§ 2. Систематическое описание структуры юридического опыта

I

Юридический опыт является одним из видов непосредственного коллективного опыта — особой формы интегрального опыта, в рамках которого воспринимается как духовное, так и чувственное и который противопоставляет себя всяческому конструктивному и рассудочному опыту, и особенно научному опыту.

В повседневном опыте юристов, судей и работников суда, истцов и всех иных заинтересованных в рассмотрении дела лиц обнаруживается в потенциальной форме непосредственный юридический опыт как бессознательная основа всего того, что они говорят и делают.

Однако подобный непосредственный юридический опыт, соприкасающийся с Духовностью, вбирающий в себя один из многочисленных аспектов справедливости (которая осуществляется в социальных фактах), деформирован и скрыт под оболочкой концепций, восприятий, размышлений и заинтересованности; описываемый же нами опыт является бессознательным и существует только в потенции.

Для того чтобы прийти к актуализации, познанию и пониманию такого опыта во всей его целостности, нужно посредством редукции и инверсии (которые, как мы увидим далее, поэтапно следуют друг за другом) вернуться к повседневному опыту правовой жизни, к очищенному опыту непосредственного. Вместе с тем повседневный опыт (в настоящем или будущем) всегда будет служить для нас отправной точкой, ориентиром в наших исследованиях.

II

Первой особенностью рассматриваемого нами непосредственного юридического опыта, которая не ускользнула от внимания ни Ориу, ни Леви, ни Петражицкого (как, впрочем, и большинства других правоведов298), является крайне драматичный характер такого опыта, преобладание в его структуре элементов антиномичности.

Разумеется, нравственный опыт, который в определенном смысле близок опыту юридическому, сам по себе довольно-таки драматичен: воспринимаемые в рамках наших индивидуальных или коллективных действий различные нравственные ценности, ценности себя самого и ближнего, индивида и группы, семьи и работы, нации и международного сообщества равнозначны и несводимы друг к другу. Абсолютная неповторимость, партикулярность и полная индивидуализация моральных ценностей, которые не допускают ничего типичного и всеобщего, еще более обостряют конфликты. И именно из осознания наличия таких противоречий между строго индивидуализированными, несоизмеримыми между собой ценностями и ценностями равнозначными и зарождается моральный опыт; зарождается для того, чтобы преодолеть эти конфликты путем интеграции несоизмеримых ценностей в качестве неотъемлемых элементов в бесконечное разнообразие единого морального идеала.

Антиномичный характер юридического опыта обнаруживает и совершенно иной аспект, который делает рассматриваемый опыт намного более драматичным и животрепещущим, поскольку здесь конфликты возникают в самих недрах каждого из непосредственно данных элементов. Как мы уже упомянули, в каждом из этих элементов в неизбежной борьбе противостоят друг другу несоразмерное и мера, иррациональное и интеллектуальное, индивидуальное и типичное, качество и количество, нравственность и логика, динамичное и статичное, творчество и система, постоянная напряженность между которыми и формирует саму сущность духовных элементов юридического опыта.

В частности, воспринимаемая в рамках данного опыта идея справедливости во всех своих многочисленных аспектах оказывается «чревата» конфликтами между прогрессом и порядком, каждый из которых утверждает себя как равнозначный, между новшеством и стабилизацией, между характеристикой справедливости как идеала и ее характеристикой как логической идеи.

Такой внутренний разрыв, характеризующий духовность юридического опыта, еще более увеличивается и усложняется благодаря тому, что наиболее непосредственным элементом рассматриваемого опыта является реализация духовного во временном, воплощение ценностей, справедливости в чувствен- но-воспринимаемых фактах.

Если моральный опыт, принимая во внимание чувственный опыт, естественные наклонности, чувства, страсти, позволяет доминировать опытному восприятию духовных ценностей, которые служат критерием для выбора между адаптированными к идеальному призванию морального «агента» наклонностями и страстями, то юридический опыт, привязанный к самому процессу осуществления, не предоставляет духовному опыту никакого преимущества по отношению к чувственному опыту. В рамках такого опыта чувственное и духовное воспринимаются как по сути своей равнозначные и взаимопроникающие друг в друга.

Непосредственное юридическое переживание по сути своей занимает промежуточное положение между духовным и чувственным опытом в той же мере, в какой оно в силу своей природы выступает посредником между моральным опытом и опытом логическим.

Такая двойная напряженность в юридическом опыте, которая и является причиной крайне антиномичного характера этого опыта, причиной драмы, для которой рассматриваемый опыт служит сценой, имеет результатом чрезвычайную сложность непосредственно данных элементов юридического опыта: правовой действительности, воплощающейся в ней идеи справедливости и всей сферы права.

Для дальнейшего прояснения этого вопроса нужно было бы продолжать настаивать на той роли, которую играет непосредственный юридический опыт в драме опыта, и на его бесконечной изменчивости, равно как и на необходимости для философского познания, не желающего рассуждать в пустоте, актуализировать непосредственно переживаемое и реконструировать его данные.

III

Характерное для юридического опыта взаимопроникновение друг в друга морального и логического опыта (опыта логических идей), с одной стороны, духовного и чувственного опыта — с другой, конкретизируется в том, что этот опыт заключается в специфических актах интуитивного признания.

В своей бесконечной изменчивости юридический опыт формируется посредством системы коллективных актов признания «нормативных фактов» и воплощенных в них ценностей.

Применительно к юридическому опыту речь не идет о креативных действиях и о тех ценностях, которые воспринимаются в пылу действия, как это происходит в моральном опыте — опыте участия в абсолютной деятельности.

В рамках юридического опыта речь идет о пассивно-активных актах, актах более или менее безучастного признания ценностей, осуществленных в условиях существующего порядка.

Импульсивные и репульсивные эмоции, испытываемые в юридическом опыте, — эмоциональные реакции, которые имеют в равной степени пассивно-активный характер, в противоположность мнению Петражицкого, не являются первичными элементами юридического опыта. Они провоцируются не прямым притяжением, которое осуществляют некоторые ценности (например, эстетические или витальные) по отношению к эмоциональной сфере, но актами признания, выражающегося в удовлетворении или разочаровании.

Акты признания—активно-пассивные, но вызываемые ими интуиции ие обладают собственно эмоциональным характером: это интуиции, несводимые ни к каким иным интуициями, в них происходит взаимопроникновение волящей и интеллектуальной интуиции, которые взаимно деформирую! друг друга и в качестве производного эффекта вызывают к жизни эмоции.

Приведем некоторые примеры. Можно быть недостаточно одаренным для распознания в эмоциональном порыве эстетических ценностей музыкальной симфонии, но это отнюдь не мешает «признавать» справедливость, юридическую ценность требования того, чтобы никто не нарушал порядок аудитории, собравшейся для слушания музыки, и выражать возмущение (испытывать репульсивные эмоции) против любого, кто пожелал бы нарушить данное требование.

Другой пример: в учебной аудитории, где преподаватель читает лекцию, часть студентов неспособна следовать (т. е. переживать, интеллектуально испытывать) за развиваемыми преподавателем идеями; но это не мешает «признавать» не только ценность выражаемых в ходе лекции идей, несмотря даже на то, что они не были поняты, но и (что особо важно) юридическую ценность спокойствия аудитории, которое гарантируется более сообразительным и одаренным.

В конституирующих юридический опыт актах интуитивного признания фактически воспринимается один из многочисленных аспектов справедливости, который осуществляется в социальном факте, тогда как в сфере этики воспринимается один из аспектов морального идеала,299 по отношению к которому справедливость играет роль необходимого этапа. Иные же ценности признаются лишь имплицитно, через признание тех «нормативных фактов», в которых они признаются наряду со справедливостью.

Необходимая для распознавания нравственной ценности интуиция-действие в рамках юридической интуиции или признания взаимопересекается, как мы уже указали выше, с интеллектуальной интуицией меры, типичного, детерминированного. По большому счету, признавать можно лишь более или менее обобщенное, более или менее типичное, количественное, стабильное, но никак не абсолютно неповторимое в его становлении. Поскольку юридический опыт конституируется актами признания, то такой опыт «охлаждает» пыл морального опыта и логизирует его духовные элементы, которые не принадлежат ни миру нравственных ценностей, ни миру логических идей, но образуют промежуточную сферу между ними.

IV

Акты интуитивного признания всегда направлены на осуществление ценностей в чувственно воспринимаемых фактах. Нельзя отдавать предпочтение той ценности, к которой не имеешь никакого отношения и к которой не испытываешь прямого влечения, не принимая при этом определенного положения вещей, не приобщаясь к чувственно воспринимаемому факту, к некоему установленному уже равновесию, в рамках которых такие ценности воплощаются и материализуются.

Ошибки старой теории признания как основы права заключаются не в самой идее признания, но, с одной стороны, в понимании такого признания как рассудочного акта, тогда как в данном случае речь идет об акте интуитивном; и с другой — в рассмотрении только того, что «признается» грубым фактом, т. е. силой, легитимированной только длительностью употребления. В действительности речь идет лишь о признании «нормативных фактов» — чувственно воспринимаемых фактов, отличающихся своей способностью воплощать позитивные ценности и являющихся легитимированными такими ценностями. Остается лишь сделать вывод о том, что юридический опыт берет свое начало в чувственном опыте, равно как и в опыте духовном, и что интуитивный акт признания в данном случае направлен непосредственно на осуществление ценности справедливости в чувственно воспринимаемых фактах, т. е. на «нормативные факты» и, таким образом, повторно интеллек- туализируется (это обусловлено тем, что интуиция чувственно воспринимаемой действительности сама по себе является рассудочным актом). Поэтому нет ничего удивительного в том, что непосредственно воспринимаемая через акты признания правовая действительность столь сложна и антиномич- на: в этом и заключается сущность тех актов, благодаря которым такая действительность становится доступной для восприятия.

Приведем еще один пример актов признания, которые образуют непосредственное юридическое переживание. Допустим, что учреждается некая группа, некий профсоюз, некий кооператив. Этот чувственно воспринимаемый факт обретает юридическую ценность для всех членов учреждаемой организации. Они признают эту организацию «нормативным фактом», чье существование само по себе частично воплощает справедливость. Допустим, что некоторые из членов профсоюза или кооператива недовольны той обстановкой, в которой по отношению к ним осуществляется управление, и теми уставными положениями, на которых основывается их организация. Будучи связанными интуитивным признанием «нормативного факта» существования своей группы, эти члены воздерживаются от разрушения своей организации и от выхода из нее — они избирают способ поведения, направленный против «несправедливости», который заключается в приложении усилий к изменению этого факта, вплоть до революции, и при этом изо всех сил борются за сохранение самой группы. Если же они решаются на полный разрыв с соответствующим «нормативным фактом», на разрушение или выход из группы, и в таком случае они обращаются не к своей юридической интуиции, а к интуиции собственно нравственной, которая только и способна вдохновить их на окончательную жертву уже приобретенным ради освобождения от довлеющего над ними бремени.

V

Процесс редукции и инверсии повседневного опыта, ведущий к актуализации и очищению непосредственного юридического опыта, состоит в обнаружении в каждом проявлении правовой действительности актов интуитивного признания в их чистом выражении под оболочкой концепций и способов правопонимания, под прикрытием расчета и борьбы интересов, под соображениями, основанными на сочетании двух ранее названных факторов, под импульсивными и репульсивными эмоциями, которые в данном случае являются лишь вторичными реакциями. Однако процесс инверсии и редукции здесь отнюдь не заканчивается. Он продолжается по отношению к непосредственно данным элементам самих актов признания, поскольку эти элементы расположены на различных уровнях: одни на уровнях более поверхностных, другие — на более глубоких.х

Подобно тому как Гуссерль разграничивал непосредственные данные логического переживания на слой значений, слой эффектуаций и, наконец, слой сущностей, так и мы считаем возможным различать в непосредственном юридическом переживании: а) слой жестких правил: либо фиксированных заранее, либо просто связанных с организованной надстройкой социальной группы (формальное и организованное право); Ь) слой гибких правил: либо обнаруживаемых ad hoc, либо спонтанно образующихся из неорганизованной инфраструктуры социальной группы (живое право в двух формах: так называемое интуитивное право и право неорганизованное); с) наконец, нормативные факты, спонтанные и неорганизованные сами по себе, в большей степени обладающие свойством непосредственности и более реальные, чем любые правила, и основополагающие по отношению к любой организации, — этот слой является наиболее глубоким и наиболее важным в юридическом переживании. Именно этот слой в конечном итоге и признается (хотя бы только в идеальном плане300) в любом акте интуитивного признания.

Первым содержательным элементом, на который, по-видимому, направлен акт интуитивного признания, является система фиксированных и неподвижных правил, которые воспринимаются как значимые, т. е. установленные, действенные, одним словом, позитивные. Другим таким элементом является организация или совокупность организаций, которые основаны на вышеназванных правилах и в которые инкорпорируются правотворящие авторитеты, признаваемые как управомоченные на формулирование и на обеспечение исполнения этих правил. Однако сам по себе этот слой жестких и организованных правил, оказывающихся наиболее доступными для актов признания, является лишь в большей или в меньшей степени бессодержательной формой, заполняющейся конкретным жизненным содержанием и получающей определенный смысл лишь благодаря вмешательству гибкого и динамичного права, правил неорганизованного и интуитивного права, более близких к направленности мысли и стремлениям членов лежащей в основе общности.

Описываемые элементы обнаруживаются тогда, когда речь идет об эффективном применении заранее фиксированного правила или об исправлении недостатков в работе той или иной организации. Этот самый глубокий и в то же время наиболее динамичный и наиболее непосредственный слой юридического переживания (который, если можно так выразиться, циркулирует в его артериях и который только и способен его оживить) виртуально присутствует во всяком акте признания, даже если такое признание с первого взгляда не проявляет в праве ничего, кроме статичного и организованного. Поскольку признание фактически всегда направлено на некую реализацию, на некую действенную ценность, на некий нормативный элемент (который является также и позитивным), то главенствующим здесь «распознаваемым объектом» будет всегда тот, который оказывается наиболее близким к конкретике правовой жизни. Чтобы актуализировать этот самый глубокий слой распознаваемого, достаточно обратиться к редукции заранее фиксированного и организованного в праве. Впрочем, в множестве случаев юридического опыта такая редукция оказывается даже и ненужной, поскольку за неимением какой-либо организации или заранее сформированной системы регламентации признание направляется непосредственно на живое и спонтанное право — что не мешает существованию других видов права и их наложению на интуитивное распознание.

Однако ни одна правовая норма, будь она жесткой или гибкой, статичной или динамичной, не самодостаточна. Она указывает на нечто более объективное, более реальное и непосредственное, чем.любая норма и любая организация; она апеллирует к основанию своей обязывающей силы — к основополагающему неорганизованному «нормативному факту» как прямому воплощению ценности в чувственно воспринимаемом социальном факте.

Всякая норма, даже целиком автономная моральная норма, основывается, как продемонстрировал Шелер, на предшествующей этой норме ценности; такая норма образуется из рассматриваемой ценности, исходя только из чувственно воспринимаемых поведенческих актов, противопоставляемых этой ценности или не в полной мере ее реализующих. Поэтому первым по значимости слоем непосредственного переживания является не правило, не норма, которая всегда требует более глубокого основания. Тогда как для моральных правил такая основа абсолютно духовна — ценности и креативная деятельность, для которых такие правила есть только проявления, то в праве, чьи нормы в силу самой своей структуры не могут быть полностью автономными и требуют внешнего авторитета, который бы их учреждал и гарантировал, такая основа должна быть одновременно и чувственно воспринимаемой, и духовной; это — реализованная в социальном факте ценность; это — социальный факт, непосредственно воплощающий один из аспектов справедливости.

Таким образом, акт интуитивного распознавания всякой правовой нормы с необходимостью требует в конечном итоге признания, хотя и в идеале, определенного спонтанного и неорганизованного «нормативного факта», который служит основой для такой нормы и который является более глубоким, более завуалированным и в то же время более непосредственным и реальным слоем правового переживания. Таким же образом, признание любой организации предполагает, хотя и в идеале, признания не только фиксирующих такую организацию гибких юридических правил, но и спонтанного и неорганизованного сообщества членов этой организации, которое служит ей основой и на котором данная организация зиждется как на своей онтологической базе.

И только сейчас мы подходим к тому, что в первую очередь распознается в непосредственном юридическом опыте — к наиболее открытой и наиболее значимой сфере правовой действительности. Чтобы приблизиться к этой сфере, нужно вновь прибегнуть к редуктивной инверсии, оставив «в скобках» всю в целом сферу организованного и упорядоченного в праве (но не покидая при этом саму сферу права, а раскрывая и освещая ее действительность — собственно ее онтологическое бытие). Эта последняя редукция, самая важная и самая решительная, оказывается и наиболее труднодоступной для понимания юристов-практиков, которые привязаны более к концептуальной оболочке права, чем к повседневному юридическому опыту. Ориу в своей институциональной теории и Эрлих, использовавший совершенно иную методологию,301 оказались единственными, кто приблизился к вйде- нию подобной первичной действительности права.

В двух наших работах об идее социального права и в ряде статей, воспроизведенных в настоящем сборнике работ, мы поставили себе целью показать, как большинство самых животрепещущих проблем теории права (проблемы позитивности права, источников права, роли организации и принуждения, проблемы противопоставления социального и индивидуального права, реальности юридических лиц, а также проблемы юридической структуры демократических организаций, суверенитета и юридического плюрализма) разрешаются только путем обращения к вышеописанным неорганизованным и спонтанным нормативным фактам как к первичной правовой реалии.

Поскольку наши рассуждения не были в достаточной степени связаны с идеей непосредственного юридического опыта и с процессом инверсии и редукции, который и приводит к такому опыту, то они вызвали заблуждения у некоторых моих критиков, и сейчас я уже могу лучше обезопаситься против подобных заблуждений. Некоторые из них считали, что я хотел в максимально возможной степени пожертвовать организацией и регламентацией в правовой жизни, что мои предпочтения склонялись к лишенным организации группам, что, обращаясь к неорганизованным нормативным фактам, я утратил всякий критерий для разграничения такой социальной общности, которая может породить право, и таких общностей, которые породить право практически не могут, и, наконец, что я исповедовал «вызывающую опасение веру в ценность иррациональной социальной спонтанности» и что я был вынужден прийти к вйдению в неорганизованном праве «наиболее совершенной формы права».

На это я отвечу, что те этапы редукции, к которым прибегают, чтобы прийти к непосредственно переживаемому, не имеют никакого отношения к оценке соответствующей ценности описанных выше слоев; что при редукции совершенно ничего не жертвуется, но лишь по-иному освещается имеющееся для того, чтобы не упустить из виду ни одного элемента, ни одной детали переживаемого, которые иначе остаются завуалированными; что в данном случае речь совершенно очевидно идет не о хронологических фазах, а о сосуществующих друг с другом и независимых слоях. Так, никому не пришло в голову обвинять Гуссерля в желании полностью пожертвовать миром «значений» ради того, чтобы суметь продемонстрировать, что такие значения не являются единственными данными непосредственного опыта логических идей, а вызывают к жизни более глубинные слои «эффектуации» и «сущности», которые корреспондируют этим значениям. Тогда какой смысл утверждать, что я ставлю себе задачу принести в жертву регламентацию и организацию в праве из-за того, что я попытался показать, что они не являются единственными непосредственными данными юридического опыта и что они находятся на более глубинных слоях неорганизованных «нормативных фактов»?

Опыт логических идей как раз и характеризуется «значениями» (ценностный опыт, например нравственный опыт, напротив, является опытом идей, лишенных непосредственных значений), хотя такие значения и представляют собой наиболее поверхностный слой непосредственного логического переживания. Также и возможность организации и выработки более или менее жесткой регламентации служит именно для характеристики данных непосредственного юридического опыта, служит правовой действительности, при этом представляя собой наиболее поверхностный слой юридического переживания.

Взаимное проникновение нравственного опыта и опыта логических идей, которое, по нашему мнению, составляет сущностную характеристику юридического опыта (т. е. системы актов распознавания), имеет своим следствием то, что всякая первичная действительность права, все «нормативные факты» воспринимаются как предполагающие в идеале способность к самоорганизации, к созданию для себя фиксированной регламентации, к облачению, так сказать, в сферу непосредственной значимости.

Именно в этой идеальной способности к организации я и нашел в моей работе «Идея социального права» критерий для различения «нормативных фактов» (первичной правовой реалии) и основанных на любви, почитании, дружбе, экстазе социальных общностей, которые не способны к самоорганизации и в силу этого оказываются «стерильными» с точки зрения права.302

Будучи далеким от видения в неорганизованном и спонтанном «совершеннейшей формы права», я, напротив, скажу, что совершенствование права, предполагающее развитие всех его скрытых способностей, или, скорее, всей полноты его действительности, требует того, чтобы каждый неорганизованный «нормативный факт» и все спонтанное право выражались бы одновременно в рамках некоей организации.303 Но это отнюдь не препятствует признанию и того, что право существует в тех многочисленных случаях, когда организация еще не воплотилась в действительность, и того, что наиболее непосредственно переживаемым элементом в праве является неорганизованный «нормативный факт», лежащий в основе всякой нормы поведения и всякой социальной организации и виртуально несущий их в себе. Хотя этот элемент остается самым завуалированным, по отношению к нему всегда направляются акты интуитивного распознавания, которые «присутствуют» в любом юридическом опыте.

Дифференциация непосредственных данных юридического опыта на слои или уровни приводит к новым напряженностям и антиномиям, которые еще более усиливают драматический характер данного опыта. Уже обремененная конфликтами морали и логики, духовного и чувственного атмосфера помимо этого еще более сгущается из-за постоянного напряжения между заранее фиксированным правом и живым правом; между нормами и тем, что является самым динамичным и самым реальным, по сравнению со всякой нормой — нормативными фактами; между организованной надстройкой и лежащей в основе общностью. Поэтому обращение к юридическому опыту учит нас ничего не упрощать, а следовать всей сложности правовой жизни, принимая во внимание ее крайнюю драматичность, составляющую самую сущность правовой жизни.

VI

Как мы отметили, юридический опыт может быть только опытом коллективным. Конституирующие такой опыт акты интуитивного признания лишаются всякого смысла, если речь не будет идти о конвергирующих актах распознавания, независимо оттого, сводится ли такая конвергенция к настоящему взаимопроникновению или частичному слиянию правосознаний, либо к простой взаимности переживания, простой взаимозависимости сознаний. Исключительно благодаря такому коллективному характеру конвергенции актов признания «нормативные факты» могут восприниматься как наделенные властностью, обязанности одних могут восприниматься как связанные с притязаниями других, мир и безопасность — переживаться как требования справедливости, а всякая правовая норма —открываться как составная часть некоего порядка, некоей системы норм.

Не связанный с признанием коллективным, индивидуальный акт признания не является актом юридического опыта, будет ли речь идти просто о техническом приеме констатации уже существующего права (признание как источник формального права: например, отречение представителя одной династии от трона в пользу представителя другой династии, либо признание работодателем легитимности требований работников), либо о ничего с юридической точки зрения не значащих актах (например, признание душевнобольным власти над ним вымышленных или реальных существ и т. п.).

Коллективный характер всего юридического опыта не приводит с необходимостью к коллективности всех элементов этого опыта. Можно в рамках коллектива испытывать, совместно признавать и индивидуальное право. Исходя из коллективности юридического опыта, делать вывод о необходимой коллективности всего права, переживаемого в таком опыте, означает делать очевидную логическую ошибку.

Непосредственные данные юридического опыта, схватываемые в актах коллективного признания, могут принадлежать и индивидуальному праву координации в той же степени, что и социальному праву интеграции. Более того, такое противопоставление социального и индивидуального права само является непосредственным данным коллективного юридического опыта. В двух книгах об идее социального права я дал ясную характеристику такой ситуации, демонстрируя, что в глубочайшем слое непосредственно переживаемых юридических данных, в самих «нормативных фактах» неизбежно противостоят друг другу нормативные факты всеединства (частичного слияния или взаимопроникновения) и нормативные факты отношений с Другими; уравнивание и ограничение — два вида фактов, воплощающие в себе различные и равнозначные ценности. Оба этих вида нормативных фактов в равной степени непосредственно открываются актам коллективного признания.

Поскольку каждому специфическому элементу корреспондирует отдельный интуитивный акт, который и схватывает такой элемент, то коллективность юридического опыта, охватывающая нормативные факты всеединства и нормы социального права, и коллективность юридического опыта, охватывающая нормативные факты отношений с Другим и нормы индивидуального права, не являются полностью тождественными. В первом случае речь идет о конвергенции актов признания, которая имеет характер участия в одном и том же действии; во втором — о конвергенции остающихся отделенными друг от друга актов, которые утверждаются исключительно в качестве взаимозависимых.

Следовательно, второй вид коллективного юридического опыта возможен только на основе первого: для того чтобы правосознания могли сходиться в трансцендентных по отношению друг к другу актах признания, необходимо, чтобы они раскрылись как участвующие и частично сливающиеся в одних и тех же актах признания. Иными словами, коллективный опыт социального права является необходимым условием коллективного опыта индивидуального права; первый опыт— основа второго и скрыто присутствует в нем. Именно здесь и лежит действительная основа примата социального права по отношению к праву индивидуальному, несмотря на их сущностную разнородность, на которой мы настаивали в наших работах.304

VII

Все виды юридического опыта и их данные намного изменчивее, чем нравственный опыт с его данными.

Действительно, идеальные элементы юридического опыта обладают менее индивидуализированным и менее динамичным характером, чем нравственные априорные суждения, будучи, за счет вторжения интеллектуального элемента, более общими, более типичными и стабилизированными, что могло бы показаться сведением интенсивности их изменчивости к интенсивности переживания логических идей.

Ни с чем не сравнимая изменчивость юридического опыта приводит к ряду новых возможных вариаций, которые происходят путем изменения отношений между различными составными элементами. Например, достаточно тот, что в актах интуитивного признания изменился интеллектуальный элемент, не внося при этом никаких изменений в представление о нравственных ценностях, чтобы данные юридического опыта полностью поменялись. Здесь нам придется обратиться к проделанному нами анализу того аспекта, в котором идея справедливости предстает в глазах дагомеев, чьи отличные от наших ментальность и интеллект влекут полный переворот в образе справедливости, хотя и с учетом гипотезы о том, что они разделяют общие с нами нравственные ценности.29 Чтобы из сказанного сделать какие-то выводы по поводу изменений идеи справедливости, дополнительно отметим, что эта последняя представляет собой подвижную и нестабильную точку равновесия, в которой предварительно согласовываются равнозначные ценности, а определенные аспекты справедливости должны даже в рамках одинаковой интеллектуальной ментальности претерпевать еще большие изменения, чем те нравственные идеалы, которые нужно упорядочивать, поскольку равновесие может колебаться и без изменения составных элементов соответствующих систем.

Измененчивость юридического опыта зависит не только от изменения отношений между моральным и интеллектуальным элементами, но также и от изменения отношений между духовным и чувственным элементами. Изменения чувственно воспринимаемых данных, усиление или ослабление духовной интуиции в рамках юридического опыта способны произвести решительные изменения в таком опыте. В частности, эпохи вырождения, юридического варварства, когда уважение к праву отступает в угоду поклонению перед грубой силой или в угоду безграничному коллективному мистицизму, являются эпохами, в которых ослабляется интуитивное восприятие бытия духовных ценностей в чувственно воспринимаемых фактах; ослабление, которое подрывает значимость нормативных фактов.

Кроме того, изменчивость юридического опыта зависит и от изменений интенсивности, с которой переживаются различные слои непосредственных данных такого опыта. От изменения степени актуализированное™ и виртуа- лизированности актов интуитивного признания, направленных на заранее фиксированные нормы и на организованное право, на живое и спонтанное право, наконец, на неорганизованные нормативные факты, зависит изменение всей атмосферы правовой жизни. Там, где действительно переживаются только фиксированные и организованные нормы, все развитие права в той или иной степени заторможено, хотя при этом гарантия безопасности достаточно надежна. Там, где в юридическом опыте действительно переживаются преимущественно нормативные факты и спонтанное право, там готовится правовая революция, а безопасность ставится под угрозу. Там, где все три вышеназванных слоя непосредственных юридических данных переживаются примерно одинаково (что имеет место очень редко), правовая жизнь оказывается в режиме особого благоприятствования — это эпохи великих юридических свершений.

Весьма существенные изменения юридического опыта происходят вследствие изменения взаимоотношения между двумя важными признаками его коллективного характера: значение в правовой жизни социального и индивидуального права попеременно изменяется за счет усиления или ослабления актов коллективного признания, имеющего характер частичного слияния — участия в переживании, так же, как меняется и степень актуализированности или виртуализированности актов признания, которые перетекают в простую взаимозависимость или взаимность переживания.

Такого рода изменения повторяются и за счет того, что во всех тех случаях, когда обладающий характером всеединства юридический опыт оказывается не в состоянии либо проникнуть к наиболее глубокому слою непосредственных данных (неорганизованные нормативные факты), сохраняя при этом связь исключительно с организованными и фиксированными нормами, либо с достаточной степенью интенсивности утвердить себя. В этом случае на смену элементам собственно социального права (права интеграции) приходят элементы субординирующего права, которое не имеет такой насыщенности правовой действительностью, как два других вида права.30 Драматическое противостояние между правом интеграции и субординации, борьба и компромиссы между ассоциациями доминирования и сотрудничества, следовательно, зависят и от степени интенсификации и актуализации юридического опыта через всеединство и взаимное проникновение; причем такие интенсификация и актуализация в силу своей природы оказываются подверженными изменениям.

После всего сказанного нам кажется бесспорным тезис, согласно которому юридический опыт не только сложнее, но и изменчивее, чем все иные виды опыта.

VIII

Радикальный юридический эмпиризм, т. е. верность непосредственным данным юридического опыта и их чрезвычайно насыщенной изменчивости, с необходимостью приводит к плюралистической правовой концепции.

Такой основанный на опыте правовой плюрализм утверждается в двух различных направлениях, которые необходимо четко разграничивать: а) с одной стороны, речь идет о неизбежной плюралистичное™ духовных данных юридического опыта, о разнообразии правовых ценностей, о множественности аспектов, в которых переживается идея справедливости в ее безграничной тотальности; Ь) с другой же стороны, речь идет о неизбежной плюралистичное™ очагов юридического опыта— каждая группа и каждый сектор такой группы хотя и принадлежат одной и той же эпохе и той же нации, но могут обладать и собственным непосредственным юридическим опытом, что приводит к плюралистичности правопорядков, ряд которых могут утверждать себя как равнозначные друг другу.

В своих работах о социальном праве я защищал юридический плюрализм преимущественно в последнем из вышеупомянутых значений путем демонстрации тщетности претензий государства на априорное юридическое господство над иными группами, являющимися созидательными очагами своих собственных правопорядков и центров юридического опыта, не менее компетентными и значимыми, чем само государство. Но правовой плюрализм в его первом значении не менее важен, поскольку он с особой ясностью демонстрирует, в какой степени для того, чтобы не стать произвольной конструкцией, рассуждение об идеальных структурах права должно придерживаться результатов масштабных социологических и исторических исследований видов юридического опыта, реально переживаемых в различные эпохи, в различных цивилизациях, у разных народов.

В особенно интересном аспекте предстает сочетание этих двух видов юридического плюрализма, т. е. тот случай, когда плюрализму различных источников юридического опыта в условиях одной и той же исторической эпохи и одного и того же народа соответствует плюрализм в видении идеальных правовых структур. Например, применительно к борьбе между группами капиталистов и группами рабочих речь идет не только о простом конфликте двух спонтанных правопорядков, но также и о конфликте двух различных взглядов на справедливость (отсюда и противопоставление «пролетарского» и «буржуазного» права); таким же образом и в борьбе различных профессиональных групп вырисовывается не только конкуренция систем правового регулирования, но и разнообразие переживаемых правовых ценностей.

Юридический плюрализм в праве в двух основных видах (плюралистичности правовых ценностей и плюралистичности равнозначных источников юридического опыта), также как и плюрализм в нравственности, отнюдь не исключает определенного единства, имманентного множественности, путь к которому ведет от множества, а не к нему. Мы конкретизируем данное положение путем рассмотрения проблемы отдельно по каждому из видов правового плюрализма.

Критерий, который отличает частный аспект справедливости (непосредственно переживаемую специфическую правовую ценность) от иллюзии (при этом коллективные иллюзии возможны так же, как и индивидуальные), заключается в способности такого отдельного аспекта справедливости быть интегрированным в бесконечную целостность справедливости в качестве ее неотъемлемого элемента. Объективность правовых ценностей, конкретизированных по времени, месту и группам, в рамках которых они получают свое существование, оказывается гарантированной за счет того, что тем же самым актом воспроизводится и непосредственно переживается связь этих ценностей со справедливостью в целом. Те же правовые ценности, которые неспособны к интеграции и которые самоизолируются вместо того, чтобы приходить к законченности, полноте, оказываются не непосредственными данными, сопротивляющимися воздействию познающего субъекта, а обрывками мысли, иллюзиями.

Задача верификации объективности переживаемых правовых ценностей выпадает на долю теоретического рефлексивного размышления о непосредственных данных, схваченных в актах интуитивного признания. Поскольку юридический опыт, равно как и всякий другой непосредственный опыт, не является знанием, то поэтому именно теоретическому размышлению в рамках философии права предоставлено верифицировать объективность ценностей, переживаемых в разнообразии юридического опыта. Очевидно, что философия права не может выполнить свою задачу без опоры на те данные, которое предоставлены ей социологией и историей права.

Единство во множестве значимо также и в отношении плюралистично- сти равнозначных источников юридического опыта, в отношении плюралистичное™ правовой действительности в одной и той же социальной среде, в одну и ту же историческую эпоху.

Поскольку социальные группы обладают чертами партикулярности (например, профессиональный союз или сообщество производителей, потребителей и т. п.), то в рамках очищенного юридического опыта они оказываются перед необходимостью интеграции в некую более масштабную целостность, обладающую чертами всеобщности, т. е. представляющую собой один из многочисленных аспектов всеобщего интереса (например, национальное экономическое сообщество). Акты интуитивного признания, в действительности испытываемые применительно к партикуляризированной социальной группе, подразумевают и виртуальное признание более масштабных нормативных фактов, представляющих один из аспектов всеобщего интереса, при условии, что такой нормативный факт существует в чувственно воспринимаемой действительности.

Акты интуитивного признания, реально переживаемые применительно к некоей функциональной общности (т. е. обладающей определенной функцией, например «политическое сообщество» или «экономическое сообщество»), подразумевают под собой и виртуальное признание сверхфункцио- нальных сообществ, глобальных нормативных фактов, которые не могут обрести свое выражение в рамках одной организации и лежащих в основе нее нормативных фактов с ограниченной функцией (например, соотношение «нации» и «международного сообщества»).

Реальное признание нормативного факта нации подразумевает под собой признание на уровне интуиции «международного сообщества», в которое с той или иной степенью интегрированы все нации; при этом они не выступают лишь как факты материального порядка или как результаты осуществления духовных ценностей, также как и соответствующие виды опыта не являются юридическим опытом, неотделимым от духовного опыта. Подобная виртуальная интеграция всех источников юридического опыта в один глобальный источник, которым и является международное сообщество, в современной правовой доктрине выражается тезисом «примат международного права».

Таким образом, единство права совершенно имманентно утверждается и осуществляется в рамках самой плюралистичное™ равнозначных нормативных фактов и разнообразных источников юридического опыта. Для того чтобы суметь утвердить себя таким образом, центр юридического опыта должен обладать способностью к распространению собственных актов интуитивного признания на акты признания в рамках международного сообщества. Здесь вновь становится необходимой процедура верификации, которая возможна только на уровне теоретических размышлений post factum, ведущихся философией права и догмой права, тем более что разнообразные факторы (такие, как центростремительные тенденции, которые развиваются в каждом очаге юридического опыта, корпоративный дух и эгоистические проявления партикуляризма, переменчивая интенсивность юридического переживания, степень действительной эффективности вышестоящих нормативных фактов) оказываются способными не только значительно разнообразить проявления единства в правовой жизни, но и завуалировать, скрыть, полностью спрятать от чужих глаз подобное подразумеваемое виртуальное признание! Последующее теоретическое осмысление, осуществляемое философией права или наукой о праве и юридической социологией, может играть роль мощного фактора, консолидирующего и очищающего правовые верования и, таким образом, воздействующего непосредственно на сам юридический опыт.

Данный вывод приводит нас к последнему вопросу, на который мы предполагаем дать ответ в рамках настоящего исследования. Этим вопросом является конкретизация отношений между юридическим опытом (который служит общим и необходимым основанием для всех теоретических научных дисциплин, которые изучают право) и между философией права, юридической социологией и теорией права.