¦ 7.5. Универсализация государства: динамика и перспектива            

В XX в. государство превратилось в наиболее значимый политический феномен. Произошла его универсали-

зация, которая была усилена, в свою очередь, набирающим силу явлением глобализации, или, пользуясь французским термином, — явлением мондиализации.

Как мы уже отмечали, государства являются результатом исторического развития того или иного общества, а также его культуры. И потому неизбежно возникает вопрос: как и почему формируется государство в обществах, которые имеют совсем иную историю и совсем иную культуру (обычаи, верования, представления), нежели в западных странах? Как понимать и анализировать формы организации политической власти в странах Африки, Азии и Латинской Америки? И еще. В чем и до какого предела власть в этих странах, в том числе и в форме государства, может сравниваться с властной организацией в западных странах, которые оказали существенное влияние по многим направлениям в становлении государственности в странах указанных регионов?

Речь, значит, идет о сравнительной политологии, о сравнительных научных исследованиях, которые получили весьма значительное развитие, начиная с 60-х гг. прошлого столетия. Авторы данного пособия не ставят перед собой задачу подробного освещения сравнительного анализа в политической науке.

А.              Экономическое развитие и политическая модернизация

Долгие годы анализ государства за пределами западных обществ осуществлялся на основе структурализма, который проводил изучение феномена государства с позиций девелопментализма[209]. Это означало, что наблюдаемые формы государств или политической организации обществ оценивались с позиций одностороннего и универсального развития, моделью для которого были государства Запада.

Такой анализ основывался на идее о том, что политическая модернизация связана с уровнем экономического развития, с его так называемыми этапами роста[210]. Различные формы организации политической власти, согласно представлениям сторонников такого подхода, отражают различные этапы политического и экономического развития. Не случайно этот подход (его нередко называют деве- лопменталистским) Б. Бади и Г. Эрме назвали «антимарксистским вариантом исторического материализма»3.

О чем идет речь? Согласно представлениям девелоп- менталистов, развивающиеся страны рассматриваются в качестве стран, осуществляющих политическую модернизацию или демократизацию.

«Лестница политического развития, таким образом предопределенного экономическими переменными, — пишут Б. Бади и Г. Эрме, — воспроизводит в реальности все иерархии западного воображения. В этом случае политический прогресс отсталых народов осуществляется постепенно, когда архаический деспотизм уступает место диктатурам по мере экономического развития, в то время как эти диктатуры рассматривают себя устраненными, в свою очередь, по крайней мере, в лучших обстоятельствах полиархически-демократическими правлениями, близкими к европейским канонам»4.

Американские политологи Г. Алмонд и Б. Пауэлл разработали типологию политических систем, представленных тремя крупными категориями в зависимости от уров-

ня экономического развития, который, в свою очередь, определяется уровнем структурной дифференциации и культурной секуляризации (три типа культуры).

Другим примером девелопменталистской типологии являются работы А.Ф.К. Органски, который классифицирует политические системы как прошлого, так и настоящего в зависимости от степени развития. Особенность модели Органски заключается в объединении понятий «фаза» (или «этап») и «кризис». Каждый из выделяемых им четырех этапов характеризуется одной или несколькими основными ставками, характеризующими кризисы, с которыми сталкиваются правления и разрешение которых может строиться на основе использования тех ресурсов, которыми располагает политический центр. «Фаза примитивного объединения», ориентированная на развитие и укрепление политического центра и его функций контроля. В силу этого утверждается естественно авторитарная власть, ограниченное политическое

участие и политическая культура подчинения (Европа XVI —XVIII вв., страны нынешнего «третьего мира»), «Фаза индустриализации», подчиненная императиву экономической модернизации, которой пытается содействовать политическая власть либо авторитарным способом («сталинский» или фашистский путь), либо в форме стимулирования (отвечая, например, на требования масс, что можно назвать буржуазным или предде- мократическим путем).

Типология Органски не ограничивается таким перечислением. Она выделяет определенное множество подкатегорий политических организаций и форм внутри каждого из этапов.

Б. Влияние зависимости

На рубеже 70-х гг. прошлого столетия девелопмен- тализм был подвергнут серьезной критике, в том числе и за его привязанность к западной «модели», а также за то, что сторонники этой концепции как бы оставляли в стороне «политический» характер самого понятия развития. Между тем изменение соотношения сил как в мировом, так и в региональном измерениях вызывало к жизни новые парадигмы политического анализа, которые в тот период испытывали на себе значительное влияние марксистского подхода, исходившего из того, что классовая борьба развивается не только в национальных рамках, но и в рамках 224 всей мировой системы.

В этот период довольно решительно заявила о себе новая теория, получившая наименование «социология зависимости», которую иногда называли и «социологией империализма». Эта теория опиралась на анализ ситуации в Латинской Америке, который был осуществлен Фернандо Энрике Кардозо. В конце 60-х гг. он, в частности, пришел к выводу о том, что существует разрыв между экономическим и политическим становлением (читай развитием) стран Юга. В южной части планеты, как утверждал ф.Э.

Концепция зависимости исходит из того, что «экономическое, культурное и политическое превосходства передовых обществ Севера определяют почти механически подчиненность им обществ Юга»1.

Неравенство Север —Юг неизбежно приводит к инструментальному отношению стран Севера к странам Юга. Причем это отношение служит интересам развитых стран, а страны Юга, их экономические и политические системы, будучи в положении зависимости, не только не получают самостоятельного и эффективного развития, но и оказываются в экономической и политической зависимости от стран Севера. Крушение колониализма, которое произошло после Второй мировой войны, не ликвидировало реального подчинения и зависимости стран Юга от развитых стран Севера. Эта же ситуация была отмечена и во взаимоотношениях правящих элит стран Юга с элитами стран Севера. Более того, политические аппараты стран Юга, по сути дела, в большей или меньшей степени становились проводниками влияния богатых стран Севера2.

Включениевуказаннуюпроблематикупонятий «центр» и «периферия» (которые, как известно, разрабатывали американские политологи Эдвард Шиллз и Дэвид Истон, а потом использовал в своих работах Стейн Роккан, применив их к анализу государственного и национального строительства в Европе) расширило исторические и географические рамки анализа за пределы отношений Север —Юг.

' Badie В.. Hermet G. La politique comparee. P. 58. Ibid.

8 Политическая социология

Была осуществлена тем самым генерализация ситуации зависимости, в которую теперь включались отношения центра и периферии, что позволило рассматривать проблематику зависимости применительно к региональному измерению, а также открыло возможность анализа негосударственных и догосударственных образований. Макрои- сторический анализ на основе концепции «система-мир» (И.

«Вырисовывается, — утверждают Б. Бади и Г. Эрме, —¦ новая детерминистская модель, в которой формы власти и подчинения должны пониматься с точки зрения их центральной, переходной или периферийной позиции в "системе-мир" или в ее национальных придатках. Благодаря этому страны "третьего мира" самой судьбой призваны познать сильное авторитарное правление или, наоборот, арбитражную, но слабую власть, или нестабильность и конвульсии в силу того, что они находятся на полупери- ферии или на периферии, собственно говоря, мировой капиталистической системы»1.

Сохранение в рамках государственного аппарата или местных властей и сообществ традиционных форм осуществления власти, политического выражения или участия играет существенную роль в жизнеспособности патримониальных концепций отправления власти или клиентелизме. Для этих концепций характерным является слияние в «современной» политической структуре традиционных структур власти, основанных на практике вождизма, племенной, этнической или религиозной принадлежности, что, вообще-то говоря, носит временный характер, т. к. подлежит исчезновению под влиянием последствий экономического развития. Такая конфигура-

ция власти во многих странах Юга является следствием двойной политической зависимости населения от местной власти, а также зависимостью самой периферийной власти от западных стран.

В 70-е гг. прошлого столетия теории зависимости, в основе которых лежала модель «центр —периферия», были дополнены своеобразной альтернативой, которая противостояла убежденности в «крайней универсальности легальной и бюрократической рациональности»1 и содействовала политизации концепции развития. И тем не менее преувеличенное внимание к экономической детерминанте развития сохранялось и в этом случае, что вело неизбежно к недооценке других детерминант (культурных, исторических и т. д.). Кроме того, подобно теориям развития или модернизации, в рассматриваемом подходе превалировала убежденность в том, что прогресс или развитие имеют линейный, однозначный и даже в некотором смысле неизбежный характер. И развитие потому является желаемым моментом, т. е. подрывает империалистическое господство, что является своеобразной предпосылкой для проведения в перспективе революционных изменений.

Следует сказать, что объяснительная ценность этих теорий наталкивается иногда на противоречия, которые противопоставляют эти теории реальности форм организации политической власти, которые в ряде случаев (например, в Африке) не отвечают интересам и целям государств (или центров) Запада.

В 80-е гг. помимо критики, о которой мы только что говорили, выявилась утрата влияния социологических моделей структуралистского типа, с одной стороны, и марксизма в деле анализа экономических и политических реальностей — с другой. Это открыло путь для появления альтернативных парадигм и моделей. Эти парадигмы и модели акцентировали внимание на учете роли политических акторов Юга (например, специфические стратегии импорта западных политических моделей, которые они могли бы осуществлять), а не только на экономических переменных при анализе форм политики за пределами западного мира. Акцент в новых моделях и парадигмах анализа политического развития стал делаться

на учет роли культурного фактора в ходе осуществления так называемой освободительной эмансипации. Это привело к появлению двух подходов: культуралистского (Б. Бади) и подхода, связанного с учетом «историчности государства» (Ж.-Ф. Байар). Оба эти подхода объединяет стремление учесть «незападные» формы политики. Это означает, что рассматривавшиеся прежде в качестве вторичных и даже переходных (временных) факторов архаические или экзотические формы политической организации стали анализироваться с позиций специфических и далеко не случайных форм социальной и политической организации в развивающихся странах. Кроме того, новые подходы стремились учесть интересы и стратегии национальных актеров политической жизни развивающихся стран с позиций «парадигмы угнетения». Как считает Ж.-Ф. Байар, этот гнет испытывают африканские страны и народы от местных деспотов[211].

В.              Экспортирование, импортирование, гибридизация...

Суть новых подходов к оценке политики за пределами западного мира определяется двойственной критикой так называемых структурно-марксистских моделей универсализации и всемирного распространения государства. Это предопределило первостепенное внимание к культурным и политическим факторам, с одной стороны, и введение индивидуальных актеров в прежние объективистские (структуралистские) схемы анализа.

Так, уже упоминавшийся нами французский политолог Б. Бади на основе рассматриваемого нами подхода показал специфику становления государственности в мусульманских странах. Он показал принципиальное различие в образовании государств на Западе и на Востоке, в частности в исламских странах.

Как известно, основным принципом образования и деятельности государства западного типа является привилегированная связь индивида с государством, что, к слову сказать, является одним из существенных моментов, позволяющих понимать «причину» множественности его форм организации и деятельности. Эта связь, как

было отмечено выше, отражает сложившееся на Западе разделение государства и Церкви, разделение публичного и частного пространств. В итоге в политической жизни западных стран складывается ситуация, согласно которой государство и гражданское общество в одних случаях поддерживают друт друга, в других — противостоят друг ДРУГУ-

В случае стран исламского мира сложилась в данном вопросе совсем иная ситуация. Она характеризуется неразрывной связью государства и религии. Именно религия во многих странах Востока «дарует» авторитет государству, лишая его в то же время собственной, присущей именно ему легитимности.

Б. Бади при этом не отказывается от идеи политической модернизации в исламских странах. Он выделяет три типа модернизации: модернизация на основе имитации политической организации в странах Запада. Примером чего могут быть, например, Египет времен правления Мехмета Али, Османская империя на пороге XX в. или Япония эпохи Мэйдзи[212]; модернизация как противодействие влиянию Запада по образцу движений конца XIX в.; модернизация на основе импорта западных идеологий, в частности социалистической идеологии.

Все указанные разновидности политической модернизации потерпели поражение на практике. И это лишний раз показало, что понятия «легитимность», «представительство», «суверенитет», «нация» являются типично западными понятиями, и они утрачивают смысл в условиях мусульманского государственного правления. А потому создание некоего политического центра по западному образцу в исламских странах обречено на поражение. Это лишний раз подтверждают события, например, в Афганистане. Как известно, неудачная попытка создания просоциалистической государственности, предпринятая в свое время руководством бывшего Советского Союза, завершилась сокрушительным поражением. То же самое происходит в этой стране и в наши дни: чем дальше, тем больше становится понятной обреченность действий США и их союзников по утверждению, как они говорят,

демократии в Афганистане. О крайне низкой эффективности навязывания демократической организации в исламских странах по западному образцу свидетельствуют и события в Ираке, где все более становится понятной бессмысленность военной оккупации Ирака США и их союзников.

Судя по всему, можно полагать, что любые формы модернизации применительно к исламским странам («консервативная модернизация», «революционная модернизация» или «контрмодернизация») обречены на поражение. И даже в тех странах, в которых модернизация осуществляется, в конечном счете приводит к утверждению неопатри- мониального господства, которое ведет к изоляции данной страны на международной политической сцене. А поскольку политическая жизнь данной страны как бы покидает в известном смысле символическую политическую сцену, постольку появляется динамика протеста. Но поскольку, согласно Б. Бади, существует «два государства», постольку существует два вида протеста. На Западе банализация требования проистекает из коммунализации общества государством. В мире ислама происходит драматизация требования как следствие собственного исключения с исламской политической сцены. В итоге утверждаются и противостоят друг другу «культура требования» и «культура бунта». Б. Бади в этой связи утверждает: «Требование является основным элементом гражданской культуры... т. к. требование предполагает минимальную интеграцию актера, который это требование выдвигает внутри политического сообщества, к которому сам принадлежит... Культура бунта выражает, напротив, невозможность примирить порядок и протест и превратить действие, связанное с требованием, в конститутивный элемент объединенного социального пространства»1.

И хотя протест в тенденции как бы производит новое политическое пространство, маловероятно, что он сможет создать жизнеспособное политическое пространство. Так, современная религиозная форма протеста, которая отмечена во многих странах исламского мира, не способна открыть путь к политической модернизации, т. к. такого рода движения не выходят за рамки протеста как

' Badie В. Les Deux Etats: pouvoir et societe en Occident et en terre d’Islam. 230 P. 244-245.

такового, и они несовместимы с конкретной моделью осуществления власти.

Размышляя над вопросами утверждения в исламских странах политического порядка по западному образцу, Б. Бади настаивает на реальности существования не только экономической зависимости между странами Севера и Юга, между центром и периферией, но прежде всего политической зависимости стран Юга. Он стремится рассматривать политическую зависимость в индивидуалистическом подходе, внутри которого государство является феноменом рационально экспортируемым и импортируемым одновременно. И наконец, Б. Бади сомневается в возможностях политической инновации, которая также может быть носителем политической зависимости, что неизбежно может вести к возникновению беспорядков и протестов.

Вопреки «парадигматической идеологии» международного заговора господствующих в мире сил, «маневру Запада», Б. Бади указывает на существование объективной солидарности интересов элит стран Севера и стран Юга. Причем солидарность элит стран Юга с элитами стран Севера усиливается существующим там разрывом между элитами Юга и обществом, сегментированным солидарностью сообществ. Эта политическая зависимость может быть осмыслена на основе клиентелистской схемы, в которой индивидуальные актеры политической жизни замещаются этатическими актерами: государство-патрон предоставляет государству-клиенту необходимые для его выживания блага в обмен на отчуждение его суверенитета в пользу патрона и тем самым ограничивается возможность построения региональных подансамблей Юга.

Б. Бади указывает на три типа присвоения суверенитета: дипломатическая функция; социально-экономические функции, в частности, через навязывание правил рыночной экономики; функции институционной инновации, а также конституционной имитации, которая выполняет двойную функцию — символического обозначения патронажа и легитимации (для патрона) отношения, которое объединяет его с клиентом.

Отметим: логика экспорта предполагает существование и логики импорта. Позиция того, кто добивается политического импорта странами Юга, становится понятной в

том случае, если полагать, что этот импорт является ресурсом власти, который может служить как консервативным, так и революционным проектам. И импорт сам по себе в конечном счете может быть как свободным выбором, так и принуждением или неконтролируемым процессом.

Кроме того, усиление политического влияния Запада и выстраивание политической жизни по его образцу вызывает к жизни существование новой элиты, связанной с государством и администрацией, которая действует на основе заимствований, объектом которых является «политическая игра», а также «право» и «дебаты».

Однако такого рода заимствования, которые лишаются своего привычного западного культурного основания, оказываются маложизнеспособными в новых условиях. Более того, такое импортирование порождает беспорядок внутри страны. Такие новации отвергаются силами протеста, что приводит к утрате авторитета государства, появлению конкурирующих с ним авторитетов и усилению клиентелизма этого государства как предпосылки для его сохранения. С другой стороны, заимствования, о которых идет речь, ведут к появлению проявлений беспорядка и на международной арене, что связано с ростом опасности непредсказуемости политики такого государства.

Следует сказать и о том, что указанные процессы, помимо беспорядка, являются носителями инноваций на международной арене, что связано с появлением новых политических сцен, новых способов участия в политической жизни и международного объединения более или менее институционализированного. Пример тому — Ассоциация государств Юго-Восточной Азии (АСЕАН), Лига арабских государств (ЛАГ), Организация исламская конференция (ОИК), Организация африканского единства (ОАЕ) и т. д.

Реальность такова, что за пределами западного мира государство как форма политической организации, перенесенная на чуждую ему во многом почву, оказывается малоприспособленной для реалий стран «третьего мира». Об этом со всей определенностью сделал вывод Б. Бади: «Реальность показывает, что этатическая модель, как бы ни была она интериоризирована местными элитами, функционирует и воспроизводится внутри обществ «третьего мира» только формально. Введенное искусственно 232 при помощи силы или добровольного и системного отказа

от традиции, несправедливо обвиненное в его ответственности за экономические и военные поражения, государство в Африке, как и в Азии, остается чистым продуктом импорта, бледной копией европейских политических и социальных систем, чуждым, увеличенным сверх меры и неэффективным телом, а также источником насилия»[213].

Причины такого положения государства в странах Азии и Африки многочисленны. Некоторые из них являются причинами экономическими. Однако они связаны не столько с фактом «отставания» «третьего мира». Куда как большее значение имеют, как это подтверждает теория зависимости, последствия экономического, технологического и финансового характера, которые в этих государствах связаны с тем, что в них существует ситуация «незавершенной монополии».

Другие причины связаны с радикальными различиями между современными обществами Юга и догосудар- ственными обществами Запада. В случае западных обществ в период, предшествующий образованию государств, их формирование было необходимым и функциональным ответом на кризис феодального общества. Подобный ответ в современных обществах стран «третьего мира», где социальные, экономические, культурные условия радикально отличаются от подобных условий стран Запада на выходе из феодализма, оказывается малоэффективным.

«Государство, будучи продуктом культуры разделения, не может институционализироваться в обществах, отмеченных господством "органических религий" (ислам или индуизм), которые отказываются от разделения мирского и духовного, а также и от идеи светскости. То, что справедливо в отношении религии, является справедливым и в отношении других элементов культуры: связанное с видением мира через концепцию права и коллективной памяти государство в том виде, как оно возникло со времен европейского Возрождения и как оно определяется в современном мире, оказывается неадаптированным к культурному разнообразию, которое структурирует "третий мир" сегодня»[214].

При всей привлекательности такого понимания политического развития в странах «третьего мира» оно было

подвергнуто весьма серьезной критике. Так, французский политолог Жан-Франсуа Байар настаивает на «историчности государства» в странах Юга. Он утверждает, что политическая организация в странах Азии и Африки существовала задолго до их колонизации. Это относится к таким странам, как Китай, Корея, Япония, Вьетнам, Камбоджа, Иран, Афганистан, Эфиопия, Египет, Индия, Индонезия. И тот факт, что эти общества и культуры выжили после длительной колонизации, — свидетельство того, что они обладали, как и западные античные общества, способностью к политическому созиданию и политической инновации. И эти общества, как считает Ж.-Ф. Байар, «никогда не были и не могли быть пассивными объектами их зависимости, даже после военного поражения. Колонизация радикально не сказалась на их способности продолжать свои глобальные стратегии производства собственной современности... Отягощенная физическим насилием и еще больше, возможно, символическим насилием, колониальная ситуация не прекратила историчность африканских обществ. Она ее возобновила с новой силой в том смысле, что стала причиной новой, более энергичной раздачи карт»[215].

Иными словами: согласно Ж.-Ф. Байару, понятия «государство» или, по крайней мере, «политическая организация» не являются чуждыми для африканских и азиатских обществ. Такое утверждение связано с тем, что эти общества имели собственную политическую историю до колонизации. Но и сама колонизация не перечеркнула, не стерла эту историю. Более того, представители коренных жителей сами были участниками процесса утверждения зависимости и осуществления местной колониальной власти.

«В силу этого, — утверждает Ж.-Ф. Байар, — африканские и азиатские государства, которые получили репутацию искусственных, в реальности располагают своим собственным социальным основанием. Они вовсе не лишены "структурных корней в обществе"... не воспринимаются как полностью арбитражные, хотя и невозможно их назвать государствами, в основе которых находится гражданин. Их единство чаще всего востребовано, хотя и является проблемой»[216].

Ж.-Ф- Байар не отрицает существования и значения экзогенной логики построения политики и государства в странах «третьего мира». Влияния колонизации и экономической гегемонии Запада на их развитие нельзя недооценивать. Но это были не единственные силы, оказывавшие воздействие на развитие государств Азии и Африки. Они взаимодействовали не только с формами организации сопротивления и существовавших культур, но также с проектами и стратегиями «зависимых» от колонизаторов актеров или «подчиненных» им.

Следует сказать и о том, что правления стран Юга были не только жертвами колонизации, они не без успеха использовали ресурсы зависимости, добиваясь реализации своих целей. Инструментализация ресурсов внешнего господства и своеобразная форма автономии в условиях зависимости наблюдается не только в содержании внешнеполитической стратегии стран Юга, которые нередко успешно противостоят на международной арене политике развитых стран, но и в их внутренней организации, в тех формах, которые приобретает политическая власть в странах Азии и Африки.

Вопреки выводам сторонников теорий развития и зависимости, а также утверждениям представителей исторической социологии (И. Валлерстайн, Б. Бади и П. Бирн- баум), которые видят в конвульсивном развитии политики в обществах Юга, что проявляется в хронической нестабильности или, наоборот, в карикатурной стабильности, взрывах насилия и т. п., подтверждение неудачности «прививки государства» к условиям развивающихся стран, Ж.-Ф. Байар утверждает, что «прививка» состоялась. И действительно, прошло уже около 50 лет после освобождения от колониализма большинства стран Азии и Африки, а государства в них существуют, и речь не идет об их исчезновении. Гражданские войны, государственные перевороты, взрывы политического насилия против властей или проводимые властями не поставили под вопрос государство как таковое.

Правда, государство в широком смысле слова в странах Азии и Африки приобрело формы во многом отличные от государственной организации в странах Запада в наши дни. И в то же время современные государства в Азии и Африке существенно отличаются и от тех форм, что они имели в прошлом. Это означает, что эти государ

ства нельзя интерпретировать только как продукт импорта западной государственной организации. Они получили свое современное политическое выражение в итоге создания неких новых формул государственности, которых не было и не могло быть прежде. Эти формулы в политической науке стали называть гибридными.

Гибридность азиатских или африканских государств определяется тем, что они сформированы в большей мере на основе собственного исторического доколониального прошлого, колониальной истории и истории постколони- альной, нежели под воздействием импорта моделей государственности. Гибридные государства, значит, отличаются своими формами от западных государств. Это, правда, не означает, что указанные государства не могут подвергаться модернизации, в том числе и на основе заимствования и адаптации государственных форм западных стран.