Глава IV ИНТУИТИВИСТСКАЯ ФИЛОСОФИЯ ПРАВА: ЛЕВ ИОСИФОВИЧ ПЕТРАЖИЦКИЙ

Дальнейшие строки с трепетом посвящаем его памяти.

* *

*

Л. И. Петражицкий принадлежит к числу первостепенных мыслителей, чьи новаторские идеи настолько опережали свою эпоху, что их истинное значение выявляется лишь спустя определенный промежуток времени. Поэтому философия права этого ушедшего от нас ученого может быть оценена во всем своем значении только в перспективе глубоких изменений, характерных для современной философской и юридической мысли.

I

Философия права Л. И. Петражицкого несравненно глубже и оригинальнее, чем ее понимали ученики и противники мыслителя. И те, и другие видели в нем лишь последовательного позитивиста, применявшего принципы логики Дж. С. Милля к изучению права и пришедшего, таким образом, к обретению основы правовой действительности в эмпирической психологии человека. Метод чистого описания «переживания», соответствующего юридическому опыту (метод, который привел Петражицкого к открытию эмоциональной интуиции, которой доступны данные права и нравственности), в немалой степени приближается как к методу А. Бергсона, описанному в его работе «Les donn?es imm?diates de la conscience», так и к методу современных немецких феноменологов (Гуссерль, Шелер и др.). Данный метод они использовали для расширения понятия опыта за счет распространения его из чувственной сферы на сферу духовную. Петражицкий, в полном согласии с рядом современных мыслителей335 (во Франции в числе таких мыслителей необходимо упомянуть прежде всего Фредерика Рау и Анри Бергсона), пытался преодолеть противопоставление эмпиризма и спиритуализма в идее экспериментальной метафизики, которая основывалась на прямом описании интуитивных данных.

Bd. S. 468-469). Эти слова напоминают знаменитое высказывание Паскаля: «Сердце имеет свои резоны, о которых разум не ведает», они заставляют предугадывать идею эмоциональной интуиции и могли бы послужить эпиграфом ко всей его системе.

Настаивая на невозможности полностью разъединить любовь и справедливость, Петражицкий логическим путем пришел к разрыву с теми индивидуалистическими и рационалистическими теориями и которые полностью отрывали право от нравственности как норму внешнего поведения в противопоставлении внутреннему побуждению.

Как раз та самая своеобразная научная дисциплина — «политика права», которую Петражицкий начал пропагандировать в своих первых работах, и должна, по его мнению, «направлять сознательное действие по направлению к совершенствованию права, исходя из идеала любви». Цель «политики права» — изучать «средства постоянного сближения права и любви, облагораживания человеческого поведения в общественной жизни» (Ibid. 2 Bd. S. 541). Эта новая научная дисциплина, которая опирается, с одной стороны, на созерцание идеала любви, а с другой — на наблюдение психических факторов человеческого поведения в данной социальной среде, и призвана, согласно Пет- ражицкому, заменить собой устаревшую теорию естественного права. Теоретики прошлого шли правильным путем, ставя проблему естественного права, но они были не правы в выборе средства разрешения данной проблемы. Отвергнув в борьбе против естественного права саму проблему постепенного совершенствования права по требованиям идеала, юридический позитивизм «пал в чудовищную ошибку, которая никак не может быть оправдана. Эти мысли Петражицкого, которые он высказывал начиная с 1892-1893 гг., т. е. задолго до того, как Р. Штаммлер — в Германии, Ф. Жени — во Франции и П. И. Новгородцев — в России провозгласили «возрождение естественного права», послужили первым сигналом (как это любил подчеркивать сам Петражиц- кий) для всего последовавшего движения. Действительно, данное движение в пользу возрожденного естественного права взяло совершенно иной курс, чем это предполагал Петражицкий в своей «политике права», но в той степени, в которой данное движение сформировалось в рамках школы свободного нрава (Freirecht), оно вновь очень плотно приблизилось к изначальным воззрениям Петражицкого.

II

По нашему мнению, этих предварительных замечаний достаточно для того, чтобы приготовить читателя к пониманию действительного философского значения «Теории права и государства» JI.

В общеэмоциональной сфере, которая занимает большую часть психической жизни, находят свое место разнообразнейшие эмоции: начиная с примитивных эмоций, связанных непосредственно с физиологическим функционированием организма, как, например, жажда и голод, сексуальный инстинкт (Петражицкий обозначает эти эмоции как «специальные», поскольку они провоцируют заранее предопределенные действия), через несколько более возвышенные эмоции, которые связаны с духовной жизнью, как, например, радость и боль, симпатия и антипатия, моральные эмоции и правовые эмоции, и кончая наиболее возвышенным выражением эмоциональной жизни в виде любви и ненависти (все эти эмоции обозначаются Петражицким как «бланкетные», поскольку провоцируемые ими действия заранее не предопределены).

На основании сказанного выше мы считаем невозможным далее ставить под сомнение то, что вся теория эмоций Петражицкого вмещается в рамки объясняющей и дескриптивной психологии; психологии «понимания внутренних смыслов» (verstehende, sinndeutende Psychologie (нем.) — понимающей, интерпретирующей смыслы психологии. — Прим. пер.), как говорят немецкие ученые, но отнюдь не в рамки объясняющей и эмпирической, т. е. детерминистской, психологии. В центре эмотивной психологии Петражицкого находится принцип, прямо противоположный обычной ассоциативной психологии, а именно принцип недопустимости объяснения высшего через низшее, сложного через простое, целого через его части. Таким образом, эмоции в своем составном единстве оказываются несводимыми к их составным элементам, эмоции высшего порядка — несводимыми к более примитивным эмоциям; эмоции благодаря своему целостному характеру (где неразрывно связаны пассивность и активность) доминируют по отношению к иным психическим элементам.

Метафизический принцип любви берется в качестве проводника при поиске эмоций, а основной вопрос, ответить на который призвана психология Петражицкого, — это вопрос о том, каким образом любовь, невзирая на гедонистические и интеллектуалистические теории, оказывается способна непосредственно регулировать человеческое поведение.

Но Петражицкий заходит еще дальше. Если правда то, что эмотивная психология обладает явно выраженным антидетерминистским и антипози- тивистским характером, то это оказывается вдвойне правдой в том, что касается того применения, которое Петражицкий дал своей теории эмоции в части изучения нравственных и юридических феноменов. По Петражицкому, эти явления связаны с особым родом эмоций, которые представляют собой непосредственные реакции индивида, спровоцированные «акционным» представлением, человеческое поведение, где «не нужно никаких посторонних, целевых и других познавательных процессов, а достаточно представления самого поведения, чтобы нашлись импульсы в пользу или против него». «Такую мотивацию, в которой действуют акционные представления, возбуждающие аппульсивные или репульсивные эмоции в пользу соответствующего поведения или против него, мы назовем акционной (в тексте ошибочно дано «автономной». — Прим. пер.), или самодовлеющей, мотивацией». Именно такая мотивация и конституирует сферу «этических» мотивов в наиболее широком значении этого термина.

«Суждения, в основе которых лежат, такие сочетания акционных представлений и репульсий или аппульсий, мы называем... нормативными суждениями, а их содержания — принципиальными правилами поведения, принципами поведения, или нормами» (Там же. С. 21). Сфера права и нравственности, таким образом, несводима ни к какой иной области и является специфическим участком «автономной мотивации» и «нормативных эмоций», представляющих собой импульсивные или репульсивные реакции, непосредственно следующие за акциями (Там же. Т. 1. С. 25 и сл.). «Если честному человеку предлагают совершить, например, за деньги или иные выгоды, обман, лжесвидетельство, клевету, отравление кого-либо и т. п., то само представление таких “гадких”, “злых” поступков вызывает репульсивные эмоции, отвергающие эти действия... Другие акционные представления, например, представления поступков, называемых хорошими, симпатичными, вызывают, напротив, аттрактивные эмоции по адресу этих поступков (потому-то они и называются хорошими, симпатичными, равно как эпитеты “злой”, “гадкий”), по адресу некоторых других поступков означают наличие и действенность репульсий по их адресу» (Там же. Т. 1. С. 20). Мы намеренно привели длинные цитаты из Петражицкого, поскольку данные в них определения обладают решающим значением для понимания истинного философского смысла его теорий.

И действительно, что иное может обозначать спровоцированная акционным представлением непосредственно следующая аттрактивная или репуль- сивная эмоция, как не эмоциональную интуицию ее позитивной ценности? Очевидно, что «такая акция, представление которой производит непосредственные моральные или правовые эмоции, автономным образом мотивирующие поведение, отличается от простых объектов или событий, представление которых может породить только утилитарные или телеологические мотивы» из-за того, что она обладает специфическим духовным значением. «Акция», человеческое поведение, лишь представление которых способно спровоцировать нормативные эмоции, принципиально не могут отождествляться с простыми телесными движениями человека и еще менее животного (последние могут спровоцировать эмоции страха, симпатии, но отнюдь не этические эмоции). Приводимые Петражицким примеры «акций» (лжесвидетельство, клевета, верность условиям договора и т. п.) максимально свидетельствуют о том, что здесь речь идет о своеобразнейших поведенческих актах, природа которых определяется их значимостью с точки зрения специфических духовных значений. Именно эти акты, проникнутые духовными смыслами и конституирующие «поведение», оцениваются в позитивном или негативном плане посредством провоцируемой ими непосредственной эмоциональной реакции. Иными словами, именно эти акты представляют собой опору для позитивных и негативных ценностей, которым незамедлительно и непосредственно следуют благодаря эмоциональной интуиции. Таким образом, доктрина нормативных и автономных эмоций Петражицкого логически приводит к теории эмоциональной интуиции ценностей, развитой впоследствии с таким фурором и успехом немецким мыслителем Максом Шелером в соответствии с принципами феноменологической философии.338

В сущности, эмоциональная теория Петражицкого (в том, что касается ее применения к изучению права и нравственности) выводит за пределы всей психологии в целом: не только эмпирической, но и объясняющей и метафизической, так как от сферы субъективного переживания она возносится к области «открытых» правового и нравственного сознания и объективных данных, независимых от психических актов, которыми такие данные схватываются. Но как раз здесь и выявляются те границы, которые Петражицкий не смог перейти в своих исследованиях: возносясь за пределы психологии к теории интуиции, он впадает в субъективизм вместо того, чтобы на базе психологии развить доктрину объективных ценностей, как это сделал Макс Шелер.

Так, Л. И. Петражицкий, сконцентрировав основное внимание на сопровождающих нормативные эмоции «фантазмах» и субъективных «проекциях», оставил без ответа вопрос о том, представляют ли собой оценочные характеристики хорошего и плохого, справедливого и несправедливого всего лишь «фантазмы», или же они обладают объективной значимостью. При этом отождествление любви и разума, признание метафизического принципа любви высшим идеалом и, наконец, усердие, с которым наш мыслитель сражался со всеми проявлениями гедонизма и «широко распространенных теорий, которые основывают право на интересе, задавая, таким образом, циничную и пошлую направленность правоведению» (Там же. С. 335), не могут оставить никакого сомнения в том, что он верил в объективность Добра и Справедливости.

Для того чтобы завершить эту часть нашего исследования, отметим, что если с определенных позиций Петражицкий и является предшественником Шелера, далеко превзойденным последним, то с других позиций его эмоциональный интуитивизм должен рассматриваться как превосходящий теорию Шелера. Действительно, тогда как для Шелера эмоциональная интуиция всегда имеет пассивный характер, то для Петражицкого, наоборот, она обладает намного более активным характером и охватывает собой не только чисто аффективное, но и волящее видение,— интуицию-действие. Вот почему Петражицкий вполне обоснованно связывает нравственную и юридическую интуицию с видением действий, тогда как для Шелера действие не играет никакой роли в познании ценностей и сводится к исключительно подчиненному и второстепенному началу.

* *

*

Метод чистого описания непосредственных данных правосознания и нравственного сознания позволил Петражицкому прийти к весьма проницательному определению критериев разграничения права и нравственности, где первое утверждается в качестве «императивно-атрибутивной» и поэтому «двусторонней» структуры, а второе — в качестве исключительно императивной и поэтому «односторонней» структуры. В сфере права обязанности одних строго связанны с притязаниями других, тогда как в сфере нравственности такое соответствие обязанностей и притязаний не имеет места. Юридической обязанности соблюдать договор соответствует требование другой стороны о том, чтобы эта обязанность исполнялась. И напротив, нравственной обязанности любить своего врага как своего ближнего и обязанности подставлять левую щеку после удара по правой, очевидно, не может соответствовать никакое притязание врага или агрессора вести себя подобным образом по отношению к своей жертве. Огромное преимущество такого определения соотношения права и нравственности состоит в том, что этим определением достигается четкое разграничение двух означенных сфер без их полного отрыва друг от друга и, таким образом, сохраняется определенная связь любви и справедливости. На самом деле нетрудно отметить, что, согласно концепции Петражицкого, одно и то же предписание, например «не убий», «не укради» и т. д., может возыметь то нравственное, то юридическое значение и пониматься в рамках последнего как требование с ограниченным объемом и вписываться в четко определенные пределы. Так, нравственная норма «не убий» значима не только во всех тех случаях, когда право позволяет убивать (необходимая оборона, крайняя необходимость, война, подавление бунта, смертная казнь и т. д.), но и в гораздо более широком круге действий, которые могут стать косвенной причиной смерти: начиная от отказа оказать помощь в опасной ситуации и кончая оскорбительными словами, которые могут укоротить жизнь ближнего... На этом примере можно ясно увидеть, что, по концепции Петражицкого, нравственный элемент всегда оказывается имманентным праву, хотя и проявляясь здесь в форме, урезанной и ограниченной определенными условиями.

Такой результат, к которому Петражицкий приходит путем описания непосредственных данных интуиции, может быть верифицирован путем обоснования разграничения между правом и нравственностью как императивно-атрибутивной и просто императивной структурами на основе более широкой философской концепции, где право рассматривается как основное средство, как абсолютно необходимое условие, как неизбежный и априорно заданный этап осуществления морального идеала.339 Здесь право рассматривается как необходимое окружение нравственности — оно зажигается пламенем нравственности через процесс вербализации, оно охватывает нравственность как априорная оболочка, защита которой и позволяет нравственности развивать свои богатые и сложные сплетения элементов конкретной индивидуальности. Право предстает как логизация нравственности, как количественная характеристика и рационализация полностью качественных и иррациональных элементов, как охлаждение жара творческой деятельности в рамках интеллектуального схематизма. С этой точки зрения двусторонний или скорее многосторонний характер правовых норм проистекает непосредственно из замены общими правовыми нормами строго конкретизированных нравственных предписаний, равно как и из факта замещения общей типологией несравнимых между собой субъектов, из внесения некоторой количественной стабильности в творческое движение. И нигде, кроме как в логизированной и обобщенной сфере права, нет возможности установить четко определенное соответствие между обязанностями одних и притязаниями других; что исключается самой природой нравственности. Поэтому данные Петражицким определения могут быть (точнее, они требуют этого) без каких-либо проблем интегрированы в более широкую философскую доктрину, затрагивающую отношение между правом и нравственностью.340 Констатация данного обстоятельства не только лишний раз демонстрирует глубину и гениальность концепций Петражицкого, но и может одновременно служить поразительным подтверждением тезису, согласно которому интуиция и рефлексия, чистое описание данных систематического исследования отнюдь не исключают друг друга, но предполагают и поддерживают друг друга, взаимно служа основой для верификации полученных результатов.

Из своего определения права как двусторонней императивно-атрибутивной структуры Петражицкий выводит целый ряд важных следствий, четко характеризующих сферу права. Исходя из императивно-атрибутивной структуры права, мыслитель делает вывод о возможности осуществления права посредством принуждения, что восстанавливает разорванную связь между обязанностями и притязаниями. В нравственности, где такое соответствие не может быть установлено, принуждение исключается, тогда как в праве оно допускается в определенных случаях, хотя и не является необходимым. То же самое соответствие между обязанностями одних и притязаниями других имеет своим следствием тенденцию права к «позитивации» и «унификации»^. е. к выведению значимости правовых норм из соответствующих компетентных правотворящих авторитетов — «нормативных фактов», вопрос о которых будет поставлен ниже. В то же время Петражицкий не сделал из своего определения права ряда иных выводов, которые, как представляется, должны были бы с необходимостью последовать. Таким образом, двусторонний или скорее многосторонний характер правовой сферы прямо приводит к мысли о том, что все право в первую очередь является объективным порядком мира (что совсем не исключает возможности существования бесчисленного множества порядков). То соответствие притязаний и обязанностей, которое право призвано установить, оказывается возможным только при наличии реальной связи между наделенными сознанием субъектами, включаемыми в одно и то же целое, в один и тот же порядок. Императивно-атрибутивная норма, изолированная и оторванная от того порядка, лишь частью которого она является, не может четко реализовать свою многостороннюю структуру. Та же самая характеристика права с абсолютной необходимостью приводит к проблеме «реальности других Я», поскольку эмоциональная интуиция связи своих обязанностей с притязаниями иных субъектов очевидным образом связана с интуицией реальности цельного коллектива таких «Я», отличных от моего собственного «Я». Но здесь мы вновь подходим к тем границам, которые Петражицкому не удалось преодолеть. Остатки субъективизма и индивидуализма в мысли Петражицкого помешали ему пожать все плоды его замечательных рассуждений и прозрений.

III

В сфере конкретных правовых конструкций341 наиболее значимыми результатами исследований Петражицкого были: а) освобождение понятия позитивного права от якобы необходимой связи с государством; Ь) расширение числа источников позитивного права, доходящее до признания их идеальной бесчисленности; с) демонстрация важной роли, которую «интуитивное право» играет в правовой жизни, составляя конкуренцию формальному праву; (1) наконец, замена традиционной классификации права на частное и публичное на классификацию на право «общественного служения» и «индивидуальной свободы».

Развиваемая Петражицким критика всех теорий, желающих определить право, и в частности позитивное право, как производное от государства и, в более широком смысле, — от принуждения, по своей диалектической форме и своей глубине принадлежит к числу классических текстов мировой юридической литературы. Он настойчиво демонстрирует порочный круг, который подспудно предполагают все эти теории. Так, мыслитель дает впечатляющий пример того, что всякое определение права как производного от принуждения приводит к возведению в область бесконечного тех норм, которые учреждают такое принуждение, поскольку вводящее санкцию предписание не может само по себе рассматриваться как правовая норма, если только оно не опирается на третью норму, имеющую ту же самую потребность в иной норме, и так до бесконечности. Таким образом, Петражицкий оказывается перед выводом, что принуждение не только не является неотъемлемым признаком права, но и все санкционированное принуждением право должно с необходимостью опираться на право, не имеющее санкций.

Освобождение понятия «позитивное право» от необходимой связи с государством привело Петражицкого к констатации того важного факта, что большая часть права не только не происходит от государства, но даже не обладает «официальным характером», не признается государством, которое даже близко не подходит к тому, чтобы применять его через свои суды, и полностью игнорирует такое право. «Неофициальное право», о существовании которого государство даже и не догадывается, проявляется и занимает доминирующую позицию в правовой жизни; оно регулирует множество межличностных и межгрупповых отношений, например в торговле; оно навязывает себя изнутри различных социальных кругов, ассоциаций, корпораций религиозных общин; оно регулирует важные секторы международной жизни. «Количество тех житейских случаев и вопросов поведения, которые предусматриваются и разрабатываются официальной нормировкой, представляет, по сравнению с тем необъятным множеством житейских случаев и вопросов поведения, которые предусматриваются правом в установленном выше смысле, совершенно микроскопическую величину» (Там же. Т 1. С. 95). Нужно ли говорить, в какой степени послевоенное развитие многочисленных внегосу- дарственных правовых институтов как в национальной, так и в международной жизни подтвердило эти прозрения Петражицкого, столь близкие концепциям ряда современных правоведов? Расширение внегосударствен- ного правотворчества за счет коллективных трудовых соглашений, обычного права профсоюзов, институтов индустриальной демократии, где каждая хозяйственная ячейка (например, предприятие) утверждает себя в качестве центра образования собственного права, зарождение таких новых институтов международного права, как Лига Наций, Международная организация труда и т. д., которые в процессе своей деятельности творят новое позитивное право, не только независимое от отдельно взятых государств, но даже превосходящее государственное право. Все эти факты подтолкнули современную правовую мысль к признанию данного «неофициального права», на существовании которого так настаивал Петражицкий.

Понятие позитивного права не может быть сформулировано ни как производное от государства, ни как производное от принуждения. Каков же, согласно Петражицкому, отличительный признак этого права? Он определяет позитивное право как право, заимствующее свою обязывающую силу из внешних по отношению к самой норме элементов — из «нормативных фактов»,342 представление которых и вызывает убеждение в действенности права. «Позитивному праву», которое в силу вышесказанного оказывается гетерономным, противостоит «интуитивное право», являющееся автономным в силу того, что оно обретает свою обязывающую силу в себе самом, а не в «нормативных фактах».

По Петражицкому, существует несоизмеримо больше «нормативных фактов», на которые может опираться позитивное право, чем обычно предполагают. Определение специфики этих «нормативных фактов», которые должны заменить собой в немалой степени двусмысленное понятие «источников права», может быть дано только в предварительной и приблизительной форме. Новые «нормативные факты» могут обнаруживаться постоянно; в принципе, их число может быть бесконечно. В качестве примера Петражицкий приводит 20 известных на настоящее время видов «нормативных фактов», среди которых можно особо отметить наиболее оригинальные: односторонние обещания (например, октроировать конституцию, установить новый режим на фабрике и т. п.), программы и декларации (например, провозглашаемые политическими партиями или профсоюзами программы, преторские щикты в Риме, декларации отдельных государств в международной жизни), признание (например, признание требований профсоюза работников со стороны работодателей, или, в исторической перспективе, признание одной династии со стороны другой, конкурирующей, династии), наконец, внесудебные прецеденты, которые играют огромную роль в ограниченных или закрытых социальных кругах (например, в различных корпорациях, дворянских сословиях, профсоюзах, акционерных обществах).

Ведя борьбу со всеми концепциями, которые возводят закон в степень высшего источника права, Петражицкий настаивает на полной равнозначности всех «нормативных фактов» и готовит, таким образом, путь юридическому плюрализму, к которому так сильно тяготеют современные правовые мысль и действительность.

По Петражицкому, многие из форм позитивного права обретают свою полноту (в сфере как официального, так и неофициального права) через широкое применение «интуитивного права», которое в зависимости от исторических обстоятельств играет либо прогрессивную, либо ретроградную роль. В предшествующие революциям эпохи простонародное интуитивное право утверждает себя как намного более прогрессивное, чем позитивное право; и напротив, в эпохи реформ интуитивное право зачастую отстает от позитивного (например, после отмены позитивным правом рабства в Соединенных Штатах интуитивное право определенных слоев населения еще на довольно длительный срок оставалось пропитанным духом рабовладельче- ства и т. п.). Исправляя перегибы «школы свободного права» (замечательнейшим представителем которого он, по сущности, и был), Петражицкий вполне обоснованно противостоял слишком большому увлечению как «интуитивным правом», так и «позитивным правом»; по его мнению, эти два вида права равнозначны между собой и проявляют тенденцию к динамическому равновесию.

Нетрудно заметить, какие широкие горизонты для правовой науки открываются этими концепциями, которые содействуют расширению юридического опыта, вплоть до его истинных границ, и радикальному разрушению догматизма стагнирующей юридической техники. В то же время здесь, как, впрочем, и в других местах, у Петражицкого чувствуется разрушительное влияние субъективистских и психологических предрассудков. Последние и помешали ученому установить четкое различие между интуитивным правом отдельного индивида и интуитивным правом социальной группы, — права, которое играет существенную роль в правовой жизни. Именно отсюда и проистекает трактовка Петражицким «нормативных фактов» как субъективных, индивидуальных представлений, тогда как в действительности речь идет о компетентных правотворящих авторитетах, признаваемых в определенной социальной среде и по-настоящему действенных в ней; иными словами, обладающими способностью мотивировать поведение социальной группы. Все это привело к созданию для Петражицкого препятствий к проведению чрезвычайно важного различия между первичными и вторичными источниками права, а точнее — между собственно «нормативными факталш» и техническими и формальными процедурами их констатации. Ряд мыслителей Франции разными путями пришли к постановке проблемы соотношения первичных и вторичных источников позитивного права: Ф. Жени — через свою столь впечатляющую дифферентацию данного и искусстенного в праве, М. Ориу — через свою столь глубокую теорию, где «объективный институт» противопоставляется примыкающим к нему нормам; наконец, Л. Дюги — через проводимые им различия между нормативными и конструктивными правилами. Через углубление данного соотношения должно стать ясно, что принципиально неправильно противопоставлять интуитивное и позитивное право, как это делал Петражицкий.

В конечном итоге «интуитивное право» утверждается как особый, непосредственный и независимый от технических приемов способ констатации тех же самых первичных источников права, которые наблюдаются в формальном праве. С этой точки зрения интуитивное право само по себе предстает как умножение позитивного права, дифференцирующееся на два вида: непосредственно констатированное интуитивное позитивное право и констатированное через технические приемы формальное право.343 Из самой теории Петражицкого о двустороннем, императивно-атрибутивном характере права, в принципе, и вытекала невозможность для права утверждать себя без опоры на «нормативные факты» (которые гарантируют соответствие притязаний и обязанностей), т. е. невозможность проявляться иначе, как позитивное право. Понимание «интуитивного права» как чисто автономного права является всего лишь следствием пережитков субъективизма в теории Петражицкого, которые и помешали изобретателю столь удачного и точного термина «нормативные факты» добраться до истинного смысла этого термина. «Нормативный факт» может быть познан и осуществлен только в случае опоры на идеалреа- листическую социологию, которая ставит своей задачей изучение воплощения вневременных ценностей в объективных социальных фактах.7*

Освобождение понятия «позитивное право» от связи с государством и признание доминирующей роли внегосударственного и «неофициального» права с неизбежностью привело Петражицкого к пересмотру традиционного деления права на частное и публичное. В силу того, что данное деление не имеет под собой иного критерия, как изменчивая воля государства, и в зависимости от исторической эпохи ставит либо тот, либо иной сектор права в привилегированное положение, оно может применяться только к узкой сфере «официального права», которое подчинено юридическому верховенству государства. По Петражицкому, по-настоящему полным противопоставлением видов права является следующее: «право социального служения» и «свободное и индивидуальное право».

«Право социального служения» объединяет, организует и централизует; индивидуальное и свободное право разделяет, ограничивает и распределяет. Индивидуальное право регулирует не только межиндивидуальные отношения, но и межгрупповые, поскольку в своих внешних отношениях группы действуют так же, как и индивиды. Право социального служения намного шире, чем публичное право, поскольку оно интегрирует в себя все социальные фуппы в целом в той степени, в которой последние автономно регламентируют свою внутреннюю жизнь (например, профсоюзы, церкви, предприятия, отдельные ассоциации и т. п.). Необходимо различать право социального служения, имеющее общий характер, и то же право, обладающее партикуля- ристским и специальным характером, в.зависимости от того, служит ли оно общему интересу (например, общему политическому, экономическому или иному интересу) либо частному интересу (например, тот или иной профсоюз, та или иная экономическая группа и т. п.). Право социального служения порождает совершенно своеобразный вид власти, по сути своей отличный от «власти доминирования», от «социальной власти», осуществляемой в интересах подчиненных ей лиц и под их контролем. Власть доминирования, напротив, вытекает из неестественного расширения действия индивидуального права на те сферы, которые ему не принадлежат: например, власть господина над его рабами, хозяина по отношению к своим работникам на капиталистическом предприятии и, можем добавить, авторитарная или диктаторская власть не только в патримониальном, но и в любом ином антидемократическом государстве в целом.

Таким образом, из теории права социального служения Петражицкого вытекает не только подтверждение полной юридической автономии различных внегосударственных групп и организаций, но и демонстрация того, что такая автономия весьма часто приводит к организации социальных ассоциаций по демократическому и эгалитарному принципу сотрудничества и содействия. Интересно отметить, как близко концепции Петражицкого подходят здесь к теориям Гирке о социальном и индивидуальном праве и о противопоставлении ассоциаций сотрудничества (Genossenschaften (нем.)) и доминирования (Herrschaftsverb?nde (нем.)), хотя Петражицкий постоянно жестко критиковал Гирке, особенно упрекая его в органицизме. Концепции Петражицкого отличаются в лучшую сторону от концепций Гирке именно тем, что российский правовед рассматривал правопорядок ассоциаций доминирования не как проявление социального права, а как искажение этого права через подчинение праву индивидуальному. Так Петражицкий готовил путь к таким современным теориям социального права, как право чистой интеграции, отличающееся как от права координации, так и от права субординации (представляющего собой неестественную деформацию права социального служения). Все схемы автономного экономического права, характерные для антиэтатистских социалистических доктрин наших дней, равно как и для современных теорий трудового права, исследуют лишь (если говорить словами Петражицкого) общий тип «неофициального (внегосударствен- ного) права» социального служения.344 Все институты индустриальной демократии являются лишь методами освобождения права «партикуляристского социального служения», регулирующего каждую ячейку экономики, от порабощения индивидуальному праву владельца — порабощения, которое преобразует подобные ячейки в ассоциации доминирования.

Поистине гениальным чутьем Петражицкий предугадал то направление, которое должно было принять развитие философской и юридической мысли наших дней. Этот гениальный мыслитель пришел к истинным выводам даже по тем вопросам, по которым субъективистские и психологические пережитки его доктрины мешали распознать настоящие основы собственных же концепций. Логическим завершением этих концепций могла бы стать теория духовных ценностей, охватываемых непосредственным эмоциональным опытом, равно как и допущение объективной реальности социальных тотальностей, создаваемых коллективными интуициями.

Интеллектуальное наследие Петражицкого имеет огромную ценность, открывая перед современной правовой мыслью исключительно широкий горизонт. Поэтому исследования этого ученого со всеми их преимуществами и недостатками сохраняют актуальность и по сей день. Нам кажется бесспорным, что перевод основной работы Петражицкого «Теория права и государства в связи с теорией нравственности» на один из доступных европейским правоведам языков, особенно на французский, крайне желателен.