О.Ю. Малинова, ИНИОН РАН РОССИЙСКАЯ ПОЛИТИЧЕСКАЯ ЭЛИТА И КОНСТРУИРОВАНИЕ МАКРОПОЛИТИЧЕСКОЙ ИДЕНТИЧНОСТИ

Учитывая сложность и неоднозначность понятийного ряда, с помощью которого описывается сообщество, стоящее за новым российским государством («многонациональный народ», «граждане России», «россияне», «русские» и др.), мы будем говорить о конструировании макрополитической идентичности. Данный термин охватывает все основания идентификации рассматриваемого сообщества, присутствующие в публичном дискурсе, позволяя анализировать возникающие между ними смысловые конфликты. В то же время его можно рассматривать в качестве общего знаменателя для понятий, с помощью которых «российская идентичность» описывается в научном дискурсе - таких, как «политическая нация»307, «гражданско-государственная (национально-гражданская)

идентичность»308, комбинация «этнического и наднационального (цивилизационного) начал»309.

Конструирование макрополитической идентичности является важной составляющей политики современных государств. Причем интерпретация стоящих за государствами сообществ в качестве наций в рамках сложившейся политической картины мира является доминирующей: в эпоху модерна утверждение

демократического представления о власти, выражающей волю народа, происходило параллельно с продвижением националистической идеи о том, что именно нации являются легитимными единицами политической организации. И хотя действительность никогда в полной мере не соответствовала этой идее, последняя оказала определяющее влияние на формирование способов социального воображения, присущих современным обществам. Именно идея нации задает общую рамку, в которую так или иначе должна быть вписана макрополитическая идентичность: последняя связывается с принадлежностью либо к нации

(определяемой по разным основаниям), либо к наднациональному сообществу. Причем предполагается, что в первом случае узы, скрепляющие сообщество, оказываются прочнее. Хотя идея нации отличается достаточной гибкостью, чтобы применяться к очень разным политическим сообществам, в некоторых случаях ее сложно вписать в сложившиеся социокультурные и политические реалии - особенно если притязания разных групп, претендующих на этот статус, сталкиваются.

Все современные государства в той или иной мере проводят «политику идентичности», направленную на интеграцию стоящих за ними сообществ, поощрение солидарности, формирование определенного представления о Нас, опирающегося на те или иные интерпретации истории и культуры и т.п. Инструментами этой политики являются официальный язык, школьные программы, требования, связанные с приобретением гражданства, национальные символы и праздники и т.п. Такая политика, с одной стороны, призвана обеспечить интеграцию и солидарность граждан поверх социальных, этнических, религиозных, языковых, политико-идеологических и прочих границ, а с другой - связана с теми или иными решениями проблемы различий (т.е.

«Политика идентичности» является важной составляющей символической политики. Опираясь на концепцию символической борьбы П. Бурдье, под данным термином мы понимаем деятельность политических акторов, направленную на производство и продвижение/навязывание определенных способов интерпретации социальной реальности в качестве доминирующих. Рассматриваемая таким образом символическая политика является не противоположностью, а скорее специфическим аспектом «реальной» политики. Очевидно, что в вопросах, имеющих отношение к политике идентичности, значение данного аспекта чрезвычайно велико (однако было бы неверно сводить такую политику исключительно к ее символической составляющей). Хотя государство не является единственным актором символической политики, оно занимает особое положение на этом поле, поскольку обладает возможностью навязывать поддерживаемые им способы интерпретации социальной реальности с помощью властного распределения ресурсов, правовой категоризации, придания символам особого статуса, возможности выступать от имени макрополитического сообщества на международной арене и т.п. В связи с этим и публичные высказывания акторов, представляющих государство, имеют особое символическое значение и, как правило, становятся объектами соотнесения для других участников дискурса. Вместе с тем доминирование интерпретаций социальной реальности, поддерживаемых от имени государства, отнюдь не предрешено: даже если «нужная» нормативно-ценностная система навязывается насильственными методами, у индивидов остается возможность «двоемыслия». Символическая политика осуществляется в публичной сфере, т.е. виртуальном пространстве, где в более или менее открытом режиме обсуждаются социально значимые проблемы, формируется общественное мнение, конструируются и переопределяются коллективные идентичности, иными словами - имеет место конкуренция разных способов интерпретации социальной реальности.

Мы рассмотрим основные тенденции символической политики, направленной на конструирование макрополитической идентичности в России в 1990-х и 2000-х гг., сосредоточив внимание на двух взаимосвязанных проблемах: выбора основания идентификации сообщества, стоящего за новым Российским государством и определения критериев принадлежности к нему. Нас будет интересовать символическая политика, проводимая от имени государства и выражаемая в нормативных решениях и официальных высказываниях высших должностных лиц.

Обращает на себя внимание, что в российском контексте предметом острых дискуссий стал ключевой вопрос: как макрополитическое сообщество, стоящее за новым государством, соотносится с идеей нации, которая в рамках сложившейся картины мира задает основной принцип легитимации «самоопределяющихся» политических единиц? Введенная Конституцией 1993 г. формула «многонациональный народ Российской Федерации» дает основания для разных способов ответа на этот вопрос. С одной стороны, она очевидным образом учитывает традиции советского дискурса, который отождествлял «национальность» с этничностью и демонстрировал равное символическое признание всех групп, подпадающих под данную категорию. На практике равное символическое признание дополнялось сложной иерархией форм институционализации этничности. Стремясь избежать конфликтов, связанных с отказом в привычном признании прав «национальностей», создатели Конституции последовали примеру советской политики идентичности, рассматривавшей макрополитическую идентичность как наднациональную («новая историческая общность - советский народ»): для определения основания макрополитического сообщества было выбрано существительное «народ», прилагательное же «многонациональный» было зарезервировано для составляющих его «национальных» групп. С другой стороны, Конституция отводит роль суверена «народу» как целому, а не совокупности составляющих его групп и устанавливает равенство прав и свобод всех граждан РФ независимо от национальности, что открывает возможность для интерпретации обладающего суверенитетом сообщества как гражданской нации.

Однако идея российской нации как сообщества всех граждан РФ с самого начала вызвала оппозицию со стороны тех, кто усматривал в ней ущемление прав «национальностей», или выражал озабоченность тем, что перенос понятия «нация» на «общегосударственный» уровень может спровоцировать этнические конфликты. Против утверждения такой концепции выступают и те из русских националистов, кто полагает, что Россия должна оставаться империей и предпочитает сочетать рассуждения об особой роли в создании и поддержании этой империи русских как этнической группы с символическим признанием «многонациональности». Даже представители либерально-демократической части спектра, которые считают строительство российской гражданской нации желанной перспективой, не рассматривают макрополитическое сообщество, стоящее за Российским государством, как сложившуюся нацию310. Более оптимистичный подход к оценке перспектив формирования гражданской нации настойчиво утверждается академиком

В.А. Тишковым, по мнению которого основным препятствием «для признания существования российской нации» является не «недостаток схожести и солидарности россиян», а неготовность политической и интеллектуальной элиты признать факт ее существования311.

Вопрос об основаниях макрополитической идентичности тесно связан с вопросом о ее границах, или о критериях принадлежности к сообществу, стоящему за новым Российским государством. На этот счет также существуют разные точки зрения. С одной стороны, политические границы, сложившиеся после распада СССР, не всеми были восприняты как окончательные. Различные проекты реинтеграции постсоветского пространства, от экстремистской идеи полного или частичного восстановления государства в прежних границах, высказываемой некоторыми «имперскими» националистами, до более умеренной концепции постепенного сближения за счет формирования межгосударственных союзов, побуждают к воображению границ российской макрополитической идентичности как временных/открытых. С другой стороны, с учетом особенностей постсоветской ситуации (широкое распространение русского языка и русской культуры как внутри РФ, так и на постсоветском пространстве) оказываются возможными различные подходы к конструированию идентичности по этнокультурным и лингвистическим основаниям.

Учитывая, сколь противоречивы представления об основаниях и границах макрополитической идентичности, стоящей за новым Российским государством, обнаруживаемые в элитарном дискурсе и массовом сознании, вряд ли нужно удивляться, что официальная символическая политика в этих важных и чреватых конфликтами вопросах не отличалась последовательностью. В 2000-х, как и в 1990-х годах, нормативные решения и официальные высказывания высших должностных лиц колеблются между интерпретацией конституционной формулы «многонациональный народ Российской Федерации» в смысле наднациональной надстройки над идентичностями составляющих «народ» «национальностей» (в духе «новой исторической общности - советский народ») или в значении гражданской нации. Так, в принятой накануне президентских выборов 1996 г. указом Б.Н.Ельцина «Концепции государственной национальной политики РФ» Россия определяется как «многонациональное государство» (не «народ», как в Конституции)313. Термин «нация» в данном документе вовсе не используется. Неоднократные попытки принять федеральный закон, призванный заменить Концепцию 1996 г., так и не увенчались успехом. В 2003 г. в Думу был внесен законопроект «Об основах государственной национальной политики РФ», в 2006 г. - зарегистрирована новая редакция проекта ФЗ, имеющая название «Об основах государственной политики в сфере межэтнических отношений в Российской Федерации» (№ 369190-3). В случае его принятия закон с новым названием стал бы весьма решительным шагом в направлении концепции российской гражданской нации. Однако этот шаг пока не сделан: рассмотрение законопроекта уже не в первый раз отложено. Возможно, первой ласточкой станет принятие 1 июня 2010 г. Правительством Москвы документа, имеющего название «Концепция реализации государственной политики в сфере межэтнических отношений в городе Москве».

Столь же неоднозначно и представление оснований макрополитической идентификации в риторике официальных лиц. В выступлениях всех трех российских президентов существительное «нация» и производные от него прилагательные систематически использовались по отношению к России как нации в ряду других наций, т.е. в «западном» значении данного слова (в таких словосочетаниях как «национальные интересы», «национальная безопасность», «национальная

промышленность», «здоровье нации», «общенациональные проблемы»,

«национальные проекты» и т.п.). При этом понятие «нация» связывалось не только с Россией как участницей международной системы государств, но и со стоящим за нею сообществом, имеющим определенные исторические и культурные традиции и обладающим политической субъектностью и волей к коллективному действию. Но наряду с этим в выступлениях российских президентов сохраняются и упоминания о проблемах «межнациональных отношений» (иногда как синоним в том же тексте используется термин «межэтнический»), о России как «многонациональной стране», о задаче поддержания «межнационального мира» и т.п.

Анализируя дискурс лояльной власти части политического класса в 2000-х гг., нетрудно обнаружить, что проект гражданской российской нации отнюдь не рассматривается ею в качестве однозначной и несомненной цели. В частности, на это указывает так называемый «Русский проект» «Единой России», запущенный в 2007 г. Проект предполагал проведение виртуальных и «живых» дискуссий, призванных дать ответ на вопрос на «десять русских вопросов». Внедряя термин «русский» вместо политкорректного «российский», организаторы проекта преследовали двойную цель: дистанцироваться от политики ельцинского периода и «национального нигилизма» «либералов-западников» и «реабилитировать» традиции имперского прошлого и культуры, за которой исторически закрепилось название «русская». При этом настойчиво подчеркивалось, что «русскость» следует определять в терминах языка и культуры, а не происхождения314. По-видимому, «Русский проект» можно рассматривать не только как средство предвыборной мобилизации части националистически настроенного электората, но и как попытку оценить возможные альтернативы проекту «российской гражданской нации», не сумевшему завоевать достаточной поддержки.

В дальнейшем чаша весов стала склоняться в пользу проекта «российской нации». В начале 2008 г., в преддверии президентской избирательной кампании «Русский проект» был свернут и вскоре при активной поддержке сверху был создан Общероссийский союз общественных объединений «Российская нация», призванный распространять и упрочивать в общественном сознании идею политической и гражданской нации, а затем учреждены одноименный Интернет-ресурс315 и журнал «Вестник Российской нации». По мнению Г.И.Зверевой, эти шаги знаменуют движение в направлении «учреждения "российской нации”». Впрочем, как она показывает, выбор ключевого словосочетания не означает однозначной поддержки проекта «гражданской» нации и отказа от идеи «многонационального народа». Как полагает Зверева, «российская нация» оказывается «зонтичным понятием», которое «позволяет нивелировать общественные разногласия, «покрывать» и «поглощать» разные представления о том, какой должна быть доминанта коллективной идентичности в современной России»316. Хотя выбор понятия, безусловно, не отменяет конкуренции разных представлений о российском макрополитическом сообществе, на наш взгляд, не стоит преуменьшать его значимость с точки зрения того, что П.Бурдье назвал «властью номинации»317. Выбор «номинации» - разумеется, если он закрепится в официальных текстах и речевых практиках российского политического класса - не положит конец дискуссиям «о нации», но переведет их в другую плоскость, внеся некоторую определенность в базовый вопрос о соотношении между макрополитическим сообществом и идеей нации. Впрочем, пока этот выбор не состоялся - скорее мы имеем дело с тенденцией, судьбу которой определит время.

Не менее сложно обстоит дело с определением границ указанного сообщества и критериев принадлежности к нему. Еще в начале 1990-х годов на уровне государственной политики был сделан выбор в пользу «гражданского» принципа определения российской нации и равенства ее членов независимо от их этнической, религиозной и расовой принадлежности (этот принцип закреплен в Конституции 1993 г.). Примерно в то же время был введен в оборот термин «соотечественники», указывающий на потенциальных членов культурно-политической общности, выходящей за рамки государственных границ России. Обычно данный термин относят к тем, кто проживает за пределами РФ, но, сознавая свои культурные и языковые связи с Россией, стремится, так или иначе, идентифицировать себя с «олицетворяемым» ею сообществом. На протяжении всего постсоветского периода государственная политика по отношению к соотечественникам колебалась между разными подходами к включению указанной категории в сообщество, связанное с Российским государством. В 1990-х годах политика государства в значительной мере определялась стремлением создать каналы для непосредственного включения «соотечественников» в российскую гражданскую нацию: в этом направлении работал закон о гражданстве 1991 г. (с более поздними изменениями и поправками), предусматривавший облегченную процедуру получения российского гражданства для граждан бывшего СССР, а также дипломатические попытки распространить институт двойного гражданства (впрочем, не вполне успешные). Новый закон о гражданстве, принятый в 2002 г., изменил практику приема в гражданство в сторону ужесточения и отразил тенденцию к ограничению каналов прямого включения «соотечественников» в российскую гражданскую нацию. Другой подход, практиковавшийся и в 1990-х, и в 2000-х годах, связан с конструированием более широкой общности, опирающейся на историческую и культурную идентификацию с Россией, и курсом на «поддержку соотечественников за рубежом». Однако поскольку соблазн использовать ресурс «соотечественников» сопряжен с риском осложнения отношений с выстраивающими собственные национальные идентичности новыми независимыми государствами, на практике при реализации данного курса обнаруживается «существенный разрыв между жесткой риторикой и реальной

327

политикой»32'.

Подводя итоги, следует отметить, что символическая политика Российского государства, направленная на конструирование макрополитической идентичности, с неизбежностью отражала существующие конфликты между разными

интерпретациями ее основания (нация или наднациональная «общность») и границ/критериев включения (гражданство, этническая и конфессиональная принадлежность, язык и культура). Оставаясь в пределах конституционных рамок, предписывавших принцип включения на основе равного гражданства,

государственная политика идентичности постсоветского периода демонстрировала значительную меру неопределенности, пытаясь так или иначе удовлетворить ожиданиям сторонников разных подходов. Следует признать, что более

«определенная» символическая политика была бы чревата конфликтами, последствия которых трудно предсказать, однако сохранение неопределенности в отношении «оснований» и «границ» означает, что конструирование макрополитической идентичности, стоящей за Российским государством, остается «замороженным» проектом, к работе над которым рано или поздно придется вернуться. Во второй половине 2000-х годов в символической политике государства наметилась линия на более определенную поддержку модели российской нации-согражданства. Но с учетом отсутствия прочного общественного консенсуса в пользу данной модели (в том числе - и в рядах лояльной власти части политической элиты), трудно строить прогнозы относительно устойчивости данной тенденции.