В западной философско-социологической литературе можно встретить множество самых разнообразных и зачастую противоположных определений понятия «насилие». Даже сами буржуазные авторы вынуждены признать, что им не удалось сформулировать какого-либо единого, устойчивого и общепризнанного определения этого феномена27. Объясняется такой плюрализм тем, что понятие «насилие» является предметом всевозможных антинаучных, идеологических и политических спекуляций буржуазных теоретиков. Причиной наблюдающегося разнобоя в определении этого понятия служит та противоречивая исходная идейно-теоретическая позиция буржуазных авторов в трактовке феномена насилия, о которой речь шла выше. С одной стороны, они стремятся замаскировать социальную сущность, классовую природу и направленность политического насилия, скрыть тот факт, что институт буржуазной диктатуры и его материальные атрибуты, прежде всего государственный аппарат репрессий и принуждений, выполняют функцию охраны и защиты интересов монополистического капитала. Отсюда вытекает их подчеркнуто абстрактное толкование насилия, тенденция превращения этого понятия в безликую метафизическую схему, никак не связанную с общественно-политической жизнью и классовой борьбой. Но, с другой стороны, апологетическая роль их исследований в конце концов заставляет сходить с «академического Олимпа» и на практике отказываться от провозглашаемой ими «надклассовости» и «беспартийности» своих концепций. И в этом случае все философские категории, которыми они оперируют, неизменно превращаются в политические понятия вполне определенного классового содержания, несут соответствующую идеологическую нагрузку. Не составляет в этом отношении исключения и категория «насилие». В этой связи в самих попытках буржуазных ученых дать дифиницию понятию «насилие» прослеживаются совершенно определенные мистификаторские тенденции. Употребляя понятие «насилие» как абстрактную, внеклассовую категорию, буржуазные теоретики стремятся, во-первых, придать ему некий общезначимый смысл сугубо технического инструмента политических отношений. Так, упоминавшийся уже X. Нибург, абсолютизируя значение и роль насилия в общественной жизни, подобно Гоббсу, рассматривает общество как поле извечной конкурентной борьбы между отдельными индивидами, группами людей и нациями. По его мнению, изменяться могут лишь методы и средства этой борьбы за господство в обществе, что же касается самой борьбы, то она — явление «вечное» и «естественное». «Общество состоит из конкурирующих друг с другом индивидов и групп людей, борющихся за сохранение или получение различных привилегий и благ при помощи широкого арсенала средств. Они применяют в этой борьбе либо мирные, либо насильственные средства, и соответственно вся жизнь общества определяется двумя основными понятиями — миром или войной, насилием или ненасилием. Состояние общества, которое принято определять как мирное, означает на деле, что непрекращающиеся извечные конкуренция и борьба между людьми происходят в рамках легальности и закона, через традиционные каналы и формы политической власти и государственной организации. Наоборот, в том случае, который принято характеризовать как нарушение порядка и военное положение, столкновение интересов различных групп людей достигает такой остроты, при которой они выливаются в насильственные действия с той или другой стороны» ]. Исходя из этого, X. Нибург определяет феномен насилия как «естественную форму политической деятельности и социального поведения людей». Он придерживается той, весьма распространенной среди буржуазных ученых, точки зрения, что любое проявление насилия — будь то революционное движение, военное столкновение государств, уголовное преступление или убийство политического лидера — обязательно имеет общие черты и признаки. «Основные социальные компоненты агрессивного поведения людей одинаковы на всех уровнях его проявления — от семьи до мирового сообщества наций. Механизмы этого поведения действуют идентичным образом на любом уровне общественной организации» 28. Отсутствие в западной научной литературе каких-либо единых социальных и моральных характеристик и признаков, наиболее важных и органически присущих каждому явлению, к которому применяется термин «насилие» или «насильственный», вынуждены признать даже сами буржуазные исследователи. Критикуя своих коллег, концентрирующих внимание «на различного рода второстепенных признаках тех или иных актов насилия», которые, по его мнению, нельзя рассматривать в качестве типичных, Дж. Лоуренс ратует за выработку «единых научных эталонов» для комплексного исследования проблемы насилия. Однако, признавая несостоятельность встречающихся в западной литературе формулировок понятия «насилие», он сам дает этому понятию не менее превратное истолкование. Дж. Лоуренс считает, что «нейтральное понятие насилия», которое не содержит в себе «жестких ограничений теоретического и морального характера» и потому является подлинно научным и максимально объективным, можно выработать, лишь преодолев всякую «ценностную предубежденность». Иными словами, при определении данного понятия исследователь должен избегать в принципе любой общественно-политической ориентации. Дж. Лоуренс определяет насилие «как явление, имеющее следующее значение: действие чрезвычайного характера, результатом которого является (или может являться) нанесение серьезного вреда жизни людей или материальным условиям их существования. Этот вред может включать в себя причинение биологических, телесных повреждений, физического подавления, имущественного ущерба и психологического, духовного травмирования» *. В противоположность диалектико-материалисти- ческой трактовке феномена насилия и соответствующему определению этого понятия, подчеркивающему классовый, конкретно-исторический его характер29, буржуазные ученые стремятся, как нетрудно заметить, всячески лишить понятие «насилие» социально-политического смысла, свести его определение к абстрактно-этическому, духовно-нравственному значению. Именно поэтому, несмотря на наличие в буржуазной литературе огромного количества разнообразных определений насилия, большинство из них в основном весьма схожи, не раскрывают сущности данного феномена, ограничиваясь перечислением ка- ких-либо второстепенных, абстрактно-формальных его признаков: насилие есть «зло, причиняемое человеку» 30; «применение силы в отношении кого-либо»31; «иррациональное действие, наносящее ущерб в той или иной форме» 32; «нарушение чьих-либо интересов и прав» 33 и т. п. Из перечисленных выше и других аналогичных им определений насилия явствует также, что в буржуазной философии и социологии стало традиционным априори вкладывать в это понятие преимущественно негативный смысл, рассматривать его как дисфункциональное явление. Ч. Тилли, например, считает, что «коллективное насилие представляет собой экстраординарное, разрушительное и противоречивое явление. Его разрушительный характер заключается в той угрозе, которую оно представляет для каждого человека и каждого социального института... Оно представляет собой противоречивое явление в смысле невозможности точного определения сроков его начала и конца, его участников и целей...» 34 Подавляющее большинство буржуазных теоретиков толкуют насилие исключительно как препятствие определенным действиям, желаниям или стремлениям отдельных личностей или групп людей. Так, по мнению Ю. Галтунга, «насилие имеет место тогда, когда создается препятствие для полной соматической или духовной реализации потенций человека» 35. Многие буржуазные идеологи рассматривают насилие только как патологический феномен. К примеру, американскому социологу А. Фельдману оно представляется «противоестественным явлением по отношению к нормальной социальной структуре и процессам функционирования общества» 36. Сугубо негативное толкование понятия «насилие» не допускает правомерности самой постановки вопроса о качественно различной социальной роли и функциях насилия в общественно-политической практике, о возможности рационального насилия, вполне оправданного с точки зрения исторической необходимости. Между тем в современную эпоху острых социальных и национальных конфликтов, классовых битв, политического и идеологического противоборства двух систем трудно не замечать, что за теми или иными проявлениями насилия стоят различные общественные силы. Поэтому отдельные представители буржуазной философии вынуждены признавать научную несостоятельность распространенных на Западе определений понятия «насилие», их несоответствие реальной социально-политической практике. «Рассмотрение феномена социального насилия в качестве некоего абсолютного зла и исключительно разрушительного фактора общественной жизни может практически только нанести существенный вред объективному анализу реальной действительности и присущих ей социальных процессов,— пишет американский социолог Н. Мэйлер.— С другой стороны, всякое категорическое признание естественности и целесообразности этого феномена может служить его оправданию и поощрению в любых случаях жизни. Истина, очевидно, заключается совсем в другом. Как и большинство других социальных явлений, феномен насилия обладает определенной двойственностью и противоречивостью в очень многих аспектах. Ему, например, присущи одновременно функциональные и дисфункциональные тенденции, возможность как достижения с его помощью положительных, полезных результатов и целей, так и негативных, вредных и разрушительных целей и результатов» \ Против игнорирования реальной роли насилия в общественной жизни и недооценки возможного его позитивного значения выступает и английский социолог Бернард Крик: «Тенденция принижения или забвения позитивной роли насилия содержит в себе опасность ложной интерпретации характера и причин определенных социальных явлений. Дело в том, что понятия «насилие» и «созидание» находятся в действительности, очевидно, в значительно более тесной и прямой связи друг с другом, чем это нам представ ляется. Мы часто мыслим лишь в одностороннем порядке и думаем только о борьбе и противоположности насилия и миролюбия, диктатуры и демократии, иррационального и рационального, как будто бы в реальной жизни можно чего-либо достичь и добиться победы, используя лишь один или другой путь дейст-: вий, то или иное средство в отдельности» 37. Даже в тех редких случаях, когда в буржуазной литературе встречаются попытки дифференцированного подхода к различным проявлениям насилия, в основу проводимой дифференциации кладутся, как правило, все те же абстрактные морально-нравственные критерии, категории «добра» и «зла». «Насилие,— пишут американские социологи X. Грахэм и Т. Гурр,— определяется как поведение, направленное на нанесение физического вреда людям или ущерба их собственности. Независимо от того, имеет ли это поведение коллективный или индивидуальный характер, различным видам насилия можно давать положительную, отрицательную или нейтральную оценку в зависимости от того, служат они целям добра или зла» 38. Вместе с тем важно отметить, что негативная характеристика насилия, столь распространенная в буржуазной литературе, подразумевает исключительно те проявления насилия, которые выходят за рамки буржуазной законности и правопорядка, направлены против социально-экономических устоев капиталистического общества или представляют для них реальную угрозу, т. е. насилие «снизу». К действиям же тех учреждений и лиц, которые выступают от имени существующей политической системы, прибегают к насилию «сверху», эта характеристика не относится, так как сами эти действия, поскольку они опираются на закон, под категорию «насилие» чаще всего вообще не подводятся. Взяв за нормативную модель буржуазную социально-политическую систему и частнособственнические общественные отношения, апологеты современного капитализма рассматривают любые покушения на эту систему со стороны масс как «дисфункциональную агрессию» и «незаконное насилие». «В современной науке,— пишет американский философ Г. Ньютон,— сложилось и получило широкое распространение мнение о том, что восстания, революции и другие движения протеста носят характер массового преступления против законности и общественного порядка» \ Таким образом, разграничивая насильственные действия на оправданные, законные и неоправданные, незаконные, буржуазные идеологи стремятся дать такую формулировку понятию «насилие», которая охватывает лишь последние. Они, как это ни парадоксально, включают в негативно толкуемое понятие «насилие» справедливые акты освободительной борьбы, к которым прибегают угнетенные народы и классы, но в то же время исключают из него так называемое узаконенное насилие, под которым в современной буржуазной политической терминологии подразумеваются различного рода насильственные, репрессивные, карательные и военные действия официальных органов буржуазной власти и капиталистического государства, направленные на подавление революционных и национально-освободительных выступлений трудящихся, на устрашение участников общедемократических движений протеста и всех инакомыслящих. Такого рода действия в буржуазной социологии именуются не насилием, а «институциональным использованием силы», «легальными актами силы» и т. д. ««Насилие» происходит от латинского слова violentia и означает стихийное и неуправляемое проявление силы в противоположность понятию законного и нормального использования силы институтами государственной власти» 39,— пишет американский философ Ш. Волин. Своим экскурсом в лингвистику он преследует здесь сугубо политическую цель — доказать, что только насилие, осуществляемое правящим классом капиталистического общества при помощи соответствующих органов буржуазного государства, является в любом случае и при любых обстоятельствах законным и оправданным. Волин утверждает, что «сила и насилие далеко не всегда синонимы, хотя они безусловно и обладают некоторыми общими чертами. Их отличие друг от друга заключается прежде всего в том, что насилие всегда подразумевает применение силы к объекту не только вопреки его воле и желанию, но также и вопреки закону... Нельзя рассматривать в качестве насильственных такие действия официальных органов власти, которые совершаются при исполнении ими своих функций по защите закона или поддержанию общественного порядка, даже если эти действия и влекут за собой нанесение вреда и ущерба кому- либо. Подразумевается, что соответствующие органы власти могут и должны применять силу при определенных обстоятельствах, и это никого не удивляет и не вызывает, как правило, возражений. В то же время негативную реакцию и осуждение вызывают те случаи, когда сила применяется там и теми, где и от кого не ждут ее применения. И тогда, в этой неожиданной и необычной ситуации, применение силы становится уже проявлением насилия» 40. Американский философ Пауль Волфф, также дифференцируя понятия «сила» и «насилие», рассматривает последнее как «незаконное применение силы для достижения чьих-либо целей», а «использование силы, предусмотренное и дозволенное соответствующим законом», не относит к понятию «насилие» 41. Однако П. Волфф делает оговорку, что предлагаемая им трактовка понятия «насилие» правомерна лишь в том случае, когда подразумевается наличие соответствующей законной и общепризнаваемой власти. Если же таковая отсутствует, то тогда, по его мнению, «в каждой конкретной ситуации каждый отдельный человек должен самостоятельно решать, насколько правомерным или неправомерным, оправданным или неоправданным является то или иное применение силы». В этом случае, заявляет П. Волфф, определение понятия «насилие» относится уже к компетенции философии морали и полностью зависит от тех критериев, которые сочтет целесообразным избрать тот или иной индивид. Перед нами еще один вариант волюнтаристской трактовки феномена насилия. Точно так же различие между понятиями «насилие» и «сила» считает необходимым проводить Хосе Арангурен: «Насилие есть применение силы в прямой и непосредственной форме. Законным применением силы является такое ее применение, которое происходит в соответствии с установленными конституционными нормами и законами» К В период становления и утверждения любого общественного строя сила, с помощью которой этот процесс происходит, проявляется в виде чистого насилия. Однако с момента узаконения новой власти любые применяемые ею насильственные действия облекаются в юридические одежды и предпринимаются уже от имени закона. Насилие становится силой, используемой на законных основаниях теми, кто уполномочен на это и имеет соответствующие прерогативы. Таким образом, «насилие создает политический режим, сила его поддерживает и охраняет». По мнению Арангурена, путем институциализации насилия установленный политический режим, с одной стороны, снимает с себя моральную ответственность за использование насилия в своих интересах, а с другой, наоборот, накладывает такую ответственность на любое проявление насилия, направленное против данного режима и противоречащее установленным им законам. Согласно Арангурену, насилие — естественный продукт и неизбежный спутник общественной жизни, ибо любая социальная организация в большей или меньшей степени «несправедлива и противоположна индивидуальным устремлениям граждан в своей основе». Правда, Арангурен допускает возможность создания общества, основанного исключительно на принципах справедливости, в котором не будет места насилию. В качестве модели такой социальной организации он выдвигает общество, построенное в соответствии с доктриной «общественного договора» Ж.-Ж. Руссо. Вместе с тем он считает, что доктрина Руссо является в большей степени «желаемым идеалом», чем практически осуществимой идеей. Для того чтобы сделать эту доктрину более «жизненной», чтобы принципы «общественного договора» могли стать действенными, несмотря на непрерывно происходящие в обществе социальные изменения и перестановку политических сил, необходимо, по мнению Арангурена, придать государственным законам и конституции «открытый характер», сделать их достаточно гибкими, динамичными и диалектическими по духу. Как только тот или иной социальный режим перестает соответствовать «всеобщей воле», он должен вовремя произвести ревизию и, внеся необходимые коррективы в социальную организацию, стать вновь действенным и эффективным. Таким образом, предлагаемый Арангуреном рецепт создания справедливого общества без насилия сводится фактически к тому, чтобы предусмотреть более широкие возможности для реформ законодательной и политической системы в рамках существующего буржуазного общественного строя. Ратуя за создание гибкой и даже «диалектической» системы политического управления, он призывает, с одной стороны, избегать нежелательных с моральной точки зрения применений средств и методов насилия «сверху», против народа и, с другой, предупреждать проявления насилия «снизу», т. е. революционно-освободительную борьбу масс против системы капитализма. «В тех случаях, когда проявление насилия принимает открытую форму и охватывает широкие массы людей, мы, как правило, сталкиваемся одновременно и с проявлением косности и несовершенства государственной машины, власти, которая виновата в том, что не сумела соответствующим образом отреагировать на требования снизу и тем или иным парламентским путем решить назревший вопрос» К На основе проведения различия между понятиями «акт насилия» и «акт силы» строит свою концепцию «оправданного насилия» и американский философ Б. Герт. Проведение четкого различия между понятиями, означающими насилие, т. е. незаконное применение силы, и применение силы на законных основаниях, с его точки зрения, позволяет правильно оценивать (осуждать или оправдывать) те или иные насильственные действия. Всякое «институциональное использование силы», под которым он подразумевает любое применение насилия буржуазными органами власти против различного рода оппозиционных движений, проявлений инакомыслия и посягательств на существующий социальный строй и государственный порядок, рассматривается им в качестве абсолютно рационального и априори морально оправданного действия, являющегося, как он выражается, «причинно дозволенным» действием. Незаконные «акты насилия», по его мнению, всегда иррациональны. Их он относит к «причинно недозволенным» насильственным действиям, которые являются одновременно и морально неоправданными. Таким образом, согласно логике его рассуждений, «оправдание» тех или иных насильственных действий, по сути дела, равнозначно доказательству их рациональности. Но при этом остается открытым вопрос: какой же конкретный критерий следует брать для определения самих понятий «рациональное» и «иррациональное». Ведь если, например, для собственников средств производства эксплуатация наемного труда и социальное угнетение — явления вполне «рациональные», то для эксплуатируемых тружеников они «иррациональны». Б. Герт не дает никакого объективного социального критерия для возможной дифференциации проявлений насилия в этом отношении. В конечном итоге он приходит к выводу, что «каждый индивид должен решать самостоятельно, в каких случаях и какое из проявлений насилия он может или не может оправдать» К О научной беспомощности концепции Б. Герта свидетельствует и давае мое им абстрактное определение понятия «насилие», опирающееся на библейские моральные заповеди: «Насилием является прежде всего нарушение следующих моральных заповедей: не убей, не причини кому-либо телесного вреда или материального ущерба, не посягай на чьи-либо права, интересы и свободу» 42. Таким образом, для обоснования своих теоретических положений, подобно многим другим буржуазным исследователям проблемы насилия, Б. Герт прибегает к отвлеченным понятиям «добра» и «зла», «рационального» и «иррационального», «морального» и «аморального». Толкование проблемы насилия, основанное на таком абстрактно-ценностном подходе, не учитывает, что разные общественные группы и слои имеют неодинаковые и даже противоположные интересы и поэтому могут вкладывать в эти отвлеченные понятия разный смысл, по-разному оценивать использование тех или иных средств и форм насилия в определенных ситуациях. Это понимают наиболее трезво мыслящие буржуазные социологи. Так, упоминавшийся уже П. Волфф обратил внимание на то обстоятельство, что, даже разделяя наиболее распространенное в буржуазной социологии определение понятия «насилие» как незаконного применения силы, идеологи различных социальных групп американского общества толкуют его по-разному. Концепция, отражающая финансовые и политические интересы давно сложившихся крупных деловых кругов, считает незаконным действием проявления насилия, не исходящее от официальной власти, и осуждает всякое оппозиционное движение, любые нападки и критику, направленные против прав и привилегий крупного капитала. Эту концепцию поддерживают и пропагандируют идеологи старого бизнеса и примыкающей к нему военно-бюрократической элиты. Другая концепция насилия отражает идеологию различных оппозиционных слоев и групп и тех, кто им симпатизирует. Согласно их толкованию, действия полиции, а не участников гражданских беспорядков, предпринимателей и властей, а не заба стовщиков являются «насильственными» и «незаконными». Тем самым они как бы ставят под вопрос законный характер существующей власти и ее политических действий. Кроме того, в этой концепции пересматривается сама оценка насилия. Оно рассматривается не как негативное, а как позитивное действие, необходимое для решения проблем современного американского общества. «Поскольку,— пишет П. Волфф,— для оппозиционной общественной группы различные формы движений протеста и гражданского неповиновения являются в такой же степени важным и необходимым средством для достижения своих целей, каким для господствующих кругов является власть, закон и полиция, то вполне понятно, что они добиваются официального признания правомерности и узаконения таких актов социального протеста, как бунт, забастовка и другие проявления гражданского неповиновения. Понятно также, почему другая, противоположная часть общества склонна рассматривать такого рода действия как насильственные и незаконные и выступает за их решительное подавление» *. Некоторые буржуазные ученые выступают сейчас за расширенное толкование понятия «насилие», охватывая им не только проявления чисто физического воздействия, но и средства духовного, морального, психологического давления. Так, американский социолог Р. Клитгард, считает, что было бы неправильно ограничивать понятие «насилие» только прямым физическим действием, направленным против какой- либо стороны. «Такое определение носило бы, вероятно, столь же произвольный и неточный характер, как, например, утверждение, что состояние войны проявляется исключительно в одних только вооруженных действиях. Несомненно, что значительно чаще имеют место такие проявления насилия, которые в большей степени наносят ущерб имуществу, благосостоянию и интересам какого-либо лица, чем его физическому состоянию» 43. Высказывается мнение о необходимости введения такой новой категории, как «психологическое» или «духовное» насилие. «Категория «психологическое насилие»,— пишет Дж. Лоуренс,— предназначается для обозначения соответствующего давления или вредного воздействия на чью-либо совесть, психику, убежденность, образ мышления или духовную свободу» К Расширенная трактовка понятия «насилие», включение в его содержание не только «физических», материальных, но и духовно-моральных факторов и признаков, несомненно, значительно точнее отражает многообразие и специфику различных видов и форм социального насилия, его конкретных выражений и средств. Ведь наряду с формами «прямого», открытого физического насилия на вооружение империалистической политики взято и «косвенное» (экономическое и духовное) насилие над трудящимися, применяются различные формы идеологического, морального, психологического давления на массы. Эти последние, «скрытые» формы насилия зачастую менее заметны, ибо завуалированы покровами буржуазных общественно-политических институтов и учреждений, а также искусной социальной демагогией, но от этого они не становятся менее вредными и опасными. За расширенную трактовку понятия «насилие» выступает, в частности, американский философ Г. Ньютон. В статье «Что такое насилие?» он пишет: «Насилие часто сопровождается применением открытой физической силы, и поэтому ассоциация в умах многих людей первого со вторым стала весьма распространенным и даже традиционным явлением. Во многих случаях эти два понятия стали как бы своего рода синонимами. При этом обычно ссылаются на то, что явления насильственного характера сопровождаются, как правило, и применением физической силы. Однако в человеческих отношениях нельзя ставить знак равенства между насилием и физической силой как таковой... Главная сущность насилия заключа ется в том, что благодаря ему человека принуждают вести себя совсем не так, как он того хотел бы. Насилие может быть направлено против жизни и здоровья человека, его чести и достоинства, свободы его воли и духа. Именно эти проявления насилия затрагивают основные права и интересы личности, покушаются на естественные свободы человека... Возможно, что подавление тех или иных социальных прав и свобод не являлось бы вообще актом насилия как таковым, если бы каждый индивид мог бы быть своего рода островом, отгороженным от всего остального общества, мог бы уйти полностью в себя и жить только своей сугубо внутренней жизнью. Но в действительности этого никогда не бывает. Люди есть общественные существа, и они не могут жить без определенных общественных прав и свобод. Поэтому всякое их ограничение и ущемление оказывает не менее, а иногда даже более пагубное влияние на человека, чем ущемление его материальных интересов. Посягательства на социальные права и свободы людей, в котором находят свое выражение различные виды косвенного насилия, представляют такую же опасность, как прямое физическое насилие» 44. Г. Ньютон предлагает ввести специальный термин— «психологическое насилие» для обозначения и характеристики косвенных, скрытых форм давления на сознание и психику людей, оказываемых средствами массовой информации и массовой культуры, буржуазной идеологией и пропагандой. Обработка индивидуального сознания и манипулирование общественным мнением, считает он, достигли в западном мире таких грандиозных масштабов, такого «технизированного» профессионального уровня, которые не уступают уровню гонки вооружений и производству новейших видов оружия массового уничтожения в военной области. В качестве типичного примера проявления «психологического насилия» над человеческой личностью Г. Ньютон приводит хотя и неузаконенную формально,но реально существующую в США систему расовой дискриминации в отношении негритянского населения, так же как и других национальных меньшинств. «Различные виды косвенного насилия пронизывают всю сложившуюся систему неформального рабства и маскируемого расизма, в атмосфере которого фактически живет большинство американских негров до сегодняшнего дня. И хотя власти не так уж часто прибегают к открытому физическому насилию для поддержания этой системы, существует множество разнообразных скрытых форм и проявлений косвенного насилия, используемых для того, чтобы сохранить эту систему в неприкосновенности. И все они направлены в конечном счете на то, чтобы лишить всяких прав и самостоятельности огромную часть населения страны. Это и есть образец психологического насилия над миллионами людей» 45. Г. Ньютон считает также, что понятие «насилие» должно распространяться и на все те случаи, когда человек лишается свободы пользоваться и права распоряжаться результатами своего труда, когда последние отчуждаются от непосредственного производителя. Казалось бы, не противоречащие марксистской точке зрения рассуждения Г. Ньютона не выводят его, однако, за рамки буржуазной философии, ибо он оставляет в стороне то важнейшее обстоятельство, что буржуазное общество в лучшем случае способно лишь формально провозглашать право каждого человека свободно распоряжаться результатами своего труда, что в силу своей антагонистической природы и эксплуататорской сущности капитализм никогда не был в состоянии обеспечить это право на практике. Несмотря на многие в целом правильные положения и здравые суждения, касающиеся теории и практики социального насилия, Г. Ньютон остается на позициях буржуазного ученого. В основу дифференциации разнообразных проявлений насилия им кладутся не социально-классовые критерии и оценки, а сугубо внешние признаки и формальные черты. Показательно и то, что Г. Ньютон стремится в своей работе представить дело таким образом, будто бы тен денция роста эскалации насилия в капиталистическом обществе проявляется сейчас прежде всего в резком увеличении количества уголовных преступлений, а не в фактах насилия социально-политического характера, не в репрессивных и террористических действиях буржуазных органов власти, направленных против трудящихся масс. «Убийства, грабежи, преступность среди молодежи и другие виды нарушений законности, совершаемые во все возрастающем количестве,— заявляет он,— составляют основу той общей картины эскалации насилия в нашем обществе, о которой сейчас так много говорят и пишут и которая стала предметом пристального внимания со стороны науки и общественности» *. В. И. Ленин не раз подчеркивал, что, исходя при анализе и определении тех или иных социальных явлений из «общих фраз», оставаясь на уровне оперирования абстрактными, исключающими классовое содержание понятиями, невозможно вскрыть реальное социальное значение и объективную сущность ни одного из явлений общественно-политической жизни 46. Даже в тех редких случаях, когда буржуазные теоретики употребляют термины «революционное» и «контрреволюционное» применительно к тем или иным проявлениям насилия в общественной жизни, они не рассматривают этот феномен в связи с классовыми антагонизмами буржуазного общества. Указанные термины используются ими для обозначения и характеристики явлений, имеющих весьма отдаленное отношение к реальным процессам классовой борьбы и революционно-освободительного движения. Характерным примером в этом отношении могут служить следующие рассуждения американского философа Р. Бовена в работе «Модель гражданского насилия»: «Существуют два основных мотива, вызывающие у людей состояние неудовлетворенности и беспокойства, служащего в свою очередь главной предпосылкой их агрессивного поведения: во-первых, такое состояние возникает в условиях, когда индивиду мешают занять то или иное общественное положение, удовлетворить те или иные его желания и потребности; во-вторых, такое состояние возникает, когда индивида лишают привилегированного положения, которое он занимал до этого. Первый случай в его наиболее ярко выраженной форме можно наблюдать в современном индустриально развитом обществе, где по целому ряду причин возникают такого рода претензии и стремления со стороны отдельных индивидов и социальных групп, которые превосходят возможности существующей общественной системы удовлетворить их полностью. Этот процесс получил условное название революции возрастающих потребностей. Второй случай характерен для тех обществ, которые находятся в состоянии социального стресса и в которых налицо угроза потери той или иной элитарной группой своего господствующего, привилегированного положения. Условно можно различать первый и второй варианты как соответственно революционное и контрреволюционное насилие» 47. Отсутствие объективных классовых критериев и социально-дифференцированного подхода при анализе и оценке явлений современного общественного развития, в том числе и тех или иных конкретных проявлений насилия, ведет к тому, что буржуазными теоретиками практически не проводится сколько- нибудь четкого различия между реакционным, империалистическим и прогрессивным, революционным насилием, между освободительными и захватническими войнами и т. д. Некоторые буржуазные ученые вообще ставят знак равенства между понятиями «насилие» и «агрессия», хотя в действительности они отнюдь не тождественны. Содержание понятия «агрессивность» в социальном смысле всегда предполагает несправедливое, реакционное применение насильственных средств и методов. Агрессия, как проявление социального насилия, есть действительно «абсолютное зло» и подлежит безоговорочному осуждению; она должна быть поставлена вне закона в международных отношениях и политической практике современного человечества. Понятие же «насилие» носит широкий и разносторонний смысл, может иметь, как мы пытались показать, различное содержание и значение (негативное и положительное). Претендуя на то, что они выступают с «общечеловеческих позиций» и отстаивают «абсолютные идеалы» свободы, гуманизма, демократии и мира, многие буржуазные теоретики нивелируют все проявления насилия и тем самым объективно встают на позиции абстрактного пацифизма, выступают против насилия и войн вообще, а отнюдь не против тех реакционных сил, которые несут ответственность за конкретные милитаристские и агрессивные действия, являются первопричиной и источником социальных конфликтов в современном мире. Для такого типа исследователей проблем войны и мира не существует «антагонистов, для них существует лишь сам антагонизм» 1. Такой подход логически приводит буржуазных ученых к тому, что понятия «агрессия» и «оборона» ставятся на один и тот же уровень, а сам агрессор приравнивается фактически к его жертве. Для доказательства правомерности тезиса о естественности и неизбежности проявлений насилия в общественной жизни некоторые буржуазные ученые прибегают к методологическому трюку — подменяют конкретно-историческую социальную категорию «насилие» внесоциальным понятием «агрессия», употребляемым в значении, которое это понятие имеет в ряде естественных наук — биологии, этологии, генетике, медицине. Категория «агрессия» рассматривается в этих науках как естественная форма поведенческой реакции животных особей в определенных условиях и ситуациях. Именно этот «нейтральный» смысл и сугубо специфическая биологическая трактовка понятия «агрессия» нередко механически перекосятся буржуазными философами на проявления социально-политического насилия 2. I wti 1 /. Galting. Strategies of Nonmilitary Defence. Rotterdam, 1971, p. 68. 2 Подробнее этот вопрос рассматривается нами в следующей главе. Многим буржуазным теоретикам свойственна излишне детализированная классификация проявлений насилия по типам, видам и категориям на основе выделения чисто внешних, формальных или второстепенных признаков и свойств (например, количество участвующих в конфликте сторон, длительность самого процесса насилия по времени, характер предшествующих акту насилия взаимоотношений сторон, размеры нанесенного ущерба или вреда). Американский социолог Жене Шарпо описывает, например, девять типов насильственных действий с точки зрения 45 их отличительных черт 48. Однако подобного рода детализированная дифференциация мало что дает для раскрытия социальной природы исследуемого явления. Не способствует этому и предлагаемое Робертом Левайном и Дональдом Кэмпбеллом подразделение всех проявлений насилия на две категории: физическая агрессия — убийство, военные действия, вооруженное нападение, драка, оскорбление действием, причинение боли, физического и материального ущерба и т. п.; вербальная агрессия — угроза, клевета, нанесение оскорбления словом, ругань, преднамеренный обман и т. п.49 В буржуазной социологии предпринимаются также попытки квалифицировать проявления насилия и социальные конфликты, исходя из функциональной характеристики групп, которые в них вовлечены. Например, все военные действия предлагается определять как межгосударственные или межнациональные конфликты, забастовочную борьбу — как производственные конфликты, столкновения на почве различного вероисповедания — как религиозные конфликты, борьбу за власть и государственные перевороты— как политические конфликты и т. д.50 Но и при таком подходе классовое содержание и‘социальная роль тех или иных проявлений насилия остается нераскрытой. В данном случае налицо стремление буржуазных ученых увести исследование актуальных социально-политических вопросов в дебри узкого академизма, изолироваться от острых проблем реальной социальной действительности и классовых противоречий. Спекулятивно-мистификаторский подход буржуазных теоретиков к трактовке понятия «насилие», их схоластические рассуждения не позволяют найти ответ на вопрос: в чем же заключается социальная природа феномена насилия, каковы его детерминирующие причины? Правильный ответ на этот вопрос, так же как и научное определение самого понятия «насилие», можно дать только на основе диалектико-материалистических принципов исследования данного феномена. На базе таких принципов мы и попытаемся далее критически проанализировать наиболее распространенные в современной буржуазной социологии концепции насилия.