§ 1. Снятие предварительных возражений против концепции несводимости друг к другу магии и религии
Всякая попытка противопоставить магию и религию как несовместимые между собой элементы встречает обычно три предварительных возражения: A.
Как отделить магию от религии, если в действительности они взаимопроникают друг в друга, так как большинство религий содержит элементы белой магии и, наоборот, магия, даже черная магия (колдовство), подразумевает зачастую призывы к божествам? B.
Полностью отделить магию от религии означало бы отделить магию от состояний коллективного сознания, т. е. от общества, воплощение которого и есть религия. C.
Противоборство сверхъестественной трансцендентной силы (бог, тотем) и имманентной сверхъестественной силы (магическая сила, мана) предполагает, что первобытные люди способны проводить различие между «сверхъестественным» и «естественным», —предположение наивное и ошибочное, приписывающее им наши современные представления о естественном.
Проанализируем каждое из этих возражений. Что касается первого, то нет никакого сомнения в том, что религия использует магию в своих собственных целях, как нет никакого сомнения и в том, что магия, особенно в ее развитой форме, в свою очередь использует религию. Однако следует быть осторожным в данном вопросе. Присоединение магии к религии и религии к магии есть частичная победа той или другой над своим противником, полностью изменяющая структуру присоединенных элементов. Магический ритуал, поставленный на службу религиозному культу, становится не чем иным, как средством подчинения трансцендентальной сверхъестественной силе, от которой ждут спасения, тогда как боги, фигурирующие в магии, как раз лишены этой трансцендентности и превосходства (что могло бы позволить человеку взывать к ним как к родственным ему имманентным сверхъестественным силам).
Эту ситуацию можно сравнить с аннексией автономных профсоюзов тоталитарным государством, которое тем самым превращает их в государственные органы управления членами профсоюза.
Таким образом, вместо противника и конкурента профсоюз становится слугой государства. Можно ли сказать, что эта аннексия исключает необходимость четкого разграничения структуры автономных профсоюзов и структуры государства? Ничего подобного! Точно такой же ответ будет справедливым и для магии и религии, тем более что они часто выражаются в различного рода группах: религия — в клане, а магия — во фратриях (возрастные и половые группы, клубы, тайные общества— все они являются магическими братствами402). Их взаимопроникновение, взаимное включение друг в друга есть не что иное, как средство борьбы друг с другом. Цель этой борьбы — укротить противника изнутри, захватывая части вражеского поля и отвлекая их от первоначальной задачи.Что касается второго возражения, то совершенно справедлив тезис о том, что магию невозможно рассматривать как просто личную хитрость мага, пытающегося обмануть остальных членов группы (тенденция Фрэзера), или как простое отклонение власти в пользу индивидуума (Ювелен). Магия основана на коллективных верованиях, и сам маг является таковым только в силу его признания в этом качестве группой.403 Более того, нельзя сказать, что магия индивидуальна, по крайней мере, в своем отправлении (ведь магические братства в виде фратрий играют в обществе немаловажную роль), и может быть отправляема в той же мере коллективным, в какой и индивидуальным образом. Следует ли из этого факта заключать, что магия не может быть полностью отделена от религии, которая, в свою очередь, всегда коллективна как в своем основании, так и в своем отправлении? Нет, поскольку подобное заключение было бы верным только в том случае, если мы вместе с Дюркгеймом предположим, что религия является культом общества, продуктом обожествления обществом самого себя. Это означало бы отождествление отправления верования с его содержанием. Но коллективные верования могут иметь различное содержание, и ничто не доказывает, что это содержание является простой проекцией коллективного сознания.
Таким образом, коллективные верования в сакральную сверхъестественную силу, т. е. в силу трансцендентную, обещающую спасение, и коллективные верования в магическую сверхъестественную силу, имманентную, послушную, вполне могут быть разделены без всякого касательства к социальному основанию магии. Для этого достаточно не сводить коллективное к вынужденному единству, монистическое представление о котором основано на смешении содержания с действиями, охватывающими это содержание и реализующими его. Тогда религиозное, или сакральное, было бы лишено привилегии символизировать коллективное, поскольку противопоставляемое ему магическое также способно на такую символизацию.Остается третье возражение, касающееся невозможности для первобытных людей проводить различие между естественным и сверхъестественным. Именно это возражение выдвинул Фрэзер (Frazer J. Rameau d’or. Vol. 1. 1903. P. 3 et suiv.) в ответ на интерпретацию магии с чисто рационалистической точки зрения как ложного применения ассоциации идей. Именно оно послужило предлогом Дюркгейму для замены противопоставления естественного и сверхъестественного противопоставлением «профанного» и «сакрального» (D?rkheim Е. Formes ?l?mentaires de la vie religieuse. P. 33-62), в то время как сакральное (подразумевающее превосходство, трансцендентность и спасение — хотя Дюркгейм этого прямо и не признает) рассматривается им как общий фундамент для религии и магии. Аллье недавно использовал то же самое возражение для утверждения возможности найти сверхъестественное у первобытных людей в том, что для них представляется естественным, и утверждения, что магия, таким образом, возникает лишь позднее в качестве искажения религии (Allier R. Magie et religion. 1936. P. 22 et suiv.).
Однако, как это уже дали почувствовать Мосс и Юбер, подчеркивая эмоциональное основание магических представлений (Mauss М., Hubert Н. Esquisse d’une th?orie g?n?rale de la magie. P. 64 et suiv., 122 et suiv.), и как это ясно определил Леви-Брюль в своем блестящем анализе «аффективной категории сверхъестественного», речь здесь идет лишь об искусственно созданной трудности.
Для того чтобы верить в сверхъестественное, первобытные люди не нуждаются в четком осознании «естественного», поскольку именно интенсивность захватывающих их представления аффектов толкает их к сверхъестественному. Именно «интенсивность эмоции подменяет собой ясность объекта». Каждое из этих представлений сверхъестественного получает настолько сильную аффективную тональность, что «оно тотчас же вновь погружает субъект в аффективное состояние, которое он уже много раз испытывал прежде. Таким образом, он не нуждается в интеллектуальном акте признания этого состояния» (Levy-Bruhl L. Le Surnaturel et la Nature dans la mentalit? primitive. 1931. P. XV-XL). Цитируя слова шамана Aya, приведенные K. Рамундсеном: «Мы пе верим, мы боимся» (Ibid. P. XX et suiv.), — Леви-Брюль демонстрирует, что именно степень интенсивности этого страха и, следовательно, сила аффекта разграничивают для первобытных людей сверхъестественное и естественное, границы которых подвижны. Мистический опыт охватывает всю область опыта первобытных людей, и в его рамках можно выделить «привилегированный мистический опыт, отмеченный силой страха, который как раз ведет к представлению о сверхъестественном» (Levy-Bruhl L. L’Experience mystique et les Symboles chez les primitifs. 1938. P. 8 et suiv., 45 et suiv., 298 et suiv.).Решение проблемы, таким образом, было найдено, но мы считаем, что этот анализ следовало бы углубить. В самом деле, страх — основа «аффективной категории сверхъестественного»— может иметь различный смысл, будь это страх перед абсолютно высшей силой («трепет» у Кьеркегора и Хайдеггера) и ожидание спасения через нее или простой страх, томительное ожидание, Furcht (нем. — страх. — Прим. пер.). Например, человек испытывает разного рода страх перед неудачной охотой, перед голодом, перед Богом. В первых двух случаях страх существует лишь до того момента, когда человек начинает верить, что обладает средствами доминирования над внушающими страх элементами; этот страх в некоторой степени похож на страх, испытываемый нами перед электрическим током, с которым мы не умеем обращаться.
В третьем случае страх не может быть побежден никаким способом — он требует самопожертвования, полного подчинения и не может быть сдержан ничем, кроме надежды на спасение, даруемой трансцендентной силой. Такое разделение (которое не обязательно должно быть сознательным) страха на опасение и трепет как раз и приводит к противопоставлению магии и религии. Магическая сверхъестественная сила, будучи имманентной, внушает опасение; религиозная сверхъестественная сила, будучи трансцендентной, внушает трепет. Именно с опасением, которое можно преодолеть своими собственными силами, связано не всегда оправданное ожидание, которым Бергсон пытался объяснить магию (см. ниже).В заключение отметим, что если эффективность сверхъестественного вполне объясняет противопоставление естественного и сверхъестественного у первобытных людей, то эти две тональности (трепет — с одной стороны, опасение неудачи и желание удачи — с другой) объясняют непреодолимое противоречие между религиозным сверхъестественным и магическим сверхъестественным, между тотемом и маной — трансцендентной и имманентной мистическими силами.