§ 2. Концепция Джеймса Фрэзера

Согласно Фрэзеру, магия в своей основе носит чисто интеллектуальный характер — в ней нет ничего мистического. Отправной точкой для исследований Фрэзера послужила идея о том, что первобытные люди уже постигают регулярность природы — порядок вещей, возобновляющийся в неизменной последовательности, без какого-либо вмешательства со стороны иных факторов (Фрэзер Дж.

Эти две разновидности магии являются лишь ошибочным развитием ассоциации идей через сходство. «Магия есть систематическая фальсификация закона природы, в то же самое время она — ошибочное руководство для поведения, лживая наука, бесполезное, бесплодное искусство», «она — незаконнорожденная сестра науки» (Фрэзер Дж. Золотая ветвь. С. 54). В этом смысле магия есть «суеверие, часто используемое более хитрыми и более умными для того, чтобы доминировать над себе подобными». Однако это суеверие имело целый ряд позитивных последствий, которые наш автор берется перечислить.

Этот последний вопрос станет главным объектом нашего анализа, и мы к нему вернемся в специальном разделе. А теперь займемся первыми двумя пунктами концепции Фрэзера. Вот как Фрэзер защищает свое предположение, согласно которому магия находится у истоков современной науки. «Магия, — говорит он, — там, где она встречается в чистом виде, предполагает, что одно природное событие с необходимостью неизменно следует за другим без вмешательства духовного или личного факторов. Фундаментальное допущение магии тождественно, таким образом, воззрению современной науки: в основе как магии, так и науки лежит твердая вера в порядок и единообразие природных явлений. У мага нет сомнения в том, что одни и те же причины всегда будут порождать одни и те же следствия... Но власть его, сколь бы великой он ее ни считал, никоим образом не является властью произвольной и безграничной. Он располагает ею лишь постольку, поскольку строго следует правилам своего искусства или природным законам, как он их понимает... Так что аналогия между магическим и научным мировоззрением является обоснованной» (Фрэзер Дж. Золотая ветвь. С. 53). Таким образом, наука происходит из магии, поскольку обе считают, что «ход природных процессов определяют не страсти или причуды личных сверхъестественных существ, а действие неизменных механических законов» (Там же. С. 56).

Аналогично тому, как из науки вытекает техника, т. е. власть над природой, практическая магия предшествует теоретической магии (Frazer J. Les Origines magiques de la Royaut?. R 52). «Маг не упрашивает высшую силу, не ищет благорасположения переменчивого и своевольного существа, не унижается перед грозным божеством» (Фрэзер Дж.

Фрэзер развивает свои взгляды, заявляя, что магия в первобытных обществах не нуждается в том, чтобы оставаться частным институтом или, тем более, тяготеть к незаконному, запрещенному (колдовство). Магия часто встречается в качестве общественного института, в рамках которого маги формируют некую касту чиновников, отправляющих исключительно белую магию. «Таковы заклинатели дождя, обладающие маной врачи, маги-агрономы, маги-авгуры и т. д. Когда благополучие [клана или] целого племени считается зависящим от исполнения магических ритуалов, профессия общественных магов, будучи одной из самых высоких по социальному статусу, привлекает самых умных и самых амбициозных членов группы, открывая им перспективы почестей, богатства и власти». Наиболее хитрые члены этой касты должны были, более или менее сознательно, иметь склонность к шарлатанству, к обману, но они делали как раз меньше зла, чем маги-верующие. Верующие маги в экзотерическом аспекте, общественные маги в аспекте эзотерическом отдавались научным исследованиям, которым еще более способствовало их положение, свободное от труда на благо клана. «Эти маги были прямыми предтечами не только наших врачей и хирургов, но также наших исследователей и изобретателей во всех областях естественных наук» (Frazer J. Les Origines magiques de la Royaut?. P. 93-95). «Занятие общественной магией... внесло вклад в освобождение человечества от рабского подчинения традиции и привело его к более свободной жизни, к более широкому взгляду на мир... Магия была дочерью заблуждения и одновременно — матерью свободы и истины» (Фрэзер Дж.

Более сложными, по Фрэзеру, являются отношения между магией и религией. Если рассматривать их в развитом состоянии и в чистом выражении, то их взаимное отношение выражается через непреодолимую враждебность, беспощадную борьбу. «В религии заложена, — пишет Фрэзер, — во-первых, вера в существование сверхъестественных существ, во-вторых — стремление снискать их благосклонность. Это предполагает, что ход природных событий в какой-то мере эластичен и изменчив и что можно уговорить или побудить всемогущие сверхъестественные существа для нашей пользы вывести его из русла, в котором он обычно протекает. Предположение об эластичности и изменчивости природы прямо противоречит принципам магии и науки» (Фрэзер Дж. Золотая ветвь. С. 53-54). Маг управляет, а религиозный деятель, в частности жрец, — молит; один обращается к силам равным или низшим; другой — к силам высшим. «Радикальной противоположностью магии и религии объясняется та непреклонная враждебность, с которой священнослужители на всем протяжении истории относились к колдунам. Священника не могла не возмущать высокомерная самонадеянность колдуна, его надменное отношение к высшим силам, бесстыдное притязание на обладание равной с ними властью. Жрецу какого-либо бога с его благоговейным ощущением божественного величия и смиренным преклонением перед ним такие притязания должны были казаться неблагочестивой, богохульной узурпацией... Его интересы, равно как и чувства, часто шли вразрез с интересами соперника, который проповедовал более верную и гладкую дорогу к счастью, нежели тернистый и скользкий путь снискания божественной милости» (Там же. С. 56-57).

Несмотря на эту непримиримую враждебность магии и религии, взятыми в своем чистом выражении, Фрэзер считает возможным доказать, что магия исторически предшествовала религии и была ее источником. Вот его аргументы: 1.

В то время как религиозные системы различны не только в разных странах, но и в одной стране в разные эпохи, симпатическая магия всегда и везде в своей теории и практике остается, по существу, одинаковой.

Магические концепции являются более простыми и элементарными, чем понятия религии, которые требуют более абстрактного и более комплексного мышления. Лишь обнаружение неэффективности некоторых магических ритуалов внушило человечеству сознание его слабости и невежества, ограниченности сил и привело к тому перевороту, который явился рождением религии, все больше и больше набирающей силу против магии. Если вначале приход религии, требующей подчинения человеческого сознания высшим силам, был неблагоприятен для науки, то впоследствии религия стала способствовать ее развитию, поскольку могла защитить то положительное, что она имела, лишь абсорбируясь в светскую науку. Но этот процесс был долгим, и можно проследить различные переходные стадии сочетания магии и религии. 3.

Часто наблюдаемый союз магии и религии, когда жрец одновременно является и магом, а один и тот же ритуал служит и молитвой, и заговором (например, месса святого Секария в Гаскони'™1), должен, согласно Фрэзеру, рассматриваться как еще одно доказательство того, что магия старше религии. Переход между ними выражается во взаимной аннексии. Это переходное смешение доходит до своей кульминации в человекобоге, в котором маг, бог и царь совпадают, и в конечном итоге берет превосходство чисто религиозный элемент (Там же. С. 85-110).

* *

*

Положения концепции Фрэзера, которые можно назвать рационалистическими и индивидуалистическими, часто подвергались критике; наиболее удачной и детальной оказалась критика со стороны Мосса и Юбера. Многие аргументы из этой критики мы собираемся использовать в нашем исследовании. Кроме того, более ранние труды Леви-Брюля о первобытном мышлении дали ключ для обнаружения основополагающей ошибки Фрэзера, и именно отсюда мы начнем наши замечания, по необходимости очень краткие.

Конкретная характеристика магов, магических действий, ритуалов и представлений, магической эффективности подтверждает деструктивность этих взглядов Фрэзера.405 Маг — это не злодей, который обманывает своих собратьев, а человек в состоянии экстаза, транса, каталепсии. Внешние физические признаки (стигматы, сбивчивые слова и жесты, увечья и т. д.) или социальные (профессии кузнеца, цирюльника, актера, могильщика, врача, статус чужака и т. д.), по-видимому, определяют их носителей как магов. Маг — это одержимый демонами и потомок демонов. Если только существует каста магов, то доступ в нее открыт лишь через мистическую инициацию, подразумевающую контакт со сверхъестественными силами, посвящение и традицию. Вообще маг далек от того, чтобы быть интеллектуалом, — он находится в состоянии экстаза, он одержим, и эти качества ему сообщаются тем обществом, в лоне которого он действует и чьи коллективные экстазы являются conditio sine qua поп (лат. — непременным условием. — Прим. пер.) эффективности его действия.

Магические акты и ритуалы отнюдь не обладают той простотой, которую им приписывает Фрэзер. Напротив, они в высшей степени сложны — как в условиях их исполнения, всегда таинственных и необычных (время: сумерки или ночь, пятница или суббота; особые астрономические знаки; места: кладбища, могилы, границы деревень, пещеры, крыши; инструменты: мусор, экскременты, волшебная палочка и т. д.), так и в самом их содержании, которое всегда символично. Эти ритуалы подразумевают вызов сверхъестественного, связь с которым обеспечивают магические символы. Странность и причудливость жестов, загадки, нечленораздельность песнопений соответствуют мистическому содержанию магического действия, которое не имеет ничего общего с логической операцией.

Магические представления не относятся к интеллектуальной сфере и нисколько не опираются на порядок и определенность. «Аффективная категория сверхъестественного» (Леви-Брюль) является здесь доминирующей — это символические образы, эмоции, тенденции, стремления. Основное ментальное представление — это наступление следствия непосредственно за причиной, безграничная возможность творчества — отсутствие разрыва между желанием и его реализацией. «Законы сходства и подобия», о которых говорит Фрэзер, являются лишь внешним предлогом переноса чувств и стремлений. Более того, под тонкой оболочкой этих законов (в случае их действенности) движутся производящие их силы, различные проявления магической сверхъестественной власти — маны,1* впервые выявленной Кодрингтоном. Души мертвых, обладающие магическими силами (тиндалох), и демоны являются другим их аспектом, отождествляемым иногда с силами, производящими эти явления. Как и все, что имеет отношение к магии, демоны являются эмоционально-волевыми символами, мощными магнитами, которые притягивают и отталкивают и которые, помимо их символической функции, напоминают то, что современная философия обозначает термином «ценности». Эмоциональный или волевой коллективный опыт необходим для выработки магических представлений —таких, как создание ex nihilo (лат. — из ничего. — Прим. пер), волшебная сила, демоны.

Подводя итог критики Фрэзера, Мосс и Юбер приходят к следующему заключению по проблеме магической эффективности. «Симпатические формулы не являются ни законами магических обрядов, ни даже законами обрядов, основанных на принципе симпатии. Это всего лишь абстрактное толкование наиболее общих понятий, которые мы находим в магии, и не более того. Симпатия — это дорога, которой следует магическая сила, сама она не является магической силой» (Мосс М., Юбер А. Набросок общей теории магии. С. 188-189).406 «За законами подобия и сходства существуют магические силы, за магическими силами — магическая среда, магическая атмосфера, а за ней— демонология, связанная со сверхъестественной силой» (Там же). Речь идет о власти, о магическом потенциале — другими словами, о мере интенсивности особой сверхъестественной силы — маны, которая отчасти предшествует магическому ритуалу, а отчасти создается в его ходе, постоянно актуализируясь магом. Верование мага не менее искренне, чем верование его группы. Магия есть состояние коллективного сознания, и именно неинтеллектуальная коллективная психология должна служить отправной точкой для понимания феномена магии. Она демонстрирует, в частности, следующее: если маги пользуются своей маной для того, чтобы получить власть над своими согражданами, чтобы добиться более высокого социального положения, чтобы поднять свой престиж, то коллективные верования, которыми проникнуты маги, дают им для этого средства — ведь мана может быть как маной группы, так и маной индивидуума.

Что касается попытки Фрэзера найти в магии корень науки, то предыдущих замечаний было бы достаточно для того, чтобы от нее отказаться. Учитывая, что критики Фрэзера не всегда приходят к четкому выводу по этому вопросу, мы хотим подчеркнуть, что установки, из которых вытекают наука и магия, нам представляются совершенно несовместимыми. Науке и философии соответствует бескорыстное удивление по отношению к миру; магии — желание доминировать над миром, сопровождаемое страхом по отношению к тем элементам, которыми маг не умеет пользоваться; наконец, религии — трепет и ожидание спасения. Эти три установки нельзя сводить одну к другой, их нельзя также выводить из одного общего источника. В различных цивилизациях интенсивность каждой из этих установок различна. Доминирование «аффективной категории сверхъестественного» в первобытных обществах давало преимущества религии и магии —трепету и желанию обладать властью сверхъестественным путем над бескорыстным удивлением, которое всегда оставалось скрытым. Поэтому наука не производна ни от магии, ни от религии. Техника, напротив, частично произошла от магии в тот момент истории, когда ослабление «аффективной категории сверхъестественного» дало преимущество желанию управлять объектами из-за страха неумения пользоваться ими естественным путем; тогда техника, освобожденная мало-помалу от верования в сверхъестественную ману, смогла косвенно способствовать развитию наук.

Непримиримость упомянутых установок ведет равным образом к необходимости отказаться от теории Фрэзера о магии как источнике религии. Трепет и ожидание спасения не могут происходить от желания управлять миром и от страха потерпеть на этом поприще неудачу. В этом смысле религия и магия являются сосуществующими элементами, соответствующими «трансцендентному сверхъестественному» и «имманентному сверхъестественному». Аргументы Фрэзера в пользу положения о том, что «магия старше религии», являются столь же малоубедительными. Во-первых, магия никоим образом не является элементарной — она так же сложна, как и религия. Совершенно недопустимо приводить в качестве аргумента доставшийся нам от Тейлора и давно опровергнутый этнографами предрассудок о том, что элементарное исторически предшествует сложному, ведь первобытные общества не менее сложны, чем более развитые, хотя эта сложность и носит специфический характер. Во-вторых, как мы уже указали, наличие промежуточных форм между магией и религией не доказывает их общего происхождения, но лишь указывает, что в ходе борьбы магия и религия могут частично пользоваться друг другом, порабощая захваченные части и отклоняя их силу в направлении, противоположном их сущности. Наконец, в-третьих, даже если верно то, что магические верования всюду одинаковы, тогда как религиозные верования индивидуализированны, то и это не могло бы послужить доказательством в пользу магического происхождения религии. В частности, предполагаемую универсальность магических верований можно было бы легко объяснить диффузным, децентрализованным характером магии, вытекающим из имманентности сверхъестественных сил, на которых она основана. Равно как и своеобразие религий, которое, впрочем, имеет различную степень в различных типах социальных общностей (ведь проводил же Огюст Конт различие между религией кланов и племен, национальными и универсальными религиями!), легко объясняется данным в откровении характером их догм, предполагающих наличие Церкви, организованной для культа, — следствие трансцендентности высшего свёрхъестественного существа в религии. Более того, тождественность магических верований является весьма спорной и, во всяком случае, была преувеличена Фрэзером. Действительно, если сравнить, например, магию австралийцев с магией меланезийцев, магию ассирийцев — с магией египтян и индусов, то можно найти весьма четкие различия. Впрочем, могло ли быть иначе, если магия, находясь в состоянии конкуренции и постоянной борьбы с религией, должна была принимать во внимание противника и частично адаптироваться к нему?

Подводя итог, скажем, что Фрэзер лишь поставил этот вопрос первостепенной важности, но не разрешил его, несмотря на все богатство материалов, которое он собрал в своих трудах. Критика его решений постоянно приводила нас к мане — сверхъестественной силе, которую мы рискнули определить как имманентную. Поэтому мы должны последовать нашему замыслу, анализируя различные интерпретации маны в их применении к определению магии.