РОЛЬ КУЛЬТУРЫ в МИНИМИЗАЦИИ ДЕСТРУКТИВНОГО ФАКТОРА В ПОЛИТИКЕ

Движение от коллективного бессознательного к доминированию коллективного и индивидуального сознательного, по мнению Фрейда, осуществляется через развитие культуры, которая помимо создания земных благ знаменует собой исторический прогресс в упорядочении человеческих отношений вообще и политических, в особенности, ибо «каждая культура создается принуждением и подавлением первичных позывов».

Как считает ученый, человечество сделало немало в деле «господства над природой, и в этой области можно ожидать еще больших успехов». Однако «нельзя с уверенностью констатировать подобный прогресс в деле упорядочения человеческих отношений».

Люди не способны существовать изолировано. Тем не менее они остро воспринимают жертвы по обузданию страстей, которые требуются от них в процессе социализации. Отдельно взятые индивиды могут становиться врагами культуры. Конечно, культура способна интегрировать значительное число членов общества. Однако следствием ошибочной политики, как было показано выше, является то, что некоторые люди становятся ожесточенными, мстительными, а их поведение — деструктивным. Фрейд не верит в то, что ликвидация тоталитарных социальных институтов, замена их институтами демократического свободного общества способна вообще нейтрализовать силу инстинктов: «известный процент человечества всегда останется асоциальным».

И все же социолог констатирует определенный исторический прогресс в человеческих отношениях, что связывает с процессом интериоризации — переводом внешних запретов во внутренний мир человека и освоением им сложившихся в обществе моральных ценностей и норм. «Все лица, в которых совершился этот процесс, из противников культуры становятся ее носителями. Чем больше их число в культурном кругу, тем прочнее эта культура, тем скорее она может отказаться от внешних средств принуждения».

Это момент принципиальной важности.

чем меньше в нем сознательного решения следовать законам и нормам, а есть неосознанное внутреннее желание соответствовать требованиям социального порядка. Контроль изнутри, разумеется, не умаляет формальную роль закона как внешнего фактора принуждения, который определяет круг обязанностей людей и перечень их прав. С учетом особенностей российского коллективного бессознательно можно прогнозировать, что нам предстоит еще длительный процесс демократизации, прежде чем у большинства россиян произойдет правовая интериоризация и появится неосознанная внутренняя потребность уважать законы, нами же принятые. Только на этом пути может произойти реальная минимизация деструктивного фактора в политике, имея в виду как характер решений руководителей, так и их исполнения со стороны руководимых.

Важным компонентом любой политики является дифференциация запретов по социальному признаку, привилегированные классы испытывают меньше лишений, пользуются разнообразными средствами для удовлетворения желаний. Угнетенные же классы «испытывают зависть к преимуществам привилегированных», стремятся употребить все, чтобы освободиться от большинства лишений. «Там, где это невозможно, утвердится длительное недовольство, которое может привести к опасным восстаниям»,— предупреждает Фрейд.

При этом социолог выдвигает и обосновывает свое видение природы социальных конфликтов и деструктивности вообще, которая, по его мнению, лежит в невозможности в рамках конкретной культуры проводить такую политику, которая могла бы учитывать и смягчать дифференциацию запретов по социальному признаку, доставлять блага одной части общества за счет подавления другой.

Глубокая дифференциация запретов по социальному признаку сделала явной необходимостью политику реформирования советского общества. Советская партийно-государственная элита практически не знала запретов и потребляла блага по меркам чуть ли не развитых стран Запада, в то время как простые граждане имели в прямом фрейдовском смысле «ничтожную долю», что не могло не развивать «интенсивную враждебность» против культуры «социалистического выбора». Избавление от этой культуры могло бы восприниматься как благо в историческом смысле, если бы не та огромная цена, которую россиянам пришлось за это заплатить. Возникла аномия на фоне еще более глубокой дифференциации запретов, вызванных скачкообразной политикой либерально-демократических реформ {шоковая терапия, не просчитанная либерализация цен, «молне- носная» ваучерная приватизация, оборонная конверсия, военная и коммунальные реформы и т. д.). В результате российская культура оказалась в «переходном состоянии», когда известно от чего переходить, что исторически изжило себя, по не выражен рельефно вектор, куда собственно двигаться, к каким духовным ценностям, нравственным принципам и нормам. Ясно лишь одно: —идет процесс перехода от одной цивилизационной системы ценностей к другой. Все это не могло не принести дополнительный деструктивный потенциал в российскую политику.

Другой принципиальный фактор, влияющий на деструктивность политики — попытки патриотических сил возродить традиционные российские культурные идеалы, особенно представления о величии российской (советсткой) империи.

Нарциссические тенденции (весьма характерные для американской культуры) стали реанимироваться и распространяться в современном российском обществе, что проявляется в эгоцентризме, культивировании жажды престижа и восхищения, в тщеславии, завышенных самооценках, в озабоченности своей безопасностью. В результате мы имеем такие социальные действия, которые не способствуют сотрудничеству люден, нормальному политическому взаимодействию центра и регионов.

Фрейд рассматривает и такой интересный вопрос; может ли религиозная культура помочь в устранении деструктивности из политики? Вопрос, прямо скажем, актуален для современной политической жизни в стране. Многие российские политики ныне напрямую обращаются к церкви за поддержкой своих акций.

Социолог исходит из того, что как человечеству в целом, так и отдельному человеку трудно сносить жизнь в двояком смысле. Во-первых, на индивидов оказывают давление культурные предписания и особенно неблагоприятные воздействия, спровоцированные несовершенством культуры. Во-вторых, люди сталкиваются с ущербами, причиняемые им необузданной природой, которые принято называть судьбой.

Неблагодарно и вообще близоруко стремиться к упразднению культуры. Тогда останется только природное состояние и выносить его гораздо труднее. В этих условиях, как считает Фрейд, у человека возникает предрасположенность к инфантильному мышлению и поведению по аналогии с реакцией ребенка на жизненную ситуацию: у него есть авторитетный отец, внушающий не только страх, но и являющийся его защитником против опасностей. Сходным образом, полагает ученый, наши предки не только наделили силы природы человекообразными существами, с которыми можно было обращаться как с равными, но и придавали им характер отца, превращали их в богов.

Бог заменяет функции отношений ребенка к отцу, для которых характерна своеобразная амбивалетность — его боятся, но о нем тоскуют и им восхищаются. Сохранение этих функций некоторыми людьми современного общества, по мнению Фрейда, способствует воспроизводству инфантильного мышления и соответствующих социальных действий регрессивного характера. Подобного рода действия никак не способствуют вытеснению деструктивности из политики.

Что же касается влияния религиозной культуры на нравственность, то, как полагает Фрейд, нет очевидных свидетельств, что люди верующие более нравственны. «Русская психика,— пишет он,— вознеслась до заключения, что грех явно необходим, чтобы испытать все блаженство милосердия божьего, и потому в основе своей грех — дело богоугодное. Совершенно ясно, что священники могли сохранить покорность масс религии только тем, что разрешали большие уступки человеческой природе первичных позывов. Было установлено: бог один силен и благ, человек же слаб и грешен. Во все времена безнравственность находила в религии не меньшую поддержку, чем нравственность».

Становление интеллектуализированного поведения и минимизацию деструктивности Фрейд связывает с утверждением культуры духа науки в обществе и человеческих отношениях. Считая религию «общечеловеческим неврозом», который отпадет в процессе роста человеческой цивилизации, ученый полагает, что рациональное обоснование запретов, заповедей и законов лучше религиозного в плане и укрепления культурного фактора в человеческих отношениях, и в совершенствовании законов. «Люди поняли бы,— замечает Фрейд,— что эти законы не столько для того, чтобы господствовать над ними, сколько для того, чтобы служить их интересам; у них создалось бы к ним более дружественное отношение, и они ставили бы себе целью нс уничтожение их, а только улучшение. На пути, ведущем к примирению с давлением культуры, это было бы важным шагом вперед».

Фрейд верит в конструктивную роль культуры науки, в интеллектуализацию мышления и поведения людей, хотя при этом отмечает объективные трудности данного процесса: «Мы можем сколько угодно подчеркивать бессилие интеллекта по сравнению с властью человеческих первичных позывов и быть при этом правыми. Однако слабости этой присуща некая особенность: голос интеллекта тих, но он не успокаивается до тех пор, пока его не услышат». Фрейд подчеркивает, что наука весьма молода, но человеческий интеллект уже достаточно окреп, чтобы пользоваться научным инструментарием для адекватного восприятия проблем мироздания, для минимизации человеческих страстей и деструктивности.