросы глазами рабочего?» Поэтому всеобщее избирательное право абсолютно необходимо, необходимы легальные стабильные институты политического участия.

Формально-терминологически обе концепции основываются на общих принципах: свободы, равенства и человеческого достоинства. Однако интерпретируют их по-разному. Коллективисты определяют свободу через подчинение «правильной» воле, через управление людьми в их «объективно» правильных интересах. Поэтому логичен вывод о том, что человека, неправильно понимающего свои собственные интересы, не только можно, но и необходимо ради его собственной пользы принудить быть свободным. Свобода всегда реализуется коллективными усилиями. Со своей стороны, сторонники либерально-индивидуалистической концепции демократии полагают, что свобода во всех своих проявлениях индивидуализирована. Они подчеркивают важность и взаимообусловленность негативной свободы, как свободы от вмешательства в частную жизнь индивида, и свободы позитивной, имеющей отношение к участию индивида в принятии тех политических решений, которые сказываются (положительно или отрицательно) на его частных интересах. Либеральноиндивидуалистическое понимание свободы можно сформулировать следующим образом: «Я свободен, ибо сам, без вмешательства кого-либо со стороны, решаю свои частные дела и наравне с другими принимаю участие в решении общих дел».

Обе концепции отстаивают принцип равенства. Однако в рамках коллективистского понимания демократии упор делается на фактическое, социальное равенство, а в рамках либерально-индивидуалистического — на формально-юридическое, правовое равенство.

Что же касается человеческого достоинства, то в коллективистских концепциях оно определяется через принадлежность к группе; исключение из нее (остракизм, лишение гражданства и т. д.) означает отказ в уважении со стороны коллектива и, соответственно, утрату достоинства. В либерально-индивидуалистических концепциях человеческое достоинство определяется через уважение автономии индивида, его права на самостоятельный выбор. Уважение достоинства человека означает то, что с человеком обращаются как со свободным и равным с другим индивидом, как с субъектом права, принимающим самостоятельные решения и самостоятельно несущим ответственность за их последствия.

По-разному в связи с этим понимается и демократический принцип правления большинства. Для коллективистов он реализуется в виде правления априори существующей правильной воли, являющейся источником и критерием справедливости и права, поэтому не нуждающейся в каких-либо специальных (субстанциональных и процедурных) ограничениях.

В свою очередь приверженцы либерально-индивидуалистического понимания демократии реализацию принципа правления большинства связывают с юридически регламентированной процедурой согласования индивидуальных воль. Поэтому демократия видится ими как особая правовая процедура согласования интересов, принятия и исполнения решений.

Нетрудно заметить, что коллективисты превращают демократические принципы в принципы неправовые. Они стремятся обеспечить солидарность общества на началах долга и обязанности. Либералы же напротив — на началах свободы и права. В XX в. коллективистская теория демократии по сути превратилась в идеологическое оправдание тоталитаризма. Поэтому мы согласны с Я. Талмоном, предложившим использовать термины «тоталитарная» и «либеральная» демократия. Для концепции тоталитарной демократии характерен политический мессианизм; она пытается доказать существование абсолютной политической истины, познание которой позволяет сконструировать единственно правильное и справедливое общество. Концепция либеральной демократии описывает политику как сферу ограниченного человеческого опыта, сферу проб и ошибок. Она исходит из идеи конкретного, автономного и поэтому свободного индивида. Тоталитарная же концепция в противоположность ей — из идеи абстрактного родового человека. Для коллективистов реальный человек представляет меньшую ценность (если представляет вообще), нежели человек родовой, а справедливость носит некий трансцендентальный характер и выражается в общей воле (коллектива, нации, государства). Ее ценность приобретает высшее и абсолютное значение, насилие поэтому получает моральное оправдание.