§ 1 ПОЛИТИЧЕСКОЕ СОЗНАНИЕ
Понятие «политическое сознание» связано с концепцией «политического человека», развиваемой различными гуманитарными науками — психологией, социологией, антропологией и, конечно, политической наукой.
Представление о человеке как «политическом животном» было систематически разработано уже Аристотелем. В основе этого представления лежало убеждение в том, что природа человеческого характера и поведения может быть полностью выявлена только в ее отношении к гражданскому сообществу, его институтам, традициям, нравам. Человек вне политики, «который не способен вступить в общение или, считая себя существом самодовлеющим, не чувствует потребности ни в чем, уже не составляет элемента государства, становясь либо животным, либо божеством» (Аристотель. Политика. I. 1, 12 1253а). Аристотелю также принадлежит вполне удачная попытка дать характеристику тех личностных структур, которые входят в современное понимание политического сознания: у любого нормального человека, природа которого не извращена, а «физические и психические начала... находятся в наилучшем состоянии*, душа, как властвующее начало, должна господствовать над телом. Душа состоит из «безотчетных устремлений* (аффективного начала) и «ума» (начала рационального). Соотношением этих душевных свойств определяется не только характер властвования и подчинения в государстве, но и иерархия политических институтов (Там же. I. 2, 10 1254а; VII, 13, 23 1334b).В современной научной литературе политическое со знание относится к числу наиболее общих понятий, ха растеризующих субъективную сторону политики. Оно npej ставляет собой совокупность рациональных, ценностны: нормативных, с одной стороны, и подсознательных, иррі циональных, аффективных элементов, — с другой. На и; основе формируются политические ориентации и поведі ние, отношение индивидов и групп к государственны?,? институтам и власти, участию в управлении и т.
д.Данное понятие связано, как с индивидуальными, ті и групповыми процессами познания и ценностными орі ентациями в политической сфере. Соответственно, он< включает в себя все уровни восприятия, понимания в истолкования политических процессов — от первичны импульсов до сложных теоретических построений.
Исходным (базовым) пластом политического сознан являются психолого-политические состояния человека, формирующие предпосылки для его ориентации в мир политики, т. е. в окружающем его политическом простран стве, в котором он может играть активную или пасси: ную роль в зависимости от темперамента, воспитания I образования, убеждений, потребностей и ценностей.
Отсюда следует, что социально-политическое простра ство, т. е. совокупность институтов гражданского и политического сообщества, а также сложившихся полит ческих традиций, идеологий, многоуровневых структу! знания, функционирующих в единстве с исторически обус ловленной социально-психологической средой, играет по отношению к политическому сознанию роль детермини рующего фактора, обусловливающего стремление инд: вида адаптироваться к тем или иным групповым полип ческим интересам, составить конкретное представленії* о государстве, власти, определить свое отношение к ним. Тем самым приобретается опыт политического участии
В зависимости от степени детерминации, характера взаимодействия индивидов в социально-политическоі пространстве постепенно возникают и начинают актив» влиять на общественную жизнь такие функции полити ческого сознания, как когнитивная (потребность в по знании человеком различных сторон мира политики);
реологическая (необходимость в сплочении политических партий, наций и государств, в сохранении завоеванных властных позиций); коммуникативная (обеспечение взаимодействия субъектов политики с институтами власти); прогностическая (способность индивидов и групп к формулированию целей, перспективной оценке направлений развития политических процессов); воспитатель ная (возможность влиять на политическое поведение в соответствии с определенными целями, идеалами).
И психолого-политические состояния, и основные функции политического сознания могут быть рассмотрены в треугольнике отношений «человек — политика — власть».
Первые исследования в этом направлении были предприняты в 30 40-е гг. в эпоху распространения и победы в Европе экстремистских движений, обусловивших интерес философов (Т. Адорно), психологов и социологов к проблеме «авторитарной личности». Суть проблемы состоит в том, что, будучи доведенными до «логического конца», авторитарные тенденции, т. е. стремления к абсолютной бесконтрольной власти, разрушают политику как таковую. Политика возможна только если структура политических институтов и необходимое для их функционирования количество информации обеспечивает возможность рационального выбора участвующих в ней индивидов. В качестве «человека политического» может выступать всякий индивид, оказавшийся в каких-либо отношениях с властью, осуществляющий власть или ей повинующийся. Поэтому субъектом рационального выбора может выступать индифферентный и апатичный избиратель в демократической системе, подданный в монархическом государствеи, наконец, правители (руководители) различного ранга.
Идеальный алгоритм рациональной политики был сформулирован еще Аристотелем, утверждавшим, что при условии господства закона принцип политической справедливости состоит в том, «чтобы все равные властвова- и в той же мере, в какой они подчиняются, и чтобы ^Дьій™°чередно то поввлевал, то подчинялся» (Арис- отадь. Политика. III. Ц, 3 1287а).
развит °ДНа И3 совРеменных политических систем, даже итые парламентские демократии, не могут отвечать
данному аристотелевскому критерию не только по причине физической невозможности обеспечить каждому гражданину декларированное в конституции право занимать государственные должности, но и в силу того простого, утвердившегося в современных демократиях принципа, в соответствии с которым любому человеку предоставляется равное право участвовать или не участвовать в политике.
Неучастие в выборах, отсутствие стремления занять государственный пост рассматривается поэтому в современной демократической теории как следствие легитимного и рационального выбора.
Единственным его условием становится сама гарантия прав. Например, американские политологи Г. Алмонд и С. Верба, разработавшие «идеальную модель» гражданской культуры в классическом труде, имевшем то же название, следующим образом характеризуют более чем умеренный характер участия граждан в политической жизни таких стран, как Великобритания и США: «Принимающий решения должен верить в демократический миф, который состоит в том, что обыкновенные граждане должны участвовать в политике и что они фактически влияют на нее. Если ответственный за решения принимает такой взгляд на роль обыкновенного гражданина, его собственные решения служат поддержанию равновесия между правительственной властью и ответственностью. С одной стороны, он свободен действовать так, как он считает для себя наилучшим, поскольку он думает, что рядовой гражданин не будет колотить в его дверь с соответствующими активными требованиями. Он изолирован бездеятельностью рядового человека. Но если он разделяет веру во влиятельное могущество рядового человека, его свобода действий ограничена уже самим фактом уверенности в том, что, если он не будет действовать ответственно, удары в его дверь когда-нибудь раздадутся».Разумеется, такая концепция гражданской культуры является идеологическим оправданием апатии и неучастия в демократической системе, поскольку она предполагает удовлетворенность обывателя существующим положением дел. Однако в том случае, если авторитарные претензии немногих участников политического процесса лишают гарантий остальных, треугольник «человек — политика — власть» распадается и, следовательно, политическое сознание претерпевает разрушительные метаморфозы.
Российским психологом А. И. Юрьевым было предложено такое описание различных вариантов распада упомянутого выше треугольника: 1.
Политика существует без власти — имеет форму литературных, философских и научных сочинений, в которых представлены описания различных форм власти, проектов государственного переустройства и т.
д. 2.Власть обходится без политики и проявляется в форме бессмысленного насилия, приводящего к всеобщей деградации и разрушению. 3.
Человек является «дополитическим», т. е. адаптируется к действиям власти, ее нормативам, инновациям, изменениям, ограничениям. Он может безоговорочно поддерживать власть, содействовать — добровольно или по незнанию — достижению цели правителей и т. д. «Дополитический человек» у власти — это преимущественно представитель криминальных кругов, использующих ее механизм для своих целей. 4.
Человек становится политическим — интересуется тайной власти, в определенной степени посвящен в законы ее устройства и функционирования. На этом уровне он может находиться при власти, т. е. использовать, укреплять или разрушать ее механизм, внося в него изменения и усовершенствования. «Политический человек» без власти — это индивид, не входящий в различные группы интересов и давления или принципиально отстраняющийся от политики по тем или иным соображениям.
Во всех представленных ситуациях действуют одни и те же социо-психологические механизмы «включения» и «выключения» индивидов из политики, формирующие основу политического сознания.
Понятие «политическое сознание» в целом ряде аспектов соприкасается с понятием «политическая культура». Разрабатывая в середине 50-х гг. концепцию политической культуры, Г. Алмонд, столкнувшись с множеством противоречивых толкований этого понятия в антропологии, культурологии и социологии, ограничил его значение исключительно специфическими политическими ориентациями, т. е. отношением индивидов к политической системе и ее отдельным элементам, роли личности в системе и т. д.
С. Верба — соавтор Алмонда определял политическую культуру как «систему эмпирических верований, экспрессивных символов и ценностей, определяющих то положение, в котором имеет место политическое действие» и обеспечивающих «субъективную ориентацию по отношению к политике». Аналогичным образом определял политическую культуру JI.
Пай в специальной статье в 12 томе Международной энциклопедии социальных наук.Стремясь к углубленному обоснованию своего определения, Алмонд и Верба обратились к работе Т. Парсонса и Э. Шилза «К всеобщей теории действия», оказавшей значительное влияние на эволюцию социологической мысли во второй половине XX в. Разрабатывая свою концепцию человеческой деятельности, Парсонс и Шилз исходили из предпосылки, в соответствии с которой любая ориентация действующего индивида (актора) может быть в теоретическом плане разделена на следующую структуру аналитических компонентов: познавательную, аффективную и оценочную. Познавательный компонент состоит из восприятий окружающего мира, аффективный — из различных чувств, с помощью которых объект наделяется различными эмоциональными значениями, оценочный компонент включает в себя понятие выбора, превращающего познавательные и аффективные ориентации в суждение относительно конкретного объекта.
Развивая концепцию Парсонса и Шилза, Алмонд и Верба выделили три типа ориентаций: а) когнитивные, т. е. различные виды знания о политической системе, ее ролях и их исполнителях на «входах» и «выходах»;
б) аффективные, характеризующие те чувства, которые порождает у акторов политическая система, ее роли, характер функционирования институтов (политический режим) и т. д.; в) оценочные — суждения и мнения о политических объектах, возникающие в результате взаи модействия ценностно окрашенных стандартов и критериев с более или менее объективной информацией.
Любая политическая культура состоит в регулярном воспроизведении трех типов ориентаций. Ее специфика определяется, прежде всего, характером их комбинаций. Выделенные Алмондом и Вербой три «идеальных типа» политической культуры — «приходской» тип (культура, ограниченная местными интересами), тип подданнический и «культура участия» — по существу представляют собой своеобразный континуум, в рамках которого ориентации акторов по отношению к политической системе развиваются от состояния, в котором отсутствуют какие- либо специализированные политические роли (первый тип культуры), через лояльность к «продуктам» политической системы на ее «выходе» и минимальной заинтересованности в личном участии на «входе» (второй тип) до всеохватывающего участия во всех аспектах политической деятельности (третий тип).
На самом деле, каждой политической культуре свойствен «смешанный» характер, определяемый не только особенностями функционирования различных ветвей власти или проводимой элитой политики. Различные комбинации местнического, подданнического и активистского типов могут быть в равной степени свойственны как отдельной политической культуре, так и любому индивиду. Характер соотношения этих типов зависит от особенностей эволюции политического сознания, конечным продуктом которого являются различные системы политических убеждений, доминирующих в конкретном обществе. Именно на них ориентированы — вступают в конфликт, адаптируются, подчиняются и т. д. — складывающиеся в процессе социализации чувства, настроения, предпочтения отдельных индивидов.
Политическая культура является в этом смысле результатом сложной эволюции политического сознания, внутри которого эти ориентации постепенно вызревают. У большинства индивидов они первоначально не артикулированы (не приобрели ясно обозначенных контуров), существуя на том уровне, который Р. Лейн в работе, посвященной анализу политических идеологий, называет «скрытой идеологией». «Не существует сомнений, — отмечает он, — что обыкновенный человек обладает набором эмоционально нагруженных политических верований, критическим отношением к альтернативным предложениям и некоторыми скромными программами реформ. Эти верования охватывают основные ценности и институты, они являются рационализацией интереса (иногда не его собственного) и служат в качестве моральных оправданий для повседневных действий и убеждений».
Приведенные выше наблюдения являются результатом признания влияния социальной психологии на разработку концепций политического сознания. В работах Т. Адорно, А. Лейтона, Э. Фромма, К. Юнга и многих других ученых постоянно подчеркивается тот несомненный факт, что анализ политического поведения индивидов и групп будет односторонним без учета постоянных взаимодействий сознания с подсознательными факторами. Эти взаимодействия, имея тенденцию к структурированию (организации) в определенную систему убеждений, могут оказывать как конструктивное, так и деструктивное воздействие на личность в зависимости от конкретных условий.
В конце 60-х гг. Ф. Гринштейн в книге «Личность и политика» пришел к совершенно определенному выводу о том, что элементы психической структуры личности и элементы систем политических убеждений могут существовать друг от друга автономно. Наличие в обществе большого количества альтернативных каналов, дающих выход эмоциям и психическим потребностям, а также слабая политическая активность большинства граждан указывают на то, что политическое поведение индивида зависит не только от психической структуры личности и системы индивидуальных политических убеждений, но и от особенностей конкретной ситуации, в которой происходит вовлечение индивида в политику.
Разумеется, как уже отмечалось выше, первичными являются психолого-политические состояния индивида, развертывающиеся в определенном жизненном пространстве. А. И. Юрьевым предложена схема дифференциации жизненного пространства на четыре вида психолого-по- литических пространств — физическое, экономическое, информационное и правовое. Именно в них реализуются первичные психические потребности формирующейся личности.
Физическое пространство может быть измерено в единицах площади имеющихся на нем ресурсов жизнеобеспечения. Ресурсы обеспечивают потребности в сохранении жизни — безопасности, защите от боли, страха, гнева. Экономическое пространство оценивается в единицах затрат труда и потребления, размерах цен, налогов и т. п. В нем выражаются «субъектные» психические состояния, потребности в продолжении рода, удовлетворении жажды и голода. Информационное пространство может быть описано в терминах образования, культуры, цензуры, свободы слова и т. д. Оно реализует потребность индивида в ориентации, самостоятельности, идентификации с определенными ценностями, а также стремление к знанию и пониманию окружающего мира. И, наконец, правовое пространство характеризуется соотношением прав и обязанностей «человека как личности», помогая реализации его потребности в сотрудничестве, самоидентификации, вызывая соответствующие психические состояния.
Развертывающиеся в жизненном пространстве различные психические состояния, в свою очередь, могут быть разделены на эмоциональные (любопытство-скука, дружелюбие-враждебность); практические, т. е. возникающие в процессе трудовой деятельности (утомление, монотония, тревожность, стрессы, энергичность); мотивационные — реакция на характер межличностных отношений в обществе (радость и горе, спокойствие и волнение, страдание, гнев, экстаз, ярость, любовь, ненависть и др.); гумани тарные — реакции на качество политической информации, сопровождающие процесс познания политической картины мира (терпимость, принципиальность, общительность, замкнутость и др.).
При всем однообразии внешних проявлений психологополитических состояний (например сходство вегетативных признаков) в любых общественных системах они всегда принимаются во внимание (часто на интуитивном Уровне) и становятся объектом социального и правового регулирования. Профессиональные политики также всегда ощущали потребность в определении и понимании того, какой тип психических состояний преобладает в той среде, в которой они действуют, реализуя конкретные политические программы.
Психологическая потребность человека в структурированном жизненном пространстве реализуется в различных политических культурах в системах политических убеждений. В современной научной литературе эти системы хорошо проанализированы А. Лейтоном и особенно Р. Лейном в другой его работе «Политический человек» (1972). Р. Лейн выделяет восемь элементов внутри систем основных убеждений. 1.
Убеждения индивидуальной идентичности. Усваивая их, индивид идентифицирует себя с конкретными социальными ролями, формируя на основе самооценки представления о своих реальных потребностях. По мере усложнения общественной структуры (особенно в обществах переходного типа) постоянно возникают кризисы идентичности, вызванные распадом традиционных отношений, привычек, верований. Без сформировавшегося механизма идентификации невозможно ни выявление индивидуальных интересов, ни приобщение индивида к структуре социальных ролей, позволяющих ему предъявлять к политической системе определенные требования. 2.
Представления о других включают в себя восприятие социальной иерархии и стратификации, основных социальных групп, к которым принадлежат индивиды, — семья, расовые, этнические, региональные, культурные, профессиональные, имущественные, конфессиональные, идеологические и политические группы. 3.
Представления о власти и авторитете выражаются в понимании соответствия социальных ролей и моделей политического поведения в сложной системе отношений власти, влияния и авторитета. Эти представления составляют основу интеграции индивидов в политическую систему, их восприятия легитимности государства и его институтов, деятельности политических партий и их лидеров. 4.
Потребности, мотивы, ценности. Основные ценности, формирующиеся как результат потребностей и воспринимаемые индивидом в качестве морально необходимых целей своих устремлений, мотивов своих поступков, имеют сложную структуру. В схематическом виде класси фикация ценностей как отражения соответствующих потребностей может быть представлена следующим образом: Потребности Ценности Познавательные Самоориентация, знание и просвещение Последовательность и равновесие Эмоциональная гармония Социальные Приверженность, дружба, любовь Моральные Честность, надежность, порядочность Самооценка Самоуважение, статус, респектабельность Личностная интеграция Характер, свобода от конфликта Выражение и сдерживание агрессии и других импульсов Спонтанность и контроль Автономия и свобода Автономия и свобода Самореализация Рост, развитие, взросление Способы понимания реальности Безопасность и надежность; успех как богатство, власть, известность, престиж
Формирование ценностных ориентаций индивида по- т нциально включает в себя способность воспринимать и разделять коллективные цели. 5.
Этические ценности способствуют созданию своеобразных моральных кодов, или принципов, которые сдерживают, упорядочивают многообразные импульсы, возникающие в различных ситуациях. Вне моральных кодов невозможны ни политическое поведение, ни интеграция индивида в политическую систему. На основе этических ценностей формируются политические идеалы. На них же основаны многие политические конфликты, возникающие в результате несовпадения идеалов и действительности, невозможности практической реализации идеалов. 6.
«Почему». Способы объяснения событий. В соответствии с системами убеждений выстраиваются и объяснения связи происходящих в мире политики событий. Эти объяснения имеют, как правило, концептуальный характер, т. е. выражены в форме рациональных или иррациональных идей и доктрин и соответствующей практики. Р. Лейном была предложена следующая схема способов объяснения общественных ситуаций:
а) концепция Божественного провидения, или Божественного вмешательства;
б) идея судьбы, фатума, рока;
в) магия, проявляющаяся в мистической символике и попытках манипулирования сознанием с помощью различного рода артефактов;
г) концепция «великих людей» («героев»), ориентированная на харизматических лидеров, творящих историю;
д) организмическое понимание, т. е. уподобление социального изменения органическому природному процессу, на который человек не может оказывать влияния;
е) парадигма «естественного закона». В наиболее явном виде она представлена в марксистском учении. В основе этой парадигмы лежит убеждение в возможности познания законов истории и последующего воздействия на общественную эволюцию;
ж) научная парадигма, противостоящая идеям Божественного провидения и «героев». От концепции «естественного закона» она заимствует представление о закономерности мировых явлений, от магии — убежденность в возможности манипуляций с помощью открываемых наукой методов. 7.
«Когда и где»: структура политической интерпретации. Устанавливает соотнесенность определенных событий с определенным пространством, временем, целями, в соответствии с которыми развертываются политические события. 8.
Понятия знания и истины. При формировании политических убеждений представления о знании и истине используются различными способами:
а) знание либо используется для защиты уже имеющихся убеждений, либо отвергается на том основании, что оно представляет собой опасность для уже сформировавшихся доктрин;
б) знание используется для определенных практических целей — объяснения реальности, эксплуата ции открывающихся с его помощью возможностей и т. д.;
в) знание воспринимается как абсолютная ценность, истина в последней инстанции.
Системы политических убеждений, сформировавшиеся В определенный период и приобретшие силу традиции, могут выполнять различные общественные функции: 1.
Они являются источником субъективного восприятия индивидом собственной идентичности, способствуют артикуляции его требований к политической системе. 2.
Они формируют систему ориентиров, целей, к которым индивиды стремятся — статус, власть, благосостояние и т. п. Соотнося с этой системой свои требования, человек получает представление о собственной природе, о других индивидах, сравнивает свои ожидания с реальными возможностями. 3.
На основе систем убеждений формируется соответствующая политическая символика, усвоение которой индивидом способствует его включению в определенную политическую группу, объединение, партию. Тем самым у индивида вырабатываются собственные «эпистемологические установки», дающие возможность познавать политические реалии, оценивать качество информации, выносить суждения о легитимности политической системы.
Независимо от иерархического соподчинения систем убеждений на индивидуальные, групповые, общенациональные, они являются средством рационализации политической деятельности, ориентации в политическом пространстве путем разработки индивидуальных, групповых, национальных и интернациональных целей и программ.
С возникновением политики как важнейшего элемента цивилизации функции и роль политического сознания оценивались далеко не однозначно. С одной стороны, исторический опыт и логика требуют признать тот очевидный факт, что политическое сознание формируется как результат сложной эволюции политических институтов, на которую оказывают влияние предшествующие традиции общественного участия, характер социализации, формы образования и множество других факторов. С другой стороны, уже в древности с появлением первых философских школ возникает явление, которое К. Поппер назвал «историцистской идеологией».
Суть этого явления заключается в претензиях философов и идеологов, прибегающих к историческим пророчествам, на открытие всеобщих законов истории и политики, в соответствии с которыми должно развиваться общество. Отсюда возникло убеждение в том, что системы политической философии оказывают решающее воздействие на политическое сознание, определяя характер политического поведения и участия.
Такого рода модели политического сознания, которые можно отнести к разряду элитарных, преувеличивают и абсолютизируют влияние философских идей на системы убеждений, нравы и институты. Сторонники этих моделей утверждают, что все значительные политические перевороты нового времени, например, Американская и Французская революции XVIII в. и революция в России 1917 г. являются результатом внедрения в общественное сознание идей конституционализма, либерализма, социализма.
Влияние этих идей действительно было огромным, особенно в период, предшествующий указанным выше политическим переворотам. Вместе с тем имеется множество доказательств, подтверждающих, что различные варианты политической философии сами являлись одним из средств рационализации уже сложившихся политических традиций, систем убеждений и социальной практики.
Например, формирование американских политических институтов в период, предшествовавший войне за независимость, образованию США и принятию конституции, происходило под влиянием английских традиций и правовых норм, а также общих христианских понятий о земной власти в сочетании с принципами «естественного права». Все эти элементы развивались, сообразовываясь больше с практическим опытом, чем с какой-либо философской системой.
Имена и идеи Локка, Монтескье, Руссо и Юма, хорошо известные авторам проекта конституции США, ис пользовались не как отправные точки для создания чего- то нового, но, скорее, в качестве аргументов, подтверждавших правильность того, к чему американцы пришли эмпирическим путем.
Точно так же революция в России произошла не в результате внесения социалистами различных оттенков политического сознания в «пролетарскую массу», как полагал Ленин, а как следствие острейшего кризиса, вызванного мировой войной.
В ходе самой революции отчетливо проявились традиции, восходящие к крестьянским восстаниям и бунтам XVII-XVIII вв. Идеи Маркса были только «верхним пластом», с помощью которого оформлялась официальная идеология автократического бюрократического режима, вовсе не соответствовавшего исходным принципам марксистского социализма.
И картины мира, разработанные философами, и уже сложившиеся политические институты и нормы, вступая во взаимодействие с подсознательными комплексами и когнитивными механизмами человеческой психики, создают в сознании политические образы, которые далеко не всегда совпадают с политическими реалиями. Адекватность индивидуального (и группового) политического сознания действительным отношениям, конечно, зависит от типа личности, степени «открытости» самого сознания, способности объективно оценивать социальные процессы, создавать различные рациональные проекты и концептуальные модели политики или, наоборот, воспринимать политику сквозь призму дихотомии «свой — чужой», «друг — враг» и т. д.
Вместе с тем политическое поведение индивида не может рассматриваться как непосредственный результат психической структуры личности, индивидуальной системы политических убеждений. Можно выделить в соответствии с методологией, предложенной Р. Лейном, следующие моменты, ограничивающие влияние личностных факторов на политическое поведение индивидов:
1- Национальная и местная культура, устанавливая (конечно, спонтанно) господствующие в сообществе нормы поведения, во многом предопределяет характер принятия индивидом решений в ситуации выбора, ограничивая его свободу угрозой санкций и наказаний. 2.
Информация и выбор. Этот фактор устанавливает отношение между степенью структурированности политической ситуации и объемом получаемой индивидом информации для последующего выбора. Степень субъективности оценок, опирающихся на специфически личностные критерии, возрастает пропорционально степени сокращения информации, проблематичности возможностей ее получения в неструктурированных ситуациях. 3.
Интересы. Отчетливое понимание индивидом в ситуации выбора своих собственных интересов и интересов группы (экономических, политических, социальных) оказывает сдерживающее влияние на субъективные эмоции. 4.
Перекрестные давления. Принадлежность индивидов к социальным и политическим группам с однородными установками суживает круг альтернатив и ограничивает проявление личностных факторов. Соответственно, принадлежность к группам с различающимися политическими позициями дает больший простор субъективности оценок.
Независимо от степени воздействия этих факторов на поведение индивидов и групп, все они являются, как уже отмечалось выше, элементами рационализации политического сознания, направляя его потоки по определенным (традицией, опытом, устойчивым характером взаимодействия участников политического процесса с властью и т. д.) каналам.
Альтернативой является хорошо описанная Г. Лебо- ном ситуация, когда механизмы рационализации под влиянием определенного стечения обстоятельств и событий прекращают действовать и индивиды, социальные группы и целые народы превращаются в толпу, поведение которой регулируется уже другими законами.
Для предотвращения подобных ситуаций человечеством стихийно и целенаправленно вырабатывались различные превентивные средства.
Одним из них являются разнообразные идеологические системы. XX в. не случайно называют «веком идеологий». Никогда прежде в истории преобразовательные идеи и теории не оказывали такого огромного влияния на общественное сознание, прежде всего, в сфере политики, приучая воспринимать ее сквозь призму мыслительных стереотипов. Апогея эта тенденция достигла в тоталитарных диктатурах первой половины нашего столетия. Но следует иметь в виду, что тоталитаризм был порожден особенным идеологическим характером современной политики, который впервые проявился в период французской революции. Полтора столетия спустя человечество столкнулось с феноменом тоталитаризма, важнейшим отличительным признаком которого является такая степень идеологизации политики, когда сама идеология превращается в политическую религию по своему всеохватывающему проникновению и милленаристскому обоснованию.
Политическая идеология как ориентированный на практическую реализацию комплекс идей, система взглядов на власть, государственное устройство и способы их регулирования может рассматриваться как своеобразная форма интеграции политического сознания на уровне групповых, классовых, национальных и межнациональных интересов, т. е. как форма специализированного, интегрированного сознания или как «надстройка» над общественной психологией.
Резкое усиление идеологической конфронтации в период «холодной войны» между СССР и странами Запада в 40-80-е гг. вызвало вполне естественное стремление более глубоко понять особенности идеологии, выявить и сформулировать основные механизмы воздействия идеологических систем на общественное сознание.
Понятие «идеология» было введено в научный оборот в 1796 г. А. Дестуттом де Траси — лидером группы философ в, получивших в дальнейшем название «идеологов», в докладе «Проект идеологии». И в этом докладе, и в появившемся позднее четырехтомном исследовании «Элементы идеологии» де Траси стремился разработать методологию систематизации идей выдающихся мыслителей нового
времени — Бэкона, Локка, Кондильяка, Гельвеция и создать общую «теорию идей», или науку об идеологии. Успех этой затеи был кратковременным. Пришедший к власти Наполеон назвал представителей этой группы демагогами и болтунами, придав тем самым самому термину резко отрицательное значение пустой идейной спекуляции, не имеющей под собой ничего конкретного.
С аналогичным предубеждением относился к идеологии К. Маркс, рассматривая в своих ранних работах это понятие в противоположном наполеоновскому (но столь же негативном) смысле, как обозначение различного рода идей, существующих не в пустом пространстве, а коренящихся в классовых интересах. Последователи Маркса (Ленин в том числе) хотя и признавали значение «социалистической идеологии» как фактора мобилизации массового пролетарского движения, сохраняли вместе с тем и отрицательный смысл самого понятия в его применении к «буржуазной идеологии».
В XX в. эта изначальная двойственность всегда сохранялась. Например, гитлеровская пропагандистская машина, раскручивая в массовом сознании миф об исторической миссии «арийской расы», противопоставляла^ этот миф капиталистической, демократической и большевистской идеологии и т. д.
Большое влияние на формирование различных подходов к идеологии в современной науке оказала концепция немецкого социолога К. Маннгейма, разработанная» им в книге «Идеология и утопия» с близких к марксизму позиций. Идеология рассматривалась Маннгеймом как разновидность ложного, «апологетического» сознания, которое, будучи «трансцендентным» по природе, играет по отношению к действительности роль стабилизирующего, охранительного фактора. Напротив, утопия, по Маннгейму, является «трансцендентной ориентацией» сознания, переходящей в действие и стремящейся взорвать существующий в данный момент порядок вещей.
Такое противопоставление «консервативной идеологии» и «революционной утопии» оказалось в конечном итоге несостоятельным. В дальнейшем сам Маннгейм был вынужден говорить о невозможности в принципе заранее предвидеть, какую идею «следует рассматривать в качестве истинной (т. е. реализуемой также в будущем) утопии восстающих классов» и какую — «в качестве чистой идеологии господствующих (но также и восстающих) классов».
Неимоверно разросшаяся в XX в. литература, посвященная идеологии, способствовала тому, что этим понятием стали называть различные системы философии, социальные теории, учения, различные типы верований, социальных мифов, придав ему тем самым чрезвычайно неясный, запутанный смысл.
Разумный методологический подход к конституиро- ванию точного смысла и структуры идеологии как социального явления был в разное время предложен А. Грамши, Д. Беллом, К. Фридрихом, Р. Лейном, Д. Сартори, А. Зиновьевым и др. Для правильного определения необходимо, прежде всего, установить, что не является идеологией, постепенно приводя саму концепцию в соответ ствие с элементарными, прошедшими эмпирическую проверку утверждениями. Например, термин «идеология» не может заменить термина «идея», поскольку его целесообразнее использовать для обозначения «превращения идей в рычаги социального действия» (Д. Белл).
Точно так же идеология не может отождествляться с философией, отражая, скорее, процесс популяризации философских концепций или «философских вульгаризаций, подводящих массы к конкретному действию, к преобразованию действительности» (А. Грамши). Идеологии отличаются от различных идей, теорий и философских систем тем, что они всегда ориентированы на действие, на соединение с практикой, тяготея, таким образом, к сфере политики.
Нельзя, вместе с тем, утверждать, как это делают некоторые ученые, что идеология и политика вообще неразделимы. Такое представление, сложившееся в XX в. под влиянием ожесточенной идеологической конфронтации различных социальных систем, ставит под сомнение возможность существования вполне прагматической, идеологически не ангажированной политики. Например, М. Дюверже в своем классическом исследовании «Политические партии» (1951), характеризуя природу партийной борьбы и партийных конфликтов, выделяет три различных типа: конфликт без принци пов, конфликт по второстепенным принципам и конфликт вокруг основополагающих принципов. Первый тип конфликтов характерен для политики в США. Две основные политические партии — республиканская и демократическая представляют собой команды соперников, борющихся за места в конгрессе и президентский пост. Политическая борьба никогда не приобретает фанатического характера, не порождает глубоких расколов в стране. «Провинциализм» американской политики является, прежде всего, следствием отсутствия у соперничающих партий каких-либо доктринальных принципов. Поэтому на выборах в Конгресс преобладают местные интересы. На президентских выборах на передний план выступают фигуры и личные качества самих претендентов на этот пост.
Великобритания и страны Северной Европы относятся ко второй категории. Различия между консервативной и лейбористской партиями в Англии, отражая социальные неравенство и конфликты, имеют доктринальный характер, связанный со способом производства и характером распределения общественного богатства. Тем не менее партии постоянно приходят к согласию в отношении основополагающих принципов существующего политического режима: они не ставят под сомнение демократическую систему, гражданские права и сам принцип многопартийности.
Напротив, в 50-70-е гг. политическая борьба в Италии и Франции затрагивала основания государственного устройства и природу демократического политического режима. Коммунистические партии не принимали до конца ценности политического плюрализма и свободы, рассматривая другие политические партии в качестве своих классовых противников. В свою очередь, партии, не разделявшие взглядов коммунистов, отвергали тоталитарный подход к государству и подавление политических свобод. Поэтому борьба между партийными группировками принимала крайне ожесточенный характер.
Разумеется, не существует социально-политических систем, в которых идеология и политика представлены в чистом виде и политический процесс лишен каких-либо мировоззренческих оснований. В связи с этим вполне последовательным выглядит стремление современных ученых представить ясные критерии для различия понятия «идеология», с одной стороны, и понятий «наука» и «мировоззрение», — с другой. «Если мы взглянем, — отмечает JI. фон Мизес в работе „Человеческое действие", — на все теоремы и теории, руководящие поведением определенных индивидов и групп как на связный комплекс и попытаемся сорганизовать их, насколько это возможно, в систему, то есть во внятную структуру знания, мы можем говорить о ней как о мировоззрении. Мировоззрение как теория является интерпретацией всех вещей. Как руководство к действию, оно является мнением относительно наилучших средств для устранения по возможности любого неудобства.
Мировоззрение, с одной стороны, представляет собой объяснение всех явлений, а с другой — оно является технологией...
Религия, метафизика, философия стремятся обеспечить мировоззрение. Они интерпретируют мир и они дают людям совет, как им действовать. Понятие „идеология" является боле узким, чем мировоззрение. Говоря об идеологии, мы имеем в виду только человеческое действие и общественное сотрудничество и не обращаем внимание на проблемы метафизики, религиозные догмы, естественные науки и выводимые из них технологии. Идеология— это целостность наших учений об индивидуальном поведении и социальных отношениях. И мировоззрение, и идеология выходят за пределы, которые навязывает чисто нейтральное и академическое исследование вещей такими, как они есть. Они являются учениями о высших целях, к которым человек, озабоченный земным, должен стремиться».
Таким образом, наука и идеология имеют разные мировоззренческие и практические цели. Наука имеет целью достижение достоверных знаний о мире, идеология — формирование сознания людей и манипулирование их поведением путем воздействия на сознание (А. Зиновьев). В этом смысле цели идеологии и политического действия могут выступать как тождественные, поскольку они определяются эффективностью.
Разумеется, манипулятивная техника идеологического воздействия должна опираться на определенную интеллектуальную базу, систему теоретических построений, которые могут даже претендовать на определенный ценностный статус, включая в себя и научные истины. Тем не менее, главным отличием политической идеологии от сугубо научных построений и даже от ценностно окрашенных политических теорий (с которыми у нее имеется множество точек соприкосновения) являются используемые ею языковые конструкции, состоящие из расплывчатых, нарочито туманных, как правило, не поддающихся научной проверке терминов типа «пролетарский интернационализм», «свободный рынок», «народный дух», «арийская раса» и т. п.
Данные социальной психологии свидетельствуют о том, что тенденциозность и расплывчатость идеологического языка является фактором усиления воздействия, отвечая свойственной массовым движениям потребности в стереотипных лозунгах, облеченной в яркую словесную форму догматической символики.
В конечном итоге «различие ориентаций (целей, установок, заданий) науки и идеологии имеет... противоположные результаты. Наука создает понимание реальнос-j ти, а идеология — принципиальное непонимание лишь принимающее видимость понимания» (А. Зиновьев).
Современная политическая идеология является многоуровневой. Обычно выделяют три уровня функционирования идеологических систем: теоретико концептуальный (элитарный), программно-политический (пропагандисте ко-просветительный) и актуализированный (житейский).
На первом уровне научные открытия синтезируются с идеологическими догмами, разрабатываются политические теории, обосновываются идейные принципы полити-^ ческих групп, партий и движений.
На втором уровне теории и идейные принципы трансформируются в программы и политические лозунги. Идеология становится политической пропагандой — проникает в школы и университеты, газеты и журналы, кинофильмы, телевизионные передачи и рекламу.
Третий уровень выявляет степень эффективности идеологической пропаганды, которая, проникая в обществен ное и индивидуальное сознание, выражается в различных формах политического участия. Именно на этом уровне развертывается идеологическое пространство (дискурс) с такими его элементами, как идеологические политические культуры, идеологическая агрегация (Г. Алмонд, Г. Пауэлл), идеологические требования, идеологическая цензура, идеологическая борьба, сопровождаемая такими побочными явлениями, как «идеологические диверсии» или «идеологические инсинуации» (И. Ильин) и т. п.
Идеологической политической культурой специалисты называют специфическую структуру индивидуальных и групповых ориентаций, вырабатываемых в процессе перехода от традиционных обществ к секуляризированным общественным формам, в рамках которых политика постепенно становится результатом переговоров и рационально обоснованных проектов, не испытывая потребности в иррациональных стимулах. Идеологии выполняют на зтой стадии функцию квазирелигиозных регуляторов социального поведения, создающих четко фиксированные образы политической жизни и предлагающих целый ряд альтернативных «поведенческих кодов». XX в. дал множество образцов идеологических культур: от радикальных — коммунизма и нацизма — до вполне умеренных, например, культура клерикального типа в Италии, гол- лизм во Франции и др.
Постоянное взаимодействие трех уровней политической идеологии становится важнейшей составной частью «стиля агрегации интересов» (Алмонд и Пауэлл). Этим понятием обычно обозначают специфический характер, способ функционирования политической системы, определяющие внешние ее проявления в политических культурах.
Алмонд и Паузлл выделяют три основных стиля агрегации интересов, строго соответствующих степени прогрессирующей секуляризации различных политических субкультур: прагматически-компромиссный (pragmatic argaining), ориентированный на абсолютные ценности (absolute-value oriented) и традиционалистский.
Каждому стилю присущи собственные идеологические стереотипы, но только второй из них может С ПОЛНЫМ основанием быть отнесенным к «идеологическому стилю». Например, в политических системах Великобритании и США агрегация политических интересов при всем их многообразии осуществляется в рамках строго ограниченных (конституционно закрепленных) типов политического участия и действия. Идеологическая перспектива политической деятельности определяется весьма общими положениями, не препятствующими созданию «атмосферы рыночной площади», на которой политические партии, законодатели и правительственные чиновники заключают выгодные для себя сделки.
Традиционалистский стиль политики ориентируется на прошлое с целью определения альтернатив для будущего. Главное место в артикуляции интересов больших социальных групп принадлежит небольшим (нередко замкнутым) элитам, опирающимся на освященные стариной представления о смысле существования, в которых религия играет определяющую роль.
Ориентированный на абсолютные ценности стиль политической жизни и сознания отвергает принцип компромисса, имеющий целью согласование многообразных интересов. Этот стиль может определяться системой жестких, рационально выверенных принципов, в соответствии с которыми правители устанавливают нормы политической жизни. То, что представляется им совершенным решением, закрепляется соответствующими предписаниями.
Такой тип агрегации интересов не может существовать вне определенной политической культуры с господствующей идеологией в качестве ядра. Эта идеология обычно рисует дихотомическую, контрастную картину мира, разделенного на «своих» и «чужих», «друзей» и «врагов». Врагами могут стать «бывшие», «иностранные интервенты» (эпоха якобинской диктатуры), «капиталисты-эксплуататоры» и «империалисты», «красно-коричневые», «жидо-масоны» и т. п.
Коммунистическая и фашистская идеологии являются наиболее контрастным выражением политической системы, внутри которой правящая элита стремится к реализации своих целей, используя прямое насилие и подвергая систематической идеологической обработке основную массу населения. Такой режим ученые нередко называют идео- кратией.
Специфический тип идеократии проявился в тоталитарных государствах, когда обществу навязывается при помощи насилия и манипулирования сознанием система воспитания, основанная на официальной идеологии при строгом запрете любых других альтернативных идеологий. Идеократия в этом смысле является синонимом политического режима, при котором идеология выступает в качестве важнейшего средства легитимизации государственной власти.
Воздействие этой традиции может быть очень продолжительным. Она может доминировать в сознании некоторых социальных групп и индивидов даже после распада «большого тоталитарного порядка». Характерный пример такого «остаточного воздействия» тоталитарной идеократии приводит Ф. Бурлацкий из эпохи советской «перестройки»: «Не так давно мне довелось после возвращения из Китая рассказывать о тамошних реформах. В частности, о том, как с помощью семейного подряда там удалось в значительной степени решить продовольственную проблему, увеличить за пять—шесть лет больше чем на треть производство зерна и в три раза поднять жизненный уровень крестьян. И тут слово взял почтенный профессор. Он сказал буквально следующее: „Все это, конечно, неплохо. Но какой ценой это достигнуто? А достигнуто это ценой отступления от социализма и заимствования капиталистических методов. Не слишком ли дорогая цена за хозяйственный рост?"»
Следует отметить также, что понятие «идеократия» иногда используется в более общем смысле для того, чтобы показать, какое значение приобрел идеологический стиль политики для формирования современных политических систем вообще и современной демократии, в частности (Д. Сартори).
Действительно, только с эпохи европейского Ренессанса возникает тот особенный духовный климат, когда человеческие судьбы во многом начинают зависеть от искусственно созданных идей и, следовательно, от способности людей производить такие идеи, создавая символический мир, который, как показало время, обладает мощной способностью воздействовать на мир политических отношений.
В научной литературе до сих пор не прекращается дискуссия о том, является ли идеология исключительной характерной приметой нового времени, т. е. рождающегося индустриального общества, массовых революционных движений или же она извечно свойственна любой цивилизации, включая самые древние.
Как уже отмечалось выше, одним из важнейших признаков цивилизации является государство. С его возникновением мы связываем существование особых общественных групп (слоев, классов, страт), монополизирующих не только право на легитимное насилие, но и на производство идей, которым в древнейших цивилизациях обычно занимались «религиозные эксперты» — жрецы. Зародыши «официальной идеологии» отчетливо просматриваются в мифах, рисующих стереотипные для большинства древних обществ образы вечного космического порядка, порождением которого являются царская власть, справедливость, правосудие и закон. Возникнув в русле традиционных древних религий, эти идеи получили огромный преобразовательный импульс в I тыс. до н. э. (период «осевого времени»). В философских школах Индии, Китая и Греции создаются теории, призванные ответить на вопрос — как наилучшим образом устроить совместную жизнь людей и управлять ими.
Именно в этот период можно различить ростки тех представлений, из которых тысячелетия спустя будут возникать различные идеологические системы. Например, отвечая на вопрос, какое средство следует изобрести для того, чтобы обеспечить продолжительность идеального правления и внушить гражданам необходимость повиноваться, Платон в «Государстве», в частности, утверждал: «Я попытаюсь внушить сперва самим правителям и воинам, а затем и остальным гражданам, что все то, в чем мы их воспитали, представилось им во сне как пережитое, а на самом-то деле они тогда находились под землей и вылепливались и взращивались в ее недрах... Хотя все члены государства братья (так скажем мы им, продолжая этот миф), но бог, вылепивший вас, в тех из вас, кто способен править, примешал при рождении золота, и поэтому они наиболее ценны, в помощников их — серебра, железа же и меди — в земледельцев и разных ремеслен ников. Все вы родственны, но большей частью рождаете себе подобных...» (Платон. Государство. 414d-415b).
Придуманный Платоном миф, долженствующий навечно закрепить установленный философами-правителя- ми порядок, сопоставим с современными идеологическими конструкциями первого уровня. Отличительной чертой древних и средневековых протоидеологий является отсутствие возможностей воздействия на массовое сознание в силу того, что еще не существовало соответствующих материальных предпосылок, например, разветвленного пропагандистского аппарата и т. д. Без этих предпосылок идеологии первого уровня обречены на вымирание или на прозябание в качестве так называемых «кабинетных теорий».
Важнейшим историческим водоразделом являются грандиозные социальные сдвиги XVI XVII вв., вызванные европейской Реформацией, революциями в Нидерландах и Англии и Тридцатилетней войной. Развернутая памфлетами Лютера и его сторонников пропаганда, взрастившая в Германий крестьянскую войну 1525 г., и «контрпропаганда» католиков уже напоминают идеологические баталии последующих веков. Уже в этот период проявляется важнейшая особенность европейских идеологических систем — тенденция к универсализму. Эта особенность уходит корнями в универсальную христианскую традицию, распад которой в новое время, собственно, и породил многочисленные прототипы современных идеологий.
Анализ универсалистских тенденций в сфере идеологии хорошо представлен в работах американского футуролога О. Тоффлера, особенно в книге «Третья волна». Характеризуя столкновение возникшей в XIX в. новой промышленной цивилизации с ценностями традиционного, основанного на аграрной экономике, общества, он подробно описывает происшедший во всех сферах жизни переворот, который затронул основополагающие представления о времени, пространстве, материи и причинности.
В духовной сфере каждой втянутой в процесс индустриализации европейской стране на переднем плане выделились два мощных идеологических течения, вступившие между собой в противоборство, — либерализм с его защитой индивидуализма и свободного предпринимательства и социализм, выдвигавший коллективистские ценности.
Эта борьба идеологий, первоначально ограниченная промышленными странами, вскоре распространилась по всему земному шару. Революция 1917 г. в России, создавшая гигантскую пропагандистскую машину, придала борьбе социалистических и либеральных принципов новый импульс. После окончания Второй мировой войны мир оказался разделенным на две противоположные системы, возглавляемые СССР и США, расходовавших в своем стремлении к экспансии и интеграции мирового рынка огромные средства на пропаганду своих целей в отсталых странах.
Столкновение просоветских режимов с западными либеральными демократиями напоминало своей ожесточенностью борьбу протестантов и католиков. Но при всех внешних различиях сторонники марксизма и антимарксисты были выразителями вполне однотипной суперидеологии индустриализма, в основе которой лежали три фундаментальные цели: 1.
Оба направления, решительно расходясь во взглядах на способы производства и распределения материальных ресурсов и благ, рассматривали природу как объект безудержной эксплуатации, отравляя окружающую среду и приближая экологический кризис. 2.
Обе идеологии в различных формах разделяли со- циал-дарвинистские теории, оправдывающие идею превосходства сильных, промышленно развитых наций над слаборазвитыми народами, которая лежала в основе политики гегемонизма и империализма. 3.
И либералы, и социалисты в равной мере были ревностными сторонниками утопической идеи неудержимого прогресса цивилизации, развивающейся от низшего, примитивного состояния общества к всеобщему расцвету.
Весьма характерно, что многие теоретики и пропагандисты либерального и социалистического направления были склонны в 50-60-е гг. рассматривать приближение этого «завершенного состояния» цивилизации как «конец идеологии».
Сам термин «конец идеологии» был впервые сформулирован Ф. Энгельсом, полагавшим, что идеология отомрет вместе с порождающими ее материальными интересами. В начале XX в. М. Вебер указывал на упадок ?тотальных идеологий» как на следствие постепенного разрыва европейского общественного сознания с ценностными ориентациями и его эволюции в направлении целевой или «функциональной» рациональности, основанной на непредвзятом поиске наиболее эффективных средств для достижения поставленных целей.
Концепция М. Вебера была систематически разработана К. Маннгеймом в уже упоминавшейся книге «Идеология и утопия», в которой «упадок идеологии» также связывался с преобладанием «функциональной рациональности», свойственным бюрократическому индустриальному обществу.
Расцвет этой теории наступил после Второй мировой войны, вызвавшей в умах западной либеральной интеллигенции эйфорические, почти эсхатологические ожидания. Тема конца идеологии в этот период становится важнейшим элементом теорий «нового индустриального общества», «конвергенции» и др.
Еще в 1944 г. русский и американский социолог П. Со рокин выдвинул в книге «Россия и Соединенные Штаты» прогноз, в соответствии с которым «американский капитализм и русский коммунизм в настоящее время являются не более чем призраками своего недавнего прошлого», постепенно превращаясь в «общество интегрального типа». Появившиеся в конце 50-х — начале 60-х гг. концепции Р. Арона, Д. Белла, С. М. Липсета, К. Поппера и многих других ученых которые предвещали наступление эпохи деидеологизации, основывались, прежде всего, на крахе идеологий нацизма и фашизма, разоблачении сталинских преступлений Н. Хрущевым и стремительном распространении ревизионистских версий марксизма в Западной Европе.
Утверждая, что западным либеральным демократиям Удалось решить наиболее фундаментальные проблемы промышленной революции со свойственным ей социальным неравенством и, в частности, включить организации рабочих в систему гражданского общества, заставить консерваторов принять принципы «государства благоденствия», а социалистов отказаться от идеи всеобъемлющего государственного вмешательства, сторонники «конца идеологии», в конечном счете, разработали теоретические основы нового варианта интегральной идеологии, которую А. Зиновьев называет «идеологией западнизма*. Последующие десятилетия показали, что возникший на основе этой новой идеологической конструкции пропагандистский аппарат оказался способным не только смягчить и абсорбировать внезапный взрыв левых экстремистских идеологий на Западе в 60 70-е гг., но и успешно бороться с пропагандистскими машинами, созданными в этот период в СССР и маоистском Китае.
Опыт второй половины XX в. вполне подтвердил уже неоднократно высказывавшуюся в научной литературе мысль о том, что развитие идеологий в различных цивилизациях подчиняется общим закономерностям — периоды формирования супер идеологий сменяются периодами их фрагментации, раскола на ряд сложных систем, внутри которых происходит напряженная борьба многочисленных идеологических течений, направлений, фракций и сект, продолжающаяся до наступления новой стадии кристаллизации, на которой образуются новые макроидеологические структуры. Так, на протяжении всего XIX и XX вв. становление основных политических идеологий — социализма, либерализма и консерватизма сопровождалось многочисленными расколами внутри каждого из этих течений, сопровождавшимися конфликтами между различными партиями и политическими группировками, которые продолжались до тех пор, пока очередные мировые кризисы и войны не порождали тенденции к слиянию идеологических потоков, казавшихся прежде несоединимыми. Например, один из теоретиков «конца идеологии» С. М. Липсет, предвещая в 1963 г. в работе «Революция и контрреволюция* наступление нового периода идеологической интеграции, в частности, отмечал: «Примирение фундаментальных принципов, идеологический консенсус западного общества в настоящее время постепенно приводит к взаимопроник новению позиций по вопросам, которые когда-то резко отделяли „левых“ от „правых”. Это идеологическое соглашение, которое, возможно, лучше всего назвать „консервативным социализмом", стало идеологией ведущих партий в развитых государствах Европы и Америки».
Последующие стадии идеологического цикла — студенческие выступления 60-х гг., экономический кризис 1974 г., похоронивший либеральные и социал-демократические теории «государства всеобщего благоденствия» и способствовавший подъему «консервативной волны» конца 70-х — начала 80-х гг., показали, что подобные пророчества являются только моментом постоянного изменения мирового идеологического пространства (дискурса).
В настоящее время крах советского коммунизма, рост напряженности в Центральной и Восточной Европе и странах СНГ, сопровождающий период экономических и политических реформ, взрыв исламского фундаментализма, бросающего вызов «благополучному Западу», стремительное .развитие коммунистического Китая создают принципиально новую политическую и идеологическую ситуацию в мире. Анализ новых процессов должен осуществляться с постоянной опорой на предшествующий опыт эволюции идеологических процессов и циклов.
К числу политических идеологий макроуровня обычно относят идеологические образования, имеющие, на первый взгляд, неопределенные наименования и смысл, например, идеология капиталистическая, экстремистская, радикальная и т. п. По мнению многих ученых, современное восприятие идеологии в образе некоей универсальной идеи, основным опорным элементом которой является символ определенного общественного устройства, например, «капитализм», «социализм», «русская идея», выглядит архаичным и неэффективным. Постмодернистская трактовка идеологии рисует картину распада большого порядка на множество фрагментов, символизирующих крушение монолитного образа в эпоху постиндустриальной цивилизации. Идеологические процессы на Западе демонстрируют появление многочисленных «малых идеологий» — пацифистской, экологической, феминистской, идеологии «сексуальных меньшинств» и т. д.
С другой стороны, сложившаяся в России после распада СССР политическая и экономическая ситуация, сопровождающаяся появлением огромной массы люмпенизированного населения, ростом приватизма (ухода в частную жизнь) создает впечатление о наступившей эпохе «деидеологизации».
В действительности речь и в том, и в другом случае идет о своеобразном переходном периоде, за которым может последовать стремление к новым формам идейной консолидации в первом случае, и к обретению новой национальной идентичности — во втором.
Вопрос о причинах идеологических ориентаций и переориентаций в политике, возникающих под влиянием множества факторов внешнего и внутреннего порядка, не может решаться в отрыве от проблемы «носителей идеологии», которая, в свою очередь, неотделима от проблемы субъекта и объекта идеологии.
На теоретическом, доктринальном уровне идеологии разрабатываются «религиозными экспертами», философами, учеными, далеко не всегда сознательно стремящимися навязывать свои идеи другим людям. По тем или иным причинам отдельные идеи или учения могут не дойти до массового сознания, оставить его равнодушным или враждебным. Идеология не может, за исключением единичных случаев, целиком определять волю, сознание, настроения абсолютного большинства. Правильность этого наблюдения продемонстрировал уже крах одного из самых ранних экспериментов, проводимых революционе- рами-жирондистами и якобинцами.
В коммунистических странах, отмечает А. Зиновьев, где официальная идеология внедрялась в сознание, начиная со школьной скамьи, она все же «четко отличалась от прочих явлений культуры, не растворялась в них. Она была заметна, бросалась в глаза, вызывала раздражение и насмешки. Она вообще выглядела как нечто чужеродное и ненужное, хотя на самом деле ее организующая и воспитательная роль была огромна».
Наоборот, в западных странах (это же относится и к молодому поколению в современной России) многие люди вообще не знают, что такое идеология, хотя и находятся под ее влиянием. Резко отрицательное отношение к идеологии, возникшее в результате одиозной практики тоталитарных диктатур, приводит к возникновению ситуации, когда ее стараются не замечать или игнорировать.
Такую ситуацию следует отличать от вполне идеологической по своей направленности установки на отрицание. Как отмечает, например, М. Паренти — один из наиболее проницательных исследователей американских средств массовой информации, — большинство газет, журналов и телеведущих в США «действуют в рамках установленной идеологии, состоящей в том, что они не имеют никакой установленной идеологии, никаких расовых, половых или классовых предпочтений. Не приверженные никаким внушениям, они просто дают представления о вещах так, как они их видят».
Сам факт отсутствия на Западе единой государственной идеологии, аналогичной марксизму-ленинизму или маоизму, никогда не препятствовал возникновению, развитию и совершенЬтвованию огромного аппарата идеологической пропаганды, в котором заняты сотни тысяч специалистов, осуществляющих систематическую обработку идей и учений, их «ретрансляцию» через каналы СМИ. Эта новая социальная группа, выполняющая функцию, которую в древности выполняли жрецы, входит (преимущественно в «верхнем эшелоне») в правящую элиту и поэтому кровно заинтересована в том, чтобы поддерживать и наращивать свое влияние.
После крушения коммунизма в России и странах Центральной и Восточной Европы роль идеологических экспертов взяла на себя «новая медиократия» — группы либеральной интеллигенции, «приватизировавшие» СМИ и пытавшиеся разрабатывать и пропагандировать либеральную реформаторскую идеологию. Экономический кризис и отсутствие средств на поддержание собственных изданий постепенно привели к подчинению этих групп крупным банковским, а иногда и криминальным структурам. Поскольку либеральная интеллигенция в этом Регионе всегда сохраняла психологическую предрасположенность к авторитаризму и экстремистским формам мысли в соединении с конформизмом, вновь возникший пропагандистский аппарат стал очень напоминать старый, коммунистический назойливостью лозунгов и крайне низкой эффективностью своих методов. Основное различие между западной и новой российской официальной идеологией состоит на сегодняшний день в том, что в западноевропейских странах и США идеология является одним из средств интеграции и самосохранения общества, в то время как в России она, будучи средством самосохранения правящей олигархической элиты, выполняет, скорее, деструктивную функцию, отрицательно воздействуя на массовое сознание своей бессодержательностью и полным несоответствием политическим и экономическим реалиям.
Для понимания особенностей функционирования идеологических систем в различных обществах большое значение имеет конкретный анализ взаимосвязи определенных видов идеологии с теми социальными слоями, в которых они получают наибольшее распространение. Изучение этой проблемы современной наукой постоянно приводит ученых к заключению, согласно которому эффективность идеологии определяется ее соответствием жизненному опыту всего населения или его отдельного слоя, сложившимся традициям, нравам, привычкам, долговременным интересам и непосредственным ожиданиям. Методология анализа, при помощи которой выявляются ин тересы социальных слоев в различных идеологических системах, а также степень эффективности их воздействия на политическое сознание была разработана на теоретическом и эмпирическом уровнях Г. Моска, В. Парето, М. Вебером, С. М. Липсетом, Р. Лейном, Г. Алмондом, Дж. Скоттом и др.
Многообразие научных методик, применяемых в этой сфере, показывает, что выбор наиболее предпочтительной из них, равно как и использование различных определений и научных критериев выбора, нередко зависит от исторического и социального контекста, обусловливающего не только особенности идеологий, но и специфику позиций самих ученых. Например, наблюдения за современной российской политикой нередко заставляют предполагать, что концепций * нелогического действия» И «деривации» Парето является наиболее подходящей для ее анализа. Наличие в политических процессах постком- мунистической России огромного количества иррациональных и алогичных элементов делает привлекательной попытку объяснить эту нелогичность «врожденными психическими предиспозициями лидеров», маскирующих свои истинные мотивы при помощи псевдоаргументов. Когда Парето писал о том, что любые общественные теории и идеологические системы призваны служить только оправданием действий с целью придания этим действиям логического характера, он основывал свои выводы не только на изучении итальянской политики эпохи Рисорджи- менто, но и европейской политики начала нашего века, оказавшейся прелюдией к мировой войне и господству тоталитарных диктатур.
Для современной науки характерно многообразие подходов, связанных с решением проблемы взаимодействия идеологий с «массовым субстратом». Одни авторы склоняются к сближению (иногда к отождествлению) идеологии с политической культурой. Носителями идеологий объявляются социальные группы или нации, для которых характерен определенный тип культуры. Другие авторы считают идеологию атрибутом борьбы политических партий. Марксистский анализ отдает предпочтение социальным классам.
Распространенным является также рассмотрение идеологий сквозь призму дихотомии «демократия авторитаризм», наряду с использованием традиционных категорий — «левые», «правые» и «центр» как для характеристики идеологических ориентаций в рамках определенной политической системы, так и для определения степени приверженности экстремистским или, наоборот, умеренным формам политического поведения и партиям.
Разумеется, стремление того или иного социального слоя поддерживать экстремистские или демократические партии и соответствующие идеологии нельзя предсказать с абсолютной точностью, даже если выводы основываются на данных социологических опросов. Так, изучение политических ориентаций различных классов в западных странах осуществлялось на основе исходной
-Дпосылки, согласно которой классы, стоящие на более низких ступенях социальной лестницы по уровню
доходов и образованию, более склонны к авторитаризму и поддержке экстремистских движений по сравнению с более образованными и зажиточными слоями общества (от «среднего класса» и выше), которые традиционно занимают умеренно-демократические позиции.
Эту тенденцию, однако, нельзя абсолютизировать и считать в настоящее время непреложной даже для западных стран. Многие дополнительные факторы изменяют I ее, причем иногда до неузнаваемости. В XIX в. рабочие организации и партии были основной силой, которая боролась за политическую демократию, преодолевая ожесточенное сопротивление крупных предпринимателей, правых партий и традиционных консервативных сил. До 1914 г. классическое разделение между левыми и правыми силами основывалось не только на различиях в доходах, социальном статусе и возможностях получить образование. Левые социалистические партии были основной опорой политической демократии, религиозной и гражданской свободы, мирной внешней политики. Правые партии, опиравшиеся на консервативно настроенное крестьянство, мелких ремесленников и, конечно, крупную буржуазию и землевладельцев, прибегали к экстремистским формам защиты своих привилегий, препятствуя введению всеобщего избирательного права и проводя империалистическую политику колониальных захватов.
Окончание Первой мировой войны, наступление экономических кризисов и рост фашистских движений в Западной и Восточной Европе привели к расколу рабочего движения, по крайней мере, на три направления — социал-демократическое, коммунистическое и фашистское, причем лидеры двух последних стали открыто использовать экстремистские методы политической борьбы. Возникли коммунистические и фашистские профсоюзы. Участие рабочих в движениях с явно выраженной националистической идеологией становится с 30-х гг. элементом повседневной жизни в Европе и Америке.
Но даже в этот период кризиса демократических ценностей и традиционной либеральной и социалистической идеологии различия между европейскими странами были весьма значительны. Например, авторитарные тенденции индивида могут быть приглушены приверженностью
большинства партий конституционным принципам и процедурам. В Великобритании, в которой терпимость является широко распространенной чертой политического поведения и сознания низшие классы в абсолютном измерении являются менее «авторитарными», чем образованные слои в странах, не имеющих прочных демократических традиций.
Французские, итальянские и немецкие рабочие-като- лики, среди которых были повсеместно распространены антикапиталистические настроения, постоянно голосовали за сравнительно консервативные христианские партии, поскольку их приверженность католицизму могла в определенных случаях перевешивать их классовые симпатии.
Члены радикальных левых профсоюзов поддерживали умеренные либеральные партии, выступавшие против фашизма. И, наоборот, в 30-е гг. избиратели, настроенные отнюдь не радикально, поддерживали коммунистов из-за их радикальных антифашистской программы и лозунгов и т. д.
Идеологические ориентации могут значительно отличаться друг от друга и внутри однородного социального слоя, представители которого имеют высокий уровень образования и профессиональной подготовки. Американские социологи К. Мейер и JI. Нигро, исследуя в середине 70-х гг. идейные позиции нескольких групп чиновников федерального уровня, установили, что социальное происхождение обусловливает взгляды только 5% выбранных для анализа групп, в то время как занимаемые ими посты имеют в этом плане гораздо большее значение. Другой американский социолог Б. Меннис, сравнивая ориентации офицеров служивших во внешнеполитическом ведомстве, со взглядами армейских офицеров, выполнявших аналогичную работу, установил, что для первой группы характерны либеральные взгляды, а для второй — консервативные.
В современной России чиновники высшего ранга — выходцы из номенклатуры, всегда отличавшиеся догматиз мом и консерватизмом взглядов, предпочитают исповедовать официальную либеральную идеологию, способствуя возникновению нового идеологического феномена — консервативного номенклатурного либерализма.
После Второй мировой войны развитие стабильных демократий в Западной Европе и СІІТА заставляло многих ученых делать вывод о возникновении новой «постполитической» фазы развития в этом регионе. Решающую роль в этом процессе сыграло полное включение рабочего класса в структуры западного гражданского и политического сообществ.
В результате различия между демократической левой и правой частями общества значительно ослабли: социалисты заняли более умеренные позиции по отношению к «капиталистическим ценностям», консерваторы поддержали идею «государства всеобщего благосостояния».
Этот периодически разрушаемый леворадикальными движениями (студенчество в Западной Европе, национальные меньшинства в США и др.) консенсус продолжался до конца 70-х гг., когда нарастание кризисных процессов в экономике привело к переориентации консервативных партий и отказу от социалистических методов регулирования («неоконсервативная волна»).
В этот же период антиколониальная борьба в Азии и Африке, обретение большинством государств этого региона независимости привели к устойчивой идентификации консерватизма с компрадорской ориентацией высших слоев, в то время как происходил процесс слияния (особенно под влиянием китайской революции) националистических леворадикальных идеологий с марксизмом в его ленинском и маоистском вариантах.
В структуре обозначенных выше политических и идеологических процессов Латинская Америка занимала промежуточное положение. Большинство латиноамериканских стран завоевало политическую независимость еще до развития промышленного переворота и распространения марксистского социализма. В условиях экономической отсталости в этих странах господствовал традиционалистский консерватизм, питаемый косностью и аполитичностью деревни. Левые идеологии развивались в городской среде, причем возникшие коммунистические и социалистические партии ориентировались на западноевропейские методы экономической и политической борьбы за права рабочих.
С конца 80-х гг. в странах Восточной Европы и России разрыв с коммунистическим прошлым происходил в рамках весьма своеобразного процесса, когда разрушение экономической базы социализма, сопровождаемое ростом всеобщей бедности, социальной необеспеченности и нестабильности, сделали крайне непрочной и новую демократическую политическую систему, которая, особенно в России, стала ширмой для «новых русских» и новой бюрократии, прикрывающих конвертацию власти в собственность и борьбу за раздел государственного имущества псевдолиберальными лозунгами.
Еще по теме § 1 ПОЛИТИЧЕСКОЕ СОЗНАНИЕ:
- Глава 6 ПОЛИТИЧЕСКОЕ СОЗНАНИЕ И ИДЕОЛОГИЯ
- § 1 ПОЛИТИЧЕСКОЕ СОЗНАНИЕ
- Тема 15 ПОЛИТИЧЕСКОЕ СОЗНАНИЕ
- § 1. Политическая субъектность
- Глава 17 ПРАВОСОЗНАНИЕ, ПРАВОВАЯ КУЛЬТУРА И ПРАВОВОЕ ВОСПИТАНИЕ
- Политическая активность населения: модернизация и политический упадок
- Глава 15. ПОЛИТИЧЕСКОЕ СОЗНАНИЕ
- Глава 17 ПОЛИТИЧЕСКОЕ СОЗНАНИЕ
- Политическое сознание как форма отражения политического бытия
- 17.1.1.1. Политическое сознание как разновидность социального мышления