§ 1. Аристотель, Гоббс, Спиноза, Монтескье

1. Аристотель(385-322 гг.до н. э.)вантичнуюэпоху иМонтескье(1689-1755) в Новое время наиболее близко подошли к созданию методологически выверенной социологии права. Аристотель предугадал существование той совокупности проблем, которые она призвана решать, а Монтескье под влиянием «социальной физики» Гоббса (1588-1679) и Спинозы (1632-1677) очистил учение от ценностных суждений и предложил систематическое эмпирическое наблюдение в качестве ее основы.

Юридическую социологию Аристотеля мы можем обнаружить в его «Этике» (см.: «Никомахова Этика»; 1, V, VIII и IX) и в «Политике»; она интегрирована в его практическую философию, изучающую конечные цели индивидуального и коллективного поведения, а также средства их достижения.

По Аристотелю, любое право, волеустановленное или же независимое от людской воли (и в этом смысле «естественное»), представляет собой лишь рациональную формулировку требований номоса («Никомахова этика»; 1129 и сл.).

Сами по себе виды права могут быть определены только как функции различных типов/хИа или котота, поскольку живая правовая действительность может проявлять себя только в социальной среде, а социальная среда представлена формами социабельности и отдельными группами.

Обычный перевод термина[хИа как «дружба» сильно затруднил понимание социологических идей Аристотеля. По его словам, не существует ни котота, ни реальной группы, если в них не реализованы[хИа и право. («Никомахова этика»; 1159Ь). В каждой группе имеется столько же видов права, сколько видов/хИа, так как право развивается вместе с развитием/хНах, и то, и другое обращается к одним и тем же лицам и одним и тем же объектам и развивается параллельно друг другу (1160а). «РШа» означает социальную связь или социабельность вне зависимости от того, на чем она основана: симпатия, удовольствие или интерес; применима ли она к родственным или гражданским чувствам, участию в братствах или каких-либо других добровольных объединениях, и, наконец, к обычной дружбе, кратковременной или длительной (1156-1162). В случае если /Ша основывается на бескорыстной любви и реализует добро, она становится качеством добродетели, «идеальной солидарностью» («совершенной филией», 1156-1157а), противопоставляемой «фактической солидарности»; но для определения первой Аристотель описывает множество типов последней.

Тем не менее, когда дело доходит до изучения видов права как функций социальных типов, Аристотель четко проводит разделительную линию между юридической микросоциологией и юридической типологией элементарной и более жизненной связи, чем абстрактное право и даже чем номос, источником которого оно является (1155а). К сожалению, Аристотель ограничивается описанием конкретных случаев /Ша, вместо того чтобы классифицировать их в соответствии с четкими критериями. Он не рассматривает фундаментальный вопрос: какие типы/На являются плодотворными с точки зрения права, а какие типы бесплодны. И хотя мыслитель предвидит наличие важного противостояния в рамках «микросоциологии», проводя различие между /Ша и котота, он не решается признать, что каждая группа (котота) содержит множество форм социабельности (/Ша). Но Аристотель признает такое различие применительно к профессиональным группам, так как противопоставляя («Никомахова этика»; книга V) право, регламентирующее распределение имущества и наград, договорное право и уголовное право (1130-1131а), он относит их (книга VIII) к различным видам/Ша (1162Ь, 1160а). Судебное право основывается на «/Ша, связанной нравами», договорное право — на «/Ша, связанной нормами», действующими среди равных (в более жесткой и детерминированной социабельности); и в итоге распределяющее право основывается на/На, действующей между неравными.

Три данные вида права, основанные на микросоциологическом исследовании, приводят Аристотеля к его знаменитой теории уравнивающей и распределяющей справедливости (или, что точнее — справедливости неравенства) (1301а и сл.).

Тезис Аристотеля о том, что государство, будучи совершенным котота, обладает метафизическим «приоритетом» по отношению ко всем отдельным группам, которые могут существовать только в качестве подчиненных ему частей (I, 1252Ь, 1255а; «Никомахова этика»; VIII, 1160а), значительно принижает роль разработанной им юридической типологии групп. По Аристотелю, только государственное право делает возможным существование автономного права отдельных групп и превосходит групповое право в такой степени, что философ затрудняется охарактеризовать последнее как истинное право, обозначая его как что-то «аналогичное праву»; только сИкаюп роИНкоп (гр. — политическая справедливость. — Прим. пер.) является правом в строгом смысле этого термина («Политика»; 1153а; «Никомахова этика»; V,

1143а— 1135а). Данное догматическое рассуждение, основанное на априорной статичности, относится также ко всем типам права, порожденным различными У?//а, и отчетливо показывает ограниченность аристотелевской социологии права: поскольку любые социальные связи прикрываются политической связью, вечная иерархия групп и приоритет политического права (единственного права в строгом смысле этого слова) остаются недоступными для какого бы то ни было социологического наблюдения.

При таких обстоятельствах неудивительно, что социология Аристотеля добилась конкретных результатов только лишь применительно к политическому праву, в особенности при изучении вопросов происхождения и упадка различных типов политического устройства общества.

В государстве Аристотель отделял политическое сообщество так таковое (котота роНЧке) от его организованной надстройки, формы правительства («Политика»; 1276е). Все политические устройства относительно хороши в той степени, в какой они адаптированы к изменяющейся субструктуре политического сообщества. В данном контексте следует рассмотреть такие элементы, как плотность населения, отрасли производства и экономической деятельности, взаимоотношения межу социальными классами, число классов (1289Ь, 1294—1326а и сл.). Так как равновесие между данными факторами постоянно изменяется, то очень высока степень относительности форм правления. Аристотель изыскивает бесконечные нюансы в подтипах политического устройства, чтобы они соответствовали разнообразию социальных субструктур (1290а—1293Ь). Считается, что средства, посредством которых поддерживает свое существование любое правительство, равно как случаи роспуска такого правительства, слишком многочисленны (1301—1316Ь). То, что Аристотель называет «совершенным политическим устройством», является всего лишь смешанной формой правления, адаптированной к искусственно сбалансированной субструктуре — koinonia — не слишком большой, не слишком маленькой, с не слишком плотным и не слишком редким населением, в котором «средние классы» доминируют в экономической жизни и имеют преимущество во всем — все эти факторы гарантируют максимальную стабильность (1294—1297а).

Подведем итог: Аристотелю, несмотря на соединение социологии права с догматической метафизикой, с высоты птичьего полета удалось разглядеть фундаментальные проблемы данной науки: микросоциологию права, дифференциальную социологию права и генетическую социологию права. Но только в последней отрасли, ограниченной государственным правом современной ему Греции, он добился точных результатов.

Между эпохами Аристотеля и Монтескье в Новое время развивались экспериментальные науки, механистическая теория Декарта, была осуществлена попытка построения «социальной физики права», связанная в основном с именами Гоббса и Спинозы. Мы можем быть краткими при рассмотрении концепций данных мыслителей, так как их имена связываются не с социологией права, а с социально-натуралистической философией права, которая базируется на применении механики в изучении социальных явлений, что привело их к чрезмерному индивидуализму, полностью разрушающему ту действительность, которую они хотели изучить, — социальную действительность. Подобно тому, как физики того времени расчленяли вещи на атомы, Гоббс и Спиноза разрушали общество, которое они отождествляли с государством, разделяя его на его элементарные составляющие, которые, по их мнению, являются изолированными индивидами, помещенными в гипотетическое «естественное состояние». Механическому движению атомов соответствовало conatus sui tuendi et conservandi (лат. — искусство сохранять и оберегать себя. — Прим. пер.) тождественных индивидов, совпадающее с «естественным правом», которое ничем не отличается от силы, находящейся в их распоряжении. Происходящее в результате этого «столкновение» атомов-единиц и их механических сил, bellum omnium contra omnes (лат. — война всех против всех. —Прим. пер.), противоречит их стремлению к самосохранению и заставляет следовать велениям разума: соглашаться объединить свои индивидуальные силы в одну доминирующую силу, силу социальной власти, государства, и, таким образом, достигать равновесия сил и гарантировать порядок и мир (что в свою очередь соответствует целям позитивного права). Теоретики социальной физики избежали растворения права в грубой силе при помощи объединения натуралистического механицизма с рьяным рационализмом, и именно этот рационализм завуалировал явное противоречие между идеей социальной физики и идеей договора, основанной на принципе обязательства, — противоречие, которое подорвало всю доктрину.

Более того, именно подобные различия в толковании роли разума привели к глубокому разрыву между выводами Гоббса и Спинозы, сделанными на основе социальной физики права. В то время как Гоббс ввел понятие требований разума только для того, чтобы положить конец bellum omnium contra omnes и прийти к механической силе государства, которое он наделяет полным абсолютизмом, Спиноза, рассматривая причину как силу саму по себе, сравнительно большую, нежели механическая сила, пришел к индивидуальной свободе и демократии. Он заявил, что механическая сила государства была бы неспособна проникнуть внутрь человеческого сознания, так как на ее пути встала бы непреодолимая сила индивидуального разума, связанного с бесконечным Божественным разумом. На этом основании Спиноза в своих «Теолого-политическом» и «Политическом» трактатах провел гораздо более тонкий по сравнению с элементарной политической механикой Гоббса анализ изменчивого социального равновесия — количественно разных сил, которые взаимно контролируют друг друга, составляя различные типы государства.

Подводя итог, мы считаем, что все, что.мы можем взять от социальной физики права — это методологический принцип, превосходно сформулированный Спинозой: «Не смеяться, не плакать, но познавать». Используя этот принцип при изучении образцов человеческого поведения с социологической точки зрения, мы можем приступить к исследованию, рассматривая их в качестве внешних объектов: объектов, недоступных для самостоятельного внутреннего анализа.

В знаменитом труде «О духе законов» (1748) Монтескье попытался синтезировать богатое наследие Аристотеля (из которого он сохранил только часть, относящуюся к политической группе) с методом социальной физики, в основном в той форме, которая была дана ей Спинозой. Название его работы имеет двойной смысл, подразумевающий то, что он предлагает: а) оглянуться назад на формальную оболочку правовых норм для того, чтобы понять их духовную основу и их взаимосвязь с формой правления, и следовательно, с изменяющейся социальной субструктурой, лежащей в основе политической группы; б) установить законы в качестве естественных закономерностей («необходимых отношений, вытекающих из природы вещей»), которые объяснят происхождение различных политико-юридических типов их зависимостью от других социальных явлений. С этой точки зрения Монтескье расширяет базу исследований Аристотеля и ставит проблему взаимоотношения социологии права с другими отраслями социологии (особенно с социальной экологией, которая изучает масштабы общества, конфигурацию почвы, географические характеристики и т. д. в аспекте их воздействия на плотность населения).

Это расширение, благодаря которому Монтескье надеется восстановить естественные закономерности жизни права, подчеркнуто названием первого издания книги: «Дух закона, или Об отношении, которое должно существовать между законами и любой формой правления, моралью, климатом, населением, религией, коммерцией и тому подобным». Подобно тому как человеком управляют «несколько факторов» (климат, религия, законы, принципы правления, прошлый опыт, мораль, этика), формируется и общий дух законов. Но среди данных гетерогенных факторов не может быть установлена никакая иерархия, так как все они равнозначны, а результат их борьбы за первенство зависит от количественного воплощения каждого качественного компонента. В силу того, что нормы закона «зависят от физической конфигурации страны; от того, является ли климат арктическим, жарким или умеренным; от качества ландшафта, его местоположения и размеров; от образа жизни, который ведут ее жители, будь то земледельцы, охотники или пастухи; от степени свободы, которую может позволить себе политическое устройство; от религии населяющих ее людей, их наклонностей, благосостояния, количества, торговли, морали, нравов», каждый из этих факторов приобретает разную значимость в зависимости от конкретной ситуации в рамках рассматриваемого комплексного общества. Релятивизм Монтескье в этом смысле определенно является более последовательным и более глубоким, чем у Аристотеля — он охватывает несравнимо большую сферу, причем Монтескье устраняет опрометчивые утверждения в отношении общих законов социальной эволюции.

Юридическая социология Монтескье вводит в исследование исторический дух с его тенденцией к индивидуализации фактов, что стало возможным благодаря обнаружению философом множества факторов изменения окружающего мира. Потребность натурализма в изучении коллективного поведения как физического объекта она переориентирует на фактическое и последовательное эмпирическое наблюдение; она заменяет радикальный эмпиризм на рационализм, резко выраженный даже у таких последователей Монтескье, как Кондорсе и Конт. Таким образом, Монтескье впервые освобождает социологию права от всех метафизических и догматических тенденций, подводит ее несколько ближе, возможно, слишком близко, к сравнительному правоведению. В любом случае Монтескье, описывая конкретное содержание юридического опыта в самых разных типах цивилизации, мог с большим основанием, чем любой из его предшественников, сказать о праве: «оно говорит о том, что существует, а не о том, что должно быть», оно «не подтверждает обычаи, а объясняет их». Одновременно его тезис о том, что любая организация и любая власть склонны быть искажаемыми через допускаемые ими злоупотребления, которые можно ограничить только взаимным уравновешиванием политических институтов и властей, предвосхитил появление идеи о неизбежно анти- номичной структуре социальной и правовой жизни, тесно связанной с плюрализмом социальных институтов и органов.

Отказ Монтескье от рационализма «социальной физики» и финалисти- ческой метафизики Аристотеля в пользу радикального эмпиризма поставил его перед лицом деликатной проблемы специфики реального права по сравнению с насилием, как социальным, так и внесоциальным. На примере многих работ Монтескье можно увидеть, что он прекрасно сознавал, что духовные значения проникают в социальную реальность права, вдохновляя и направляя юридические институты и практики.

«Правоотношения были возможны еще до того, как окончательно были сформулированы какие-либо законы. Сказать, что не существует ничего справедливого или несправедливого, кроме предписанного или запрещенного позитивными законами, — это то же самое, что сказать: прежде, чем наукой был описан круг, все его радиусы не были равными». Более того, сознание, интеллект и воля вмешиваются в человеческое поведение, предлагая возможность нарушения законов и изменения уже принятых законов. «Плохи те законодатели, которые потворствовали порокам, вызванным климатом, и хороши те, которые выступили против них». «Физические факторы ведут человека к умиротворению, и в той же степени этические факторы должны вести к обратному». Следовательно, нет сомнения в том, что социология права Монтескье отказывается от опоры на исключительно натуралистический базис, отстаивая связь между социальной реальностью права и духом (это проявляется в самом названии книги «Дух законов»).

Но так как духовные значения, вдохновляющие правовые учреждения и обычаи, определены и локализованы без всякой иерархии и их невозможно рационально из чего-либо вывести, следовательно, Монтескье мог искать их только в движениях мотивации, в психологической побуждающей силе, управляющей фактическим поведением. Отсюда обнаруженное Монтескье знаменитое различие между «природой» правления («то, что делает его тем, чем оно является», — или его внешней структурой) и «принципом правления» («тем, что заставляет его действовать», — или значениями, которые его одухотворяют).

Сводя всю юридическую типологию групп к изучению форм правления (другими словами, впадая в этатизм); выделяя, несмотря на все богатство собранного им материала, только три принципиальные формы правления (республиканская, монархическая и деспотическая); и, наконец, не предвидя даже самой возможности конфликтов между формой и принципом правления, Монтескье совершенно недопустимо ограничил сферу своих исследований. В то же время его рассуждения о принципах добродетели (честность, дух жертвенности) как побудительной силе, стоящей за республиканскими институтами, о чести («предрассудке каждого индивидуума и каждого сословия») как побудительной силе, стоящей за монархическими институтами, и

о страхе как движущей силе деспотических институтов прямо указывают на необходимость исследования духовных значений реального правового поведения и классификации их по группам, из которых они происходят.

Но так как эти заключительные выводы не позволили провести различие между юридическими и моральными значениями, то для того, чтобы определить предмет социологии права, Монтескье вынужден был полагаться на другие критерии: в его работе право выступает, как «установленное законодателем», изначально зафиксированное сверху в строгих формулировках — короче говоря, как сведенное до правовых велений, т. е. до всего того, что узаконено государством. Монтескье также полностью разграничивает право и нравы: «Законы устанавливаются, нравы вдохновляются». «Законы — это особые институты, зафиксированные законодателем; нравы и правила поведения — это институты нации в целом». Социология права Монтескье ограничивается изучением условий, в которых правовые предписания приспосабливаются к определенным типам общества, которыми они призваны регулировать. Она дает практические советы законодателям, указывая на препятствия, возникающие в социальной среде. Подобная концепция, очевидно, носит «антисоциологический» характер, так как она ставит законодателя, в более широком смысле — государство, поверх реального общества, а все правовое регулирование в целом— вне спонтанной и живой социальной действительности. Поразительно то явное противоречие, которое обнаруживается между подобным «легизмом» (или правовым позитивизмом) и тем социологическим духом, который пронизывает всю рассматриваемую работу Монтескье.

Итак, неоспоримо то, что Монтескье, приверженный этатистской тенденции, усиленной его интерпретацией государства не в качестве определенной группы или объективного порядка (котота), а в качестве властвующего субъекта и связанный также необходимостью найти критерий правового (данный критерий как раз и ускользал от Монтескье), так и не смог заметить одну из самых важных проблем социологии права: проблему живой действительности права, спонтанного и гибкого права, от которого организованное и зафиксированное право всегда отстает. В этом смысле ему было далеко до Аристотеля: игнорирование проблем микросоциологии, концентрация на генетической социологии права, применяемой исключительно в политической сфере и, более того, только к организованным надстройкам государства, оказали нежелательное влияние на результаты его исследований. Если к этому добавить то, что, несмотря на силу своего социологического эмпиризма, Монтескье не удалось избежать преследования практических целей (а именно оправдания индивидуалистического либерализма), то мы понимаем, что, несмотря на весь методологический прогресс, достигнутый им, публикация сочинения «О духе законов» далека от того, чтобы положить начало социологии права.