§ 3. «Суверенитет» и соотношение различных типов правопорядков с правопорядком государства

Если с социологической точки зрения необходимо было понимать принцип суверенитета как превосходство в каждом коллективе или группе единства над многообразием, центростремительных тенденций над центробежными, мы были бы вынуждены признать, что каждая группа обладает суверенитетом по отношению к составляющим ее социальным формам.

Этих простых утверждений было бы достаточно, чтобы установить различие между властью и суверенитетом и в рамках последнего разграничить относительный и абсолютный суверенитеты. Понимаемый таким образом суверенитет фактически является не атрибутом власти, а простым ее проявлением. Таким образом, социальная власть является проявлением несводимости Целого к своим составным элементам. Первое проявление власти относится не к группам, а к многообразным формам социабельности через взаимопроникновение и частичное слияние, а именно к массам, общности и всеединству, которые оказывают воздействие различной степени по отношению к своим членам. Такую власть или, правильнее, такие виды власти на микросоциологическом уровне описать невозможно по двум причинам: 1) потому что в спонтанной социабельности (благодаря «взаимообусловленности перспектив»)502 не может быть и речи о превосходстве Целого над составляющими его частями и 2) потому что организованная социабельность не обладает приоритетом по отношению к непосредственной социабельности.

Суверенитет как специфическое свойство власти появляется только тогда, когда мы переходим от микросоциологического к макросоциологическому уровню.

Социальная власть относительно или абсолютно суверенной группы является производной от ее механизма правового регулирования, точнее, ее социального правопорядка, при условии, что вышеупомянутая власть основывается на праве, а не на мистико-религиозных верованиях (харизматическая власть). Можно также сказать, что обычно суверенность любой социальной власти является правовым суверенитетом, суверенитетом регулятивного механизма по отношению к видам социального права, которые эта власть уравновешивает, или суверенитетом одного из правопорядков, преобладающего над другими. Вот почему социологический анализ приводит к выводу о том, что основная проблема суверенитета — это проблема правового суверенитета, и что этот правовой суверенитет, если понимать его в смысле преобладания, присущ только глобальным, сверхфункциональным группам. Понимаемый таким образом, принцип суверенитета просто подтверждает наше заключение о невозможности заранее установить иерархию между регулятивными механизмами политического и экономического права. Их изменчивые отношения четко регулируются суверенным правопорядком нации и международного сообщества, которые единственно обладают абсолютным правовым суверенитетом. Эти два правопорядка в определенные моменты истории могут устанавливать или приоритет, или равновесие между функциональными и партикулярными механизмами правового регулирования, которые входят в данные правопорядки.

Казалось бы, сложность проблемы возрастает из-за того, что принцип суверенитета был выработан как раз в ту историческую эпоху, когда правовая структура глобального общества отдавала приоритет государственному порядку. Это была эпоха формирования современного территориального государства, сражающегося на два фронта, против организаций, которые, не будучи территориальными группами, претендовали на государственно-властный статус (Церковь и Священная Римская империя извне и феодализм изнутри).

Монополия государства на безусловное принуждение осуществлялась и всегда осуществляется в пределах границ правовой компетенции государства. Последняя же всегда зависит от правопорядка комплексного сверхфунк- ционального общества, постоянно меняющего пределы компетенции государства и других функциональных групп, то расширяя, то сужая их. Такие глобальные общества хотя и обладают исключительным правовым суверенитетом, но не имеют в своем распоряжении безусловного принуждения.

Стремление атрибуировать государству как политический, так и правовой суверенитет (компетенцию компетенций) основано лишь на иллюзиях. Это происходит из-за исторического совпадения во времени расширения полномочий государства, проистекающих из правопорядка передающих свои компетенции государству глобальных обществ, а также вследствие случайного факта относительного преобладания права политического сообщества в конкретную историческую эпоху. Но подобное правовое превосходство государства не было окончательным. Оно отнюдь не вытекало из специфической природы государства как блока локальных групп, обладающих монополией на безусловное принуждение. Это было только историческим стечением обстоятельств.

Подобная оптическая ошибка, но в противоположном смысле, имела место в начале XX в., когда некоторые юристы, наблюдая тенденцию к большему ограничению правовых полномочий государства международными и профсоюзными организациями, поспешили заявить, что «принцип суверенитета умер». Они не заметили того, что переворот иерархии различных правовых порядков был утверждением только правового суверенитета, так как монополия государства на безусловное принуждение, осуществляемое в постоянно меняющихся границах государственно-властных полномочий, не зависит от границ правового суверенитета.

В заключение мы можем сделать вывод о том, что принцип суверенитета с социологической и правовой точек зрения незаменим в целях гармонизации борющихся между собой различных механизмов правового регулирования, а также в целях обеспечения особого положения государства.

Можно, однако, возразить, что такие рассуждения имеют отношение только к диффузному, неорганизованному суверенитету права и игнорируют проблему правового суверенитета, сконцентрированного в органе, способном выражать такой суверенитет сознательно и намеренно. Разве любое достаточно развитое общество не характеризовалось такой концентрацией и организацией суверенитета права? На это мы отвечаем, что в действительности данная проблема возникает только тогда, когда регулятивные механизмы политического и экономического права признаются юридически равнозначными со стороны лежащих в их основе правопорядков нации и международного сообщества. Далее, для формулирования и выражения правового суверенитета возникает необходимость в третейских организациях судебного характера; возникает нечто вроде верховного суда, наделенного компетенцией по толкованию спонтанного суверенного права нации и международного сообщества. Вместе с тем в эпохи, когда правовые порядки глобальных обществ предоставляют правовое превосходство одной из партикулярных групп (например, в Средние века— Церкви; в ХУ1-Х1Х в. — государству), именно такие партикулярные группы становятся органами, обладающими компетенцией на толкование и воплощение в себе правового суверенитета. Данный факт совсем не означает, что правовой суверенитет может передаваться партикулярным группам, потому что, в любом случае, истинный правовой суверенитет остается рассеянным по всему глобальному сверхфункциональному обществу.

Даже во времена, когда суверенитет механизмов правового регулирования нации и международного общества предоставляет правовое превосходство государству, взаимоотношения государственного права с разнообразными структурами негосударственного права могут принимать различные формы.

С этой точки зрения можно определить четыре основных типа регулятивных механизмов социального права, завершив правовую типологию групп, которую мы предприняли во второй главе данного раздела. 1.

Структуры чистого и независимого социального права, которые в конфликтных случаях обладают приоритетом или эквивалентны правопорядку государства; например, национальное сверхфункциональное право, международное право, право Римской католической церкви (церковное и каноническое) и других церквей в случаях отделения церкви от государства и, наконец, экономическое право в случаях автономно организованной экономики, которая преобразовывает его из партикулярного в общее право. 2.

Структуры чистого социального права, опекаемого государством, т. е. не обладающие безусловным принуждением и являющиеся автономными. В случае конфликта они склоняются к государственному правопорядку и подчиняются ему. Внешне это выражается в переводе подобных регулятивных механизмов в область «частного права», так как сами различия между публичным и частным правом, как мы видели, зависят от различных решений, принимаемых государством. В наши дни таково положение дел с семейными группами, группами некоммерческой деятельности и даже с большинством групп экономической активности, которые при существующем режиме утверждают себя как партикулярные. Им нет числа. 3.

Структуры автономного социального права, аннексированного государством, т. е. поставленные на службу государству путем включения их в государство в качестве «децентрализованных публично-правовых органов» или простого повышения их статуса до привилегированной сферы публичного права. В случаях, когда подобная аннексия затрагивает локальные группы ограниченного масштаба (муниципалитеты, городские советы, округа и т. д.), т. е. структуры права местного самоуправления или права союзов землевладельцев (например, держателей прав на земельные участки на берегах водоемов, владельцев шахт и т. д.), то она не так сильна благодаря тому, что государство представляет собой блок локальных групп. Сама децентрализация государственных органов, выполняющих чисто технические функции (образовательные учреждения, транспорт, почтовые организации, лечебные учреждения и т.

Структуры социального права, конденсированного в право демократических государств, характеристики которого нам уже известны. Очевидно, что каждая из этих структур, равно как и те, которые были определены как производные от типов групп, представляет собой нестабильное равновесие различных видов права, в особенности, права масс, общности и всеединства. Не менее очевидно и то, что, в зависимости от исторических обстоятельств и изменений в суверенной правовой структуре нации и международного сообщества, структуры права, подвергаемые контролю и аннексии со стороны государства, иногда развиваются в сторону чистого и независимого социального правопорядка, а иногда двигаются в обратном направлении — в сторону правопорядка государства. Именно подобные изменения промежуточных структур права демонстрируют иногда превосходство внутренней политической группы, иногда государства, иногда экономического общества или, наконец, правовое равенство этих групп. Но здесь перед нами встает новая проблема — проблема правовой типологии комплексных обществ.