§ 2. Методологические предпосылки понятия «нормативный факт». Правовой «идеал-реализм». За пределами противопоставления «социологизма» и «нормативизма»

В проблеме «нормативных фактов», утверждающихся в качестве основь обязывающей силы и эффективности правовой нормы, заключается вся сложность феномена права.

Существует настоящая диалектика противоположных терминов, препятствующих адекватному пониманию феномена права, и с такой диалектикой можно «справиться» только при помощи идеи «нормативного факта».

Если понимать право как нечто абсолютно гетерономное, т. е. навязываемое властью, полностью гетерогенной по отношению к праву, будь это коллективная власть некоей метаюридической тотальности либо повеление более могущественного или более сильного и т. п., то под интенсивностью правоприменения уже не разглядеть самой идеи права. Если же понимать право как нечто абсолютно автономное от власти, то оно растворяется в нравственности. Остается лишь признать, что право не является ни абсолютно гетерогенным, ни абсолютно автономным, но оказывается выше такого противопоставления, заимствуя свою обязывающую силу из объективных фактов, воплощающих самим своим существованием сущностные позитивные ценности (правового или морального характера) и тем самым призванных зыступать в роли неперсонифицируемых источников власти при формировании правовой нормы. Это приводит нас к идее «нормативного факта».

При понимании права как чистого «долженствования», как исключительно «нормативного» элемента200 забывается, что не имеющее действия в определенной социальной среде право, предписаниям которого никто не следует, уже не есть право в точном значении этого слова, а просто некий постулат; еще пагубнее игнорирование того, что чистое «долженствование может обладать только априорным содержанием», тогда как правовая норма, безусловно, имеет эмпирическое содержание, которое никак нельзя облечь в форму «категорического императива».

Классическое противопоставление «права» и «силы» приводит нас к тому же самому выводу. Признавать «право сильного», утверждать, что сила (физическая, психическая или социальная) в состоянии создать право, — это означает полное уничтожение права и дает повод для знаменитой критики Руссо: «Если необходимо подчиняться силе, то уже нет необходимости в подчинении долгу; и если кого-то более не принуждают к послушанию, то он становится свободным от обязательств... Ведь при условии, что сила создает право, следствие изменяется вместе со своей причиной; всякая превосходящая другую сила образует собственное право... Согласимся же с тем, что сила не создает право».201 Вместе с тем полное разделение силы и права сослужило бы плохую службу самому праву. Беспомощное, не имеющее опоры в определенной реальной силе право — есть ли это право? Борьба за право всегда проходит с применением силы. Попытка реализовать справедливость, чем и является право, не может (в силу природы самой справедливости) быть предпринята, если право не опирается на реальную силу. Всякое право имеет необходимость в сопутствующей ему силе; цель права— повести правомерные силы против сил неправомерных и самому стать силой.

Полное противопоставление права силе так же ошибочно, как и их отождествление.202 Следовательно, остается допустить необходимость разграничения различных видов силы, поскольку само право, борющееся с грубой силой, представляет собой проникнутую ценностями и служащую идее справедливости силу.

Есть ли право идеальный или реальный элемент и что является истинным: «правовой идеализм» или «правовой реализм»? Утверждать, что право является исключительно идеальным элементом, означает забывать о том, что справедливость как наиболее идеалистический элемент в праве связана именно с реальными условиями воплощения морального идеала и оказывается лишенной всякого смысла без существования несовершенной действительности, по отношению к которой она играет промежуточную роль. Более того, настаивать на исключительно идеалистическом характере права означает закрывать глаза на то, что в силу своей имманентной структуры право, необходимо являющееся «позитивным», всегда представляет собой элемент действительности. Промежуточное положение, которое справедливость занимает между идеалом и действительностью, так же, как и основополагающая проблема «позитивности» права, заранее обрекает весь «правовой идеализм» на неудачу. Вместе с тем и «правовой реализм» оказывается не менее бессмысленным.

Предполагать, что право представляет собой действительность, которая может быть обнаружена в окружающем мире, так же, как и любая иная материальная или социальная действительность без приложения дополнительного усилия к узрению ценностей; желать постижения феномена права, отвергая при этом идею справедливости, — не означает ли это быть заранее обреченным на утрату объекта исследования и из-за любви к «действительности» закрыть глаза на специфическую правовую действительность? «Полностью эмпирическая правовая доктрина, — говорил Кант, — как деревянная голова в басне Федра, может быть и красива, но, к сожалению, безмозгла»,204 и мы считаем, что вправе рассматривать данное суждение как противостоящее всему отстаиваемому с односторонних позиций «правовому реализму».

Но если ни идеалистический, ни реалистический методы не позволяют прийти к адекватному видению правовой проблематики и если право никогда не позволяет полностью поместить себя ни в идеальную, ни в эмпирическую сферы205 (поскольку во всех своих проявлениях право одновременно принадлежит к обеим этим сферам), то единственное, что остается предположить, — это то, что только идеал-реалистический метод может быть достаточным для понимания правовой действительности.

И, наконец, какое иное, кроме идеал-реалистической теории «нормативных фактов», разрешение может обрести эта с первого взгляда запутанная и потому столь непростая дилемма: право как необходимая форма или предпосылка социальной жизни или право как продукт, как второстепенное проявление той же самой социальной жизни?

Социальное бытие, как утверждает Рудольф Штаммлер (а до и после него также и ряд других авторов), возможно только на основе права, которое является неотъемлемой «формой», конституирующей социальную жизнь.

и, как нам известно, по общему правилу, такое право представляет собой социальное право основополагающей неорганизованной общности. Но основываются ли эти неорганизованные общности на заранее существующем праве, которое конституирует их? Положение становится весьма затруднительным, а ответ на данный вопрос требует уточнения ряда подробностей.

Безусловно, существуют некие общности, которые не опираются на право и которые, более того (сразу отметим это обстоятельство), не способны породить право: таковы общности, основанные на любви, дружбе, обожании и т. п. Это те общности (пассивные состояния), которые отвергают возможность существования какой-либо организованной надстройки. Подобно тому, как справедливость и производные от нее правовые ценности являются идеями- действиями и творческими ценностями, то и для того, чтобы породить право, общность должна быть активной, имеющей «задачу для осуществления», общностью «в действии»; а поскольку подобная креативная деятельность в правовой сфере логицизирована, то и имеющие отношение к феномену права объективные общности оказываются способны стать основополагающими инфраструктурами для расположенных над ними организаций (причем любая организация предполагает рационализацию). Это правило распространяется на большинство общностей, независимо от того, основаны ли они на принципе родства, территории, профессиональной принадлежности или на каком-либо ином особом роде занятий. Но основывают ли эти активные общности свое существование на феномене права либо они являются лишь некими правообразующими центрами, по отношению к которым право оказывается в полной зависимости?

Для того чтобы ответить на данный вопрос, мы должны обратиться к анализу противоположного тезиса, а именно тезиса о том, что право является лишь вторичным проявлением социальной жизни, первичной в своей реальности.

Итак, с одной стороны, для того чтобы быть способным к созданию права, любая активная общность, равно как и любая организация, должна уже нести на себе «печать» права; а с другой — для того чтобы быть собственно правом и быть в состоянии регулировать соответствующую общность, право должно быть порождено непосредственно данной общностью и обрести в ней свою эффективность.

Как выйти из этого затруднения, не предположив, что существуют такие общности, которые однии и тем же действием и порождают право, и основывают на нем свое существование, которые творят свое бытие путем создания феномена права, служащего им в качестве основания? Нельзя говорить ни о том, что право в этом случае первично по отношению к общности, ни о том, что общность первична по отношению к праву: они зарождаются и утверждают свое существование совместно и оказываются нераздельными в своем существовании и в своем действии. Те общности, в рамках которых процессы конституирования посредством права и создания права совпадают, являются нормативными фактами в точном значении этого термина.

Если можно было рискнуть расчленить единство того действия, посредством которого получается охарактеризованное выше совпадение, то можно было бы сказать, что «нормативные факты» создаются именно через идею справедливости (получая отпечаток соответствующих ценностей: например, ценностей безопасности, стабильного порядка и т. д.) и что их порождает именно право. Однако право так же, как и справедливость и проистекающие из нее ценности, менее всего должно рассматриваться в качестве «конституирующей категории» для «нормативных фактов»; право представляет собой лишь продукт этих фактов. Для того чтобы во всяком случае избежать ошибки гипостазирования идеи справедливости в «естественное право», принимая во внимание сущностное единство действия, которым «нормативные факты» порождают право и основывают на таком праве свое бытие, при характеристике «нормативных фактов» представляется более предпочтительным просто придерживаться констатации рассмотренного выше единства.

Сами по себе «нормативные факты» являются элементами правовой жизни, составными частями феномена права. Право не сводится к комплексу абстрактных правил поведения. В сфере права существуют такие элементы, которые одновременно и более конкретны, и более объективны, чем такие правила; к этим элементам относятся «нормативные факты». Противопоставляя в сфере правовой действительности объективизм правового института объективизму правил поведения, Морис Ориу уже предвосхищал данное понятие. Более объективный, чем само правило поведения, «институт» как раз и является «нормативным фактом».

Начавшее обрисовываться в ряду тех диалектических трудностей, которые оно позволяет разрешить, понятие «нормативного факта» представляет собой вызов — настолько очевидный, насколько это возможно, — упрощающему положение вещей противопоставлению «нормативного» и «социологического» методов. Противопоставление «нормативизма» и «социологизма» стало обычным явлением в рамках правоведения в конце XIX — начале XX в. благодаря как ряду критических работ (апогеем которых были работы австрийца Ганса Кельзена), так и скрупулезности позитивистски настроенных социологов, озабоченных по поводу чистоты их детерминистического метода. Такое противопоставление показало свою полную бесплодность для познания феномена права. Те, кто желал побороть опасный методологический синкретизм, который не без основания обнаруживали у правоведов второй половины XIX в., для достижения этой цели считали необходимым свести все возможные способы изучения права к альтернативе: «причинности» (социологический метод) и «долженствованию» (юридически-нормативный метод). Поскольку в пределах терминов подобного противопоставления (одинаково ошибочного также и с точки зрения чистой социологии207) правовая действительность оставалась практически непознаваемой, то в привычку вошло исключение из юридического анализа наиболее важных из поднимаемых феноменом права проблем.208 В конце концов правовая теория вместе с Кельзеном пришла к отождествлению «очищенного правоведения» (reine Rechlslehre (нем.) — чистое учение о праве. — Прим. пер.) и формальной логики, перед лицом которой юридический метод утратил всю свою специфику.209 Вместе с таким малоутешительным результатом новая методологическая школа «юридического нормативизма», по очень рассудительному замечанию одного из современных авторов, сознательно достигла нулевого уровня.^210

Можно констатировать тот парадоксальный факт, что наименее озабоченные чистотой используемой методологии исследователи в наибольшей степени продемонстрировали свою проницательность применительно к действительным проблемам правовой жизни211 и что наиболее ценные замечания таких социологистов, как Дюги, и таких «нормативистов», как Еллинек,212 были сделаны ими, несмотря на используемую ими методологию и в прямом противоречии с этой методологией. Это объясняется крайней сложностью феномена права, которую мы и пытались здесь продемонстрировать и которая для выработки методологии требует «синтезирующего усилия на едином дыхании». Лучше использовать синкретизм и быть наивным, чем жертвовать правовой действительностью ради упрощенческих и абстрактных схем, которые только делают невозможным подход к видению права.

Со своей стороны мы убеждены в том, что единственное средство познания правовой действительности заключается именно в преодолении противопоставления нормативного и социологического методов благодаря «идеал- реалистскому методу». Прийти к адекватному вйдению феномена права возможно только в том случае, если сознательно выйти за пределы противопоставления нормативизма и социологизма, если попытаться понять и сконструировать все социальные «задатки» и «функции» права в рамках самого правоведения; и наоборот, если попытаться обрести идеальный и нормативный элемент права в самой социальной действительности.

Для такого метода, единственно способного сделать видимой изучаемую правовую действительность без ее догматизации, понятие «нормативного факта» столь же необходимо и очевидно, как абсурдно и противоречиво это понятие представляется с точки зрения бесплодного и поверхностного противопоставления нормативного и социолого-детерминистического методов.

Во Франции стремление к созданию юридического метода, расширенного и реанимированного с помощью социологических рассуждений, ставших уже имманентными для научных конструкций в правоведении, очень удачно представлено устойчивой тенденцией таких наиболее профессиональных правоведов современности, как Ларнод, Салейль, Жени, Ламбер, по сути и Дюги, а более вдумчиво, чем у других, — М. Ориу; все эти правоведы более или менее энергично ориентируются в одном и том же направлении.213 Но никому не удалось постичь смысл этого обновления правовой методологии с большим пониманием и четкостью, чем недавно скончавшемуся декану университета Тулузы, который интерпретировал это обновление как идеал- реалистический синтез, превосходящий противопоставление нормативизма и социологизма.

М. Ориу, один из наиболее выдающихся правоведов-философов нашей эпохи, так до конца и не оцененный во всей его значимости из-за особой глубины и сложности мысли, основываясь на «реалистическом спиритуализме», сумел обнаружить в определенных проявлениях социальной действительности воплощения корреспондирующих правовому феномену «объективных идей». Ориу ввел в рамки системы права такие институты, как социологические элементы «равновесия», поставленные на службу «идеи реализуемой цели», «объективная индивидуальность» социальной группы, «сосредоточенность на фактическом», и воспользовался этими институтами для рассмотрения под новым углом зрения конструктивной проблемы правосубъектности и субъективного элемента в нравственности. В столь важной разработанной им теории «института» в самом широком значении данного термина, который необходимо отличать от понятия «институт» в самом узком смысле — института как формы организации,214 М. Ориу через последовательное применение своего идеал-реалистического метода оказался перед лицом идеи «нормативных фактов»; он в немалой степени расчистил дорогу излагаемой нами здесь теории.

Особенно интересно отметить, что на протяжении нескольких последних лет в немецкой правовой науке имеет место все более усиливающаяся реакция против злоупотреблений формализмом и нормативизмом в праве, а новейшие методологические исследования (особенно вдохновляемые «феноменологическим описанием правовой действительности») ориентируются в уже давно защищаемом М. Ориу215 направлении,216 которое предчувствовалось, хотя и не так явно, наиболее близким Ориу немецким мыслителем Отто фон Гирке. 217 И именно Ориу принадлежит та пророческая фраза, которая находит все большее подтверждение в развитии социологической науки в последнее время: «Неполнота социологии удаляет от права, а ее полнота — приводит назад».218

Итак, социологи, с конца XIX в. все последовательнее отказываясь от догматического синтезирования и установления универсальных законов социальной жизни, учась ограничивать себя критическим анализом и обосабливать объект своих исследований, приходят ко все более четкому осознанию пределов причинно-следственного объяснения в социологии. Уже в школе «аналитической и формальной социологии» (с таким успехом представленной во Франции Э. Дюркгеймом и его учениками, а в Германии — Зиммелем,ХХХ|Х

Теннисом,XL Фиркандтом,хи фон Визе*1") озабоченность автономией социологии от иных наук (биологии, антропологии, психологии, экономики и т. п.), признание специфического характера социального явления,164 отказ «от объяснения сложного через простое, высшего через низшее, целого через его части»,167 утверждение гетерогенности форм социальной жизни,16" требование «объяснять происходящие в рамках целого явления через собственные характеристики целого, сложное через сложное, социальные факты через общество»,169 — все это мировоззрение привело к концентрации внимания социологической науки на дескриптивной интерпретации смысла социальных явлений, на их понимании (Verstehen, — как говорят сегодня в Германии), а не на причинноследственном объяснении этих явлений.

Особенно в школе Дюркгейма, которая (в работах основателя, равно как и в работах наиболее значимых представителей этой школы: Бугле,хи" Мосса,XLIV Дави) сосредоточилась на анализе проявлений в социальной действительности наиболее возвышенных элементов духовной жизни (религии, морали, права и т. п.), интерпретативный и смыслообразующий элемент постоянно доминировал над элементом причинно-следственным.170 И недаром в недавнем прошлом один из наиболее значительных представителей школы Дюркгейма — Марсель Мосс рекомендовал своим научным собратьям ориентироваться на «лингвистический метод»,171 являющийся собственно интерпретативным методом, методом описания смысла, либо, как в Германии его называет Вильгельм Дильтей,ХЬУ — «герменевтикой».

Как известно, дюркгеймовская социология все более и более спиритуа- лизировалась172 после того, как стала понимать общество «в первую очередь как ансамбль идей»,175 реинтегрировать в своем эмпиризме «все существенные принципы априоризма» и видеть в «коллективном сознании всеобъемлющий синтез сознаний», или «сознание сознаний», которое, если его рассматривать «свысока и издалека», образуется из новых «творческих сил» и подготавливает «рамки для духа»;174 более того, Дюркгейм дошел до провозглашения того, что «основные социальные явления: религия, мораль, право, экономика являются не чем иным, как системами ценностей, исходящими из идеалов», и что «социология... сразу встраивается в идеал. Идеал является собственной сферой социологии.219 Общество не может воссоздавать себя, не создавая идеала... который приходит... из сферы реальности... хотя и превосходя ее».220

Поэтому удивительно, что в качестве доминирующего элемента в социологическом анализе дюркгеймовской школы все больше утверждается интерпретирующее понимание воплощенных ценностей и их взаимоотношений. Действительно, ортодоксы дюркгеймовского направления вынуждены рассматривать ценности как простые проявления «коллективных верований», но в силу признания того, что «через создание ценностей действительность превосходит саму себя», и в силу того, что «коллективное сознание» постепенно приближается к понятию Духа у спиритуалистов, ценности «все больше и больше выходят за временные пределы и идеализируются».

Вследствие этого у Бугле, который всегда был наиболее последовательным идеалистом в школе Дюркгейма и который в своих замечательных «Le?ons de sociologie sur l’?volution des valeurs» (1922) весьма удачно перенес систему идей этой школы в терминологию аксиологии, можно прочесть следующие многозначительные слова: «Являясь инструментами социального общежития, ценности в то же самое время остаются принципами непрерывного регенерирования духовной жизни...») общество является «гигантским пламенем, поднимающимся к небу и соединяющим родственные души».221 При таком допущении социологический анализ практически полностью становится понимающей интерпретацией идеальных значений действительных социальных структур (причем такая интерпретация основывается на описании воплощенных в социальных фактах вневременных ценностей) и также по большей части присоединяется к основанной на понимании ( Verstehen) идеал-реалистической философии, которая становится все популярнее в Германии.

Но даже в том направлении французской социологии, которое проявляет наиболее последовательную тенденцию к позитивизму и эмпиризму и которое оказалось выраженным в столь ценных и многозначных работах JI. Леви- Брюляхт о «первобытном мышлении»,222 метод критического анализа (намного более выдержанный и осторожный, чем у Дюркгейма) и отчаянное усилие избежать догматизма любого рода приводят к отказу от всякого причинно-следственного объяснения и к отстаиванию метода чистого описания данных коллективной психологии. Разве не относится к интерпретативному пониманию тот метод, к которому Леви-Брюльхт| пришел в своей концепции «предлогики» и тезисе об «участии» как ее сущностном элементе?

Как мы уже отметили, в современной немецкой социологии концентрация научного анализа на дескриптивной интерпретации, понимаемой как интуитивное понимание реализованных в действительности идеальных структур, в последние годы была признана в качестве единственно допустимого метода в социологии, что не только препятствует применению, но и полностью устраняет из социологических исследований рассуждения о причинно-следственной связи. Это особенно проявляется в феноменологическом методе с его призывом к описанию, исключительно к описанию непознаваемых сущностей,223 объединенного с рядом идей В. Дильтея о «понимании» (Verstehen), в которых новое течение в немецкой социологии224 (отмеченное работами М. Шелера,хт" Т. Литта, Е. Шпранглера, частично у Шпаннахых и совершенно независимо от этого течения, более приближенно к заложенным Г. Риккертом1- традициям — у М. Вебера11 и Трельча1-11) обрело свою философскую основу.225

Согласно учению всех названных социологов, невозможно познать социальное явление, не поняв его смысла (deutendes Verstehen (нем. — интерпретирующее понимание. — Прим. пер.)) и не будучи при этом возвышенным до одухотворенной действительности, проявления которого соотносятся между собой как отдельные элементы «гештальта», истинной «иерархии ценностей» (Wertzusammenhang (нем.)), но не как причина и следствие. Социологическое изучение воплощения в действительности вневременных сущностей и ценностей; изучение, весьма важное с точки зрения доказательства нестабильности и постоянного обновления разума (причем бесконечное множество априорных элементов оказывается доступным взору только в рамках постоянно меняющихся секторов действительности), никоим образом не наносит ущерба априорному характеру названных элементов и не препятствует их изучению одновременно и с независимой социологической точки зрения. Так, Шелер, поставивший проблему «социологии знания» и занимавшийся преимущественно и с большим успехом «социологией нравственности» (демонстрируя изменчивость типов «этоса», актов принятия и отторжения и иерархии ценностей),226 никогда не думал отрицать автономию гносеологии или моралистики перед лицом социологии; причем последняя, расширяя перспективы этих научных дисциплин и снабжая их новыми материалами, предполагает их и действует здесь в качестве прикладной социологии, которая изучает действительные воплощения тех структур, которые могут быть обретены и обоснованы в своей действительной значимости лишь с помощью иных научных методов.

Тогда как большинство принадлежащих данной тенденции социологов полностью отвергают возможность применения метода причинно-следственной связи в социологии, Макс Вебер не без основания настаивает на том, что этот метод (при условии, что он будет поставлен на службу интерпретативного понимания реализованных в действительности ценностей) необходим для социологических исследований и ради них должен быть сохранен. Вебер также определял социологию как «науку, познающую социальные действия (soziales Handeln (нем.)), толкующую смысл таких действий (deutendes Verstehen (нем.)) и посредством этого обретающую основу для их причинноследственного объяснения».227 И уже другой вопрос, может ли таким образом понимаемая причинно-следственная связь в социологии также рассматриваться и как причинность, образующая общие научные законы, либо она является только индивидуализированной причинностью, не допускающей повторения и обобщения.228

Разделяя эту концепцию, мы считаем, что в ее рамках возможно выделить три разные научные дисциплины: 1) чистая и системная социология: дескриптивное понимание социального бытия и его сущностных форм, представляющая собой интерпретацию смысла социальных фактов и действий, рассматриваемых как реализация ценностей; 2) генетическая социология-. исследование причинно-следственных факторов, обусловливающих проявление данных форм; 3) прикладная социология: исследование реальных воплощений априорных структур, которые не могут обрести основание и обоснование в своей полной значимости через собственно социологические методы и которые заимствуются социологией из других научных дисциплин (социология знания, религии, права). Подобная прикладная социология действует как через интерпретативное понимание, так и через метод причинноследственной связи.

Мы позволили себе сделать такое длинное отступление по вопросу методологии новейшей социологической науки только для того, чтобы продемонстрировать, что столь нужная для правоведения идея «нормативных фактов» полностью укладывается в социологическую проблематику; и, что еще более важно, таким образом мы можем дать полное определение отношениям между расширенным и реанимированным на основе идеал-реализма юридическим методом и методом социологическим, в своей основе предстающим как интерпретативное понимание смысла социальных фактов.

Можно поддаться искушению полного отождествления этих двух методов и предположить, что с того момента, как социология стала брать во внимание идеальные смысловые содержания и ценности, отодвигая применение метода причинно-следственной связи на второй план, ничто не препятствует рассматривать теорию права как одну из отраслей «понимающей социологии» (verstehende Soziologie (нем.)) и растворить ее в «социологии права».229

Мы не придерживаемся такого мнения и считаем, что теория, или, точнее, философия права занимает самостоятельное положение рядом с общей социологией, как это делают и этика, и гносеология, и философия религии. Действительно, ни одна из данных научных дисциплин, включая и этику (которая, благодаря значительным усилиям Фридриха Рау1-"1 во Франции и Макса Шелера в Германии, была довольно существенно приближена к социологии именно для того, чтобы лучше подчеркнуть независимость самой этики230), не имеет столько точек соприкосновения с социологией, как право, поскольку оно оказывается неотделимым от «нормативных фактов», из которых и черпает свою обязывающую силу. Даже если и допустить, что посредством «нормативных фактов» происходит взаимопересечение теории права и собственно социологии, то вся сфера изучения идеи справедливости в ее отношении к моральному идеалу и в ее конститутирующей функции по отношению к понятию права остается неопределенной. Даже специфическая сфера «правовых конструкций», имеющая дело не с самими социальными фактами, а лишь исключительно с «нормативным смыслом» этих фактов, останется вне сферы исследования. Даже при таком предположении теория права в своей основной части не будет совпадать с социологией, но останется полностью «понимающей» и дескриптивной. Но теория права этим не исчерпывается.

Мы отнюдь не думаем, что возможно простое отождествление «нормативных фактов» и тех сфер социальной действительности, которые имеют отношение к ценностям, составляющим объект научного исследования в социологии. Для того чтобы «нормативный факт» мог рассматриваться как нормативный, ему нужно обосновать себя в качестве такового: воплощаемые им ценности должны найти свое обоснование как позитивные ценности, утвердиться как связанные со справедливостью и как служащие моральному идеалу. При этом чисто дескриптивная и интерпретативная социология так же, как и любой иной вид социологии, не занимается и не может заниматься проблемами подобного обоснования: сближающиеся с ценностями факты интересуют такую социологию именно как факты и исключительно как факты. Социология прибегает к интерпретации ценностей не для того, чтобы заимствовать из них критерии оценки, но исключительно для того, чтобы суметь уловить запечатленные в ценностях факты и оказаться в состоянии изучать сами ценности (как отрицательные, так и положительные) в качестве фактов действительности. Социология классифицирует эти факты с совершенно иной, чем аксиология, точки зрения; поэтому она сама по себе не в состоянии отграничить изучаемые в правоведении «нормативные факты» от иных социальных фактов, в той или иной степени схожих с фактами нормативными. Следовательно, подобное исследование должно остаться заботой исключительно автономной теории права, которая, наряду с идеей справедливости и понятием права, посредством специфической «юридической рефлексии» занимается и отграничением «нормативных фактов» (воплощающих позитивные ценности и обретающих свое обоснование в самом факте своего существования, оказывающегося благотворным для справедливости) от всех иных социальных фактов.

После того как установлена автономия теории права по отношению к общей социологии, уже, безусловно, как для правоведения, так и для социологии представляется полезным поиск факторов, которые являются причиной проявления в действительности и развития правовых институтов, в рамках социологии права, рассматриваемой как одна из отраслей прикладной социологии. Однако для того чтобы эти исследования принесли свои плоды, те правовые институты, которые здесь будут изучаться с социологических позиций, для начала должны быть конкретизированы посредством автономного философско-правового исследования.

Интересно отметить, что в наиболее значимых работах этого направления исследований (как, напр.: в «Les id?es ?galitaires» ( 1899) и «Le r?gime des castes» (1908) Бугле, в «La responsabilit?» (1920), Фоконне и Дави в «La foi jur?e» ( 1921 )) значительное место занимают ясно выраженные элементы чисто «идеологического» и юридического анализа.231 С одной стороны, не напрасно Фоконне посредством чисто социологического анализа пришел к выводу о том, что ответственность зависит не столько от положения субъекта права, на которого возлагается ответственность, сколько от объективного воздействия правовой санкции, которая требует своего применения. С другой стороны, такие нормативисты, как Биндер и Кельзен,232 совершенно независимо от социологических исследований пришли к той же концепции, убедившись, что всякий субъект права «представляет собой лишь точку юридического применения правовой нормы, которая сама определяет субъекта, к которому она обращена».

Иногда согласие в выводах между учеными, пользующимися различными и даже противоположными методами, может быть гарантией истинности этих выводов, но, по нашему мнению, подобное согласие свидетельствует также

о том, что используемые методы не являются взаимоисключающими и взаимно переходят друг в друга. В частности, если социология права, которая логически должна опираться на автономную теорию права, претендует на то, чтобы заменить собой последнюю, то в данном случае социология права в действительности лишь выполняет специфическую работу теории права.

Изучение находимых посредством автономной юридической рефлексии «нормативных фактов» через их связь с другими социальными явлениями и через исследование их становления было бы особенно важной задачей для социологии права. Вместе с тем такое изучение уже предполагало бы наличие выводов общей теории права.18’

В следующем параграфе мы уточним, какие виды «нормативных фактов» существуют и каковы способы констатации таких фактов, а также попытаемся установить их роль в противостоянии «социального права» и «права индивидуального». С тем, чтобы завершить наши рассуждения по вопросу методологии, отметим лишь, что правовой идеал-реализм (выходящий за рамки противостояния нормативизма и социологизма) оказывается необходимой предпосылкой не только для понятия «нормативного факта», но и для самой идеи «социального права» в целом. Теория социального права как раз и задается задачей юридического конструирования тех социальных фактов, которые, как правило, игнорируются в рамках догмы права: таких, как отношения между организованным и неорганизованным слоями социальной жизни, между государством и обществом, зарождение права в каждой отдельно взятой ячейке общества, борьба между принципами доминирования и сотрудничества, конфликт между различными правопорядками и изменения в иерархической структуре этих правопорядков, спонтанная жизнь права на грани существующих правовых конструкций и т. д.. Более того, сама противоположность между порядками интеграции, координации и субординации основывается на правовом конструировании социальных функций, реализуемых каждым из этих видов правопорядка.

«Социальная функция» права (которую некоторые исследователи считают необходимым противопоставлять «юридической структуре» этой функции как некое «внешнее» по отношению к ней явление, требующее специального изучения в рамках «социологии»1,и) для нас является имманентной внутренней структуре каждого из выделенных в нашем исследовании видов права. Именно поэтому мы и не надеемся на помощь социологии права в изучении социальных функций права, а вводим данные функции непосредственно в правовую структуру (право интеграции, координации, субординации), основывая на такой структуре всю систему права.

Мы никоим образом не считаем обоснованным брошенный нам упрек в том, что теория социального права становится разновидностью «социологизма». Мы можем сразу же решительно отвергнуть такое обвинение, основывая нашу позицию на методе правового идеал-реализма, выходящего за грани противостояния социологизма и нормативизма и таким образом открывающего путь для адекватного видения феномена права в целом. Современная социология с ее методом интерпретирующего и дескриптивного понимания «смысла» социальных фактов сама по себе готовит почву для подобной концепции правовой методологии.

|и См. об этом: Aille! G. Le droit et la Sociologie //Revue de m?taphysique. 1923. P. 465 et suiv., 472 et suiv., 476. 1,0

Особо см.: Renner K. Die Rechtsinstitute des Privatrecht und ihre soziale Funktion. 1929. — О Реннере см. ниже: глава V части первой.